Сомов

Пролог

Полина постояла перед дверью класса, чтобы успокоиться. Этих детей она не любила. По многим причинам. Но теперь, когда последняя запись была сделана и тайное стало явным окончательно, она их не любила особенно. За трусливое молчание, потакание и безволие.

А ещё она их… побаивалась. Боялась. Не всех, но многих. Почти половину класса.

Полина глубоко вдохнула. Медленно выдохнула. Муж говорил, что ей стоит уволиться. Просто уйти и всё. Ученикам и так плевать на литературу, а его зарплаты бы хватило на троих, если ужаться. Её муж был умным и многое понимал. Не мог понять он только, что довести дело до конца для неё очень важно. Это вопрос принципа. Не все дети в этом классе — чудовища, и ради тех, кто ими ещё не был, она обязана была продолжать.

Собравшись, наконец, с духом, Полина толкнула дверь. Класс притих. Пятнадцать пар глаз уставилось на неё. Она бодро поздоровалась:

— Здравствуйте, дети!

И прижала к груди учебники. Спряталась за ними.

— Драсти… — вяло отозвался кто-то.

Больше никакой реакции. Почти все были на месте после звонка — и на том спасибо.

Полина еле сдержала горькую усмешку. А какие были мечты после института!.. Что она придёт, принесёт этим детям что-то хорошее, научит их видеть красоту, ценить прекрасное! А они? Им не нужна была красота. Им, большей части из них, нужно было совершенно другое. То, информацию о чём она собирала последние полгода. Терпеливо, по крупице. Странный разговор там, долетевший шепоток здесь. Случайно упомянутые имена и даты. Истина выкристаллизовывалась из сплетен и слухов. Ужасная правда, на которую предпочитали годами закрывать глаза. Она напала на страшный след, когда на ветвях деревьев едва пробивались почки. Сейчас листья уже облетали с деревьев…

Полина тряхнула головой. Ученики смотрели на неё. Кто вопросительно, кто с насмешкой, кто с беспокойством. Она усилием воли заставила себя не кусать губы. Вот ещё не хватало. Вместо этого мягко улыбнулась и заговорила:

— Итак. Давайте вспомним, о чём мы говорили на прошлом уроке?

Руку никто не поднял. Как всегда.

— На прошлом уроке мы говорили…

Она уже почти поймала нужный настрой. Почти отрешилась от мыслей о том, что в этом классе есть как минимум три человека, которым уже довелось быть соучастниками убийств. И пусть даже речь шла о собаках, не о людях, но долго ли они будут ограничиваться животными?

— Пошла на хер! — раздался с голос с задней парты.

Полина вздрогнула. Говорившего она узнала сразу: Аркадий Викторов. Её головная боль в последние полгода. Головная боль — и ключик к тайне. Жизнь любит странные шутки.

— Аркадий, я бы вас попросила!

Обращаться к детям на «вы» — правило, которого она строго придерживалась и которое директор считала блажью. Детям, по убеждению Марии Ивановны, требовались строгая дисциплина и жестокие наказания, а не уважительное отношение. Иногда Полине казалось, что всегда чрезмерно ярко накрашенная директриса даже мечтает о розгах. Или об изоляторе, как в «Республике «Шкидт». На худой конец, её бы наверняка порадовала даже возможность лупить учеников линейкой по пальцам… Полина такие взгляды считала дикостью, но Аркаша время от времени напоминал ей, и очень успешно, что вежливость и мягкость легко принимают за слабость.

— Проси. — пожал плечами Аркадий и тут же осклабился: — Проси, соси, потом ещё проси.

Полина поперхнулась на резком вдохе. Была бы у неё в руках розга… Она сжала губы. Напомнила себе, что она — всё ещё главная. Что она учитель. Педагог.

— Аркадий! — голос дрогнул. — Что вы себе…

— Что слышала. Отсоси, потом проси. Слыхала про такое правило? Всё лето за мной бегала, как привязанная. Сука. Хочешь, чтобы я тебя трахнул — так и сказала бы.

Полине остро захотелось резко подняться с места. Захотелось хлопнуть дверью класса и направиться в кабинет директора с просьбой… Нет, с требованием! С требованием созвать педсовет, вызвать в школу родителей нахала, поставить его на учёт, принять меры! Но она прекрасно понимала, что ничего этого не случится. Мария Ивановна просто усадит её на стул в углу, как провинившуюся девчонку, и будет говорить. Говорить вещи, жгущие сильнее оплеух. О её полной профнепригодности. О глупости. О неспособности внушить детям страх, а значит, и уважение. Пьющий отец Аркадия просто-напросто повторит фразу своего сынишки, когда она попросит его подойти для разговора. Или выкинет с участка за шкирку, если будет не в духе.

Но и спускать грубость она не собиралась. Резко поднявшись, Полина прошла через класс и остановилась у парты Аркадия. Каблуки звонко щёлкали в тишине. А он поднял на неё глаза и широко улыбнулся. Мерзкий маленький зверёк оскалился.

— Сосать пришла? — поинтересовался Аркадий.

— Ваше поведение недопустимо!

Собственный голос, высокий и резкий, показался Полине жалким и смешным. Краем глаза она заметила, как кто-то из мальчиков достал телефон и направил на неё камеру, но тут же получил мощный подзатыльник от соседа:

— Не снимать, слышь!

Телефон исчез. Ещё несколько рук, потянувшихся к карманам, вернулись на парты. Учителей бы так слушались…

— Аркадий, сейчас мы с вами пройдём к директору!

— Ты сейчас пройдёшь на мой хер своим ртом!

— Аркадий!

Полина хлопнула ладонью по парте. Не сдержалась. Не справилась. Бабушка говорила, что молитва может помочь, но ошибалась, молитва не помогала. Хотя Полина и не пробовала толком.

Аркадий вскочил на ноги, словно хлопок по столу был сигналом. Набычился, сгорбил плечи и наклонил голову, как боксёр на ринге.

— Отвали, сука! Последний раз говорю!

— Вы идёте со мной к директору! То, что вы делаете…

Он её ударил. Коротко, без замаха. Просто резко поднял руку и влепил пощёчину. Звук вышел громкий, сочный. Унизительно звонкий. И Полина ответила. Не ударила в ответ, нет, даже в истерике она не смогла бы поднять руку на ученика. Даже на такого ученика. Она толкнула Аркадия в грудь, слабо и неловко, растопыренными пальцами, причинив себе больше боли, чем ему. Но он вдруг заорал, краснея от натуги:

0. Ты ничего не теряешь

Маша пришла последней, как и всегда. Шагнула из-под весёлого весеннего дождя, барабанящего по брусчатке Арбата, под навес кафе, тряхнула зонтом над тротуаром и вошла внутрь, не забыв натянуть на лицо медицинскую маску. Протянула руку хостес, следуя правилам хорошего тона нового времени. Термометр мигнул зелёным, и она тут же стянула маску на подбородок. Бывших однокурсников Маша заметила сразу — не так много времени прошло, чтобы люди изменились. Она шагнула к столу и махнула рукой, рассыпая капли с рукава за воротники:

— Привет!

Над столиком повисла тишина.

— Маша? — тихо произнесла Саша Журавлёва, такая же полненькая и подвижная, как три года назад, когда они выпускались. — Машка!

— О-о-о, Чёрненькая! — раздалось со всех сторон. — Мальвина такая! Ты чего волосы в синий выкрасила, кризис среднего возраста?

Ей живо освободили место, и она села, с наслаждением сбросив мокрую куртку на спинку стула. Возник бардак, какой бывает всегда, когда трезвый человек присоединяется к подвыпившей компании: заговорили все и сразу, посыпались вопросы и шутки. Маша лениво отбивалась: всё нормально, работаю, волосы просто так покрасила, да, всё ещё на мотоцикле, нет, сейчас на метро, нет, пить всё равно не буду.

— Машка молодец у нас. — медленно проговорил Лёша Фролов, уже изрядно окосевший, подперев подбородок кулаком. — И училась хорошо, и не пила никогда. Спортом ещё этим занималась, как его… Дзюдо?

— Карате. — поправила Маша.

— А, точно! — Лёша изобразил нечто, напоминающее магические пассы руками: — У! Ха!

Все рассмеялись, и Саша тут же ткнула его локтем в бок:

— А ещё она тебе нравилась, да?

Лёша на провокацию не поддался, ответив ещё громче:

— Да она мне и сейчас нравится! Жилин, ты как, Машку до сих пор ненавидишь, как в институте? Она вечно перед тобой была!

Никто не воспринял его трёп серьёзно, но Маша почувствовала, что заливается краской. К счастью, подоспела официантка с меню и разговор как-то сам собой перешёл на другую тему. Антон Жилин ответить ничего не успел. Может, он и не собирался этого делать. Чёрненькая с облегчением затихла в уголке, налила себе чай и больше слушала, чем говорила.

Обсуждение блюд из меню перескочило на воспоминания о преподавателях, поставленных и не поставленных зачётах, шпаргалках и совместных выездах на природу. Затем, следуя невероятной логике пьяного разговора, свернуло к особенностям разведения пауков в домашних условиях. Когда же и о пауках все выложили всё, что знали, разговор потёк медленнее и коснулся поездок, гор, туризма… И, наконец, работы.

Маша отползла поближе к спинке стула и постаралась стать незаметной. Манёвр не удался, конечно же. И когда бывшие однокурсники обсудили, что Лёша работает почти за спасибо, ухитряясь при этом содержать жену и ребёнка, Ника Исаева зарабатывает тем же способом, каким в своё время получала зачёты, а Антон Жилин таинственно сообщил, что работает «на телевидении», но отказался говорить, в каком именно шоу, очередь дошла до Маши. Журавлёва тщательно облизала вилку и, словно обвиняла её в чём-то, ткнула зубцами в Чёрненькую:

— Так, Маша! У тебя что с работой?

— Ну, так, — Маша неловко поёрзала на стуле. — Так, ничего особенного.

Фролов, уже посчитавший себя главным неудачником компании, заметно оживился:

— Не-не-не, рассказывай! Ты же у нас главный фанат журналистики была! Книгу хотела написать, этот… Тру детектив?

— Это сериал. — поправила Саша. — «Настоящий детектив». А Маша хотела написать тру крайм, верно?

Чёрненькая кивнула, поджав губы. С мечтой о книге она так и не рассталась.

— Ну, скинешь рукопись старым друзьям?

— Да это… Потом, может. Когда она появится. Пока что-то сюжета подходящего не подвернётся никак.

— Да? — не унималась Саша. — Так, а где ты трудишься-то, раз сюжетов нет? Так хотела в криминал, а сама, небось, журнал «Сад-Огород» пошла?

Кто-то хохотнул: «Сад-Огород» в их компании был шуткой для своих. Скучное место, куда работать пойдёшь разве что от безысходности.

— В «Рыболов-спортсмен»! — попыталась отшутиться Маша, но от Журавлёвой, имевшей хватку питбуля, так просто было не отвертеться.

— Ну так, где, Маш? Тебя нам в пример ставили всё время! Или ты как Антон, стесняешься говорить? Может, вы коллеги с ним?

— Я… В общем, в маркетинге. Тексты пишу.

— Типа… — Фролов поводил рукой в воздухе. — Типа как этот их, в какой-нибудь журнал профессиональный? «Вестник маркетинга»? Ну, если место тёплое, то…

— Типа как копирайтер. Рекламные тексты.

Над столом повисла тягостная пауза. Маша отхлебнула чаю, чувствуя, что снова краснеет.

— Вот докопалась! — Жилин почти выкрикнул фразу, привлекая к себе общее внимание. — Ну-ка, расскажи лучше о себе! Сашка, твоя очередь!

Рассказ Саши Чёрненькая толком не слушала, только перехватила взгляд Антона и благодарно ему улыбнулась. Тот кивнул головой и улыбнулся в ответ. Тема разговора снова сменилась, и никто больше не вспоминал о работе.

Кроме, как оказалось, Антона. Маша первой ушла со встречи, и он догнал её уже у метро.

— Маш, Маш! Разговор есть!

Чёрненькая вопросительно приподняла бровь, спуская под подбородок уже надетую маску. Они с Антоном никогда не общались по-настоящему близко и не имели даже общих интересов, кроме журналистики. И если бы он пил на встрече что-то крепче зелёного чая, она бы не остановилась.

— Что такое?

— Слушай, ты это серьёзно? По поводу книги. Написала бы, если бы был сюжет подходящий?

Маша задумчиво поглядела на вход в метро. Он что, собирается её жалеть? Кинуть подработку, как унизительную подачку? В учёбе она обскакала его, зато он оказался успешнее в карьере. Почему-то захотелось сказать, что просто шутила, делая вид, что подростковая мечта ещё жива. Попрощаться и уехать домой. Попить чаю с мамой и лечь спать. Провести ленивые выходные, не выходя на улицу. И с понедельника продолжить жить, как ни в чём не бывало. С мыслью о том, что не у всех и не всегда сбываются мечты. С ненавистными «продающими» текстами, недовольными заказчиками, вечными правками, горящими дедлайнами…

1. Сомов остров

Часы на руке завибрировали коротко и требовательно, словно вцепились в запястье, да ещё и в самый неподходящий момент. Маше не потребовалось даже смотреть на циферблат, чтобы понять, кто звонит. Отец. Папа. Папаша. Его звонки она научилась чувствовать. Как будто хлестнули мокрой тряпкой. Или остановили на улице резким окриком.

Плавно сбросив скорость, Маша завершила манёвр. Проехала по дороге, огибающей Куликово поле. Помогая себе ногой, подкатила к аппендиксу парковки. Бетонная площадка явно была рассчитана на несколько туристических автобусов, но пустовала, если не считать дальнобойщика, ковыряющегося во внутренностях своего «Рено». Туризм вроде как начинал восстанавливаться, но, видно, всё только начинал и начинал, а до прежних, доковидных уровней подниматься не спешил. Слева возвышался мемориал, царапала небо чёрная стела с золотой маковкой — памятник воинам, погибшим в сражении. Чуть в стороне от него виднелся храм, все купола которого почему-то были разными. А справа — бескрайнее, насколько хватало взгляда, поле. Совершенно пустое и потому давящее на Машу, привыкшую к ограниченному домами пространству улиц. Да и незнакомый мужик в засаленной майке под боком... Откидывая подножку мотоцикла, Чёрненькая шумно выдохнула носом. На самом деле тревогу вызывало не окружение.

Маша стащила с руки одну перчатку и смахнула по экрану часов, принимая вызов.

— Быстрее ответить никак нельзя было? — тут же раздалось в наушниках под шлемом.

— Привет, пап. Я за рулём.

Отец помолчал, сопя в трубку, потом вздохнул, коротко и зло.

— Ясно. Поехала в итоге, да? Я матери звонил. — Новый раздражённых вздох. — Решила поиграться в настоящего журналиста, верно я понимаю?

Маша заставила себя промолчать. Сколько раз ему уже удавались такие провокации — не счесть. Но не в этот раз.

— Опять молчишь? — Отец больше не пытался скрыть раздражение в голосе. — Говорил я твоей матери: аборт делай, дура! Видно было, что от такой идиотки, как она, только другая идиотка родиться может!

Маша стиснула зубы.

— Алло, Маша! — рявкнул отец. — Чего язык в жопу засунула?! Я спрашиваю, решила в крутого детектива поиграть?! Думаешь, с тобой кто-то там разговаривать станет?

— Станет. — тихо ответила Маша.

— Да кому ты нужна там! А вообще — давай. Давай, дочурка. Хочешь папке доказать, что умнее него? Умнее полицейских, которые, как ты считаешь, — Он выделил фразу голосом. — Не смогли разобраться, как там всё было? Ну, вперёд. Флаг в руки и барабан на шею тебе. Только учти, бежать к папке за помощью, когда ты окажешься в полной жопе, не смей, поняла?! Я тебе сразу сказал: ты слишком тупая для такой работы. Потому и говорил, чтоб не смела идти на журфак! Ну, не твоё это, понимаешь? — В его голосе вдруг зазавучало сочувствие. — Я понимаю, хочется что-то доказать самой себе, окружающим, ещё кому, верно? С карьерой-то ты, как я понимаю, обосралась? У тебя же даже не настоящая работа, а так, подработка с этими текстиками… Да, я понимаю всё. Но ты папку послушай, я много всякого видел. Ты просто время тратишь. Мать вон бросила одну…

— Связь плохая, пап! — выкрикнула Маша. — Не слышу, что?!

— Всё ты прекрасно слы…

— Что? — перебила Маша. — Чего ты сказал? Не слышно, пап! Я перезвоню.

Она быстро прикоснулась к сенсору. Наушники замолчали. Маша глубоко вдохнула и судорожно выдохнула. Глаза жгло от слёз. Пальцы дрожали. Она подняла взгляд и увидела, что дальнобойщик, толстый мужик в застиранной футболке, направляется к ней, что-то крича и размахивая рукой. Маша резко мотнула головой, оттолкнулась ногой от асфальта и выкрутила ручку газа. «Ямаха» с рёвом выскочила на дорогу. Мужик прокричал что-то обиженно и показал ей вслед средний палец.

Сердцебиение успокоилось нескоро. Маша снова прижалась к обочине, слезла с мотоцикла и сняла шлем. Выкрашенные в ярко-синий цвет волосы промокли от пота и липли ко лбу. Кольнуло беспокойство: как бы не появился позади знакомый грузовик. Беспредельность полей вокруг снова стиснула её грудную клетку, сухой воздух, напоенный ароматами трав и цветов, комом встал в горле. Не докричишься, случись что…

Маша отогнала эту мысль. Появится и появится. Ничего он ей не сделает. Не такая она бесполезная, глупая и беспомощная, как считает отец. Она коснулась кончиками пальцев бугорка на куртке — рукояти травматического пистолета в подмышечной кобуре. Она вообще не бесполезная, не слабая и не беспомощная! И в конце концов, не такую уж большую обиду она этому дальнобойщику нанесла. Наверное…

Она попила воды и нарочно неторопливо перекусила припасённой в кофре шоколадкой, пытаясь вытряхнуть из головы и образ пузатого водителя, и образ отца, такого же округлого, но румяного и лощёного. Оба они остались позади, в прошлом, практически в другой жизни. И ни один из них ей больше не навредит — первый не догонит на своём грузовике, второй не вломиться в квартиру пьяным, чтобы избить мать. Чёрненькая шумно выдохнула и посмотрела на часы. До Сомова оставалось не меньше двух часов пути. Если всё пойдёт хорошо — как раз можно добраться к четырём часам.

Она уселась на мотоцикл и вырулила на дорогу.

*

Сомов открылся перед ней неожиданно — дорога словно нарочно делала долгий плавный крюк, взбираясь на пригорок, чтобы в верхней точке резко изогнуться, являя взору провинциальный городок во всей красе. Поддавшись нехитрой магии момента, Маша затормозила, прижавшись к обочине, и сквозь затемнённое стекло шлема полюбовалась видом.

Дон, особенно широкий в этом месте, поблёскивал на солнце. Дорога плавно скатывалась к мосту, ведшему на Сомов остров, пересекала каплевидный обломок суши в самой широкой части, застроенной советскими пятиэтажками, и выходила на ещё один мост. Слева на острове виднелись неровные прямоугольники частных хозяйств с разноцветными, кажущимися игрушечными, двухэтажными домишками. Поблёскивала золотистой искоркой маковка церкви. Ещё дальше в том же направлении виднелись лес и жёлтое пятно пляжа. Ржаво-коричневый железнодорожный мост, которому не хватало одного пролёта, суставчатым насекомым возвышался над рекой.

2. Островитянин

Маша имела представление о том, как выглядит то, что зачастую называют «пляжами». И именно потому недолюбливала пляжный отдых. Мелкий песок перемешан с осколками стекла и окурками, тут и там чернеют кострища, в которых воняют горелым пластиком оплавленные пивные бутылки. Дети в плавках шныряют между пьяных взрослых, обязательно орёт музыка из машины, припаркованной тут же с открытыми нараспашку дверями. В чём удовольствие? Даже возможность поплескаться в не очень чистой воде того не стоила. Поэтому она шла, заранее поджав губы и чуть морща нос, с каждым шагом ожидая услышать тяжёлое буханье басов.

Но Сомов сумел её удивить.

Колея вильнула в очередной раз, огибая густой кустарник, и прямо перед Машей открылся вид на пляж — неожиданно тихий, чистый и уютный. На мелководье плескались дети в ярких кругах и нарукавниках, на берегу чинно восседали взрослые. Ребята постарше плавали и резвились на надувных матрасах дальше от берега, на глубине. Несколько человек читали, растянувшись на полотенцах, а единственная подростковая компания на берегу вела себя вполне по-человечески, сидя кружком у обложенного кирпичами кострища. Маша прошла несколько шагов по скрипящему под подошвами кроссовок песку и присела на бревно, явно принесённое рекой и долго лежавшее на берегу. Подростки притихли, когда она проходила мимо, но вскоре возобновили оживлённый разговор. Боковым зрением Маша так и не смогла различить, чтобы по рукам ходила бутылка. Впрочем, один из них быстро поднялся на ноги и направился к ближайшим кустам.

Контраст чистенького и уютного пляжа с мрачными развалюхами домов почти шокировал. Городок, по мере продвижения по острову становившийся лишь хуже, вдруг предстал перед Машей совершенно иным. Она задумалась об этом, остановив взгляд на покрытой сияющими полосками ряби реке. Возможно, всё не так уж безысходно?

— Здрасти!

Вздрогнув, Маша подняла взгляд. Перед ней, улыбаясь, стояла девушка лет двадцати, загорелая и белозубая. Кожа на её плечах шелушилась белыми хлопьями, а тёмные волосы, выгоревшие на солнце, отдавали рыжиной.

— Добрый день! — автоматически поздоровалась Маша, которую тут же кольнула игла беспокойства: села куда-то не туда?

— У меня доча тама, под брёвнышкой, панамку оставила, не дадите?

Маша быстро заглянула под гладко отполированное водой бревно и действительно разглядела под ним розовую детскую панамочку. Достала, протянула её молодой матери:

— Держите!

— Спасибо! — Девушка взяла панаму, но явно не спешила уходить. — Она у меня не стесняется обычно-то, но вас чегой-то забоялась! Тётя, говорит, с картинками! И волосы, как у русалки, представляете?

Маша рассмеялась вслед за девушкой. Та была слишком искренней, чтобы не присоединиться к веселью.

— Вы с Москвы? — неожиданно задала вопрос Машина собеседница, резко прервав смех.

— Да. Сразу заметно?

Девушка кивнула:

— Ага. У нас так не ходят. Не принято. Но вообще, — Она понизила голос, будто сообщала тайну. — Мне нравится. Красиво!

Маша кивнула, и молодая мать, победно встряхивая добытой панамой над головой, направилась в сторону девочки, дожидавшейся её в стороне. Девочки, оказавшейся неожиданно взрослой. Маша закусила губу. Во сколько же лет забеременела улыбчивая незнакомка? Девчонка, её дочь, вполне тянула на первоклашку. То есть, если матери было двадцать…

Чёрненькой стало неуютно. Взгляд сам собой заскользил по пляжу, отмечая девушек, явно пришедших с детьми, и таких же примерно двадцатилетних среди них набиралось многовато. Как и беременных девочек-подростков. Маше пришлось напомнить себе, что она не в Москве. В таких местах, наверное, ранние беременности случаются чаще. Хотя, если уж судить по тому, что она видела — в Сомове они и вовсе стали нормой. Маша непроизвольно погладила себя по животу. Завести ребёнка в пятнадцать-шестнадцать? Безумие. Без образования, без толковой работы.

А отцы кто? Она тайком обернулась на компанию парней, сидящих тесным кружком. Время от времени с их стороны доносились взрывы смеха, они толкали друг друга в плечи и оглядывали пляж. Есть ли среди них отцы кого-то из малышей, возящихся в мокром песке? Маша бы не удивилась, если бы так оно и было. Но менять образ жизни, брать на себя ответственность они явно не собирались. Дети заводят детей.

Быстро, но так, чтобы это не бросилось в глаза и оттого ещё более неестественно, она поднялась с бревна и пошла в обратную сторону по проложенной в лесу колее. Двигаясь в сторону пляжа, она не обратила на это внимания, но теперь отметила, что вдоль дороги практически нет мусора. Ни пустых бутылок, ни окурков, ни чего-то подобного. Но теперь эта чистота почему-то не радовала, как должна была бы, а настораживала.

Маша дошла до развилки и поглядела на часы. До захода солнца оставалось время, и вполне можно было побродить по окрестностям ещё немного. Она поразмышляла, какую тропинку выбрать, и в итоге остановилась на той, что шла в глубину леса, куда-то в сторону заброшенной железной дороги.

И Сомов остров, вслед за которым называли и городок, вновь показал ей новую личину.

Тропинка изогнулась всего раз или два, петляя между деревьев, а Маше уже чудилось, что она забрела в глухую чащу дикого леса. Куцый подлесок и молодые дерева сменились кряжистыми гигантами, развесившими ветви до самой земли. Показались, вспоров мягкий лесной ковёр, узловатые корни. Тропинка взяла влево, затем вправо, словно уворачиваясь от чего-то, затем по широкой дуге обогнула поляну, чистое небо над которой проглянуло между крон, и уткнулась прямиком в щербатую кирпичную стену одноэтажной постройки.

Маша обогнула старую домушку, отмечая провалившуюся крышу и кладку с осыпавшимся раствором, и вышла на заросшую травой, но всё ещё вполне различимую платформу, подходящую к ржавым железнодорожным путям. Одно из деревьев, клён толщиной в руку, рос прямо между бурых рельс.

— Ого…

Не удержавшись, Маша сделала несколько снимков на мобильный телефон, не понимая толком: для личной коллекции или в качестве иллюстрации для будущего материала.

3. Сатанисты

Маша почему-то ждала, что ночью увидит сон. И наутро даже припоминала какие-то отрывки из него, но ничего конкретного в памяти так и не всплыло. Она полежала некоторое время на кровати, разглядывая желтые разводы на сером потолке и пытаясь понять, не совершила ли ошибку. Отец больше не звонил, но и единственного короткого разговора в дороге хватило, чтобы посеять в её душе зёрна сомнений. Зёрна, дающие удивительно живучие и бурные всходы.

Справиться с тревогой немного помог звонок от мамы. Телефон залился трелью, как только Маша вернулась в гостиничный номер. Связь, и правда, оказалась отвратительной, и Чёрненькой удалось различить далеко не все слова, но мама, насколько она смогла понять, желала ей удачи. От этого на душе потеплело, и уснула она легко и быстро.

И вот — новый день. Новые тревоги.

Она торопливо оделась и вышла из номера, даже не взглянув в окно. Умылась в единственном на весь этаж душе и отправилась на поиски завтрака. Но на нижней ступеньке лестницы Маша притормозила, решив, что вполне может отложить еду на потом. На ресепшене сидела та же девушка, что и накануне. Могло даже показаться, что она вовсе не уходила со своего поста, но футболка на ней была другая — значит, нашла время и отдохнуть, и переодеться.

— Доброе утро! — приветливо махнула рукой Маша, приближаясь к стойке.

— Доброе! — девушка расплылась в улыбке, довольная, что гостья заговорила первая. — Как спалось? Клопы в Дон не утащили? Это не в том смысле, что тута клопы, мне бабушка так в детстве говорила! Ты только не подумай чего!

— Да я понимаю. — Маша махнула рукой, наклонилась к стойке и перешла на заговорщицкий шёпот: — Слушай, а мне сказали, что тут в Сомове все друг друга знают, это правда?

— Ну-у-у, так-то правда… — замешкалась девушка и быстро добавила: — Кроме приезжих, конечно. Меня, кстати, Лена зовут, вчера-то не сказала.

— А я Маша, приятно познакомиться.

— Ага, я в курсе, заполняла же бумаги. Маша Чёрненькая.

Маша едва не скривилась от сочетания звуков, преследовавших её всё детство и служивших поводом для неиссякаемого потока шуток и острот. «Помойся, станешь беленькая!» Тьфу ты… Но она всё же сумела удержать на лице доброжелательно-серьёзное выражение, словно предлагала Лене посплетничать.

— Скажи, а ты не в курсе ли, где живёт семья Скобеевой?

— Эт училка-то, что парня пырнула? — Лена подалась вперёд и тоже принялась шептать.

— Да, она! У неё же, говорят, муж и сын остались?

Маша ощутила себя девчонкой, шушукающейся во время тихого часа с соседкой по палате.

— У ней да, сын есть. И муж тоже. Олег его зовут. Ну, они тута, в городе остались.

— А где в городе? Мне бы повидаться с ними.

— Так ты и правда приехала в этом деле копаться! — ахнула Лена. — Обалде-е-еть… А ты этот, да? Частный детектив?

Маша помедлила секунду. Неподдельный восторг, загоревшийся в глазах новой знакомой, заставил её соврать:

— Вроде того.

— Обалде-е-еть!.. — Лена окинула Машу взглядом, словно видела её впервые. — Вот это жизнь-то у людей! Обалде-е-еть… А я тута просиживаю целыми днями! Так и жизнь-то вся пройдёт, оглянуться не успеешь…

— Лен! — прервала её Маша. — Так где в городе-то?

— Ой, слушай, я ж не интересовалася нарочно-то, — забормотала Лена. — Это ж как оно будет выглядеть, если я за женатым мужиком-то шпионить начала бы, ну? Так, что все знают, то и я…

Она густо покраснела, так что сразу стало понятно: за мужем учительницы Лена следила, и весьма пристально. Главное было только её не спугнуть, показав свою догадливость. Маша покивала с серьёзным видом.

— Да, это точно, я понимаю. А что все-то знают?

— Ну, в общем, из Сомова он не уезжал никуда. Квартиру сменял только, живёт теперь где-то у хлебозавода, тама. — она махнула рукой, указывая, где именно. — Тама дома стоят старые, их как раз для работников… В общем! Где-то тама он живёт. По Тридцать лет октября пойдёшь и как раз окажешься, где надо.

Маша почесала переносицу, огляделась по сторонам, словно желая удостовериться, что никто не подслушивает, и продолжила:

— Ну, возле хлебозавода-то много домов… А точнее мне никто сказать не сможет?

— Точнее тебе… — Лена вздохнула, словно решаясь, и проговорила ещё тише: — Сестра еёшная, Марина, в больнице медсестрой работает. Ну, то есть, Полинкина мужа сестра. Марина Скобеева.

— Так её сестра или мужа?

— Ну мужа, мужа еёного, говорю же.

— Спасибо! — на этот раз Маша улыбнулась искренне. — Ты очень помогла!

— Да лан тебе, чего уж тама, помогла… Так, чутка указала-то…

Щёки Лены снова залило румянцем, на этот раз явно от удовольствия.

Маша вышла на улицу и с наслаждением вдохнула полной грудью. Её распирало от гордости, радости и злорадства. Всё у неё получалось! Не так уж и сложна оказалась эта работа, как, бывало, приняв на грудь, рассказывал отец. С другой стороны, стала бы та же Лена так откровенничать с мужчиной, в кармане которого лежит красная корочка?

Полюбовавшись на Ленина, замершего с поднятой рукой, Маша огляделась по сторонам и полезла в телефон проверять карту Сомова, предусмотрительно скачанную заранее.

Улица Тридцатилетия октября отходила от площади Ленина и шла перпендикулярно главной дороге, пересекавшей Сомов остров поперёк. Другим концом она упиралась в южный, широкий край острова, а недалеко от тупика от неё отделялось ещё две: улица Красного знамени, на которой и находился хлебозавод, и улица Дзержинского, застроенная жилыми домами. Искать там человека вслепую можно было долго, даже при сравнительно небольшом размере городка. Поэтому Маша свернула налево, перешла улицу Восьмого марта и направилась мимо одного из немногих исторических зданий Сомова, напоминавшего одновременно купеческую усадьбу небольшой высотой и петербуржский доходный дом дикой архитектурой. Никаких вывесок на постройке не наблюдалось, а окна и двери, перед которыми уже густо разрастался кустарник, оказались заколочены.