Снежная дорога к любви 18 век. Новый год

1 глава Белая дорога

1780 год.

Дорога между Уралом и Барнаулом.

— Ну, гони! Гони — же! — мужественный и сильный, как расплавленный металл, голос молодца прорезал зимний морозный воздух, который застылый на заре, в туманной дымке. – мы должны успеть домой к Новому году!

Почтовые сани тронулись рысью от станции по Сибирскому тракту.

— Дмитрий Михайлыч, не понужай, успеем! — отвечал ему пожилой ямщик, — Дмитрий Михайлыч: передохнули — бы на станции, вишь, сколько дней уже не пимши, не емши[1], — сказал ямщик, когда они выезжали ни свет — ни заря с очередной станции, так как гнали уже несколько дней почти без передыху.

— Ай, Епифан, гони, гони! Когда отдыхать? У меня жизнь на кону! Скорее — же гони! Скорее на Восток! — нетерпеливо сверкая глазами, восклицал молодой офицер.

Тот, кого ямщик называл Дмитрий Михайлыч, высокий, крепкий парень, ладный собою. Ухарь: овчинный тулупчик на груди нараспашку, глаза горят огнем, сам так и пышет жаром!

— Эх! Кабы мог — так бы, как птица и полетел! — восклицал ездок, стоя во весь свой рост на санях и заламывая шапку на затылок.

Ямщик только заулыбался себе в бороду, одобрительно кивая и чуть подхлестнув вожжами, воскликнул: «Но!», постепенно разгоняя коней.

— Ох, удалой же ты парень! Так гонишь уж сколько дней! Так летим ужо, летим!

Известное дело: бойче русской тройки ни одна птица не летает! Верховой: и тот не сможет мчать так быстро. Верховой не проделает столько верст без устали, сколько тройка.

— На почтовых — то любо-дело! — ответил ямщик, крепкий, степенный мужчина с ухоженной бородой, которая придавала ему солидности, и делала схожим с тем самым, сказочным зимним Морозом — воеводой.

Недаром опытный ямщик сказал про почтовых коней: рысаки поистине, не знают устали, крупные, резвые кони, с тонкими сухими ногами, рослые и легкие — они не только резвы, но и не устают на долгих верстах нескончаемых дорог, таких, как Сибирский Тракт.

В сани запряжена тройка русских рысаков: серые в яблоки кони! Коренник: крупный, с золотисто — белою гривою конь, с крепкими желтыми копытами и тонкими, сухими ногами равномерно отстукивает рысью по твердому зимнику, гордо подняв голову, словно он на бегах. Пристяжные тоже серые[2]: одна — с черною развевающейся гривою, вторая — с белыми хвостом и гривою: круто выгибают шею, скачут классическим галопом — славная тройка[3]!

А кругом — снега! Снега, как сахар, как рассыпанная по полям мука!

На голове Дмитрия не цивильная треуголка, а лохматая шапка — ушанка, чуть не на волчьем меху, серая, пушистая, зато греет.

Сани гнали бойкой рысью по заснеженным полям, по снежному простору. В санях всего один ездок, и тому не сидится. Под тулупом, распахнутым настежь, видна красная форма горного офицера[4].

Наш кавалер — ибо в 18 веке, его следует именовать именно кавалером, — обращение, вышедшее из разговора уже в 19 столетии, вооружен несколькими пистолетами и пистолями, что воткнуты за широкий пояс — кушак, перетягивающий стан воина. Путь — долгий, на недели, может даже на месяцы пути, многое может произойти. Особенно стали опасны поездки в Сибирь с тех пор, как придумали сделать ее местом для ссылок всех преступников[5], нехорошо — но так стали поступать.

Тянутся дни и версты. А кругом — однообразная белая равнина. Поля и поля!

Неугомонный кавалер снова вскочил на ноги. Схватил за плечи ямщика, размахивая рукой, что — то начал громко говорить, доказывать.

— Да ты пойми, ты пойми! Епифан, что мне время сейчас нельзя терять — ни одной минуты! Успеем ли, успеем?

Нужно успеть к назначенному сроку. Если опоздаю к назначенному часу хоть на минуту! Хоть на один миг: все! Моя жизнь кончена!

Восклицал юноша, одновременно с горячечным молодым жаром, и в следующую секунду столь трагически — отчаянно, что любое, даже каменное сердце бы дрогнуло. А ямщик был мужик основательный, отнюдь не каменный, и ездок пришелся ему очень по душе: надо пособить человеку, как не пособить!

Парень этот, молодой и полный необузданной свежей энергии, не мог не вызывать симпатии своею и открытостью, и серьезностью одновременно.

Иногда такая ясная, чарующая улыбка вспыхивала на его строгом лице, так светло при этом улыбались не только губы, но и глаза юноши — и на строгом лице его эта улыбка выглядела еще более контрастно. Впрочем, целая гамма чувств отражалась в нем: обычно строго — сдержанный, как, впрочем, и подобает человеку офицерского звания, тем более получившему это звание в Столице. Временами он становился задумчив настолько, что вывести его из этого состояния не могло уже ничто: взор его устремлялся в неведомое, в это время он, кажется, говорил сам с собой. То губы чуть трогала внутренняя улыбка: которую только случайно можно было заметить «снаружи» его мыслей, то он слегка кивал себе, при этом делая движение бровью.

В 18 веке взрослели рано. В 14 лет выпускники инженерного училища уже считались взрослым офицерами, начинавшими свою карьеру на государевой службе. Нашему герою исполнилось 20: самый солидный по — тому веку возраст!

Мужественное лицо с сухими, породистыми чертами — а значит такой же и характер его. Взгляд цепкий, небезразличный — а прибавьте к тому еще крепкое телосложение, воинскую выправку и закалку, полученные в военном Инженерном училище: муштру, наподобие гренадерской, и при немалом росте — то вы получите полный образ нашего молодого путешественника.

Знакомые Дмитрия Михайловича в Петербурге удивлялись: отчего молодой человек, имея все возможности не пошел в Гвардию? Там — прямая дорога до дворца! Ведь все задатки у парня есть. Но видно, было еще что — то, чего не знали они. Да, было. Каждое лето он уезжал туда, где он родился, несмотря на то, что Сибирь лежит так далеко от Столицы. Что же тянуло его туда?

Не что — а КТО. Письма любимой девушки грели его сердце, а обручение состоялось еще раньше — когда несколько лет тому назад он уезжал из дома в Санкт — Петербург. Вот только, они условились — что окончив инженерное училище, Дмитрий вернется, он обещал это ей в свой последний приезд, тогда — когда они ездили с компанией молодежи, кататься на лодках, на чудесный, живописный Остров на реке Оби. Тогда он ей сказал, что эта зима — последняя, что летом он вернется, и будет свадьба, такая, как они мечтали.

Глава 2 Старый ямщик

Епифан, который за долгую дорогу долго имел возможность наблюдать за ездоком, не сомневался, что причина всех этих взглядов вдаль — и вперед, что вся эта глубокая задумчивость по — временам, а по — временам такая — же отчаянная веселость — явилась единственно по причине сердечного чувства и, причем очень сильного. Но молодой офицер держался твердо: и пока что еще ни разу не назвал эту причину.

Впрочем, Ямщик не сомневался, что такого удалого парня не могли не любить — да и по всему было видно, что любят. Не потому ли так мчался он вперед — в Сибирь, что его там ждут! Ямщик по долгу службы, а ямщики в то время — это тоже была важная служба, повидал многих людей, стал свидетелем части их судьбы и некого Загадочного Пути — который ведет людей по жизни. Епифан обладал тем счастливым характером, который позволял ему, наблюдая за людьми иногда оказываться им искренне полезным, жизненный опыт подсказывал решение многих вопросов, какие кажутся еще невообразимо — сложными на заре юности. Вот и теперь, Епифан, пряча мудрую усмешку в бороду, поглядывал на молодого своего ездока, который снова от нетерпения спрыгнул с саней, и побежал рядом с санями по белоснежной дороге.

*

Кругом: куда ни посмотри: белая, снежная пелена! Словно они едут по бесконечному белому холсту, по какой — то огромной, белой скатерти, которая пуховыми буграми выпучилась там и здесь. А под ними притаились и овраги, и речки с тонким льдом и прочие ловушки.

Тянется, тянется дорога бесконечной лентой. Зимнее солнце медленно встает над полями, окрашивая их своими слабыми зимними лучами в тускло — розовый свет. Невысоко поднимается зимнее солнце, нет! Не высоко. Чуть едва, задевает за верхушки одиноко стоящих берез. Группы: две, пять березок видны то там, то здесь. И снова: простор и бесконечность! Всхолмленная равнина, словно застывшее на морозе море. И нет конца ему, нет края! Тут если потеряешь дорогу: впору по звездам ориентироваться.

Да какие там звезды: если завьюжит, затянет метель, заголосит ветер, завоет, заплачет на разные голоса, то занесет человека с головой: и поминай, как звали!

Тройка мчится, на морозе кони бодрятся, и скачут: на скаку им теплее. Пар валит от морд и ноздрей. Звонко слышны голоса добрых[1] подков, скрипят полозья саней на льдистой, снежной поверхности.

Дорога: наезженный тракт, слегка заледенела на морозе. Следы от полозьев, от подков, от лошадей, от человечьих шагов встречаясь часто, показывают одинокому путнику, что вблизи жилье: деревня, или даже город. Здесь места наезженные. Но стоит выехать на простор: ОГО — ГО! Снова одиночество.

И зябко, и морозно, воздух бодрит, но дорога дальняя.

Парень иногда спрыгивает с саней, когда ямщик дает лошадям передохнуть, ведет тройку почти шагом. И, ухватившись за облучок, молодой человек бежит рядом с санями. Молодец! Парень — не промах, на ногах: валенки. Сам одет по-сибирски, для зимы: хоть под тулупом и виден новенький, только с иголочки, красный — с зеленым воротников офицерский мундир горного инженера, щегольский, но на ногах — валенки, а на плечах надежный, крепкий полушубок. Шею обматывает шерстяной шарф, связанный для него чьими-то женскими заботливыми руками.

[1] Добрый – в русском языке означает понятие «качественный», что – либо «очень высокого качества».

Выражение «Добрый молодец» вовсе не указывает, на то, какой у человека характер.

Здесь «добрый»: означает «добротный» и «доброкачественный». Вовсе не обязательно относить слово «добрый», в значении «не злой». И в выражении «добрый молодец» - здесь выражение «добрый» также отнюдь не означает «не злой». А наоборот: крупный, сильный, даже «крутой», в значении «человек высшей пробы», «человек самого высокого качества» и относится к физическому облику.

Указывает только на особо выдающийся, бравый внешний вид. Отмечу, что такими словами часто обращаются к совершенно не знакомому человеку, которого впервые видят, оно служит древнерусским аналогом таким общеизвестным обращениям как: «Сударь», «Джентльмен», «товарищ». А вот фраза «Люди добрые», равнозначна подобной фразе: «Люди хорошие», и означает уже именно характеристику по признаку «не злые», «милостивые» и тому подобное, служит, главным образом, для обращения к знакомому коллективу людей: односельчанам, землякам и т.д..

Глава 3 Навстречу Солнцу!

Тройка мчится от Урала, где на старинных Демидовских заводах в Тагиле, кавалер изучал производство: выплавку руды, наблюдал за процессом изготовления железа и стали. Теперь же он держит путь — в Демидовскую Столицу Сибири — город, имеющий статус Горный, в Барнаул.

Он — молодой офицер, образование получил в столице Петербурге, а после несколько лет провел на Урале, и теперь возвращается в родной город. Молодец видный собою и сердце у него горячее.

Правду сказать: Алтай, который вырос на заводах, промышленности, созданной по последнему слову Европейской науки и техники, и Барнаул, можно сказать, созданный по заказу Петра Великого[1] — этот город с самого начала требовал себе людей образованных в технике и металлургии.

Молодой человек мог поступить и в военную службу: он еще не сделал свой выбор. Места, где прямо в реках лежит золото, где чеканится монета, и плавится серебро — конечно, эти края кишмя кишат разбойниками и головорезами всяких мастей[2]! Да еще и пролегает торговый путь в Среднеазиатский торговый регион, откуда везут лекарства[3] и прочие редкие драгоценности. И уж здесь, пожалуй, воинский человек не останется без дела. Тем более, из европейской России повадились ссылать, правда — не в золотое дно Империи — Алтай, а куда как дальше, за Красноярск, в основном, — разного рода преступников, которые наловчились сбегать по дороге, и искать места потеплее, да посытнее, чем сопки Манчжурии. Так что Дмитрий, окончив училище по специальности военного инженера, годился почти на любое дело: хоть на завод, хоть в воинский строй. Впрочем, повысил свой кругозор, побывав на Урале, но не дождался весны: собираясь вернуться в Барнаул уже по сухой, летней дороге, парень, как ужаленный неким известием — проявив силу характера, все бросил — и помчался во весь опор туда! Разве могло бы его сейчас хоть что остановить?

Да хоть земля разверзнись под ногами — не повернет!

Барнаул — столица Алтайского края, основанный Акинфием Демидовым в 1739 году на берегу могучей сибирской реки. Красивые места! Черноземье, так же как в средней России.

Мыслями парень уже там — дома, где он родился — далеко впереди, на востоке, или, как говорят сибиряки: «Встречь Солнцу»! Навстречу Солнцу! Восток всегда почитался чем — то особенно священным, для каждого религиозного человека: всякое святилище всегда обращено своим алтарем к востоку, на восток выходят, в своих молитвах — заговорах старинные целители, добрые знахари впитывают себе благие силы солнечного восхода, направленные на благополучие всего живого в природе, обращаясь с просьбою к восходящему Солнцу и Царице — Заре — Зарянице.

Радость — при восходе Солнца — взлете его огненной, светоносной и лучезарной колесницы[4] в небесные выси, и огорчение при его закате — запад воспринимается аналогом смерти, край, где погибает солнце. А красная полоска зари — это кровь Бога Света, или его раны, залеченные богинею Зари.

Именно на Утренней Заре в сердце всякого человека всегда нисходит озарение, и особенное, умильное и чистое состояние души, которое так знакомо каждому, кто хоть раз просыпался на заре, наблюдая Восход сияющего Солнца! А если есть на Земле место, где — сколько ни мчать — каждый день — каждый день ты всегда видишь перед собою — Восход, и именно он является твоею путеводною вехою? Если каждое утро ты словно все ближе подступаешь самим к вратам Солнца, туда где — на крае неба и земли, кажется, стоит и сам Золотой терем, в котором живет Солнце?

И вот теперь, кони мчат его каждый день — навстречу Солнцу и красавице — Заре! Каждый день солнце встает там, куда он спешит. И восходящие лучи его играют в блестящей бляхами и звенящей бубенцами, сбруе тройки. Поднимается солнце на дугу, что над гривою сильного коренника, на дугу — что как радуга, поднимается на небе после грозы.

Снега — белоснежные днем, они алеют на заре от красок зари, пламенеют в холодном ее, зимнем огне. В вечерних сумерках, словно опрокидывается на землю аквамариновая краска: ультрамарином озаряются снега, и без того похожие на безбрежное море.

Иногда в небесах, прямо над дорогою, ведущею — вперед! — встает и зажигается вечерняя яркая Звезда. Это — Венера, Богиня любви и весны. Она появляется в небесах ближе к весне, в конце зимы. Сейчас февраль. Время от морозов — до морозов. Есть морозы Крещенские, а есть морозы Власьевские[5]. Крещенские — самые лютые, самые страшные морозы, они приходят в самое темное время года, когда зимний день — а особенно в Сибири, так короток, что темнеет раньше, чем успевает рассветать. Солнце едва достигает в зените высоты печной трубы деревенского дома. Так низко оно встает зимою! Оттого и лютые холода разливаются по земле. Разбегаются повсюду — словно дикие стаи волков, хватая мертвенными, леденящими клыкастыми пастями все живое, и стремясь умертвить его. Нет спасения от лютого мороза в 40 — 50 градусов! Только крепкий бревенчатый дом да русская печка внутри него — одно спасение. Но то — в декабре — январе. Если зима не особо лютая — то в феврале мороз слабеет и не поднимется уже до минус 45. В старину холода в Сибири стояли такие, что даже птицы воробьи, замерзали на лету.

Нашему путнику повезло: сейчас вполне «живая» зима — всего — то минус 20! Так что у него есть все шансы успеть попасть туда, куда он так стремится.

Впрочем — мороз вовсе не единственная опасность зимою: вьюга — буран — именно темный буран — всего страшеннее в Сибири! Когда снег при холоде летит с неба так густо, что не видно даже собственного носа. Когда задует при этаком снегопаде еще и ледяным заполярным ветром — Борей — бог северных всех лютых ветров! Борей — Буран[6] — и ветер и имя его — ничуть не изменились со времен Одиссея, воспетого великим Гомером. Не переменился и норов его: сердитый Борей шутить не любит! Уважать его надо — а не уважишь — заставит.

А еще — волки. Волки собираются в стаи на зимнее время. Волки живут коллективом, и внутри этого коллектива соблюдается строгий порядок и иерархия, они выполняют четкие приказы вожака, когда идут «на дело» всей стаею, они защищают и помогают своим братьям и сестрам по стае — но в теплое время года снова разбредаются каждый в свое владение. Зимою же — особенно в лютые стужи — волкам приходится особенно туго: выжить им охота ничуть не меньше, чем людям. А потому зимние волки сражаются отчаянно и порою, лютый мороз и чувство голода — который может стоить им жизни в таких суровых условиях, — толкают стаи волков на опасные, жестокие нападения даже на человека. А уж грабежи амбаров, сараев, где люди держат скот: овец, кур и телят — самое обычное дело. Потому: не зевай, хозяин!

Глава 4 Станция

Эхма! Петро, какую весть ты привез, судьба рушится! И — вот теперь Дмитрий летит, сломя голову в Барнаул, только бы успеть к Новому году! Не хватает терпения: как медленно тянутся бесконечные версты! Как улитка, ползет солнце по тусклому и низкому зимнему небу, которое скрыто где — то за сплошною серою пеленою туч. И один день в бесконечной череде неотличим от другого.

Молодец снова нетерпеливо спрыгнул с сиденья саней, пошел широкими шагами рядом с облучком, ямщик шагает слева от саней — он вдоль обочины справа. Хотя, что там — дорога пуста, пуста и сплошь бела — как просыпанная мука! По такой дороге — что справа, что слева — едут посередине.

Дмитрий то злится, то скучает: молодость, энергия! Лицо разрумянилось от свежего, леденящего воздуха: мороз хватает за уши, за щеки. Озирается вокруг: где же конец пути? Через месяц? Ну нет! На санях, по зимнику[1] — самая скорая езда! Должен — он во что бы то ни стало, должен успеть к сроку! Месяц — это слишком долго!!!

Сколько станций на Руси? Сколько верст они проехали?

Тройка, вся в искрах инея, подлетела к почтовому стану, остановилась возле избы, ездок ловко и проворно спрыгнул на крыльцо, а ямщик завернул коней к конюшне.

После обжигающего холода февральского мороза — тепло избы было благодатью для человека!

Дмитрий бегом вскочил в избу, куда вместе с ним ворвались клубы морозного воздуха, взялся озябшими руками — хоть и в меховых рукавицах! — за теплый бок беленой печи. Откуда — то, из глубины дома, появился станционный смотритель, встал к конторке, потребовал с приезжего подорожную, кося на приезжего поверх очков из-за конторки, стал вписывать мелко в конторскую книгу, что ему было положено вписать.

Государева дорога, государевы станции – через ровно такие расстояния, чтоб кони домчали не утомившись. На станциях коней меняли, если ехали на дорогих почтовых (подставных, подменных, свежих), или отдыхали сутки, когда ехали на своих. А станционные смотрители – госслужащие[2].

Все как всегда. Две недели Дмитрий мчал без передыху, устал наконец — то. Требовалось и выспаться и перекусить, как следует. Был еще вечер, откуда — то с улицы, послышались колокола: село оказалось большое, с церковью, а церковь с колокольнею.

— Звонят к вечерне! — сказала жена смотрителя, которая вошла в комнату, и подала гостю полотенце, так как он только что вымыл руки у висящего здесь рукомойника.

Неожиданно, это оказалась вполне молодая и очень привлекательная дама. Ухоженные волосы уложены в прическу, по-городскому, строгое и даже дорогое платье подчеркивало достоинство, с которым она держалась. Видимо, происходила из горожан.

— Вы далеко ли путь держите? — учтиво обратилась она к приезжему, глядя на него с улыбкою.

— В Барнаул — но сначала надо доехать до Тюмени — а там через Тару, на Обь.

Смотрительница покачала головою:

— Далеко! Далеко! И куда же людей несет в такую непогоду? На прошлой неделе снова откопали в поле повозку — метелью людей занесло, сидели бы дома! — не то сердобольно, не то недовольно проворчала она. Впрочем, более приветливо, чем к другим людям, обращаясь к Дмитрию, и более ласковыми взглядами глядя на молодого офицера.

Дмитрий только покачал буйной головою, и резко бросил не глядя:

— Мне срочно надо! Ждать боле недосуг.

— Разве вы курьер? – осведомилась смотрительница с очаровательной улыбкой.

— Нет, но и курьер не будет так спешить, как я!

Смотрительша снова загадочно улыбнулась своему гостю, ушла — вернулась, спросила: — Что изволите откушать? Молодой офицер пожал плечами, и ответил, что откушать он желает и первое и второе. Молодая дама изящно удалилась.

Дмитрий уселся на длинную лавку в красный угол, прислонился спиною к стене: и только в тепле, после двух недель пути почувствовал, что он сильно устал. Но мысль снова гнала его. Какие могут быть прихоти в еде, когда все его мысли сейчас только об одном — скорее! Скорее — вперед! К Новому году успеть надо, во что бы то ни стало.

Вошел Епифан: в европейской части России — ближе к столицам, уже появились новые прихоти: станции строили так, что для ямщиков была отдельная «черная изба», дальняя клеть на постоялом дворе, а в «белую избу», где кушали и останавливались господа, возчиков не пускали. Не то в Сибири: здесь все было По-старине просто и строго. Дом правда — намного больше, чем те, какие строили за Уралом, в европейской части России, здесь все делали большое: и летом не так жарко, и зимою теплее.

Ямщик пошел мыть руки, разговаривая о чем — то с возницами — ломовиками. Дмитрий, пригревшись в тепле избы, уже сонно слышал начало их разговора:

— Так завтра, к обеду уже будем в Тюмени? — спрашивал Епифан.

— Конечно будете! Рысаки — то у тебя знатные! Мы, на ломовиках[3] и то за пол — дня доезжаем, а уж вы — то и подавно!

— Да вот, подзадержались в городе — говорил грубым голосом второй великан — извозчик, — пока наш — то купец, к которому мы нанялись товары доставить — провозился со своими приказчиками, да с племяшем, что — то у них не сходилось: опаздывали привезти на погрузку, так только в полдень и выехали, а к вечеру — мы здесь.

— Приказчики то с ног сбились, а племяш его — лоботряс этакий! — пока привез, пока все сосчитали — вот нате — день потеряли! — сказал первый ломовик, белоголовый крупный детина. В ломовиках трудились в основном только крупные и сильные ямщики, потому что они же и таскали на повозку и с нее все те неимоверно тяжелые грузы, которые перевозили на конях тяжеловозах.

— Хозяюшка, будь здорова! — приветствовали они вошедшую даму, на она едва удостоила их взглядом, гордо прошествовала мимо, неся ужин для Дмитрия Михайлыча.

Молодой офицер скинул свой полушубок, оправил форменный пояс с кистями, и предстал взорам вошедших в полном мундире.

Выправка у молодца была отменная! Высок и ладен, спина крепкая, плечи прямые и широкие: вид внушающий уважение. Пистолеты за поясом и короткий клинок по форме положенный: укороченная сабля — тесак, тоже прибавляли авторитета молодому путнику в глазах всех.

Глава 5 Жена смотрителя

Наутро случилась непредвиденная задержка: поднялся сильный сибирский буран, на улице ничего не видно было в двух шагах, да притом еще сильный холодный ветер, а за окном было темно так, что не понять: ночь или день! Буран стоял знатный: темный и густой! Снег валил густо и с неба, и поднимался с полей, вьюжило и страшно завывало в трубе печи.

Ямщики, вставшие с петухами, уже маялись, но выехать не мог никто.

Дмитрию эта задержка была во сто крат более нежелательна, чем даже ломовикам, которые условились доставить грузы к сроку.

Епифан, уверившись, что вьюга не пройдет, как минимум сутки, снова отправился в угол спать.

Ломовики же достали карты и присели к столу, они пригласили играть и Епифана, но тот только отмахнулся и повернулся к комнате спиною, явно демонстрируя, что намерен провести вьюгу с пользой для себя, а не за глупым занятием.

Более молодые ломовики играли на щелчки, время от времени смеялись, насчитывая удары по носам. Но потом стало скучно и им.

Дмитрий, промаявшись до полудня, сходил в конюшню, проверил своих рысаков: серые в яблоки кони выглядели бойко, свежими и отдохнувшими: один их вид мог взбодрить и утешить того, кто спешит, и кому нужны быстрые — как ветер, лошади! Отдохнувшие кони, после двух суток стояния в тесной конюшне, конечно, вырвутся на простор с удесятеренным задором! Быть может, им даже удалось бы наверстать пропущенное время.

Но уже — в Тобольске молодой человек должен был прощаться с верным и надежным Епифаном и пересесть на другого ямщика, которого он должен найти и нанять.

Вернулся в дом: там его уже ждала пригожая смотрительша — горожанка, она явно постаралась сделать себе лучшую прическу и была свежа и очаровательна. Ну как тут удержаться от комплимента? В Галантный век мужчинам полагалось быть красноречивыми: Дмитрий Михайлович, получивший образование в Столице, и вовсе не монах — тотчас сказал даме любезность. Она зарделась и была рада его искренней похвале. На обед появились новые блюда: а гостю особые вкусности, приготовленные рачительной смотрительшей.

Епифан, который исправно храпел, учуяв даже во сне здоровым сельским нюхом время обеда, принюхиваясь сел, протирая глаза, и быстренько присоединился к общей трапезе.

Потом ломовики, которых Агриппина Степановна попросила помочь по хозяйству, отправились раскидать снег, которым завалило двери в сарай.

Смотритель, которому явно нечего было делать, возился со своей канцелярской книгой, но жена прикрикнула на него, чтобы он что — то сделал, и тот тут же исчез.

Епифан скучал, он присел возле печи, при свете огня — потому что за окном было темно, почти как ночью, и зажгли свет, поправляя что — то в сбруе, ремонтируя ремешки и без того содержащейся им в исправности, упряжи.

Дмитрий стоял возле окна, глядя на переплет, стараясь уловить, когда в сплошной белой пелене появится проблеск дневного света. Но казалось, что изба станции находится как будто внутри молочного киселя.

Пригожая смотрительша устроилась тут же, на лавке у окна, с каким — то рукоделием. Хотя за коном явно не было света, и для рукоделия это было сейчас не самое подходящее место, молодка явно стремилась показаться кавалеру со своей лучшей стороны, бросая на него горящие взгляды, любуясь выправкой и бравым видом молодца.

Молодой человек явно не знал, чем себя занять: багажа с ним почти не было: он умчался навстречу своему счастью так стремительно, что велел прислать его вещи потом. Вослед. Теперь же пожалел, что не взял с собою книгу, которая помогла бы скрасить его скуку. Наконец он спросил чистой бумаги и чернил и уселся писать за стол.

Вьюга продолжала выть, как голодный волк.

Разговор не клеился, даже несмотря на то, что миловидная смотрительша несколько раз пыталась заговорить… Ее милый вид привел только к тому, что Дмитрий, размечтавшись вывел на листе, рядом со стихами, которые всплыли в памяти, профиль своей возлюбленной девушки…

Тут сквозь метель и буран до них донесся звон колоколов: в деревне слышался праздник!

Епифан спросил у Агриппины Степановны: что за праздник? Николин день. Дальше у них завязался разговор, в котором Дмитрий услышал, зацепившие его слова.

— Так ведь, святки — свадебный месяц! — пожав покатыми плечами, и при том стреляя глазами в офицера, промолвила смотрительница. — У нас в селе назначено несколько свадеб: вот увидите — ближе к празднику придут гости к нам, гулять и веселиться!

— Понятно, гости — это к радости! — сказал резонно Епифан.

Однако, кое — кто не мог остаться равнодушным при ее словах: Дмитрий Михайлыч, едва услышав, ее слова, что «святки — свадебный месяц» — так сильно нахмурился, что его высокий лоб прорезали сразу в разных направлениях два десятка морщин. Он негромко стукнул кулаком по столешнице, резко отбросил перо, и, встав, начал ходить взад — вперед, как тигр по клетке, только что не рычал.

«Святки — свадебный месяц! — стучало в его голове, как огненными молотами, — Черти полосатые! Да когда же кончится эта круговерть — ни зги не видно! — в сердцах подумал он, резко затормозив, и снова взглянув в окно, увидел, что ничего не переменилось за пять минут, впечатал кулак в стену, как будто она ему была в чем — то виновата! — Ну уж нет, не задержишь! Все равно я должен успеть!

Но черти же меня дернули — как дурак торчал в этом Тагиле полтора года!

Чего же я не поехал тотчас домой?! Кретин!

После училища открывались блестящие перспективы и в столицах, мне надо было немедля поехать в Барнаул и сперва жениться — а я отправился на практику на заводы в Тагил[1]!.. вот теперь кто же мне виноват?».

Его глаза сверкали злостью на самого себя, но сделать тут ничего было невозможно. Приходилось ждать «у моря погоды».

— Да ты не майся так, Дмитрий Михалыч — сядь, чайку выпей, успокойся, — говорил Епифан, — Да разве же бывает так, чтобы в Сибири — и не было бурана?

Ты гляди, ведь не застал нас в открытом поле — и то слава тебе, господи! — Епифан набожно перекрестился в Красный угол.

Визуалы