Солнечные пятна

Глава 1

Солнечный свет. Добрый и теплый, согревающий кожу сквозь камуфляжную сетку зеленых листьев, рябью скользящий по стенам маленькой комнаты, изгоняющий из души все печали и тревоги… Справедливый и не терпящий вранья, озаряющий все темные углы и закоулки, выводящий на чистую воду лгунов. Слепящий и нестерпимо яркий — под его пристальным взглядом линяют, высыхают и превращаются в черные угли. Вечный, дающий и забирающий жизни солнечный свет…

***

Летними вечерами перед закатом я обожаю сидеть на подоконнике и рассматривать балконы и окна серой панельной пятиэтажки напротив.

Как только солнце спрячется за ее крышей, внутри квартир загорится желтый свет, появятся люди, скрывающие свои уютные мирки за прозрачными занавесочками. Люди, однажды нашедшие друг друга, создавшие крепкие нормальные семьи, застывшие в любви. Люди, чье время льется в фарфоровые чашки янтарным чаем из носиков заварочных чайников…

Мне нравится сочинять истории про каждого из них, мечтать и облекать свои прилетевшие из-за далеких пределов вселенной мысли в угловатые странные стихи.

Что еще остается бледной моли Таньке Горюновой, которую все детство стригли под «горшок» — «чтоб не подцепила вшей», которая донашивала за старшим братом вещи, пока они не стали явно жать в груди, которая вдоволь наедалась конфетами лишь раз в году — когда отцу выдавали на заводе новогодний подарок в шуршащем пакетике.

Отца и брата уже давно нет в живых, а за хлипкой фанерной дверью моей комнаты все продолжается и продолжается затяжная гулянка, устроенная матерью и ее собутыльниками.

Я сильнее кутаюсь в чужую серую толстовку и машинально принимаюсь накручивать на палец длинную, черную как смоль прядь своих ведьминских волос — как только я открыто взбунтовалась против «горшка», они за полгода выросли до поясницы, стали густыми и блестящими.

— Танька! Выйди-покажись! Мать зовет! — скребется в дверь и глухо нудит отчим Валя, пожилой алкоголик, с которым мать зачем-то прошлым летом расписалась.

Не отрываясь от разглядывания чужого захламленного балкона, я грубо и громко посылаю Валюшку по матери.

— У-ух! Отродье! Ведьма… — обиженно приговаривает он и шаркает обратно на кухню, к товарищам.

Такая я и есть — ведьма. Длинная, худая как палка, но по закону подлости бюст мой будоражит умы мальчишек с восьмого класса. Об этом без слов кричали их вожделеющие взгляды, и хорошо, что обращать на меня внимание в открытую одноклассникам было не положено по статусу.

Это потом, когда у меня появилась Ви и ворох общей с ней одежды, мутить со мной уже не возбранялось, и они честно пытались, но… Бр-р-р! Как вообще можно?..

Я жду не этого. Я томлюсь от предчувствия той любви, в которой двое навечно застывают, как в янтаре — осколке солнца. Как это уже случилось с Ви.

Но она-то подобного достойна.

Ви говорит, что самыми яркими воспоминаниями ее детства были визит Деда Мороза и Снегурочки в ту зиму, когда ей исполнился год, а еще — первый отдых с родителями на горнолыжном курорте, Барби, после которой коллекция наконец была собрана полностью, светящийся в темноте неоновый лак для ногтей.

Самым ярким воспоминанием моего детства был сгоревший пуховик, упавший с веревки над газовой плитой, и последующая пробежка в школу по утреннему морозу в тонком свитере. А еще — то, как я пару недель ходила по улице в белых фигурных коньках на шерстяной носок, потому что у старых ботинок, доставшихся в наследство от брата, вдруг отвалились подошвы.

Но я не в обиде на жизнь, и себя мне не жалко. Ну, разве что совсем немножечко. Ведь все в ней почти наладилось, как только в квартиру этажом выше три года назад переехала Вика — Мальвина из сказки, и ее мама, тетя Анжела.

А окончательно жизнь наладится, когда моя мама, пребывающая в штопоре уже много недель, снова «завяжет», как это обычно и происходит, и звон стаканов, хохот и вопли за фанерной дверью наконец на несколько месяцев стихнут.

Все будет хорошо, потому что на дворе лето, потому что мне всего шестнадцать, потому что иначе и быть не может!..

И мы с Ви, в пух и прах разодетые и накрашенные, однажды вечером пойдем гулять по набережной, где встретим парня, который обратит внимание именно на меня, потому что я так жду, что и со мной случится что-то хорошее.

Кто-то хороший.

Я верю в это всей душой. Я так надеюсь на это.

Вздыхаю, перестаю нещадно кусать окровавленную губу, перевожу взгляд с балконов на розовеющее над ржавыми антеннами небо и, захлебываясь от нахлынувших чувств, словно мантру, шепчу:

Тихонько стороной проходят чьи-то дни.

Поблекло за окном… Не до любви, усни.

Уставшее тепло, озноб, твой сон во сне.

И время истекло, проснешься по весне.

Я буду тебя ждать под слоем паутин.

Стихи твои читать, и знать — я не один.

***

Глава 2

С утра Валюша с виноватым видом вытирает с кухонного стола засохшие разводы пролитого пойла, сминает пластиковые бутылки и картонные коробки, складывает их в пакет. Туда же вытряхивает ощетинившуюся бычками пепельницу и заходится кашлем.

— Танька, твою ж... — Подпрыгивает он, заметив меня, и тут же заводит свою привычную шарманку: — Тань, дай это… чирик… мать вечером отдаст…

Я лишь улыбаюсь:

— Ага… Будто у меня он есть… — Прохожу мимо Вали, в надежде гремлю чугунными крышками грязных сковородок, загромоздивших двухконфорочную древнюю плиту, но в них, кроме пригоревших остатков жареной картошки, ничего нет. Живот предательски урчит и грозит прилипнуть к спине. В холодильнике с названием «Полюс», когда-то выданном отцу на заводе в счет зарплаты, тоже пусто, как на полюсе — мамины собутыльники сожрали даже заныканную в морозилке курицу.

Я не злюсь — давно уже поймала дзен.

Спотыкаюсь о Валюшин мешок, выхожу из провонявшей сигаретным дымом и перегаром кухни в прохладную прихожую и направляюсь к двери.

Естественно, я иду к Ви. Куда же мне еще податься?

Три года назад, я, как обычно, сидела на подоконнике и придумывала сотни разных жизней людям из дома напротив, когда во дворе остановились грузовая «ГАЗель» и блестящая черная легковушка. С высоты третьего этажа я долго наблюдала за тем, как несколько здоровяков тягают из крытого пыльного кузова красивую мебель и дорогую технику и скрываются со своей ношей в подъезде, тяжело протопав мимо нашей разбитой входной двери на этаж выше. Наблюдала за прекрасной молодой блондинкой в светлом спортивном костюме со стразами, и стразы эти на солнце слепили глаза. А еще наблюдала за девочкой, что вышла из машины вслед за гламурной мамой, медленно прошаркала к скамейке, села на нее и безучастно уставилась в одну точку.

Девочка казалась настоящей Мальвиной из сказки — потому что у нее были прекрасные волнистые голубые волосы. А еще на ней были черно-синие полосатые гетры, кеды и пышная юбочка. И растянутый полосатый свитер в тон. И густо подведенные черным глаза.

И у меня, тринадцатилетнего стриженного под «горшок» существа, одетого в джинсы и толстовку брата, вдруг от восхищения перехватило дух.

Потом я узнала, что девочку зовут Вика и что родители ее развелись, что она на год старше меня и учится в гимназии в исторической части города… Соседи говорили про новых жильцов многое, но я поверила лишь в то, что их появление здесь — знак свыше. И каждое утро, когда Вика, нахохлившись, обгоняла меня, выходя из подъезда, я долго смотрела ей вслед… едва сдерживаясь, чтобы не пойти за ней, шаг в шаг, и оказаться в ее волшебном мире.

Появление Ви в моем доме ознаменовалось еще одним чудом — с того дня мама не пила. В «Полюсе» завелась еда, в шкафу — два новых девчачьих свитера, в дневнике, на нужной строчке — родительская подпись.

Она устроилась на работу, исправно трудилась в две смены и даже обещала порадовать меня новогодним подарком… Порадовала.

В тот день в школе подводили итоги первого полугодия — в журнале напротив моей «горемычной» фамилии в ряд сияли пятерки, потом ученики старательно оттирали тряпками с парт собственноручно написанные маты, а потом я, радостная, вприпрыжку бежала домой. Мимо витрин, в которых весело подмигивали гирлянды.

Но домофон в сотый раз пропел и стих, а окна третьего этажа остались холодно-темными. Я присела на скамейку, где когда-то сидела Мальвина, и так же безучастно уставилась вдаль. Мне хотелось сохранить безучастность, несмотря на то что мороз крепчал, а кроссовки брата и его осенняя ветровка делу никак не помогали. Несмотря на то что очень скоро онемели пальцы ног и руки, а джинсы прилипли к коленям. И безучастность действительно пришла — я закрыла глаза и начала засыпать.

— Эй, мальчик! — чей-то звонкий голос вернул меня с того света. — Что с тобой? Ты откуда? Как тебя зовут?

— Таня… — едва слышно ответила я и заметила удивление в широко распахнутых карих глазах, густо подведенных черным карандашом.

***

Глава 3

Это был мой первый визит в квартиру номер тринадцать. И далеко не последний.

То, что квартиру той же планировки, что и моя старая хибара, ремонт смог превратить в просторные светлые апартаменты, стало для меня потрясением. Еще потрясением стала тетя Анжела, произносящая свое имя с ударением на первый слог, которой даже вблизи никак нельзя было дать больше двадцати пяти.

А дальше потрясения посыпались как из рога изобилия: комната Вики, увешанная плакатами, коллекция Барби на полках, сувениры, открытки и фотографии со всего света, ворох ярких шмоток на кровати, орущие из телика «Hello» «Jane Air»…

Мы стали постоянно тусоваться вместе, и даже мамин запой прошел едва ли замеченным мной, потому что каждый день после школы я бегом проносилась мимо своей квартиры на этаж выше.

Ви обожала канал «А1», а у меня не было кабельного. Ви сооружала немыслимые прически, а мой «горшок» не позволял этого сделать. Ви была очень яркой, а мне походить на девочку мешали уродливые вещи брата.

Однажды Ви накрасила меня и подвела к зеркалу. И я снова задохнулась от восторга. И неверия. И растерянности. Но вовремя поняла, что рядом с Ви, в ее мире, красивой смогла стать даже я.

С Ви всегда было весело: я никогда не знала, что меня ожидает вечером. Будем ли мы красить ногти черным лаком и примерять у зеркала ее вещи, или она сотворит что-то мегакрутое, такое, чего еще не видывал свет, из старых вещей тети Анжелы, и использует меня в качестве модели, или она, выпив вишневого «Блейзера», станет царапать в ванной руки тупым лезвием, и плакать, или же мы будем срывать голоса на песне о том, как «сентябрь горит», и хохотать…

Однажды Ви вручила мне ножницы и повелела укоротить волосы на ее голубой макушке. Я проявила фантазию, и на удивление прическа получилась прикольной. Так Ви предопределила мою судьбу еще на один ближайший год — после девятого класса, несмотря на отличные результаты ГИА, я подала документы в профлицей, где вот уже целый курс отучилась на стилиста-парикмахера.

Ви мечтала о неведомом и необычном, она витала там, откуда ко мне прилетали мои стихи, в ней всегда было что-то непостижимое, неуловимо странное, что притягивало, словно магнит, и резало, как острое лезвие.

Нас сближало отсутствие родительской любви — однажды Ви призналась мне, что после развода родителей отец не интересуется ее жизнью, и эта боль постоянно точила ее, я видела. И тоже страдала.

Без Ви я бы не стала даже тем, чем являюсь сейчас.

А как же иначе? Ведь она — настоящее Солнце.

***

Хлопаю трухлявой грязной дверью и шаркаю по лестнице наверх, попутно обнюхивая рукав черного платья Ви, идеально мне подходящего. Морщусь от впитавшихся в ткань запахов пьянки, и на миг блаженная отстраненная улыбка, вечно живущая на моем лице, слетает с него.

Ви встречает меня бурным, свойственным только ей восторгом, хватает за руку и тащит за собой в комнату — я едва успеваю поздороваться с тетей Анжелой, склонившейся над модным журналом.

Ви теперь не носит яркий макияж, а синяя краска давно смылась с золотых локонов, но огромные карие глаза сияют так, что впору зажмуриться — и вот я уже снова улыбаюсь.

— Что за вопли? Увидела живьем кого-то из этих? — Я указываю на оклеенные плакатами стены. — Или во всем виноват твой Че?..

— Господи, Темка тут вообще ни при чем! — Ви картинно вздыхает. — Радость меня переполняет оттого, что мама наконец разрешила мне уехать из этой грязной дыры!

— Что? — Ноги слабеют, и я осторожно опускаюсь на край кровати.

— Ты же помнишь — я отправила документы в несколько универов. Так вот: меня приняли на дизайн… И завтра я уезжаю.

— Но это же в тысячах километров отсюда! — Я не верю своим ушам и почти вижу, как мой идеальный мир теряет позолоту, тускнеет и съеживается. — Как ты будешь там жить?

— У папы сейчас бизнес в этом городе… — Ви осекается, резко разворачивается к шкафу и раскрывает зеркальные створки. Она хватает платья, юбки и блузки, и горой сваливает их на кровать рядом со мной.

Она — мой талисман, моя хорошая примета, мой проводник в сказку — уезжает. Она бросает меня. Не думала я, что это случится так скоро…

— Ви, а как же я?.. — шепчу онемевшими губами. Чертов мир уже начинает по кирпичику разрушаться, но Ви меня словно не слышит — наизнанку выворачивает свой шкаф.

— Ви! — ору я. — А как же Че?!!

И тут же затыкаюсь — я не должна повышать на нее голос.

Она поворачивается ко мне и на секунду застывает, делает шаг навстречу, прикладывает к моим плечам очередное красивое платье и вдруг улыбается:

— Вот. Это тебе. Это все — тебе. — Она кивает на гору одежды, выросшую на кровати.

Мы смотрим друг на друга.

Солнце и Луна, свет и тьма, сила и слабость… Я отвожу глаза первой и отступаю.

— Да не надо мне этого, Ви. Я пойду.

— Забирай! Тебе это нужно! — настаивает она, голос звенит.

— Обойдусь без твоего тряпья! Отвали! — рявкаю я и пулей выбегаю из комнаты.

— Нет, ты его заберешь!!! — визжит Ви мне вслед.

Мир только что окончательно рухнул, пыль взвилась в воздух и оседает мне на плечи, лицо, забивается в легкие…

Я грохочу по гулким ступеням, ногой распахиваю хлипкую грязную дверь, пролетаю мимо напуганного Вали в комнату и закрываюсь изнутри на шпингалет.

— Вот ты и снова на своем месте, Танька. — Залезаю на подоконник и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу. — Как ты там говорила? В твоей жизни все скоро наладится? Найдется и еще кто-то хороший? Обломись! Ты потеряешь всех!

***

Глава 4

Мы всегда жили бедно, но весело: почти каждый вечер отец, вернувшись со смены, зазывал в гости дружков со всех окрестностей, и мать до глубокой ночи громко смеялась, мешая нам с братом спать.

Но брат был на десять лет старше — он собирался и уходил, и иногда не показывался дома неделями. Он хорошо учился, но школу так и не окончил: не успел — за два месяца до выпускных экзаменов попал под машину, когда бежал на тренировку по футболу. Я уже почти не помню его лица, но брат был хорошим. Через полгода, в ноябре, на пустыре насмерть замерз отец.

И только я прижилась здесь, как сорняк, и, чтобы не замечать паутину в углах, пожелтевшие столетние обои, облезшую краску на подоконнике, нищету и беспросвет, все витаю где-то в неведомых мирах.

А все уходят и бросают меня. Ви бросает.

Если я сейчас поддамся этой боли, меня просто разорвет — выпятив вечно обкусанную окровавленную губу, я часто дышу и пялюсь сквозь стекло во двор.

В окне четвертого этажа панельной пятиэтажки зацвел кактус. На подоконнике третьего появилась новая ваза. На втором — деревянную раму сменили на пластиковую.

Кто-то настойчиво стучит по входной двери, Валя бубнит под нос проклятия и шаркает в прихожую.

— Валентин Петрович! Добрый день! Таня где? — раздается спокойный и приятный голос тети Анжелы, как только щелкает старый замок.

— Да дома вон! — шамкает Валька и недовольно продолжает: — Танька, Танька… Достали…

Я слетаю с подоконника, гремлю шпингалетом и нос к носу сталкиваюсь с Ви — она виновато топчется в проеме, из-за ее плеча выглядывает миниатюрная тетя Анжела.

— Девочки! — Она подталкивает Ви в спину и проходит следом. — Пора мириться!

Вместе с ними в комнату вплывает шлейф умопомрачительных нежных духов, с грохотом вкатываются чемоданы, материализуется пакет со съестным в белом контейнере из пенопласта.

— Так, здесь вам покушать. — Тетя Анжела оставляет пакет на полированном столе, если верить наклейке снизу — семидесятого года сборки, и приказывает: — Вика, что ты мнешься, а ну, присядь!

Ви послушно опускается на скрипнувший пружинами диван, я молча сажусь рядом.

— Такой дружбой нужно дорожить, глупые дети! Миритесь сейчас же! — Тетя Анжела выходит из комнаты, но оборачивается на пороге: — Не теряйте времени, сходите сегодня куда-нибудь. После отъезда Вики такая возможность представится вам еще не скоро!

***

Спустя двадцать минут роллы из контейнера съедены, дежурные извинения, которых для Ви оказалось достаточно, сказаны, и она выгружает из чемоданов свои самые лучшие наряды и складирует их в мой шкаф без одной дверки.

— Солнышко, как ни прискорбно осознавать, но на тебе все эти вещи смотрятся гораздо круче! — Ви заправляет за уши светлые локоны. — Поэтому я от всего сердца… от всего сердца — поняла? — дарю их тебе. Я все равно не увезу с собой все это.

Я наблюдаю за Ви со своего дивана. Скоро видеть ее каждый день, выпадая из неприглядной реальности, я и вправду уже не смогу. Она останется лишь в моей памяти, откуда через годы будет возвращаться ко мне ярким, как солнечный луч, воспоминанием о сопливой юности, забытыми мечтами. А прямо сейчас я глотаю слезы.

— Прости меня, Ви… — говорю глухо. — Прости, что разоралась… Я так не хочу, чтобы ты уезжала. Я так боюсь…

Она роняет из рук новехонькие синие джинсы с биркой, прыгает на диван и бросается ко мне с объятиями. Истерим мы долго — Ви — во весь голос, я — молча — до тех пор, пока мобильник Ви не испускает звонкую трель.

— Это Че… — виновато шепчет Ви и шмыгает носом. — Он тоже хотел провести этот вечер со мной. Может, потусуемся вместе?

***

Глава 5

Однажды, еще до моего рождения, мама выиграла в мгновенную лотерею шикарную книгу со сказками братьев Гримм, и до пяти лет брат каждый вечер читал для меня волшебные истории, которые я завороженно слушала.

Я любила сказку про Золушку. Любила довольно долго. У меня с ней много общего — та же нищета и полное отсутствие перспектив, та же грязь, с которой приходится нещадно бороться с помощью веника и швабры, тот же навык из ничего приготовить обед, чтобы не упасть в голодный обморок, то же странное и неуместное витание в облаках.

Однако лет в тринадцать вдруг закралось подозрение, что в этой сказке есть подвох — в реальности принц никогда бы не обратил внимание на Золушку. Какой бы красивой она ни была. Ну, если, конечно, этот принц в ладах с головой.

В мире все справедливо — деньги тянутся к деньгам, красота — к красоте, удача — к удаче.

Примерно через год после того, как Ви спасла меня от страшной участи превратиться в сосульку, что постигла и моего папашу, с ней произошла разительная перемена — она перестала сочувствовать эмарям и густо краситься, вернула волосам натуральный оттенок и раскрутила тетю Анжелу на покупку новых стильных шмоток.

Она день и ночь вздыхала, на глазах худела и бледнела, и каждый вечер, чем бы мы ни занимались, ровно в 22:00 включала телик, где по областному каналу шла молодежная музыкальная программа.

Ви подпирала ладонью щеку, прилипала к экрану и выпадала из мира на целый час.

И весь этот час, в перерывах между клипами, на экране напропалую звездил VJ Че.

Этого парня знала в лицо каждая собака в нашей и соседних областях, и даже не хватающие звезд с неба девочки из моей школы были поголовно в него влюблены.

Еще Че вел официальные молодежные мероприятия и летние опен-эйры, что изредка проходили в окрестностях города, писал статейки про неформалов для местных газет, но самым удивительным было то, что на тот момент он являлся учеником десятого класса гимназии, где училась Ви.

И ее тоже угораздило в него влюбиться.

— Ты испортилась, от тебя начинает вонять! — Тормошила я Ви, когда она впадала в глубокую хандру. — Поднимай задницу, давай на набережную сходим…

Но Ви не шла — и это была самая тухлая зима в моей жизни.

На школьном вечере, устроенном по поводу восьмого марта, Че наконец подкатил к моей подруге, и случилась большая любовь. Моя теория сработала: их просто не могло не притянуть друг к другу.

Без шуток. На этих двоих было больно смотреть — больно от зависти и восхищения. Я даже не пыталась ревновать и, когда Ви уходила с ним гулять, смиренно поднималась к себе и забывалась сном под побитым молью шерстяным одеялом.

Слишком уж высоко они летали: букеты из сто одной розы, поцелуи у подъезда, романтические вечера на холме за городом, горящие глаза и пылающие щеки — все это было настолько из другой, чужой и красивой жизни, что даже не трогало.

А сейчас Ви, задержав дыхание, рисует на моих зеленых, как у кошки, глазах идеальные стрелки — в последний вечер пребывания подруги в городе мне все же предстоит попытаться взлететь до ее уровня и не грохнуться с позором вниз.

— Вау! — выдыхает она и закрывает тюбик с подводкой. — Я бы умерла за такую внешность!

Этот комплимент в ее исполнении я слышала миллион раз и теперь изо всех сил сдерживаю слезы, чтобы не испортить макияж — вряд ли я услышу подобное от кого-то еще. От нее — уж точно сто лет не услышу.

— Не прибедняйся! — бурчу смущенно, встаю с дивана и поправляю ворот изумрудно-зеленого свитера, пахнущего Викиным парфюмом. — Слушай, зачем ты позвала меня на свое свидание? Я нужна вам там, как рыбе зонтик!

— Нужна-нужна, Солнышко! — широко и странно улыбается Ви. — Будешь прикрывать!

***

Ну, конечно же, Ви тащит меня на излюбленное место тусовки всей здешней молодежи, гордо именуемое Кошатником. Кошатник расположен за Октябрьской площадью — главной площадью города — и представляет собой смотровую площадку на возвышении, отгороженную от края черным каменным ограждением. Это ограждение здесь служит длинной импровизированной столешницей, вдоль которой то тут, то там стоят небольшие группы молодежи, пьют пиво или что покрепче, курят, обнимаются, шумят и хохочут. К тому же с Кошатника открывается отличный вид на бюсты видных деятелей прошлого, установленные внизу, заросший кустами лягушатник речки, давшей название нашему городу, и другой берег, застроенный новыми микрорайонами.

Несмотря на ползущие вдалеке машины, уши закладывает странная тишина — сейчас то особенное время суток, когда мир под рыжим, полинявшим по краям вечерним небом похож на сказку. И я вижу темный, четко прорисованный силуэт Че — облокотившись на ограждение, парень моей подруги задумчиво рассматривает дальние дали.

Пытаюсь проследить за его взглядом, но отвлекаюсь — под ногами начинаются ступени, преодолев которые, мы подходим ближе.

Че обнимает Вику, целую вечность прижимает к себе, целует в макушку.

Она отстраняется. Он достает из рюкзака пиво, и Ви забирает бутылку. Спохватываюсь, краснею и отступаю назад — я никогда раньше так не пялилась на этих двоих. Я старалась вообще на них не смотреть.

Кто-то трогает меня за плечо. Резко поднимаю голову и вижу идеально правильное лицо, профессионально-широкую улыбку и отражение закатного неба в зеленых глазах, на которые падает русая челка.

— Ты Таня, да? — усмехается Че, и я киваю. — Прикольно! Держи.

Он сует мне в руку пиво и, снова загадочно усмехнувшись, возвращается к Ви.

А сегодня душно… До дурноты.

Прислонившись спиной к черному мрамору, отпиваю горькое пиво, коротаю вечер, вполуха слушая шутки незнакомых ребят, столпившихся неподалеку. Иногда я наблюдаю за Ви — она напряжена до предела, но на парня ее смотреть больше не рискую, замечаю лишь, как забитая татуировкой рука слетает с плеча Ви, когда та резко им поводит.

Становится прохладно, начинают донимать комары.

Ви звонко ставит на асфальт пустую бутылку, что-то говорит Че и подходит ко мне:

Глава 6

Сгустившиеся сумерки распугали с лавочек всезнающих бабуль, их сменила влюбленная парочка, непонятно откуда залетевшая в наш двор.

Уже на дальних подступах к подъезду слышу заливистый хохот матери, звенящий из открытой кухонной форточки.

От злости и бессилия в груди останавливается сердце.

Я вваливаюсь в прихожую, задыхаюсь от клубов сигаретного дыма и мерзкого запаха чего-то жирного, и мать, перекрикивая невнятную речь собутыльников, зовет:

— Танюх, пришла? Танюх, там эта тварь белобрысая… Анжелка… коробку тебе какую-то принесла…

Меня перемкнуло. Какой там дзен — мне до него как до Китая.

Врываюсь в кухню и во все горло ору:

— Сама-то ты кто?! Да она же ко мне в сто раз лучше, чем ты, относится… — Валя и еще пара совершенно одинаковых опухших личностей пытаются меня урезонить, но я хватаю одного из них за расслабленные безвольные плечи, рывком сталкиваю со стула и пинками гоню к выходу. Расшвыриваю вырастающие на пути живые препятствия и решительно возвращаюсь на кухню, чтобы выпнуть оттуда второго. Кажется, я впала в сумеречное состояние — только спустя пару минут после зачистки квартиры осознаю, что орала трехэтажным матом и меня трясло так, что зуб на зуб не попадал.

Валя прикрывает ладонью лицо и, вжав голову в плечи, пробегает в гостиную, а мать испуганно пялится на меня подкрашенными синим осоловелыми глазами:

— Тань, Тань, ты чего, а?.. Чего?

— Не тварь она, понятно? — устало отвечаю. — А ты, мать года, завязывай уже. Достала!

В комнате меня еще долго колотит, голова гудит, в груди теснится столько всего, что нормально дышать не получается.

На престарелом письменном столе я вижу плоскую картонную коробку, а в ней — ноутбук Ви, облепленный наклейками с веселыми черепушками и стразами, и бумажку с паролем от Wi-Fi соседей.

С ногами забираюсь на скрипучий потертый диван, открываю ноутбук, и на экране улыбками до ушей загорается наше с Ви фото столетней давности — на нем она все еще с синими волосами, но я — уже с длинными черными.

«Это — подарок», — написано на обороте бумажки. — «В нем все мои воспоминания о тебе. А еще мы с тобой постоянно будем на связи. Сделай себе профиль в соцсетях. Я тебя люблю, Солнце! Навсегда твоя Ви».

До наступления ночи листаю фотки — я помню время и место появления каждой из них. Всего три папки — «2008», «2009», «2010», в которых живут счастливые мгновения моей жизни.

По рассеянности Ви не удалила с диска и еще одну папку — «One Love», но в нее я не лезу.

***

До рассвета я не могу уснуть — тяжко вздыхаю, ворочаюсь на жестком диване, шмыгаю носом и стираю пальцами слезы со щек. Выстегиваюсь лишь на пару часов и прихожу в сознание от шума двигателя и хлопка закрывшейся автомобильной дверцы во дворе. Я тут же вскакиваю, в два прыжка оказываюсь у окна — черная машина, мигнув левым поворотником, скрывается за углом панельной пятиэтажки.

Судорожно натянув на себя красно-белый полосатый свитер Ви, ее же джинсы и красные кеды, я вылетаю из дома, еще сорок минут умираю от спешки и страха в гудящем и гремящем на все лады трамвае, а потом со всех ног бегу по привокзальной площади к платформе. Ви сидит на чемоданах, понуро уставившись в телефон, а тетя Анжела, прикрыв глаза от слепящего солнца ладонью, вглядывается вдаль, за склады, откуда вот-вот должен удавом выползти зеленый пассажирский состав.

Я перепрыгиваю через рельсы свободных путей, забираюсь на асфальт перрона и нависаю над Викой, закрывая солнечный свет. Она поднимает голову и молча улыбается.

Сажусь рядом на пустующий чемодан, тетя Анжела машет мне, продолжая топтаться у белой линии. Я специально оглядываюсь вокруг в надежде увидеть Че, но его нигде нет.

Получается, что Ви все же сделала это…

— Как прошло? — тихо говорю, и Ви берет меня за руку.

— Как по нотам. — Она все еще пытается удержать на лице улыбку, но срывается на рыдания. — Я сказала, что не уверена в своих чувствах… А потом сказала, что уверена… что не люблю его и никогда не любила. А на самом деле… Ты же знаешь, как на самом деле. Я просто боюсь, что время и расстояние все испортят!

Из-за края угрюмой постройки показывается нос локомотива и первые вагоны. Как ошпаренные, мы вскакиваем и растерянно смотрим друг на друга. Тетя Анжела подбегает к Ви, обнимает ее и гладит по светлым волосам.

— Ну, вперед, ребенок. Учись там, слушайся папу. Я приеду, как только начнется отпуск…

Ви выдает еле живую улыбку, хватает рюкзак и чемодан, вскользь целует меня в щеку и быстро шепчет:

— Я люблю тебя. Не забывай меня, ладно? Я вернусь!.. Ладно?

— Ладно! — громко объявляю я, хотя рискую грохнуться в обморок от ужаса.

— Мамуль, не забывай про Таню! — Ви снова срывается на плач, тетя Анжела поднимает оставшийся чемодан и подталкивает Ви к двери нужного вагона.

Я остаюсь на перроне, и солнце, словно прожектор, освещает меня со всех сторон.

Засунув руки в карманы, разворачиваюсь и медленно ухожу.

Я иду к навесному мосту — поднимаюсь по сотне ступенек, направляюсь к другой стороне, а куда двигать дальше — мне абсолютно все равно…

Взгляд равнодушно скользит по лицам людей, спешащих с баулами и узлами к подошедшей пригородной электричке, по зеленым кронам тополей, по белым облакам в голубом небе… пока не замирает на бледном осунувшемся, но все еще идеальном лице. Знакомом всему городу лице.

Че подмигивает мне.

С усилием отвожу взгляд и, рассматривая камешки, сияющие в черном гудронном покрытии под ногами, быстро прохожу мимо.

***

Глава 7

— Солнце, постой! — раздается за спиной голос, который миллион раз лился из динамиков крутого телевизора Ви.

Словно наткнувшись на невидимую стену, резко торможу и оборачиваюсь:

— Как ты меня назвал?..

Че возникает рядом, хватается одной рукой за ржавые перила и, странно растягивая слова, пускается в объяснения:

— Вика много о тебе рассказывала, она всегда называла тебя так. Извини, если обидел…

— Не обидел… — Пожимаю плечами. Мгновение мне кажется, что невидимая ниточка протянулась ко мне от подруги, пусть даже и через посредника, но я тут же замечаю, что Че пьян, и волшебство меркнет.

Пытаюсь обойти его и отвалить, но Че удерживает меня за плечо и заглядывает в глаза:

— То, что Вика сказала мне вчера… Это правда? Я тебя умоляю, скажи!..

Я снова до крови кусаю губу и лихорадочно соображаю.

Зачем ей понадобилось так все усложнять? Есть же Скайп, есть телефон, есть поезда и самолеты, так чего ради нужно ломать любовь, которая мне даже не снилась, чего ради так мучить себя и этого совершенно раздавленного парня? Он сейчас нисколько не похож на красавчика из телевизора, по которому сходят с ума девчонки.

Я смотрю на него — из него будто выбили душу. Сейчас он похож на меня.

Справившись с комом в горле, открываю рот, чтобы сказать правду, но за спиной Че вдруг начинается странная возня.

Две девушки, спешившие было к электричке, громким шепотом о чем-то спорят, и одна из них нерешительно пищит:

— Че?.. Можно с тобой сфоткаться, Че?..

И Че мгновенно меняется.

Он «включает звезду» — натягивает на лицо широкую надменную улыбку, проводит рукой по челке, наклоняется к поклонницам, и одна из них щелкает кнопкой цифровой «мыльницы».

Девушки млеют и хихикают, подают для автографа ручки и зачетки, наглеют, просят у Че номерок телефона, и он их отшивает. Но делает это так элегантно, что девушки бегут к своей электричке счастливыми.

Я исподлобья наблюдаю за сценой, а винтики все вертятся и вертятся в мозгах, пока до меня не доходит — вот то, чего Ви так боится. Она боится, что однажды, когда ее не будет рядом, Че не устоит.

Я обещала Ви хранить нашу дружбу, Че — ее любить. А она обещала вернуться.

И прямо сейчас, под ярким испепеляющим, почти полуденным солнцем, я мысленно клянусь себе и ей, что здесь, в этом мире, до ее возвращения все останется неизменным.

— Она никогда не обсуждала тебя со мной, Че! — странно быстро нахожу я ответ, когда Че снова преграждает мне путь, и он тут же отступает в сторону.

Брусчатка привокзальной площади рябит в глазах, ветер с тяжелой примесью мазута развевает волосы, люди с сумками и чемоданами, натыкаясь на меня, спешат к новой жизни, что начнется для них через миллионы мелькнувших под поездом шпал.

Я иду очень быстро, почти бегу, на ходу пытаюсь сжиться с ужасающим чувством потери. Я иду домой — где Валя наверняка светит поставленным мною вчера синяком, где снова нечего есть, где опять придется браться за веник и швабру. И возможности спастись от этого в квартире на четвертом этаже больше нет.

— Подожди, а?.. — Че обгоняет меня и, пошатываясь, встает рядом. — Слушай… Так хреново мне не было еще никогда… Пожалуйста, давай немного помотаемся по Центру?..

***

Весь день Че, ссутулившись и засунув руки в карманы джинсов, нарезал круги по окрестностям, а я тенью следовала за ним. Каждые двадцать метров с Че кто-то здоровался, окликал издалека, кивал или просто оглядывался ему вслед.

А теперь мы, оба почти без сил, сидим в заросшей хмелем беседке в глубине опустевшего парка, и комары вокруг устроили настоящий пир.

— А ты раньше теряла кого-нибудь? — тихо спрашивает Че и всматривается в сумерки.

— Ага… — киваю, хотя едва ли это нужно в сгущающейся темноте.

— Кого?

— Папу. И брата. А ты?

— Бабушку…

— О… — тяну я, потому что не знаю, что говорят в таких случаях.

— Все нормально. Даже тогда было легче. — Че лезет в карман и шуршит в потемках пакетиком. — Это фисташки, так что не предлагаю…

— Отчего же? Давай их сюда. — Протягиваю руку. — Обожаю фисташки!

— А… Просто Ви их терпеть не может. — Че отсыпает щедрую кучку соленых орешков в мою ладонь. — Интересно… А что еще ты обожаешь?

Что я могу обожать? Это просто смешно… И никого, кроме Ви, никогда не волновало.

— Стихи сочинять! — выдаю почему-то вслух.

— Стихи? — Че встает со скамейки и нависает надо мной. — Хорошие?

— Откуда ж я знаю? — взвиваюсь я. — Они просто есть в моей голове, и все!

— Представляешь, я тоже люблю стихи! Но сам их не пишу. Так что давай, Солнце. — Плавным жестом виджея из телевизора Че представляет меня несуществующей аудитории. — Вещай!

Я выбрасываю в урну скорлупки, отряхиваю руки, откашливаюсь, но лишь еле слышно мямлю:

— Ну... Черные спины бед, пыль заметает след.

Кровь за простой совет! Губы немы в ответ.

Кто-то в бреду сказал: «Смяты пути назад».

Здесь, где палит гроза, даль стерегут глаза,

Время летит по степям. Скоро ты не узнаешь меня…

Серые ребра снов, мраморный лом зубов,

я все ищу врагов не из числа богов.

Прячет проем дверной песен собачьих вой,

темен апрель хромой, ты не придешь домой.

Ветры цветы теребят… Я уже не увижу тебя…

Че не двигается, и тишина, окутавшая парк, еще никогда не была такой громкой.

Потому что этот парень вдруг оказался вторым человеком в жизни, кому я вот так запросто прочитала свои рифмы. С каждой секундой я все мучительней краснею, пытаюсь спрятать пальцы в растянутых полосатых рукавах, исчезнуть, испариться, на худой конец просто умереть.

Что же я вообще делаю здесь, в темной беседке, рядом с парнем — местной достопримечательностью, по уши влюбленным в Ви? Куда тронулся мир?..

— Что-то не так? Они про потерю… Про ее ощущение… Забей! — почти кричу я, но Че быстро проводит рукой по лицу и тихо произносит:

Глава 8

По тротуарам, залитым светом желтых фонарей, Че провожал меня до остановки, и длинные черные тени, похожие на марсиан, скользили по асфальту и стенам, сворачивали за углы каменных зданий и прятались в темноте.

Че рассказывал о казусах, случавшихся с ним в прямом эфире: о странных гостях и буйных фанатках, о новогоднем выпуске программы, которая шла в записи, потому что к концу прошлого новогоднего эфира съемочная группа не смогла твердо стоять на ногах, о выходках заезжих столичных звезд, с которыми Че общался. Я слушала его открыв рот, следила за каждым жестом, улыбкой, интонацией и ловила себя на мысли, что нахожусь по ту сторону экрана. Или мира…

Гремя колесами, подкатил трамвай, Че улыбнулся:

— Спасибо, что не дала умереть! — И двинул в темноту поросшего тополями сквера, а я весь путь домой терпела на себе пристальные, полные зависти взгляды девочек, запрыгнувших в салон на той же остановке.

В кой-то веки дома не было пьянки, а из погруженной во мрак гостиной слышался громкий храп матери.

Скоро середина ночи, а я все сижу на подоконнике и прислушиваюсь к своей душе — в ней лишь отголоски тоски, и сердце заходится, но так страшившей меня неизбывной боли отчего-то нет. Возможно, чем дальше в пространстве и времени моя подруга, тем слабее связь душ? Я ведь любила когда-то брата… Но теперь он в стольких годах от меня, что и его в своей душе я почти не чувствую. Неужели время и расстояние действительно способны испортить абсолютно все?

Протянув руку, беру со стола поблескивающий стразами ноутбук, открываю его и ищу через поиск соцсети. Наобум нажимаю на кнопки и ссылки, но все же создаю свой первый в жизни аккаунт. Разыскиваю Ви и стучусь к ней в друзья. Она сразу отвечает:

«Почему не спишь, Солнце?»

«Не могу уснуть». С трудом нахожу нужные буквы на клавиатуре, и написание ответа занимает целую вечность. «А ты?»

«Попутчик накурился чего-то в тамбуре и устроил дебош. Его только что скрутили и высадили на станции. Я сейчас в таких местах, про которые ни один географ не знает))) Как ты?»

«Хорошо».

«Как день провела? Что делала?»

Я дергаюсь, и ноут едва не падает на пол.

Принимаюсь сочинять нейтральный ответ, подыскиваю нужные буквы, набираю лишь единственное слово, но снова щелкает оповещение от Ви:

«Тань, телефон сейчас сдохнет. Отпишусь, как приеду. Люблю тебя!»

И мое: «Ничего» так и зависает в окне диалога не отправленным. И непрочитанным.

Я мучительно тру ладонями щеки, выгибаю спину, потягиваюсь до звездочек перед глазами, трясу головой… Только что я намеревалась соврать Ви. Я соврала ей, только она об этом не узнала.

***

Утром сладкий неясный сон взламывает резкий звук — за фанерной дверью комнаты кто-то застегивает молнию на сумке, топает и сдавленно матерится.

Чертыхаясь, слезаю с дивана и высовываю нос в прихожую — мать, при параде, пытается уложить в огромный клетчатый баул полотенце и тапочки.

— Ты куда? — хриплю.

Мать поднимает на меня глаза:

— Да участковый новый вчера приходил. Твои вопли весь дом слышал, кто-то из соседей и настучал… Ефимовна, мне кажется…

— И? — прерываю я.

— Чего — и?.. Сказал — если не завяжу, родительских прав лишат, пособия, пенсии по потере кормильца. Да еще и алименты тебе, дуре, платить заставят… Протоколом пригрозил. Да я что-то сама уж устала — пойду сдаваться.

— В Третью наркологию? — на всякий случай уточняю, хотя и так понятно, что мать едет туда, и я готова смеяться и плакать от счастья, прыгать на одной ножке, обнимать и целовать маму, кричать, что она у меня лучше всех.

— Ага. Не упру я этот баул — замок, вишь, поломался.

— Да брось, ты же больше суток там не выдержишь! — смеюсь, мать кивает, перекладывает в пакет халат с тапками и, тяжело дыша, выходит за дверь.

***

Вали с вечера нет дома. Раскрываю настежь все окна, прибираюсь в комнате, прибавляю громкость на ноутбуке, но плоский звук едва слышен за звуками лета, влетевшими в наше ветхое просыревшее жилище со двора. Я ору песни из плейлиста Ви, заслушанные когда-то до дыр, орудую веником и шваброй, и улыбаюсь не отстраненно, а по-настоящему, от всей души.

Ближе к обеду забегает тетя Анжела, справляется о моих делах, сует в руки пластиковый контейнер с чем-то горяченьким, говорит, что Ви уже на месте — час назад ее встретил отец. Приглашает подниматься к ним как можно чаще, не стесняться. Я благодарю, киваю и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь…

Сегодня я прожила целый день так же, как свою жизнь проживает Ви — посвятила его себе, радовалась, смеялась и пела.

Но, выйдя с полотенцем на голове из ванной, наткнулась на мутного бледного Валю, крепко сжавшего в крючковатых пальцах кухонный нож.

— Кто такая?..! Ведьма… ведьма… отродье… — В приступе белой горячки он кинулся на меня, и я, едва успев схватить кеды, выскочила в подъезд.

***

Глава 9

Такое случалось и раньше.

У меня трясутся руки, но улыбка упрямо застывает на лице.

Слава Богу, что Валька низкорослый и хлипкий — как только хватался за нож, мать выталкивала его вон, и он возвращался в свою комнату в старой кирпичной общаге, где барахлит канализация и обитают мириады тараканов.

Я спрашивала мать, на фига Валя ей сдался, а она, не без гордости, отвечала:

— Ты че? У него ж «афганская» пенсия, и жилье, как законной супруге, мне перейдет… А ты думала я дура, да? — Вслед за самодовольным тоном слышался звонкий заливистый смех.

Закусив губу, я натягиваю под лестницей кеды, прячу полотенце за ржавым радиатором, поправляю классный и удобный спортивный костюм Вики, что, по счастью, надела перед выходом из ванной. Пятерней привожу в относительный порядок мокрые длинные волосы и выхожу на улицу.

На пятачке у двери быстро нажимаю кнопки домофона с номером «1» и «3», но даже спустя пять прозвонов в квартире Ви никто не снимает трубку.

— Анжелка куда-то уехала. Машины, глянь, нет… — с лавочки подсказывают мне сердобольные бабки, и я давлю на «сброс».

Прячу руки в карманы черной олимпийки, и, будто так и было задумано, ухожу.

А вокруг разгар июльского вечера — за город, к водоемам, спешат машины, пожилые дачницы в трико, оставляя за собой шлейф из запахов костра, лука, укропа и петрушки, тащат на себе старые туристические рюкзаки, набитые дарами природы. Взявшись за руки, гуляют влюбленные парочки, дети гоняют на роликах и велосипедах, в низком небе, как сумасшедшие, со звоном носятся стрижи. А я просто иду вперед, хотя мне некуда идти.

Где-то далеко моя солнечная Ви обустраивает новую комнату — пытается поставить по фен-шую кровать, отодвинуть стол от окна, сорвать к чертовой матери шторы, чтобы ничто не могло встать на пути яркого света.

— Ох, Ви… Где же ты, Ви?.. — всхлипываю и набрасываю на голову капюшон.

Улетев в своих мыслях в другой часовой пояс, я не заметила, как отмахала пешком пять трамвайных остановок, а теперь очнулась — сгущаются сумерки, с набережной тянет холодом и мутным запахом стоячей воды. Я в Кошатнике.

Удивленно моргаю, озираюсь по сторонам, ноги нестерпимо гудят. Опускаюсь грудью на черный мрамор ограждения, пытаюсь перевести дух, закрываю глаза… а когда открываю их, как на ладони вижу дальние дали — мой сонный город, сияющий огнями — нитями золотых бус. Завороженно разглядываю виды, верчу головой, пытаюсь сохранить в памяти рифмы, как искры вылетающие из эфира…

Сегодня в Кошатнике никого нет, только черный силуэт одинокого парня, точно так же застывшего над панорамой, кажется странно знакомым, настолько знакомым, что я давлюсь и кашляю.

Парень оборачивается, хлопает ладонью по мрамору и начинает смеяться:

— О-ох, чтоб меня! Боевая подруга Таня! Какими судьбами ты здесь, Солнце?

***

Глава 10

Че направляется в мою сторону.

Волна паники заставляет сделать шаг назад, но вдруг сменяется смирением и облегчением — даже если мы проведем вместе всего пару минут, моя опасная ночевка вне дома хотя бы в эти минуты будет безопасной.

Улыбаюсь в ответ и снимаю капюшон:

— Гуляю… А ты?

— Тоже! — Че ловко подтягивается, садится на мраморное ограждение, а у меня кружится голова — я до одури боюсь высоты.

Мы долго молчим, уставившись в темноту под огромными елями, окружившими площадь. Судорожно соображаю, как продолжить разговор, но во рту пересохло, голос пропал, а мозги будто слиплись.

— Поздновато для прогулок, — непринужденно произносит Че, вырывая меня из трясины неуверенности, и снова включает звездную улыбку.

— Поздновато? — смеюсь. — Да ночь только начинается!

По мне скользит его подозрительный взгляд, и я в ужасе пускаюсь в оправдания:

— Ты не так понял! Я не такая… я к тому, что впереди ночь, а мне идти некуда…

— Боже, какое офигительное совпадение!.. — пораженно восклицает Че, но в его тоне мне мерещится странная обреченность.

— Совпадение? Отчим тоже бросился на тебя с ножом? — спрашиваю, и слова тут же встают поперек горла: Че о моих проблемах знать совсем не обязательно. Кусаю губу и ищу слова для того, чтобы перевести сказанное в шутку, но Че все так же безмятежно отвечает:

— Нет, не с ножом… Мой предпочитает старый добрый солдатский ремень с пряжкой.

Над Кошатником повисает тишина — шумят моторами машины, электронными сигналами обмениваются сверчки, о чем-то шепчутся листья в кронах старых тополей, но и эти звуки не сильнее оглушившей меня тишины. Люди, живущие в уютных квартирах с цветами на подоконниках, люди, имеющие идеальную жизнь, настоящую любовь, крепкие семьи, люди, летающие высоко, почти у Солнца — Че ведь один из них. Так что за бред он несет?

— Меня ему уже не достать, но этот урод лупит близнецов — моих младших братьев. Им по восемь лет. — Че будто ведет репортаж с развлекательного мероприятия, и его манера держаться так расходится с сутью сюжета, что становится страшно. — Мама не хочет ничего замечать. Не видит — значит проблемы нет. А я не выдержал — скрутил его и поставил фингал. Мать попросила пока не показываться дома… Я свалил, и вот — теперь тут.

Че криво улыбается, и мне хочется сбить эту улыбку с его лица, потому что она ненастоящая, а я вижу его душу. Но в следующий момент приходит осознание, что точно такая же улыбка почти всю жизнь спасает и меня. Забив на головокружение, взбираюсь на ограждение и сажусь рядом с Че.

Он рассказывает о том, что в семье он единственный, кто носит другую фамилию — фамилию отца, когда-то бросившего мать. Впоследствии мать повторно вышла замуж за коллегу — университетского преподавателя, родила близнецов и много лет терпит садистские замашки мужа, а воспитанием Че занималась бабушка… Которой не стало полтора года назад.

Я смотрю на него во все глаза: надо же, Че — не вырезанная из журнала картинка. Он настоящий. Дежавю снова морочит меня знакомым чувством, что мы похожи.

Я тоже открываю рот и выбалтываю все о своей никчемной бесцветной жизни. Мне не стыдно.

С каждым словом тяжесть вытесняется из груди эйфорией, ведь Че, склонив голову, слушает. Молча слушает.

Он близко, он теплый, от него так приятно пахнет. Но я знаю, что это за парфюм — Ви сбилась с ног, но разыскала, чтобы сделать любимому подарок.

Ви… моя подруга Ви любит этого парня, а он любит ее. Так что же здесь делаю я?..

Обжигающий стыд парализует. Поспешно загоняю обратно выползшие наружу чувства, о существовании которых раньше предпочитала не думать, и громко подытоживаю:

— Так что… если бы не Ви… меня бы уже здесь не было! — Однако чище совесть все равно не становится.

Че вздрагивает и отводит глаза.

— Она и меня вытащила… Я двух слов связать не мог после похорон бабушки, а меня воткнули ведущим праздничного школьного вечера. Ви подошла ко мне тогда и спросила, все ли со мной в порядке. Она словно прочитала меня, заняла собой все мысли. — Че подносит к лицу ладони, ожесточенно трет виски, снова поднимает взгляд и севшим голосом произносит: — Я не верю, что все так, как она сказала… Я не верю. Или… Солнце, ну где я накосячил?!

Че смотрит сквозь меня, от его боли в моих венах стынет кровь.

Сейчас к чертовой матери я все исправлю. Я скажу ему, что Ви тоже страдает, что она ему солгала.

— Будто это что-то может изменить! — Че обрывает мои намерения и спрыгивает на асфальт. — Наша с тобой жизнь, Солнце, полный отстой! Пошли развлекаться!

Тенью соскальзываю с ограждения, спешу за Че, недоумеваю и прошу пояснений:

— Какие еще развлечения в три часа ночи?!

— Вандализм! — На ходу он сбрасывает с плеча рюкзак и подмигивает мне. — То, что доктор прописал, если нужно прийти в норму.

***

Спрятав нос под клетчатой арафаткой Че, я трясу в руке баллончик: гремит шарик, с шипением ядовитой змеи наружу вылетает струя черной краски. Размашистыми движениями я рисую на проржавевшей двери гаража знак анархии, и на меня поглядывают лишь облезлые собаки с ближайшей стихийной помойки да икающий от хохота Че.

«Live fast, die young» — вывожу я, отхожу на пару шагов и любуюсь кривой надписью, пока за гаражами нарастает гул мотора.

— Валим, валим уже! — Че дергает меня за рукав олимпийки, и мы срываемся с места. Мы бежим через пустые дворы — моя душа, расправив крылья, летит следом, а над домами испуганно розовеет только что проснувшийся новый светлый день. И новое Солнце.

***