Совратитель

Совратитель

Глава 1. Первый сеанс: Тень

Кабинет Анны был образцом терапевтической гармонии: мягкий серый диван, папоротник в углу, акварели с неопределёнными формами на стенах, рассеянный тёплый свет. Здесь всё было призвано успокаивать, нейтрализовать, создавать безопасную дистанцию.

Васютин уничтожил эту дистанцию за семь секунд. Именно столько времени ему понадобилось, чтобы войти, бегло окинуть взглядом комнату (взглядом оценщика, а не клиента) и сесть в кресло, заняв его не как гость, а как хозяин.

— Анна Викторовна, — сказал он, растягивая её отчество. Голос был низким, с лёгкой хрипотцой, будто он только что проснулся или долго курил в темноте. — Вы так… аккуратны. Всё по линеечке. Даже беспорядок в книгах на полке — декоративный. Скучно.

Анна позволила себе улыбнуться, профессионально, слегка.
— Терапия — не развлекательное шоу, Алексей. Здесь мы работаем с внутренним содержанием, а не с декорациями.
— О, содержание, — он усмехнулся, откинувшись на спинку. Он был красив опасной, неклассической красотой. Лицо с резкими скулами, тёмные волосы, падающие на лоб, и глаза… глаза цвета старого льда. В них не читалось ничего. Ни тревоги, ни печали, ни гнева. Был только холодный, изучающий интерес. — Вы хотите покопаться в моём содержании? Предупреждаю, там не для слабонервных.

Он пришёл с диагнозом «тревожное расстройство» и направлением от невролога. Тридцать четыре года, художник-реставратор, работает с церковной утварью и иконами. В анамнезе — бессонница, ночные кошмары, социальная изоляция. Стандартный набор для её практики. Но ничто в нём не было стандартным.

— Расскажите о ваших снах, — начала Анна.
— Сны? — Он перекрестил ноги, и его взгляд скользнул по её ногам, обутым в лодочки, потом медленно, нарочито медленно, поднялся вверх по строгой юбке-карандаш, к белой блузке, к губам, и наконец остановился на её глазах. Этот взгляд был физическим прикосновением. Вульгарным и неотразимым. — Я не сплю, Анна Викторовна. Я наблюдаю. А наблюдение — это форма possession, не находите? Чтобы что-то truly увидеть, нужно этим завладеть. Мысленно. А иногда… и физически.

В воздухе повисло тяжёлое молчание. Анна почувствовала, как под воротником блузки вспотела кожа.
— Это интересная метафора. Но давайте вернёмся к…
— Это не метафора, — перебил он. Он наклонился вперёд, и расстояние между ними сократилось до полуметра. От него пахло дождём, сигаретами и чем-то ещё — резким, химическим, как растворитель. — Вот я смотрю на вас сейчас. Вижу идеальную картинку. Собранная женщина. Умная. Контролирующая каждое слово, каждый жест. Вы даже дыхание контролируете — ровное, грудное, профессиональное. Но я вижу трещину.

Анна застыла.
— Какую трещину?
— Пульс. На шее. Он бьётся, как птица в клетке. Вот здесь, — он сделал движение рукой, не дотрагиваясь, но обозначив точку у её ключицы. — Вы боитесь. Не меня. А того, что я могу УВИДЕТЬ. И что тогда рухнет вся эта… безупречная конструкция.

Это была атака. Чистой воды психологическая атака. И она попала в цель. Анна, годами оттачивавшая непробиваемый терапевтический щит, почувствовала, как он даёт трещину. Не из-за страха. Из-за возбуждения. Острый, запретный укол адреналина пронзил её насквозь. Он видит. Он действительно видит.

— Наша задача — не разбирать мою конструкцию, Алексей, — её голос звучал ровно, но внутри всё дрожало. — Мы здесь для вас.
— О, мы точно для друг друга, — он откинулся назад, и на его губах играла тонкая, хищная улыбка. — Просто ещё не поняли, для чего именно.

Он провёл весь сеанс, балансируя на лезвии. Говорил об отце-алкоголике, о матери, которая сбежала, о годах в приюте. Говорил без эмоций, как будто читал чужую биографию. Но когда речь зашла о его работе, в голосе появились нотки чего-то живого, почти страстного.
— Я возвращаю вещам их истинный облик, — сказал он, и глаза его загорелись холодным огнём. — Под слоями грязи, под поздними наслоениями, под лицемерными ретушами… там всегда скрывается original image. Часто — уродливая. Шокирующая. Но настоящая. Я сдираю фальшь. Это больно. Для предмета. И для того, кто к нему прикипел.

В конце сеанса, когда он уже встал, он обернулся у двери.
— Вам нравится control, Анна Викторовна? Держать всё в руках? Знать, что скажет клиент через пять минут?
— Это часть моей работы.
— А если control перейдёт к другому? Если кто-то будет знать о вас больше, чем вы сами? Видеть ваши сны наяву? — Он сделал паузу, наслаждаясь её напряжённым молчанием. — Это будет страшно. И… невероятно возбуждающе. До дрожи.

Он вышел, оставив после себя не просто нарушенные профессиональные границы. Он оставил после себя вакуум, заполненный токсичным, дурманящим curiosity. И запах. Запах опасности.

Анна подошла к окну, отдернула жалюзи. Он стоял на другой стороне улицы, закуривая, и смотрел прямо на её окно. Прямо на неё. Потом поднял руку и сделал странный жест — будто стёр что-то с воздуха перед собой. Стер границу. Стер дистанцию.

Только вернувшись к столу, она заметила. На кресле, где он сидел, лежал маленький, свёрнутый в трубочку лист бумаги. Она развернула его дрожащими пальцами.

Это был быстрый, почти карикатурный набросок. Она. Сидящая в своём кресле. Но поза была не собранной, а разломанной — голова запрокинута, одна рука сжимает подлокотник, другая — прикрывает рот. А на её коленях, тёмным, угрожающим пятном, сидела та самая фарфоровая кукла с полки в углу её же кабинета. И у куклы на шее была тонкая, едва намеченная трещина.

Внизу, острым, колючим почерком было выведено: Сеанс 1. Диагноз: Голод.

В тот вечер Анна приняла душ, но не смогла смыть с кожи ощущение его взгляда. Она легла в постель, но вместо того чтобы анализировать сеанс с профессиональной дистанции, она провела ладонью по своему животу, представив, как это бы сделали его пальцы — не с нежностью, а с тем же холодным, исследующим интересом, с каким он говорил о сдирании слоёв с иконы. И от этой мысли по телу пробежал не страх, а тёплая, стыдная волна.