Сновидения

Часть 1 «Чудовище»

Добрые сказки и любящая мама всегда лгали Мэй, преподнося на золотистом блюдце безупречный мир, в котором всем светлым персонажам воздавалось по заслугам. Никто никогда не рассказывал, что скрывалось по ту сторону этого идеального мира, где наряду с чёрным и белым существовали многочисленные оттенки серого. А Мэй, как любопытный ребёнок, всегда хотела узнать, что пряталось там, за гранью, где умирали надежды, сгорало старое и рождалось новое.

Ответ пришёл на раскрытой ладони, когда прошлогодняя затяжная зима отступила, и на чашах весов оказалась её жизнь.

Всё начиналось прозаично: окрылённая чувствами, она, раскинув руки в стороны, с детской восторженностью неслась по мокрой после дождя улице. Яркие мечты вскружили ей голову — поверить только, на её скромные труды, картины, обратили внимание! И не абы кто, а люди, приближенные к искусству — владельцы крупных галерей. Ей выделили скромный, невзрачный уголок для единственного полотна в конце выставки. Далеко не звёздный пьедестал, но отличный шанс, за который она была готова ухватиться обеими руками. Всё складывалось как нельзя лучше, и Мэй не могла думать ни о чём другом, спешно пересекая дорогу.

Остальное вспоминалось с непосильным трудом и камнем на сердце: скрип колёс, оглушающий шум проезжей улицы. Слепящая вспышка света и долгая, глухая боль. Мэй взмыла в воздух, словно тряпичная кукла, которая ничего не весила. Тогда она подумала, как же хорошо было стать птицей — свободной, парящей в вышине, там, где облака окрашивали лучи рассвета. Но родная земля куда охотнее приняла её в свои объятия. Неслась по шее и рукам жгучая кровь, а вместе с ней и горькие сожаления. Мир померк, а воля к жизни уснула вечным сном, как и переполняемая сердце любовь. Любопытные рты лицемерно горевали, уповая на её нелёгкую судьбу, глубоко в душе ликуя, что Фортуна не обошла их стороной. Находясь на грани жизни и смерти, ни Мэй, ни кто-либо другой не верил, что для неё «завтра» обязательно наступит. К ужасу, оно наступило. И «послезавтра», а потом «послепослезавтра». Дни тянулись однообразно и холодно, словно намеренно растягиваясь бесконечностью, чтобы Мэй могла вдохнуть полной грудью зловоние новой жизни.

Уж лучше бы всё завершилось тогда, на дороге, ведь то, что ждало Мэй впереди, было гораздо страшнее самой смерти.

Уродливая, гадкая тварь смотрела на Мэй в зеркале, и она с горечью осознавала, что это её родное отражение. Изнеможённое чудище рыдало, а она вместе с ним, пытаясь скрыть острыми, как шипы, руками рваные шрамы. Беспрерывная ненависть, обращённая к себе и всему миру, хищно кипела, рвясь на свободу. И чтобы хоть как-то усмирить своих бесов, боги решили сковать её по рукам и ногам пуще прежнего, отобрав самое ценное, что у неё было — зрение. Мэй ослепла, и ослепла безнадёжно одним днём, видя отныне перед собой бескрайнюю мыльную пелену. Несчастье, приключившееся с ней, оказалось хуже поцелуя Геенны. Ведь страшна судьба живописца, страстно жаждущего создавать, но стремительно обделённого в этом.

Теперь жизнь Мэй стала одним нескончаемым ночным кошмаром — она превратилась в ослепшее чудовище — покрытое безобразными шрамами.

Единственным отголоском прошлого, ласково греющим изнутри, была соседка Микото. Сердечная фея с морщинистыми руками и добрыми глазами, чей солнечный домик ютился напротив дома Мэй. Вечно суетливая, звонко болтливая, приятная старушка, от которой пахло свежим хлебом и шоколадным печеньем. Человек, которого Мэй ценила, и последний, потому что рядом никого больше не было. Родителей давно не стало, а это значило, что она была одиноким человеком, затерявшимся среди чужих людей на белом свете — но это не самое важное.

Самое главное, что на кухне сейчас оставалось двое: совсем не маленькая девочка, сидящая за столом, и её личный герой, достающий из печи шоколадное печенье.

— Милая, как же мало ты ешь, — произнесла стоящая спиной пышная, невысокая старушка в поношенном платье, белом фартучке, разноцветных чулках и зелёных туфельках. — Ты совсем не заботишься о себе, — добавила она, качая головой с седыми кудряшками.

Это была Микото, которая в любой момент могла использовать свою бабушкину сверхсилу — тепло обнимать словами и сытно кормить любимыми сладостями. Её маленькие руки бесшумно поставили на стол миску с ароматным печеньем, запах которого Мэй сразу узнала.

— Да чего ты бурчишь, цветочек, — тихо хохотнула Мэй, назвав Микото милым прозвищем, из-за которого та потешно хмурила брови. — Ем я, ем. — Потянулась она за печеньем, и старушка придвинула ей сладость поближе. — Спасибо.

Воцарилось приятное молчание. Мэй покорно поднесла ко рту чашку дымящегося чая, вдохнув сладкий аромат липы. Удивительно, что даже чай приходилось учиться пить, как впервые — на ощупь, неумело, пытаясь не пролить ни капли.

— Мэй! — заискивающе обратилась к ней Микото, и та напряжённо сосредоточилась на её словах. — В соседнем районе облагородили пруд, пристроив небольшую парковую зону…

От её слов Мэй стало не по себе. Она тут же съёжилась, вспомнив, когда в последний раз решалась выйти на улицу. Тогда каждый встречный-поперечный перешёптывался, обсуждая, насколько уродливым стало её тело.

Гадко.

— Не думаю, что это хорошая идея, — вмешалась Мэй, и все попытки Микото вмиг оказались совершенно безуспешными. — Как-нибудь в другой раз, — продолжила она, осторожно коснувшись правой стороны лица, измятой глубоким шрамом, который оттягивал нижнее веко, из-за чего один глаз казался крупнее другого.

Микото понимающе вздохнула и не стала настаивать на своём. Много воды утекло с тех пор, все яркие воспоминания о прошлом потеряли свою ценность, став туманными мечтами. Отныне напротив старушки сидел совершенно другой человек — с пустыми, потерянными глазами, закрывшийся в страхе от всего мира. Это была уже не та Мэй, что прежде, — в прошлом она была весёлым и энергичным ребёнком. А сейчас… от неё осталась лишь жалкая оболочка, лишь подобие человека.

Остаток дня прошёл спокойно, без грозовых туч и лишних волнений. Увлечённые разговоры не умолкали на кухне, лишь изредка меняя оттенки настроения. В такие моменты хотелось, чтобы время тянулось как можно медленнее. К сожалению, оно не щадило счастливых. И вот старушка уже стояла в дверях, весело улыбнувшись и махнув рукой Мэй на прощание.

Часть 2 «Осенний сад»

Вновь Мэй погрузилась в глубокий сон, окунувшись в мир грёз, как в океан бездонный. Где сказка и любовь в добрых образах жили, дышали и манили вдаль, как в сказке дальней.

Когда она широко распахнула глаза, у её ног стал разворачиваться просторный, одинокий сад. На дворе покровительствовала ранняя осень, кружась вальсом пожелтевших листьев, но остатки летнего тепла ещё согревали ласковыми объятиями землю. Старые деревья скромно расположились у небольшого пруда, раскинув свои плакучие ветви над его кристально чистой поверхностью. От воды плавно расходились узкие тропинки и мостики, извиваясь между цветами и исчезая в глубине сада. Повсюду царил мягкий вечерний свет, и воздух был наполнен освежающими ароматами, которые приятно будоражили душу. Её глаза радостно и весело сверкнули, и в сердце вдруг всё затрепетало с глубоким, бодрым вздохом, наполнившим её покоем. Позади раздались неторопливые шаги, и звонко зашуршал гравий, но Мэй не спешила оборачиваться.

— Ты снова пришла ко мне, — довольно шепнул кто-то, и она узнала в нём Кёджуро. — Мэй! — воскликнул он уверенно и твёрдо, заискрившись жизнерадостными нотами.

Она заговорила чуть увереннее, чем во время первой встречи:

— А разве это не ты пришёл ко мне? — И осторожно повернулась боком.

— Кто знает! — Он тепло улыбнулся, отчего её сердце забилось в упоении.

Она посмотрела на него сияющими глазами и, оглянувшись по сторонам, робко улыбнулась в ответ. Всплеск тревоги и волнений так и не смог достичь её сердца, затаившись в самых тёмных и незаметных уголках сознания. Когда она смотрела на Кёджуро, ей хотелось петь о счастливой весне и дышать полной грудью. Казалось, его сверхсила состояла в умении распахивать двери в чужие сердца с первых минут встречи, даже не подозревая об этом. Однако с этой удивительной способностью им ещё предстояло разобраться, но чуть позже.

Мэй и представить не могла, что Кёджуро снова явится ей во сне. Хотя, если быть честной, после пробуждения она долго молилась об этом, надеясь, что её сны вновь обретут осознанность. Кто бы мог подумать, что её желание исполнится и она снова встретит этого удивительного, солнечного человека… Интересно, почему он вообще стал ей сниться?

Кёджуро внимательно осмотрел её, и в его глазах было нечто, напоминающее чувство долгожданного уюта, как когда влетаешь с холодной, пронизывающей улицы в тепло родного дома. Когда хочется уснуть блаженным сном, укутав ноги и руки старым пуховым одеялом, и ни о чём не думать.

На лице Кёджуро отразилось удовлетворение, и его улыбка стала ещё шире и ярче, отчего на щеках появились едва заметные ямочки.

«Почему он так странно на меня смотрит? С интересом и теплотой. Может, мне это кажется? Хотя, что за глупости… Я не должна на этом зацикливаться. Это всего лишь сон…»

— Тебя сложно понять, — негромко обратилась она к нему, спрятав за спиной руки.

— Может, это и к лучшему? — Он нехотя отвёл взгляд и устремил его ей за спину. — Пойдём!

Недолго думая, Кёджуро обогнул её и пошёл прямо по мощёной тропинке. Она покорно поплелась неторопливой рысью следом.

— Куда мы идём?

Мэй встала на носочки, выглянув из-за спины Кёджуро, чтобы посмотреть, куда они направлялись. Тропинка оказалась узкой, поэтому они шли друг за другом.

— Не знаю! — быстро ответил он, обескуражив её.

«Он странный, а ещё громкий и забавный. Невозможно предугадать, какие мысли кипят у него в голове. Но это мне даже нравится».

Кёджуро пару раз оборачивался через плечо, чтобы проверить, шла ли она следом. Заметив, что Мэй немного отставала, он сбавил свой широкий шаг, тихо подстроившись под её. Постепенно высокие, прямые деревья сменились пряными травами с лавандой. Густой и терпкий аромат взбудоражил хорошие воспоминания о былых временах.

Для неё лаванда — это дверь в летние, беззаботные вечера и яркие мечты.

Глубоко вдохнув тёплый запах полной грудью, Мэй позволила чувствам затянуть себя в водоворот тревожных дум. Мама с любовью относилась к мелочам, умело вплетая их ценность в серую рутину жизни. Расчёсывая её непослушные волосы перед сном, она передавала свою мудрость о традициях и хитростях под призмой доброй сказки. Мама видела мир подобным красочному потоку чудес и учила Мэй тому же. Украдкой взглянув на лаванду, она вспомнила своё любимое поверье: если одинокая девушка будет носить с собой сухоцвет лаванды, то она обязательно найдёт свою любовь. Интересно, получится ли у неё отыскать свою судьбу, если она вплетет в свои волосы веточку лаванды?

Задумавшись, Мэй не заметила, как Кёджуро остановился, и чуть не уткнулась носом в его спину.

— Что такое? — тихо спросила она и удивилась своему хриплому голосу.

Он кивнул самому себе, а потом резко обернулся, и в воздухе разнёсся слабый, но знакомый аромат лаванды и мёда.

— Мэй, всё не случайно! — сказал Кёджуро и начал активно жестикулировать, указывая то на неё, то на себя. — Здесь есть какой-то смысл!

— И какой же в этом смысл?

Как ни посмотри, до чего же странный сон! Неизведанные пейзажи, загадочный чужестранец, ведущий её по местным красотам. Неужто все эти грёзы взбудоражены её одиночеством?

«Было бы прекрасно, если бы всё это происходило взаправду…» — зазвенел голос её разума.

Кёджуро сделал вид, что глубоко над чем-то задумался, а потом склонился к ней и лукаво улыбнулся.

— Это нам ещё предстоит узнать!

Она снисходительно склонила голову, поймав себя на случайной мысли, что уже начала привыкать к громкому и буйному нраву Кёджуро. Сердце почти не громыхало болезненно в груди, однако, старая привычка никуда не делась — её руки всё время колюче дрожали из-за желания спрятать личико.

«Стань он живым человеком, навряд ли остался бы снисходителен ко мне, завидев перед собой неприглядное безобразие!» — несколько разочарованно подумала она, а потом разозлилась на саму себя из-за горьких мыслей.

Вынужденный спутник не спешил отдаляться, наоборот, он нерешительно мялся, словно в чём-то сомневался. От его внезапной неловкости она совсем растерялась и заробела, не зная, куда деть себя. Кёджуро потянулся, совсем осторожно коснулся её волос и тотчас одёрнул руку обратно. Она ощутила, как загорелось её лицо, и загадочное пламя волной разлилось по всему сердцу. Небрежно отшатнувшись в сторону, она на мгновение забыла, как дышать и, не сдержавшись, прислонила холодные ладони к щекам.

Часть 3 «Мальчик в лесу»

И снова мир грёз.

Теперь сны Мэй стали дверями, ведущими к приключениям, где одно было увлекательнее другого. Сегодня в полях лежал белоснежный покров, а завтра румяная весна согревала своими цветочными объятиями. В реальном мире Мэй могла вздыхать от жары, прячась в тени ольховых деревьев, тогда как во сне её пробирал колючий ветер на горных вершинах. Дыхание было таким реальным, а ощущения — живыми, будто и не было никаких грёз. Быстро неслись добрые и нежные сны, в которых она уже привыкла находить близость и спасительное средство от терзавшей её тоски и горя.

Прошло двадцать ночей, двадцать встреч в сновидениях, одурманивших Мэй сладкими ласками. И этого времени оказалось достаточно, чтобы обмануться тёплыми взглядами милого спутника из снов.

Сегодня в мире грёз царила непогода.

Густой туман стелился над землёй, скрывая путь перед собой. Повсюду подстерегали неожиданные преграды: то под ноги попадался камень, то колючие кусты царапали руки и ноги. Влажная земля угрюмо хлюпала под подошвами ботинок. Мэй зябко поёжилась, пробираясь сквозь непроницаемую стену тумана. Всё выглядело настолько реалистично и осязаемо, что пробирало восторгом до костей. Ей нравилось путешествовать по грёзам, и она не могла решить, что приносило больше радости — яркие, разнообразные миры или общество милого и весёлого спутника, который снова и снова появлялся в её снах.

«Удивительно, что теперь я говорю с ним так, словно знаю всю жизнь, — подумала Мэй. — Он такой душевный и тёплый. Никогда ещё не встречала таких прекрасных людей, как Кёджуро».

Мэй чуть замедлила шаг, прислушиваясь к своим внутренним чувствам. За время, проведённое вместе с Кёджуро, который преданно оставался её компаньоном, она интуитивно научилась определять его присутствие. Как и всегда, в сердце зашевелилось знакомое игривое чувство, и она спешно обернулась.

Он здесь.

— Сегодня густой туман, — произнесла она неуверенно, находя взглядом Кёджуро, который быстрым шагом нагонял её.

Мэй сделала шаг навстречу, широко улыбаясь, чувствуя, как одна лишь мысль о нём заставляла её сердце биться быстрее.

— Да! А ещё где-то рядом река, — быстро и бодро ответил он, и Мэй искренне удивилась, как ему удавалось говорить без запинок. — Пойдём, проверим!

— Да? Но как ты понял?

Теперь они шли вместе и одновременно.

— Прислушайся.

Мэй напрягла слух и тихо покачала головой, уловив едва слышное журчание воды. Её губы изогнулись в улыбке. И правда — где-то неподалёку, вероятно, протекала река. Она подняла голову и встретилась с его одобрительным взглядом, полным доброты и тепла, отчего всё внутри неё взволнованно встрепенулось. Этого мгновения хватило, чтобы она забыла о грязевой жиже под ногами, и её ботинок звонко проскользнул по ней вперёд. Мэй вскрикнула, потеряв равновесие и раскинув руки в стороны. Кёджуро среагировал мгновенно, и в долю секунды его крепкая рука оказалась впереди, притягивая её к себе за талию. Все волнения разом нахлынули на её впечатлительное сердце. Они не успели опомниться, как порывистый вихрь эмоций подхватил их обоих, бросив в объятия друг друга. Мэй неосознанно положила ладонь на грудь спутника, прямо на сердце, и тут же одёрнула обратно. А Кёджуро, словно очарованный, неподвижно уставился на неё.

«Вот! Опять! Этот непонятный взгляд! Почему он всё время так смотрит? Со мной что-то не так?»

Минуту они неотрывно смотрели друг на друга, шумно дыша, после чего он мягко и вкрадчиво спросил:

— Ты в порядке?

Маска странных чувств спала с её лица, и Мэй моргнула, приходя в себя.

— Да, спасибо.

Колючий ветер морозом хлестнул по ногам, и она поморщилась, как от боли. Кёджуро первым отвёл взгляд и слабо вздохнул, выпустив её из объятий. В её душе зашевелились бессильная досада и огорчение, вот бы эти вынужденные объятия продлились чуть дольше!

Однако её слабым и порывистым фантазиям не суждено было сбыться, они продолжили свой путь, сохранив молчание. Мэй ласково провела рукой по волосам, нащупав вплетённую веточку лаванды. Она начала появляться повсюду, как только Мэй открывала глаза в грёзах: в волосах, на одежде, игривыми пейзажами скользила вдалеке. Её запах окутывал нежным одеялом и дарил волшебное чувство сердцу. Однажды, очнувшись после сладких грёз, Мэй обнаружила такую же веточку в своей постели, залила её эпоксидной смолой и начала везде носить с собой. Ей хотелось видеть в этих чудесах мистическую закономерность, красную нить, связывающую реальность с миром грёз.

Кончики её пальцев нежно скользнули вниз, коснувшись щеки и осторожно очертив скулу. Мэй не верила своим ощущениям и снам, упрямо мяла лицо, выискивая что-то, словно её кто-то принуждал к этому. Но глаза всё ещё видели ясно в сновидениях, а лицо было мягким и румяным, как спелые яблоки. Она стала старой Мэй с глазами, полными надежды, у которой весь мир на ладони и звёзды в душе. Во снах она превращалась в ту, кем всегда мечтала стать в реальной жизни…

Туман ослабил хватку к моменту, когда до реки было рукой подать. Весело прыгая по камням, суетливо несла свои воды река. В её громком пении ощущались задор и игривость, и песнь эту со свистом уносил далеко в горы ветер. Река зазывала к себе, так и просила, чтобы они приблизились и окунули руки в её прохладное течение, освежились и перевели дух. Но Мэй всегда с сомнением относилась к дружелюбию рек и озёр, поэтому осталась на месте, так и не посмев подступиться ближе.

— Существует поверье, что реки нуждаются в человеческих жизнях, — сказала она, ища возможность завязать диалог, неуверенно поглядывая исподлобья на спутника.

Кёджуро светло отреагировал на её слова.

— Ты и сейчас его боишься?

Мэй негромко посмеялась и отвела взгляд в сторону.

— Если только чуть-чуть…

— Тогда это будет наш секрет!

Кёджуро добродушно засмеялся, а потом протянул ей клятвенный мизинец, чтобы закрепить тайну. Мэй с замиранием сердца протянула руку и ухватилась за его палец, ощутив неописуемые гордость и восторг. Руки спутника оказались большими, немного шершавыми, но очень тёплыми.

Часть 4 «Недобрые обитатели»

Сегодня Мэй поняла, что не все сны были к ней благосклонны.

Ведь прямо сейчас, погрузившись в мир грёз с приходом сна, она ощутила истинный ад.

Голова нестерпимо и дико пульсировала. Она вытянулась на земле, как струна, и сначала ей показалось, что всё её тело окатило тысячей стеклянных осколков. Боль, словно паразит, проникла под кожу и мерзко заскреблась длинными, когтистыми лапами. На глазах проступили слёзы, и она крепко стиснула зубы. Ей хотелось визжать, кричать и ругаться, но силы оставили её. Скованная своими страданиями и вмиг побледневшая, она неподвижно лежала, прислушиваясь к своим чувствам. Лёгкие горели, дыхание сбивалось, разгорячённые вздохи срывались с неимоверным трудом. В те минуты казалось, что весь мир яростно ненавидел её, а она столь же яростно ненавидела его в ответ.

Почему же так больно, если это всего лишь сон? Разве в обычном сне бывает так? Почему все ощущения кажутся такими реальными?

Когда боль отступила, а разум прояснился, первое, что она ощутила — пронизывающий до костей холод голой земли. Второе — стук собственных зубов, отдающийся в голове глухим эхом. Тело всё ещё било мелкой дрожью, на лбу блестела испарина, вся одежда вымокла в поту и холодом прилипла к влажной коже, как и растрепавшиеся вихрем волосы. Она ещё какое-то время лежала, скрючившись, как ржавый гвоздь в досках, и приобняв себя за плечи. А потом, сипло дыша, долго, мучительно долго, заваливалась со спины на бок. Она была похожа на жалкую, дряхлую старуху, у которой жизненных сил было с горстку риса в детской ладони. Облизнув шершавые, посиневшие губы, она приложила немало усилий, чтобы приподняться на локтях, а после — принять стоячее положение. Её шатало во все стороны, как безобразную пьяницу. Земля была повсюду: в её волосах, на лице, одежде, даже под ногтями. Не удивительно, ведь она змеёй тянулась по ней.

Мэй неспешно пришла в себя и осторожно оглянулась по сторонам. Очередной, но уже нерадушный сон, без тепла принявший её в свои объятия. Отчего же так больно? До сего времени единственное, что могло доставить дискомфорт — дуновение колючего ветра. И не было понятно — то ли смеяться в лицо новым ощущениям, то ли проклинать и плакать. Она уныло качнула головой, видя куда более отчётливо, чем в момент мучений. Земля была сухой, неживой, проплешинами покрытая жухлой травой, которая тянулась до горизонта уродливым, грязным покровом. И только старая хижина выбивалась из тошнотворного однообразия пейзажа: крыша прохудилась, доски местами сгнили и почернели, окна помутнели и потемнели от грязи. Было понятно, что здесь давно никто не жил. Это место было пропитано тоской и одиночеством, из-за чего дышалось намного тяжелее.

Ветер вмиг смолк, стало тихо, очень тихо, казалось, что самым громким источником звука стало собственное дыхание. И было в этой тишине что-то угрожающее и зловещее, предостерегающее перед большой бедой. Липкими лапами страх закрался в сердце, и Мэй всей кожей ощутила, как ей не нравилось здесь. Тишина звенела, обволакивая с ног до головы, поэтому чей-то голос, который мог показаться приглушённым и тихим, прозвучал слишком громко.

— Мэй, — неожиданно позвала её старушка Микото, и Мэй больше удивилась, чем испугалась.

Прислушавшись, она нервно покрутила головой по сторонам, выискивая источник звука. Наконец, её взгляд остановился на хижине. Будто почувствовав её внимание, голос вновь зашелестел:

— Милая, пожалуйста, помоги мне.

Ладони вспотели от напряжения, и Мэй уже хотела сделать шаг навстречу голосу, но вовремя остановилась. В сердце начало закрадываться сомнение, а тело вновь пробило мелкой дрожью, но уже не от боли.

— Бабушка Микото? — сказала она сипло.

— Мэй, открой дверь, — вновь заговорила Микото, прогремев властно и требовательно, несвойственно для пожилой соседки. — Я не могу больше ждать… — И всё вокруг вмиг сделалось безмерно пугающим и жутким. — Помоги… — нестерпимо добавила, вмиг смягчившись, но на Мэй это не подействовало.

Она громко сглотнула ком в горле, сразу всё осознав, и сердце её похолодело от ужаса. По ту сторону двери, в хижине, явно сидела не старушка Микото, и это пугало её больше всего на свете. Нечто пыталось соблазнить её, заставить отворить дверь и выпустить на свободу. Но что будет с ней, когда она покорно исполнит прихоть?

— Нет, — низменно пролепетала она, сделав шаг назад, ощутив, как горячо и громко билось сердце.

Всё тело кричало об опасности, вопило и просило броситься прочь — подальше от злополучного места. Голос пугающе стих, вновь окунув её с головой в звонкую тишину, где каждая секунда с громом тянулась вечностью. Тошнота комом подступила к её горлу, и Мэй зажала рот руками, когда существо вновь заговорило.

— Очень зря, — существо тихо зарычало. — Непослушная, какая непослушная, — продолжило оно, и голос начал приобретать безобразные, злобные ноты, в которых не осталось привычной доброты Микото. — Плохо, очень плохо! — Мэй не выдержала и развернулась к хижине спиной, и нечто по ту сторону отчаянно и громко заскреблось. — Скоро, совсем скоро, всё случится, наивная девчонка! — залепетал нечеловеческий голос, а потом разразился хохотом, срываясь и завывая, переходя на нечто демоническое, проникающее в самое сердце.

«Это всего лишь ночной кошмар!» — кричал разум Мэй.

Оставаться здесь дальше ей не хотелось. Не желая испытывать судьбу, Мэй, не оборачиваясь, смело зашагала вперёд. Не хотелось дожидаться того часа, когда зло из хижины выбралось бы на свободу, встретившись с ней лицом к лицу. Шаг перешёл на бег, и она рванула, не пожалев себя и сил. Подальше от этой хижины, существа, кошмара, которые колючим холодом дышали в спину. Она бежала, не оборачиваясь, до тех пор, пока простор голых земель не уступил беспросветной тьме. Настолько глубокой и всепоглощающей, что не было видно ни ног, ни рук. Очнувшись словно от долгого сна, она растерянно оглянулась. Хотя оглядываться было не на что. Куда ни посмотри, везде одна чернота: ни силуэтов, ни очертаний пейзажа.

Часть 5 «Дневник и трое из ларца»

Молчание длилось с минуту, и Мэй слишком хорошо понимала, что оно означало. Старушка Микото неодобрительно захрипела и покачала головой, с подозрением взглянув на лицо Мэй. С каждой секундой она становилась всё серьёзнее и вдумчивее, угрюмо топая ножкой. Мэй, разумеется, восприняла её недовольное молчание как мимолётное отступление на поле битвы, поэтому, не дав ей ни шанса собраться с мыслями, уверенно и горячо затараторила:

— Мама всегда меня любила. Я уверена, что она бы никогда не захотела навредить мне. — В ласковом, успокаивающем жесте она накрыла сухую ладонь Микото; та недовольно зафыркала, сопротивляясь её чарам, и резко отвернулась. — Прочтёшь мне дневник? Пожалуйста.

Её слова постепенно согрели Микото, и её старушечье сердце оттаяло. Она всё ещё сомневалась и подозревала, чем могла обернуться история с её добродушием и любопытством Мэй. Но эфемерное чувство власти помогало ей держать ситуацию под контролем, ведь старушка могла в любой момент захлопнуть подозрительные рукописи, запрятав их в самый дальний угол, куда Мэй не смогла бы дотянуться.

Мэй спрятала победоносную улыбку на дне сердца, когда соседка ещё пару раз выразительно шмыгнула носом, низко засопела и закряхтела, показывая, кто был самым главным в доме. Какой сердитый цветочек: всё трясла своей кудрявой головой туда и сюда, шипела, но всё-таки отказать Мэй не смогла.

Соседка вновь неторопливо, но уже более взволнованно, зашелестела страницами дневника.

— Хорошо, но я в любой момент прервусь, если там будет что-то такое и эдакое! — сказала она, но они обе уже поняли, что «что-то такое и эдакое» уже началось. Мэй нетерпеливо заёрзала на стуле, спрятав в душе волнительные и боязливые чувства.

Старушка вновь продолжила читать, иногда отрываясь и смотря на Мэй.

«Благослвение и проклятие тянутся по праву крови — от матери к дочери. Каждая дочь рано или поздно разродится и выполнит обязательство перед родом и Матерью. Обнажая душу перед Матерью, не пытайся обхитрить её. С почестью принимай дары и наказания. А, если уж и рискнула бросить вызов судьбе, то будь готова к последствиям. Делай выбор с умом — от этого зависит вся твоя дальнейшая жизнь».

«Мать любит играть, и ты можешь воспользоваться этим. Помни, что она играет нечестно и сделает всё, чтобы получить желаемое. Многие наши предшественницы пали от её ярости. Она обожает переплетать чужие жизни своими цепкими, паучьими лапами, давая эфемерное чувство свободы. Не ведись на это, Мать никогда о тебе не забудет. Она слишком голодна, чтобы отпустить тебя и всех нас на свободу».

«Одной из наших женщин удалось избежать кары, вступив в игру и отказавшись от блага. Жизнь её легче от этого не стала — хоть та и спасла свою душу, она обрекла себя на пожизненные одиночество и бега. Несмотря на попытки Матери помешать, наша предшественница оставила после себя клочки надежды, которые я хочу передать своим потомкам. Единственный способ избежать ритуала — не поддаться соблазну, отказаться от даров и никогда ими не пользоваться. И это тяжелее всего, ведь Мать может залезть в самые тёмные, потайные уголки твоей души. Она всегда знает, чего ты хочешь, и готова это дать, спрятав под ликом бескорыстия. Запомни — у всего есть цена. Чем больше ты просишь у Матери, тем сильнее придётся расплачиваться».

«Дары и наказания с каждым поколением слабеют. Рано или поздно, они иссякнут. Но Мать не допустит этого. Ни за что и никогда не открывай двери. А если открыла — не верь кому-либо. Избегай существ, сотканных из дыма, паутины и снега».

«Как бы мне хотелось, чтобы всё завершилось на мне, и как горько понимать, что это лишь мечта — я слишком слаба, чтобы в одиночку противостоять этому злу…»

Рассказ резко оборвался с тихим вздохом Микото, и Мэй зябко поёжилась.

— Что случилось? Почему ты остановилась?

— Не могу понять, что написано, милая, — ответила Микото, и Мэй отчётливо поняла по голосу, что та не врала ей. — Всё смазано. — И вновь зашелестели страницы, но уже более встревоженно и рвано.

Маленькая догадка кольнула сознание Мэй, и она досадливо сжала губы в тонкую полоску. За год до того, как горе постучалось в её жизнь, в период обильных дождей спонтанно происходили маленькие катастрофы: то любимый персиковый зонтик сломался у самого дома, то проезжий автомобиль со свистом обрызгал её из грязной лужи, то дом пришлось спасать от неожиданного потопа. Из-за последнего пострадали многие рукописные книги, большие и маленькие картины, старенькие плёночные снимки.

Суматоха и паника взвинтили её беспокойную голову, и она могла упустить из поля зрения нечто менее важное на тот момент, как, например, дневник мамы.

— Совсем ничего не видно? — решила вновь уточнить Мэй.

— Мне жаль, дорогая, — сказала старушка.

Тягостное чувство разочарования волной хлынуло в сердце, а вместе с ним пришло и облегчение, которое Мэй никак не могла объяснить словами.

— Ладно, ничего не поделать… Спасибо.

— Родненькая, эти записи… — Микото не унималась. — Точно всё хорошо?

Мэй открыла рот и резко замотала головой.

— Конечно! Моя мама была той ещё сказочницей! Не верю я во все эти глупости. Ну, чего ты, цветочек… Всё в порядке, правда.

Мэй тихо усмехнулась, изо всех сил пытаясь изобразить безмятежность. Ведь она не могла признаться, что эти странные, противоречивые записи в дневнике не на шутку встревожили её сердце.

— Хорошо, — сказала старушка. — А ещё! — она понизила голос. — Я не цветочек!

Вскоре старушка Микото покинула её дом. Мэй ещё долго оставалась в смятении, лихорадочно ощупывая кончиками пальцев знакомый до дрожи почерк матери. Записи в дневнике стремительно неслись, кривые строки плясали по бумаге, словно её мать куда-то спешила, торопилась изо всех сил и боялась не успеть. Пугающие размышления напоминали отголоски сказочных фантазий, которым не суждено было сбыться. Несмотря на все предостережения и сказания, которые Мэй жадно впитала из уст матери, в подобные небылицы верилось с трудом. Ни она, ни кто-либо другой никогда не узнает, что это было на самом деле: чья-то таинственная история, окутанная мраком и многолетней паутиной, давно забытая сказка. Или, возможно, основа для чего-то иного. Всеми силами Мэй пыталась оправдать происходящее и искала ему отговорки.