Создание

Пролог

Страшно, умирать не хочется

Быть бы, стать жуком-древоточцем

В задней ножке стула в дальней комнате

Чтобы надо мной бежали волны те

Д. Озерский, Л. Фёдоров «Волны те»

ПРОЛОГ

В его глазах отражался красноватый диск полной луны. Неповоротливая, тяжёлая, она была на сносях и оставляла белые мерцающие следы на волнующейся тёмной воде. Море устало шумело в старой бухте. Слева торчали огромные острые скалы. Он сидел обнажённым в холодном сиянии и смотрел на чёрный горизонт, где едва наклёвывались звёзды. Позади дремал уставший после трудового промозглого дня город. Длинные когти машинально рисовали на холодном влажном песке знаки, злые предзнаменования и тёмные пророчества.

За свою долгую жизнь он успел создать и похоронить множество языков, в совершенстве владел каждым из них, а потому ни одно записанное знание не могло сокрыть от него своих смыслов. Были и знания, не облачённые в слова. И эти знания он носил в себе с того дня, как впервые открыв глаза, обнаружил вокруг себя темноту. В сыром воздухе он нашёл единственный источник тепла – руки матери. Она баюкала его и ласкала, шептала колыбельные, привораживая сны. Подобно скупцу он жадно перебирал в памяти всё то, что успел узнать, а после упивался тем, что знает больше, чем тот, второй. Тот, кого он искал. Тот, кто прятался, сам того не ведая, бесконечно долго. Но сегодня – и это знание было прекраснее многих других – всё изменилось. Сегодня пролилась невинная кровь. Чистота её была подобна прозрачной родниковой воде. И теперь эта кровь будто сияние влекла к себе.

Знаки на песке значили пожелание долгой и мучительной смерти. Но тот, кому они были адресованы, не имел ни малейшего представления о надвигающейся на него угрозе, уверенный, что уже заплатил сполна за совершённое им зло.

Ты и я. Мы так похожи. Мы абсолютно разные. Две противоположности. Два равных осколка одного проклятия. Мы одно. Я хочу тебя. Вся моя жизнь превратилась в скитания. Потому что я искал, а ты прятался. Ты скрывался за белой вуалью чистоты. Ты истязал свою плоть и свою навеки проклятую душу. Столетиями ты оставлял себя голодным, делаясь невидимым для моих глаз. Но всё-таки ты чудовище. Такое же чудовище, как и я. Цепи, которыми ты привязал себя, проржавели, ослабли. Ты размяк. Пошёл на поводу у монстра. У зова, что тлеет внутри наших чёрных сердец, делая нас хотя бы чуточку живыми. Это я нашептал ему секреты кровавого таинства с одной лишь целью – добраться до тебя. Ты поддался соблазну и заплатишь за это сполна – ведь теперь я вижу тебя. Теперь твой образ мерцает в ночи и при свете дня ярким пламенем. Я стремлюсь к нему, будто корабль на свет маяка. И всё же между нами есть одно различие. Тебе будет больно падать с вершины, на которую ты взобрался в мнимых попытках стать добрым. Я же всегда оставался на самом дне, в самом низу естества. В месте, откуда мы родом. Я остался в темноте, сырости и пороке. Здесь, среди вечной ночи и пресмыкающихся слепых существ, я принял своё уродство и не бегу от него, как ты, жалкий трус. Напротив, я упиваюсь им. Мне некуда падать – я на самом дне – и я заберу тебя с собой, Авель.

Чем больше времени проходит, тем меньше остаётся того, что я помню. Возможно, это и к лучшему. Холодный свет падает на мои обнажённые руки, подчёркивая чёрную паутину вен. Подобно вытянутым долинам иссохших рек, некогда бегущих от истока к устью, они тянутся к кончикам моих едва тёплых пальцев от сердца, которое почти не бьётся. Почти. Интересно, что бы они сказали, увидев, что я работаю без перчаток? Они ничего не скажут. Они молчат. Теперь навсегда. Их пустые, потерявшие краски глаза не выражают ничего, лишь отражают холодный свет ламп и белый потолок. Я не закрываю им глаза. Хочу, чтобы они смотрели. Хочу, чтобы они меня видели. Необходимость прятаться причиняет боль. Столько боли, сколько может ощущать чудовище. Я стараюсь быть незаметным, бесплотным, как призрак, прозрачным. Ни разу я не встречался лицом к лицу с себе подобными. Бывало, чувствовал их присутствие. Лёгкое, неуловимое. Оно озаряло меня, как вспышка, а после исчезало, оставляя внутри тревогу и пустоту. И только здесь, в окружении безвременно ушедших, я могу не таиться, не притворяться, являться во всём безобразии своего облика, укрытого лишь хлопковой тканью моего медицинского халата.

Единственные мои верные друзья – холод, тишина и белые кафельные стены. Неизменно рядом, неизменно со мной. Те, что лежат на холодном металлическом столе, сменяют друг друга день за днём. Я перестал запоминать их лица и имена, давно перестал. Они превратились в цифры и буквы на стандартных больничных бланках. Однако я благодарен им – они хранят мою тайну. Теперь я помню лишь тех, кого испил до дна. До самой последней капли. Тех, кого избавил от страданий, проводив в последний путь. Безболезненно. Ласково. Нежно. Помню каждого. Тысячи имён. Десятки тысяч.

Мне хочется верить, что я ангел Смерти, что я действительно поступаю правильно и гуманно, только вот всё говорит об обратном. В первую очередь, имена тех, кого я забирал, причиняя невообразимые, жуткие страдания. А ещё моё отражение. Я стараюсь избегать зеркал, потому что в них видно моё истинное обличие. Мне кажется, люди потеряли свой дар, изобретя зеркала. В тонком листе амальгамы они видят собственное отражение, но больше не видят сути. Раньше люди были куда прозорливее. Может, потому боялись меня. Теперь же не боятся. И именно поэтому куда больше я люблю смотреть на себя глазами других. Через воспоминания, через неясные отражения в зрачках. Для людей я красив. Несколько бледноват и почему-то сутулюсь, но всё же красив. Я не очень нравлюсь детям, пожалуй, единственными созданиям, что ещё хранят в себе частицы истинного зрения, но очень нравлюсь женщинам. Они хотят касаться моих тёмных густых волос, убирая пряди с лица, которым бессовестно любуются. Хотят целовать мои острые скулы и пухлую верхнюю губу. Хотят, чтобы я смотрел на них своими чёрными, как смоль, глазами так же, как они смотрят на меня. Смотрели бы они так, если бы знали, каков я в солнечных лучах? Солнце не знает меня. В его свете я обнажён и жалок – навсегда лишённый собственной тени. Моё время ночь. Время страсти и порока. Время, когда цветёт темнота. Время, когда на небе сияет ледяная серебряная луна, робко лаская мир своим холодным мёртвым светом. Время, когда покой знают лишь те, чья совесть не обременена грехом.

Глава первая

Часы на белой стене пробили полночь, отрезав от человеческой жизни ещё один небольшой кусок – но не от его. Авель, тихо напевая себе под нос, готовил к похоронам труп женщины, скончавшейся минувшей ночью в третьей палате хосписа. Лечащий врач заключил, что смерть была естественной, не требующей вскрытия. Хороший доктор – думал, Авель, пряча за толстым слоем пудры, воска и тонального крема следы укусов на груди женщины. Он хмыкнул, когда увидел в её медицинской карте время смерти. Они ошиблись на целых десять минут. Видимо, медсестра проспала. Сам Авель отлично знал точное время смерти этой женщины, ведь это он убил её, выпив всю кровь. Анна, её зовут Анна. Ей семьдесят три года. Она похоронила своего мужа и была бы рада уйти вслед за ним. Но ждал он её целых двадцать лет. Анна любит запах кофе и нарциссов. Ходить босиком по росе и встречать рассветы. Её верного пса зовут Микки, и он в хороших руках.

Раньше Авель поступал иначе: он собирал всю информацию о тех, кого пил, иногда воровал из жилья любимые вещи умерших или их украшения. Он сам не мог объяснить, зачем делал это. Быть может, ему казалось, что так он хотя бы немного становится человеком, на недолгое время позволяя себе любить побрякушки, которые для посторонних не были ничем иным как мусором. Вечерами Авель разглядывал фотоснимки, ощущая трепет, тоску и нежность. Густой коктейль противоречивых чувств ласкал его ненадолго оживающее сердце. Но шли часы, кровь в его жилах остывала и таяла, испаряясь с бледной кожи, он переставал чувствовать, забывал сентиментальную связь между вещами и их прежними владельцами и не мог воскресить в памяти чувства. Предметы копились в его жилище, как хлам, являясь лишь напоминанием его несовершенства, его проклятия, но не источником чувств. А ещё… Авель усмехнулся – как же я, должно быть, походил на серийного маньяка. Коллекционер, извращенец, убийца. Он никогда не воспринимал вещи как трофеи, но избавился от них, когда человечество вошло в эпоху расцвета криминалистики, понимая, что его любовь к коллекционированию не выглядела здоровой. Помимо прочего он понимал кое-что ещё. Кое-что действительно пугающее. Если бы он оказался в тюрьме, то отсидел бы столько пожизненных сроков, сколько бы оставил за ним судья. Страшно подумать, что бы с ним было, если бы они узнали… Авель взглянул на свои белые ладони и пристально изучил одну за другой подушечки пальцев – если я был рождён, почему не на всех пальцах есть отпечатки?

Однако криминалистика не единственное, с чем пришлось столкнуться Авелю на своём долгом пути. Рентгеновские лучи натыкались на пустоту, исследуя его нутро. Чёрные прямоугольники были подобны насмешке, плевку в лицо. А ещё вызывали трудности на работе. Авелю пришлось воровать чужие снимки, чтобы избавиться от проблем. Вор. Нахлебник. Кровопийца.

А ещё музыка. Современную музыку Авель считал даром, преклоняясь перед звучанием электрических гитар. За свою долгую жизнь он успел научиться играть, кажется, на всех музыкальных инструментах, и только звучание гитары трогало в нём то, что было по природе мертво – его сердце. И вот сейчас, замерев перед широко распахнутыми глазами Анны, не решаясь навсегда их закрыть, он не мог не тонуть в ласкающих его слух агрессивных гитарных риффах. Конечно, о себе давала знать живая кровь – сладчайший нектар, обжигающий нутро – она пробуждала, как солнце сонные цветы, она позволяла слышать музыку так, как слышат её живые, и наслаждаться ею.

Поспеши – скомандовал себе Авель. Он боялся упустить Елену. С минуты на минуту у неё должна начаться пересменка. Разумеется, она задержится с другими фельдшерами и вытянет на скамейке ноги, сбросив кроссовки. Елена будет попивать крепкий чёрный кофе без сахара, слушать разговоры и радоваться тому, что прожила не зря ещё один день. Авель мог любоваться Еленой, кажется, всю отведённую ему вечность. Он знал её домашний адрес, знал любимые места, но не позволял себе следить за ней. Авель узнавал Елену по запаху, натыкаясь на его фантомы, когда гулял по улицам ночного города. И сближался с женщиной ровно настолько, насколько позволяла она.

Он помнил каждый разговор, каждое обращённое к нему Еленой слово, сам не понимая, что так сильно притягивает его. Иногда ему казалось, что он любит в Елене своё собственное отражение. Однако гнал от себя прочь эти мысли. Её зелёным, как у ведьмы, глазам можно доверять – повторял себе Авель – потому что Елена смотрит бесстрашно и прямо, она видит, как есть. Саму суть. Будто прямая наследница первых людей, по-настоящему зрячих людей. И если несмотря на ощущение моей тайны, она продолжает смотреть на меня с теплом, значит... Иногда Авелю даже казалось, что она знает его секрет. Может, не его детальное содержание, но саму тайну точно. То тёмное, что ему приходилось нести изо дня в день нескончаемое количество столетий. Авель упивался её взглядом. Мечтал встретиться с ним вновь.

Только нужно было сделать кое-что ещё. Стены хосписа никогда не бывают пусты. Увы. И его вены, Авель знал это, не должны быть пусты. Вечно мучимый жаждой, вечно голодный, вечно ищущий тепла, он не мог надолго насыться умирающими. За долгие годы своего существования Авель много экспериментировал на себе. Кровь животных не подходила. Её приторно сладкий вкус оседал на языке, отравлял сознание, заставлял убивать невинных. То была дикая кровь хищников. Кровь травоядных была непереносимо пресной, от неё выворачивало наизнанку. В темноте она сияла зеленоватым оттенком. Подходила только человеческая кровь. И если кровь смертельно больных действовала от силы пару суток, то кровь тех, кто погибал в автокатастрофах, утоляла жажду на целые недели. Ведь чаще всего в них попадали здоровые крепкие люди.

Нужно спуститься в приёмный покой. Авель ненавидел себя за эти мысли, но со всей искренностью, на которое способно его сердце, благодарил человечество за изобретение автомобилей и мотоциклов. Горячая разъярённая кровь, переполненная адреналином и тестостероном, пьянила и вызывала головокружение. Такая кровь даёт настоящий кайф – думал Авель словами одного из своих первых байкеров – ох, Сэмми. Крошка, Сэмми. Если бы ты знал, как убивалась по тебе мама, ты бы отказался от скорости? Что-то мне подсказывает, что нет. Она ушла вслед за тобой через неделю. Её сердце не выдержало разлуки и сдалось, разорвавшись тёмно-фиолетовым цветком на груди. Я не пил её кровь, но и без этого понял, насколько ей было больно. У вас одинаковые родинки на правых предплечьях. Ты это знал?

Глава вторая

Он знал, что она идёт задолго до того, как её тёплая рука коснулась ручки двери. Её лёгкие, почти мерцающие в воздухе шаги, он заслышал ещё на третьем этаже. Знал, что ему следует испугаться, когда она войдёт, потому что именно так реагируют люди, когда их отрывают от дела, в которое они уходят с головой. Знал, что она испугается намного больше, ведь её человеческие чувства не способны так же чутко воспринимать окружающий мир, а потому его присутствие станет для неё настоящей неожиданностью. Он знал, что в момент, когда она войдёт, аромат её крови одурманит его, ведь её запах сиял будто зенитное солнце на фоне остальных запахов и вызывал внутри неясное чувство дежавю. Но чего он точно не знал, так это того, что, когда тяжёлая дверь с гулким щелчком откроется, и её глаза найдут в прохладной тихой комнате его глаза, он испугается по-настоящему.

Несколько секунд они молчали, испытующе глядя друг на друга. Казалось, каждый из них проверял, насколько сильно испугался другой. Наконец женщина звонко рассмеялась. Её смех звучал в стенах морга инородно, как щебетание южной птицы, оказавшейся в северных болотистых лесах.

— Елена, — сказала женщина и широко улыбнулась, а после потупилась, — не ожидала увидеть здесь кого-то в столь поздний час, — добавила она, пожимая плечами.

— Авель, — ответил вампир и ужаснулся тому, с какой лёгкостью выпорхнуло из его рта собственное имя, которое с каждым днём звучало всё экзотичнее для окружающих его людей. Однако сейчас всё было в порядке. Он увидел это по глазам Елены.

Женщина кивнула и сделала глубокий вдох. Вся её поза выражала неловкость и стеснение. Авель медленно положил скальпель на край приборного стола и укрыл тело простынёй. Он прекрасно знал, что Елену не напугает вид лежащего на столе трупа, ему просто хотелось остаться с ней наедине. Биение её сердца было певучим и ласковым, а появившийся на щеках румянец нежным и тёплым. Авель сделал глубокий вдох. Наверняка она решила, что я пытаюсь подавить своё недовольство – думал он, жадно смакуя на нёбе её аромат – пожалуй, так пахнут ангелы. Пауза затягивалась, и Елене стоило уйти, потому что её запах очаровывал, лишал рассудка, но делать это она не спешила. Клыки понемногу увеличивались, раня верхнюю губу, за которой Авель тщетно пытался их спрятать.

— Хотите чаю? — Авель с надеждой взглянул на Елену. Он знал, что она предпочитает кофе, его аромат исходил от её пальцев, потому и предложил то, что Елена не любит, стараясь избавить от наваждения хотя бы её.

— С удовольствием, — отозвалась женщина и обняла себя руками. — У Вас тут прохладно, — Елена улыбнулась и сделала несколько шагов вперёд.

Авель замер, не в силах пошевелиться, чувство дежавю с новой силой окатило его, разливаясь обжигающим теплом от головы до самых кончиков пальцев. Сделав усилие над собой, он развернулся и быстрым шагом направился в подсобное помещение. Нажав на кнопку включения, Авель застыл перед чайником, вглядываясь в маленькие пузырьки воздуха на металлическом дне.

Сквозь неясное отражение на выпуклом стекле электрочайника Авель видел не только своё жуткое, искажённое страхом лицо, но и яркие вспышки воспоминаний – что-то давно забытое, почти неосязаемое – за которые было никак не ухватиться. Чем больше сил он прикладывал, чтобы вспомнить, тем сложнее было удержать воспоминания в сознании. Он поморщился, вдруг ощутив боль в правом предплечье. Боль. Последний раз Авель ел три дня назад. В его жилах остывала чужая кровь. Она всё ещё избавляла его от чувства голода, но уже не насыщала эмоциями и переживаниями того, кому принадлежала. А значит, это была его собственная боль. Пузырьки воздуха всё стремительнее неслись к поверхности воды. Вампир подставил кончики пальцев к носику чайника, стараясь ощутить тепло пара. Но сквозь твёрдую ледяную кожу живого мертвеца едва ли просачивались внешние раздражители. А вот боль в предплечье была яркой, острой, настоящей. Вода закипала, заставляя отражение на стекле плясать в жутком танце. Щелчок. Всё стихло. Авель достал две чашки и заварил чай.

Когда всё было готово, он вышел за Еленой. Она стояла там же и, казалось, всё это время не двигалась. Её лицо вновь озарила улыбка, стоило Авелю вернуться. Он пригласил её в подсобку одним кивком, сам не понимая, почему улыбается. Это произошло машинально. На мгновенье Авель ужаснулся, решив, что женщина могла заметить его клыки, но, к своему удивлению, понял, что они съёжились, будто он был сыт.

— Мне стоит беспокоиться? — стараясь придать голосу ироничных нот, спросил Авель, до конца не понимая, кому, в сущности, был адресован этот вопрос.

— О том, что в морг среди ночи зашла работница и сильно испугалась, когда поняла, что её застали врасплох? — ответила вопросом на вопрос Елена и взяла протянутую ей чашку. Она вдохнула разливающийся над чашкой пряный аромат и потёрла ладони о горячую керамическую поверхность.

— Вроде того, — кивнул Авель и сделал глоток. Он чувствовал, как плещется внутри него горячая жидкость, но не ощущал ни её аромата, ни её температуры. Для него чай был пресным и безвкусным.

— Знаю, это странно, — поморщившись, сказала Елена, — но мне хотелось немного отдохнуть.

— В морге? — уточнил Авель. Его чёрная бровь удивлённо взмыла вверх, оставляя небольшой ряд морщин на лбу.

— Обычно здесь тихо и никого нет.

— Выходит, Вы не боитесь одиночества? — аккуратно уточнил вампир, поставив чашку на край стола. Вдруг его охватило сильное любопытство. Чувство дежавю, будто сияние, исходило от Елены. И он надеялся, что, узнав женщину лучше, сможет вспомнить то, что ускользало от него.