Соломенные

ГЛАВА 1 Соломенные

Двадцать четвёртый. Сентябрь.

Карта памяти телефона. Маленький кусочек пластмассы, хранящий видео, которое я предпочел бы не видеть. Такое не выложишь в соцсетях, не покажешь друзьям и родителям. И навряд ли захочешь посмотреть снова. О нём лучше всего забыть. Только вот никак не получается. Как и о том волшебном лете, когда это видео было снято…

Сорок первый. Август.

Скрипучую телегу медленно тащила в гору худая лошадёнка. Возница клевал носом. Позади него на сером тряпье сидели измученные голодом дети. Тонкие руки, огромные, но уже неиспуганные глаза. Уже привыкшие к ужасам войны. Впалые щеки и тёмные круги в пол-лица, неразличимо замаскированные пылью дальних дорог.

Старшему было пятнадцать. Чуть прищурившись, он вглядывался вперёд, в надежде увидеть уцелевшие дома живой, нетронутой фашистами деревни. Там, где можно будет найти хоть что-то, чтобы накормить малых. Он чувствовал себя в ответе за свой маленький отряд. Который всё больше превращался в стайку обозленных волчат.

Они ехали на восток. Ползли, потому что бежать сил не было. Плелись, потому что знали, война рано или поздно убьёт их, но не хотели быстро сдаваться.

Их детдом в пригороде был разрушен бомбёжкой. Уцелело всего двенадцать человек. Двенадцать изначально никому ненужных детей почему-то остались жить. Хотя там, в большом городе погибли сотни нужных, любимых, родных... Теперь они были нужны друг другу. Они – отряд, стая, одно целое. А он – вожак. Митя Перепёлкин, по детдомовской традиции – Перепёлка.

Дорога лежала меж двух невысоких холмов, делила тёмной лентой выжженное солнцем поле. По правую сторону впереди высилась куча старой, посеревшей соломы. Над полем с тоскливыми криками кружили два ястреба.

– Есть хочется, – к плечу Перепёлки прижалась девочка.

Он привычно протянул руку, нырнул ладонью в брезентовый рюкзак. Достал маленькое яблоко-дичок. Кислое, но уже не жёсткое, с сочной желтоватой мякотью.

– Опять яблоко, – заскулила она, – я не хочу, оно острое.

– А это и не яблоко, – Митя задорно подмигнул, подбросил его и поймал другой рукой, – это персик! – и снова протянул девочке.

С грустной улыбкой она взяла, надкусила, готовая скривиться от кислого вкуса, но тут на её лице появилось выражение грандиозного изумления.

– Сладкий персик! – воскликнула она, – у нас есть сладкие персики! Ребята, налетаем!

Тут же к старшему протянулись худые и грязные ручонки. А он с довольной улыбкой раздавал, ими же совсем недавно собранные в прилеске, дикие яблоки, непременно перекидывая из ладони в ладонь и превращая тем самым в диковинные заморские фрукты.

– А немцы злые? – вдруг пропищал самый младший из отряда – Егорка.

– Нет злых народов, есть злые люди, – со вздохом ответил Митя.

Двадцать четвёртый. Август.

Нет, я был не против этой поездки. Но родители словно оправдывались: «Тётя Агния в этом году одна. Сашу же в армию забрали. В июле ей Татьянка помогала с огородом, но у неё отпуск кончился. Надо ехать...»

Да я не против. Только у мамы глаза вроде испуганные. «Ладно тебе, давно всё закончилось» – папкины слова. Ну не странно ли?

Село Михайловское – родина отца. Правда, родовое гнездо давно рухнуло и на этом месте стоит новехонький и красивый коттедж. Только чужой. Наше недвижимое имущество теперь представлено небольшой избушкой и огромным огородом. Заправляет хозяйством старенькая тётушка Агнюша. Обычно на всё лето к ней приезжает фиг-знает-скольки-юрдный мой братец Сашка. Но в это лето ему достался счастливый, отнюдь не белый, билет.

Да, ещё у отца на работе возникли неприятности, и ни в какой корпоративный летний лагерь я не поехал. А чтоб я не мотался по городу в свои «безумные пятнадцать» и не искал ненужных приключений, меня было решено отправить в Михайловское. Да я не против. Устал уже повторять. Только родители чего-то мнутся. Наивные, приключения я себе везде найду.

Нет, ну если бы я мог представить... то, что увидел потом... то, с чем существовал бок о бок почти целый месяц... о чём предпочел бы не знать… Я бы не поехал.

Санька очень удобно устроился. Чёткое разделение прав и обязанностей. Он беспрекословно выполняет все тётушкины поручения, а она не сдает его родителям, даже если он заваливается далеко за полночь, «по горлышко», как выражается тётя. Не знаю, как насчёт выпивки, проверять пока не хочу, а вот гулять мне тоже можно хоть до утра.

И есть с кем. Есть нормальные ребята, есть девчонки. Есть где тусоваться. Старый клуб выкупили в начале нулевых какие-то умники. Теперь по субботам в Михайловском дискотека. А в будни – кафе-бар, организация торжеств, поминальные обеды... Есть пара магазинов, аптека.

В целом, деревня как деревня. И мне здесь нравится. Если бы не странные воспоминания из детства, всплывающие невзначай...

– Сегодня я тебя с Иринкой познакомлю, – прищурился от солнца мой новый приятель Витька, – клёвая девчуля!

ГЛАВА 2 Файершоу

За окном пригородного автобуса мелькали насквозь прожелтевшие леса, буро-зелёные залысины пустых полей, садовые участки с огоньками переспелых яблок, забытых хозяевами на обнаженных яблонях. Усталое сентябрьское солнце заполняло белым свечением дали, пряча линию горизонта в туманном мареве. Кое-где от последних костров вырастали в блёклое небо серые дымные деревья.

А мы ехали в Михайловское.

Пару дней назад Иринка просто вынудила меня рассказать ей причину моего странного состояния. Ещё бы: не выспавшийся, дёрганный, дистимический. Пришлось не только рассказать, но и показать...

Для начала я включил ей ночную запись, это там, где жутковатый театр теней. Поставил на паузу на моменте замолкшей переклички перепёлок. И начал рассказывать предысторию...

– Ты хочешь сказать, что был там?

Иринка смотрела на меня широко распахнутыми глазами, пока я пересказывал ей увиденное на дороге во время моего странного обморока.

– Да, я словно был одним из них. Самым старшим.

– А дальше?

Я передвинул бегунок туда, где в рассветном белёсом тумане из-за склона холма начали появляться соломенные во главе со своим вожаком. Иришка вцепилась в мою руку, не в силах отвести взгляд. Она тяжело выдохнула, узнав в жертве Расима. Я остановил видео на моменте, когда эти твари окружили парня.

– Дальше лучше тебе не смотреть. Ничего хорошего...

– Нет, я хочу. Иначе не смогу...

Я не стал спорить, молча кликнул мышкой.

И так не сможешь. Как думаешь, любимая, почему я не сплю уже вторую неделю?

Она досмотрела, зажмурившись лишь раз, когда один из соломенных выхватил у собрата кусок плоти, растянув розовое трубчатое ожерелье... кишечника?

– Но это же просто дети погибшие страшной смертью? – прикрыв до синевы бледные щеки, прошептала моя девочка.

– Дети...

– Ты видел с каким... лицом? ... подошёл один из них и ткнул в экран, – Иринка показала на телефон, – Он явно знал, что это и как с этим обращаться. Откуда? Он выключил камеру. А до этого... они установили её, словно профессиональная съёмочная группа. Значит, у них есть интеллект. И это пугает меня больше всего.

Да, есть огромная разница между жестокостью совершаемой бессознательными существами, и расправой, что учиняют разумные, расчётливые твари.

Не знаю в какой момент я согласился снова ехать в Михайловское. Моя супергёрл долго рассуждала об освобождении их несчастных душ, прекращении, раз и навсегда, этого кошмара. По её мнению, достаточно было сжечь ту соломенную кучу...

– Ирин, та солома сгнила полвека назад. Не думаю, что это файер-шоу будет иметь хоть какое-то отношение к нашим соломенным.

– Не месте посмотрим, – заявила моя Валькирия.

Пригородный автобус под номером маршрута «300-К» визгливо затормозил на знакомом повороте, с хлопком открыл двери, выпуская нас, и, отрыгнув тёмное облачко выхлопов, рванул дальше.

И какому умнику пришла в голову мысль маршрут трёхсотым обозвать? Что-то мне вдруг сильно не понравился этот намёк судьбы. Ох, и зря я об этом подумал. Не надо было…

Двадцать четвертая осень нашего молодого века выдалась на редкость тёплой и сухой. Стояло третье за сезон бабье лето. Мы спускались к деревне от автобусной остановки по песочной дороге. Невысокое солнце пригревало плечо через рукав, слепило глаза, размывая окрестности радужными бликами. Над деревней стоял густой, сладкий аромат спелых яблок и прелой листвы.

Хоть не соломы…

Мы прошли мимо старенького домика Агнюши. Я знал, что тётушка убрала огород и уже недели две отдыхает от трудов праведных в городе. Дом грустно посмотрел на меня белесыми тюлевыми глазами. Вся деревня будто вымерла. Тишина повисла в прозрачном воздухе тонкими поблескивающими паутинками.

На повороте, к пронзительно-прощальному запаху осени начал незаметно примешиваться сладковатый, тошнотворный душок гниения. Едва слышимое дыхание тёплого ветра приносило его от придорожного куста тальника. Там, в побуревшем, сухом сорнотравье, чуть присыпанная узкими, жёлтыми листочками, лежала мёртвая собака. Довольно крупная дворняга пыльно-серого, мышиного окраса. Она валялась, вытянув острую морду под куст, а её облезлый, грязный хвост лежал почти на дороге. Задние лапы были неестественно поджаты к животу, словно она всё ещё пыталась отползти с пути. Несколько полусонных золотисто-зелёных мух нехотя взлетели, когда мы прошли мимо. Шкура псины на боках уже начала проваливаться, чётко выделяя рёбра и кости таза. Со стороны спины в песочной пыли чернела засохшая лужа крови. Ира потянула меня прочь. Да я и сам был рад оторваться от этого жутко притягательного зрелища.

Не знаю, что заставило меня резко обернуться через пару шагов... Собака вытянула ноги и снова подобрала. Таким судорожным движением, будто во сне. Я остановился, приглядываясь.

– Мить? – Иринка потянула меня за рукав.

Собака не шевелилась и выглядела абсолютно – железобетонно – мёртвой.