Смерть октановых богов

Пролог

За два года до…

— Вы хотите увидеть ад на Земле? Это не так уж сложно. Пусть священники сделают официальное заявление: «Бога нет. Мы врали вам всё это время». И что тогда? Атеисты пожмут плечами: «Мы так и думали». Их это никак не заденет. Они продолжат жить по законам, заложенным воспитанием, — делать добро не из страха, а по внутреннему зову. А что будет с теми, кто верил? С теми, кого удерживала лишь слепая вера?

Константин говорил тихо, почти шепотом, но его слова звучали, словно удары колокола в пустом храме.

— Если они поверят… Если примут правду… Что станут делать люди, которые не убивали, не воровали и не предавали только потому, что «так сказал Бог»? А теперь Бога нет. Заповедей нет. Никакого «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй»… Словно грехи растворились в воздухе, будто никогда и не были смертными.

Он провёл ладонью по столу, словно смахивая с него несуществующую пыль.

— И что тогда? Кто-то молча сложит руки. Кто-то сойдёт с ума. А кто-то наконец сделает то, чего всегда хотел, но боялся. Знаете, что будет? Кровь. Потоки крови. Я видел это, отец Иоанн. Видел людей, которые сбрасывали с себя мораль, как старую рубашку, когда думали, что никто больше не смотрит.

Священник нахмурился, его пальцы сжались в кулаки.

— Но пусть уж лучше религия останется, — продолжал Константин. — Пусть люди молятся, пусть зажигают свечи и боятся кары. Пусть надеются на прощение. Это лучше, чем разнузданные нравы и вседозволенность. Страшно представить мир, где нечему и некого бояться.

— Так вы и правда в это верите? — спросил отец Иоанн с нажимом.

Константин пожал плечами, будто сбрасывая с себя невидимый груз.

— Верил. Лет восемнадцать назад. А теперь… Теперь я думаю иначе.

Он сделал паузу, позволив тишине вобрать в себя сказанное, а «святым отцам» осознать, что всё то, что они вкладывали и Константина, не дало росток, не взошло и не превратилось в дерево их псевдорелигии, пришедшей на смену настоящей, которая сгорела в ядерном пожаре и осталась погребена в руинах старого мира.

— Было бы лучше, если бы мы очистили мир от фанатиков, освободив его от лжи и
фальши! — с горечью в голосе произнёс Константин. — Я видел, на что они способны, и не хочу больше такое лицезреть.

Люди, называющие себя священниками, переглянулись с тревогой и злобой. Они начали понимать, что новый послушник не разделяет их убеждения, но пока не предпринимали никаких действий. Ведь Константин находился в их логове — месте, где скрывались настоящие волки, прикрывающиеся религией. Они не выпустят его за пределы древнего храма, поэтому пусть говорит, что хочет. В последний раз.

Тысячелетние стены не позволят правде выйти наружу и не смогут вернуть остальных братьев на путь, с которого их завернули «Отцы».

— Я видел, как батюшка захлопнул дверь храма перед человеком, за которым гнались рейдеры. Видел, как «святой отец» осенял себя крестным знамением и кричал тонущей девочке: «На всё воля Божья!» — вместо того чтобы помочь. И только однажды… один единственный раз я видел, как священник спас обездоленного. И что же? Его за это убили. А все остальные? Они молчали.

Отец Иоанн побледнел от ярости.

— Заткнись! — вырвалось из его уст. — Замолчи, ирод! Твой язык отравлен!

Константин усмехнулся. Его глаза скользнули по лицам собравшихся в храме. Теперь их охватил ужас, ведь «Отцы» не привыкли, что их ловушка не сработает. Они погрузили остальных в вымышленный мир псевдоверы и думали, что не найдётся человека, который сможет стряхнуть с себя эти крепкие путы лжи. Но… у Константина ничего дорогого не осталось, а порука могла бы ограничить его лишь в том случае, если бы он не любил так сильно свою семью. Но любовь всё ещё вела его, прокладывая курс из страшного лабиринта псевдоверы, созданного негодяями.

— Забыл ещё одно слово. «Колдун», верно? Так ведь вы меня назовёте, чтобы оправдать моё непослушание?

Отцы пришли в движение. Напряжение в воздухе нарастало. Ещё немного — и оно прорвётся гневом и насилием.

— Ну что ж, — продолжил Константин, — теперь, наверное, вы меня убьёте. Будете вешать? Сжигать? Топить? Или распнёте перед храмом в назидание остальным? Чтобы они вас боялись и не смели обличать во лжи?

Мужчина слегка сдвинулся с места. Его плащ немного распахнулся, и из-под него блеснуло оружие. В руках Константина удобно устроились два пистолета-автомата. Он достал их быстро и уверенно — и направил на страшных людей.

Священники застыли. Никто не произнёс ни слова.

Константин ухмыльнулся и нажал на спусковые крючки. Зал наполнился оглушительным треском выстрелов. Кровь, смешанная с пылью и осколками стёкол, забрызгала стены храма. Луна, пробивающаяся сквозь выбитые витражи, отразилась в тёмных лужах, и церковь окропилась кровью вновь…

Глава 1. Отроди

Июль 2045 г.

Тесный концертный зал Рыбинского дома культуры был окутан таинственным полумраком, словно время застыло и заставило это место утратить своё предназначение. Луна, взошедшая над руинами города, беззастенчиво вторглась в привычный двадцатилетний беспорядок, заливая пространство мягким серебристым светом. Этот свет скользил по потрескавшимся стенам и остаткам сцены, проникая внутрь через зияющую дыру в крыше. Когда-то здесь звучали аплодисменты и смех, но теперь зал казался застывшей тенью прошлого, наполненной лишь шорохом ветра и едва слышным шелестом листвы.

Однако пустота была обманчива.

Лунный свет причудливо играл на полу, выхватывая из тени хаотично разбросанные обломки. Сломанные стулья и куски прогнившей обвалившейся крыши были аккуратно сдвинуты к стенам — кто-то или что-то навело порядок в этом уютном хаосе, словно готовясь к новому представлению. В центре комнаты остался нетронутым небольшой участок деревянного пола, всего три на три метра, — клочок цивилизации, который упрямо сопротивлялся вторжению природы, или... был создан искусственно и недавно.

Повсюду, как змеи, ползли лианы. Они свисали с потолка, цеплялись за стены, пробивались через трещины, словно сама земля жаждала вернуть своё право на эти руины. Раздвинуть стены, разобрать их по кирпичику, зарыть в девственной земле, навсегда скрыть от глаз созданное человеком, не оправдавшим надежд матушки-земли.

Под ночным небом всё казалось почти живым.

На этом освещенном луной островке кто-то собрал кучу растений с белыми корнями, которые торчали в разные стороны, как костлявые пальцы мертвеца. Корни источали странный, терпкий аромат — притягательный и вызывающий беспокойство и неуловимое, но неуёмное желание. Этот запах был старше всех воспоминаний, сохранившихся после войны. Он наполнял воздух напряжением, которое будто сжимало само время в упругую пружину, готовую вот-вот распрямиться.

Тишина висела над залом густым покрывалом. Даже ветер, пробираясь сквозь дыру в крыше, казался излишне осторожным. Он чуть покачивал свисающие лианы, а те шептали что-то на своём непонятном языке. Когда входная дверь чуть приоткрылась, её скрип прозвучал слишком громко, словно разрушив древнюю печать тишины. Но лианы продолжили свой медленный, ленивый танец, сопровождаемый методическим шелестом.

Сначала появился отблеск — две пары светочувствительных глаз вспыхнули золотистым огнем в темноте. Тусклое свечение скользнуло по залу, словно взгляд древнего божества, бродящего по руинам своего храма. Глаза принадлежали существу, мягко ступившему в помещение. Это была весьма крупная взрослая кошка — по пояс взрослому человеку, крепкая, с густым серым мехом, в котором запутались мелкие листья и кусочки коры. Она двигалась медленно и бесшумно, словно хищник, привыкший к жизни среди развалин.

Кошка остановилась у кучи растений, втянув воздух, насыщенный знакомым запахом. Валериана. Даже после конца света она осталась тем самым лакомством, перед которым не могли устоять кошки. Глубокое мурлыканье вырвалось из её груди, эхом разлетевшись по пустому залу. Этот звук, казалось, пробудил что-то древнее в стенах — скрытые трещины чуть дрогнули, будто кто-то внутри старого здания прислушивался к каждому движению.

За кошкой появились ещё двое — маленькие тени, похожие на призраков былого мира. Детёныши. Они двигались осторожно, с каждым шагом замирали на мгновение, озирались и прислушивались, но их глаза горели любопытством, а лапы нетерпеливо топтались на месте.

Кошачья семья осторожно продвигалась к центру зала. Однако кошка, возглавляющая группу, часто останавливала своих детей, издавая низкий рык и пристально вглядываясь в темноту. Её напряжённость была почти осязаемой, она ощущала чужое присутствие. Уши кошки слегка дрогнули, уловив едва слышное дыхание чего-то, что пряталось среди густых лиан под потолком.

В темноте, словно две тени, висели две фигуры, сливаясь с растениями, свисающими с потолка. Они были неподвижны, их силуэты растворялись в тени, а движения были слишком медленными, чтобы их можно было заметить. Но кошка ощущала что-то необычное, что-то чуждое — древний инстинкт подсказывал ей, что здесь что-то не так. Опасность затаилась рядом, укрывшись в зыбком полумраке, нарушаемом лишь призрачным светом луны.

Котята, заметив, что мать остановилась, тоже замерли, их хвосты нервно дергались из стороны в сторону. Они ждали сигнала — либо разрешения подойти и попробовать заветное растение, либо команды бежать.

Время текло медленно. Даже ветер, казалось, затаился, решив дождаться решения грозного зверя.

Кошка вновь втянула воздух, внимательно прислушиваясь к своим инстинктам. Запах валерианы манил её вперёд, но что-то ещё удерживало на месте. Её зрачки расширились, отражая тусклый свет луны, а хвост замер.

И вот, наконец, этот опьяняющий аромат окончательно взял верх над осторожностью взрослой кошки. Одурманивающий запах валерианы поглотил её разум. Угрозы больше не существовало — были только корни растения, источающие сладкое безумие. Кошка замурлыкала, призывая котят следовать за ней. Звуки звериного удовольствия разнеслись эхом по заброшенному залу, словно убаюкивая мёртвое пространство.

Она двинулась к куче травы, грациозно ступая мягкими лапами по треснувшему деревянному полу. Приблизившись, кошка изящно легла на живот, словно окутав себя серебристым светом луны, — вокруг зверя возник ореол слабого сияния, — и наклонила голову к белым корням. Её длинный хвост ритмично дёргался от удовольствия, словно гипнотизируя тишину вокруг. Она шумно втянула терпкий аромат, прикрыв глаза. Вскоре её шершавый розовый язык прикоснулся к корням. Сначала осторожно лизнула один, будто пробуя его на вкус, затем начала жадно жевать, с хрустом раздирая хрупкие волокна.

Котята, потеряв всякую осторожность, радостно присоединились к матери. Они мягко прыгали вокруг неё, сталкивались друг с другом, перекатывались на спины, не замечая ничего, кроме дурманящего аромата. Воздух в зале стал густым, плотным, напитанным странной эйфорией.

Глава 2. Красный фургон

Так Соколовы потеряли отца и чуть не стали следующим пунктом в Списке Смерти, который он читал им на ночь монотонным, надрывным голосом, словно древний жрец, взывающий к силам зла. Этот список был для них заклинанием, и от его ежедневного повторения зависело, придёт ли смерть в их маленькую семью или отступит на день-два.

«Время стало пеплом, тонкой дымкой рассеявшись над очерствевшей землёй. Больше нет ни прошлого, ни будущего — лишь безысходность, застывшая и маячившая перед каждым: неумолимая и всегда близкая смерть. Двадцать лет назад Великий Хаос вырвался из преисподней, искалечив мир до неузнаваемости. Теперь каждый день — борьба. Каждая секунда — страстное желание выжить, каждый миг — вызов. Опасность притаилась повсюду: в едва слышном шорохе ветра, в сгустившейся тени у серых развалин, в резком скрипе за спиной.

Семья Садчиковых задохнулась в ядовитой пыли. Они полезли на пепелище, и серый прах неспешно задушил их, осыпая плоть язвами. Урок? — Избегай пепелищ!

Аникины отправились к Кратеру Смерти, считая, что там можно найти нечто ценное, ведь никто туда не ходит, а потому там непременно что-то уцелело. Рак — страшный монстр из прошлого — не оставил им шанса. Урок? — Держись подальше от этих смертельных воронок!

Воровские погибли в ледяной ловушке Рыбы. Весенний лёд предательски раскололся, и их унесло в ледяное чрево водохранилища. Урок? — Не доверяй весеннему льду!

Федуловы пропали, пытаясь добыть мясо крылатого ящера — зверя из самых жутких ночных кошмаров. Урок? — На такого зверя ходят только толпой, несколькими семьями!

Соломины умерли от голода. Урок? — Не брезгуй мясом отроди, даже если оно кажется проклятым!

Фроловы замёрзли насмерть, обнимая друг друга в попытке согреться. Урок? — Используй шкуры отроди, чтобы не окоченеть!

Козловы испытали на себе жестокость и ложь нефтяников из Ярославля. Детей увезли в Красном Фургоне, который пугает даже самых храбрых, а мать с отцом убили. Урок? — Не доверяй чужим, не приближайся к проклятому Ярославлю!»

Такие суровые истины отец вбивал в них раз за разом. Именно благодаря этим урокам Вит и Вовк пережили тринадцать лет, где смерть была не врагом, а неизбежным спутником. А те, кто забывал или пренебрегал этими законами, своим легкомыслием пополняли кровавые строки отцовского списка.

Теперь, должно быть, следует дополнить этот список такими словами:

«Соколовы забыли, что у каждой звериной семьи, — клоудера — кроме матери, есть и отец, а потому несчастье постигло отца Вита и Вока, и они остались одни. Урок? Считай клоудер по головам, пока не удостоверишься, что все опасности позади».

Могло показаться, что новое правило не нужно и бессмысленно, раз дети потеряли отца, но Вит так не думал. Теперь это правило было как нельзя актуальней, ведь от семьи ещё осталась ровно половина. И если забыть о правиле, написанном кровью отца, то рано или поздно можно потерять и Вовка, или оставить его полным сиротой…

Раз в год кочующие по выжженным пустошам семьи собирались у мрачных руин Рыбинска. Серое небо, будто натянутое ветхой тканью, нависало над их собраниями, а ветер приносил лютый северный холод. Но люди продолжали идти — туда, где их ждали родственные узы и древний ритуал: обмен «молодой кровью». Повзрослевших юношей и девушек меняли, словно амулеты, чтобы избежать кровосмесительных браков и уменьшить вражду между родами. Этот обряд — напоминание о прошлом, когда ещё верили в традиции и клятвы. Теперь же это был способ выживания.

Кочевники жили охотой, собирательством и редкой торговлей. Рыбаки вылавливали добычу на мёртвой Волге и её проклятом водохранилище, где вода давно утратила нормальную жизнь, превратившись в пристанище речных монстров, и всё ещё хранила свои тайны. Невероятно, но живущих под водой чудовищ тоже можно использовать в пищу, и рыбаки на этом знании выжили.

Девятнадцать лет после Великой Войны были временем относительного спокойствия. Скудный кочевой быт приносил свои плоды — семьи не только выживали, но и постепенно увеличивались в числе.

Когда на горизонте возникала опасность, кочевники и рыбаки объединялись, становясь единой силой. Так было и с нефтяниками из Ярославля, которые однажды попытались захватить земли кочевников, но встретили решительный отпор. С тех пор они появлялись редко, лишь изредка приобретая крепкую кожу и экзотические шкуры, которые с радостью продавали скитальцы по пустошам.

У Соколовых не было матери. Она исчезла в тумане послевоенной безысходности, растворившись ещё до того, как близнецы успели узнать, что такое женская ласка. Виктор, отец семейства, никогда не пытался заполнить эту пустоту. Боль утраты застыла в его сердце, как лёд, который никогда не растает.

На общинных собраниях он говорил суровые вещи, не обращая внимания на неодобрительные взгляды других кочевников:

— Чем черствей душа и тело — тем удачней выживание.

И его слова прописной истиной были для его детей. Видя, как из года в год погибают целые семьи, пополняя Список Смерти, Вит и Вовк больше верили отцу, а не выборным старейшинам, которые из года в год предлагали Виктору любую лишившуюся мужа женщину, лишь бы она оказалась у места и смогла реализовать свою «ещё не полностью реализованную способность к деторождению». Мальчишки на подсознательном уровне не желали принимать в семью новую мать, и отец это понимал и принимал.

Их старый фургон был одновременно домом, крепостью и местом учебы. Близнецы не просто учились выживать — они учились жить по законам пустошей. Готовка, стирка, починка одежды и сбор оружия стали их каждодневной рутиной. Трудно? Да. Но они молчали, видя, как отец с тоской смотрит на чужих женщин.

— Мачеха вам не нужна, — отрезал Виктор. — Поверьте.

И Вит с Вовком верили. И были благодарны. Его слова становились их правилами. Отец учил их быть призраками: незаметными, как ветер, и смертельными, как дикие звери. Он учил их читать повадки животных, выжидать и ловить. Он учил их не просто выживать — он учил побеждать.

Глава 3. Засада

Братьев жестоко разделили, отчего мир рассыпался на бесконечные осколки, а раздробленная реальность вдруг слишком резко обрушилась на мальчиков. Вовка захватили, а Вит стоял на краю бездны, балансируя между здравым смыслом и помешательством. Этот день стал кошмаром, какими никогда не были его ночные аналоги, что приходили во снах.

Странная, бессмысленная охота Вовка, который так и не убил никого, ужасная агония отца, проклятый Красный Фургон с его безликими носатыми палачами, унижение от неожиданного пленения, отчаянное бегство — всё это слилось в один удушающий поток бессознательного ужаса. А перед мальчиком теперь зиял черный туннель под Волгой, как огромная рана в теле мироздания.

Тьма манила и отталкивая одновременно. Первобытный инстинкт, скрытый в недрах его существа, требовал, чтобы он погрузился в эту бездну, дабы порвать завесу неведомой тайны, давным-давно довлеющей над мальчиками, хотя осознание этого только пришло к Виту вместе с ужасным тёмным туннелем. Мурашки скользили по коже, колени дрожали, но Вит сделал шаг в темноту, поглощённый неизвестностью.

Вдруг мир вокруг стал искажаться, словно потоки давно забытого хлынули на мальчика. Образы мелькали, как тени, но всё более отчётливые, рваные и болезненные. Каждый шаг подталкивал его в этот водоворот, где каждый шорох был не просто звуком, а воплощением ужаса. Вит чувствовал, что только встретившись лицом к лицу с этим страхом, он сможет вырвать из памяти то, что давно исчезло в забвении, будто некто наложил на мальчиков настоящие магические чары.

Туннель дышал сыростью и могильным холодом. Железобетонные своды, изогнувшиеся под гнётом времени, словно плакали, их древний голос отдавался в пустоте. Капли влаги падали в бездну, создавая ритм, как удары невидимого барабанщика, который отбивал свою дробь по каменным лужам. «Кап! Кап! Кап!» — каждая упавшая капля отзывалась в душе, как тягостный предвестник чего-то страшного.

Вит пытался разглядеть хотя бы намёк на свет, его глаза выхватывали лишь слабый отблеск входа, едва уловимый, почти поглощённый тьмой. И вот — провал памяти. Всё, что было до, исчезло, а этот туннель стал частью чего-то большего, всеохватывающего. Мальчик почувствовал, что его сознание исказилось, будто он стоит уже здесь сто лет, и что каждый его шаг — это борьба за остатки того, что когда-то было его жизнью, его памятью и памятью же его брата Вовка.

Тусклый свет далёкого выхода, скрытого поворотом, стал камертоном исчезнувших воспоминаний. Прошлое начало заползать в душу, разрывая оболочку настоящего, как трещина на льду, под которой скрывается бескрайняя бездна.

Вит упал на колени в ледяную лужу, и его крик — дикий, первобытный — разорвал тягостную тишину туннеля. Сознание взорвалось, как атомная бомба, перед глазами вспыхнули яркие, обжигающие картины восьмилетней давности.

Он кричал, сдавленным, истеричным голосом, пока туннель не поглотил его последние крики, не оставив ни следа. Каждый шаг, каждое падение в холодную воду были как болезненное воскрешение. Каждое воспоминание — как осколок льда, вонзающийся в израненную душу.

Когда память вернулась окончательно, Вит принялся, почти машинально, вытаскивать длинные гвозди из биты, его тонкие израненные пальцы дрожали, словно пальцы человека, прошедшего Ад и сумевшего выбраться оттуда. Эти гвозди были эквивалентом прошлого, тяжким грузом, который не мог остаться с ним, который мог лишь утяжелить и без того невыносимое бремя, поэтому их надо было выдрать. Чтобы хоть через пальцы воплотить ту боль, что проникла в мальчика из памяти. А ещё ему была нужна бита без гвоздей.

Ведь всё, о чём он мог думать сейчас, — это Вовк. Последний из живых. Единственный брат среди двадцати пяти, кто уцелел. Тот, ради кого обязательно стоит бороться. Тот, чья судьба сейчас в руках чужаков из Красного Фургона. Он единственный, кто уцелел, а потому Вит просто не мог его потерять. Только не так!

Кровоточащими пальцами Вит провёл по лицу, оставляя алые полосы — метки боли и памяти. Боевые метки. Словно расписываясь кровью в своём собственном приговоре похитителям брата и, одновременно, в клятве спасти Вовка и выжить, несмотря ни на что.

* * *

По мёртвому скверу, между призрачными пятиэтажками, разлился демонический, ледяной хохот — эхо, способное отпугнуть любую живность на десятки километров вокруг. Вит усмехнулся. Корова, брошенная и забытая, продолжала стоять, как древний страж апокалипсиса, охраняя территорию. Ей было всё равно, что происходит вокруг — лишь бы кормили.

Он шагал по растрескавшемуся асфальту, который напоминал высохшую кожу мёртвого исполина. В дальнем углу сквера застыл Красный Фургон, как кровоточащее пятно на теле умирающего серого мира. Рядом стоял армейский кунг, немой свидетель их дружной семейной истории, теперь покрытой пылью забвения.

Конечно, они ждут Вита. После откровений проклятой памяти — безусловно ждут. Кто бы ни управлял этим адским фургоном, мальчик ощущал: тот знает всё, что вспомнил Вит. Возможно, в этом истинная причина планомерного и неспешного путешествия Красного Фургона по Ивановской области и пленения исключительно детей… Наверное, ищут их с Вовком, а дети, что пропадают в страшном чреве Красного Фургона лишь сопутствующий материал. Главных, кого они ищут, пока не нашли. Вернее, нашли лишь одного из них, а теперь ждут, когда Вит явится за братом, чтобы схватить и его. И мальчик не собирался заставлять врага ждать. Важнее было спасение Вовка — последней связи с прошлым, с тем, что осталось.

Красная кепка с длинным козырьком скрывала глаза мальчика от немилосердного солнца, изредка выглядывавшего из-за плотных туч. Белая надпись «СССР» на ней напоминала, что головной убор — реликвия давно исчезнувшего мира. Чёрно-зелёно-красный платок обвивал лицо. Голый торс, покрытый шрамами, напоминал через что парню пришлось пройти, ради выживания.

Штаны из волчьей шкуры, мокасины из рысьей — каждая деталь была частью этой жизни, жёстким намёком природе, ставшей врагом, о том, что человек всё ещё в деле. Что он приспособился и вполне сносно живёт в условиях, ужаснувших бы древних. В руках — окровавленная бита, теперь уже лишённая гвоздей, и заострённая арматура, вырванная из черепа убитой кошки. Орудия мести и защиты.

Глава 4. Похороны

Конец октября 2045 г.

Холодный северный ветер уже третий день не переставал выстуживать Ярославскую землю. Он упрямо завывал между полуразрушенными домами, словно исполняя мрачную симфонию зимы — прощальный концерт застывшему безмолвному миру. Тяжёлые свинцовые тучи не приносили снег, а вместе с ним и долгожданного умиротворения; они лишь стремительно проносились над Цитаделью детской боли, словно молчаливые свидетели надвигающейся новой беды.

Ветер, беспощадный и режущий, срывал с обледеневшей земли остатки снега, собирая их в причудливые барханы, которые тут же рассыпались, уступая место ледяной корке.

Слева возвышались стены Горицкого монастыря. Облупившиеся и изъеденные временем, они зловеще изгибались вдоль обрыва. Холм, на котором зодчие воздвигли этот величественный памятник старины, господствовал над Переславлем-Залесским. Это был стратегический бастион, откуда можно было следить за подступами и вести оборону.

Давно минувшие поколения строителей предусмотрели, что монастырь может стать последним оплотом в борьбе с полчищами кочевников. Однако вряд ли они могли представить, что спустя столетия здесь будут обороняться дети — полсотни измождённых, но отчаянно цепляющихся за жизнь детей.

Время, словно стрелка часов, повернулось обратно, возвращая этот мир к эпохе хаоса. Некогда грозные стены вновь должны были стать преградой для врага, на этот раз не для кочевников, а для разъярённой обезумевшей банды, несущей неволю или погибель.

Михаил, стоя недалеко от одной из башен, пристально вглядывался в горизонт. Его уставшие глаза, обожжённые морозным ветром, напряжённо вглядывались вдаль. Он с благодарностью вспоминал тех, кто века назад возводил эту крепость, словно предвидя её судьбу.

Сейчас, с высоты, всё вокруг казалось будто нарисованным: замёрзшее озеро, раскинувшееся под монастырём, пустые развалины Переславля-Залесского и дорога, на которой чёрный «Хаммер» выглядел миниатюрной игрушкой.

Машина приближалась. Михаил видел её отчётливо, и это внушало ему странное спокойствие: значит, и враг, если появится, будет замечен заранее, прежде чем постучится в ворота. Каждый ребёнок, каждый защитник этой крепости сможет увидеть приближение беды и приготовиться.

Однако в этом чёрном автомобиле не было угрозы. Михаил чувствовал лишь благодарное тепло. Сова — девушка, управляющая машиной, уже спасала его и детей, когда силы Черноморовских вертухаев едва не разорвали их в клочья. Она явилась для них шансом на выживание, внезапным и драгоценным.

Но Михаил знал, что её помощь не бесконечна. Отъезд девушки был неизбежен, и это причиняло странную, глухую боль. Жаль, что она уедет. Жаль...

Но горевать было некогда. Организационные дела требовали внимания. Слишком многое ещё предстояло сделать, слишком многое зависело от него.

Со вчерашнего дня на самом краю обрыва два самых отъявленных и жестоких приспешника Черномора — Семён и Фёдор — вкапывали столбы под пристальными взглядами вооружённых автоматами детей. Их руки дрожали не от усталости, а от осознания: сутки назад они были охотниками, сегодня — загнанной дичью.

А ныне эти же двое, а с ними ещё четверо подростков — Витька, Сашка, Костя и Василий, те самые, кого Кизляк оставил охранять «Приют забытых душ», но кто оказался пленён, разоружённый Совой, — стояли над пятью свежими могильными холмами. Они сами зарыли тела своих товарищей — таких же марионеток в руках Черномора и Кизляка. Теперь они выстроились перед Михаилом, ожидая его решения.

Подростки — измученные и потерявшие волю молодые бойцы в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет — понуро опустили головы. Они осознавали, что совершили ужасные поступки, хотя и не по своей воле. Долгое время их разум был скован ментальными цепями рыжего бородача, который заставлял их действовать бездумно и неосознанно. Теперь эти цепи исчезли, но вместо свободы в их душах поселилась гнетущая пустота.

Семён и Фёдор, напротив, не испытывали ни раскаяния, ни чувства вины. Их мрачные взгляды, исподлобья устремлённые на Михаила, были полны затаённой злобы и упрямой надежды на реванш. Однако этот огонь лишь тлел, потому что в руках Михаила тускло поблескивал направленный на них автомат. Он держал его спокойно, но без тени сомнения.

— Что… и этих тоже закапываем? — хмуро спросил Семён, кивнув на два окоченелых трупа, завёрнутых в грязные тряпицы. Михаил покачал головой.

— Вешаем, — коротко ответил он, указывая на вкопанные шесты. Фёдор хмыкнул, обнажая зубы в хищной ухмылке.

— Трупы не вешают. Вешают живых…

Прохоров не улыбнулся.

— Традиции условны, особенно в наше время. И мы их изменим. Будем вешать самых ненавистных отморозков. Здесь, кстати, много плюсов, — заметил он, указывая взглядом на дорогу. — Во-первых, подвешенных будет видно издалека. Может быть, другим охота мстить поубавится. Во-вторых, зверей приманим. Полсотни голодных ртов зиму кормить надо, а провианта — кот наплакал. Ну и… удовлетворение.

Он выдержал паузу.

— Эти двое заслужили самого бесчеловечного обращения. Я думал предать их гнилые останки земле, но дети были против. Они жаждут справедливости. А значит, просто закопать их мы не можем.

Семён криво усмехнулся.

— Думаешь, этим жалким жестом успокоишь их гнилые маленькие души? — его голос был сиплым, прокуренным. — Они уже покрылись плесенью этого мира, впитали её в нутро. Черномор постарался, они уже не дети. Нормальные дети такого не пожелают…

Михаил склонил голову, будто пронзая Семёна взглядом насквозь, изучая и видя всё, что тот представляет из себя. Руки чуть сильнее сжали автомат, чтобы чувства не вырвались наружу. Весь их самодовольный вид говорил о том, что это провокация, но сначала надо понять, зачем она им понадобилась.

— Пожелают, — тихо, но уверенно сказал он. — На любое зло найдётся ответ. На любую жестокость — расплата. Время сейчас такое — подозрительное и жёсткое.