Сорок шагов в пекло

Глава 1. "Золотое сердце судьбы"

Солнце клонилось к закату, окрашивая багрянцем небеса над вулканом Кайрос. Молодой Ангарес Миркадин — ещё не король, не герой, а лишь изгнанник с проклятым именем — стоял на самом краю жерла. Под ногами — бездна, наполненная дыханием земли, жарким и зловещим.

Там, внизу, среди пепла, среди раскалённых камней и потрескавшейся лавы, что-то блеснуло. Металл. Нечеловечески чистый, сияющий в свете умирающего дня. Золотой.

Он без колебаний спустился. Воздух был густым, обжигающим. Камни осыпались, угли шипели. Но он шёл — и огонь не тронул его, как будто сам пламень узнал его. Он был тем, кого не палит огонь. Неопалённый.

Он подошёл к находке. Это были карманные часы — из золота, с тончайшей чеканкой, покрытые странными символами, которых он никогда не видел. Они пульсировали, как будто живые. Он протянул руку, коснулся крышки — и мир исчез.

Белый свет заполнил всё.

Он увидел себя — в короне, с мечом, по щиколотку в крови.
Двенадцать драконов — склоняют перед ним головы.
Женщины — мёртвые, в белых саванах.
Ребёнок — кричит, стоя перед рушащимся троном.
Голос — старый, как сама земля, прогремел:
— Omnia sub fato sunt. Всё подвластно судьбе.

Он очнулся на коленях. В ладони — золотые часы. Без единой царапины. Без ожогов на коже. Только взгляд стал иным — в нём загорелось знание.

— Я приму всё, — прошептал он. — Славу. Проклятие. Кровь. Даже если останусь один.

И он ушёл из кратера, унося с собой часы, что показывали не время, а судьбу.

Король Ангарес. Неопалённый Король.
Покоритель Полумиры.
Властелин двенадцати драконов.

Когда-то его имя вызывало благоговейный трепет, произносилось вполголоса, будто само звучание могло потревожить древнюю силу. Ангарес Миркадин — король, равного которому не знала ни одна эпоха. Он правил с мудростью, был справедливее всех, кто сидел до него на Красном Троне. Но трон, дарующий власть, не прощает жизни.

Годы шли. Войны выжгли его мир, оставив в живых лишь одного из двенадцати драконов — древнего, почти мифического Архаэля. Остальные пали в битвах за трон, за честь, за мир, который в итоге не спас никто.

Ангарес старел. И с каждой морщиной судьба всё больше отбирала у него то, что он любил. Его дети — сыновья и дочери — умирали один за другим. Одни рождались мёртвыми. Других уносили болезни, словно чья-то чёрная рука вытягивала жизнь из их крошечных тел. Все его жёны умирали при родах, как будто проклятие было запечатано в крови рода Миркадинов.

Он отвернулся от трона. Сложил корону и ушёл в уединение, проклиная то, что дало ему всё — и отняло больше.

Но именно тогда, когда надежда почти угасла, в старости у него родился единственный сын.
Он берёг его как зеницу ока. Оберегал от чужих глаз, от ветра, от судьбы. Мальчик рос тихим и светлым.

И вот, в день его пятилетия, когда вечернее солнце озаряло старый замок, Ангарес вручил ему то, что некогда изменило его собственную судьбу.

— Это — не игрушка, — сказал он. — И не просто вещь. Это… память.

В руках мальчика оказались часы — те самые карманные часы. Не показывавшие времени, но раскрывавшие будущее. Только в определённых руках.

И мальчик увидел.

Он застыл, зрачки исчезли, глаза побелели, как у провидца. И, когда он очнулся, сказал:

— Из будущего придёт он… и принесёт настоящий ад.

Старый король онемел. Внезапно, в глубине души, он понял — это то самое видение, что некогда посетило и его. Но он не поверил. Он решил, что это был сон, бред усталого разума. Теперь же оно вернулось. Через его ребёнка.

— Неужели это правда?.. — прошептал он. — Прошу, помоги найти его… — мысленно обратился он к своему единственному другу.

И дракон ответил.

Архаэль — древний, мудрый, последний из рода небесных огней, медленно развернул свои титанические крылья и заговорил голосом, будто отзвуком скал:

— Этот юноша, жаждущий власти, превратит землю в пепел.
Он принесёт страдания, которых ещё не знал ни один народ.
И самое страшное… он — твой потомок.

Король задрожал.

— Может быть… вот почему все твои дети умирали один за другим, Ангарес.
Судьба пыталась остановить поток крови, из которого произойдёт он.
Но Omnia sub fato sunt — всё подвластно судьбе.
Она неумолима.

Глава 2. «Наследник или просто слухи?»

Прошла неделя.

Ангарес, прикрыв лицо капюшоном, выбрался с сыном в соседний городок — в низинной долине, где ещё оставалась жизнь. Там, среди прилавков с пряностями, тканями и старым оружием, где пахло жареным мясом и пылью, он мог забыться. Хотя бы на миг. Позволить сыну увидеть мир, пока ещё не затянутый тьмой судьбы.

Они шли вдоль рыночных лавок, когда чей-то громкий голос привлёк его внимание.

— Я тебе точно говорю, Нелла, — кричал торговец, размахивая руками. — Этот безумец вчера весь вечер у трактира орал, будто он прямой наследник династии Миркадинов! Мол, серебристые у него глаза — "как у самого Ангареса", ха! Да кому он нужен, этот сумасшедший?

Ангарес замер.

— Говорил, что зовоюет трон и восстановит порядок… Ха! Ты бы видел, в чём он был! Вся мантия — в пепле и крови. Я думал, он сейчас прям там в обморок рухнет.

— А как звали-то его? — спросила молодая девушка у лавки.

— Кто ж его знает! Он себя то Дарион, то Дарланом называл. Ни толком имени, ни доказательств. Один бред.

— А ты кто, чтобы про трон судить? — ухмыльнулась девушка. — Не забывай, ты всего лишь Калсон.

— И горжусь этим! — отозвался торговец, выпрямившись. — Грегор Калсон, между прочим! Моя семья на этом рынке три поколения торгует! А Миркадины? Где они теперь?

Ангарес отвернулся, сжав зубы. Сын, чувствуя напряжение отца, взял его за руку.

— Папа?.. — тихо спросил он.

— Всё хорошо, — хрипло выдохнул Ангарес. — Просто... время всё переворачивает. Пошли.

Они растворились в толпе, а на губах старого короля застыла еле заметная улыбка — грустная, полная боли. Грегор Калсон даже не подозревал, перед кем только что хвастался.

Рынок гудел, наполняясь шумом голосов, звонком монет и запахами пряностей и свежего хлеба. Среди тесных рядов палаток, где торговали всевозможным — от ярких тканей до ржавого железа, — стоял Грегор Калсон. Он был человеком крепким, с морщинистым, но добрым лицом, и в глазах светилась забота о семье. Его руки — сильные и умелые — не знали отдыха.

Грегор обожал свою жену и шестерых детей. Его первый сын — молодой рыцарь в блестящих доспехах, с белоснежным плащом, символом преданности и чести, — уже прославился на турнирах и служил при дворе. Второй — охотник, искусный и быстрый, который мог выследить добычу в самых непроходимых лесах. А третий сын, особенный, не мог ходить, но обладал удивительным талантом создавать невероятные вещи: от игрушек до сложных механизмов — всё, что могло служить людям в их быту и на войне. Торговля Грегора шла хорошо благодаря его мастерству и репутации.

Три дочери ещё были маленькими и проводили дни дома с матерью. Старшая девочка уже помогала матери по хозяйству, а младшие играли в уголке, окружённые теплом домашнего очага.

Внезапно Грегор прищурился и произнёс:

— Вот он! Этот новичок, что ходит по рынку и говорит, будто он наследник трона!

Ангарес, стоявший рядом, впервые внимательно взглянул на этого молодого человека. В его глазах сверкнула тень — видение. Мрачное, тяжёлое, словно тьма надвигающейся бури.

Перед ним предстала картина — пламя, кровопролитие, разруха. Лицо юноши искажала жажда власти, а земля горела под его ногами. Ангарес сжал кулаки.

— Он — наш дальний потомок… — прошептал он, едва слышно, словно боясь проговорить вслух.

Грегор Калсон, не ведая о том, что рядом стоит сам король, продолжал с негодованием:

— Этот Дарлан или как его там — он сумасшедший! Кто поверит этим басням? Но ведь, возможно, в словах его есть доля правды…

Ангарес, чувствуя тяжесть будущего, решил — наступают времена испытаний. И только от него и его сына зависела судьба королевства.

Увидев впервые своего потомка, Ангарес застыл. Его сердце кольнуло — серебристые глаза. Такие же, как у него самого когда-то, такие же, как у древнего рода Миркадинов… но полные ярости. Безумия. Горечи.

Он стоял, и взгляд его был тяжёл, как буря на горизонте. И этого взгляда оказалось достаточно: юноша, которого звали Дариан, стоял в центре рыночной суеты, дерзкий, вызывающий, почти карикатурный в своей наготе — и не телесной, а душевной. Он, не скрываясь, выплёвывал проклятия в лица тех, кто звал его сумасшедшим, и ловко крал яблоки с прилавков, будто это было его право по рождению.

Ангарес сжал губы. Ему было достаточно одного взгляда — он хотел увести сына отсюда, предостеречь. Но прежде чем они успели двинуться, Дариан сам подошёл к ним.

— Эй, старик! — выкрикнул он, держа в руках красное яблоко. — Хочешь яблочко для своего внука?

Прежде чем Ангарес ответил, его сын сделал шаг вперёд. Мальчик лет пяти, с добрыми, пытливыми глазами. Имя его было Элиан — чистое, как горный ручей.

— Он мой отец, — твёрдо сказал Элиан.

Дариан ухмыльнулся. Его взгляд скользнул к мальчику.

— Ну и папаша у тебя! Не староват ли, чтобы возиться с малышнёй?, — и с презрительной насмешкой бросил яблоко Элиану.

Ангарес перехватил его на лету, задержал взгляд на алом блеске плода, как на дурном предзнаменовании.

— Не ешь это, — тихо сказал он сыну. — Оно наполнено ядом…

Он отбросил яблоко прочь и, ничего не сказав, направился к ближайшему прилавку, чтобы купить другое — настоящее, доброе, настоящее яблоко.

А Дариан уже ушёл, рассыпая ругань и смех.

Дни шли. И хотя его одежда висела на нём, как обрывки тряпья, Дариан выживал. В средневековье был обычай — давать новичку сорок дней, чтобы вжиться, найти работу, доказать свою полезность. Только после этого его судьба решалась — принять, изгнать… или казнить.

Пока что Дариану это давало свободу. Он крал — и ему ничего не было. Но дальше — хуже. Он начал грабить. Он угрожал. Он отнимал, а потом с наглостью торговал украденным прямо здесь, на рынке.

— Подходите! Покупайте! Прекрасное ожерелье для вашей дамы! Оригинальное! — кричал он, выставляя чужое добро.

Глава 3. «Сила против совести»

Дариан выживал так, как умел — грубой силой и угрозами. Он давно понял: в этом мире либо ты берёшь, либо у тебя отнимают. Милость, вежливость, благодарность — все эти слова были для него пустым звоном. Он был чужаком, которому давали сорок дней. И чем ближе был конец этого срока, тем сильнее он озлоблялся, как зверь, загнанный в угол.

Однажды на городском рынке, в полдень, когда воздух был плотным от дыма жаровен и криков зазывал, произошёл случай, о котором ещё долго будут перешёптываться старухи у колодцев.

— Я же сказал, мясо стоит дорого! — растерянно воскликнул торговец, прижимая к груди деревянную корзину с последними кусками вяленой говядины. — У меня шестеро детей! Чем я их кормить буду?

— Мне плевать на твоих детей, — прорычал Дариан, сделав шаг вперёд. Его лицо было бледным, но в глазах плескался опасный голод — и не только физический. — Я уже две недели не ел мяса! Думаешь, это шутки? Без силы я сдохну! Так что... если дорога тебе твоя драгоценная семья, отдавай кусок даром! А я, может быть, за это стану охранять твой прилавок от воров.

Последнюю фразу он почти прохрипел, нависнув над бедным торговцем, но ни один мускул в его лице не дрогнул — ни капли искренности. Он не собирался ничего охранять. Он просто отнимал, потому что мог.

Словно в подтверждение, он выхватил мясо и, пока продавец не успел отойти, ударил его с такой силой, что тот рухнул на бочки с луком и грушами. Кто-то закричал, кто-то побежал звать стражу, но никто не подошёл. Никто не вмешался.

Чуть поодаль, в тени лавки, под капюшоном, стоял Ангарес. Сегодня он пришёл один, оставив сына дома.

Он смотрел на потомка с холодной тревогой. Серебристые глаза, те же самые, что и у него. Но теперь в них не было мудрости — только злость, пустота и боль.

"Радоваться ли, что мой род продолжается? Или это наказание за мою гордыню, за то, что осмелился оставить после себя след?"

Он сжал руки за спиной, пряча дрожь.
"Как вернуть его? Как вырвать из тьмы, если он даже не знает, что она в нём?"

Но пока он не решался. Пока он лишь наблюдал. Надеясь, что однажды Дариан сам посмотрит в зеркало и ужаснётся тому, кем стал.

Прошёл уже двадцатый день. Дариан, окончательно почувствовав безнаказанность, начал отбирать вино у торговцев и пить прямо на улицах, угрожая каждому, кто осмеливался возразить. Но этим дело не ограничилось. Ради веселья — или, скорее, из прихоти и зависти — он совершил нечто, что потрясло весь город: он убил Эмриса Калсона, сына торговца Грегора.

Эмрис был особенным. Он не мог ходить с рождения, но обладал удивительным талантом — создавать невообразимые вещи: от игрушек до механизмов и даже оружия. В тот день он впервые осмелился покинуть дом. Он изобрёл особое седло, закреплённое на лошади, которое поддерживало его тело в вертикальном положении. Хотел удивить отца, порадовать, доказать, что тоже может быть сильным.

Но на городских воротах его поджидал Дариан.

— Эй ты! — крикнул он, заметив приближающегося Эмриса. — Что за штуковина у тебя? Отдай! Возможно, я и охранять твои товары стану, кто знает!

Эмрис, немного испуганный, но с достоинством ответил:

— Это моё единственное изобретение, с помощью которого я могу передвигаться. Оно не продаётся… пожалуйста…

— Так это и есть твоё чудо? — осклабился Дариан, выдернув короткое копьё, которое когда-то отнял у другого бедолаги.

— Подожди… Это копьё — оно… — начал Эмрис, но не успел договорить.

Копьё вдруг раскрылось, удлинилось — скрытый механизм сработал точно и быстро — и с глухим звуком вонзилось в грудь Эмриса.

Толпа замерла. А затем раздался крик:

— Его убили! Это сын Грегора Калсона! Это Эмрис!

Грегор, стоявший у прилавка, услышал эти слова. Вцепился в грудь, побледнел.

— Всемогущий… нет… Пусть это будет ошибка… не мой сын… не Эмрис…

Он бросился к воротам. Там, у самой дороги, лежал его мальчик — глаза открыты, губы растянуты в слабой улыбке, будто он всё ещё хотел порадовать отца. Грегор упал на колени и закричал от боли:

— Сынок! Как так получилось?! Ты же не ходил… Почему же ты пришёл?..

Он обнял его, прижимая к себе, словно пытаясь вернуть тепло, дыхание, жизнь…

Агнарес прибыл слишком поздно. Он лишь увидел, как Грегор Калсон держал в объятиях тело Эмриса и рыдал.

Старик подошёл, тяжело опираясь на посох. Его голос дрожал:

— Мой добрый Грегор… я понимаю твою боль. Я сам хоронил двадцать четырёх детей… И хочу отдать тебе то, что ценю, но что, увы, не сравнится с жизнью твоего сына.

Он вынул из-под плаща небольшие золотые карманные часы и вложил их в руку торговца.

— Что это?.. — пробормотал Грегор. — Что мне с этого?.. Вернут ли они мне Эмриса?..

Агнарес наклонился и обнял его:

— Эти часы не показывают время… Они показывают будущее. Запомни: талант твоего сына не исчез. Он продолжит жить — в других твоих детях, в их детях, и однажды твой потомок станет величайшим мастером, известным всему миру.

Глава 4. «Абсолют без человечности»

Дариан бежал, не разбирая дороги. Шорох травы под ногами, зябкий ветер, мрак — всё стало неважным. Он бежал, будто хотел убежать от самого себя. Но мысли не отставали, наоборот — кричали в голове, резали больнее любого лезвия.

«Он мёртв… Эмрис мёртв…»

Он не знал, сколько прошло времени. Минуты? Часы? Может, целая вечность. И только когда силы покинули тело, он рухнул на землю, задыхаясь, сжимая грязь в кулаках. Сердце колотилось, как барабан пред казнью. Он поднял голову к небу, хрипло выдохнул и начал разговаривать сам с собой — не голосом, а мыслями, безумно яркими, обжигающими.

«Я ведь уже убивал. В моём прошлом мире — в том, который вы называли современным — я погубил свою спасительницу. Та старая служанка… она вынесла меня из огня, а я обернулся пламенем для неё. Но тогда я мог притвориться, что это был несчастный случай. А теперь?..»

«Эмрис… Он ведь даже не мог ходить. Он просто хотел порадовать отца. Сделал это седло… Хотел быть нужным, сильным. А я? Я захотел его изобретение. И убил. Просто убил. Ради удобства. Ради удовольствия. Или ради страха быть слабым?..»

Он сжал зубы так сильно, что заскрипели. Перед глазами вставали лица: Эмрис, с испуганным взглядом в момент, когда копьё пронзило грудь. Грегор Калсон, прижавший сына к себе, рыдающий, разрывающий тишину города. А потом — лицо из прошлого, старуха в огне, её морщинистая рука, тянущаяся к нему...

«Может, я всегда был чудовищем? Моих одноклассников пугал мой взгляд, моя сила, моя тень. Все они сторонились. Я ведь не виноват? Я просто хотел быть… кем? Лидером? Избранным? Богом?»

Он приподнялся, сев на колени, и посмотрел на ладони. Кровь. Земля. И ничего больше.

«Я попал в этот мир, как мечтал. Средневековье. Эпоха мечей, дворцов, сражений, силы… Но здесь даже выжить — уже война. Воды не достать. Пища — роскошь. Тепло — случайность. Где здесь мои героические подвиги? Где великие завоевания? Я граблю, ворую, лгу, убиваю… Ради чего?»

Он опустил голову, в груди возникло странное чувство — не раскаяние, нет, — пустота.

«Если Бог существует, он знал, кем я стану. Он позволил этому случиться. Тогда, выходит, это не моя вина? Или… именно моя?»

Тишина вокруг лишь подчеркивала бурю внутри. Он ощущал, как что-то в нём ломается. Как будто часть его души — последняя оставшаяся — треснула, и теперь обломки царапали изнутри.

«Я хотел власти. Абсолютной. Чтобы не было больше слабых и сильных. Чтобы все были равны. Но я сам становлюсь чудовищем, которое сеет только хаос и смерть. Что за равенство в страхе? Что за справедливость на крови?»

Слёзы не шли. Ни капли. Лишь невыносимая тяжесть и… тишина. Только она приняла его, только она обняла его в ту ночь, когда он окончательно понял:

«Я — это не просто тело в этом мире. Я — это выбор. И каждый мой выбор убивает меня самого…»

Он долго сидел на земле, когда мрак внутри него начал сменяться холодной решимостью. Не раскаяние — расчёт. Не боль — необходимость. Слёзы не пришли, но мысли, словно ожившие змеи, зашевелились в его голове, нашёптывая новый путь.

«Мне уже нечего терять...»

Он встал, медленно, будто тело его ещё не решилось повиноваться разуму. В груди больше не билось сердце — бился только план. С каждой мыслью он ощущал, как разлагающееся чувство вины уступает место обнажённому желанию власти.

«Я не смогу вернуть своих родителей. Этот мир не знает жалости. Но если мне уготована жизнь здесь, если я был переброшен в эту эпоху — значит, есть причина. И, быть может… быть может, мои корни глубже, чем я думал.»

Он вспомнил старую книгу, которую нашёл однажды на рынке. Обрывки легенд. Серебряные глаза. Метка древней крови. Род королей. Он не верил тогда. Просто усмехнулся. Но теперь, когда увидел собственное отражение в мутной воде колодца, понял — глаза действительно светятся в темноте. Серебряные, как у зверей из сказаний. И если это правда…

«В этом королевстве, по слухам, всё ещё жив мой пра-пра-прадед… Один из старейших представителей рода. Если я докажу, что я его потомок — он примет меня. Он должен. Я — наследник. Истинный. Его кровь течёт во мне. Серебряные глаза объяснят многое.»

Он знал, что шансов мало. Его имя — ничто. Его лицо — чужое. Его прошлое — грязь. Но у него было то, чего не было у других: цель. И теперь, когда он отбросил остатки сострадания, путь стал чище, прямее, яснее.

«Если они поверят… Я войду в круг семьи. А оттуда — рукой подать до трона. Я окажусь ближе к власти. А значит — ближе к миру, который смогу изменить. Сделать сильным. Безжалостным. Чистым от лжи, нищеты и страха.»

Он повернул голову к далёкому горизонту. Где-то за холмами начиналась дорога в столицу. Туда, где вершатся судьбы. Туда, где он найдёт либо принятие… либо кровь.

«Да. Пусть это путь чудовища. Но чудовища тоже оставляют след в истории.»

Он поднялся окончательно. Ветер разогнал тьму. Первый луч солнца коснулся его щеки. На лице не было улыбки — только холодная решимость.

«Абсолют без человечности… Я приму его. Если он даст мне власть изменить этот гнилой мир.»

Глава 5. "Проклятие Сорока Дней"

Столица казалась ближе, чем была. Дариан брёл по сухой, пыльной дороге, будто забытой даже ветром. Его шаги были тяжёлыми, не от усталости тела — от тяжести внутри. Голод, бессонница и гнев поселились в нём двадцать дней назад и с тех пор не отпускали. Он вырывал у мира своё существование, плюя на цену.

Но дорога больше не была пустой. Его одиночество нарушили.

— Дариан, — прозвучало позади.

Он обернулся.

Перед ним стояли двое. Один — согбенный мужчина с потухшими глазами. Его скорбь была глубже пустыни. Это был Грегор Калсон — отец юноши, что погиб от руки Дариана. Второй — высокий старик с тростью. Его фигура излучала не возраст, а вечность. Это был Агнарес. Тот самый мудрец, что когда-то дал Грегору карманные часы, надеясь, что тот увидит судьбу. Но часы молчали. Судьба — не игрушка. Лишь немногие способны коснуться её ткани.

— Ты? — хрипло произнёс Дариан, глядя в глаза цвета затуманенного серебра. Эти глаза казались до боли знакомыми, но память не желала говорить.

Агнарес кивнул, будто отвечая на несказанный вопрос.

— Я помню правило сорока дней. И народ помнит. Но даже терпение звёзд имеет конец. Ты не искал прощения. Ты воровал, угрожал, ломал. Сегодня ты отнял жизнь у невинного. Ради чего?

Дариан усмехнулся. Его взгляд сверкнул опасной искрой:

— Ради удовольствия. Ради власти. Я — потомок Миркадинов! Дариан Миркадин! Я верхом на Гримхейме врывался в небо, а теперь дерусь за кусок хлеба! Двадцать дней как крыса! У вас ни чести, ни силы, ни крови! Как вы дожили до старости?!

— Убийца! — крик Грегора разорвал тишину, — Ты ничуть не жалеешь! Что за тьма в тебе живёт?! Тебя бы… казнить!

Он вскинул руку, но Агнарес спокойно положил ладонь ему на плечо:

— Подожди. Время ещё идёт. Сорок дней — это не случайность. Это — граница. И за гранью, возможно, не ты. А кто-то другой.

Дариан фыркнул, как зверь:

— Вы не боги. Не вам решать мою судьбу. Судит время.

И в этих словах была правда. Время судит всех — но судит молча, без милости.

Грегор дрожал от ярости. Агнарес, не отрывая взгляда от юноши, тихо сказал:

— Иди. Поддержи жену. Здесь не будет справедливости, которую ты ждёшь.

Они остались вдвоём. Тишина обволокла их, как саван.

Агнарес сделал шаг ближе. Глаза его были добры, но твёрды.

— Как твоё имя, юноша?

— Дариан Миркадин, — гордо и чуть насмешливо бросил он.

Старик опустил взгляд на его руку. Кожа на ней была покрыта следами ожога.

— Истинного наследника не берёт пламя, — прошептал он. — А это?

Дариан стиснул зубы:

— Моя сестра… тварь. Даже здесь позорит. Бессмертная дрянь!

— Сестра? — голос старика дрогнул. — У тебя была сестра?

— Была. Я разбудил третьего дракона. Его зовут Апокалипсис. Он вырвал меня и швырнул сюда, в ваше убогое средневековье. Пусть все винят меня. Но трон всё равно мой, старик. Это я должен править.

Агнарес не сразу ответил. Лицо его словно застыло в вечности. Но затем он прошептал:

— Скажи... Она... была неопалимой?

— Почему ты всё о ней? — взорвался Дариан. — Я тут! Я живой! Я был её братом, её кровью! А она — это ложь, не человек, не сестра. Луна — так её звали. Но настоящее имя… Элианта.

Имя прозвучало как раскат грома. Агнарес, будто пронзённый током, выпрямился. В его глазах вспыхнуло то, чего Дариан никогда не видел — свет веры.

— Элианта... — повторил он. — Тогда ещё не всё потеряно...

Он говорил теперь так, словно не только к Дариану — к небу, к самой истории.

Пауза. И затем — мягко, с силой, как корни дуба:

— Дариан. Ты получил двадцать дней. Но если бы ты встал утром, нашёл труд, стал частью мира — пусть бедного, но честного — ты бы стал другим. Люди забывают. Но прежде — они наблюдают. Если хочешь, я найду тебе место. Ты будешь среди них. Не как зверь. Как человек.

Дариан молчал. Лицо его исказила полуулыбка. В глазах — странная тоска.

И всё же он заговорил:

— Я не создан для хлеба. Я создан для огня.

Он сделал шаг назад, и, глядя на старика, процедил:

— Когда я вновь оседлаю дракона… я сожгу вас всех.

Агнарес был в ужасе. Он не понимал, как один юноша мог нести в себе такую злобу, такую жажду уничтожения.
Он смотрел в глаза Дариана и увидел в них не просто боль — там было пепелище, в котором когда-то жил человек.

— Что с тобой случилось?.. — голос старика дрогнул. — Что с тобой случилось, что ты теперь хочешь всех сжечь?

Дариан на мгновение замолчал. Его веки дрогнули. Он словно окунулся в другое время, в другой запах, в другой мир — там в воздухе стоял дым, а плоть плавилась в огне.

— Мой отец... Валмир. Моя мать... Селестия. Оба погибли. В один день. В одном пламени. Они зажарились заживо. Передо мной.

Он выдохнул резко, как будто в первый раз выговаривал это кому-то вслух.

Агнарес отвёл взгляд, потрясённый. Его сердце сжалось.

— Я... сожалею, что так вышло, — тихо сказал он. — Пусть Боги примут их души в Свет...

Но Дариан поднял голову. Его глаза уже не были полны боли. Они были стеклянными, жестокими.
Он говорил тихо, почти шёпотом.
Но этот шёпот был страшнее любого крика.

— Знаешь... Знаешь, что было самым странным?

Он наклонился ближе. Его губы дрогнули в неестественной полуулыбке.

— Моя сестра выжила. А мне... Мне понравилось, как жарятся люди.