Служанка для дракона, или Так мы не договаривались!

Глава 1

Надо было так влипнуть…

Я с опаской прильнула к дверной щели и замерла, прислушиваясь. Но слов было не разобрать. Не хватало только сделать что-нибудь не так и обратить на себя внимание. А если все раскроется? Тогда мало не покажется… Сталкиваться с хозяйкой «Весенней Лилии» я никак не планировала. И Адина уверяла, что не придется. Наказывала просто не высовываться, подменяя ее: тише воды, ниже травы. И все будет гладко. Зато жалование за два дня — все мое. А теперь я стояла под дверью с тяжеленным подносом, полным всякой всячины. Уже руки задеревенели.

Я прислонилась к дверному косяку, высматривая в щедром зареве горящих свечей грузную фигуру в красном бархате. Сама — Лилия. Говорят, когда-то она была необыкновенно хороша. Настолько, что мужчины готовы были продавать собственные дома, чтобы насладиться ее обществом. Теперь в это не слишком верилось — жаба жабой… Зато заведение — лучшее в столице. Но и цены ого-го. На все, что внутри. Похоже, даже сейчас находятся… кхм… оригиналы, готовые заплатить за нее саму. Очень давний почитатель? Другого предположения у меня попросту не было… Знать бы, сколько она теперь стоит! А визитер, кажется, был совсем непрост. Говорят, Сама очень редко к кому выходит — не по рангу. И, уж, точно, не лебезит. А сейчас она буквально выворачивалась наизнанку.

Я постаралась чуть-чуть толкнуть дверь, чтобы рассмотреть расположившегося в кресле гостя. Но меня ожидало разочарование. Тот сидел спиной, и все, что я смогла увидеть — небрежно вытянутую ногу в кричаще-богатой расшитой туфле и покрывало длинных волос. На удивление черных, без намека на седину. Тонкая поблескивающая полоса на затылке наводила на мысль о маске на лице визитера. Не походил он на обычного городского толстосума. От него перло важностью и спесью так, что я чувствовала это через дверь. Неужели… дракон? В жизни бы не подумала, что они здесь бывают! А, впрочем… кого тут только не бывает. И половина лица прячет. С открытым забралом — кишка тонка!

Становилось еще интереснее… Но Адина предупреждала, что я не должна удивляться ничему, что бы ни увидела. Глазеть по сторонам тоже не должна. Прислуга в заведении обязана быть тенью: ни звука, ни взгляда. Все, что происходило в этих стенах, навсегда здесь и оставалось. Даже лица слуг были разрисованы краской, чтобы казаться совершенно одинаковыми. Как мебель. Такие здесь правила.

И, конечно, на подобном безликом фоне драгоценные Цветочки казались еще привлекательнее. Цветочками называли здешних девиц. Как и само заведение, самых красивых, дорогих, и желанных во всей столице. Этим званием гордились! Лилия сама их отбирала, воспитывала и обучала с малолетства. В городе ходило много слухов. Говорили, учение это не из приятных — хуже армейских казарм. А еще говорили… что здесь выполняют любые желания. Даже самые невыполнимые…

Я так и стояла за дверью, не решаясь войти. Мне почему-то казалось, что я обязательно уроню этот проклятый поднос. Ведь я не настоящая служанка — всего лишь подменяю подругу. Дело несложное, но я чувствовала себя не в своей тарелке. И тогда все раскроется… За место здесь люди готовы горло перегрызть. А за самовольную отлучку тут же прогонят и потребуют компенсацию. Невозможную сумму. А у Адины, как назло, сестрица в пригороде рожала — нужно было матери помогать… Но и места никак нельзя лишиться. С такого по собственной воле не уходят. Мы одного роста, одного сложения. А с краской на лице никто и не заподозрит подмену.

Я выпрямилась, глубоко вдохнула, собираясь с духом. Осталось всего ничего — продержаться до утра. А к утру Адина должна вернуться. Если жетоны по всем правилам проверять не станут — никто ничего не раскроет. Но это только если что-то из ряда вон случится, не приведи боги. Я не хотела даже предполагать, что будет, если меня, вдруг, поймают. Потащат в корпус стражи, как пить дать. А там… что там по их своду законов полагалось за подлог и самозванство? Ну и хозяйка от себя, разумеется, добавит… Даже не возьмусь судить, что из этого будет хуже…

Лилия бросала на дверь быстрые нетерпеливые взгляды. Медлить было уже некуда… Я покрепче вцепилась в поднос и засеменила в комнату, низко опуская голову, как и положено. Но шаги бесшумными у меня все равно так и не получались, как я не старалась. Мне каждый миг здесь казалось, что эти проклятые шаги выдадут меня с потрохами. К счастью, сейчас ноги утонули в ворсистом цветастом ковре.

Я молча поклонилась и застыла, не понимая, куда все это ставить. Хозяйка прожгла меня убийственным взглядом, кивнула на низкий резной столик с эмалью. На нем уже лежал неприлично толстый приоткрытый кошель, в котором блестели монеты. Я даже не взялась бы предположить, на какую сумму хозяйка только что озолотилась. Бесстыдно много.

Чтобы подойти к столику, я должна была как-то миновать вытянутые ноги гостя — проход был слишком узким. Но тот даже не собирался облегчить мне задачу. Не оставалось ничего, кроме как перешагивать, что само по себе было недопустимым. Попросить подвинуться, разумеется, я тоже не могла.

Я пыталась протиснуться бочком между проклятыми ногами и обтянутым зеленым шелком диваном. И ни на кого не смотреть. Руки дрожали, приборы на подносе скорбно позвякивали. Но, вдруг, я запнулась и едва удержалась на ногах, раскинув руки. А вот поднос…Содержимое рассыпалось по ковру, а вазочка с красными устрицами в густом соусе перевернулась прямиком на вышитый башмак важного гостя.

Казалось, я в этот самый миг умерла от разящего удара молнии... Но готова была поклясться, что этот мерзавец поставил мне подножку. Он нарочно приподнял ногу!

Глава 2

Теперь все мои мысли были сосредоточены на поиске лазейки. Я должна сбежать. Или спрятаться так, чтобы ни одна собака не нашла. До того, как у меня проверят жетон. Иначе будут большие проблемы. И плевать на уль Грена, лично он меня совсем не заботил. А в том, что Лилия в итоге вывернется, я даже не сомневалась. У этой жабы наверняка имеются приличные связи при дворе. И куча «дружеских интимных секретов». Никто не захочет, чтобы они выплыли наружу. Сейчас устроят показательную порку, а потом все устаканится, когда она поплачется, кому следует. И все снова будет по-старому. Даже на уль Грена найдется управа.

Всех собрали в просторном главном зале на первом этаже. Всех, кто был в заведении. Девицы, обслуга, музыканты, повара и поварята с кухни. Даже мальчишки на подхвате. Из тех, которые разносят по городу надушенные записочки. Гости жались в углу, тихо переговаривались между собой. На многих лицах появились маски, кто-то прикрывался рукавами или плащом. Вытащили даже тех, кто прибыл в заведение тайно, через особую дверь. И в воздухе буквально пахло страхом разоблачения. Да… мне бы сейчас стоило стоять среди этих гуляк… Но мне даже не позволяли отойти подальше.

Уль Грен поручил меня какому-то вертлявому рыжему сопляку, который раздувал щеки и строил из себя очень важную персону. Длинный, как жердь, и такой же тощий. Мой ровесник — никак не старше. Мальчишке велели не отходить от меня ни на шаг, и тот просто вцепился в мой рукав, как клещ. И все мои попытки незаметно вытянуть ткань из его цепких пальцев заканчивались ничем. Знаю я таких — их по морде видно. Подхалим и лизоблюд. Достаточно было просто заметить, как он смотрел на своего начальника. На девиц смотрят с меньшим обожанием! Впрочем… на этого гада сейчас смотрели все. И едва ли кто-то оставался равнодушным…

На центральном помосте для танцев, убранном свежими цветами, гирляндами хрустальных бусин и дорогущей шелковой кисеей, водрузили мягкое кресло и приволокли стол с табуретом. Ральфар уль Грен развалился на вышитых золотом подушках, вытянул ноги в своих проклятых туфлях и велел подать себе лучшего васонского вина и фруктов. Усадил за стол своего писаря с чернильным прибором и кипой чистой бумаги. Рядом поставили короб для сверки жетонов. И теперь меня больше всего интересовало: можно ли этот короб обмануть?

Никто толком не знал, как эта штука работала. Говорили, что внутри были какие-то магические кристаллы с копей Акриса. В общем, какая разница? Важно лишь то, что если вставить жетон в прорезь и сунуть руку в отверстие короба, все узнают, что я не та, за кого себя выдаю. Поэтому я никак не должна дойти до этой проклятой коробки.

Я осматривалась, надеясь зацепиться взглядом хоть за что-то, но все ходы были предусмотрительно отрезаны. Окна заперты ставнями. Двери — на засовах. Кругом стояла Серая стража. Да, как и хотел этот мерзавец — мышь не проскочит. Ни то, что мышь — комар не проберется. И воздух в помещении будто застыл, уплотнился, усиливая ощущение наглухо замкнутого пространства. С каждой минутой все больше и больше раскалялся от обилия зажженных свечей, и казалось, что стены сужаются. Еще немного, и станет нечем дышать. Лицо под толстым слоем краски прело и, кажется, начинало чесаться. Или это нервное?

Первым на помост пошел управитель Мерчан, бросив тоскливый взгляд на Лилию, сидящую внизу на маленьком диванчике в окружении охраны. Ее убрали подальше, чтобы не имела возможности хоть на что-то повлиять. И хозяйке оставалось лишь кусать губы и нервно обмахиваться веером.

Мерчан поднялся, любезно поклонился уль Грену. Назвал писарю свое имя и должность. Предоставил жетон и передал в руки одного из стражников. Писарь все фиксировал на бумаге, регистрировал жетон в протоколе. Потом Мерчан засунул руку в короб. Ничего не произошло. Стражник кивнул, вернул жетон и велел управителю уходить. И его с конвоем сопроводили на галерею второго этажа.

Потом была экономка — злющая сухая старуха с острыми глазками. Потом — местный доктор. Затем настала очередь девиц. Они буквально взлетали на помост, как легкие райские птицы. Юбки бурлили морской пеной, цветные газовые шарфики развивались. Цветочки улыбались, стреляли глазами. Будто соревновались, кто грациознее и соблазнительнее поклонится уль Грену. Наверняка негласный приказ хозяйки — очаровать, во что бы то ни стало. Хоть ценой собственной жизни! Но выходило плохо... Точнее, совсем никак. Но проблем с жетонами ни у кого не возникло.

Начальник стражи лениво взирал на эти потуги, потягивал вино, демонстративно складывал в рот и давил белоснежными зубами крупные ярко-лиловые виноградины из Севоля. По сорок рейлинов за полфунта. Желтый дрожащий свет отражался в позолоте его башмаков, расшитой накидке, бриллиантовых перстнях. Он откровенно скучал и смотрел на девиц так, будто перед ним проходили мешки с горохом, а не первые городские чаровницы. Ну не может нормальный мужчина оставаться равнодушным к таким красавицам! Иначе у него нет ни глаз, ни вкуса! Даже долговязый идиот рядом со мной запыхтел, как хряк. А бедный писарь покраснел и обливался потом.

Последней из девиц на ступенях помоста показалась Иветта. Самая дорогая и востребованная барышня. Шептались, что она не уступала даже самой Лилии в молодости. Но упаси кому сказать такое при хозяйке — наверняка голову свернет. Это я уже поняла. Жаба мнила о себе, что еще ничего! В отличие от своих товарок Иветта поднималась без спешки, несла себя с королевским достоинством. Но от каждого ее будто случайного жеста даже меня бросало в дрожь, под которой проступало что-то похожее на тайную зависть. Что говорить о мужчинах? Долговязый с усилием поджал губы и едва слышно запищал, как несмазанная дверца. Будто что-то у него прищемили.

Иветта поднялась, поклонилась уль Грену так, что по залу прокатил едва уловимый ропот восхищения. Белый газовый шарфик, будто случайно, соскользнул с ее алебастрового плеча и ручейком стек на его колени. И все замерли. Даже дышать перестали. В воздухе повисло алчное томительное ожидание. Все ждали, что он сделает.

Глава 3

Сердце сжалось так, будто это меня саму поймали. Пальцы заледенели. Я боялась, что долговязый заметит мое волнение. Но тот уставился на помост и был сейчас похож на охотничью собаку, взявшую след. Или… Глаза мальчишки неестественно полыхнули оранжевым, и у меня буквально вдох застрял в горле. Неужели… дракон? Вот это вот несуразное чучело? Да быть не может! Больно жалок он для дракона. Наверняка показалось... В зале все плавилось от обилия свечей, духота стояла неимоверная. И не то покажется!

Я постаралась выдохнуть и посмотрела на помост. Только сейчас поняла, что все вокруг буквально застыло от напряжения. Слышались только задавленные всхлипы. Я привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть сжавшуюся фигуру служанки. Девица, как девица. Что с краской, что без краски, я все равно никого здесь не знала. Несчастная то прижимала к себе правую руку, ту самую, которую совали в проклятый ящик, то отставляла ее и трясла. Пунцовую… словно ее сварили в кипятке. И по хребту прокатила отвратительная колкая дрожь. Такого я точно не ожидала. Я инстинктивно спрятала руки в рукава, но, тут же, поймала на себе подозрительный взгляд долговязого. Гадкий взгляд, цепкий, как крючок. Да чтобы он провалился!

Уль Грен на своих подушках небрежно махнул рукой:

— Под стражу и в корпус. Займемся виновными утром. Продолжайте.

Я нашла взглядом Лилию. Жаба была серо-зеленой, взмокшей. Алая помада поплыла от жары, превратившись в безобразную кляксу. Хозяйка поднялась, нервно обмахиваясь веером:

— Сир, прошу, здесь наверняка какая-то ошибка.

Я посильнее сжала кулаки, и в ушах загудело.

Уль Грен даже не смотрел на нее:

— Вернитесь на место, госпожа, иначе легко найдется предлог, чтобы сопроводить в корпус и вас тоже.

Та нервно облизала губы:

— Что грозит моей работнице, сир? Я прошу ответа.

Повисла пауза. Гад раздавил зубами очередную виноградину, уставился на толстуху:

— Значит, все же, вашей незарегистрированной работнице? Вы признаете это?

Та побелела. Не в силах устоять на ногах, опустилась на свой диванчик. Покачала головой:

— Нет, не признаю. Согласно королевскому указу, весь мой персонал имеет жетоны, зарегистрированные в надзорном ведомстве. Я не нарушаю закон, могу поклясться, чем угодно.

Уль Грен усмехнулся:

— В этом я уже убедился лично. — Он снова потянулся за виноградом. — Согласно закону, деятельность вашего заведения попадает под особую категорию и регулируется непосредственно надзорным ведомством. Ваша работница предъявила чужой жетон и уже поплатилась рукой. Дальнейшее будет зависеть от выяснения личности, обстоятельств преступления, наличия предыдущих нарушений. Владелец жетона, когда его найдут, понесет такое же наказание. Если вина окажется незначительной, виновных прилюдно высекут. Так сказать, в назидание. А если… — Он не договорил. Снова уставился на Лилию: — Вас интересует только это, госпожа? Отчего вы не спрашиваете, что грозит вам, как владелице заведения? За попустительство? А, может, вы просто знали и закрывали глаза?

Хозяйка из серо-зеленой теперь сделалась пунцовой и буквально слилась со своим платьем. Даже перестала обмахиваться веером и нервно сжала его в кулаке.

— Я ничего не знала о подлоге. Клянусь вам. Я нанимаю людей только через надзорное ведомство. Как и полагается в моем случае.

Казалось, я тоже стала пунцовой. Опустила голову, стиснула зубы. Боги, как же так? Все в городе знали, что в особых случаях законом были предписаны эти проклятые проверки. Но проводились они крайне редко, и то — только на бумаге… Поэтому толком никто и не знал, что это такое. Про сожженную руку наверняка многие сейчас слышали впервые. Да, я должна была признать, что у уль Грена имелось достаточно оснований перевернуть тут все вверх дном. Но почему именно сейчас? Сегодня? Почему не завтра? Или через неделю? Это значит, что сейчас мне сожгут руку, а потом нас с Адиной обеих высекут на площади? И даже не хотелось додумывать, что может быть потом. Да за что? Какая разница, кто выносит поднос и кланяется? Это несправедливо…

Я не должна приближаться к ящику. Нужно что-то придумать. Я лихорадочно соображала, нервно наматывая на палец газовый шарфик. Снова попыталась высвободить свой рукав из цепких лап долговязого, но ничего не вышло. Тот каждое мгновение был настороже. Похоже, спасти меня могло только чудо. Или стихийное бедствие. Что там бывает? Ураган? Потоп? Землетрясение? Пожар? Все не годилось…

Вдруг, на помосте раздался дрожащий голосок:

— Сир, умоляю. Вот… Вот ее жетон. Вот, сир…

Уль Грен повернулся на голос, лениво разглядывал щупленькую служанку, поднявшуюся на помост. Та опустилась на колени и протягивала трясущимися руками проклятый жетон:

— Вот, сир. — Ее губы едва шевелились от страха. — Вот. Мы родные сестры, ночуем в одной комнате. Мы просто перепутали жетоны, сир, сестра ни в чем не виновата. Не забирайте ее.

Гад ничего не сказал, лишь кивнул своим людям на просительницу. Ей велели смыть краску с лица и сверили жетон. На этот раз все сошлось, как дóлжно, и сестрам позволили подняться на галерею. Но руку той бедняжке уже покалечили — обратно не исправить, хоть расшибись.

На лице Лилии отразилось несказанное облегчение. Она промокнула лоб платочком, приосанилась. Остро зашныряла глазами, будто что-то или кого-то выискивала. Наконец, замерла. Моргнула продолжительнее, чем следовало. Я готова была поклясться, что хозяйка подала знак. Но кому и для чего? Неужели что-то задумала? Это вселило надежду. Я не сомневалась, что секретов в «Весенней лилии» было хоть отбавляй, и никто не горел желанием их раскрывать. Тем более, главе Серой стражи. Главное, чтобы все случилось до того, как я попаду на проклятый помост.

Но ликовала я раньше времени. Очередь из прислуги неумолимо продвигалась, и долговязый неизменно подталкивал меня в спину. Ничего не происходило… совсем ничего. Я считала людей впереди, и сердце сжималось. Всего семеро… Боги, как минимум, мне покалечат руку. А дальше никто даже не поручится. Войдя в корпус Серой стражи, можно не выйти вовсе. Так чаще всего и бывает.

Глава 4

Нет… Ну не может же в один день не везти настолько сильно! В ушах звенело, в голове не осталось ни единой мысли. Я замерла и вся внутренне сжалась, воображая себя свернувшимся в клубок ежом. Боги… как жаль, что я не еж.

Проклятый Ральфар уль Грен где-то потерял свою вопиюще-роскошную накидку, а на его длинных ногах вместо мерзопакостных башмаков теперь красовались начищенные кавалерийские сапоги. И весь он был какой-то подчеркнуто-черный, будто уже надел по мне траур. А вот долговязый, маячивший за его спиной, никак не изменился. Та же одежда и та же отвратительная рожа. Разве что теперь вместо чванливого превосходства на ней ясно отображалось желание собственными руками свернуть мне шею. Не хватало только разрешения начальства. Без начальства такой никак не сможет, как пить дать! Кишка тонка.

Я осторожно попятилась, лихорадочно измышляя путь отступления. Подобрала юбку и резко сорвалась с места, заворачивая за угол. Но лишь для того, чтобы уткнуться в Серую стражу… Кажется, я пропала. Окончательно и бесповоротно.

Я напряженно замерла, понимая, что теперь не выкрутиться никак. Вот сейчас стало одуряюще страшно, будто я уже стояла на эшафоте. Я молчала. Слушать меня все равно никто не станет — я читала это на желчном лице уль Грена. Тем более, после побега. И этот пожар… Боги! Если сначала, впрямь, были мелкие грешки, то сейчас все стало гораздо серьезнее.

Небо уже подернулось серо-сиреневой дымкой, птицы в маленьких садиках за оградами проснулись и мелодично пересвистывались. Скоро заорут петухи. А после петухов обещалась вернуться Адина и ждать меня у Звонкого колодца… Но, похоже, для меня это уже не имело никакого значения.

Уль Грен скрестил руки на груди:

— Фердинанд.

Я заметила, как долговязый стиснул зубы и побледнел. Вышел вперед, склонил голову:

— Сир Ральфар…

Несмотря на ужас своего положения, я прыснула со смеху. Фер-ди-нанд! Вот эта конопатая жердь! До такого царственного имени этот выскочка точно не дотягивал. Все равно, что назвать Фердинандом безмозглого осла или гуся. Долговязый — никак не больше.

Уль Грен не смотрел на него, прожигал взглядом меня.

— Почему я не могу на тебя положиться? Упустишь поломойку еще раз — поркой больше не отделаешься.

Долговязый поспешно опустился на колено, склонил голову:

— Наказание заслужено, сир. Я подвел вас. — Само раскаяние и смирение, враз слетела вся спесь.

— Так сделай так, чтобы доверенные тебе вещи больше не терялись.

Внутри все перетряхнуло: вот как, значит. Вещи… Кажется, молва этому гаду льстила. Он еще отвратительнее, чем о нем говорят. Боги! Почему у меня нет денег? Говорят, он невероятно жаден до денег. Мне нечего ему предложить!

Долговязый поднялся, вытянулся от усердия:

— Да, мой господин. Я больше не повторю ошибку.

Уль Грен молчал, все так же рассматривая меня. Вдруг резко развернулся и бросил Фердинанду:

— И лицо ей закрой.

Накрыло паникой. Я подалась вперед, крикнула раньше, чем успела все хоть как-то обдумать:

— Сир Ральфар! Прошу! Я ни в чем не виновата. Пожалуйста! Я заплачу столько, сколько скажете. Любую сумму! Я найду деньги. Сир Ральфар! Я ничего не сделала!

Уль Грен замер, будто молния попала в спину. Медленно развернулся и подошел ко мне почти вплотную. Уставился сверху вниз, и я сжалась, опустила голову. Еще немного — и ноги не удержат. Какая же я дура! Кто тянул за язык?

Гад прошипел сквозь зубы:

— А кто ты такая, чтобы называть меня по имени?

Конечно, ответа у меня не было. Какой тут ответ… Сердце сжалось и, казалось, сейчас лопнет от напряжения.

Уль Грен снова развернулся и добавил Долговязому:

— И рот ей заткни.

Едва ли кто-то мог исполнить приказ старательнее. От долговязого Фердинанда буквально искрило. Я даже охнуть не успела, как руки крепко связали за спиной, в зубах оказалась деревяшка, а на голову надели черный суконный мешок, в котором можно было задохнуться.

Не знаю, сколько меня вели по улицам. Казалось, целую вечность. Потом — скрип ворот, ступени, гладкий деревянный пол, по которому мои форменные башмаки ступали, наконец, совершенно бесшумно. Так, как ни разу не удалось в заведении Лилии. И вот проклятый мешок сняли с головы.

Я в панике озиралась. Ожидала увидеть тюрьму, но это помещение больше походило на кабинет. Стол, заваленный книгами и свитками, множество деревянных шкафов. Уль Грен уселся за стол и велел развязать меня. Я облизала пересохшие губы, потерла затекшие запястья. Молчала.

Уль Грен небрежно махнул Долговязому:

— Тебя накажут в полдень. А сейчас выйди вон и закрой дверь.

Фердинанд поклонился:

— Благодарю, сир Ральфар.

Благодарит… За то, что его высекут? С ума можно сойти.

Гад какое-то время молча сидел, просматривая какие-то бумажки. Будто меня здесь вообще не было. Потом поднялся, подошел к шкафу и припечатал на столешницу пузырек синего стекла и пару чистых платков.

— Вытирай.

Требование было вполне понятным. В склянке та же жидкость, что и в заведении… Упираться не было смысла, но это обнуляло любые шансы — теперь меня будут знать в лицо. На негнущихся ногах я подошла к столу, взяла платок и обильно смочила, пытаясь по запаху определить, что это такое. Но не почувствовала ничего характерного. Отвернулась, но, тут же, вздрогнула от звука его голоса.

— Лицом повернись.

У меня почему-то было чувство, будто я прилюдно раздеваюсь. До исподнего. Я терла щеки, и белоснежная ткань становилась красной от краски. Словно я смывала кровь. Я опустила руки и стояла, не зная, куда себя деть.

— Еще.

Я смочила второй платок и снова терла, пока не исчезли любые следы краски.

Уль Грен пристально смотрел на меня, и хотелось провалиться. Да, он смотрел на меня, как на вещь. В лучшем случае, как на кобылу или ослицу. И как бы не лихорадило внутри, приходилось терпеть. Сейчас вся моя жизнь зависела от этого гада. Вся целиком. Я никогда не чувствовала такого бессилия. И сердце оборвалось, когда он начал приближаться. Стоило невероятного труда остаться на месте.

Глава 5

Я сидела на жесткой кровати, укрытой серым суконным покрывалом. Смотрела в узкое пыльное оконце, за которым занималось на удивление ясное приветливое утро. Солнечные лучи золотили разросшийся куст сирени. И до сих пор казалось, что вот сейчас я, наконец, открою глаза, и этот кошмар безвозвратно исчезнет. Но ничего не менялось… После бессонной ночи, наверное, стоило бы вздремнуть пару часов, но я понимала, что не смогу. Разве в моем положении можно уснуть? Я должна решить, как быть дальше.

Я отчетливо понимала одно: просто сидеть, сложа руки, и ждать неизвестно чего — так себе вариант. Надеяться на милость Ральфара уль Грена? Смешно. Он не давал никаких обещаний. Все его речи сводились к двум вещам: «пока он сочтет нужным» и «если он останется довольным». А это было равносильно флюгеру. Никаких гарантий. Он может переменить решение через час, через день, через неделю. Просто сбесится — и все пойдет прахом. И я вернусь в исходную точку. Выход представлялся только один — бежать из города подальше. Я слишком мелкая персона, чтобы люди уль Грена рыскали за мной по всей стране. А потом обо мне забудут. Главное — выбрать нужный момент и не прогадать.

Сложнее всего быть осмотрительной и терпеливой. Если этот гад или его Фер-ди-нанд что-то заподозрят — мне точно конец. Значит, нужно сцепить зубы и все стерпеть. Быть самой покладистой и любезной…. Вот только туманность моих новых обязанностей беспокоила не на шутку. Все, что этот подлец сочтет нужным… И при слове «все» внутри что-то странно замирало. Но я, тут же, одергивала себя и ругала за глупость. Впрямь, смешно. Я слишком хорошо запомнила его скучающее лицо, когда Иветта роняла свой шарф. И пренебрежение, с которым он отбросил его. Если уль Грена не смогла смягчить такая небесная красавица, предел глупости воображать, что чем-то могу заинтересовать я. Это точно вычеркиваем. К великому счастью. Похоже, он к женщинам совершенно равнодушен.

Да, он поставил мне подножку. И я даже догадывалась, зачем. Такая ужасная оплошность прислуги заставила Лилию потерять последнюю бдительность. Какой может быть торг, когда смертельно оскорблен такой высокий гость! Да она наизнанку выворачивалась от желания угодить, даже нарушила закон! Этого он и хотел…

Но то, как этот мерзавец заставлял меня чистить башмак, совсем не внушало оптимизма. Унизительно до дрожи. В заведении я сцепила зубы, зная, что это скоро закончится. Но сейчас, когда сроки не обозначены, отчетливо понимала, что подобного унижения еще раз просто не вытерплю. Не смогу при всем желании. И тогда мне точно конец. Я была бы рада черной работе. Самой черной. Поближе к выгребной яме и подальше от этого чудовища.

Когда дверь резко открылась, я подскочила, и внутри все перевернулось. На пороге показался Долговязый с большой корзиной. Он пренебрежительно швырнул ношу на кровать:

— Поломойка! Сорочки сира Ральфара. Постираешь, высушишь и выгладишь. Я все проверю. Иди за мной, покажу, где хозяйственные службы.

Я стиснула зубы, стараясь не вспылить. Должно быть, сейчас было около восьми — засранца еще не высекли. Скорее бы полдень!

— У меня есть имя. Меня зовут Ирмина.

Фердинанд выпрямился, надменно вскинул подбородок:

— У тебя нет имени. Имя надо заслужить, поломойка.

Я опустила голову, чтобы спрятать ухмылку. Да он подслушивал под дверью! Так еще и пытался скопировать отвратительные интонации своего драгоценного сира Ральфара! Чучело!

Долговязый насторожился:

— Ты смеешься?

Я поспешно покачала головой:

— Нет. Конечно, нет. Разве я в том положении, чтобы смеяться?

Тот поджал губы. Сверлил меня взглядом. Наконец, снизошел:

— Бери корзину, и за мной.

Я не заставила повторять дважды: чем раньше начну осматриваться — тем лучше. Но желудок скрутило узлом, и он заурчал так, что Фердинанд остановился. Презрительно посмотрел на меня.

Я пожала плечами:

— Не помню, когда ела в последний раз. Здесь можно где-то перекусить?

Он осклабился, демонстрируя крупные зубы:

— Прислуга завтракает в семь. Сейчас уже девять. Ты опоздала, поломойка, — терпи до обеда. А пропустишь обед — обойдешься ужином.

Гаденыш… Что ж, сечь его будут за мой побег. Было бы слишком странно ждать любезностей.

Я сглотнула:

— Потерплю до обеда.

И тут же мелькнула гадкая мысль: только бы эти двое не надумали морить меня голодом. Такого я точно не выдержу.

Мы вышли на улицу. Моя комната находилась в боковом флигеле, и сиреневый куст за окном оказался едва ли не единственным деревом. Узкая тропка вела в огромный внутренний двор, вымощенный серым камнем — от ступеней парадного входа до массивных внешних стен и глухих ворот. К особняку вели три террасы, а вдоль парадной аллеи были редко выставлены стриженые кусты самшита в черных кадках. Здесь все было, как на ладони. Захочешь пройти незамеченным — ничего не выйдет.

Мы с Долговязым пересекли внутренний двор и нырнули в арку в стене. И я остановилась, прижимая к себе корзину. Здесь было полно Серой стражи. Куда ни посмотри. Поначалу на меня уставились с интересом, но, тут же, все отвернулись и занялись своими делами. Будто меня вовсе не было. Похоже, дом уль Грена примыкал к корпусу стражи. А это значило, что я была в óкруге Семигранной башни. В нескольких кварталах отсюда — Двойные ворота и излучина Груны.

Долговязый провел меня мимо конюшен, мимо открытой кухни, на которой кашеварили несколько мужчин с закатанными рукавами, мимо дворика, где несколько человек размахивали мечами. С кухни тянулся одуряющий шлейф жареного мяса, и пустой желудок буквально прилип к ребрам, оглушительно заурчал. За кусок мяса я бы многое отдала…

Наконец, Фердинанд завел меня в очередной огороженный дворик. Сразу видно — местная прачечная. Кругом чаны, ведра, корыта, черпаки. Меж деревянных столбов были натянуты веревки, и кое-где сушилось форменное тряпье.

Долговязый кивнул куда-то в угол:

— Мыло и остальное — там. Вода — в бочке. Чан грей сама, помощников нет, и не будет. Поняла?

Глава 6

Я была рада монотонной работе. Плеск воды, однообразные движения… Успокаивало. Переживания будто отодвинулись на второй план, и я чувствовала временное облегчение. Оставалось не думать о том, чьи это сорочки… только это было невозможно. Сама тонкая ткань под пальцами не позволяла забыться — самый лучший батист, какой мне доводилось видеть в жизни. Не каждая благородная девица похвастается таким исподним. Триста рейлинов за моток — никак не меньше! А в стирку отдали целых шесть штук разом! Новехоньких, не заношенных. Муха не сидела. Похоже, гад их менял, едва слегка запачкается манжета. Надо же, какая нежная фифа! Не зря говорят, что уль Грен баснословно богат. И самомнения на десятерых. И теперь я до смерти боялась что-нибудь испортить или порвать — мне тогда в жизни не расплатиться! Он меня живьем сожрет!

Я тщательно прополоскала сорочки в чистой холодной воде, осторожно отжала и аккуратно развесила на веревках. Лишь бы ветром не сорвало. Надеюсь, этот монстр будет доволен. Я сделала работу настолько хорошо, насколько могла.

Желудок разболелся не на шутку, слипся. Меня даже подташнивало, и начинала болеть голова. Есть хотелось смертельно, а от воспоминания о жареном мясе делалось совсем плохо. Я всегда тяжело переносила голод. Может, на открытой кухне что-то осталось? Хотя бы простой кусок хлеба? Хотя бы сухарь. Просить я, конечно, не стану, от греха подальше. Придется банально воровать. Если что, скажу, что заблудилась, ведь дом я совсем не знаю. По крайней мере, первую пару дней могу смело ссылаться на это. И хлопать глазами.

Я подошла к воротам и осторожно выглянула. К моему удивлению, за забором прачечной оказалось пусто. Впрочем, судя по положению солнца, сейчас как раз было около полудня. Неужели все пошли смотреть, как достанется Долговязому? Я бы тоже глянула. Одним глазком. Но поесть было важнее.

Если я правильно запомнила, следовало свернуть направо. Сначала должен быть небольшой двор, где стражники размахивали мечами, а потом — кухня. Я жалась к ограде, то и дело осматривалась, но вокруг не было ни души. И тишина. Только где-то вдалеке пересвистывались птицы, спрятавшиеся от дневной жары. И раздавался странный хлесткий звук. И чем дальше я шла, тем громче он становился. И сердце сжалось, когда я узнала свист хлыста. Ни с чем не перепутать.

Ворота двора, где занимались с мечами, сейчас были закрыты. Почти. Створы сомкнули неплотно, и оставалась приличная щель. Я не удержалась, заглянула. И застыла, будто примерзла. Посреди небольшого пространства у столба стоял Долговязый. Я безошибочно узнала его по рыжим вихрам. Раздетый по пояс, руки задраны над головой и скованы кандалами. Я видела Фердинанда вполоборота и могла хорошо рассмотреть его спину, щедро украшенную свежими красными росчерками. Но под ними проступали и другие, образуя многослойный узор. Толстые розовые, едва затянувшиеся, другие — побледнее. Наверняка под всем этим были еще и старые, истончившиеся, побелевшие…

Я отвернулась. Похоже, подобные наказания были здесь в порядке вещей, и уль Грен не видел в такой жестокости ничего из ряда вон. Еще бы — не его же драгоценная спина! Злорадствовать совсем расхотелось. Фердинанд — редкий гаденыш, но такое было слишком. И поражало то, что я снова и снова слышала резкий свист хлыста, но сам Долговязый не издал ни единого звука. Даже не пикнул.

Я вновь заглянула в щель. Бедняга повернул голову, и теперь я отчетливо видела, что его зубы были судорожно стиснуты, на шее натянулись жилы. Вдруг он дернулся и, казалось, посмотрел прямо на меня. И я отшатнулась. Сердце колотилось, как ненормальное, дыхание сбивалось. Я нервно облизала губы, утерла со лба выступившую испарину. Лучше бы я этого не видела.

Я побрела вдоль ограды, едва не позабыв, зачем вообще шла. С трудом взяла себя в руки. Стало совсем не по себе.

Как и ожидалось, на открытой кухне было пусто. Похоже, мясо жарили к обеду, и был полон целый чан, накрытый почти неподъемной крышкой. Я без зазрения совести стащила аппетитный кусок, еще горячий, прихватила толстый ломоть хлеба из плетеного короба и поспешила вернуться в прачечную, где со скоростью грызуна уничтожила все следы своего преступления. И стало намного лучше. Даже настроение поднялось. Теперь я сидела в теньке на лавке и боролась со сном. Никто не давал мне распоряжений идти куда-то еще, поэтому я сочла нужным оставаться здесь. Караулить сорочки. Наевшись, я могла просидеть и до вечера — не самый плохой вариант. Уль Грен едва ли явится сюда — не по чину. А Долговязый… тому точно не до меня. Но я сильно ошиблась…

Спустя пару часов, Фердинанд показался в воротах. Я подскочила, застыла, как вкопанная. Сейчас над ним совсем не хотелось потешаться. От недавнего зрелища внутри все перевернулось, и теперь закрадывалось что-то вроде сочувствия. Такое едва ли оставит равнодушным.

Сейчас он стоял в выпростанной льняной сорочке, прикрывающей следы экзекуции, и по ткани с боков расползались красные пятна. Местами побуревшие, местами свежие — алые, как маки. Я видела, что он давил боль, хоть и едва стоял на ногах. Старался держаться, как ни в чем не бывало, даже с вызовом.

Фердинанд медленно прошелся вдоль веревок, на которых сушились чистые сорочки. Посмотрел так, будто взглядом пытался дотянуться до моего горла и удавить. Словно ненавидел меня до самой крайней возможности. Но я не виновата. Я просто пыталась спастись — кто за такое осудит?

— Постирала?

Я кивнула. Молчала.

— Как следует, постирала?

Я вновь кивнула:

— Я очень старалась. Правда.

Долговязый скривился, но желаемое желчное выражение невольно сменилось гримасой нешуточной боли. Он не смог совладать с собой. Даже возникло глупое сиюминутное желание чем-то помочь ему. Я готова была поклясться, что он это заметил. И его карие глаза кольнули уже знакомой оранжевой искрой.

Он повернулся к крайней сорочке и придирчиво рассматривал, едва не тычась в нее носом. А я теперь видела его самого со спины. И по телу невольно прокатила отвратительная дрожь. Льняная рубашка сплошь была в зловещих красно-бурых разводах — кровь быстро запекалась на полуденном солнце. Ткань прилипала к чуть подсыхающим ранам, и Фердинанд интуитивно одергивал ее, потому что это причиняло мучения. Кажется, он сам не замечал этого лихорадочного жеста. Я не хотела даже представлять, какую боль он терпел. Лишь бы не запачкал кровью сорочки уль Грена — кровь почти невозможно отстирать… Оставалось надеяться, что хотя бы женщин здесь так не наказывали. Впрочем… я еще вообще не видела здесь ни одной женщины, чтобы что-то предполагать. Но вполне может оказаться, что для главы Серой стражи все едино. Виновен — и дело с концом. Проверять совершенно не хотелось. Меня окатило нервным жаром: нужно осмотреться, как можно быстрее, и придумать, как убраться отсюда.

Глава 7

Все было, как в лихорадке. Я скорее похватала брошенные вещи, прижала к себе, словно пыталась уберечь. Опустилась на землю и зарыдала так, что перед глазами поплыло. Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала настолько жгучую обиду. Как я оправдаюсь? Боги, что теперь делать? Думаю, скажи я правду, уль Грен не поверит. Решит, что я пытаюсь свалить вину на этого гаденыша. И будет только хуже. Иначе Долговязый не позволил бы себе такой низости. Знаю я таких. Зря я его жалела. Лучше бы его отлупили так, чтобы неделю лежал пластом. А еще лучше — две! И провалиться мне на месте, если я еще хоть раз его пожалею! Никогда в жизни! Клянусь!

Я положила запачканные сорочки в воду, чтобы грязь не въелась. А шестую, рваную, аккуратно расправила на веревке, чтобы оценить степень ущерба. Сердце колотилось до одури. Боги, пусть это будет по шву! Но боги меня не услышали…

Тонкая ткань разорвалась на спине, почти посередине. Огромная вертикальная прореха от самой горловины, будто разрезали ножом. Настоящая катастрофа. Сорочка была дорогой, широкая спинка, собранная у ворота мельчайшими складочками, кроилась из цельного полотна. Починить можно было двумя способами: перекроить спинку из новой ткани, или сделать аккуратный шов. Первое, понятное дело, мне было недоступно, а второе…

Сначала эта идея показалась самой лучшей. Но потом я оставила ее. Для такой ювелирной работы требуется белошвейка. Возможно, при должной аккуратности получилось бы и у меня, но для этого нужны портновские инструменты. Тонкая игла и такая же тонкая белоснежная нить. Достать все это было негде. А если начну спрашивать, неминуемо возникнут вопросы. И мне все равно придется признаться. Значит… надо сознаться с самого начала, и дело с концом. Самой, не дожидаясь, когда Долговязый меня опередит. Не сомневаюсь, что он еще прилично прибавит подробностей от себя, и выйдет совсем скверно.

Я перестирала сорочки, хорошенько отжала. Но развешивать для просушки не стала — не было никакой гарантии, что Долговязый не явится снова. Доверять этому гаденышу нельзя ни на крупицу. Я аккуратно уложила мокрые вещи в корзину, отвязала пару веревок — развешу в своей комнате и хорошенько запру дверь. Вот только выходило так, что и отдать вещи уль Грену я должна буду лично. Иначе осел Фер-ди-нанд еще что-нибудь сообразит. Я буквально чуяла это хребтом.

Вечерело. Солнце скатывалось за макушки редких деревьев, дневная жара спáла, и повылазили тучи комаров и мелкой мошкары. Писклявые стрижи проносились совсем низко, устроив настоящее пиршество. А я вспомнила о том, что обед я пропустила, как и предрекал Долговязый... И если бы не тот спасительный кусок мяса — я бы уже ноги протянула.

Я осторожно выглянула за ворота прачечной. В зажатом оградами и строениями узком пространстве было по-вечернему сумрачно. И никого из стражи. Хорошая возможность осмотреться по дороге во флигель. Я покрепче перехватила корзину и юркнула за ворота. Но свернула не направо, в сторону кухни, а налево. К сожалению, маневр не удался — я наглухо уперлась в дровяные склады. Дальше хода не было, и пришлось возвращаться.

Я старалась быть как можно незаметнее. Изо всех сил цеплялась за свою корзину, будто каждое мгновение ожидала, что выскочит Фердинанд и снова все испортит. Он стал моим кошмаром.

А вот встречные стражники даже не смотрели на меня. Сначала это показалось несказанной удачей, а потом я невольно заподозрила неладное. Все они вели себя почти одинаково. Заметив меня, отводили глаза. А потом отворачивались. Либо с удвоенным усердием продолжали заниматься своими делами, либо вовсе уходили прочь. Все, как один. И мне сделалось не по себе…

Я внимательно осмотрела свою юбку — не задралось ли. На всякий случай обтерла лицо. Пригладила волосы. Кажется, все было в порядке. Но реакция вокруг не изменилась — на меня по-прежнему старались не смотреть и обходили стороной. Словно я была заразной. Неужели все уже знают, что я порвала рубашку уль Грена? Я провела в прачечной весь день, но за это время никто даже не заглядывал туда. Кроме Долговязого, разумеется. Никто из корпуса. Или из прислуги. В таком огромном доме наверняка полно прислуги. С трудом верилось, что ни у кого не возникло нужды что-то постирать. Или снять с веревок пересохшие на жарком солнце вещи… Это наблюдение мне совсем не нравилось.

Я беспрепятственно добралась до арки в каменной ограде и вошла на территорию поместья. Остановилась, окидывая взглядом голый, как пустыня, внутренний двор. Еще толком не стемнело, но его уже расцвечивали резные каменные фонари и низкие чугунные жаровни. Если пойду напрямик — меня будет видно со всех сторон. Не хочу, чтобы Фердинанд заметил меня.

Я повернулась и зашагала по узкой тропинке вдоль ограды. Обогну двор и подойду к флигелю с другой стороны. Заодно осмотрюсь. По крайней мере, в тени стены я не чувствовала себя жирной черной мухой на белом бумажном листе.

Позади главного здания было немного живописнее, но и это пространство больше походило на странный голый парк, посреди которого торчал небольшой круглый фонтан, обрамленный низкорослыми кустами. По сторонам виднелись редкие деревья. И ни единого цветка… Впрочем, достаточно просто один раз посмотреть на Ральфара уль Грена, чтобы понять, почему здесь нет цветов. Его предел — чертополох. Да и о том, чтобы он был женат, я ни разу не слышала. Красотой садов обычно озабочены хозяйки.

Однако, в глубине парка даже нашлись сиротливые фруктовые деревья, меж которых змеились присыпанные песком дорожки. Яблони, груши, сливы. Некоторые росли близко к каменной ограде и даже превосходили ее высотой. Особенно мне приглянулась старая кривая слива в самом дальнем углу. Ее ствол треснул, и большая ветка накренилась до самой ограды. Забраться на стену не составит труда. Но что за стеной? По моим прикидкам, дровяной склад корпуса остался далеко позади.

Я воровато осматривалась, но, все же, подавила в себе жгучее желание проверить прямо сейчас. Нельзя так рисковать. Нужно дождаться глубокой ночи. И если все получится — оправдываться перед уль Греном уже не придется. Хотела бы я тогда посмотреть на рожу Долговязого… Путь отсюда у меня был один: добраться до излучины Груны, переправиться на другой берег и скрыться в Блошином квартале. Если спуститься на Черный рынок к бабке Свинухе — уже никакой уль Грен не достанет. Она поможет выбраться из города.

Глава 8

Все пошло прахом. Две бессонные ночи взяли свое, и проснулась я, когда уже совершенно рассвело. Дверь, запертая на хлипкий засов, ходила ходуном, в уши врывался грохот. Первая мысль: Долговязый.

Я уже приготовилась держать оборону, но на пороге стоял щуплый седобородый господин. Представился здешним экономом. Он окинул лукавым взглядом мои веревки с бельем, но, на удивление, промолчал. Лишь поздоровался и сообщил, что через полчаса в кухне подадут завтрак, и если я не успею — останусь голодной. Также добавил, что приказано выгладить сорочки к обеду.

Да, я выспалась и чувствовала себя значительно лучше, чем вчера, но теперь все мысли были о том, что я потеряла драгоценную ночь. Возможно, мне бы повезло, и я бы была уже далеко от этого проклятого дома. Но ничего не попишешь… придется выжить здесь до следующей ночи.

Место для глажки было в хозяйственной пристройке. И какая же ярость душила меня, когда я увидела здесь же место для стирки. С прекрасным бассейном с проточной водой, с чанами на жаровнях из кирпича. Выстиранное белье сушилось в маленьком внутреннем дворике, мощеном камнем. Долговязый, что б ты провалился! Но теперь я понимала, почему он отвел меня в корпус стражи — здесь бы он не осмелился так испоганить вещи. Слишком много глаз.

В хозяйственном флигеле, впрямь, оказалось полно народу. И все были чем-то заняты, как трудолюбивые пчелы. Я провозилась с глажкой до самого полудня, и все это время украдкой смотрела по сторонам. И эти наблюдения не добавили оптимизма. Среди прислуги я не увидела ни одной женщины или девицы. Ни одной. А лакеи, как и стражники в корпусе, старались обходить меня стороной. Говорил со мной только старый эконом. Но он уходил от любых моих попыток задать лишние вопросы.

Я сложила выглаженные сорочки идеальной стопкой. К счастью, ничего не сожгла и не запачкала золой. Рваную подсунула в самый низ, хоть в этом не было никакого смысла. Даже если уль Грен не станет оценивать мою работу, я признаюсь сама. Правда, искушал соблазн промолчать. Кто знает, что там, за забором. Вдруг, даже оправдываться нужды не будет?

Появление Фердинанда заметно испортило настроение. Я поспешно встала между ним и столом, где на чистой салфетке лежали сорочки. В опасной близости стояла печь, где тлели угли для утюга — ему ничего не мешало зачерпнуть золы. Если осмелится, конечно. Но Долговязый казался в добром расположении. Уставился на меня с кривой ухмылкой.

— Ну, и как тут дела у криворукой поломойки?

Я задрала подбородок:

— Чего тебе?

— Интересуюсь. Это входит в мои обязанности. Я, как-никак, правая рука сира Ральфара.

— Скорее, левая нога. И та кривая.

Долговязый расхохотался:

— Надо же, растявкалась. Но ничего, быстро прикусишь язык. Сир Ральфар вернулся из дворца. А из дворца он всегда возвращается в самом дурном расположении — уж, можешь мне поверить. Не выбрать времени лучше… Велено, чтобы ты лично принесла сорочки. Будет интересно посмотреть, какое наказание он выберет для тебя.

Я стиснула зубы:

— А если я возьму и скажу твоему сиру Ральфару, что это ты все порвал?

— Ха! Попробуй, отговаривать не буду. Только тебе никто не поверит — за это я ручаюсь.

— А если поверит?

Он закатил глаза:

— А ты расскажи — и посмотрим. Давай за мной, хватит болтать!

Вот теперь стало одуряюще страшно. Я шла, словно на казнь. Идея сдать долговязого была бы прекрасной, но его тон лишь подтвердил мою догадку — уль Грен не поверит. И будет только хуже.

От волнения я даже не запомнила маршрут, которым мы шли. Очнулась лишь перед дверью. Долговязый без лишних разговоров открыл ее и втолкнул меня внутрь.

Я украдкой осматривалась. Ральфар уль Грен стоял в глубине комнаты. Сейчас он походил на того человека, которого я впервые увидела в «Весенней лилии», разве что был одет с гораздо большим вкусом. Спесь, надменность, презрение — всем этим меня щедро окатило с порога. Но сложно не признать, что этот мерзавец был очень красив. Как картинка.

Он повернулся так, будто заметил меня случайно:

— Поломойка…

Меня передернуло, но я заставила себя молчать.

— Мои сорочки готовы?

Я с трудом разомкнула губы:

— Готовы.

Уль Грен махнул рукой:

— Сюда неси.

Ноги не слушались. Я с трудом подошла. От напряжения звенело в ушах. Я замерла, держа перед собой стопку аккуратно сложенного белья. Руки мелко тряслись, и я не могла это остановить. Сердце колотилось. Помимо воли, я ежесекундно пыталась представить, что он сделает. Как накажет. Это было невыносимо, и эти проклятые сорочки жгли мне руки, словно кислота. Хотелось наспех нарубить сплеча, лишь бы все быстрее закончилось, и появилась какая-то определенность. Боги… Почему он всегда возвращается злым из дворца? Всегда получает по шапке? Впрочем, судя по всему, дурное расположение — это его всегдашнее состояние.

Перед глазами плыло, и я сжалась, мечтая стать меньше и незаметнее. Даже не сразу поняла, что стояла в его личных покоях. В глубине просторной комнаты, зонированной расписными ширмами, виднелось широкое ложе под балдахином. Мелькнувшая, было, непристойная мысль погасла, как хвост кометы. Пусть я и не видела хозяйку вчерашнего сада, но знала наверняка, что не гожусь ей в подметки. Можно выдохнуть. Уж, здесь мне нечего опасаться. Я просто прислуга. Прачка, поломойка. Даже губу раскатывать смешно!

Уль Грен окинул взглядом стопку белья. Сердце пропустило удар. Если признаваться — то сейчас, сразу. Я подняла голову:

— Я хочу…

Он отмахнулся, как от мухи:

— …помолчи.

Подцепил двумя пальцами верхнюю сорочку, развернул, оглядел с двух сторон и швырнул в стоящее рядом кресло. С остальными четырьмя проделал то же самое. Когда дело дошло до шестой, я думала, сердце не выдержит.

Боги, что он сделает?

Уль Грен молча смотрел на прореху. Но убивать меня, кажется, не слишком спешил. Наконец, швырнул испорченную вещь в кресло, повернулся ко мне:

Глава 9

Я склонила голову и наспех присела в поклоне:

— Хорошо.

Тут же развернулась и, чуть ли не бегом, кинулась к дверям. Но меня остановил резкий окрик:

— Стоять!

Я вздрогнула, словно услышала выстрел, замерла. Сердце колотилось где-то в горле. Казалось, я его сейчас выплюну.

— Кто тебе позволил уйти? Повернись.

Я протопталась на месте, медленно разворачиваясь. Молчала.

— Разве я позволил тебе выйти?

Боги… все обретало донельзя мерзкий поворот. Повисла липкая отвратительная пауза — он ждал ответа.

— Вы сказали, что мое платье оскорбляет ваш взор. Я поспешила в свою комнату, чтобы снять его и убрать с ваших глаз.

Губы уль Грена дрогнули:

— Я приказал снять, а не уходить. Так приступай.

Я стояла, как парализованная. Все еще надеялась, что не так поняла. Или, что мерзавец сейчас презрительно рассмеется и скажет, что я — вообразившая слишком много дура, потому что восприняла слова буквально. Чтобы еще раз унизить. Но достаточно было просто посмотреть в его помрачневшее лицо, чтобы понять, что шуткой здесь не слишком пахло. Раздражение казалось непритворным.

— Снимай, я сказал.

Я сделала глубокий вдох, чтобы немного прийти в себя. Он просто показывал свою власть, не больше. Будто отыгрывался на мне за дворец. Да так и было! Хотела бы я хоть одним глазком посмотреть, как его там отчитали … Ему нравилось унижать меня, демонстрировать, кто здесь хозяин. Понимать, что он может все, а я, — жалкое нищее отребье, — ничего. Мой удел — лишь исполнять приказы — кажется, с этого он и начал. Любые приказы.

В голове буквально искрило от попытки найти какой-нибудь выход.

Он раздраженно поджал губы:

— Ты оглохла? Или отупела окончательно?

Я с трудом сглотнула:

— Пусть мне дадут одежду на смену, я спущусь к себе в комнату и переоденусь без промедления.

Уль Грен стал мрачнее тучи, подошел почти вплотную:

— Ты ставишь условия? Мне? Тебе, оказывается, что-то здесь должны дать?

Я сжала кулаки, чтобы унять дрожь в руках:

— У меня нет другой одежды. У меня нет жалования, чтобы я смогла себе ее купить. — Облизала губы, придумав на ходу несусветную глупость: — Если угодно, предоставьте мне платье в долг. И впишите в долговую книгу… рядом с сорочкой. Я все охотно подпишу, даю слово.

Еще бы, не подписать! Четыреста рейлинов, которые я уже должна, мне не выплатить и за несколько лет. То есть — не выплатить никогда. Так какая разница, насколько еще вырастет мой так называемый «долг», если я вообще не собираюсь его оплачивать? Пусть вписывает все, что хочет! Хоть все свое имущество! Лишь бы это его успокоило.

Уль Грен мигом изменился в лице, его глаза янтарно блеснули, кольнули живым интересом.

— Это дельное предложение. Я непременно им воспользуюсь. Но позже. А сейчас снимай платье. Я жду.

Это был тупик. Я вся сжалась:

— Позвольте мне уйти.

— Я жду.

— Я прошу вас: позвольте мне уйти.

— Ты начинаешь меня раздражать.

Я стояла истуканом, молчала. Пусть хоть убивает — раздеваться перед ним я не буду. Это ни в какие ворота. Я поломойка, а не наложница. Да ему стоит только свистнуть, как набежит полный дом благообразных восторженных барышень, которые будут в рот заглядывать. Еще и передерутся за право перед ним раздеться! Почему он ко мне привязался?!

Губы уль Грена брезгливо дрогнули:

— Цену себе набиваешь, поломойка?

Я стиснула зубы:

— Вы правы… — с трудом выдавила, — господин. Я всего лишь поломойка. Я не позволю себе так оскорбить вас. Я недостойна, чтобы…

— Почему я не могу взглянуть на то, что так легко показывают другим?

Я даже выпрямилась от неожиданности:

— Что?.. Что «легко показывают другим»?

Гад приблизился совсем близко. Неспешно пошел вокруг меня. Его длинные волосы касались моих сцепленных перед собой рук, и меня начинала бить мелкая дрожь. Он коснулся кончиком пальца моей шеи:

— Например, эту шею… — Провел по плечу, «подныривая» под ворот: — Эти плечи…

Когда его рука заскользила в самый вырез, я отшатнулась, чувствуя себя в горячке:

— Не надо, прошу.

Но уль Грен лишь прижал меня к себе спиной, и его пальцы упрямо поползли в корсаж:

— И то, что ниже… Скажи честно: там есть, на что смотреть? Я слышал, что у тебя красивые ноги.

Я яростно замотала головой:

— Нет! Там не на что смотреть! Клянусь! У меня ужасные ноги! Кривые ноги!

Он усмехнулся:

— Я слышал другое.

— Не может быть! От кого? Это все ложь! — И тут ужалила сиюминутная догадка. — Это Фердинанд, да? Это он что-то сказал? Это клевета! Уверяю вас, что бы он ни сказал — это все ложь! Я клянусь вам! Я готова поклясться чем угодно, что ни один мужчина никогда… — я нервно сглотнула, понимая, что близка к панике, — не видел моих ног… — Голос треснул и рассыпался, я почувствовала себя совершенно беспомощной.

Уль Грен разжал хватку так внезапно, что я даже растерялась. Тяжело дышала, пульс громыхал в ушах.

Он смерил меня пристальным взглядом:

— Если ты солгала — ты очень пожалеешь. В моем доме не место публичной девке.

Я постаралась взять себя в руки:

— Я сказала правду. Меня оклеветали. Может, я вас удивлю, но не каждая простолюдинка — публичная девка.

Но, тут же, прикусила язык. Может, стоило просто солгать? Со всем согласиться? И меня бы просто вышвырнули вон? Хотя бы из одной только брезгливости? Но идти на попятную теперь было поздно.

Уль Грен указал на ширму слева:

— За ширмой — новое платье. Можешь переодеться там. Но я последую твоему совету и впишу его цену в долговую книгу.

Я с опаской заглянула за ширму, ожидая очередной подвох. Но там, действительно, на стуле лежало сложенное платье цвета карамели, новая сорочка, нижняя юбка и белоснежный передник с рюшами, который, казалось, хрустел от крахмала, как снег на морозе.

Я посмотрела на уль Грена:

Глава 10

Я с трудом дождалась ночи. События сегодняшнего дня снова и снова проносились в голове, заставляя то гореть от стыда, то обливаться ледяным потом от накатывающей злости. Я снова и снова чувствовала, как брезгливый оценивающий взгляд скользил по моему обнаженному телу. Долго. Бесконечно долго. На деле — всего лишь краткий миг, но даже этого мига было достаточно за глаза. В уши вновь и вновь врывался грохот отброшенной ширмы, прозвучавший громче набатного колокола. Потом неизменно перед глазами всплывала презрительная усмешка засранца Фердинанда. В душе разливалось удовлетворение от мысли о пощечине, но следом накатывало сожаление — мало я ему врезала. Надо было врезать так, чтобы кровь носом пошла! А отчаянная ложь, брошенная как горсть песка, и вовсе вгоняла в панику. Она могла стать для меня как спасательным кругом, так и… могильным камнем… Я не хотела даже думать о том, что может быть, если Фердинанд осмелится что-то выяснять у своего драгоценного сира Ральфара…

Я сидела на своей жесткой койке, вглядываясь в едва различимый прямоугольник окна — ждала самый темный предрассветный час. Каждый новый день в этом проклятом доме был хуже предыдущего, каждая новая прихоть уль Грена — изощреннее и унизительнее. Долг мне не выплатить, даже если я раздобуду деньги. Ему не нужны мои деньги. Он не отпустит меня. Я это шкурой чувствовала, хоть и не понимала причины. Что ему нужно? Что может быть нужно дракону от такой жалкой оборванки, как я? Глупо думать, что он положил на меня глаз. Здесь что-то совсем другое… Говорят, если цепная собака вцепится в добычу, уже не разожмет пасть, пока жертву не прикончит… Если кого и сравнивать с псом — так точно его.

Довольно.

Эта мысль разъяренной осой колотилась в груди — твердая, холодная и острая, как ядовитое жало. С меня довольно! Все! Сегодня. Сейчас. Либо я сбегу, либо сойду здесь с ума. Спятить в мои планы точно не входило…

Я бросила прощальный взгляд на аккуратно сложенный белоснежный фартук на табурете. Как бы мне не хотелось забрать эту прелесть — в ночи это лишь броское белое пятно, поэтому с передником стоило проститься. Я прокралась к двери, прислушалась. Тишина. Сердце колотилось о ребра так сильно, что, казалось, его стук был слышен по всему дому.

План был прост и безумен одновременно, как и все, что я делала в последнее время. В дальнем углу парка, у самой стены, росла старая, корявая слива, которую я приметила накануне. Она была моим единственным шансом.

Я осторожно приоткрыла дверь, молясь, чтобы петли не скрипнули. Почему-то казалось, что Долговязый, как ночной демон, в любое мгновение мог объявиться из ниоткуда, чтобы все испортить. Но коридор, к счастью, был пуст. Я тенью прокралась вдоль стены и выскользнула на улицу. Ночной воздух, прохладный и сладкий, ударил в лицо, заставив на миг прикрыть глаза и сделать глубокий вдох. В уши заползал неумолчный треск кузнечиков. Луна, словно отполированный серебряный рейлин, висела в бездонном небе, заливая двор предательским зеленоватым светом.

Затаившись в густой тени флигеля, я высматривала стражу. Я уже слышала, что все внутренние дворы ночами патрулируются, но расписания обходов не знала. Минуты тянулись, как патока. Наконец, я различила мерный хруст гравия под тяжелыми сапогами. В опасной близости показался силуэт стражника, будто вырезанный из черной бумаги. Он пересек дорожку и скрылся за углом.

Я немного подождала и стрелой метнулась через открытое пространство, чтобы обогнуть флигель. Гравий под ногами предательски зашуршал, и я замерла, вслушиваясь. До одури боялась, что поспешила. Но ответом была тишина. Пронесло... Согнувшись, я прокралась у цоколя главного здания и нырнула в спасительную тень стены, отделяющей парк от казарм стражи. Здесь я чувствовала себя в относительной безопасности, прибавила шаг. Уже показались посеребренные луной очертания плодовых деревьев. Еще несколько шагов — и я у цели.

Вот она, моя спасительница — старая слива. Я аккуратно пощупала ветви, проверяя на прочность. Подтянувшись на нижней, самой толстой ветке, я начала карабкаться вверх, и теперь все мысли были лишь о том, чтобы не свалиться. Шершавая кора обдирала ладони, тонкие сучки цеплялись за платье, но я не обращала на это внимания. Боль была ничем по сравнению со страхом, который гнал меня вперед. Вверх, вверх, пока легкие не начали гореть от напряжения, а мышцы не заныли тупой болью. Добравшись до вершины стены, я осторожно перекинула ногу и села на холодный камень, пытаясь отдышаться. Пригнулась, стараясь быть незаметнее.

Отсюда, с высоты, владения уль Грена выглядели странно. С одной стороны — строгий, почти мертвый голый парк, вымощенный серым камнем. С другой — тот самый таинственный сад, который я видела лишь мельком. Сейчас в лунном свете он казался волшебным оазисом: темные бархатные кроны деревьев, угадывающиеся силуэты клумб, источающих дивный аромат ночных фиалок и роз. Кажется, мир уль Грена был разделен надвое этой стеной: мир войны и мир покоя, который он оберегал. И я сейчас сидела на самой границе, словно на лезвии ножа. И казалось, я вот-вот могла проникнуть в его тайну…

Мне нужно было пройти по гребню стены до самого ее конца, туда, где она примыкала к внешней ограде всего комплекса, и уже там спуститься на городскую улицу. На свободу. Ползком я не преодолею это расстояние и до рассвета. Значит, придется рисковать и поставить на скорость… И задача становилась трудной вдвойне: я должна быть достаточно ловкой, чтобы не свалиться, и достаточно незаметной, чтобы не выдать себя. Я встала, балансируя на узкой поверхности, и сделала первый, пробный шаг. Камни под ногами были немного скользкими от разлитой в воздухе влаги. Сердце ухнуло в пятки: один неверный шаг — и я сорвусь. Либо прямо под ноги страже, либо… в этот райский сад. Второй вариант казался намного лучше, но я бы предпочла третий — спуститься самостоятельно на городскую улицу.

Осторожно переставляя ноги, как канатоходец, я двинулась вперед. Сердце перестало биться, весь мир сузился до этой узкой каменной тропы. Я не смотрела вниз, боясь головокружения. Только вперед, к финальной точке спасительного пути. Пять шагов. Десять. Еще немного…

Глава 11

Я едва не открыла рот, как последняя дура. Вместо того, чтобы удирать, сломя голову, пока девчушка не перебудила весь дом, просто смотрела на нее и хлопала глазами.

Папа?

Это бессердечное чудовище? Уль Грен? Папа вот этой вот милой малявки? В жизни бы не поверила! А, впрочем… с чего я вообще взяла, что она милая? Внешность бывает очень обманчива, особенно у таких вот маленьких девочек. Сейчас больше всего на свете я боялась, что малявка поднимет шум. Тогда мне конец.

Я покачала головой, натянула улыбку:

— Нет… ты ошиблась. Я не поломойка.

Девчонка надулась:

— А кто?

Что ей отвечать?

Я улыбнулась еще шире — саму от себя затошнило. Поднесла палец к губам, призывая малявку к тишине. Доверительно зашептала:

— Я живу на соседней улице. И мой любимый котенок убежал ночью. И я пошла его искать. Он маленький, и ему на улице одному очень страшно. И он залез на вашу ограду. А я полезла за ним и свалилась. Очень больно ушиблась, между прочим. Вот как все было. Поэтому, если ты мне покажешь, где калитка, я потихоньку уйду. Ладно?

Мелкая поганка уставилась на меня, недоверчиво прищурилась:

— А котенок?

Котенок… что б его!

— Он спрыгнул на улицу. Поэтому мне нужно спешить и найти его. Он такой маленький!

Я дернулась было в сторону, но девчонка бросила приказным тоном:

— А ну, стой! А то закричу.

Я выдохнула, стараясь взять себя в руки. Теперь я не сомневалась, что этот маленький монстр пошел в папашу.

— Ты поломойка! И ты мне врешь!

Я закачала головой:

— Нет. Я работаю в булочной…

— Врешь!

— … и мне в семь часов надо быть на работе. А уже светает! Позволь мне уйти. Очень нужно. Меня отругают, если я не приду.

Маленькая поганка перехватила покрепче свою уродливую игрушку, и я с ужасом поняла, что эта лупоглазая белка шевелится. Боги, да она же живая!

Девчонка вскинула голову:

— Стой на месте. Шмыг сам найдет твоего котенка.

Паразитка разжала руки, и жирная белка ловко спрыгнула на траву. Навострила уши, поводила носом. А когда приоткрыла пасть до ушей, полную мелких зубов, я едва не попятилась. В этой круглой, как шар, морде было что-то комично-человеческое. Никогда не видела такую несуразную тварь. Кто это, вообще?

«Белка» осторожно нюхала воздух, вертела головой. Наконец, скрылась в кустах. Я растерянно молчала. Как убедить эту маленькую поганку отпустить меня? Я снова натянула улыбку:

— Как тебя зовут?

Та жевала губу, глядя на меня, как на дуру:

— А тебя?

Боги… как с ней договариваться? Я присела.

— Давай так: ты меня отпустишь, а я за это принесу тебе самых-самых свежих булочек. Ты таких никогда не ела. Их готовят только в нашей булочной. Они особенные. Волшебные.

Девчушка склонила голову, прищурилась:

— Не-а.

Подкатывала паника. Ну, не вязать же мне эту гадкую малявку! Если уль Грен узнает, что я до нее хоть пальцем дотронулась… Я даже не хотела продолжать эту мысль. Поднялась, нервно оправила юбку.

— Понимаешь, мне правда надо идти. Найти котенка и успеть на работу. Хозяйка у меня очень строгая. Знаешь, как будет ругаться! А, может, даже побьет.

Я замолчала, наблюдая за девчонкой. Кажется, на ее лице, наконец, отразилось какое-то сомнение, но в сговорчивость не вылилось. Она лишь упрямо покачала головой.

Я сделала вид, что что-то заметила за ее спиной:

— Ой! — вытянула руку, указывая пальцем в темноту. — Вон же он! Белое пятнышко! Мой Мими! Он нашелся!

Сработало! Мелкая поганка порывисто обернулась, пошла в темноту, выискивая глазами несуществующего котенка. А я кинулась в кусты. Но, в то же мгновение, предрассветную тьму разрезал высокий отвратительный визг. Будто эту паразитку резали.

А потом начался настоящий кошмар. За считанные мгновения пространство залило огнями фонарей. На улицу высыпала, казалось, вся прислуга, какая только была в доме, понабежала охрана. Меня обступили плотным кругом, но держались, почему-то, на расстоянии, и никаких действий больше не предпринимали.

Я озиралась, как загнанный зверь, сердце колотилось до боли. И замерло в ужасе, когда плотное кольцо вокруг меня разорвалось, и я увидела высокую черную фигуру трижды проклятого Ральфара уль Грена. Он остановился в нескольких шагах, сверлил меня взглядом. Сейчас я отчетливо замечала, что в его обычно черных глазах плясал самый настоящий огонь. И оставлял во мраке едва заметную дорожку, как зажженный фитиль.

Я буквально чувствовала напряжение, разлившееся в воздухе. Слуги бросали на господина неприкрыто опасливые взгляды и ежились, будто старались стать меньше и незаметнее. Лишь одна маленькая поганка стояла, как ни в чем не бывало. Ее уродливая жирная белка уже снова устроилась на руках и зевала, словно приподнимала половинку арбуза.

Девочка посмотрела на уль Грена:

— Папа, это поломойка?

Тот бросил на дочь недовольный взгляд. Казалось, такие обширные познания его не обрадовали. Процедил, будто через силу:

— Сильвана, ступай в кровать.

Та надулась:

— Но я не хочу!

Уль Грен прогремел куда-то в пустоту:

— Заберите госпожу и уложите спать! Все вон!

Слуги засуетились, а мелкая паразитка решила закатить истерику. Орала, визжала, топала ногами. Но ее, все же, увели.

Теперь меня оглушало пустотой. Будто отрезало даже звуки ночного сада. Воздух словно уплотнился, превратившись в стеклянный купол. Сердце забилось часто-часто, а потом буквально оборвалось, замерло. Конечности заледенели, и я не могла сдвинуться с места. Я боялась даже предполагать, что сейчас будет.

Уль Грен настиг меня со скоростью молнии. Я зажмурилась, ожидая удара, но он молча схватил меня за шиворот и поволок к выходу. Я буквально висела в его руке, беспомощно перебирая ногами, порой, в добром дюйме от земли. Он протащил меня через безжизненный парк, приволок в дом и втолкнул в дверь.

Глава 12

Заседание Королевского Совета закончилось, оставив после себя привычное послевкусие изощренной лжи. Ральфар ненавидел дворец. Ненавидел его воздух, пропитанный интригами, его выцветшие гобелены, видевшие больше предательств, чем героических деяний, и молчаливые портреты прошлых королей. Единицы из них ушли из жизни от естественных причин.

Он шел, отмеряя шаги с жесткой точностью метронома, и каждый удар его подкованных каблуков о мрамор отдавался в галерее раскатистым эхом. Оставалось лишь молиться, чтобы на пути не оказался посланник от ее высочества. Но на такую удачу он не надеялся. Кариса не упустит шанса затащить его на аудиенцию. Но сейчас это кривляние будет стоить ему бóльших трудов, чем обычно.

Плевать на Карису. Пока она нужна, он будет терпеть. Но все мысли снова и снова возвращались к упрямой девчонке с глазами цвета грозового неба. К дерзкой поломойке, которая посмела бросить ему вызов, не имея за душой ничего, кроме собственной гордыни. Маленькая дрянь, от которой буквально искрило упрямством и внутренним жаром. Он почувствовал это, едва она вошла тогда со своим подносом. Она не стремилась завоевать расположение, как любая другая, но манила, как огонь манит ночного мотылька. То, что нужно… Именно то. Эта спесь буквально разливалась в воздухе редкой заморской специей, и драконий нос улавливал ее безошибочно. И кровь в жилах разгонялась сильнее, жаром ударяя в виски. Фердинанд тоже это чувствовал, значит… вернее выбора не придумать. Ральфар не хотел ставить метку, но гнев, который буквально застил глаза, решил за него. Что ж… это не самый плохой вариант. Может, это даже лучше. Поломойка теперь никуда не денется. К тому же, у нее смазливое личико, и она недурно сложена. Добавить лоску, и…

Из-за угла, бесшумно, как тень, выскользнул паж в ливрее принцессы Карисы. Мальчишка поклонился так низко, что едва не коснулся пола носом, и пролепетал, не смея поднять глаз:

— Сир, ее высочество просит вас уделить ей несколько минут. Она ожидает в своих покоях.

В груди заскребло, но Кариса была сейчас кстати. Никто другой здесь не поможет. В груди полыхнуло раздражение, но лицо осталось непроницаемой маской. Ральфар лишь коротко кивнул. Еще одна пытка. Еще одна партия в игре, от которой его тошнило. Но он был игроком, и ставки оказались слишком высоки, чтобы позволить себе роскошь открытого презрения.

Покои принцессы встретили приторным дурманом лилий и жасмина. Все здесь кричало о богатстве и дурном вкусе: тяжелый бархат портьер, золото на резной мебели, шелка и подушки, разбросанные с нарочитой небрежностью. Сама Кариса, похожая на изящную фарфоровую статуэтку, поднялась ему навстречу. Ангельское лицо, глаза цвета сапфиров и улыбка, с пеленок отравленная ядом приторной дворцовой любезности.

— Ральфар, — она протянула руку для поцелуя.

Он склонился, едва коснувшись губами ее прохладных пальцев. Его драконья сущность рычала внутри, требуя испепелить эту змею, но человек в нем держал контроль.

— Я боялась, что ты не придешь. Ты избегаешь меня? Я редко тебя вижу.

Ее щеки зарозовели, как в лихорадке, дыхание участилось.

— Ваше высочество, — Ральфар подчеркнуто отстранился, выпрямился. — Я не прощу себе, если скомпрометирую вас. Вы не должны приглашать меня в покои. Мы не имеем права так рисковать. Мы должны набраться терпения. Мы… оба.

Она прищурилась, и в ее глазах мелькнула хищная искра:

— Оба?

Ральфар многозначительно прикрыл глаза:

— Разве может быть иначе, ваше высочество?

Кариса с сожалением выдохнула:

— Мне уже донесли, что на совете опять ничего не решили… — Она неспешно пошла по комнате, будто отстраняясь от соблазна, и шелк ее платья зашелестел, как змея по песку. — Уль Дэс ни за что не разожмет пасть по собственной воле. Он уже видит себя регентом.

Ральфар кивнул.

Кариса приблизилась, аромат ее духов окутал липким удушающим облаком. Она провела пальцем по груди Ральфара, по жесткой ткани вышитого мундира.

— Пусть я принцесса по крови, но я всего лишь женщина. Мой голос тонет в голосах мужчин. Мне нужна опора — достойный принц-консорт, способный разделить со мной бремя власти… Консорт, способный держать Совет в кулаке.

Она сделала еще один шаг, почти прижимаясь к нему. Ее руки поползли вверх, к его шее. Это был предел. Ральфар перехватил ее запястья. Его прикосновение было мягким, но внутри все горело от ярости.

— Ваше высочество, — его голос стал тише, интимнее. — Один неосторожный взгляд, один неверный жест… и ваша репутация будет уничтожена. Вы не можете позволить себе ни малейшей ошибки. А я считаю своим долгом ограждать вас от них.

Она замерла, вглядываясь в его лицо, пытаясь прочесть там то, чего никогда не было. И, конечно, увидела то, что хотела.

— Даже ценой твоих страданий?

Ральфар изобразил на лице муку:

— Это ничтожная плата за ваше спокойствие. Нужно лишь немного терпения. Смею надеяться, что развязка близка.

Кариса встрепенулась, как лань. С лица слетела томность.

— О чем ты говоришь?

Ральфар поймал ее руку и снова поднес к губам:

— Вы мне доверяете, ваше высочество?

Она порывисто подалась вперед:

— Не обижай меня.

Он удовлетворенно кивнул.

— Кажется, через два месяца его старшая дочь празднует рождение.

Кариса нахмурилась с недоумением:

— К чему ты клонишь?

— Изъявите желание посетить этот праздник. Это вынудит уль Дэса организовать более пышное и многолюдное торжество.

Она пристально уставилась в лицо Ральфара:

— Зачем?

Он вновь коснулся кончиком губ ее белых пальцев:

— Позвольте оставить это в секрете, ваше высочество, чтобы ни один злой язык не посмел обвинить вас в коварных замыслах. Это моя головная боль. Нам важен результат. Так не омрачайте свою царственную голову дурными мыслями. Оставьте грязную работу мне.

Глава 13

Боль была живой. Рвущей изнутри, пульсирующей, горячей. Она впивалась в мою руку раскаленными иглами, расползалась по венам, заставляя кровь кипеть. Я сидела на краю своей жесткой койки, сжавшись, и пыталась ровно дышать. Вдох-выдох. Бесполезно. Казалось, сам воздух в этой проклятой комнате пропитался моей болью. И моей злостью. Даже под утро я не смогла уснуть, металась, как в горячке.

Лишь ближе к полудню огненный шторм начал стихать, сменяясь тупым, ноющим жаром. Дрожащей рукой я оттянула прожженный рукав испорченного нового платья.

Метка. Будь он проклят!

Это было не просто клеймо, не выжженный рисунок. Это было нечто чужеродное, вплавленное под кожу. На предплечье, в черном круге опаленной плоти, свернулся в тугой узел крошечный дракон. Каждая чешуйка, каждый изгиб хвоста, каждый шип на остром гребне были выведены с дьявольской, нечеловеческой точностью. И самое жуткое — его крошечный, почти неразличимый глаз из чистого янтаря. Он не был нарисован. Он… смотрел, клянусь. И даже моргал.

О драконьих метках я слышала лишь краем уха, в пьяных россказнях бабулиных завсегдатаев да в страшных сказках, которыми мамаши пугали непослушных детей. Говорили, что это знак собственности, вечная цепь. Говорили, что от нее нельзя избавиться. Никогда. Я столкнулась с настоящей драконьей магией. И, всеми богами клянусь, предпочла бы умереть в канаве, чем узнать, что она существует на самом деле.

Отираясь у кухни, я слышала, что уль Грен вместе со своим рыжим засранцем отправился во дворец. Эта новость должна была принести облегчение — хотя бы несколько часов без его кошмарного присутствия. Но вместо этого мое сердце совершило в груди панический кульбит и рухнуло куда-то в пятки: он вернется. Скоро вернется. И что будет дальше? Что он сделает со мной теперь? Кто я для него? Пленница, которую можно сломать? Заложница, которой можно шантажировать неведомых мне врагов? Или просто игрушка, вещь с драконьим клеймом, которую можно мучить от скуки?

И эта его дочурка… Противная девчонка! Ангел только снаружи. А внутри — такая же поганка, как и ее папаша. Только сейчас она маленькая поганка, а вырастет непременно в большую! Ее визг до сих пор звенел у меня в ушах. Яблоко от яблони! С этой гадкой девчонкой я бы тоже не хотела иметь никаких дел. Никогда.

Дверь внезапно скрипнула. Я вздрогнула и инстинктивно натянула рукав на обожженную руку. На пороге стоял поганец Фердинанд. Привычно оскалился, словно давился гадкой улыбкой:

— Ну что, поломойка, отсиделась? Отбой закончился, гадюка. Труба зовет. — Он в злобном бессилии пнул стоящий у стены табурет. — Ты на славу отличилась ночью. Лучше не придумать. — Он многозначительно провел пальцем по своему горлу в недвусмысленном жесте: — Тебе конец, даже не сомневайся. Сир Ральфар приказывает тебе сейчас же явиться в кабинет. Ты бы видела, в какой он ярости!

Внутри все оборвалось.

— Зачем? — собственный голос показался мне чужим.

Фердинанд прищурился:

— Скоро узнаешь.

Я медлила, пытаясь собраться с силами. Он не выдержал. В два шага пересек крошечную комнату и с силой дернул меня за руку, за ту самую, с меткой. Я вскрикнула, не столько от боли, сколько от неожиданности. И в этот момент его взгляд зацепился за мой рукав. Точнее, за аккуратную дыру с опаленными краями, которую оставил огненный всплеск магии уль Грена.

Ухмылка медленно сползла с лица Фердинанда. Он замер, его карие глаза округлились, а лицо вытянулось, приобретая какое-то глупое, ошарашенное выражение. Он смотрел на дыру, потом на меня, потом снова на дыру. Я буквально видела, как в его голове проносятся мысли. Он был поражен до последней крайности. Этот гаденыш точно знал, что все это значит. Но не сказал ни слова. Ни единого. Лишь крепче стиснул мою руку и потащил по коридору.

Фердинанд практически швырнул меня в кабинет.

Уль Грен стоял у окна, спиной ко мне. Когда он обернулся, внутри все сковало льдом. Его черные глаза горели холодным огнем. Ни слова не говоря, он сорвал с кресла тяжелый дорожный плащ и швырнул мне.

— Надевай.

Я медлила. Просто перебирала ткань дрожащими пальцами. Я не могу не задавать вопросов…

Я облизала губы:

— Господин… прошу… Объясните мне, что произошло. Что…

Его губы дрогнули:

— Я приказал надеть. Значит надо закрыть рот и выполнять.

Глупо было надеяться, что он что-то ответит.

Я подчинилась, неуклюже накидывая на плечи грубую шерсть.

— Капюшон.

Капюшон упал на лицо, скрывая меня от его испепеляющего взгляда. Не успела я опомниться, как уль Грен оказался рядом. И в тот же миг плотная черная ткань легла мне на глаза. Он затянул повязку так крепко, что в висках заломило.

Я не выдержала:

— Что вы делаете? — голос сорвался на писк. — Прошу, скажите хоть что-нибудь.

— Пойдешь, куда велят.

Гад схватил меня за локоть и повел. Скрипнула дверь, ноги отсчитали невидимые ступени. Я спотыкалась, но уль Грен крепко держал меня. Молчал. Я чувствовала только его стальную хватку и какую-то осязаемую злость, исходившую от него волнами.

Потом была дорожная тряска в экипаже. Долго. Я слышала стук копыт по мостовой, скрип колес. И чувствовала его присутствие рядом. Совсем рядом… Куда он меня везет?

Мягко зашелестела насыпная дорога, и экипаж остановился. Потом уль Грен вытащил меня наружу, как мешок с картошкой. Гравий хрустнул под ногами. Несколько шагов, каменные ступени. Снова ступени. Дверь. Гладкие половицы под ногами. И тут же — совершенно иной воздух. Теплый, густой, пропитанный незнакомым, дурманящим запахом… женских духов. Сладких, дорогих, удушающих. Знакомый запах…

Я замерла, в ужасе ожидая, что будет дальше. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.

И тут я почувствовала, как с моих глаз снимают повязку.