Солнце полюбит весну

Глава 1

Ямало-Ненецкий автономный округ. Раннее утро.

Пушистые собаки, небольшие, угольно-темного оттенка, пасли стадо палевых шерстью оленей, или, пасли саму жизнь ненца – его тепло, его дом, его традицию. Трубно мыча и высоко отбрасывая в беге копыта олени выражали недовольство, ведь что может быть лучше, чем стоять на месте и рыхлить носом снег, в поисках замерзших мхов? Для северного оленя – ничего, разве что эти же самы мхи, только по весне. За последнее время трава под снегом была съедена, о чем свидетельствовала худоба некоторых особей. Торчащие ребра оленя - верный знак, что настало время кочевать дальше. Оставлять обжитое место, разбирать уютный чум, и вести за собой оленей...Туда, где есть мох, где есть ягель.
Далекое солнце старательно просвечивало серые облока, никогда не сдаваясь, всегда готовое отбросить согревающие лучи в облачную разминку. Ягель как раз смотрел в сероватое небо, ему нравилось, когда солнце грело лицо, когда согевало его мальчишечьи пухлые щеки с непроходящим румянцем: на улице от мороза, а в чуме от тепла. Но сейчас его темные узкие глаза были опустошены, ведь небо было как-то безрадостно, ненастно. Он вышел из чума раньше всех, и сейчас, посреди спящих чумов, его дружьями были лишь псы да олени. Псов он ловил, когда они проносились мимо, и гладил большими шерстяными варюжками. Оленей баловал ветками и гладил их доверчивые морды. Олени любили раннее утро, когда немного теплело и выходил Ягель – этот на удивление миролюбивый и добрый ненец, у которого всегда найдется что пожевать, а если не найдется – олени с удовольствием пожуют его большую пушистую шапку, точно сочный мох. А Ягель на то только похохочет, будь его воля, он бы и шапку свою скормил этим существам. Если бы не получил после от отца подхатыльник за расточительство, и в придачу от матери, которая сшила убор, получит еще и ложкой по круглому лбу.
За утро собаки сбили в кучу большую часть оленей - те разбредались все дальше, в поиске корма, вот псы и сослужили, до посинения носов от холода. Их стоило накормить теплым и запустить погреться в чум.
Вдоволь натаскавшись с животными, Ягель подошел к соседнему чуму, откуда все не выходил один немолодой ненец. Обычно того можно увидеть на ногах еще раньше раннего часа, а тут и полог не шелохнется...Спит?
Вдруг полог задрожал и распахнулся:
-Чего здесь топчешься, Енко ждешь? – спросила сонная женщина. Ее плотная рука в меховом рукаве отдала мальчику большой черпак. -Ёнко не пойдет сейчас, он заболел. Иди, набери ему чистого снега.
-Чем заболел? -удивленно спросил Ягель, сдвинув шапку с глаз.
-Кашляет. -быстро ответила женщина, и спряталсь за плотный полог.
Ягель побежал к чистому снегу, набрал черпак, и нырнул в соседский чум.
-Ты зачем зашел?-нашипела хозяйка, и за воротник вывела мальчика за порог. -Иди к себе, и больше не заходи так.
-Можно мне к вам, Еля? -опомнился спросить он, когда его уже выдворили.
-Сейчас-нет! Потом приходи.
-А ваш малыш не заразится от Ёнко?
-Нет не заразится. Подожди. Твоя ама может взять к себе нашего малыша?
-Давайте, я отнесу его. -протянул руки Ягель.
-Пусть ама придет возьмет, если захочет. Если не захочет, оставьте.
-Можно я приду днем выпить с Ёнко чай?
-Там дальше посмотрим! Иди! Задувает! -захлопнула Еля полог в чум.
Ягель не любил болезни. В прошлом году у него заболела любимая собака, и умерла. Его сердце еще пережило страх перед болезнями, и вот теперь заболел его хороший друг, пусть и не под стать возрастом. Поэтому, Ягель сел на снег подальше от чумов и заплакал. Собаки, как вьючные, стали ему подвывать. Многие проснулись, и стали ругаль Ягеля, выглядывая заспанными лицами, а потом, когда узнали от него, что Ёнко болен, разозлились еще больше.
-Что он, при смерти что ли?
-Нет! -отвечал Ягель со снежной поляны.
Тогда, ненцы недоуменно кидали в сторону мальчика рукою, и ныряли в чумы, поминая сон добрым словом.
Человек в темном мехе присел рядом, потянул к себе Ягеля за ворот:
-Ты зачем из нашей семьи врагов делаешь? Вот пойдут все кочевать, а нас и за тебя оставят...-говорил братский сонный голос. -Любишь же ты Ёнко, как отца своего.
Брата Ягеля звать Сайын – это тот человек, присутствие которого давало тепло, и, хорошо, когда в кочевой жизни есть такой человек. Ягель вытер слезы, и сам себе подивился: Чего так расчувствовался? Взаправду ведь, никто еще не умер...Поднявшись со снега, братья взялись за руки, и пошли в свой чум, но на полпути Сайына окликнула Еля, жена Ёнко.
-...Помощь нужна. Письмо отправить. Поможешь, Сайын, солнышко? -состряпала женщина не то лыбу, не то заискивающую гримасу, показав зубы.
-Возьмешь меня в город!? -раздалось под боком Сайны младшим братцем.
-Так ведь скоро кочуем, не успею. -Постарался отделаться 19-летний ненец.
Еля от своего не отступала, располагая улыбкой так, словно та имела магию безотказа. И вполне возможно так то и было, потому что Сайын забрал у Ели письмо, чтобы отвезти на почту.
В теплом чуме уже все проснулись. Первым делом мать Сайына и Ягеля распалила пламя в очаге. Древесный запах впитывался в широкие шубы юношей теплотой.
-Ёнко заболел. -сказал Сайын, не разуваясь. Он облокотился к одной из балок, меж которыми, точно перепонки на лягушачьих лапах, были натянуты шкуры. Мать издала раздраженный тявок, и бросила в сына жесткую метелку.
-Не говори плохостей с порогу! Не хорошо это! Не делай так!
-Строганина осталась? Может из хладника еще вытащить? -озаботился Сайын, подобрав с пола редкую метелку.
-И собак уже кормить надо. -Жалобно заканючил Ягель. -У них носы посинели. Можно в дом завести уже?
-Ты..! -с уличающей любой тыкнула в Ягеля пальцем женщина. -...Откуда оленям ветки вытащил? Не из моих ли метел? А, Боллыш? Не из метел ли? Оленей ты жалеешь, а меня-нет? Мне сор своею косой выметать? Шапкой? Варюжкой? -женщина не могла долго отчитывать, и наконец расхохоталась. -Заводи, заводи ты своих собак! Испопереживался-то как! И снега наберите!
-Ама, мы купим тебе новых метел по пути в город. -поднял взгляд старший.
-Куда? -раздалось сонное кряхтенье из под груды меха, что служила в чуме местом сна отца и матери.
-Выспался, неся? – подскочил Ягель к цветастой ткани, чтобы отодвинуть ее, и увидеть отца.
-Куда, спрашиваю, собрались? -вылезло лицо в перекособоченной тонкой шапке.
-Еля и Ёнко письмо проят отправить. Ёнко, видимо, заболел не слабо.
-Вот тебе на! – выскочил муж наполовину, и тут же закурил сигарету. -Пусть эта Еля берет, да едет через всю степь сама! Своих сыновей не вырастила, чуть что, о моих вспоминает! На нее смотри! А ты на что согласие дал? -лоб мужчины превратился в гармошку, и густо покраснел от недовольства.
-Попросила..-поразмыслив, ответил сын.
-Попросила! И что, что попросила? Я тебя который год прошу кутум наловить, взялся ты хоть раз за удило?
Лицо Сайына осенило виной, он не возражая слушал с надутыми губами, чтобы в конце слов отца, выдать:
-Рыбу ловить холодно, долго там сидеть. -широко улыбнувшись, возразила жена. Была она излинена не старыми, а молодыми морщинами – в уголках глаз да в уголках широких губ, да на большом грубглом лбу. Морщины смеха и были ее лицом, с узкими горящими жизнью глазами. Ей нравилось носить две длиннющие косы, черных, как ночь. Рукодельницей она была слабой, но старалась украшать одежду семьи как могла. Не редко возникали на этой почве ссоры, мол, рукав отвалился в -40 то! Или, наоборот, кто еле горло проунул в ворот...Но все заканчиволось по-добру, ведь горячий смех от самого сердца и улыбка до от самой души могла растопить метровый лед – так тепло смеялась Удабан, и если не сперва, то всегда в конце. Ненцы в женах не разборчивы, есть – и то хорошо! Но иногда удивительным казалось, почему стали они вместе жить? Их не сводили, нашли они друг друга сами, давным-давно на фестивале, куда съезжались все ненцы о степи, кому хотелось веселья и было не лень. Она скакала в огромных валенках, с которых осыпались все нашитые украшения: нити, бусины, клочки шерсти...все пропадало под ее топотом, в такт традиционным песнопениям. А он стоял столбом, и не завести такого было в хоровод, да и больше на оленей разнаряженных глядел, чем на людей. Сам по себе ничего не боялся, а вот с людьми сблизиться боялся будто.
Младший сын завел шестерку пушистых собак в чум. Те начали подскуливать и подплясывать от тепла и присутствия любимых хозяев, а еще от ожидания еды. Но собаки никогда не наглели, ведь в чуме места не много, невоспитанного гостя тут же выдворят за порог, чтоб меру шалостям знал. Повозившиь на пороге, собаки разбрелись по разным краям чума и затихли, только большие их глазенки следили за очагом, откуда подавалась долгожданная порция. Боллыш, он же прозванный Ягелем, довольно оглядел воих собак, и взял глубокий котел, куда собрался набрать столько снега, чтоб хватило и на собак и на людей. Ведь им, псам, нужно было растопить жирную кашу как следует, а самим им, людям, позавтракать, запивая чаем погорячее.