спирит-панк-опера "Бэздэзъ"

Глава 1.1

Глава 1.1

31 декабря 919 года. Васильков.

“Жёлтое платье видишь?” —сказал дворник и показал на витрину “Кисельных Берегов”. За дальним столиком сидела Маргарита в платье своего любимого цвета. Левша усмехнулся. Он узнал бы её и с луны, и нечего пальцем тыкать. Спрыгнув с кадавра в сырой снег, он сбил на затылок шлем, посмотрел на Детское море, исчезающее в темноте мартовской ночи, на редкие, сонные огни родной Герники, на вывеску кафе, уютно мигающую неоновыми буквами сквозь мягкий снежный штрих. Ну вот и всё… оставалось войти. Несколько шагов и… Родной ставрийский ветерок вдруг свистнул в голых ветках и юркнул за пазуху.

“Да-да… спасибо за напоминание”, — прошептал Левша достал из-за ворота гимнастёрки кулон, снял его с серебряной цепочки и потёр пальцами — это был кусочек допотопного янтаря. Внутри золотой смолы застыла маленькая пчелка в желтом платьице с черными полосками. Маргарита сидела спиной ко входу и болтала ложечкой в кофейной чашке. Левша достал из кармана шинели маленькую подарочную коробочку — белый глянцевый картон, золотистые полоски наискосок и неряшливый жидкий бантик на крышке. Это лучшее, что он смог, а точнее, успел раздобыть — магазины Герники уже закрывались, когда он влетел в город по Рыбо-Китскому шоссе. Левша положил янтарь в коробочку, потряс — гремит. Невинный подарок из детства в копеечном футляре — даже мило. И глупо.

“Ну всё, ладно, как есть, вперёд”.

Левша прошелестел по мерцающему неоновому снегу, взялся за ледяную латунную ручку. Разве может быть у входа в хорошее место такая обжигающе-ледяная ручка? Видимо, может. Он толкнул дверь и вошёл. Звонко, как детские голоса, зазвенели знакомые колокольчики. Из-за чёрной гривы волос показался острый профиль и быстрые ресницы. Левша подумал, что Маргарита сейчас обернётся… но она только подула на кофе, сделала красный помадный глоток и отвернулась. Левша стянул шлем, поправил волосы, застегнул верхнюю пуговицу на воротнике и медленно пошёл к Маргарите. Оставалось несколько шагов — он не знал, что скажет, только… Вдруг воздух вокруг зазвенел, начали бить башенные часы, под ногами задрожали половицы, за окнами проснулась ночь марта, заворочалась, сверкая звёздами на чёрной шкуре, и, порывисто сопя, заглянула в маленькие окна большими тревожными глазами.

Часы всё били тяжёлыми раскатами. Снаружи заржал его кадавр, а потом вдруг запищал мышью. Неужели злые сёстры обманули его, задёрнули шторы и перевели часы назад, чтоб он опоздал? Левша почувствовал, что правая щека потяжелела, переносицу вывернуло громоздким навесом. Он вцепился в лицо. Оно разваливалось в ладонях и сочилось сквозь пальцы. Левша изо всех сил пытался подавить крик. Только бы Маргарита не повернулась сейчас! Он бросился прочь не разбирая дороги, видя всё кривым и растянутым, как сквозь огонь. Задыхаясь от бега и давясь жирным воздухом внешнего мира, он упал в кровать, уткнулся безобразной головой в подушку и под двенадцатый удар часов проснулся…

Левша отдышался. Стены его номера еще гудели после полуночного боя. Он испугался, что потерял кулон, поискал его за пазухой. Слава богу — на месте. “Бесполезное и вредное стекло”, — с досадой подумал Левша, сжимая кулон в ладони. Воспоминания, заключённые в этом камне, давно стали горькими, а он всё носит их у самого сердца, как отравленный клинок без ножен. Когда-нибудь он решится и избавится от него, отправится на край света, взбирётся на самый высокий вулкан и выбросит ядовитый камень в самое жерло. Главное, самому не броситься следом в кипящий расплавленным янтарём и пчёлами кратер… Левша вздрогнул и снова проснулся.

Пружинистое тиканье часового механизма отстукивало последние минуты ночи. За окном его номера в башне под часами уже не темень, а черничное молоко, полное крупных хлопьев тихого снега, и отсвет одинокой новогодней гирлянды. Где-то за городом послышались хлопки. Левша открыл глаза и прислушался. Спросонок подумал, что это салют, но нет — это были винтовочные выстрелы. По ночной улице проревел тяжёлый мотор, прогремели копыта, за городом грохнули несколько орудийных залпов, сверху прострочила пулемётная очередь, потом пропел протяжный, сигнальный вой рыкаря. Затем всё стихло…

Сильно ныла правая рука в кислотном браслете. Духота навалилась горячим телом — натопили как в бане. Вчера на рассвете, когда Левша подъезжал к Василькову по северной дороге, дым из трубы крематория валил гуще обычного. Васильков был наряден и тих, как жених в гробу. Шли дни зимнего Коловорота, но вместо круглосуточного столпотворения и шумного новогоднего карнавала, в котором Левша рассчитывал затеряться, — только опустевшие улицы, облетевшая мишура и мусор прерванного праздника.

Левша провёл в седле полных трое суток и из-за всех дорожных приключений на границе Проклятого Поля почти не спал. Кадавра он оставил в пустом внутреннем дворе крематория, снял с него батареи и со всем кислотным снаряжением поднялся по чёрной лестнице к себе в номер, в башню под часами. Дверь оказалась опломбирована, а замок вскрыт. Левша аккуратно сломал печать, занёс снаряжение, заперся, подпёр дверь вешалкой, придвинул для верности тумбу, поставил батареи кадавра на зарядку и, не снимая шинели, на минутку прилёг на кровать.

Очнулся он уже ночью. В темноте наверху проступало зыбкое пятно — образ Ставра Стрижекрыла: младший бог триады сонно глядел на него со старинной фрески на сводчатом потолке, также на стенах проступали образы сирен и Ставра-Стрижекрыла с окровавленным мечом. Левша перечеркнул себя знаком, зевнул, поднялся, хромая на искорёженные ноги, и, прижимая к животу больную тяжёлую руку, побрёл через гостиную, споткнулся впотьмах о дорожную сумку со сваленными сверху оружием и кислотным снаряжением. Нащупал выключатель, но вовремя опомнился и отдёрнул руку. Чёрт! Не хватало засветить на весь Васильков — его окно в башне под часами.

Глава 1.2

Глава 1.2

Пулев грузно вывалился с чёрного хода ”Тихого Омута“ грохнул дверью, придавил её могучей спиной в роскошной переливающейся шубе и прислушался. На его добродушной и хитрой бегемотовой роже замерла весёлая настороженность. Дышал он тяжело всем могучим и жирным туловищем. Вроде тихо… Пулев встряхнул кистью. Да-а… приложился как следует… бил он, как конь копытом, и в этот раз уж очень смачно зарядил с правой наглому сокартежнику. Тот раззявил пасть, прыгнул поперёк хода, мол, не пущу. Тут Пулев хрясь без замаха… аж в брызги. Да-а, что умел, то умел.

Голова гудела: с прошлого вечера за сукном просидел. Три раза в ноль уходил. Сколько кальянов с тишиной, сколько графинов с табачной водкой употребил, счёту нет, а всё ж поднял котлету на семь тыщ и спрыгнул. То-то они осерчали… а он хрясь с правой… и ходу. Не отдышаться никак, сердце словно воробьиное колотится, еле тянет. Зато котлета греет грудь, слышно, как облигации скрипят. Уфф… отдышаться бы.

На дворе снежок кружит, светает уже. Пусто. Тихо. Нет… какой-то тощий чудак обметает кадавра. Ох, и убогая у него скотина: зачем на таких в приличные заведения пускают? Пулев уселся на ступеньки, поднял меховой воротник — бобровый, мягкий, дорогими сигарами прокурен — тоже выиграл, у караванщика пьяного. И ведь в размер как раз, и не жмёт ни в плечах, ни в брюхе, и сидит по-царски. Надо же, прежний хозяин такой же статный молодец, как Пулев, а сумел так упиться, что всё проиграл.

Чуть отдышавшись, Пулев стал забивать трубочку. Дверь позади приоткрылась, в неё высунулась крысиная мордочка с красными от кровавых соплей усами, заморгала, затаращилась, еле натягивая веки на выпученные от ненависти глазки. Пулев усмехнулся: “Ты живой, что ли? Спать иди”.

“Вот он! Вот он сидит!” — заорал потерпевший картёжник, захлёбываясь и брызжа развороченным носом. Рядом вырос управляющий игрой, строго посмотрел на Пулева.

Пулев расплылся в улыбке: “Ну чего? Все правила знают. Кто ушёл, тот ушёл. Что случилось за столом, то осталось за столом!”

“Вы у нас больше не играете”, — сказал управляющий и закрыл дверь. Из-за неё послышались булькающие протесты потерпевшего, мол: “Как же так? И это всё?” — потом стихло. “Подумаешь, — Пулев растянул и запыхтел трубочкой, — у других поиграю. Или завяжу совсем, когда ещё так сфартит”. Он заулыбался, перебирая в мутной и тёмной голове приятные события удачной ночи.

Вдруг Пулев замер, аж трубку закусил. “Разбери меня нашесть…” Паренёк, обметавший коня, принялся менять батареи и мельком глянул на Пулева. “И разлюби меня мать… это ж Левша — старый дружок, звезда кислотного Приполья. Предатель.”. Этого мальчика-колокольчика с цыплячьими плечиками, с фарфоровой шейкой и рубильником, которым можно конверты вскрывать, Пулев узнал бы за четыре столба. А вот Левша не узнал старого товарища в косматой бороде и шубе. У часовщиков после возвращения из Поля вообще память дырявая, особенно первое время.

С полгода назад прошла новость, что Левша сгинул в Проклятом Поле, двух его проводников нашли исковерканными и мёртвыми на границе — верный знак, что сам часовщик подавно погиб. А перед этим вся свара центровых и местных охотников за головами (и Пулев в их числе, конечно) наперегонки носились по Приполью в поисках Левши. За его голову была назначена награда в сто тысяч. Сто тысяч!!! Как за дюжину налётчиков или за пару лесных царей. Ну ещё бы… Этот щенок искалечил Холоса Сциллу — богатейшего магната Ионики. Весной он за каким-то чёртом уехал в Василиссу, где его почитали за великого мастера добычи росы. Так вот — на каком-то балу, приёме, или чего там у них в высшем свете, он встретился лицом к лицу с Холосом Сциллой и ни с того ни с сего рыкнул ему прямо в упор. Да так, что у бедолаги рожа треснула и глаз вытек, а в следующую секунду Левша проткнул его ножом для колки льда и удрал. И всё это в приличном обществе: генералы, дамы, собачки и прочая подобная публика.

Сто тысяч. И вот они в двадцати шагах как на ладони. Пулев почувствовал, как по бокам поползла потная слизь. Нет, это не от жадности — хуже, это — азарт. Спокойно. Тут нешуточное дело. Надо провернуть все плавно, чтобы не спугнуть. Пулев, стараясь соблюдать непринуждённый вид, залез в кобуру под мышкой и переложил свой пятизарядный “Поступок” в карман шубы — так оно сподручней будет. Он проверил пистолет на ощупь — вроде порядок. Главное, спокойно… Пистолет надёжный, обойма полная. Пулев тискал рукоять в жарком кармане. Карман чужой, незнакомый: песок, мелочь липкая, фантики какие-то, противно, фу… и ладонь вспотела.

Укрыться Левше негде, бежать некуда, тупик. Оружия при нём не видно, может, в шинели, в кармане? Нет, вряд ли, вроде не тянет, не топорщится нигде — пустые карманы, если и есть где за поясом, то не успеет достать. Рыком Левша не шибко силён, едва ли и одну пулю сдержит. Что ж он, дурень, совсем себя не бережёт? Даже жалко его, бедный, бедный Лёвушка. Бедный то бедный, зато награда за него богатая. Раз пошёл фарт, надо брать. А если не прав, то покаюсь и милостыньку подам. Внутри всё равно трепыхается, по кишкам как будто горящий поезд ездит, как ни крути, а все таки рыкарь — опасненько. К чёрту… делов на пять секунд. Тихонько можно подойти поближе, чтоб наверняка, шагов с десяти стрельнуть — и готово. Ну, береги мя, Вий-батюшка. Пулев поднялся.

Левша оторвал от земли вторую батарею и собирался зарядить её в разъём на боку кадавра, когда позади послышались сбивчивые и торопливые, как у смерти, шаги. Мелодично взвёлся затвор пистолета, Левша обернулся словно во сне. На него ползла человеческая туча в роскошной шубе, целилась ему прямо в лицо и кричала: “Доброе утро, братец Левша!” — Левша сжался, оскалился и почувствовал мерзость Пустоты под сердцем. Тело стало чужим, отчаянный рык сам вырвался из груди. Выстрел… Будто обухом топора ударило в лоб, рык захлебнулся. Больно. Темнота схлопнула железную пасть и заглотила Левшу в тесную яму со змеями, куда человек попадает за мгновенье до смерти. Ещё один выстрел — и ему конец, но вместо этого, как сквозь колотое стекло, Левша услышал натужное пыхтение и сдавленную брань Пулева.