Совесть-1

Виктор Семенович Кротов всю жизнь мечтал о справедливости. Работая санитаром в психиатрической больнице имени Кащенко, он каждый день наблюдал за парадоксом человеческой натуры. В палате №12 лежал бывший директор мясокомбината — убивал себя угрызениями совести за то, что когда-то не доплатил рабочим премию. А в соседней палате молчал серийный убийца, спокойно играющий в шахматы, словно на его счету не было семи жизней.

«Неправильно это, — размышлял Кротов, протирая полы в лаборатории доктора Беспалова. — У одних совести слишком много, у других — вообще нет. Если бы можно было это настроить, дать каждому ровно столько, сколько нужно...»

Лаборатория доктора Беспалова была гордостью больницы. Здесь экспериментировали с новыми препаратами для лечения психических расстройств. Полки ломились от пробирок с разноцветными жидкостями, каждая была помечена латинскими названиями.

Однажды ночью, 15 марта 1981 года, Кротов убирал кабинет. Он давно приметил одну пробирку — №47, с жидкостью цвета морской волны. На этикетке значилось: «Экспериментальный препарат. Воздействие на лимбическую систему. Испытания приостановлены».

Подметая под столом, Виктор Семенович случайно задел стойку. Пробирка упала, разбилась. Зеленоватая жидкость растеклась по полу. Кротов в панике начал собирать осколки, вытирать лужу тряпкой. Потом машинально отжал тряпку в ведро с водой для мытья полов.

«Главное — чтобы Беспалов не заметил, — думал санитар, выставляя на место другую, пустую пробирку. — Эксперименты и так приостановили, значит, препарат не важнецкий вышел».

Утром Кротов, как обычно, пришел на работу пораньше. В больничной столовой заварил себе чай в своей старой эмалированной кружке, которую всегда оставлял на подоконнике в лаборатории. Он не заметил, что ночью, убирая разлитый препарат, несколько капель попало именно в его кружку. Выпил чай, позавтракал и принялся за дневную работу.

Эффект проявился к обеду.

Сначала Кротов почувствовал странную тяжесть в груди. Потом вдруг вспомнил, как вчера соврал своей Марии Ивановне о зарплате. Сказал, что дали 180 рублей, а на самом деле — 210. Тридцать рублей заначил на вольные расходы.

Стыд пронзил его, как электрический разряд. Сердце забилось так, что в висках застучало. Руки затряслись. Виктор Семенович бросил швабру и побежал домой.

— Маша! — заорал он, влетая в коммуналку. — Маша, прости меня!

Жена выглянула из кухни, держа в руках картофелину:

— Витя, ты что, пьяный? Среди дня?

— Я тебе врал! — выпалил Кротов и упал перед женой на колени. — Про зарплату врал! Получил 210, а сказал, что 180! Тридцать рублей утаил, прости!

Жена молча смотрела на мужа. Потом тихо сказала:

— А я знаю. Правда... Не думала, что сознаешься.

— Знаешь?! И молчала?!

— А что говорить? Мужик ты или нет — сам разберись.

Но стыд не отпускал. За день Кротов вспомнил все свои грехи за последние двадцать лет. Как в армии украл у сослуживца сахар. Как в молодости не уступил место беременной в трамвае. Как нагрубил матери прямо перед самой ее смертью.

К вечеру он понял — что-то изменилось в его голове. Сложил одно с другим и допетрил в чем дело. Как - он точно не знал как именно, - но душевная метаморфоза связана была с той пробиркой, что он ночью раскокал. И понял другое: в лаборатории осталась целая канистра того самого препарата.

Коммуналка на Васильевском острове, где жили Кротовы, была обычной ленинградской коммуналкой. Семь семей, одна кухня, один туалет, бесконечные склоки.

Управдом Сидоров воровал деньги из сборов на ремонт. Все знали, но молчали — кому охота связываться с тем, кто заведовал горячей водой?

Соседка Петрова била своих детей. Ремнем, по жопе, за любую провинность. Плач детей был привычным фоном коммуналки.

Студент Колька Морозов подторговывал конапелькой. Осторожно, но все понимали, что деньги на новые импортные джинсы ему не мама с Бешкека прислала.

Пенсионер Степаныч не платил за коммунальные услуги три года. «Государство мне должно!» — кричал он, когда приходили с квитанциями.

«Начну с малого, — решил Кротов. — Попробую на соседях».

На следующий день он принес из лаборатории маленький флакон с препаратом. Дождался, когда все разойдутся по делам, и добавил пару капель в бочку питьевой воды, что стояла в общей кухне.

Результат проявился через два дня.

Первым «прозрел» Сидоров. Прибежал утром, бледный, трясущимися руками выложил на стол пачку денег:

— Виктор Семенович! Не могу больше! Вот что украл за пять лет. Все до копейки. С процентами посчитал, как в сбербанке.

— Михаил Потапыч, да вы что? — удивился Кротов.

— Всю ночь не спал! Совесть замучила! Как я мог? Как мог красть у людей?!

Через день свихнулась Петрова. Рыдая, призналась мужу, что срывается на детях:

— Толя, я чудовище! Бью невинных детей! Руки сами поднимаются!

Записалась к психологу, купила книги по воспитанию. Стала говорить с детьми шепотом, словно боялась их спугнуть.

Колька продержался дольше всех — трое суток а потом скинул в нужник во дворе пол кило гашиша и пошел в милицию с повинной.

— Товарищ участковый, — говорил он, дрожа от ужаса, — я торговал наркотиками. Вот список всех покупателей. Сколько кому продал. Какой вред нанес.

Степаныч продал дачу, чтобы погасить долг за коммунальные услуги. В управляющую компанию явился с пачками красненьких, что торчали из его карманов, точно початки из кукурузной будылки.

— Простите старого дурака! Вот ваши деньги! Все до копейки!

К концу недели коммуналка превратилась в образец советского быта. Все делились последним куском хлеба, помогали друг другу, говорили только правду. На кухне стояла идеальная тишина — никто не ругался, не кричал, не хлопал дверьми.

«Работает! — ликовал Кротов. — Действительно работает! Только что ж проект-то зарезали?»

Но радость длилась недолго.

Через две недели соседи начали болеть. Буквально болеть — психически и физически.