Собиратель кукол: Возлюбленная монстра

Глава 1. Фрэнсис. Последние мгновения

Казнь Душителя откладывалась дважды. Можете называть это божьим промыслом, но, как по мне, это форменные дьявольские штучки.

Первый раз, когда все уже было на мази и доктора готовы были поджарить его изнутри, во всей тюрьме вырубился свет. Поломка была настолько глобальная, что неделю починить не могли. А потом начался новый виток бюрократической волокиты, который подарил ему еще месяц жизни.

Второй раз дело сорвалось из-за его фанатов, которые устроили пикет у стен тюрьмы. Набралась целая армия сердобольных, которые считают, что его надо лечить в мягких стенах, а не казнить как нормального. Наше общество больно, и какая-то его часть явно слетела с катушек, если эти люди реально думают, что Душитель достоин чего-то большего, чем сдохнуть от инъекции стоимостью в восемьдесят шесть баксов.

Мисс Холлоуэй. Ребекка. Бекки. Вся заварушка закрутилась во многом благодаря этой хрупкой блондинке. Она поспособствовала романтизации образа этого зверя. Вся Америка увидала заплаканные глазки в пол-лица и услышала ее пылкие признания в любви к монстру. Все они с жадностью наблюдали, как она кладет себя на его алтарь, как облизывает словесно. Кто-то захотел распять ее, называя его сообщницей. Кто-то жалел девочку, которая дважды прошла через ад. Но были и такие, кто начал восхищаться любовью большого злого волка и юной овечки. Больные люди. Они просто вычистили из этой истории всех жертв и стали называть его мучеником, который пожертвовал собой ради любимой. Страдающие влюбленные. Да только как быть с кровавой баней, которая творилась вокруг них?

Я бы хотел сказать, что этот монстр ее использовал. Но сам видел в его глазах что-то такое, что говорило об обратном. А еще мне довелось прочитать его письмо, которое убедило девочку отказаться от показаний. Повезло малышке. Если б из-за завихрений больного разума Душитель не разглядел бы в ней нечто особенное, лежала бы она сейчас, такая молодая и красивая, в трех коробках.

Красивая, да. Но больше, чем славное личико и стройная фигурка. Есть в ней что-то помимо внешнего. Какое-то особое притяжение, которое ставит тебя на колени и делает ее рабом. А еще Бекки одна из наших. Эта девочка – чудо. Уже дважды пережила то, что не посчастливилось пережить другим. Она та самая Ребекка. Единственная выжившая в страшном пожаре в общине Амишей в Ланкастере. Потерянная племянница Эли. И девочка понятия не имеет, кто она есть на самом деле.

Я надеюсь, что сегодня все кончится. Его душа отправится в ад, а ее, наконец, освободится. Я жалею, что казнь сейчас гуманна. Веревка не сломает ему шею. Тело не прожарится электричеством. Легкие не заполнятся ядовитым дымом. Он просто уснет. Даже его тело после смерти останется нетронутым, хотя, будь моя воля, я бы привязал его веревкой к заднему бамперу и протащил по всему городу.

Это мой первый раз. Первая и, вероятно, последняя казнь, которую я буду наблюдать.

Ему не будет больно. И страшно тоже не будет. Камера, в которой Блейк сейчас пристегнут к койке, походит на просторную операционную, только со стеклом из плексигласа, за которым обустроен зрительный зал.

Зрительный зал. Громко сказано. Просто три ряда скамеек, почти как на бейсболе.

Душитель все также носит маску надменности. Никакого раскаяния и минимальный набор слов. Этот хренов мученик даже отказался от последней трапезы. Первый за всю историю проведения смертных казней. Книжку попросил почитать этот час. И они реально принесли ему книгу под салфеткой. Какую-то занудную русскую классику.

Впрочем, ни заключение, ни надменность не мешают ему оставаться пожирателем женских сердец. По количеству поклонниц Блейк переплюнул самого Банди. К нему каждый день выстраивается толпа девиц, в которой каждая мечтает о свидании. Эти глупышки считают кровавого маньяка грустным рыцарем, который пошел на благородный поступок, и готовы на всё ради него.

- Спасибо, что поймали его! – Рыжий парень протягивает мне руку, и я машинально ее пожимаю.

Парень девушки из парка. Винит себя за ту ссору, после которой Душитель ее подцепил.

Нет, не поймал. Еще б чуть-чуть, и все…

В комнату входит она. Что ж, у этой женщины стальные яйца. Алексис Блейк. Сестра Душителя. Садится на самом краю заднего ряда и прижимает платок к глазам. А глаза ничего не видят из-за слез. Совсем скоро она потеряет близкого человека.

Сажусь поближе к ней на всякий случай. Сам не знаю, чего боюсь: ее реакции, или их. Вправе ли я вообще защищать ее от праведного гнева человеческого?

Медсестра раскрывает занавески, и по рядам проносятся охи-вздохи, рыданья и проклятья. Эта претенциозная скотина пристегнута к койке мягкими фиксаторами. Какое бережное отношение! Лицо спокойное, а взгляд сосредоточен на чем-то, чего мы не видим.

Входят начальник тюрьмы и святой отец. Начальник, красномордый толстяк, встает слева от Блейка, а святой отец - перед ним. Падре открывает молитвенник и начинает громко и почти нараспев читать:

- Господь пастырь мой…

- Извините, святой отец, я не нуждаюсь в ваших услугах, - произносит Душитель спокойным, но глухим голосом.

Алексис вздрагивает и крепче прижимает платок к губам.

- Вы не верите в Бога, сын мой? - спрашивает священник, прикрыв молитвенник.

- Нет, – твердо и хлестко отвечает тот. - Если бы он существовал, мне бы не удалось всего этого сотворить. Прошу вас, не тратьте время на меня и идите к пастве. Там за стеклом, наверное, есть те, кому вы нужнее.

Святой отец замолкает, склоняет голову и отступает на несколько шагов. Не ожидал он, что столкнется с самим дьяволом.

Начальник тюрьмы зачитывает приговор и спрашивает:

- Митчелл Блейк, желаете взять последнее слово?

- Нет! Мне нечего сказать.

Интересно, есть ли у него для нее последние слова? Захотел ли он увидеть Бекки в последний раз, если бы имел такую возможность? Поберег бы ее чувства, или не устоял бы перед искушением еще раз увидеть синие, как летнее небо, глаза.

Глава 2. Бекки. Вернуть из мертвых

Я жила ради него. Жила только им. Меня держала в этом мире только всепоглощающая вера в чудо. Я верила всем своим существом, что казнь не состоится. Мне казалось, что скорее земля сойдет с орбиты, чем он умрет.

Когда они убили его, я ослепла и оглохла. Я потеряла себя, потеряла смысл жизни. Теперь у меня только один путь. Вместе в жизни. Вместе в смерти. Неважно. Я последую за ним везде, и ничто меня не удержит.

Меня всегда завораживали истории о самураях, которые Митчелл читал вслух. Сэппуку или харакири. Как легко они выбирали смерть, когда жизнь становилась невозможной. И еще больше меня впечатляли их жены. Истинная японка, не задумываясь, следовала за своим мужем в загробный мир. Она подвязывала ноги особым образом, чтоб после смерти тело сохранило благочестивую позу, и наносила себе один точный удар в шею специальным кинжалом, который всегда носила с собой.

У меня нет специального кинжала, но есть заточенная рукоятка зубной щетки, которой я медленно и нудно пилю вены на руке.

У меня почти получилось. Я знаю, потому что стояла у черты, переступить которую манили яркий белый свет и луг, переливающийся изумрудной травой. Я уже хотела сделать шаг навстречу покою, но Митчелл не позволил.

- Бекки, еще не время. Ты должна жить.

Его лицо такое печально, что у меня сердце разрывается.

- Митчелл, как я буду жить без тебя?

Я пытаюсь коснуться его, но пальцы проходят сквозь полупрозрачное тело.

- Я всегда буду с тобой. Пока ты живешь, я живу тоже.

Целует меня в лоб призрачными губами, а потом меня засасывает темнота. Я продираюсь сквозь нее, пока не оказываюсь в больничной палате.

Они меня вернули. Это ничего. У меня еще будет время и море возможностей сделать это как следует. А пока я хочу еще раз побывать дома. Там, где мы были так близки. Там, где бились зеркала. Там, где он сделал меня своей навсегда. А еще я хочу увидеть Алекс - единственного человека, который по нему горюет так же горько, как я.

***

Я стою у ворот окружной тюрьмы. После тюремной камеры мир кажется слишком большим, а без него - слишком пустым. Краски поблекли, а солнечный свет уже не согревает. Таков мир без Митчелла. Как в нем жить?

Мне хочется одного. Пойти на его могилу, упасть на колени и плакать пока слезы не кончатся, или пока глаза не ослепнут. А когда плакать уже будет нечем, лечь у надгробья, как верная собака, и ждать смерти. Но монстрам не положена могила. Их нельзя оплакивать.

Я тоже немного монстр. Мне ясно дал это понять мерзкий охранник, который все время моего заточения охаживал меня дубинкой по ногам. Впрочем, были и те, кто сочувствовал. Они создавали уют в моей камере и проносили сладости. У меня даже есть своего рода поклонник. Каждую неделю он приносил мне передачки с книгами, журналами и шоколадом. В коробке всегда была записка: «от друга».

Я сохранила только его письмо, а все прочее оставила там. На мне та же одежда, что была в день задержания. Она пахнет старой жизнью. Слабый запах, который вполне возможно мне мерещится, но в любом случае становится больно, когда я его ощущаю.

Я стою, не зная, куда податься, когда передо мной останавливается полицейская машина. Дверь распахивается так резко, что чуть ли не отваливается. Из нее вылезает тощий старик, лицо которого напоминает морду шарпея - так много на нем морщин.

- Меня зовут Фрэнк Пирс. Я твой офицер по УДО, Холлоуэй. Грузи свой тощий зад в машину!

- Может, вызовите мне такси? - огрызаюсь я.

- Быстро села, иначе сам тебя запихну!

Я забираюсь в салон. Тут душно и так накурено, что перехватывает горло.

- Я отвезу тебя в его притон, к которому ты и приписана, и там надену браслет на ногу.

- Так мы едем домой? - загораюсь надеждой.

Я так хотела вернуться туда. Там все пропитано им. Единственное место, которое может хоть немного меня утешить. Я аккуратно прощупываю карман. Его письмо у самого сердца. Чернила кое-где потекли, а краешки обтрепались, но оно только мое. Каждое слово ласкает меня, и это единственное моя отдушина. Я читаю его и чувствую, как Митчелл обнимает меня, безмолвно утешая.

- Имей в виду, Холлоуй, я с тебя взгляд не спущу. Провела ты присяжных своими невинными глазками, но меня так просто не обманешь. Я знаю, что ты такое же зло, как и он. А может, и того хуже.

У меня начинает болеть голова от сигаретной вони и его брюзжания. Пирс совсем не оригинален. Сколькие называли меня злом, подстилкой убийцы…по-всякому. Мне это нравилась, потому что так я оставалось его девочкой. Хуже было, когда меня начинали жалеть и называть его жертвой.

Что бы они понимали? О нем. И обо мне. Те, кто называют меня кровожадной сукой и подружкой убийцы, просто никогда не любили. И их точно не любили так, как меня. Те, кто меня жалеют, тоже ничего не понимают. Живут своими скучными жизнями и считают себя хорошими людьми, не делая при этом ничего хорошего.

«Я бы отдал жизнь за ту нашу единственную ночь». Все верно, Митчелл. Я бы тоже ее отдала. И лучше бы ты меня придушил, как всех остальных, чем сделал то, что сделал. И все-таки это случилось. Я так много раз представляла, как это будет, но не угадали и на десять процентов. Это такая близость, которая лишает рассудка. Это боль, которая рвет тело на куски. Это удовольствие, которое убивает, а потом воскрешает. А в голове только одна мысль: хочу еще.

Он так резко тормозит, что я влетаю грудью в приборную панель. Я дома. Как же это тяжело. Как тут все знакомо. Как напоминает о нем.

Я поднимаюсь по лестнице, касаясь пальцами перил, ведь и он их касался. У двери падаю на колени, почти убитая тем, что вижу. Она наглухо заколочена досками, а поверх надпись – «Убийца!!!», намалеванная красной аэрозольной краской.

Я хватаюсь за одну из досок и изо всех сил тяну на себя. Мясо отрывается от ногтей, но доска также плотно сидит на месте. Пирс смотрит на меня, как на идиотку, а потом просто отодвигает в сторону.

Глава 3. Фрэнсис. Хороший коп/плохой федерал. Нужное подчеркнуть

Не могу поверить, что она сидит напротив меня. Мы не виделись более полугода, если не считать момента в тюремном лазарете. Чувствую себя старшеклассником на первом свидании. Впрочем, убогий дайнер, куда я иногда заскакиваю, перехватить кофе, — не лучшее место для такого бриллианта, как она.

Ох уж этот страдальческий взгляд ярко-синих глаз. Когда она плачет, они становятся цвета того кулона из «Титаника». Я сам это видел. Что ж, Бекки, какого цвета твои глазки, когда ты счастлива? Возбуждена? Готова кончить? Скоро познаю тебя в мельчайших деталях. Ты еще не знаешь об этом, но нам предстоит очень близкое знакомство.

Выглядит дезориентированной, как контуженый солдат, которого только что вытащили из эпицентра ожесточенного боя. Пытается это скрывать. Грациозно опускается на красное дерматиновое сиденье и закидывает ногу на ногу. Бесконечно длинные ноги с тончайшими щиколотками. Сжимаю в пальцах портсигар и сглатываю, преодолевая жгучее желание провести кончиком пальца от щиколотки до места, где начинается округлость ягодицы.

Притворяется, что увлечена меню, а я даже свое не открыл. Сижу и рассматриваю ее. Пытаюсь понять, что происходит в этой блондинистой головке. Маленькая девочка, обиженная на весь мир. До сих пор не понимает, куда вляпалась. Полюбила монстра. Искренне и по-настоящему. На такое способна одна из миллиона. Я знаю, каково это, быть по-настоящему любимым. Но любить меня просто. А каково любить психа? И вопрос поважнее: какова на вкус любовь такой женщины?

Я читал отчет судебного психиатра. Да, его признали вменяемым, чтоб судить и казнить, но шарики за ролики там закатились капитально. Жизнь в аду его безумия. Жизнь с человеком, который то валяется трупом, то крушит все вокруг в приступе безумия. Ты достойна большего, Бекки. И я тебе это дам, как только пойму, что так прочно держало тебя рядом с чертовым маньяком.

- Яйцо пашот и цельнозерновой тост с авокадо, - диктует она заказ подоспевшей официантке.

Первая нормальная еда после тюремной баланды.

- Двойной черный кофе и пепельницу принесите, - бросаю я.

Официантка кивает и уходит, оставив нас наедине в почти пустом дайнере.

Ловлю ее взгляд. Посматривает на мои желтоватые пальцы, какие бывают у всех запойных курильщиков.

- С тех пор как Кэтрин поставили диагноз, курю как лошадь, - пытаюсь оправдаться и добавляю, чтоб разрядить обстановку: - Я был уверен, что вы закажите гамбургер.

Кисло улыбается. Не сработала шутка.

- Однажды мне сказали, что это пустые калории, — выдает она его заумную фразочку.

Живет, как он научил, и даже тюрьма это не исправила. Тонкими пальцами берет нож и вилку, красивым движением отрезает кусочек тоста и отправляет в рот. Она жила в общине амишей, потом на улице, а манеры как у английской королевы. Страшно подумать, кого он из нее лепил.

- Этот кто-то, должно быть, не глупый малый, - говорю, закуривая. Пододвигаю к ней сигареты и зажигалку. - Будете?

- Я не курю, - говорит, отставляя тарелку. Наверное, болезненное воспоминание триггернулось.

- Алкоголь? — продолжаю мягкий допрос.

- Нет, — безучастно качает головой.

- Думаете, вредные привычки плохо влияют на УДО?

- Нет. Просто предпочитаю избегать сигарет и алкоголя в компании федерала.

Хорошо она меня подковырнула — аж завелся.

- Я не при исполнении, - улыбаюсь я, кайфуя от того, как она выпустила колючки. Тем интереснее будет игра.

Заметила все-таки значок. Я стал агентом не так давно и пока еще не привык к новому статусу. Никогда не рвался в Бюро, но кто пройдет мимо такого повышения, которое идет в комплекте с просторным кабинетом и безусловным уважением?

Смотрит на меня глазами волчонка. Мне бы испугаться, но Бекки меня только забавляет своей искренней злостью. Не может понять кто я ей: друг или враг. Все слишком неоднозначно. Его погубил. Ее спас.

- Детектив Малленс, зачем мы здесь? – круто переходит к делу.

- Зови меня по имени. Я не на работе,- ломаю я первый уровень защиты. Обращение на «вы» позволяет отгородиться, а я и шага назад не позволю сделать.

- Фрэнсис, да? – Уголки губ чуть приподнимаются. Злорадная такая ухмылочка. – Кажется, ваша матушка совсем не планировала, что из вас вырастет крутой коп. Или хотела дочку?

- У моей матушки нет недостатка в дочерях. – Я улыбаюсь в тон фальшиво. - Друзья зовут меня Фрэн. И я не верю, что нас определяет имя, гороскоп или еще что-то.

- И что же нас определяет, детектив Малленс? – Она упрямо не хочет произносить мое имя. Имя — это нечто личное, а она не хочет этого касаться.

- Фрэн, - поправляю тоном, не терпящим пререканий. - Мы сами себя определяем. Никто и ничто! Только мы!

- Хорошо, Фрэн, - сдается Бекки, чуть прищуривает глаза и опять упрямо гнет свою линию: – Так зачем мы здесь?

- Чтоб позавтракать. – Закуриваю очередную сигарету.

Рассматриваю ее губы. Пухлые, чувственный. Губы, которые жадно целовали маньяка. Какое взрывное сочетание соблазна и мерзости.

Ее еда и мой кофе давно уже остыли, но мы здесь не ради этого. Над головой вращаются лопасти вентилятора, скрипя и лениво разгоняя горячий затхлый воздух. Душно так, что у неё над верхней губой выступили мелкие капельки пота.

- Не хочу вас разочаровывать, Фрэн, но я не настроена на игры. – Теперь старается затереть мое имя до дыр, чтоб оно потеряло смысл.

Что ж, девочка, зато я настроен поиграть в кошки-мышки.

- Думаю, можно перейти на «ты». Ты удивишься, когда узнаешь, что у тебя с моей Кэтрин есть нечто общее.

Хочу заинтриговать. Хочу показаться более безобидным, чем есть на самом деле.

- Надо же.. – Левая бровь круто изгибается.

- Когда этот…, - запинаюсь; титаническим усилием воли заставляю себя заткнуться и не отпустить крепкое словцо в его адрес. Я не хочу настроить ее против себя. Для Бекки сейчас друг любой, кто не очерняет ни его, ни ее чувств к нему.

- Ты хотел сказать «этот психопат»? Монстр? А может, чудовище? Да всё хорошо! – говорит издевательским тоном, а потом потухшим голосом добавляет: - Он таким и был.

Глава 4. Бекки. Это моя жизнь

Каждый мой новый день в точности повторяет предыдущий. Всё как у всех. Но с одним исключением. Я живу воспоминаниями о Митчелле.

Я просыпаюсь и всматриваюсь в отражение на потолке, сожалея, что так и не увидела там наши сплетенные тела. У него всегда были предубеждения относительно нас вместе в этой спальне. Меня же она неизменно манила.

Достаю из-под подушки письмо, целую его и говорю:

- Доброе утро, любимый!

Я — Бекки, и это моя жизнь. Такая особенная когда-то, и такая пустая сейчас. По утрам я бегаю в парке, днем читаю книги, навожу порядок в доме и готовлю себе здоровую еду, и только мой вечер далеко не такой, как у всех. Вечерами я старательно воспроизвожу иллюзию его присутствия.

Митчелл, я тебя никогда не забуду. Я помню всё. Каждый взгляд. Каждое прикосновение. Каждое слово.

Я перебираю эти сокровища каждый день. Они только мои. Никому их не отдам. Первый поцелуй на мрачном пляже, продуваемом ветром. Сколько во мне было тогда гнева, а его холодные твердые губы забрали его весь, и осталась только бесконечная нежность, от которой хотелось плакать.

А еще был дождевой поцелуй под хлипким гнилым навесом, когда я дико злилась на него. В тот раз он зажег во мне огонь, который уже ничем не погасить. И тот же огонь был и в его глазах. Митчелл был тогда только мой. Остается только утешать себя тем, что так, как мне, он не принадлежал никому.

Я всегда начинаю с поцелуев, а потом перехожу к чему-то более волнующему. Иногда это ночь на ферме. А в другие разы - вечер с «индикой» и текилой. Но чаще всего - та самая неповторимая ночь, когда мы стали одним духом и единой плотью. Было всё: боль, кровь, нежность, страсть и экстаз.

Взгляд то и дело фиксируется на том месте, где раньше стоял прозекторский стол. Я чувствую металл, холодящий заднюю поверхность бедер, и его горячую руку на груди.

Делаю воду максимально холодной и вливаю пару капель хлорного отбеливателя. Я не могу восстановить теперь в памяти его запах без хлорки. Не знаю, почему так. Медленно погружаюсь в воду. Мышцы каменеют, тело сопротивляется, но, вцепившись пальцами в бортики, я засовываю себя в воду.

Что-то во мне отмерло после того, как его не стало. Мне больно. Эту боль не описать словами. Она рвется из груди, сокрушая ребра. И становится немного лучше, только когда я мучаю свое тело.

Иногда так больно, что лучше уж пусть страдает плоть. Он был прав.

Наша встреча была фатальной. Её мог пережить только один. Я лежу в ванне, в которой он омывал их. Я представляю себя на месте одной из них. Если бы было так, Митчелл пережил бы эту встречу, а я - нет. И всем было бы лучше. Митчелл бы продолжил жить, а я бы умерла счастливая. Ему не пришлось бы меня оплакивать просто потому, что я так и не стала бы особенной.

Я закрываю глаза и запускаю пока еще теплые пальцы под воду. Представляю, что это его рука касается меня.

Доверься мне.

Всегда доверяла. Ты часть меня. Делаю судорожный глубокий вдох и ускоряю движения. Вода уже не кажется ледяной, и я сильнее сжимаю бедра, ощущая его губы на шее. Делаю всё так, как делал Митчелл, и в какой-то момент мне начинает казаться, что мы снова вместе.

Люблю тебе, моя маленькая ласточка!

- И я тебя люблю! – выкрикиваю я, изгибаясь в судорогах и расплескивая воду.

Опустошенная и промороженная до костей, укутываюсь в халат и иду в гостиную, чтоб взять одну из его любимых книг. На полпути меня отвлекает громкий стук в дверь.

Защелкиваю предохранительную цепочку и приоткрываю дверь. На пороге лежит конверт, а рядом - белая роза на длинном стебле. Забираю и то и другое.

Внутри конверта записка, составленная из букв, вырезанных из журнала:

«Что, если это не конец? Программа «Ганнибал» умеет оживлять мертвецов. Друг Душителя».

Чувствуя себе, как в глупом детективном фильме. Митчелл ненавидел детективы. Очередная глупая шутка. Не самый худший вариант. Что я только не находила на своем пороге: кукол вуду, мертвых птиц, человеческие экскременты...

Они все смотрят так, словно я детишек варила и ела. А я просто жила, как получалось, с тем, кого любила. Сейчас живу им назло. Живу, чтоб его помнили. Живу, потому что Митчелл так хотел.

***

- Что так долго дверь не открывала? - орет Пирс так громко, что у меня уши закладывает.

Я представляю его в домашней обстановке. В моих фантазиях Пирс сидит в кресле и выкрикивает что-то забавное, типа: «Ты опять не постирала мои носки, Юнис!» Улыбаюсь.

- Чего ты лыбишься, Холлоуэй?

- Ничего, просто анекдот вспомнила. А не открывала долго, потому что неодета была.

- Мне все равно, в чем ты тут бегаешь! Если еще будешь копаться, высажу дверь и сам войду.

- Я надеюсь, вы не орете так на свою жену, - говорю я, глядя на его тусклое вросшее в палец кольцо.

- Нет у меня больше жены! Такие, как ты, забрали мою Глэдис! – Его глаза полны ненависти.

- Что случилось? – Я ставлю перед желчным старикашкой кружку чая. Он никогда к нему не притрагивается.

- Компания малолетних наркоманов вломилась в наш дом. Они избили и связали ее, а потом вынесли всё, что можно было сменять на дозу. Но она была доброй душой и не стала выдвигать обвинение. Не хотела сажать мальчишек в тюрьму! Спустя полгода они вернулись и задушили ее тем же телефонным проводом.

- Мне жаль, - говорю я, чувствуя, как в горле щекочет.

- Жаль, да? А жаль тебе тех, кого Блейк отправил на тот свет? Жалко тебе их?!

Мне жаль жену Пирса, но он сам сволочь, каких поискать.

- Да, мне жаль, — выкрикиваю, не боясь, что он ударит меня. Я знаю, этот может.

- Не жаль тебе! По глазам вижу. - Он ждет, когда я отведу взгляд, но я даже не моргаю.

- Но ты устроишь сейчас скулеж, если я тебе кое-что расскажу.

- Что же? – спрашиваю я, подозревая, что он выдаст очередную гадость о Митчелле.

- Говорят, что казнь через смертельную инъекцию безболезненна. Перед тем, как пустить в кровь яд, смертнику дают обезболивающее. Но с твоим любимым Блейком всё было по-другому. Вместо обезболивающего ему дали миорелаксант, и яд вводили медленно. Очень медленно. Говорят, Душитель умирал долго, и было это чертовски больно.

Глава 5. Митчелл. День первый. Сессия первая

Открываю глаза. Как много белого. Но едва ли это небеса. Мой единственный рай там, где она, а Бекки осталась в другой жизни.

Пытаюсь преодолеть чудовищную головную боль, которая мешает думать, и сфокусироваться. Стена. Да только не обычная, а мягкая, о которую невозможно пораниться, когда бьёшься в приступе маниакального психоза. Я уже это видел. Глупо было надеяться на пустую и умиротворяющую темноту, но я не думал, что тот свет так походит на психушку. Хотя, наверное, так и должен выглядеть персональный ад, ведь я так боялся попасть именно сюда. После полугода, проведённого в подобном заведении, я решил, что если уж не могу стать нормальным, то буду изо всех сил им притворяться, лишь бы снова не оказаться в мягких стенах, которые потихоньку пожирают твою личность.

Я никак не могу унять дрожь, которая скручивает мышцы и сковывает тело, а в желудке такое чувство, словно меня заставили проглотить живую медузу.

- Как вы себя чувствуете? – с напором спрашивает женский голос, а я даже не могу сообразить, оттуда он доносится. Мягкие стены растягивают его по всему помещению и делают мало походящим на человеческий.

Пытаюсь поднять руки, но быстро понимаю, что они зафиксированы мягкими держателями. Тогда предпринимаю попытку хоть немного приподнять горящую от боли голову, но что-то давит на лоб и шею, и не позволяет сдвинуться и на миллиметр. Я так хорошо зафиксирован, что могу только моргать и, наверное, говорить. Сейчас попробуем:

- Хреново, – произношу я первое, что пришло на ум, плохо ворочающимся языком.

- Так и должно быть. Вы умерли, - проговаривает промораживающий до костей голос и добавляет: - На целых две минуты. Эти олухи опять перестарались с препаратами. Но мы вас вернули. И мы вас вылечим.

- Казнь не удалась? Почему я в психушке?

- Что вы! - восклицает она с едва уловимым смешком. – Казнь удалась. Все присутствующие были просто в экстазе, а вы были эффектны, как всегда. И это не психушка вовсе.

- Тогда, где мы и почему я пристёгнут к чёртовой кушетке?! – выкрикиваю я, сводимый с ума неопределённостью.

- Я бы вам советовала не нервничать и не кричать. Помните действие Аминазина? Если не хотите несколько суток пускать слюни и смотреть в одну точку, лучше не буянить и сотрудничать.

Аминазин. Лучше буду называть это «чудо» фармакологии «химической лоботомией». Если тебя хоть раз «перекрещивали» этой дрянью, ты будешь санитарам ботинки лизать, лишь бы это не повторилось. Я хватаю ртом побольше воздуха и спокойно повторяю вопрос:

- Прошу вас, скажите, где мы находимся.

- Для начала скажу, что если вас так пугает Аминазин, то стоит вести себя очень хорошо, иначе придётся познакомить вас со штуковиной, которая называется «смокинг». А она пострашнее Аминазина будет. Я не могу сказать, где мы находимся, но рада сообщить, что вы теперь часть программы «Ганнибал».

- Что за бред вы несёте? Программа «Ганнибал» – это городская легенда, которой пугают малолетних преступников.

- Как видите, не легенда. И лучше бы вам поскорее свыкнуться с новым положением и начать сотрудничать.

- Какой в этом смысл, если я всё равно никогда отсюда не выйду? —задаю вполне логичный вопрос.

- Смысла много, - вздыхает она.

Женщина, наконец, попадает в поле зрения. Серая мышка, столь же унылая, сколь амбициозная. Хочет казаться значительнее, чем есть. Отросшие корни выдают в ней брюнетку. Осветлённые волосы собраны в пучок, на носу очки, за которыми прячутся пытливые тёмные глазки. Мышиные глазки. На кармане белоснежного халата свежее пятно, вероятно, от потёкшей ручки. Вряд ли к ней толпы кавалеров выстроились, вот и отрывается на работе.

Подходит ко мне и проводит тёплыми, твёрдыми кончиками пальцев по руке. Зажимает дико пульсирующую вену на запястье.

- Ого. Пульс у вас сто шестьдесят. Надо успокоиться, Митчелл, а то схлопочите сердечный приступ. Вообще, ваша дальнейшая жизнь очень сильно зависит от того, насколько вы умеете собой владеть.

- Объясните, зачем так стараться ради излечения мертвеца? – вновь повторяю я вопрос.

- Вы только первая ласточка. Мы потренируемся, и такие монстры, как вы, больше не будут выползать на свет, - говорит она с гордостью. Уверен, что на губах играет садистская улыбочка. Мне даже видеть этого не надо, чтоб точно знать.

- Не слишком ли амбициозно? Нацисты прикрывались теми же «благородными2 мотивами, проводя свои бесчеловечные эксперименты! - В вену жёстко входит игла, и я холодею от ужаса. - Что вы делаете?

- Не переживайте так, это всего лишь физраствор, чтоб вас немного стабилизировать. А что до нацистов, так мы до сих пор пользуемся плодами их трудов. Вы, кстати, боец, Митчелл! С такой лошадиной дозой медикаментов, мало кто бы вернулся. Это хорошо. Терапия пока ещё "сырая", и положительный результат наблюдается только у двадцати процентов подопытных. Летальность, к сожалению, высокая. Очень высокая. – Она говорит так, словно речь идёт о лабораторных мышах, а не о живых людях.

- Нравится смотреть, как люди мучаются, доктор? – спрашиваю, чувствуя, как раствор холодит вену.

- Мне – нет, а вам – да. Потому вы и здесь. Забавно, как люди любят обвинять других в собственных грешках.

- Нет! – восклицаю я. - Не нравится мне смотреть, как люди мучаются.

- Нравится, просто боитесь в этом признаться. Одна из моих задач, отделить от вас настоящего эту фейковую личину печального, но благородного рыцаря.

Она это скрывает, но несложно понять, что я для неё очень желанная лабораторная крыса, иначе не ходила бы тут павлином и не вела подобного рода беседы. Всё было бы утилитарнее и прагматичнее.

- Можете меня отстегнуть? - Пытаюсь её прощупать. Простучать, как стену в поисках пустот.

- Думаю, ещё рано. К тому же, любую привилегию, даже нос почесать, надо сначала заслужить.

- Суд признал меня дееспособным, и вы просто не имеете права держать меня привязанным.

- Вы ещё не поняли? Суды и права человека прекращают работать, когда вы сюда попадаете.

Глава 6. Фрэнсис. Дуло у виска

Мне по вкусу этот разговор. Ещё немного, и удастся её продавить: убрать барьер отчуждённости, который Бекки так кропотливо возводит. Ей повезло, что мы уже на месте и можно ускользнуть. Может, так оно и надо – в этих заигрывания есть некая прелесть, которую хочется смаковать, как хорошее вино.

Мы входим в зал. Она тащит с собой поникшую розу. Какой эпатажный жест. Тоже проверяет меня – хочет знать, насколько я мужик. Пожалуй, приму участие в этих детских играх. Вероятно, она уже не можешь без этого после отношений с ним, которые никак не отпустят. Сажусь рядом и беру её за руку – кожа мокрая, как у лягушки.

Наше появление прекращает непринуждённую болтовню ни о чём. Теперь мы главные звёзды этой встречи. Кто-то бесстыдно пялится, кто-то отводит глаза, а кто-то - Элис, готовая расплакаться. Зачем она здесь? Я даже не помню, кто у неё умер. Наверное, любимый кот, и под этим предлогом она ходит на встречи группы. Стряпает отличные пироги и может зайти прибраться в холостяцкой квартире, но внешний вид такой унылый, что переспать с ней не решишься даже из жалости и по пьяни.

Тягостное молчание, которое уже чувствуется физически, прерывает Глэдис, наш психолог, женщина, которая строит из себя высококлассного спеца, но на деле только советует не замалчивать отрицательные эмоции и клюет Ребекку.

- Народ! – кричит она, пытаясь обратить на себя внимание. – Я понимаю, что это немного против правил, но надеюсь, вы меня поддержите. Есть один человек, который очень нуждается в нашей помощи. Это сестра моей подруги, и я бы очень хотела, чтоб она просто побыла с нами сегодня…Стелла, - зовёт она, пока десяток злых, как собаки, копов не начали бунтовать.

В зал медленно входит женщина за шестьдесят с очень прямой спиной. Нижняя губа поджата так сильно, что напоминает красную нить, прорезающую скорбную маску, которая мало похожа на нормальное человеческое лицо. Бесконечно мнёт в руках носовой платок. Плохой признак: нервничает сильно, готовится к чему-то. Взгляд волчьих глазок сразу впивается в Бекки.

Я знаю это чувство. Оно давило на меня, когда я вёл её через обезумевшую толпу. Тогда я был готов пристрелить любого, кто попытается её обидеть. И сейчас готов. Голыми руками разорву, если понадобится. Когда мы вместе, я всегда начеку. Линчевателей на её голову хватит ещё лет на десять вперёд.

- Это Стелла. Она очень тяжело переживает смерть дочери, и я решила, что ей будет полезно просто побыть с нами.

Все смотрят на вновь прибывшую с неодобрением. Это внутренняя группа, и никто не собирается трясти грязным бельём перед незнакомцем.

- Я бы хотела сначала показать вам кое-что, - говорит Стелла, засовывая руку в сумочку. На пол всего лишь упал платок, а у меня такое чувство, что рванула граната.

Рефлекторно запускаю руку под пиджак и кладу её на рукоять пистолета, что прячется в кобуре. Не свожу взгляд с морщинистых рук, которые роются в сумке, и кожей чувствую, что Бекки поняла, что сейчас случится нечто жуткое. Мне не нужно смотреть, чтоб знать, что с ней происходит: мышцы каменные, зрачки огромные, как у наркоманки, на лбу капли пота, а сердцебиение такое быстрое, что может случиться сердечный приступ. Спокойнее! Я разберусь со всем этим дерьмом.

Я вижу дальнейшее в слоу-мо. Стелла медленно-медленно выхватывает из сумки маленький серебристый пистолет и наставляет на неё. В этой комнате почти все вооружены и готовы открыть огонь на поражение. Но проблема в том, что, прежде чем они изрешетят пулями Стеллу, она разрядит в блондинистую головку всю обойму. Я этого не хочу.

Просчитываю свои движения: выхватываю пистолет, прицеливаюсь и жму на спусковой крючок. Пуля – вещь быстрая, но пока долетит до Стеллы, другая, более мелкого калибра, но такая же смертоносная, пробьёт Бекки лобную кость и устроит кровавое месиво внутри черепной коробки.

Надо действовать по-другому. Нестандартно. Неважно как - лишь бы моя девочка осталась цела.

- Никто не пострадает, кроме неё! - шипит Стелла и обращается к Бекки: - Помнишь Эшли Кремерс? Ты и твой дружок убили её. Он уже на том свете, и ты другого не заслуживаешь! Моя девочка в могиле, а ты сидишь здесь размалёванная, с цветочком в руках.

- Стойте, Стелла! - Выбрасываю вперёд руку и делаю шаг навстречу.

- Даже не пытайтесь меня отговорить! — угрожающе шипит женщина.

Я не переговорщик, но сейчас вынужден им стать:

- Я и не думал. Просто хочу спросить кое-что. У вас внуки есть?

- Есть двое, от старшего сына, - отчитывается она, крепче сжав пистолет.

- Отлично! Зачем вам садиться в тюрьму из-за этой?

- Что вы имеете в виду? — переводит на меня ошарашенный взгляд.

Выхватываю пистолет и прежде, чем кто-то, включая Стеллу, успевает понять, что я задумал, приставляю дуло к виску Бекки и сжимаю покрепче её предплечье. Только стой спокойно, твоя роль здесь маленькая.

Теперь дуло одного пистолета с силой упирается в ее висок, а другого - направлено девушке в лицо, и моя Бекки трясётся, как кленовый лист на ветру.

- Что вы делаете? - Стелла удивлена не меньше остальных.

- Я сделаю это за вас, чтоб вы могли дальше растить внуков. Опустите пистолет, чтоб случайно кого-то не зацепить. К тому же, вдруг промахнётесь, и ей удастся выжить?

- Неужели вы сделаете это? – Боится, что не сможет выстрелить и рада свалить на кого-то такое сложное дело.

- Я сделаю это в память о вашей дочери! – уверяю я. - На счёт три! Вы бросаете пистолет, а я стреляю. Раз-два…

Крепче прижимаю к себе Бекки, чтоб она поняла, что бояться нет нужды — опасность исходит от истерзанной горем старушки, которая вот-вот сломается.

Бекки не понимает, что я уже взял ситуацию под контроль, и всё скоро кончится. Представляет, небось, как свинец прожигает кожу, разбивает кость, а потом углубляется в мозг, оставляя за собой кровавое месиво. Это если Стелла попадёт в лоб. Возможно, пуля угодит в глаз. Или же моя пуля снесёт ей височную кость и оставит за собой всё тоже красно-белое непотребство. Боится смерти. Это хорошо. Значит, готова жить без своего маньяка.