Существует мнение, что для того, чтобы лето удалось, необходимы три вещи: хорошая погода, дурная компания и как минимум одно неразумное решение. Джейн Рид, к своему счастью и некоторому негодованию, имела при себе все три.
Она прибыла в Фэрвью в середине июня, когда деревья стояли в цвету, а местные сплетни были особенно ароматны. Её брат Томас, человек здравомыслящий, но по-джентльменски рассеянный, встретил её у станции с такой небрежной радостью, словно Джейн была не родной сестрой, а приглашённым куратором розового куста, который всё никак не хотел цвести на южной стороне сада.
— Ты выглядишь… тепло одетой, — сказал он, вглядываясь в её дорожный плащ.
— Благодарю, Томас. Я старалась соответствовать стилю английского лета: непредсказуемому и слегка враждебному.
Они уселись в повозку, и лошади, не торопясь, потащили их к Ларкспур-Холлу — усадьбе Томаса и его молодой жены Мэри. Последняя, надо признать, приняла Джейн с искренней радостью, той самой радостью, которая у невесток возникает только тогда, когда они ещё не знают, сколько месяцев гостья собирается провести под их крышей.
— Лето пройдёт незаметно, — сказала Мэри.
— Как ветрянка, — добавила Джейн.
Тем не менее, первые два дня прошли спокойно. Джейн гуляла по садам, читала под вязами и игнорировала трижды начатое письмо своей давней подруге Луизе, в котором безуспешно пыталась изобразить, что пребывание в деревне доставляет ей удовольствие.
Но на третий день случилось нечто, что нарушило её провинциальное равновесие.
На третий день Джейн решила пройтись в одиночку до старого парка за пределами усадьбы. Её внимание привлекла узкая тропинка, не обозначенная на семейных схемах и почему-то тщательно замаскированная кустами шиповника — как будто природа сама пыталась её отговорить.
Но отговорить Джейн было делом трудным — особенно когда она уже надела шляпу, перчатки и своё выражение «я иду туда, потому что мне так хочется». За шиповником оказался запущенный, но очаровательный путь, петляющий между дубами. Он вёл к каменной стене и воротам с коваными узорами, явно недавно отремонтированными.
Она остановилась. Стена показалась знакомой.
— Это же владения Уильямс? — пробормотала она. — Или нет? Кто же теперь здесь живёт?
Ответ пришёл неожиданно — в виде мужского голоса за спиной:
— Я бы на вашем месте не подбирался к этим воротам. Их любят охранять местные гуси. Крайне амбициозные.
Джейн обернулась — и впервые увидела его.
Высокий, тёмноволосый, в чёрном сюртуке, с тростью в одной руке и книгой — в другой. Его лицо казалось спокойным, почти равнодушным, но глаза — проницательные, почти насмешливые. Джейн в ту же секунду поняла: перед ней мужчина, с которым ей будет трудно не спорить. А значит — невозможно игнорировать.
— Гуси меня не пугают, — спокойно ответила она. — В отличие от внезапных советов от незнакомцев.
— Тогда, возможно, вы должны знать: я тоже вас не боюсь, — сказал он, легко улыбнувшись. — Хотя признаюсь, встречать даму с таким выражением лица в гуще леса слегка тревожно.
— А я считала, что выражение у меня нейтральное.
— Нейтральное — для военного парада, может быть.
Она подняла бровь.
— А вы, полагаю, местный натуралист?
— Почти. Я мистер Блейк. Приехал сюда на лето. Снимаю поместье напротив Ларкспур-Холла. Мы, кажется, соседи.
Джейн оценила его. Человек, чьё остроумие отточено, чья уверенность граничит с дерзостью. И чей голос обладал тем самым тембром, который не просили, но запоминали.
— Джейн Рид, — сказала она. — Сестра хозяина Ларкспур-Холла.
— Ваша слава вас опередила.
— Надеюсь, не подставила мне подножку.
Он усмехнулся. Ветер растрепал её шляпку, и она подняла руку, чтобы удержать ленты, в то время как Эдвард шагнул ближе, словно неосознанно, но с явным намерением быть услышанным только ею.
— Позвольте предположить: вы не особенно верите в светскую добродетель?
— А вы — не особенно верите в личные границы.
— Ах, но вы всё-таки не ушли. Значит, разговор если не приятен, то хотя бы любопытен?
— Любопытство, мистер Блейк, — начало всех бед.
— Или всех великих романов, — не моргнув, сказал он.
Она тихо рассмеялась. Этот смех был вовсе не обязательным, и уж точно не предназначенным для поощрения. Но он вырвался — лёгкий, словно шелест листьев.
— Вы всегда так свободно цитируете классику ради эффекта?
— Только когда встречаю героиню романа. Осталось лишь выяснить, будет ли она трагической.
— Или сатирической, — добавила она.
На том и расстались. Без рукопожатий, без обещаний, но с чётким пониманием, что они оба ещё не раз окажутся на этой тропе — случайно или по внутреннему капризу.
Когда Джейн вернулась в дом, часы в гостиной отбили четыре — то самое время, когда в Ларкспур-Холле всё делали с деликатной неторопливостью: наливали чай, перелистывали газеты и обсуждали сдержанным тоном всё, что можно было бы назвать «неподобающим поведением».
Мэри, уютно устроившаяся у окна с вышивкой, приподняла бровь — одной из тех бровей, которые, казалось, родились, чтобы высказывать осуждение, но были воспитаны вежливо.
— Ты так надолго исчезла, Джейн. Уже подумали, что ты сбежала в монастырь. Или — хуже — на ферму.
— К сожалению, ни одно из этих мест не примет меня в моих башмаках, — ответила Джейн, снимая перчатки. — Хотя я и наткнулась на весьма любопытного собеседника в роще.
— Собеседника? — вмешался Томас, отрываясь от газеты. — Женщина? Мужчина? Или, прости Господи, священник?
— Мужчина, — сказала Джейн, глядя в чашку чая, которую Мэри протянула ей с выражением из серии «мы ещё к этому вернёмся».
— Неужели… — Мэри прищурилась. — Не мистер Блейк?
— Прямо в цель, — ответила Джейн. — Уж не ты ли нанёс мне визит предупреждения о «крайне амбициозных гусях»?
Томас усмехнулся.
— О, да. Мистер Эдвард Блейк. Снимает имение Бенфорд-Холл на лето. Говорят, был военным, а потом — писателем. Или наоборот. Он человек с характером, мягко говоря.
Лето в Фэрвью входило в свою полную силу, и хотя по утрам иногда стоял лёгкий туман, он, казалось, не мог затуманить мысли Джейн Рид — наоборот, делал их ещё более ясными и неудобными. Потому что, как часто бывает, не все вопросы находят мгновенный ответ, а некоторые ответы ещё более запутывают ситуацию.
Но начнём по порядку.
День начался с известия, которое, словно приливная волна, всколыхнуло тихий мир Ларкспур-Холла: на пороге усадьбы появилась Фанни Мортон — давняя подруга семьи, у которой была репутация дамы, умеющей одновременно и светиться, и затмевать всех вокруг.
— Фанни! — воскликнула Мэри, бросаясь навстречу и обнимая её с радостью, которую не скрыть даже за вежливой улыбкой. — Сколько лет, сколько зим! Где ж ты пропадала?
Фанни ответила загадочной улыбкой и тонко наигранным вздохом, который как будто говорил: «О, дорогая, поверь, жизнь — сплошной водоворот приключений».
Джейн, наблюдая эту сцену из угла, вздохнула. Как всегда, когда Фанни была рядом, в воздухе ощущался тот самый запах интриг и неразрешённых тайн. Но что ещё хуже — Фанни сразу же обратила внимание на Эдварда.
Прошло всего несколько часов, как Фанни уже болтала с Эдвардом у камина, распуская волосы и смеясь так, будто в её жизни не было ни одной серьёзной причины для грусти. Джейн же, наблюдая это со стороны, ощутила, как внутри разгорается маленький пожар ревности — не самый приятный и уж точно не приветствуемый.
— Удивительно, как быстро они нашли общий язык, — заметила Мэри, подставляя Джейн под солнечный свет, чтобы та могла лучше рассмотреть капли дождя на листьях.
— Может, у них общий враг? — ухмыльнулась Джейн. — Или общие планы на будущее?
— Ты слишком подозрительна, — ответила Мэри, стряхивая с плеча невидимую пыль.
Тем временем Эдвард и Фанни вели разговор, который Джейн могла только догадываться по жестам и полуулыбкам.
— Фанни, — сказал Эдвард, наклоняясь чуть ближе, — ты, как всегда, освещаешь комнату, даже если свет отключили.
— Ах, мистер Блейк, — ответила она, — вы всегда так поэтичны. Но скажите, что нового в вашем… весьма загадочном прошлом?
Эдвард вздохнул, откинулся на спинку кресла и с притворной меланхолией произнёс:
— Мои прошлые ошибки — это как дождь в апреле: иногда слишком холодно, иногда неожиданно тепло, но всегда заставляют задуматься.
Джейн же, сконцентрировавшись на своих мыслях, внезапно обнаружила на столе конверт с её именем, запечатанный воском и без подписи.
Она взяла письмо и, сев в кресло у окна, осторожно раскрыла его.
Внутри были всего несколько строк:
"Не спеши судить меня, Джейн. Истина часто сложнее, чем кажется. Позволь мне объяснить, когда настанет время."
Подписи не было, но Джейн знала, кто мог послать эти слова.
Её сердце забилось быстрее — загадка становилась только глубже.
Вечером, когда гости собрались в гостиной, Джейн ловила взгляды, обменивалась недомолвками и пыталась понять, кто на чьей стороне. Фанни тем временем затеяла разговор о последних новостях города, умело меняя тему, когда речь заходила о загадочном прошлом Эдварда.
— Вы знаете, — вдруг сказала она, — в жизни иногда важнее не то, кем человек был, а кем он стал.
Джейн кивнула, но мысли её были далеко. Что же Эдвард хотел ей сказать? И какую игру играла Фанни?
Так переплетались судьбы, переплетались тайны и намёки. Джейн понимала, что лето в Фэрвью обещает быть не только тихим отдыхом, но и настоящей борьбой за сердце, за доверие — и за право на счастье.
Ливень начался внезапно, словно сама природа решила напомнить всем обитателям Фэрвью: у каждого из нас есть свои грозы — не только в небе, но и в душе. В этот самый момент Джейн Рид не предполагала, что именно под этим дождём ей придётся столкнуться с Эдвардом Блейком — и не просто столкнуться, а пойти на острый конфликт, который едва не обнажил самые сокровенные чувства.
Джейн спешила домой после прогулки в садах, когда дождь обрушился так неожиданно, что даже самые опытные местные жители, казалось, замерли в замешательстве. Капли били в лицо, сковывая движения, и ветер играл с её платком, словно сам испытывая терпение.
И вдруг, прямо на узкой тропинке, между высокими вязами, она столкнулась с Эдвардом — который, казалось, совершенно не обратил внимания на стихию, будто его защищала невидимая броня.
— Ах, вот вы где прячетесь, — насмешливо сказал он, не подавая признаков удивления.
— И вы здесь, — ответила Джейн, пряча раздражение за иронией. — Неужели вам нравится мокнуть как лужа?
— В моём случае — это скорее испытание, — ответил он. — А вы, мисс Рид, выглядите так, словно шторм — это для вас второй дом.
Она глубоко вдохнула, стараясь не показывать, что холод и сырость действуют на неё не лучше, чем слова соседа.
— Я не ожидаю от вас сочувствия, — холодно сказала она. — Зато хотелось бы услышать правду. Вы ведь обещали объяснить, не правда ли?
— Обещания — это то, что лучше держать в сухом месте, — ответил он, иронично улыбаясь. — Но если вам нужна правда, будьте готовы не только слушать, но и слышать.
Джейн нахмурилась.
— Тогда говорите.
— Тогда слушайте. Моё прошлое — не просто набор драм и ошибок. Это история страхов, которые я стараюсь не показывать. Страхов, перед которыми я бегал всю жизнь. Страхов быть отвергнутым, непонятым.
— И вы думали, что мне понравится играть в эту игру? — усмехнулась она. — Я тоже не без страхов. Боль — вот моя компания.
Он посмотрел на неё иначе — с неожиданной мягкостью.
— Пожалуй, мы слишком долго играли в прятки друг от друга.
И тут случилось то, что удивило обоих: они одновременно смеялись — сухо, нервно, но искренне. Смех, который разрушал стены непонимания, хотя бы на мгновение.
— Может, это и есть начало, — сказала Джейн, поднимая глаза к небу, где дождь наконец начал стихать.
— Начало чего? — спросил он.
— Начало доверия. Или хотя бы попытки.
И под этим проливным дождём, мокрые до нитки, они нашли в себе силы сделать первый шаг — робкий, неуклюжий, но такой необходимый.
В Фэрвью, как в старом хорошем романе, тени прошлого не просто оживали — они любили устраивать шумные вечеринки, на которые приглашали всех жителей, а приглашение отказываться было не принято. Именно в такой вечер, когда Джейн уже пыталась убедить себя, что доверять Эдварду — это не самый плохой риск, на пороге появилась новая загадка.
В почтовом ящике — аккуратно сложенное письмо с незнакомым почерком. Джейн развернула конверт, стараясь не показать волнение, но сердце её уже билось как в первый раз на балу.
Внутри была старая переписка — письма между Фанни Мортон и Эдвардом. Искренняя, но полная драм и недомолвок.
«Ты обещал мне, Эдвард, — писала Фанни, — что всё изменится после помолвки, что мы будем счастливы. Но ты так часто уходил в тень, что я начала сомневаться, что ты вообще хочешь быть рядом.»
«Я не мог тогда сказать правду, Фанни. Я боялся потерять тебя и себя одновременно.»
Джейн читала и чувствовала, как поднимается буря сомнений. Её разум, словно старый детектив, уже собирал улики. Но тут судьба сыграла злую шутку: случайно, в библиотеке, она наткнулась на дневник Фанни — с записями, полными горечи, тайных признаний и… драматических событий помолвки, которые никто из них не хотел вспоминать.
В тот момент, когда Джейн перелистывала страницы дневника Фанни, на ней словно свалился целый мир переживаний, который до сих пор скрывался за сияющей улыбкой той самой «вечеринщицы» и неуловимой светской львицы.
Записи были наполнены всем — от едких замечаний о холодности Эдварда до описаний тайных встреч, когда, казалось, весь мир вокруг переставал существовать. И, конечно, страхи — страхи потерять не только любовь, но и себя.
«15 мая»
Сегодня Эдвард был особенно далёк. Мне кажется, он носит в душе тень, которую не осмеливается прогнать. Мы говорили о будущем, но его глаза блуждали где-то в темноте прошлого. Я чувствую, что это не просто ошибка или недоразумение — это груз, который он несёт слишком тяжело.
Читая, Джейн невольно задавалась вопросом: что именно скрывает Эдвард? И почему это прошлое так сильно влияет на настоящее?
— Ну что, мисс Рид, — неожиданно позади неё прозвучал знакомый голос, — не собираетесь делиться этой интригующей находкой?
Она вздрогнула, но быстро скрыла дневник под столом.
— Просто интересовалась историей поместья, — ответила она с лёгкой улыбкой, не желая выдавать свои подозрения.
Эдвард подошёл ближе, и в его взгляде было что-то иное — не привычная холодность, а искреннее любопытство.
— Иногда прошлое — как тень: не исчезает, а следует за нами, — тихо сказал он. — Но не всегда оно определяет, кем мы являемся.
Джейн посмотрела ему в глаза и поняла, что, несмотря на всё, она хочет верить ему — хотя бы чуть-чуть.
Но тень прошлого всё ещё висела над ними, напоминая о том, что каждый человек — сложная история, которую не всегда просто понять с первого взгляда.
И пока тайны раскрывались одна за другой, Джейн готовилась к новым испытаниям — потому что лето в Фэрвью только начиналось, и впереди её ждали не только открытия, но и новые чувства.
Поздним вечером, когда библиотека Ларкспур-Холла погрузилась в полумрак, а дождь размеренно бился в оконные стёкла, Джейн сидела в кресле с дневником Фанни в руках. Густой аромат старой бумаги, пыльных роз и лёгкого сквозняка, доносившегося из-под дверей, только усиливали ощущение, что она вторгается в чужую, очень личную историю.
Из дневника Фанни Мортон:
3 марта, Лондон
"Сегодня он сказал, что не может жениться на мне. Прямо так. Без изысков. «Не могу, Фанни. Это не ты, это я». Неужели мужчины и правда считают, что такая фраза может сработать хоть один раз в истории цивилизации? Да будь у меня в руках веер — я бы сжала его в щепки. Он был бледен, как фарфор, и так же хрупок. Впервые я увидела, как он боится. Но чего? Меня? Себя? Или любви, которую сам же пообещал?"
12 марта
"Эдвард исчез. Уехал к какому-то дальнему дяде в графство, где даже почта не ходит. Как удобно исчезнуть с лица земли, когда не хочешь смотреть в глаза. Говорят, он сломлен. Я не уверена, кто кого сломал. Я не злодейка. Но я не прощаю предательства — даже если оно завернуто в шелк сожаления."
25 марта
"Вернулся. Попросил прощения. Сказал, что был обручен когда-то давно — с девушкой, которая умерла. И с тех пор боится обещаний. «Я не могу быть снова причиной чьей-то боли», — сказал он. А я подумала: а не моя ли очередь быть хрупкой?"
Джейн отложила дневник и уставилась в камин. В груди у неё было странное чувство — не злость, не ревность, а скорей горечь: правда оказалась не такой, как она себе представляла. Эдвард не просто ветреный джентльмен с тягою к драме, а человек, по-настоящему травмированный прошлым.
— Значит, ты боишься любить, — тихо прошептала она в пустоту. — А я боюсь доверять.
Эта фраза повисла в воздухе, как нерассказанная история, и, возможно, Джейн так бы и оставила дневник на полке совести, если бы не одно письмо, аккуратно вложенное между страниц.
✉️ Письмо, не отправленное:
Фанни,
Я боялся. Боялся себя. Боялся, что подведу, предам — как однажды уже было. Я не заслуживал твоего прощения, потому и не просил. Но то, что между нами — это было. И пусть ты однажды скажешь, что всё надумано и преувеличено, я всё равно скажу: ты была первой, кто смог заставить меня поверить, что я не один. Прости за моё бегство. И спасибо — за свет. Эдвард.
В эту ночь Джейн не спала. Она долго смотрела в потолок, слушала, как скрипят половицы под шагами кого-то из слуг (или, быть может, самой Фанни, ведь та имела привычку ходить по дому, как привидение, в час, когда всем приличным дамам следует спать), и думала.
Её чувства были спутаны, как клубок шерсти, который котёнок успел растащить по всей гостиной:
— она чувствовала облегчение — теперь она знала, что Фанни и Эдвард были когда-то ближе, чем казались, но это было в прошлом;
— чувствовала боль — потому что он не рассказывал этого сам;
— и ревность, потому что даже неотправленные письма могут ранить.
Балы в деревне Фэрвью были не просто поводом выгулять новые ленты и шляпки. Это были события, где под шелест кринолинов, перешёптывания и звучание вальса вершились маленькие трагедии и рождались великие надежды. А уж когда бал устраивался на свежем воздухе — в саду старого поместья графа Четвика, — то каждая девушка чувствовала себя героиней романа, а каждый джентльмен — потенциальным разочарованием.
Джейн Рид, подходя к сияющему в огнях саду, мысленно уговаривала себя не ждать от этого вечера ничего особенного. Она даже пообещала себе, что если и будет танцевать, то исключительно с кем-нибудь безопасным: с пожилым мистером Эшли, к примеру, или с краснощёким Томом Миллером, чья страсть к танцам ограничивалась квадратными шагами и благоговением перед дамами постарше.
Но, как известно, самые памятные вечера случаются именно тогда, когда мы к ним не готовы.
Погода благоволила — небо было чистым, звёзды щедро рассыпаны по синеве, а лёгкий ветерок играл с завязками на платьях и завитками прядей. В саду мерцали гирлянды фонариков, музыка лилась со сцены, где местный квартет из Лондона радовал публику не столько точностью исполнения, сколько искренним старанием.
Когда Джейн появилась у балюстрады, её заметили сразу. Лиловое платье под цвет сумерек подчёркивало её фигуру, волосы были собраны в причёску, где беспорядок выглядел восхитительно продуманным, а глаза сверкали… пусть и не от предвкушения, но от мысли, что сегодня она, по крайней мере, не будет скучать.
Именно в этот момент, как и полагается в хорошо устроенной драме, появился Эдвард Блейк.
Он был в тёмно-синем фраке, с чёрной лентой на шее и выражением лица, словно только что окончил спор с самим собой — и проиграл. Увидев Джейн, он замер, затем подошёл, кивнув с лёгкой насмешкой:
— Вы снова побеждаете свет, мисс Рид. Луна явно чувствует себя излишней.
— Тогда пусть удаляется, — ответила Джейн с приподнятой бровью. — Уступит место более уместному светилу.
— Вы, как всегда, остра, — заметил он, чуть наклонив голову. — Даже среди танцев и лимонада.
Она уже открыла рот, чтобы отпустить в его сторону очередную колкость, но тут зазвучала увертюра к вальсу.
— Танцуете? — неожиданно спросил он.
Она, конечно, могла отказаться. В её голове уже выстроилась небольшая речь о том, как важно вначале избегать удовольствий, чтобы потом не страдать от разочарований. Но вместо этого она просто сказала:
— Да.
Танец был... неожиданно лёгким. Он держал её руку с осторожностью, как будто боялся спугнуть. Она старалась не смотреть ему в глаза, но каждый раз, когда встречалась с его взглядом — понимала, что в них не осталась и тени холодности. Они двигались в такт, почти не слыша музыки — как будто бал был где-то вдалеке, а они — в собственном вальсе, где нет ни прошлого, ни обещаний, ни чужих тайн.
Когда музыка стихла, они остались стоять чуть дольше, чем приличие позволило бы. И именно в эту паузу, когда всё могло стать началом чего-то нового, раздался голос:
— Простите, что нарушаю ваш вальс чувств, — прозвучало резко и громко. — Но, кажется, вы забыли, мистер Блейк, кто приглашён вами был первым.
Фанни Мортон.
Она стояла в шёлковом платье цвета багрового вина, с сердцем на губах и ревностью в голосе. Сцена была устроена на зависть Шекспиру — громкая, горькая и, увы, с настоящими зрителями.
— Фанни, — начал Эдвард, отступая на полшага. — Мы с мисс Рид только…
— Только подтверждали ваши прошлые привычки? — перебила она. — Танцевать под звёздами с той, кто кажется удобней в данный момент?
Толпа затаила дыхание. Где-то в углу роняли бокал, кто-то делал вид, что рассматривал фонарик на дереве, но все — слушали.
Джейн подняла подбородок. Она не собиралась бежать с поля боя, даже если не собиралась на него выходить.
— Мисс Мортон, — сказала она ровно, — если ваша боль требует публики, позвольте предложить вам сцены чуть менее многолюдные. Хотя, конечно, театр под открытым небом — это поистине смелое решение.
Фанни побледнела, но усмехнулась:
— Дорогая Джейн, вы забываетесь. Возможно, не всё в этом танце — было лишь музыкой.
— Возможно, — ответила Джейн. — Но это решать нам с мистером Блейком.
Эдвард молчал. Вид у него был такой, будто он одновременно хотел спрятаться в кустах и объяснить всё сразу — и Джейн, и Фанни, и, если возможно, самому себе.
Музыка вновь заиграла, ведущая скрипка перешла к следующему танцу. Люди начали рассеиваться, делая вид, что забыли только что услышанное. Но след в воздухе остался.
Когда Джейн отошла от центра сада, её догнал Эдвард.
— Простите, — произнёс он. — За всё это. За Фанни. За вечер.
Она остановилась.
— А за вальс? — спросила она, не оборачиваясь.
Он улыбнулся — впервые за весь вечер по-настоящему.
— За вальс — нет. Никогда.
Ночь постепенно густела, как крепкий чай. Воздух в саду уже не был таким лёгким и тёплым, словно сам вечер понимал, что романтическое волшебство, увы, растревожено. Джейн, спрятавшись в аллее роз, пыталась унять дрожь — не от холода, а от нахлынувших чувств, которых она не просила и к которым, конечно, не готова.
— Он мог сказать, — шептала она себе, — мог хоть что-то объяснить. Зачем было вести этот танец, если потом он не способен сказать ни слова?
Она не злилась. Не совсем. Она устала — от недосказанности, от напряжения, от странного трепета, который поселяется в груди, когда рядом тот, кто может разрушить тебя всего лишь одним взглядом.
Из-за розовых кустов послышались шаги. Джейн выпрямилась, вытерла слезу с лица — решительно, как дама, которая умеет плакать только до полудня — и только в уединении.
— Мисс Рид?
Это был он. Конечно.
Эдвард остановился в двух шагах. Он не выглядел спокойным: волосы растрепаны, галстук сбился набок, лицо — то напряжённое, то растерянное.
— Я искал вас, — сказал он наконец. — Долго.