Сокровище пути

1. Из вечного леса

Кроны, неделимо сплетённые над головами, всех оттенков зелёного, и ветви, коричневые, серые или мшисто-зелёные. Толстый густой ковёр мха, роскошные перистые папоротники. Поваленные стволы, преющие от влаги, готовые вернуться в почву и снова вознестись к небу ветвями молодых деревьев, которые день за днём, год за годом будут упорно и неторопливо подниматься из их отживших тел.

Этот лес не ждал никого, он жил сам по себе столько времени, что казался живым существом, и Аяна почти чувствовала его дыхание. Зелёный полумрак поглотил их с Верделлом; они шли, плутая между колоннами стволов, и время застыло.

Тут было место всему - свету, цвету, звуку и запаху. Нежные белые цветы, которые распускались по ночам на гниющих стволах поваленных гигантов, наполняли воздух едва слышимым ароматом, и на этот сладковатый аромат слетались маленькие светящиеся жуки, напоминая крошечные зеленоватые звезды, таинственно мерцающие между деревьев. Аяна засыпала под их танец, а просыпалась под писк крошечных пятнистых грызунов, которые моментально исчезали в своих убежищах, стоило лишь пошевелиться. Она искала их норки в земле и между корней деревьев, но никак не могла найти, и Верделл тихо смеялся над её любопытством.

Почти месяц назад они ступили под этот просыпающийся под весенним солнца зелёный покров. Теперь лес ожил, тут не было ни одной прямой линии, ни одной четкой границы. Даже солнечные лучи здесь искажались, добираясь до земли, и пятна света на лицах были зелёными.

- Мы дадим вам оленей, - сказала Олахан Ийе, когда они пришли к ней в круглый дом, обтянутый оленьими шкурами, посреди снежной равнины. - Мы дадим вам еду и отвезём к лесу. Я желаю мира тебе, маленький воин, и тебе, юная аптех. Мне не нужна мена, потому что мы друзья.

Она улыбнулась, её круглое лицо стало ещё больше похоже на луну.

Аяна благодарила её, но Олахан Ийе покачала головой.

- Не надо, аптех. Передай это кому-то, кого ты встретишь на пути.

- Что ты должна передать, кирья? - спросил Верделл, когда они неслись через бескрайний снежный простор. - И кому?

- Я должна сделать добро кому-то, кого встречу на пути, - сказала Аяна, кутая нос в толстое одеяло из коровьей шкуры. - Они так живут.

Олени бежали, поворачивая влажные большие носы в сторону, откуда чуяли дым, и новое стойбище принимало Верделла и Аяну. Они ели промороженную рыбу и квашеное оленье мясо, спали в шатрах, крытых оленьими шкурами, наутро другие олени везли их к следующей стоянке, и всё повторялось.

- Я больше никогда не смогу есть мясо, - сказал Верделл. - Никогда, кирья. Как они живут так, эти сакихите? Почему не уйдут туда, где земля плодородна и можно выращивать овощи и зерно?

- Не знаю, - пожала плечами Аяна. - А почему вы живёте в Ордалле и не покидаете его? Думаю, сакихите в ваших краях тоже многое бы удивило. Знаешь, Верделл, не так просто покинуть то, к чему ты привык.

Она покинула то, к чему привыкла. Родной двор, родную деревню, родную долину. Она покинула всё, что окружало её семнадцать лет. Она не стремилась к этому, но и остаться тоже не могла.

- Мама, я хочу спросить тебя, - сказала она. - Прости, если растревожу тебя. Ты была такой печальной, тосковала и мучилась. Что сказала тебе олем Ати? Какие её слова помогли тебе выйти из этого тумана?

- Солнышко, она сказала мне, что этот мир слишком зыбок и непрочен. Что каждый миг он меняется. Невозможно предсказать всё. Она сказала, что вчерашний день уже уплывает по реке, а завтрашний ещё не наступил, и вся жизнь складывается из мгновений, которые происходят прямо сейчас. То, что есть сейчас - и есть жизнь, Айи. И я стала наполнять смыслом каждое мгновение, потому что вчерашний день уплывает по реке, а завтрашнего ещё не существует, и так будет всегда. Я научилась не тревожиться о том, чего ещё не произошло, и туман начал рассеиваться. Помнишь, как она говорит? Дыши. Дыши!

Аяна дышала запахами мхов и глины на берегах небольших ручейков. Дышала ароматами земли, влажной листвы и белых цветов по ночам. Она вдыхала острый запах крови подстреленных Верделлом птиц с черно-зелёными перьями, которых они жарили на костре, и авены, которую они берегли и варили так редко.

- Кирья, смотри, я нашёл грибы, - сказал Верделл. - Эти можно есть?

- Вот эти - да, а этих я не знаю, - откликнулась Аяна, подозрительно принюхиваясь. - Давай не будем рисковать. Верделл, подожди, пока мы выйдем из леса. Мы обязательно найдём что-нибудь кроме мяса и рыбы.

Они шли, но лес не кончался. Аяне казалось, что ещё немного, и она сама станет его частью, врастёт в это хрупкое мшистое равновесие и останется в густой зелёной бесконечности.

- Кирья, мы идём уже тридцать дней. Авены почти не осталось. Нам придётся есть одно мясо и эти сморщенные грибы.

- Я знаю. Верделл, мы точно идём правильно. Лес же когда-то должен закончиться.

Он действительно закончился. Ещё полдня назад они брели по мягкому влажному ковру из мха и устилавшей его хвои, и вот постепенно поляны стали чаще, а деревья - ниже и светлее, среди стволов начали часто попадаться кусты и высокие травы, а потом густой подлесок сомкнулся за их спинами.

- Кирья, я вижу горизонт, - восхищённо воскликнул Верделл. - Смотри!

Холмы, кое-где покрытые редкими деревьями, тянулись до самого горизонта. Облака то и дело закрывали небо, отбрасывая тёмные отпечатки теней на склоны.

- Нам нужно найти реку. Верделл, видишь где-нибудь полосу деревьев?

- Нет. Пойдём на запад.

Холмы были красивы, как только может быть красив весенний цветущий луг, который раскинулся на необозримом пространстве, благоухая, как сама цветущая юность. Аяна шла, кончиками пальцев опущенной руки прикасаясь к незнакомым цветам и молодым метёлкам неизвестных трав.

- Здесь так красиво, - тихо сказал Верделл. - Почти как дома.

Его дом был далеко. Так далеко, что у Аяны кружилась голова, когда она представляла это расстояние.

2. Корова

У Аяны от волнения вспотели ладони.

- Верделл, - пробормотала она. - Может быть, я вижу то, чего нет, но это видение настолько приятное, что я боюсь моргать. Скажи мне, что ты видишь то же самое.

- Я тоже боюсь моргнуть, кирья, - негромко сказал Верделл, сглотнув.

Корова совсем не походила на тех, к которым привыкла Аяна. В долине они были длиннорогие, с густой и длинной шерстью. Верделл как-то сказал, что они напоминают огромные валуны, поросшие жухлой травой.

У этой была короткая пёстрая шерсть и небольшие рога. А ещё, - и это, пожалуй, больше всего обрадовало Аяну, - верёвка на шее.

- Смотри, тут трава примята. Наверное, в той стороне их дворы, - показала пальцем Аяна. - Пошли посмотрим.

Полоса примятой травы вывела их на холм, и перед ними внизу лежала деревня.

Они остановились рядом, плечом к плечу. У Верделла от радости перехватило дыхание.

Аяна молча повернулась и крепко-крепко обняла его.

- Наконец-то, - с чувством сказала она. - Наконец-то.

Под звонкий лай нескольких собак они спустились с холма, по пути оглядывая дворы.

Теперь Аяна понимала, почему Верделл называл их деревню городом. Здешние немногочисленные дворы были одноэтажными и состояли в основном из бревенчатых строений с двускатными крышами. Она оглядывала высокие крылечки и колодцы одновременно с любопытством, страхом и восторгом.

На лай собак с ближайшего двора вышла женщина. Она стояла в воротах, уперев руки в бока, и по всему было понятно, что настроена она решительно.

- Вы откуда тут такие? - сварливо крикнула она. - Что надо?

Верделл покосился на Аяну и вышёл вперёд.

- Мы мирные путники, кира. Добра тебе. Мы ищем, где бы поесть. Не подскажешь, где тут таверна или трактир?

- Нет у нас трактира. Ты ослеп, что ли? Кто трактир держит в такой глуши? Езжайте в город, там и харчуйтесь. Вы откуда тут?

- Мы прибыли издалека. Я Аяна, а это мой муж, Верделл. Мы долго шли и питались только дичью. Не найдётся ли у вас зерна и овощей? Мы с радостью поработаем у вас за еду.

- У нас рук хватает, - поморщилась женщина. - Поищите в других дворах.

Она развернулась и ушла в дом. Верделл уставился на Аяну.

- Какой я тебе муж? - возмущённо спросил он. - Ты чего плетёшь, кирья?

- Верделл, тихо. Я сказала на всякий случай. Мало ли что могут подумать. Вдруг у них тут такой же обычай, что и у вас? Или ещё похуже. Я сначала думала сказать, что ты мой брат, но вовремя прикусила язык. Слишком уж мы непохожи.

- Могла бы сказать, что двоюродный.

- Не успела придумать. Пойдём в другие дворы.

В двух дворах на них посмотрели так же подозрительно, но в следующем им повезло.

- Заходите, заходите, - махнула им молодая женщина в сером платье и тёмном переднике. - Вы издалека? У вас странное платье.

- Да, мы издалека, - вежливо кивнула Аяна. - Я Аяна, это мой муж, Верделл. Так что за работа?

- Я Леста. Там дрова. Уважаемый, наруби, пожалуйста. Мой муж вывихнул руку, когда пытался усмирить бычка. Теперь он ходит с повязкой, а дрова рубить не может.

- Хорошо. Сколько? - спросил Верделл.

- Сколько сможешь.

- Я могу тоже помочь по дому, - предложила Аяна. - Может, надо что?

- Нет, с остальным я справляюсь. Пойдём в дом.

Она открыла дверь, приглашая Аяну внутрь. Та переступила через порог в сумрачную прохладу чужого жилища, незаметно осматриваясь, вбирая необычные, новые запахи этого дома, небольшого, темноватого, с маленькими окошками.

Широкая кирпичная печь, белёная, внушительная на вид, занимала всё пространство в одном из углов, и устроенные на ней лежанки казались весьма обжитыми и уютными. Бесчисленные туески из бирсы, корзинки, глиняные ёмкости толпились на полках вдоль стен, а дверь в соседнюю комнату скрывал яркий коврик, сотканный, по-видимому, из тряпиц, оставшихся от старой крашеной одежды. В резной деревянной люльке, подвешенной к потолку у печи, возился и кряхтел младенец.

- У вас уютно, - улыбнулась Аяна. - Такая большая печь. У нас печи поменьше.

- А откуда вы? - спросила Леста, вынимая ребёнка из люльки и покачивая на руках.

- Мы с востока. Мы вышли через лес, а до этого проехали через земли сакихите.

Леста округлила глаза.

- С востока? За лесом есть что-то ещё?

- Да. Там земли людей, которые разводят оленей. А дальше - моя родная долина.

- Надо же. Я даже не знала, что там что-то есть. А куда вы идёте?

- В Ордалл.

Леста удивилась ещё больше.

- Ордалл? Это где?

- Это на западе отсюда. Очень далеко. Леста, нам нужна лошадь. У вас можно обменять лошадь?

- Обменять?

- Да. Мы можем работать на вашем дворе. Мы меняемся так дома. А вы нет?

- Иногда - да. У нас только одна лошадь. Санеш ездит на ней. Мой муж. Аяна, у нас вы вряд ли поменяетесь на лошадь. Вам проще будет купить её.

- Понятно. А у кого можно купить лошадь?

- Здесь вы не найдёте лошадей на продажу. Вам надо ехать дальше по дороге, на юг, в следующую деревню. У них табун. У нас тут коровы.

- А далеко следующая деревня?

- Пешком - ноги оттопчете. Знаешь что? Обо мне, наверное, будут судачить ещё недели три, но, как по мне, ну не похожи вы на бандитов. Вы похожи на уставших детей. Я накормлю вас, а с утра отправлю Санеша на телеге отвезти вас туда.

- Спасибо, Леста. Ты очень добрая. А расскажи, пожалуйста, что там дальше, по дороге. Твоя соседка сказала, что у вас тут есть город.

- Ой, город далеко, - махнула рукой Леста. - туда только верхом или на телеге. Мы туда не ездим. А после него уже Халедан. Степь.

3. Бедовые люди

- Мы выходим из Ордалла в конце апреля или в первых числах мая, - сказал Конда, обнимая её и прижимаясь носом к её затылку, отчего у Аяны по спине пробежали мурашки. - Мы идём вдоль этого побережья, мимо островов Белой Лошади, на юго-запад. Примерно через пятнадцать дней мы проходим мимо Дакрии, а ещё через семнадцать - мимо Ровалла, к северу от которого - пустыня. Там течение подхватывает нас и относит чуть дальше от побережья, и через три недели вот тут, у мыса Рети... Аяна, что ты делаешь? Прекрати.

- Ты слишком близко. Я не могу сосредоточиться.

- Тебе совсем не интересно?

- Очень интересно. Продолжай.

- В общем, мыс Рети - самая южная точка соседнего материка. За ним побережье уходит к северу, видишь? Там болота, горы и очень густой лес. Мы продолжаем идти от Рети на запад до Нанкэ, и это занимает ещё почти четыре недели. Там мы остаёмся на три недели, продаём то, что привезли, и покупаем их товар. Мы выходим оттуда в начале августа. Дальше мы следуем на запад, до островов Ласо, это занимает больше двух месяцев. Там стоянка, торговля, и снова на запад, до Ордалла. Это ещё два месяца. В конце декабря мы обычно приходим в порт Ордалла и встречаем начало нового года дома.

- И в мае снова в путь?

- Да.

- Покажи мне, где наша долина.

Конда ткнул в карту пальцем.

- По моим прикидкам, мы здесь. Видишь, тут южнее на карте одни горы, а вот это место на севере вообще никак не обозначено.

- Там Одинокий Остров и края вечного холода. Подожди, получается, вы плывёте всё время в одну сторону? И возвращаетесь домой?

- Да. От Нанкэ до Ласо нам тоже помогает идти течение. Тот шторм вынес нас из него и отбросил на север, а вот тут, - показал он пальцем, - мы попали в другое, которое принесло меня к тебе. Поцелуй меня.

Она поцеловала его и спросила:

- А почему у тебя на карте нет ничего севернее вот этой полосы?

- Видимо, туда ещё картографы не забирались, - пожал он плечами. - Так что неизвестно, что там. Но вот здесь, ниже, на юге, написано «степь». Это значит большое открытое пространство, равнины, покрытые травой. Я никогда не был в степи, но катис Эрсет как-то сказал мне, что это как море, только там вместо воды - трава.

Когда он говорил это, за окном каюты шёл снег. Аяна смотрела на карту и видела лишь чернильные штрихи на разлинованной бумаге. Теперь же она представила это море травы среди холмов-берегов, такое же обширное, как ароматные цветущие луга, по которым они шли шесть дней.

- Мой дедушка был степняком, - сказала Леста. прикладывая ребёнка к груди. - Он приехал на дальний торг и увидел мою бабушку. Когда он увидел её, то в его сердце натянулась тетива, и он сказал, что не сможет жить без неё. Он пошёл против воли родителей и поселился в деревянном доме. А их с бабушкой сын, мой отец, перебрался уже сюда, в эту деревню. Мне досталось от него это лицо, а от дедушки - ещё тяга к странствиям. Иногда, когда сухие ветры долетают сюда с юга, мне хочется сесть на лошадь и ехать туда, откуда пришёл этот ветер. А теперь это лицо досталось и моему сыну.

Аяна осторожно, украдкой рассматривала Лесту, и та рассмеялась.

- Не стесняйся. Соседи любят судачить обо мне и моей семье. Я отличаюсь от них. Видишь, какая у меня кожа и глаза? Я привыкла к разговорам. Когда Санеш пришёл к моему отцу, тот так и сказал: «Ты готов к разговорам?»

У неё и правда было удивительное лицо. Почти такое же круглое, как у Олахан Ийе, и разрез глаз тоже был похожим. Светлая кожа имела слегка желтоватый оттенок, а волосы напоминали оттенком орешки ташты.

- Да, твои соседи выглядят немного иначе.

- Они живут тут испокон веков. К северо-западу лежит Озёрный Край. Думаю, здешние люди пришли оттуда. Чем дальше вы пойдёте на юго-запад, тем больше увидите таких лиц, как моё.

Она подтянула рубашку на место и осторожно положила засыпающего мальчика обратно в колыбель.

- Я устал, - сказал Верделл с порога. - Можно войти?

- Заходи, - тихонько кивнула Леста. - Я принесу молока.

У Верделла задрожал подбородок, и она удивлённо подняла брови.

- Что с тобой?

- Не обращай внимания, - улыбнулась Аяна. - Он очень любит молоко, но не видел его уже больше двух месяцев. Мы ели почти одну дичь и грибы. А зерно берегли.

- Садитесь, я угощу вас, - рассмеялась Леста.

Она вынесла кувшин молока и хлеб, потом снова ушла за занавеску и вынесла сыр.

Теперь задрожала уже Аяна. Леста глядела на них и смеялась.

- Вот бедолаги, - сказала она. - Ешьте. Спать будете на сеновале.

- Кирья, ты узнала про лошадь? - спросил Верделл, откусывая хлеб и с наслаждением запивая его молоком.

- Я сказала твоей жене, что здесь вы лошадь не найдёте. Вам надо ехать дальше. Мой муж отвезёт вас завтра.

- Спасибо, Леста.

Они подмели двор и натаскали воды в сарай для скота, а Верделл нарубил ещё дров и полил большой огород за сараем. За забором то и дело появлялись любопытные головы соседей, но, как только Аяна выпрямлялась поприветствовать, зеваки отворачивались и уходили с видом, будто им вовсе не любопытно.

4. Только не мясо

"Тирьям! Тирррь-ям! Чиль, чиль, чиль! Уить! Уить!" - пела настойчивая птичка где-то неподалёку.

Аяна села и потянулась.

- Верделл, просыпайся! Рассветает! - Она погладила его непослушные тёмные вихры.

- Мама... - пробормотал он. - Отстань, ма-ам...

- Верделл, просыпайся!

Он повернулся на бок и поднялся на локте.

- Ты сейчас такой сон мне разбила, кирья, - грустно сказал он. - Такой сон. Мне мама снилась.

- Ты увидишь маму. Не скоро, но увидишь.

- Эй вы, там! - окрикнул их Санеш от ворот. - Едете или как?

Аяна вскочила, на ходу сворачивая одеяло.

- Пойдём скорее!

Они ехали на телеге, болтая ногами, и смотрели, как из-под её края выбегают колеи дороги. Аяна теребила застёжку кафтана.

- Как ты думаешь, где они сейчас?

- Я думаю, они уже за островами Ласо, - вздохнул Верделл. - А что если они всё-таки вернулись, как только обнаружили, что меня нет на борту?

- Они не вернулись, - сказала Аяна. - Они не вернулись.

Воло не стал бы рисковать, поворачивая к долине, даже ради Верделла. Потому что в их каюте был заперт опоенный Конда.

Аяна сжала челюсти.

«Только не сонная отрава!» - кричал Конда, лёжа со сломанной ногой в зимней спальне их двора. - «Я заперт тут... заперт...». А его лучший друг, его брат, опоил его и увёз раньше назначенного часа, только чтобы разлучить их.

«Ты моё сокровище». Так Конда говорил ей.

Она привезёт ему его сокровище на другой край мира.

- Кирья, твоё лицо опять стало странным, - нахмурился Верделл.

- Ничего. Верделл, сколько стоит лошадь у вас в Арнае?

- Если хорошая, то дорого. Ну и смотря где, конечно. В Ордалле всё гораздо дороже, это ведь столица. Вообще лошадь у нас стоит десять серебра, не меньше.

- Ты говорил, что на твои золотые можно купить...

- Тсс, тише, ты что! Никогда не говори вслух, сколько у тебя денег.

Аяна озадаченно замолчала, но Санеш неожиданно со смехом повернулся.

- Нет, ну вы точно не бандиты, - сказал он. - Парень, да ты у нас богатей?

- Есть немного, - смутился Верделл.

- А чем ты занимаешься?

- Я юнгой хожу на корабле.

- На корабле? По морю? - удивился Санеш.

- Ага.

- Но тут же нет моря. До моря очень далеко.

- А я нашёл... Шучу. На самом деле мы правда издалека.

- И сколько же тебе платят?

- Пока десять в день. Даже когда мы на берегу. Я хочу выучиться, чтобы получать ещё больше. Но я почти не трачу на жизнь, потому что владелец корабля - мой родственник, а живу я у отца. Я коплю, а ещё отправляю маме.

Санеш присвистнул.

- Неплохо, неплохо. А у нас лошади дешевле. Гораздо дешевле. Вы куда путь держите? Леста вчера говорила, что вы на запад идёте, но я был зол, что она вас пустила. Незнакомых кто ж так пускает? И расспрашивать со злости не стал.

- Мы в Ордалл. Это в Арнае.

- Арнай? - Санеш поднял бровь. - До Арная же далеко. Вам месяца, наверное, два по одной степи Халедана перебираться верхом, и то если без заминок. А потом ещё леший его знает сколько до побережья.

- Степь такая большая? - поразилась Аяна. - Два месяца?

- Да, примерно так. Дед моей жены был степняк. Хасэг. Они так себя зовут - «хасэ».

- А у них там есть зерно? - с подозрением спросил Верделл. - Овощи, хлеб?

- В основном мясо. У них там овцы, лошади.

Верделл застонал.

- Они что, не выращивают овощи?

- Они кочевники.

- Как наши сакихите, Верделл!

Верделл прекрасно помнил сакихите. Он помнил оленей, которые везли их, под чьими шкурами спали и чьё варёное, сушёное, квашеное, копчёное и жареное мясо они с Аяной ели на каждом стойбище. Олени во всех видах и формах преследовали его в кошмарах, наверное, до середины леса. Он немного побледнел.

- Ну и молоко у них тоже есть, - сказал Санеш.

Верделл оживился.

- Ну хоть на том спасибо!

Аяна считала про себя. Два месяца по степи. Прибавить заминки и задержки. Они пройдут через неё к началу или середине июля. На карте было озеро. Как же оно называлось?

- Санеш, а что за озеро есть в степи?

- Ты про священное озеро Тэвран?

- Наверное. То, которое у гор.

- Ну да, я слышал о нём. Там вроде священное место у хасэ. Дед Лесты как раз должен был ехать туда на свою свадьбу, когда увидел на торгу её бабку. Он часто рассказывал эту историю. Но оно очень далеко, у самого западного края степи. Как же далеко иногда людей любовь заводит!

Они ехали дальше, и дорога вилась между невысоких взгорков и небольших рощиц.

- Ну вот и приехали, - кивнул Санеш. - Мне Леста сказала вам кое-что отдать. Я сначала думал её не послушать, но вы и правда славные ребята. Вот тут она вам собрала мешок. Идите с миром! Я рад, что послушал жену и не стал вас выгонять.

Он отдал им небольшой коричневый мешок из грубой холстины. Аяна с любопытством заглянула внутрь. На дне пересыпалась пара горсток зерна, а сверху лежал завернутый в тряпицу сыр и несколько клубней соланума.

- Она вам тут передала, сказала, вы мясом питались. И вот, зерна немного.

- Спасибо, - с благодарностью сказала Аяна. - Спасибо вам большое.

Санеш развернул лошадь и вскоре скрылся за холмами.

5. Ташта

Деревня эта была чуть побольше. Из ближайших дворов лаяли собаки, а ещё на них сразу сбежалась поглазеть ребятня, и Аяна улыбалась чумазым малышам.

- Пойдём искать лошадей, - сказал Верделл.

- Они, наверное, на выпасе, - прикинула Аяна. - Давай найдём кого-то взрослого.

Пожилой, но крепкий мужчина, которого они нашли в одном из дворов, нахмурил брови.

- Откуда вы, говорите?

- С востока. Мы хотим купить лошадей, - сказал Верделл. Нам нужны две самые выносливые и спокойные.

Мужчина внимательно и недоверчиво оглядел их с головы до ног.

- А деньги-то у вас есть?

- Да.

- Пойдём тогда. Нам вот за тот холм. Мешки можете оставить здесь.

Он вывел их к табуну.

- Вот та рыжая и тот сивый мерин. Их могу продать. Спокойные.

- Хорошо, - сказал Верделл. - и упряжь. Сколько?

- Подожди, - остановила его Аяна, вглядываясь. - А вон тот продаётся? Гнедой, во-он там.

- Он необъезженный.

Аяна смотрела на молоденького ладного гнедого конька, который пасся в отдалении, и ей всё сильнее казалось, что он чем-то похож на её Пачу. Внешне он, конечно, совершенно не походил на её серого гиганта, но что-то в его повадке зацепило её взгляд.

- Необъезженный? А сколько ему? - с изумлением спросила она.

- Три. Я думаю пустить его на мясо. Вообще не подпускает к себе. Хоть на что-то сгодится, - скривился мужчина. - Пока рука не поднялась, но надо. Никакого толку, только зерно перевожу. Надо было мериновать, но, боюсь, убьёт.

- А можно посмотреть?

Верделл нахмурил брови.

- Кирья, не надо. Это плохая лошадь, как ты поедешь на нём? Давай возьмём мерина.

- Я хочу его.

- Кирья, не надо!

- Верделл, Ты слышал? Его хотят пустить на мясо.

- Ладно. Ладно! Уважаемый, если мы купим у вас мерина и кобылу, сколько вы с нас возьмёте за него?

- По две серебряных за тех двух и этого берите даром.

Верделл удивленно распахнул глаза.

- Берём, - сказал он. - Кирья, я не знаю, зачем он тебе, но раз его дают даром, то давай возьмём. Тут очень, очень дёшево. Я таких цен ещё не видел!

Мужчина ухмыльнулся.

- Ладно, я за верёвкой.

Он вернулся с двумя уздечками и верёвкой, вывел Верделлу двух лошадей и отправился за жеребчиком. Аяна ожидала, что тот шарахнется от человека, но гнедой прижал уши, присел на задние ноги и прыгнул, чтобы укусить его.

Аяна ахнула. Мужчина сжал руку в кулак и стукнул жеребчика по морде, потом взял за верёвку на шее и потащил к Верделлу, уворачиваясь от его зубов.

- На. Сам возись с этой скотиной. Сёдла в конюшне, за них ещё половина серебряного.

- Двадцать. Двадцать меди, - твёрдо сказал Верделл.

- Двадцать четыре, - сказал мужчина.

- Ладно. Двадцать три и по рукам.

Мужчина крякнул, мотнув головой. Плюнул на ладонь и протянул Верделлу. Тот сделал то же самое, они пожал руки, и мужчина удалился.

- Это и называется торговаться, - сказал Верделл на удивлённый взгляд Аяны.

- Я знаю. У нас ведь тоже договариваются при мене. Но зачем ты плюнул на руку?

- А у вас так не делают? Мне кажется, так делают везде. Во всех портах, куда мы заходили, сделка подтверждается так.

- Арем Дэн говорит, что руки должны быть чистые. Невидимая грязь, которая может попасть внутрь тела... Помнишь, потная лихорадка? Она разносится чиханием. Лучше помой руки, Верделл. Я видела колодец во дворе. Не хватало нам ещё какой-нибудь напасти.

- Да у нас и так тут напасть, - пробормотал Верделл, глядя на жеребчика, который беспокойно метался на другом конце верёвки, натягивая её всё больше. - Я уже жалею, что пошёл на поводу у своей жадности.

- Ты видел, как он бьёт его? Лошадь бить нельзя. Он же совсем молодой, и он просто напуган. Я думаю, он умный.

- Ты знаешь толк в лошадях?

- Не особо, - пожала плечами Аяна.- Просто так кажется.

- Эх, кирья, - вздохнул Верделл, покачал головой и увёл лошадей во двор.

- Милый мой, хороший, - сказала Аяна, медленно подходя к жеребчику. - Я не обижу тебя. Стой спокойно. Как же тебя зовут?

Он стоял напряжённо и всматривался в неё, насторожив уши и раздувая ноздри, но не испуганно, а с каким-то вызовом, и это озадачило и одновременно развеселило Аяну. Она протянула руку ладонью кверху; гнедой не потянулся обнюхать её, а сделал спокойный шаг в сторону. Он не отличался излишним ростом, но казался крепким и ладным, а шкура блестела даже под слоем пыли. Аяна залюбовалась на цвет его шерсти.

- Ты как орешек колючий, - сказала она, вспоминая волосы Конды. - Как ташта. Теперь ты Ташта. Пойдём, мой хороший.

6. Слишком долго

Сёдла были не самые новые, и Аяна удивилась столь странной цене.

- Верделл, почему седло стоит как четверть коня? - спросила она, осматривая покупку. - Они не выглядят как то, что стоит четверть коня!

- Видимо, тут работа кожевенника ценится больше, - сказал Верделл, отряхивая руки, которые сунул в бочку с водой у стены. - Как у вас - стекло. Кирья, я отдал всё серебро и медь, что у меня были. Осталось только золото и четыре гроша. Нам нужно будет разменять золотой в городе. Уважаемый, - окликнул он мужчину. - Сколько ехать до города?

- До большого торга? В Хасэ-Даг? Ну вы и замахнулись. Так-то дней десять, ежели не мешкать, но с этой скотиной - не знаю. Хорошо если за две недели доедете.

Аяна никогда ещё не ездила в седле. Онооказалось жёстким, а с поводьями сладить и вовсе не получалось.

- Ты слишком слабо тянешь, - сказал Верделл, когда они выезжали из деревни. - Он не чувствует поводьев. У него рот жёсткий.

Аяна натянула крепче, и мерин послушался.

- Это жестоко, - жалобно сморщилась она. - Я рву ему рот. У наших уздечек нет этой железной штуки.

- Я не видел ещё ни разу, чтоб на лошадях ездили так, как у вас в долине. У вас как будто никуда не торопятся.

Это было правдой. У них никуда не торопились. Да и некуда было торопиться. Аяна вспомнила, как мерно Пачу шагал по дороге между полей с тыквами и подсолнухами, пока они ехали на общие работы, и грустно вздохнула, охваченная тоской по дому.

По дороге им попались две большие деревни и несколько маленьких. Верделл опять рубил дрова за еду, а Аяна помогла с сенокосом, когда их пустили ночевать на сеновал.

- Зачем ты это делаешь? - спросил Верделл, когда она опять водила жеребчика кругами на одном из привалов, потом пыталась касаться его ног и спины, и так раз за разом. - Он всё равно необучаемый.

- Не знаю. Мне правда кажется, он очень умный. Он уже совсем не боится меня. Вчера он обнюхал мои волосы, а я гладила его шею.

- Да он и не боялся, кирья. Это я его боюсь. Ты видела, как он прыгал на того мужчину?

Аяна улыбалась ему и продолжала водить Ташту на верёвке вокруг себя, гладить его, чесать, похлопывать по шее и бокам. Уже через пару дней она положила ему на спину попону, и он не скинул её. Ещё через день она нагрузила на него заплечные мешки и одеяла, и они пошли быстрее.

- Ну надо же, пригодился, - хмыкнул Верделл. - А может, и будет от него какой-то толк.

Когда они добрались до большого торга, Аяна чувствовала себя полностью разбитой. Ныла каждая косточка; она отдала бы многое за то, чтобы посидеть дома в тёплой купальне, но дом теперь был ещё дальше, чем раньше. Она считала дни, и выходило, что только к середине июля они дойдут до края степи - если, конечно, сведения Санеша были верными.

Аяна помнила карту Конды. Но он сам сказал, что доверять ей полностью можно только в части побережий. По карте выходило, что после двух месяцев в степи им предстоит ещё примерно столько же идти по Фадо.

- Фадо - как твоя стиральная доска, - сказал Конда, помогая ей отжимать простыни, которые они сняли с койки на «Фидиндо». - Там то горка, то болото, то пригорок, то низина. Пулат ездил туда по каким-то торговым делам. Мне было шесть, и, естественно, он взял меня с собой. Мы тряслись по прекрасному холмистому Арнаю полтора месяца на перекладных лошадях. Полтора месяца! Без перекладных мы бы ехали, наверное, все три. А потом переправлялись два дня через пролив. Катис Эрсет уговаривал Пулата оставить меня дома, но тот был непреклонен. Я так и не понял, зачем был нужен ему там, потому что большую часть времени мы с катисом гуляли по водным садам орта Давута. Там, к слову, очень красиво. Высокая горная гряда защищает почву от иссушающего солнца. Звенящие горные ручьи стекают по скалам, собираются в чистые озерца и искусственные пруды, а в прудах расцветают изумительные цветы, похожие на звёзды. Я был очарован настолько, что потом рисовал эти цветы в тетради для каллиграфии.

- Тетради?

- Да. Вы называете это «книга для записей». Может, когда-нибудь и ты увидишь эти цветы, сокровище моё. Но вот дороги там поистине ужасны.

Два месяца по степи, и два - по неровным дорогам Фадо. В конце сентября они сядут на корабль до Арная. У них не будет перекладных: перекладные лошади дорогие, как сказал когда-то Конда. А ещё в Арнае им нужна будет повозка, думала Аяна, покусывая ноготь.

Долго. Слишком долго.

7. Плата вперёд

Городок оказался шумным, крикливым. По улицам сновали люди с мешками, парни вели лошадей и гнали овец. Женщины несли клетки с курами, малыши бежали за ними, хватаясь за подолы.

- Мы ищем постоялый двор, - сказал Верделл мальчишке, игравшему на углу у ворот. - Лошадям нужно отдохнуть, а нам - вымыться.

Мальчишка кивнул и показал пальцем на большой двор в конце улицы.

- Вот там. Вы приехали покупать или продавать?

- Мы проездом.

Мальчишка убежал, кивнув. Аяна въехала за Верделлом в ворота первого в её жизни постоялого двора, и, спешившись, с любопытством оглядывалась. Он чем-то был похож на общие дворы их деревни, и сеновал под навесом, коновязь с водопоем, поленница в сарае лишь усиливали сходство. В середине двора, у колодца, рядом с длинной коновязью дремала старая лохматая собака, которая даже ухом не повела, когда Аяна тихонько свистнула ей.

- Вы впервые у нас? - окликнул их усатый мужчина, выглядывая из окна на первом этаже. - Заходите!

К Аяне подбежал мальчишка, она отдала ему поводья мерина и догнала Верделла, который уже взошёл на крыльцо.

Внутри было темновато и пахло кислятиной. За несколькими дальними столами над тарелками и кружками сидели люди, но в полумраке их сложно было разглядеть.

- Здравствуйте, здравствуйте, - кивал мужчина. - Меня звать Парос, я тут хозяин. А вы чьих будете? Платье у вас странное.

- Мы издалека. Это моя жена, Аяна. Я Верделл. Мы бы хотели остановиться у вас на пару ночей и отдохнуть перед дальней дорогой, а ещё искупаться и поесть.

У Аяны засвербило в животе при слове «искупаться». Она представила себе блаженство тёплой воды и чуть не заплакала. Почти три месяца она обходилась мытьём в ручьях и обтиранием мокрым полотенцем. В сумке лежал крохотный туесок ароматного мыла Нэни, и она мечтала о том дне, когда наконец вымоет волосы до скрипа и высушит их, и голова наконец перестанет зудеть и чесаться.

- Плата вперёд. Комнаты у нас разные. Вам подешевле или получше?

- Нам получше, - сказал Верделл, косясь на Аяну. - Ужин в комнату. И зерна для лошадей. Подскажи, уважаемый, - понизил он голос. - А нельзя ли у тебя тут разменять золотой?

Парос, опиравшийся локтями на высокую стойку с кружками, выпрямился.

- Это не ко мне. Иди на соседний двор, там будет тебе размен. За всё будет десять медных. Не торгуйся, - сказал он, увидев, что Верделл открывает рот. - Не скину. Сейчас тут у нас торг, комнат мало. И не смотри, что тут сейчас пусто - все на торгу. Есть ещё корчма на другом конце, но там клопы. Если тебе здесь дорого - милости прошу туда.

Верделл удручённо покачал головой.

- Ну ладно, - сказал он. - Сейчас приду. Кирья, подожди меня тут.

Сидящие за столами посмотрели ему вслед и вернулись к разговору. Аяна уселась на высокий табурет и осматривалась.

- Небось сбежали, да? - усмехнулся вдруг Парос. - Такие молодые, э-эх. Совсем дети ещё.

- Налей-ка мне ещё, - сказал один из мужчин. - А ну-ка, старина, и рыбки сушёной.

Парос налил ему хмельное. Аяна скосила глаза, рассматривая незнакомца. Крупный мужчина средних лет подсел к стойке рядом с ней и ухватил протянутую кружку широкой грубой ладонью.

- Смотри, не захмелей, дружище, - хмыкнул Парос. - Белый день на дворе.

- Ничего. Я тут всё закончил, теперь можно и домой. Да, красотка? - Он подмигнул Аяне; она натянуто улыбнулась, отворачиваясь. - Правда, неудачный вышел торг. Эхх! - крякнул он, одним глотком опорожняя половину кружки. - Хоть утешил бы кто. Тоска берёт.

От него дурно пахло. Аяна слегка отодвинулась, намереваясь встать и отойти, но тут вернулся Верделл.

- Верделл, знаешь, лучше пораньше выехать, - сказала Аяна, про себя подсчитывая дни. - Мы и так задержались в пути. Сегодня переночуем, а завтра с утра уедем. Мне бы только воды горячей, и можно ехать.

- Ты уверена, кирья?

- Да.

- Тогда давай сделаем так. - Он понизил голос. - Я разменял оба золотых. Тут у них выгодно, дали аж восемнадцать серебряных за каждый. Я пойду по лавкам, наберу зерна и другой еды, сложу в стойле, а с утра мы отправимся дальше.

- Ваш конь не идёт, - сообщил мальчик, вбегая в дверь. - Я отвязал его от мерина, но он упирается. И он пытался укусить конюха.

- Сейчас посмотрю, - сказала Аяна, торопливо вставая.

Ташта стоял у входа в конюшню и упирался, а два парня тащили его за верёвку.

- Стойте! - крикнула Аяна. - Стойте!

Она подбежала к гнедому и похлопала его по боку, огладила вдоль спины.

- Ну что же ты... Слушайте, - повернулась она к парням. - Он не хочет в стойло. У вас тут ворота закрываются? Я привяжу его тут, у водопоя. С ним плохо обращались, и он теперь боится.

Парни понимающе покивали.

- Капризный, да? Ну, оставь его здесь. Мы не закрываем ворота, но в городе нет волков. Мы подбросим ему сена.

- Спасибо!

8. Земляника и дикий тмин

Аяна вернулась как раз в тот момент, когда Верделл расплачивался за комнату. Он скинул оставшиеся монеты с ладони в кошелёк и повесил его на шею Аяне.

- Чтоб не срезали, - прошептал он. - На торгу разное бывает. Я себе отложил сколько надо.

Аяна кивнула. Она уже наслушалась разных историй про то, что случается иногда в торговых портах.

- Уважаемый, покажи нам комнату, - попросил Верделл.

В небольшой комнатке, которую Парос открыл перед ними, стоял какой-то неуловимый запах затхлости. Аяна заметила захватанные руками доски двери, желтоватый оттенок простыней на неширокой кровати, пол у окна, протёртый ножками тяжёлого табурета, и нахмурилась. Уютом тут даже и не пахло, но всё разом забылось, когда она увидела лохань для купания.

Она глубоко вдохнула и выдохнула в предвкушении тёплой воды.

- Я принесу наши сумки, - сказал Верделл. - Когда будет вода?

- Ужин вам принесёт сюда Харта. После ужина будет вода. Будете буянить - прибежит охрана. - Парос показал на двор. - У нас тут с этим строго.

- Торг до ночи? - спросил Верделл.

- Да.

- Тогда я сначала поужинаю.

- Как хочешь. Сейчас пришлю Харту с похлёбкой.

Аяна была рада похлёбке даже несмотря на то, что она мало напоминала ту густую, ароматную, пряную и сытную, какую готовили дома. В этом здешнем вареве, которое принесла Харта, плавали редкие кусочки моркови и прошлогоднего соланума, а на дне нашлось лишь немного мяса и разваренных зёрен пшеницы. Но Аяна съела всё до последней капли, а потом ещё вытерла миску хлебом - снова поесть горячей еды, приготовленной на очаге, да ещёи поданной в отдельной тарелке, было очень приятно. После похлёбки им принесли всё тот же соланум, растёртый в кашицу, а рядом с ним на тарелке одиноко примостился кусочек варёного мяса.

- Экономно, - хмыкнул Верделл. - Из одного куска и похлёбка, и второе.

Аяна не жаловалась. После двух с половиной месяцев бесконечного ночного неба над головой она, к своему удивлению, даже радовалась этой комнате, в которой пахло бесчисленными постояльцами, их носками, рубашками, кожаными сумками и ботинками, копчёным мясом, выппивкой и незнакомыми травами. А ещё она, кажется, впервые поняла, почему для Конды и Воло слова «общий» и «ничей» казались одинаковыми по смыслу, когда речь впервые зашла об общих дворах долины.

В мастерские общих дворов шли с целью, вдохновением или намерением, там собирались для работы, которую проще и легче было делать сообща. О них заботились, как о некоем общем теле: смазывали петли окон и дверей, отмывали и красили рамы, натирали стёкла, конопатили стены, дочиста выметали углы и окуривали от насекомых ветками купресы, стараясь, чтобы дым попал в каждый угол.

А эта комната была общей, но при этом - именно что ничьей. Здесь словно присутствовали обрывки чужих разговоров, чужих воспоминаний, чужих судеб, которые никогда и никоим образом не пересекутся с её, Аяны, судьбой. Комната казалась преходящим вместилищем для сотен чьих-то душ, по очереди проходящих сквозь неё без всякого интереса к этому мимолётному временному пристанищу. Тут вытирали и подчищали только то, что было уже откровенно затоптано, засалено, захватано и запачкано руками, плечами и ногами постояльцев. Аяна, с грустью глядя на серые от пыли стены, решила, что по возможности будет стараться избегать постоялых дворов. Лучше уж сеновал и звезды.

- Кирья, я поел. Уже поздно. Пойду за припасами, - сказал Верделл, вставая. - Купайся. Я постучусь.

- Хорошо. А ты будешь мыться?

- Не, - помотал головой Верделл. - Не-не. Я ещё чистый после того ручья, который мы проезжали третьего дня.

- Как хочешь, - пожала плечами Аяна, и он ушёл.

Каким блаженством было наконец отмыть голову и тело! Она уткнулась носом в туесок с вязким мылом, вдыхая ароматы трав родной долины. Нежная, невесомая сампа, слегка смолистая тёплая купреса, пряный ладонник, сладкая, спелая лесная земляника и дикий тмин... Аромат растревожил её, напомнил о маме, Нэни и остальных, кого она оставила дома. Аяна нежилась в тёплой воде, вспоминая дом, сеновал, земляничные полянки, запах свежих простыней и маминой стромкой отбелённой праздничной рубашки с зелёными, как капли леса, брызгами стеклянных бусин на рукавах.

9. Беги!

Она смыла остатки негустой пены и вылезла из лохани, потом высунулась за дверь и окликнула Харту.

Пока Харта, зевая, вычерпывала воду, Аяна оделась, расчесала и вытерла волосы. Надо бы немного подрезать их, в пути такая длина неудобна. Всё равно отрастут. Интересно, у Харты есть хорошие ножницы? Надо было спросить, пока она тут прибиралась. Это ужасно, когда ножницы не режут, а сминают волосы тупыми, не притёртыми лезвиями.

Она ходила по комнате, складывая вещи в мешок, потом остановилась и огляделась. С утра в дорогу, надо всё подготовить, чтобы спросонья что-то не забыть... Ну, вроде всё.

Дверь приоткрылась.

- Ты же обещал постучать, Верделл, - укоризненно сказала Аяна. - Ты уже верн...

Широкая мозолистая ладонь зажала ей рот.

- А ну тихо, птичка. Давай сюда кошель, - хрипло прошептали ей на ухо. - Рато, пошарь-ка по мешкам. У её сопливого муженька было два золотых. Он отдал ей кошель.

Аяна неистово забилась в чужих грубых руках, но в бок упёрлось что-то острое. Она замерла.

- Тихо, я сказал. А то получишь нож под ребро.

- Тут ничего. Тряпки.

- Бросай тогда. Слышь, птичка, где кошель? Давай сюда.

- Далкер, погодь. Ты посмотри, какая красотка залетела в наши края. Может, утешим её, пока её сопляк там в лавках развлекается? Она, небось, и не знает, что такое мужик. Много эта писклявая недоросль там наковыряет-то.

- Я первый. Ох ты ж какая упругая, - просипел Далкер, щупая её. - Небось такая сладкая, да?

Аяна почти ослепла от ужаса. Она пыталась кричать что было сил, но его ладонь глушила все звуки. Надо кричать! Верделл! Он услышит!

-М-н-н-м! - промычала она.

- Затихни!

Нож вдавился в кожу. Её била дрожь. Верделл не слышит. Не слышит. Он далеко...

Ладонь продолжила шарить по её телу. Омерзение, брезгливое отвращение и ужас душили Аяну, и она попыталась укусить руку, зажимавшую ей рот, но хватка была слишком сильной, и Аяна замерла. Ужас сменился яростью. Как он смеет? Как он смеет?

Будто багровое пламя охватило её. Оно было почти зримым, оно лизало грязные стены комнаты, дверь, дряхлую мебель, разгораясь всё ярче. Мир побагровел полностью, сжигаемый этим огнём, кружащимся вокруг неё.

Конда. Конда. Конда.

Медленно, медленно, невыносимо медленно дверь открылась, и звук от пинка, распахнувшего её, был таким же тягуче медленным. Так же неторопливо, с глухим долгим стуком, через порог шагнул Верделл. Его другая нога так же долго приближалась к доскам пола, и вот наконец коснулась их, и песчинки, вздрогнув, плавно, не спеша опустились обратно на дощатый пол.

На какой-то неуловимый миг лицо Верделла стало очень обиженным, непонимающим, потом он хищно оскалился. Аяна видела, как его рука неторопливо движется к поясу. Что-то блеснуло, и Верделл с тем же безумным, искажённым лицом сделал короткое и резкое движение рукой снизу вверх за спиной Рато, который всё это время неспешно поворачивался к нему. Рато медленно открыл рот и начал с долгим хриплым стоном оседать на пол.

Далкер неторопливо выпустил её и с ножом поплыл через комнату к Верделлу.

Конда сказал: «Моё сокровище».

Никто не смеет тронуть его сокровище.

Она развернулась и подняла табуретку за две ножки. Через одну небольшую бесконечность табуретка взлетела вверх, к затылку Далкера, и раздался медленный, продолжительный, очень отчётливый хруст.

Далкер всё падал и падал, всплеснув руками, в красном потоке, который кружил вокруг Аяны по комнате.

- ...на! Кирья!! - наконец донеслось до неё.- Кирья, очнись! Бежим! Ну! Ну!

Время восстановило свой ход. Багровая пелена спадала. Аяна тряслась и тяжело дышала, согнувшись над табуреткой.

- Кирья, бежим, сюда идут! - тряс её Верделл. - Хватай мешки! Беги!

Она дрожащими руками подхватила сумку и мешок, запихивая вываленные вещи. Волосы взлетели и на миг заслонили лицо. Стянула кафтан с изголовья... В мешок... Завязки... затянуть. Перешагнуть этого... Тёмное расплывается лужей... Беги. Беги!

- Беги!!!

Она побежала. Лестница, потом налево мимо стойки. Два светильника, порог.

Сзади топот ног. Парни с конюшни? За ними?..

- Быстрее! - отчаянно стонал Верделл, таща её за руку. - Ну, быстрее... быстрее!

Кровь стучала в ушах. Верделл кинулся к своей нагруженной сумками кобыле, стоящей у коновязи, и Аяна в одно движение, хватаясь за тёмную гриву, взлетела на Ташту, сбрасывая с его шеи верёвку.

- Инни! Инни!

Ташта присел и выбросил своё молодое, мощное, стремительное тело вправо. Аяна вцепилась в его гриву, рукой и голыми пятками направляя к воротам. Мешок бил её по спине. Волосы полоскались сзади.

- Налево! - крикнул Верделл за воротами. - Быстрее!

Они летели по улице, несколько запоздалых торговцев шарахнулись с дороги.

-Инни! Инни!

Ташта был потоком, он был ветром, и она была ветром вместе с ним. Они летели на юго-запад, освещенные обеими лунами, и его бока мерно вздымались под ней, а шея опускалась и поднималась. Мысли метались, но каким-то краешком сознания она поняла, что гнедой устаёт.

Она же загонит его!..

Аяна тянула его за гриву, останавливая, умоляя замедлиться, и вот он перешёл на рысь, потом на шаг. Она похлопала его по взмыленной шее, почти не чувствуя пальцев, и хотела повернуться к Верделлу, но не успела.

Две луны моргнули и погасли над ней.

10. Его сокровище

- Ну наконец-то, - сказала олем Нети, гладя лоб Аяны маленькой сухой ладошкой в старческих пятнах. - Шулаг, милая, что ж ты так. Ты же его чуть не потеряла.

Аяна моргнула раз, другой, и ещё. Лицо олем Нети плыло перед глазами, темнея и размываясь. На его месте проступали другие черты. Круглое, темно-золотистое лицо со сморщенной кожей, маленький нос, темные, раскосые, пытливые узкие глаза. Медные серьги в сморщенных мочках ушей, расшитая войлочная шапка с нитями красных мелких бусин у висков.

Аяна дёрнулась к животу обеими руками. Дыхание застряло в горле, от страха перед глазами потемнело.

- Не бойся. С тобой твоё сокровище. Сберегли. Всё хорошо, милая. Поспи. Теперь спокойно поспи.

- Я правда думал, что ты возненавидишь меня, - сказал Конда, целуя её снова и снова. - я боялся этого больше всего на свете, потому что поддался безрассудному порыву. Я желал тебя так сильно, что не смог удержаться. И только когда я очнулся, до меня дошло, что я натворил. Я привязал тебя к себе. Лишил возможности жить счастливой жизнью. Иметь семью. Ты, наверное, ещё не понимаешь этого, но, став старше, поймёшь.

- Конда, тебе надо стать поэтом. Ты так владеешь словом! В ваших арнайских стихах столько надрыва. Я слушала их и удивлялась. У тебя сейчас вышло не хуже. Неужели ты думаешь, что привязал меня к себе тем, что испортил меня?

Он сжал зубы так, что они скрипнули.

- Прошу тебя, перестань это повторять. Откуда ты вообще взяла это слово? Стой, не говори. Я убью этого Верделла.

- Ты никого не убьёшь. Это же не он меня испортил, - нежно улыбнулась Аяна.

Эта игра ей не надоедала.

Конда зарычал, придавливая её к постели.

- Хватит, умоляю! Хватит!

- Ну а как тогда это называть?

Он помолчал.

- Не знаю. Тут не подходит ничего из того, что мне известно. Сделал своей? Нет. Присвоил? Погубил? - он отстранился и посмотрел на неё, прищурившись. - Странное слово, кстати.

- Ты сделал меня своей задолго до того, как я пришла к тебе сюда. Нет, не так. Я сделала себя твоей. Твой рассказ никак бы не повлиял на это. Я вообще не думаю об этом, когда ты рядом. Мне это неважно. Когда я смотрю на тебя, я не думаю о том, хотела бы я иметь детей. Я думаю немного о другом.

Пылинки беззвучно оседали на пол, подсвеченные лучом, заглянувшим в окно каюты.

- Да, и об этом тоже, - сказала она чуть позже. - Но я думаю, не тревожит ли это твоё сердце. Как ты сам относишься к этому? Если ты спокоен, то и мне не о чем печалиться.

Она внимательно смотрела на Конду, и от неё не укрылось, как дёрнулись его ноздри при этих словах.

- Значит, ты всё же... - прошептала она.

Он закрыл глаза и вздохнул.

- Раньше я не понимал Пулата. Он уничтожал и женщин, и своих сыновей, заранее зная, что и те, и другие рано или поздно погибнут. Младенцы - в утробе, матери - в родах или после, мучаясь от невыносимой боли потери. Я и сейчас не понимаю его, потому что он делал это с одной целью - чтобы труд его жизни не пропал. Ему недостаточно было рождения здоровых дочерей. Но я стал задумываться, каково это - быть отцом. Глядеть в чьё-то лицо, которое стало отражением твоего. Брать маленькую руку в свою ладонь и видеть, как в хрупких сосудах под полупрозрачной кожей бежит твоя кровь. Узнавать собственные движения, когда кто-то стряхивает чернила с пера, вынимает клинок, натягивает лук или едет верхом. Мне было просто любопытно. Но я увидел тебя, и узнал тебя. И теперь мне кажется - то, что я испытываю к тебе, могло бы обрести плоть и кровь, если бы не моя болезнь. И такое дитя было бы в сто раз желаннее, чем тот наследник, которого хотел получить Пулат. Но этого никогда не случится. Конечно, мне больно думать об этом. Но ты, Аяна... Ты моё сокровище. У меня не будет сокровища дороже тебя.

Она была его сокровищем. Она шла к нему на другой край мира, и несла ему ещё одно сокровище, в десять раз желаннее, в сто раз дороже.

Она несла его в себе.

11. Степь

- Ну и лютый же твой коник, - сказала Далэг, которая ехала наравне с повозкой на своей мохнатой лошадке и на ходу чинила рукав чьего-то халата. - Он нас всех чуть не перегрыз, когда мы тебя перекладывали.

Она перекусила нитку щербатым зубом и спрятала иголку в один из бесчисленных кармашков на большом кожаном тюке, закрепленном за спиной.

Ташта бежал с другой стороны от повозки. Аяна повернула голову, но борта были слишком высокими. Она не видела, привязан ли он или бежит сам.

- Мы его не привязывали, - рассмеялась Далэг, будто читая её мысли. - Он с тебя глаз не сводит, прямо как мой Апта - с меня. Уже две недели прошло, как мы вас нашли, а он всё беспокоится. Как ты его так приучила?

Апта сидел рядом с Аяной на повозке. Завилял золотистым хвостом, услышав своё имя, прижал уши и облизнулся.

- У вас очень красивые собаки, - сказала Аяна. - Они как будто вылеплены из последнего закатного луча на светлом склоне горы.

- Красиво говоришь, Аяна-шулаг, - рассмеялась Далэг. - Когда мы пригоняем овец к восточной границе Фадо, те, кто первый раз приехал на торг, смотрят на наших собак с жалостью и видят лишь тонкое тело и торчащие рёбра. А потом они впервые глядят на них, летящих с ветром над степью, и видят, как они разрезают воздух, словно стрелы, выпущенные из лука. И больше не видят тонкие кости и худые рёбра, а видят стремительную золотую искру, горячо преданную хозяину.

Верделл ехал где-то позади. С той ночи, как на неё напали в Хасэ-Даге, Аяна перекинулась с ним от силы двумя фразами. Далкер, падая, вскинул руку с ножом, и теперь у Верделла от брови и до скулы красовался свежий, ровный, красивый шов. Аяна зашила его, как только пришла в себя.

- Милая, это и так заживёт, - сказала тогда Айдэр, пока Аяна старалась осторожно вытеребить тонкую нитку седы из рубашки.

Но Аяне не хотелось, чтобы у Верделла оставался шрам, и потом он ещё почти три часа спал рядом с ней, пока действие сонного отвара не закончилось. С какой же благодарностью она теперь вспоминала Солу, которая убедила её взять этот маленький голубоватый флакон!

Таким же отваром Воло опоил Конду, увозя от неё её сердце. Всё, что ей осталось - одна его рубашка. Аяна так отчаянно прижимала её к носу, что у неё начинали течь слёзы, но запах перца, дымной сладковатой стружки и пряных трав уже почти пропал. Она перебирала гладкую плотную ткань пальцами, искала складку, где всё ещё оставалось хоть немного запаха, и тихо рычала от бессильной ярости, не находя. Она спала в обнимку с этой единственной памятью о Конде с самой первой ночи их долгого пути; Верделл сперва смущался, но спустя несколько ночей сам стал поднимать рубашку и класть с ней рядом, если видел, что Аяна, заснув, выронила её из руки.

Он смущался и разговоров о Лойке. Ещё в Олар Сир они условились не говорить на эту тему. Аяна настолько тревожилась от мыслей о сестре, что её руки и шея начали чесаться, как у Коде.

- А что если она сбежит на островах Ласо? - спрашивал Верделл, вцепившись в тёмные вихры, и Аяна вздрагивала и чесала руки.

- А что с ней сделают, когда привезут в Ордалл? - спрашивала Аяна чуть позже, на другой стоянке, и рука её замирала с гребнем, которым она расчёсывала волосы. - Что с ней будет там?

Верделл хватался за голову, его загорелая кожа становилась бледнее.

- Кирья, давай не будем больше гадать, - сказал он наконец, когда олени принесли их к восточной кромке леса. - Я уже весь извёлся, а у тебя слишком богатая фантазия. Давай не будем…

Аяна посмотрела на него и задумчиво кивнула. Вчерашний день уплывал по реке, а тот, в котором они узнают точно, где её сестра, был ещё очень, очень далеко.

Он и сейчас был всё ещё очень далеко. Сейчас здесь была только степь.

Степь была рядом с Аяной, вокруг неё, над ней, под ней, в её ушах, глазах, волосах, на её коже, как море, принявшее её в объятия. Степь заполняла собой весь мир, всё существующее. Она действительно была как море, но вместо воды тут раскинулись бесконечные просторы шелестящих, сплетающихся под ладонями ветра трав и ковылей, пёстрых незнакомых ароматных цветов и диких злаков. Треск кузнечиков сменялся звенящим пением птиц, потом однообразным шелестом дождя, и снова и снова кузнечики и сверчки заводили свою бесконечную трескучую мелодию посреди тёплого запаха полыни и мокрой, прогретой солнцем земли.

Степь не смолкала ни днём, ни ночью, за голосами дневных птиц звучали другие, ночные. Аяна плыла, покачиваясь, в повозке по этому тёплому, ароматному безбрежному морю, засыпая и просыпаясь в его объятиях.

12. Я не смогу забыть

Прошло уже три недели с той ночи, когда они в спешке покинули Хасэ-Даг, и Айдэр разрешила ей потихоньку вставать и ходить вокруг повозки.

- Айдэр, а как скоро я смогу сесть в седло? - спросила Аяна. - Верхом мы будем больше проходить за день. Вы же нарочно едете медленно, чтобы не растрясти меня, верно?

- Куда ты так торопишься, милая? - спросила Айдэр, склоняя голову к плечу. - Замедли своё движение. Направь его с пониманием, иначе оно унесёт всё, что дорого тебе. Ты в этом движении, а оно - в тебе. Сядь. Услышь, что говорит тебе степь.

Аяна садилась и пыталась понять, что же надо сделать, но у неё не получалось. Ей казалось, что вот-вот она поймёт, но запевшая рядом птица или застрекотавший кузнечик сбивали её с мысли, и она снова начинала беспокойно грызть нижнюю губу или кусать ноготь.

- Айдэр, я знаю, что это за движение. Это нетерпение подгоняет меня. Оно как будто подталкивает меня в спину, если я вдруг замедляюсь. Я иду, чтобы отыскать двух людей, которые очень дороги мне. Что я могу сделать?

Айдэр пожала плечами.

- Рано или поздно всё прояснится. Ты должна беречь себя, иначе кто отыщет их? Но сначала обернись вокруг, милая. Может быть, кто-то из близких ищет тебя?

Аяна не обернулась. Она и так знала, кто ищет её.

На вечернем привале у озерца она подошла к Верделлу, который сидел у костра. Он привычно опустил глаза и хотел уйти, но Аяна села рядом с ним и обняла за плечи. Верделл напряжённо замер, потом выдохнул и опустил голову ей на плечо, и на её плече, в которое он уткнулся, расплывалось мокрое пятно.

В груди щемило. Аяна обхватила голову Верделла и крепко прижала к себе. Он тихо плакал, вздрагивая.

- Почему ты не сказала мне, кирья? - прошептал он, когда они лежали на цветных войлоках на повозке и слушали в отдалении вой маленьких степных волков. - Почему не сказала, что носишь его дитя? Почему?

- Сначала я не знала об этом. Не была уверена. Думала, что от долгой дороги моё тело устало. Я поняла это точно только в середине леса, когда ты принёс ту птицу с зелёным горлом. Я почувствовала запах её крови и мне захотелось съесть её сырой. Он говорил, что у него не может быть ребёнка. И я сама долго не могла поверить. А потом поверила, но боялась, что ты станешь уговаривать меня вернуться. Потому что мы всё ещё ближе к долине, чем к Ордаллу. А ещё я сама испугалась, и не хотела пугать ещё и тебя.

- Я теперь не знаю, стал бы я тебя уговаривать. У меня это всё в голове не укладывается. Когда они поднимали тебя на эту повозку и я увидел кровь, знаешь, как я испугался? Я думал, что умру от страха за тебя. А потом кира Айдэр сказала, что в тебе дитя, и оно живо, и я испугался ещё больше. И теперь я тоже боюсь, боюсь ещё сильнее.

- Чего ты боишься?

Верделл помолчал, потом обнял её.

- Неважно. Всего боюсь. Мне невыносимо стыдно за это, но только тебе я могу сказать, что мне страшно. Больше бы я никому не признался. С тобой всё хорошо, и это главное.

- Тогда что тебя так гнетёт? Почему ты ходишь, как будто потерял что-то?

Верделл закрыл глаза. Он лежал так какое-то время, потом тихо сказал:

- Мы убили тех людей. Понимаешь, кирья?

Воспоминания той ночи навалились неподъёмной тяжестью. Они будто выдавливали воздух из груди. Аяна легла на бок и поджала колени.

- Да. - тихо сказала она. - Я думаю об этом постоянно. Я снова и снова слышу хруст его черепа. Я не смогу забыть об этом до конца жизни. И я не смогу забыть, как он прикасался ко мне.

Она помолчала.

- Помнишь, ты сказал мне однажды... Ты спросил, что у нас делают с человеком, который добивается любви девушки вопреки её отказу? Я тогда не поняла тебя, а потом поняла, и мне стало страшно. Меня затошнило от липкого, холодного страха. Но там меня не тошнило. Сначала был страх, а потом меня поглотила ярость. Я была как зверь. Я бы убила его ещё раз, если бы могла. Мне страшно за такие мысли, Верделл. Что у вас делают с такими людьми, как они?

- Их ссылают на каторгу. В рудники или на другие работы. А убийц могут казнить, если признают, что их вина не может быть искуплена каторгой. Ты понимаешь, кирья? Мы убили двоих людей. Мы теперь убийцы.

- Но они вломились в нашу комнату и собирались забрать наше имущество, а потом... потом...

- А кто-то это видел?

13. Глубокий карман

Аяна запнулась на полуслове.

- У нас был такой случай, - сказал Верделл, - когда одного кира обвинили в убийстве. Убитый тоже был из кирио. Он пришёл к первому киру домой, и тот прикончил его. Был суд. На суде обвинители сказали, что убийца сам пригласил свою жертву, уже зная, что сделает дальше. Родственники жертвы доказывали это всеми силами. Убийцу не казнили и не продали на каторгу только лишь потому, что его родня выкупила его. Но он говорил, что убитый им человек пришёл и угрожал открыть какие-то его тайны и требовал деньги, а когда кир отказался, первый полез с ножом. Убийца сказал, что лишь оборонялся, и это всё ужасный, нелепый несчастный случай. Но свидетелей не было. Он не смог это доказать.

- А кто говорил правду?

- Мне это неизвестно. Я знаю только то, что если за нами придут, могут сказать, что ты сама позвала этих людей, а потом убила. Такое возможно, кирья. Именно поэтому я велел тебе бежать. И вообще, суд обычно выигрывает тот, у кого больше денег.

- Но это же нечестно!

- У нас нет свидетелей. Мы были там чужими, понимаешь? Два чужака приезжают в город и приглашают в свою комнату двух торговцев, которые как раз при деньгах после торга. Тот, кто сдал меня этим бандитам, не признается. Это мог быть торговец, разменявший мне деньги, или мужчина, который видел, как я передаю тебе кошелёк, или сам корчмарь, Парос. За этих двоих ублюдков могут свидетельствовать их родные и соседи, а за нас - никто. Кирья, мы здесь чужие. Хасэ-Даг, к моему удивлению, принадлежит не Халедану, а болотному краю Олаве. Я не знаю их законов. Нам надо беречься.

- Я оставила там свои гребни и сапоги.

- Вряд ли тебя найдут по ним. Я вообще не уверен, что нас будут искать. Я не знаю. Мы на чужом материке, и мне здесь ничего не известно.

- А как у вас в Арнае ищут того, кто... ну, совершил преступление?

- Как обычно. Родственники пострадавшего или он сам приходят и приводят свидетелей к начальнику стражи. Они платят ему и дают описание преступника. Он поручает это дело кому-то из своих людей.

- Но так же можно обвинить кого угодно в чём угодно! - возмутилась Аяна.

Верделл пожал плечами.

- Ну, я не знаю. А как ещё?

- Я тоже не знаю. Но это неправильно.

- Если дело запутанное и стороны не могут прийти к соглашению, тогда, поймав преступника, устраивают суд. Все участники заварушки приводят своих свидетелей, и суд разбирается, кто виноват. Кто побогаче, подкупает свидетелей, кто победнее - надеется на лучшее.

- То есть вообще неважно, кто на самом деле виноват?

- Частенько так бывает. Когда я помогал маме в прачечной, они с другими катьонте делились сплетнями, и об этом тоже говорили.

- Это ужасно, Верделл.

- Я тоже так считаю. Некоторые вещи у нас очень несправедливы. Как отец с мамой вообще отпустили тебя туда, к нам?

- Как ты вообще отпускаешь меня, отец? - спросила Аяна, завязав мешок.

Она уселась рядом с отцом. Шош смотрел на них от порога.

- Если я попробую тебя остановить, это будет означать, что я смирился с тем, что Лойку увезли на другой край мира. Но отпуская тебя, я рискую потерять и тебя, Айи. Это невыносимо. Ты всё ещё ребёнок. Я сказал Соле, что сам пойду с Верделлом, но она сказала мне: «Брат, Лали сойдёт с ума, если ты уйдёшь. Она только оправилась и держится за твоё здравомыслие, как за соломинку». Тогда я решил, что не пущу тебя, оставлю дома. И Сола сказала, что тогда ты не простишь меня.

- Она так сказала?

- Она сказала мне, что ты до конца жизни будешь вспоминать, как я не пустил тебя за любимым. Айи, а как же Алгар? Почему именно этот клятый Конда?

Молчание было невыносимо тяжелым.

- Глупый вопрос. Милая, я не могу запереть тебя. Я представляю, как мы с мамой попытались бы запереть Олеми или Нэни. Или кто-то бы попытался запереть нас с ней. Ты сильно изменилась за эту зиму. Мы все изменились. Я не знаю, к лучшему ли. Эти люди принесли с собой не только свою болезнь, но и что-то, что не вызывает жара, и при этом столь же заразно. Алгар собирает рыбаков и ходит к плотнику в верхнюю деревню, потому что теперь его преследует желание построить корабль. Близнецы бредят тем, как бы им побывать в других краях. Лойка была лишь первой пташкой, упорхнувшей от нас. Я был бы слепцом, если бы не видел этого. Ты уйдёшь с этим мальчишкой, и я буду верить, что однажды ты вернёшься домой, и Лойка будет рядом. Скажи, ты сама не боишься?

- Боюсь, отец. Я боюсь, что в лесу или за лесом нет прохода дальше. На картах Конды там ничего не отмечено.

- И если там нет прохода, ты вернёшься.

- Я не хочу сейчас думать об этом. Но да, тогда я вернусь.

14. Память

- Отец сказал, что мы с тобой защитим друг друга, Верделл. И ещё он сказал, что уже отпустил меня, когда Конда пришёл и сказал, что хочет, чтобы я уехала с ним.

- Когда мы напились в твоей комнате... Ты говорила, что поцеловала одного парня, своего жениха, но на самом деле думаешь о другом. Я подумал, что ты говорила про меня, помнишь? Но потом кир Конда пришёл на твой день рождения, такой всклокоченный, со своей кемандже. Когда он играл тебе, и ты смотрела на него, мне показалось, что я подсматриваю за чем-то запретным. А потом ты улыбнулась. Мне было страшно от той улыбки. Я пошёл за тобой, и думал, что ты сделаешь с собой что-то нехорошее, такое у тебя было лицо. В тот вечер я всё понял. Мне до сих пор стыдно, что я тогда подумал, будто твои мысли - обо мне. Ты шла к нему босиком, оставляя кровь на снегу, и я не думаю, что твой отец смог бы запереть тебя. Вряд ли вообще кто-то мог бы тебя запереть.

Аяна передвинулась и легла рядом с ним, обняла его и гладила по голове. Верделл тоже обнял её.

- Когда мы в прошлом году выходили из Ордалла, я и подумать не мог, что меня будет обнимать кирья, и я буду обнимать её, и при этом меня никто не будет порицать. Когда я увидел тебя, ты чем-то была похожа на Лойку. Только Лойка повеселее. Но чем больше проходит времени, тем больше ты мне кажешься похожей на мою маму. Когда ты обнимаешь меня, я не чувствую неловкости или стыда. Это как будто я упал с дерева и ободрал коленку, а мама гладит меня по голове. Ты так сильно изменилась за то время, пока я тебя знаю.

- Ты тоже. Мы выросли, Верделл. Ты говорил, что родился в июле. Когда твой праздник рождения?

- Во второй половине. Двадцатого числа. За неделю до дня рождения Конды.

- Осталось чуть больше месяца. Тебе исполнится шестнадцать. Совсем взрослый станешь.

- Дома мне бы подарили хорошую лошадь и клинок. Но через месяц мы, скорее всего, всё ещё будем в степи.

Аяна помолчала. Она кое-что вспомнила, и это тревожило её.

- Верделл, а можно задать тебе вопрос?

- Да. Задавай.

- В том постоялом дворе... - Она почувствовала, как Верделл напрягся. - Ты ударил того человека ножом. Это выглядело так, будто тебе привычно движение... Наши скотоводы так забивают животных. Быстро, одним ударом, чтобы не испугать.

Верделл отодвинулся от неё, и в лунном свете она видела его лицо.

- Откуда ты знал, куда и как бить? Я бы растерялась, даже если бы у меня был очень большой нож. Я бы просто махнула им, но твоё движение... оно было будто отточенным.

Верделл вздохнул.

- Это долгая история. Не очень люблю это вспоминать. Меня забрали в большой дом, когда мне было восемь. Почти четыре года меня учили манерам, верховой езде, обращению с луком, самострелом, клинками и ножом. Всех кирио учат этому с детства. Мой отец, Исар... кир Салке Исар, решил, что всё же не хочет отказываться от внебрачного сына. Он занялся моим образованием. Но его жена, кира Атойо, была в бешенстве из-за того, что он изменял ей. Она требовала избавиться от меня. Она устраивала такие скандалы, что кир Исар наконец не выдержал. Он хотел отдать меня учиться на катиса, но к нему тогда пришёл Воло. Он сказал: «Как ты представляешь этого шалопая чьим-то наставником? Отправь его в море, пусть учится морскому делу. Он будет далеко отсюда, и твоя кира наконец успокоится. Пулат будет ему прилично платить, и однажды он, может быть, устроит свою судьбу». Так в двенадцать лет меня отправили юнгой на «Ласточку». Мы ходили на ней вдоль побережья до Дакрии и обратно, и пару раз до Ровалла. Однажды Воло пришёл к капитану и спросил, как мои успехи. С ним ещё был Конда. Капитан сказал, что я ничем не выделяюсь, и Воло сказал, что это уже успех, что я ничего не сломал и не поджёг. Понимаешь, кирья, со мной вечно происходили какие-то неприятности.

- Понимаю, Верделл. Охотно верю.

- Ну вот. И кир Конда сказал: «Давай-ка заберём его на «Фидиндо», Воло. Мне кажется, этот парень довольно смышлёный. Есть в нём что-то такое...». Воло сомневался, но согласился. И два года назад я впервые отправился с ними. Конда стал учить меня дальше. Он учил меня обращаться с ножом и бить так, чтобы человек уже не встал. Он учил меня, где есть точки на теле, попав по которым рукой, ты на какое-то время обездвижишь человека, и у тебя будет время убежать. Учил меня вырываться из захвата и самому захватывать так, чтобы твой противник не вырвался. Брать за шею, чтобы твой противник... никогда не смог больше дышать. И когда я увидел тебя там в окне, и как тот ублюдок схватил тебя, я ворвался в комнату и не думая пырнул ближайшего, как учил меня Конда.

- Конда... Конда учил тебя этому?

Аяна потрясённо смотрела на него. Он нахмурился.

- А что?

Она вспомнила руки Конды. То, как он касался её. Он сделал ей больно лишь один раз, когда она сказала, что её поцеловали вопреки её желанию - схватил её за плечо и спросил, почему она не сказала об этом раньше. Его пальцы были как раскалённое железо. Его хватка была такой, что на плече остались следы. Всё остальное время, когда он касался её, брал её за шею, запястья, обнимал, гладил по лицу и спине, она задыхалась, но не от того, что он душил её: это было мучительно приятно. Она плавилась в его руках. Она горела без него.

Она подтянула колени к груди и обняла рукой живот.