Собери меня из пепла

Пролог

- Давай ещё разок, Дубровкина. Ну же! Господи, да что же это, а? За что в мою смену такое наказание?! МарьВанна, как назло, ушла раньше… Ну же, девка, пробуй ещё, пробуй! Задохнётся же! Понимаешь? Эй, ты чего?! Дубровкина! Не смей закрывать глаза! Смотри на меня!
Перепуганный голос бьётся в уши, отражается о выкрашенные белой краской стены и возвращается назад, тормоша угасающее сознание и не давая провалиться в темноту.

Но мне почти нет до него дела. Я так устала.. Не могу больше бороться, не могу совладать с непослушным телом и только мысль о ребенке поддерживает на плаву.
Из соседней палаты доносится женский вымученный стон и сразу же - крик ребенка. Я через силу улыбаюсь. Маринка, значит, все, родила свою дочку.

Грохочет решетка металлической двери - санитарка бежит к Маринке. Ругается, громко молится, опять ругается.
Маринка молчит, ребенок плачет, я скручиваюсь от невозможной боли и тоже плачу.

- Господи! Господи! Всецарица милостивая! Как же так, а? Как же так..

Теперь санитарка у меня. Тормошит, заставляет открыть глаза, щупает живот, давит. И ругается.
Зло, отчаянно, перемежая крепкие слова с молитвами.

Мир вокруг угасает, остаётся только ее голос в океане боли, где меня топит много часов подряд, и я тоже хочу взмолиться - "Господи, ну прекрати уже мои страдания, сжалься надо мною, грешницей".

Последняя судорога и, наконец, покой.
Боль прошла, слезы облегчения рекой, в голове туман.
И тишина…
Неестественная тишина. Неживая… Словно я одна…

С трудом открываю глаза.

Санитарка, белая, как стена, возле которой она бессильно сидит, молча утирает слезы.

- Тёть Люд.. - Язык не слушается, во рту сухо. - Кто у меня? Сын? Дочь? Дочь должна быть...Покажите..

Санитарочка шумно втягивает воздух, машет рукой, прячет лицо и рушит мой мир до основания.

- Никого у тебя, Дубровкина. Не задышала..

После слов пожилой санитарки я сама не могу сделать вдох и только моргаю в спину теть Люды, единственного свидетеля моей беды и моих напрасных страданий.

Все зря.. Все пустое.. Все.. Все.. Все.

Перед гаснущим взглядом появляется решетка - теть Люда закрывает дверь. Неловко, полубоком, чтобы я не видела металлический таз в ее руках. И я не вижу, но точно знаю, что она от меня прячет.

Тошнит. Трясет. Выворачивает от боли. Не физической, нет. От внутреннего безнадежного воя в груди.

Темно.

Бесконечно долго темно и холодно.

Пусто.

Пусто внутри тела, пусто в голове, пусто в казенной белой комнате.

Мыслей почти нет, одни обрывки отчаяния и неверия. Так не должно быть! Единственное светлое, что поддерживало меня в эти долгие месяцы не могло уйти.

Это ошибка. Да, точно - ошибка! Как я сразу не поняла? Пожилая санитарка просто напутала! Она же не врач,что она может понимать в этом? А я мать, и я чувствую — она ошиблась.
Пустота, наполненная сумасшедшей надеждой, вдруг, оказывается не пустой, а тишина не тихой.

Я слышу звук капель из неплотно прикрученного рукомойника. Слышу ночные звуки с улицы. Где-то далеко хлопает дверь, скрипят колеса каталки, это уже рядом, в коридоре.
Несколько минут просто лежу, прислушиваюсь, пытаюсь сложить звуки в единую картину, узнать что происходит.

Ничего не понимаю, зато слышу, как начинает плакать ребенок, и в груди печет от отчаянного мяукающего рыдания.

Маленькая моя.. Девочка родная.. Куда же тебя спрятали? Зачем забрали от меня?
Морщусь от кусачей боли, но сажусь, а потом и сползаю босыми ногами на холодный плиточный пол.

Каждый шаг пытка. Я жалкая развалина, трясущаяся и держащаяся за стены. По ощущениям я почти мертва, но ребенок плачет, и жалобный зов одинокого человечка меня воскрешает и толкает вперёд.

Шаг. Ещё шаг. Решетка обжигает бездушным холодом пальцы, но я не замечаю этого. Главное - открыто. Санитарка пренебрегла всеми строгими тюремными инструкциями и не заперла дверь.

Выхожу из палаты. Противно моргает дальняя лампа, коридор плохо просматривается, но я вижу удаляющуюся спину санитарки. Она толкает перед собой каталку, на ней лежит что-то накрытое простыней.

Холодно. Сквозняк кусает босые ноги, ступни леденеют. Но я упорно иду на крик ребенка.
Решетка соседней палаты полностью распахнута, словно ждёт меня. Приглашает скорее зайти.

И я захожу.

Не смотрю по сторонам, не вижу ничего, кроме небольшого высокого столика на котором под лампой обиженно надрывается моя крошка.

- Девочка моя.. - Щемящая нежность заливает болящее сердце, заполняет пустоту теплом, согревает и толкает к ребенку. - Иди ко мне, родная..

Без страха беру плотно спеленутый белый кулёк на руки, сажусь на кушетку, подогнув под себя одну ногу, и прижимаю малышку к себе.

Она успокаивается и прикрывает глазки, но двигает губами - ищет грудь.

Материнское умиление захлестывает до макушки, в груди тяжелеет. Проголодалась моя девочка. Ничего.. Сейчас.. Мама рядом.
Стягиваю с плеча лямку безразмерной сорочки, устраиваю дочь у груди удобнее и прикрываю глаза.
В голове крутится колыбельная, и я начинаю негромко напевать.

- Дубровкина?!

Нехотя открываю глаза и смотрю на растерянную санитарку.

Она взволнована. Хмурится, трёт лицо руками, нервно дёргает головой, а потом спрашивает:

- Ты чего здесь, Настась?

О как! Строгий медработник помнит мое имя. А в родах все по фамилии звала.

- Кормлю. - Поясняю очевидное женщине и с любовью касаюсь крохотной щечки. Потом, внезапно, смутно вспоминаю роды и строго спрашиваю: - Вы зачем меня обманули, теть Люд? Я же чуть не умерла, когда вы сказали - не задышала.

Малышка в подтверждение моих слов выпускает грудь, шумно вздыхает и сразу крепко засыпает, чем снова вызывает волну умиления.

- Девочка моя.. - Целую дочку в лобик, дышу нежным молочным запахом, опять целую. - А знаешь что? Будешь у меня Алиской. Точно! Алиса Дубровкина. Как вам, теть Люд? Звучит же, правда?

Глава 1

С Наткой мы дружили так давно, что сразу и не вспомнишь, когда именно началось наше приятельство. Кажется, я ее знала всю жизнь или даже дольше, что вполне укладывалось в Наташкину теорию о перерождении душ и всяких кармических штуках.
Увлечение астрологией, эзотерикой и некоторыми аспектами буддизма настигло ее в подростковом возрасте и больше не отпускало, но познакомились мы гораздо раньше — на торжественной линейке в первом классе, куда нас привели родители.
Я, правда, этого события совсем не помню, как и сам первый год обучения в языковой гимназии номер один, зато никогда не забуду день, который мы с Наткой считали стартом нашей дружбы.

Июнь, летние каникулы после первого класса.
Мы с Наткой после прочтения поразившего наши умы детского детектива решили поиграть в сыщиков и устроить слежку за Наташкиным старшим братом — Денисом. Он уже закончил третий класс и считал себя крутым взрослым мужиком, которому совсем не улыбалось возиться с мелюзгой, то есть — с нами, а мы, естественно, таким положением дел были недовольны и одним прекрасным ясным днем, дождавшись когда Динька отправится по своим взрослым делам, пристроились следом, и короткими перебежками, соблюдая все правила конспирации, начали слежку.

Обтерев спинами все столбы и деревья, бесконечно шикая друг на друга и переползая на карачках открытые места, мы добились-таки своего и выследили, куда уходит гулять заносчивый Денис.

Наткин брат привел нас на самую настоящую заброшку.
Я знала это место. Пару раз мы проходили с отцом мимо, и он рассказывал, что здесь раньше был гараж предприятия, где ремонтировали машины.
Позже построили новый гараж, а этот пришел в запустение и своим нежилым видом притягивал к себе соответствующий контингент - мужиков, которым негде выпить, парочки, ищущие уединения и, конечно, вечных бунтарей — подростков.
Последних особенно притягивала крыша двухэтажного кирпичного здания, где они сидели, свесив ноги вниз, пели песни и казались мне недосягаемо взрослыми.
Но сейчас по случаю раннего часа заброшка предстала перед нами безлюдной, что не удивительно — основной движ здесь начнется ближе к вечеру.

Денис ухватился руками за ветку дерева, закинул ногу на перекладину забора из металлических прутьев с острыми вершинами-пиками, подтянулся, встал обеими ногами на забор и ловко залез на крышу здания, оставив нас стоять внизу с раскрытыми ртами.
Через некоторое время Наткин брат тем же путем спустился назад, и мы с его сестрой чудом успели спрятаться, юркнув в открытый дверной проем гаража.
Внутри было темно и страшно, противно воняло, и никакого желания находиться там не вызывало.
А вот крыша манила наши детские сердца и, после недолгого совещания, мы с Наткой приняли решение — надо лезть.

И у нас получилось. Не так легко, как у Дениса, но получилось.
От счастья и осознания своей взрослости мы долго бегали кругами по плоской крыше, а потом уселись на край, свесили ноги вниз и начали во весь голос орать песни, мечтая, что кто-нибудь пройдет мимо и заметит нас, таких смелых и ловких.

Никто не прошел, песни мы все, какие знали, перепели по кругу несколько раз, и, наконец, заскучали.

- Бабушка кисель с утра сварила, — некстати вспомнила Натка, и нам сразу очень захотелось ягодного киселя.

Не сговариваясь, поднялись и собрались спускаться, но с ужасом поняли, что забраться наверх было гораздо легче.
Страшно было решиться шагнуть над бездной на забор, а путь с металлической конструкции вниз и вовсе был непонятен и не виден.

- Насть, ты не помнишь, как мы сюда залезли? — Наткин голос задрожал, я же не стеснялась — дрожала вся, с ног до головы.

- Вот так, — показала рукой. — Сначала сюда, потом туда. Здесь схватиться, там подтянуться.

- Можешь показать? — Натка смотрела на меня с такой надеждой, что я почувствовала себя обязанной сделать это.

И я попыталась, но у меня не получилось, да ещё и ободрала коленку о грубое покрытие крыши, когда на трясущихся ногах переползла обратно к Натке.

Она тоже попробовала, но ее потуги закончились даже хуже — Наташа распорола кожу ниже коленки об острый штырь, и, когда с ревом забралась ко мне, засадила осколок бутылки в ладошку.

Заплаканных, голодных и перепуганных нас нашел и снял с крыши сторож предприятия, но легче нам от этого не стало. Сердитый мужчина позвонил на работу моему отцу и Наткиной маме, и, как мы не умоляли, не отпустил, пока за нами не пришли.

Мне кажется, именно тогда теть Марина и невзлюбила меня, решив, что именно я подбила Натку на это предприятие.
Денис, которого нам пришлось заложить родителям, чтобы оправдать свое присутствие в опасном месте, тоже разозлился, и опять почему-то на меня.

А на следующий день нас всех отправили вместе с бабушкой Натки и Диньки на их дачу, чтобы мы были под присмотром и никуда больше не залезли пока родители в поте лица зарабатывали деньги.

Так началась наша совместная дружба и наша история.

*****

На даче у баб Нины было замечательно.

С обиженным Динькой мы помирились на следующий день, и … и зря родители думали, что деревенская жизнь безопаснее городской.
Под предводительством старшего брата Натки мы за лето облазили все окрестности, покорили все мал-мальски заметные вершины, прочесали ближний лес и, о ужас, болото.

Сами бы мы с Наткой ни за что бы не ушли дальше улицы, где стоял дачный дом семейства Осининых, но с нами был смелый Денис, открывший нам целый мир, и следовать за ним было интересно и совсем не страшно.

Родители Натки и Диньки приезжали на каждые выходные, иногда заскакивали по очереди среди недели и, конечно, по праздникам.
Мой отец наведывался в уютный бревенчатый дом на тенистой улочке реже и никогда не оставался с ночёвкой.

- Не удобно, - объяснял он, чем очень расстраивал меня, но баб Нина всегда становилась на его сторону и отвлекала меня малиновым пирогом, а после заводила непонятные разговоры о том, что папка мой ещё молодой, и, вообще, герой, что после смерти жены не скинул ребенка, а тащит один.

Глава 2

Натке я ничего не сказала, но она и сама заметила изменения в моем поведении.

- Настька, ты не влюбилась случайно?

Вопрос подруги застал врасплох — от неожиданности и смущения я вздрогнула и чуть не выронила книгу, которую выбрала в библиотеке Осининых, чтобы полистать, пока Натка собирается на нашу традиционную вечернюю прогулку по району.

- Ой, а кто у нас так покраснел? Точно — влюбилась! Ну-ка колись, кто он?

- Да это так.. ничего серьезного.. Понравился парень один.. - Слишком поздно я поняла, что нужно было заранее придумать правдоподобную легенду для подруги.

- Наконец-то! А я уже испереживалась вся — такая красотка девкой помрёт.

Натка заплясала дурной козой по комнате, а потом всерьез взялась за расспросы к которым я была не готова. Изворачиваться пришлось на ходу.

- Как ни посмотрю на тебя — то в окно пялишься, то улыбаешься чему-то и не слышишь меня, вся в себе. Точно, думаю, дело — швах, пропала моя Настька, влюбилась. Давай рассказывай скорее, я ж умру от любопытства. Кто он? Из наших, со школы?

- Да нечего рассказывать, - я приложила ладонь к пылающему лбу, пощупала горячие щеки и со вздохом начала сочинять: - Нет, он в институте учится. Я к отцу на кафедру пришла, а там он.. Красивый такой, глаза добрые..

- Глаза, - хмыкнула подруга, - Ты про остальное расскажи, как он вообще?

- Остальное тоже доброе, - вошла во вкус вранья я, и начала описывать внешность Дениса. - Высокий, под два метра, плечи широкие, сам спортивный весь такой, но не качок. Знаешь, иногда смотришь на парня и понимаешь, что силы в нем больше, чем кажется. Любого гопника скрутит на раз-два.

- Но глаза при этом добрые, - смеясь, вставила Натка, а я согласилась:

- Добрые.

- Настьк, ты так описываешь, что я сама почти влюбилась. Да шутка-шутка, не смотри так, у меня ж Димка есть.

В общем, пристала Наташа с распросами всерьез, потом засыпала советами и поучениями, а мне деваться некуда - пришлось слушать, но к этому я давно привыкла и даже находила плюсы в Наткиной болтовне. Она ж у нас практик в любовных вопросах, а я начинающий теоретик, витающий в розовых облаках первой любви.

Нежной любовью своей маяться мне пришлось почти год — Денис не приехал на новогодние праздники, предпочтя провести каникулы после первого семестра на горнолыжном курорте с друзьями.

Я, конечно, расстроилась, особенно когда увидела его фотки в соцсети, и на каждом изображении он был с одной или несколькими девушками.

"Мои любимые одногруппницы" подписал он, а я познакомилась с разрушительным приступом ревности и постоянно подогревала его, возвращаясь к снимкам вновь и вновь.
Анализировала, бесконечно разглядывала и делала выводы, вызывающие негодование в глубине души — слишком счастливым и свободным Денис выглядел на фото.

А как же я? Жду его, вспоминаю наш первый поцелуй и даже фантазирую немного на тему продолжения, а он с девушками отдыхает..
Правда, долго сердиться на Дениса у меня тогда не получилось. Стоило ему прислать короткое сообщение "Как дела? Как настроение?", и мое сердце вновь пустилось вскачь. Помнит! Не забыл меня! Значит.. тоже любит?

Когда я выложила свои мысли Натке, соврав, что парня, уехавшего в столицу, верно ждёт моя дальняя родственница по мачехе, подруга покрутила пальцем у виска.

- Совсем девка поехала! Да ни один парень не будет жить монахом на воле, даже если до этого всерьез встречался с девушкой. А у твоей троюродной сестры что? Пара слов с его стороны и никаких перспектив для нее. Так и передай ей — тетя Наташа советует выбросить дурь из головы и поскорее найти себе реального парня. Я в этом кое-что понимаю, ты знаешь.

Сказать, что Наткины слова меня расстроили — это ничего не сказать. Умом я понимала, что она права, и Денис попросил ждать его просто так, под влиянием момента и веселого угара, но глупое сердце, впервые познавшее любовь, все равно надеялось и замирало при каждом упоминании имени брата Наткой.

Денис вернулся домой в первых числах июля, и, увидев его, я забыла, как дышать.

За год он сильно изменился, раскачался, как заметила Натка. Мало того, что стал выше и ещё больше раздался в плечах, но и внутренне преобразился. Повзрослел, заматерел, набрал мужества — любое из этих определений ему подходило.

Но, к слову, мы с Натахой тоже на месте этот год не сидели.

- Девчонки, вот это вы вымахали, - присвистнул Денис, увидев нас с Наткой "при параде". - Страшно вас отпускать одних.

- Поехали с нами, - несмело предложила я, и отвернулась от недовольной Натки, которой совсем не улыбалось идти на вечеринку вместе со старшим братом.

А он взял и согласился, чем вызвал бурю в моей душе и обещание скорой расправы в глазах Натки.

Вечеринка проходила на открытой веранде молодежного ресторанчика у реки. Мы уже раз пробирались с Наткой в это место, нагло исправив в ксерокопиях своих паспортов год рождения на больший, но тогда я чувствовала себя почти преступницей и каждую секунду боялась быть раскрытой. Сейчас же рядом был Денис, и я изо всех сил храбрилась и делала вид завсегдатая подобных мероприятий.

Группа длинноволосых парней в черных футболках с черепами азартно заводила публику с небольшой сцены, разноцветные шарики иллюминации подмигивали со столбов и перил ограждения, с реки приятно тянуло свежестью.

Натка, едва мы вошли, с визгом бросилась к знакомым в толпе, Дениса тоже окликнули, и я осталась одна.
Правда, ненадолго - через пару минут и у меня нашлась компания — подошёл знакомый парень из нашей же школы, но на год старше; заговорил, а я с облегчением ухватилась за возможность поболтать и побродить с ним по террасе-палубе.

Гости тусовки постепенно расслабились, градус веселья повысился, возле сцены начались танцы, и Павел увлек меня в группу двигающихся в такт музыке людей, где через короткое время нас нашел Денис и не очень вежливо отстранил парня от растерянной меня.

Глава 3

Если бы память можно было выделить курсором мышки и удалить одним нажатием клавиши, я бы так и поступила, в этом сомнений нет.
Но эта функция, к сожалению, человеческому организму недоступна, и события следующих двух месяцев навсегда останутся со мной.

Перегруженный разум все же старался облегчить душевные страдания и сделал все, что мог — погрузил меня в бесчувственный кокон, накачал гормоном безразличия, если такой, конечно, есть, по самую макушку, и только изредка позволял настоящей живой мне выглядывать наружу сквозь глаза-окна.
Увиденное не радовало и лишь добавляло боли, поэтому я тут же пряталась назад в свой кокон, за стены мрачного отупения и апатии, смиренно оставляя физическую оболочку присутствовать там, где я не хотела быть.

Дни, проведенные в больнице, я запомнила хуже всего, они будто размылись дождем скорбных слез и неверия. Я оплакивала свою подругу и до трясущихся рук переживала за Дениса. За словами врача "он лечится этажом выше" скрывалось страшное — Денис с тяжёлой черепно-мозговой травмой находился в коме в реанимации.
Ко мне постоянно кто-то приходил, люди в форме опрашивали меня десятки раз, и я отвечала, мыслями при этом находясь далеко от белой палаты.

Осознание собственной вины придавило бетонной плитой намертво. Особенно тяжело приходилось, когда из-за двери начинали доносится крики и проклятия теть Марины в мой адрес. В палату ее не пускал дежуривший у входа полицейский, но ей не требовалось личного присутствия, чтобы донести до меня то, что она хотела сказать.

Она могла бы и не кричать, я и так осознавала свою вину.

Если бы я не поехала на ту вечеринку…

Если бы лучше следила за Денисом…

Если бы не взяла из рук Натки бокал..

Если бы не утаила от теть Марины состояние ее детей…

Если бы настояла на ночевке или хотя бы такси…

Если бы не села за руль…

Как много "если" и как важно каждое из них…

Но история не терпит сослагательного склонения, все УЖЕ случилось и мне теперь с этим предстоит жить. А вот как это делать, я не знаю, весь мой мир рухнул, я и сама умерла в той аварии, но почему-то продолжаю дышать, ходить, видеть…

Итоговое судебное заседание я тоже проспала в своем защитном коконе.
Испуганная внутренняя девочка отважилась выглянуть из укрытия лишь в самом конце, чтобы услышать страшное:

- Признать виновной по статье двести шестьдесят четвертой и назначить наказание в виде ограничения свободы сроком три года десять месяцев с отбыванием срока в исправительной колонии общего режима.

Судья бесстрастно зачитывала сухие строчки приговора, а моя умирающая душа медленно покрывалась коркой льда и вымораживала бесчувственное тело до состояния льдины в безмолвной арктической пустыне.

Этот лёд прочно угнездился внутри и не покидал меня всю дорогу до места, где мне предстояло провести следующие четыре года, и после, уже среди несчастных женщин, одетых в одинаковую серую одежду, он тоже и не думал таять.

Я ходила, что-то ела, училась шить на машинке и даже отвечала, если кому-то приходило в голову со мной поговорить, но не чувствовала ничего и отказывалась верить, что происходящее реально.

Мне все время казалось, что я вот-вот проснусь вся мокрая от холодного пота и от слез, мы обсудим с Денисом и Наткой мой жутко реалистичный затянувшийся кошмар, и все вернётся на круги своя, но проходил день за днём, а страшный сон все никак не заканчивался.

Лёд дал трещину в конце сентября.
Прошел почти месяц с тех пор, как казенные стены колонии поглотили меня, и даже успели переварить, вылепив из некогда жизнерадостной девушки безмолвное смиренное существо.

Я, как всегда, проснулась по сигналу, безропотно поднялась и, вдруг, почувствовала сильный приступ тошноты.

- Ого, Дубровкина, вот это тебя крутит! - присвистнула старшая по казарме Оля Мелех, ставшая свидетельницей моих страданий над унитазом. - Слышь, малая, а ты у нас не того…? Не залетела, часом?

Я, задыхаясь от спазмов в желудке, отрицательно покрутила головой, а Мелех скептически скривила уголок рта и, перед тем как выйти из санузла, бросила:

- Ты к медичке-то загляни на днях, сдается мне, сюрприз будет.

Тогда я не приняла слова Ольги всерьез, списала тошноту на отравление, хотя чем в тюремной столовой можно отравиться? Супы да каши всем из одних кастрюль раздают и никто кроме меня с унитазом не обнимается.

Правда, на следующий день я услышала похожие звуки в туалете и, заглянув в санузел, увидела молодую девушку, мою ровесницу, умывающуюся холодной водой и тяжело вздыхающую, почти плачущую.
Кажется, ее звали Мариной, мы с ней попали сюда одновременно. Я ее постоянно видела в столовой и в швейном цеху, но общаться нам ранее не доводилось.

- Ты тоже отравилась? - неизвестно чему обрадовалась я, втайне надеясь, что вот оно — доказательство, не одна я такая со слабым желудком.

Значит, всё-таки дело в некачественной пище, а не в предположении Ольги, от которого мне до сих пор не по себе.

Девушка выключила воду, протёрла лицо влажными руками и повернулась ко мне, спиной облокачиваясь о старый эмалированный умывальник, а я отметила, какая она молодая и красивая, просто куколка с гладкой кожей, ровными белыми зубами и огромными серыми глазами.
Правда, измученная, но тут все новенькие первоходки такие, включая меня.

Девушка смотрела прямо и так печально, что даже моему заледеневшему сердцу стало не по себе, а ещё я поняла, что Марина не горит желанием общаться.
Не удивительно, я и сама такая же, поэтому, больше ничего не спрашивая, прошла к рукомойнику и подставила ладони под ледяную воду.

Шум воды заглушил посторонние звуки, отрезал от внешнего мира, и я привычно погрузилась во внутренние переживания, подумав, что девушка ушла. Тем неожиданнее ее слова ударили в спину нескрываемой горечью и болью:

- Нет, это не отравление. Я беременна.

*****

Эффект от ее слов я не берусь определить одним словом. Слишком много всего сплелось для меня в тот миг.

Глава 4

А на следующий день началась наша с Алиской новая жизнь.

С первой же минуты меня захватила всепоглощающая любовь и нежность к дочери, да такая, от которой в груди болело при попытке отвести взгляд от маленького и немного отекшего личика.

Я не выпускала из рук свой драгоценный кулёк и не могла отлучиться даже в душ и туалет. Завтракала тоже с Алиской на руках, словно боялась, что она исчезнет, испарится, если ее положить в кроватку. Санитарке, сменившей утром теть Люду пришлось прикрикнуть на меня, чтобы привести в чувство.

Особенно дорого для меня было внешнее сходство дочери с ее отцом.
Я-то сама белокожая блондинка, а Алиска получилась смугленькой и темноволосой, вся в Дениса, о котором я по-прежнему не слышала ничего нового.
Не знала я и о том, что именно случилось с Мариной в родах. Вернее, — знала, несчастье с ней, и с ребенком ее, но объяснять мне, конечно, никто ничего не стал, а я, каюсь, не решилась углубляться в эту тему.

Мое тело устало от беременности и тяжёлых родов, кровь кипела от материнских гормонов и в голове умещалось мало мыслей. Все вытеснила тревога за дочь и новые заботы.

Когда спустя два дня появилась свободная минутка, я попыталась проанализировать, почему так вышло, что я не могу ни на секунду отпустить от себя ребенка. В памяти всплыло неприятное теть Людино "не задышала" и последующее нахождение мною Алиски в другой палате. Не нужно быть великим математиком, чтобы сложить два плюс два. Санитарка хотела забрать у меня дочь!

В голове тут же замелькали обрывки новостных страшилок про продажу новорожденных богатым приемным родителям, и я, ужаснувшись, решила больше не развивать эту тему и, вообще, поменьше думать о плохом. Но я хотя бы разобралась с корнями своего нежелания выпускать Алису из рук, и начала потихоньку работать с этой проблемой — приучала себя оставлять малышку в кроватке хотя бы в те дни, когда напугавшей меня санитарки не было на службе.

В палате лазарета мы с Алиской пробыли пять суток, а затем нас перевели в дом совместного пребывания.

Да, был в колонии и такой. В самом центре, окружённый дополнительным забором и утопающий в зелени, спрятался наш новый с Алиской домик. Двухэтажный, оштукатуренный и окрашенный светло-желтой краской, он походил на обычный старый районный садик, которых в любом городишке достаточно.

В этом доме жили рождённые в колонии детишки до трёх лет, были здесь и десять комнат совместного пребывания. Всем новоиспеченным мамочкам позволялось пожить две-три недели с ребенком, а после, извините, возвращайтесь в казарму и приходите только на кормление. Шесть раз в день по двадцать минут. Именно столько времени отмеряли кормящим мамам на посещение малышей возрастом до шести месяцев.

Возможность остаться с ребенком в доме на срок дольше положенного нужно было заслужить. Хорошим поведением, соблюдением режима дома, помощью нянечкам, и крайне желательно дополнительно иметь рекомендации от начальства.
Главным шоком для меня стало то, что многие женщины не хотели жить с детьми. Некоторые даже не пользовались положенными двумя неделями совместного пребывания с новорожденными. Мамам было интереснее в казармах с подружками, чем наедине с младенцами.

Небольшой процент составляли те, кто вроде бы и не против жить в доме с детьми, но не согласных при этом соблюдать режим, и таких мам быстро выселяли обратно в казармы.
Этим и объяснила мне тишину на втором этаже круглолицая нянечка.

- Давай сюда, в четвертую. Из третьей сегодня Иванову выселили, из первой и второй вчера двоих выгнали. Не успели ещё прибрать. Всю компашку Наталья Петровна разогнала, а то устроили тут! И ты, Дубровкина, запомни накрепко — увидят с сигаретой — одно предупреждение. Ещё раз засекут — выселение. У нас тут строго, нечего детей дымом травить.

- Я не курю, - я остановилась посередине крошечной комнаты и осмотрелась. Это не заняло много времени. Узкая панцирная односпальная кровать, маленькая металлическая детская кроватка, столик для пеленания, прикроватная тумбочка и стул, вот и все убранство нашего с Алисой жилища.

Няня Валя скептически двинула подбородком, и этим жестом выразила полное свое недоверие к моим словам, которое меня совершенно не задело.

Месяцы, проведенные в колонии, закалили, заставили посмотреть суровой правде в глаза — никому здесь нет до меня дела, а ещё — никто не обязан верить мне на слово. Я одна из огромной безликой массы осужденных женщин, и ни врачи, ни воспитатели, ни конвоиры не должны разбираться в моих проблемах и вникать в душевные переживания.

Няня, не поворачивая головы, дежурно проинструктировала насчёт режима, показала общий на все комнаты второго этажа санузел, где нам с Алисой предстояло мыться, и ушла, предоставив нам возможность самостоятельно осмотреться и отдохнуть.
Первым делом я устроила дочь в кроватке, затем, оставив дверь в комнату приоткрытой, сбегала в санузел, где быстро ополоснула лицо и вымыла руки с мылом, а после долго сидела на кровати и смотрела на спящую кроху, позволяя себе немного потосковать о прошлом.

Сильно погружаться в переживания я не могла себе позволить, — волновалась за молоко, — но и совсем не думать о том, как бы все сложилось, не будь той роковой поездки, у меня не получалось.
Размышляла я о том, какой бы классный, весёлый и любящий отец получился из Дениса, и какой роскошный дед из моего отца, так и не увидевшего первую внучку.

Как бы мы дружно жили, растили в любви Алиску, и, конечно, безобразно баловали ее. Особенно преуспевал бы в этом дед, ведь я назвала малышку в честь покойной мамы, которую он сильно любил, и даже появление Светланы не изменило этого факта.
Грустила я и о ставшей самым близким человеком в этих стенах Марине.
Сколько чудесных планов у нас с ней было! С каким трепетом мы ждали появления наших малышек и прочили им крепкую дружбу на всю жизнь, как и нам самим.

Сама не заметила, как пустила слезу, затем почти беззвучно всхлипнула, и вот я уже рыдаю, впечатав подушку в лицо, чтобы не разбудить дочь.
Но Алиска всё-таки проснулась и тоже заплакала, а я, к своему стыду, не сразу взяла ее на руки, чтобы успокоить. Просто не смогла, захваченная собственной подступающей истерикой. Но зато после, когда справилась с волной отчаянных эмоций и жалостью к себе, я прижала заплаканный кулёк к груди и пообещала дочери сделать все, что в моих силах ради нашего с ней счастья.