Справедливость насилия

Глава 1

Холодный ветер, проникая сквозь щели незакрытого окна, медленно заползал в комнату. Он не кричал, не свистел, не возмущался — просто дышал, как дыхание чужого мира, который ни на секунду не переставал напоминать мне, что я в нём лишний.

Будильник снова взорвал тишину моим least favorite саундтреком — раздражающим писком, которому плевать на мою усталость. Я приподнялся на локтях, скинул одеяло, как будто оно виновато в том, что я проснулся, и нехотя побрёл в ванную.

Пол холодный. Ванна ещё холоднее. Но только ледяная вода, хлестнувшая мне в лицо, наконец-то привела мир в чёткость. Размыла остатки сна. Мир вокруг, тусклый и безликий, приобрёл форму, но не краски. Всё серое, будто кто-то стер палитру жизни и оставил только одну кисть — унылую, монотонную, без вдохновения.

Я посмотрел на ванну. Раньше — просто квадрат с выпуклостью. Сейчас — что-то вроде формы для заливки бетона. Место, в котором из жидкости превращаются в нечто твёрдое. Наверное, именно в этом суть всего мира. Он превращает мягкое в твёрдое. Податливое — в тупо подчинённое.

Я вытер лицо. Вдохнул. И вышел.

На кухне уже пахло подгоревшими гренками и пережаренным яйцом. Привычный аромат. Как сигнал: «Добро пожаловать в очередной день, где всё как всегда».

Мать уже сидела за столом, как будто ничего не происходило. Перед ней — завтрак. Передо мной — невыносимость быть собой.

Я опустился на стул, молча. Несколько секунд смотрел в тарелку. Яичница, как всегда. Даже жёлток треснул, будто сдался.

– Мааамм… – протянул я с ленивым надрывом, будто собирался просить невозможное. – Можно… хотя бы сегодня не идти в школу?

Она не отреагировала сразу. Сделала глоток чая. Будто я снова сказал что-то банальное, как «доброе утро».

– Нельзя, Парвум, – ответила она, не повышая голоса. – Сколько можно тебе повторять. Один день пропустишь – на следующем уроке ничего не поймёшь. А потом как снежный ком: всё больше, больше, больше… и всё – отстанешь навсегда.

Я закатил глаза, но не вслух. Только внутри. Голос — усталый, почти жалобный:

– Да зачем она мне, эта школа, мам… Я в десятом. Оценки всё равно в аттестат не идут. Я бы после девятого ушёл, ты же знаешь… но это ты настояла, не я…

Мать повернулась ко мне, в её взгляде — всё то же. Беспокойство, обёрнутое в банальность.

– Ты не понимаешь, – начала она, как будто читая с заезженной пластинки. – Не важно, что оценки за десятый не идут в аттестат. Важно, что ты получаешь знания. Чтобы в одиннадцатом было легче. Чтобы в жизни было легче.

Легче... — я едва не фыркнул.
Легче жить в этом бетонном аквариуме с обоями времён Советского Союза? Легче вставать, когда будильник орёт тебе в ухо, как дежурный по камере? Легче быть никем? Без лица, без голоса, без шанса?

Я посмотрел на неё. Хотел ответить что-то острое. Больное. Что-нибудь, чтобы она наконец поняла, что я — не она. Что я не живу ради графиков, оценок, сертификатов.

Но я не сказал ничего. Только тяжело вздохнул и пробормотал с плохо скрываемым раздражением:

– Хорооооошооо…

— Вот и славно. Давай доедай и иди одевайся, а то ещё в школу опоздаешь, — сказала мама с кухни, не оборачиваясь. Сказала это так, будто передо мной был не день, а наказание. Очередной день.

Я посмотрел на тарелку. Та же самая яичница. Словно время застыло. Как будто каждое утро — это дежавю, навязчивая петля из желтков и соли. Я молча доел — не от голода, а по инерции. Просто чтобы было что-то в желудке. Просто чтобы не спорить. Просто чтобы запустить тело в ещё один мёртвый день.

Она говорила: «еда — это энергия». А мне казалось, что это топливо, которое сгорает впустую, как если бы пытался завести заглохший двигатель.

Я поднялся, вяло отнёс тарелку в раковину, даже не глядя, упала ли она ровно. Затем, будто на автопилоте, натянул школьную форму — безразмерную, как будто она была пошита сразу для всех, чтобы мы все выглядели одинаково бессмысленно. В сумку полетели учебники — точнее, кирпичи. Мёртвые, скучные, чужие.

— Я пошёл, — крикнул я на выходе, не оборачиваясь.

— Удачи тебе! Не спи на уроках! — отозвалась мама, уже из другой комнаты.

Но я её не слышал. Или сделал вид, что не слышал. В последнее время я много делаю вид, что не слышу. Так проще.

На улице — тот же серый хрустящий снег, тот же вечно мутный воздух, который въедался в лёгкие, будто кто-то курил прямо мне в лицо. Та же дорога. Те же облезлые дома, которые давно сдались. Те же люди — безликие, как фон.

Я шёл и пинал снег с дороги, будто хотел расчистить себе путь, но всё возвращалось обратно — каша, грязь, лужи. Всё здесь всегда возвращается обратно. Как бы ты ни пытался.

И снова этот мыслительный фон — тягучий, злой.

Почему никто здесь не видит, что этот мир — гнилой? Почему все смирились? Почему никто не хочет большего?

Они все ходят, как NPC. Работают сварщиками, электриками, на заводах. Как будто родились, чтобы вкрутить винт и умереть. Им нормально. Им — да. А мне?

Почему меня никто не понимает?

Школа. Эта чёртова школа. Каждый день туда, как в камеру. Я уже в десятом классе, и всё, что они делают — это тычут мне в лицо задачами, как будто они важнее моей жизни.

Зачем мне математика?

Как мне в будущем, настоящем, взрослым, поможет чёртов дискриминант? А квадратный корень? А теорема Виета? У него даже имя звучит как у заклинания, которое накладывают, чтобы мучить.

И музыка... Боже, музыка. У меня её уже нет, но я помню. Как мы все, будто дрессированные, стояли и учили эти нелепые песни для бессмысленных праздников. 23 февраля. Ну не выучу я песню — и что, мир остановится? Парад отменится? Генерал прослезится? Это не музыка. Это — пытка рифмой.

Я сжал ремень на сумке сильнее. Пальцы побелели.

А знаете, что бы я сделал… если бы был в другом мире? Если бы меня призвали?
Я бы не пел песни. Не решал уравнения. Я бы не был их игрушкой.

Глава 2

Идя по кривым улочкам, где булыжник под ногами был столь же древним, как и запах плесени, впитавшийся в стены домов, я ощущал, будто ступаю по чужому сну. Ночной город жил своей жизнью — затхлой, приглушённой, вороватой. Словно сам воздух нашёптывал мне: «Ты чужой. Ты лишний. Но теперь — один из нас.»

Ночной туман вился между зданиями, ложился густым слоем на черепичные крыши и сливался с тенями, расползавшимися по закоулкам. Всё вокруг казалось сценой для сюрреалистического триллера. Каждый шаг отдавался эхом, как будто кто-то — или что-то — следил за мной из тёмных переулков. Казалось, ещё мгновение — и из одного из них выползет хтонь: мёртвая плоть и хрустящие суставы, воплощение чужих снов, чужих страхов. Словно сам Лавкрафт нашёл себе здесь уголок для очередной копирки собственного безумия.

Но, несмотря на эту атмосферу — липкую, настороженную, зловеще-прекрасную, — на моем лице застыла лишь одна эмоция.

Удовлетворение.

Глупое, дерзкое, пьянящее удовлетворение.

«Вот оно. Я сделал это», — прошептал я самому себе, даже не открывая рта.

Я сбежал. Я вырвался. Из старого мира. Из его серых школ и тухлых правил. Из этой дряни, которую называли «цивилизованной жизнью». Никаких больше звонков на урок. Никаких оценок. Никаких тупых училок, которые читают по методичке, будто им в уши вставили скрипучие аудиокассеты. Никаких тестов по истории, в которой уже всё решили за тебя.

Никаких законов, написанных для тех, у кого есть деньги — и только. Никаких министров, за которыми стоит не знание, а фамилия. Никаких больше «больших дядь» с нефтью в правой руке и фамильным гербом в левой. Всё. Конец.

Здесь — свобода. Здесь — никто не скажет тебе, что ты не имеешь права строить дом, потому что «эта земля уже принадлежит кому-то». Здесь — нет патентов, которые душат любую идею в зародыше. Нет камер, высматривающих, не пошёл ли ты не туда. Нет «большого брата», сидящего у тебя в телефоне, в телевизоре, в кармане.

Здесь не двадцать первый век. Здесь, чёрт возьми, и до пятнадцатого-то, кажется, ещё не дожили. И мне это нравится. Нет, не так — я кайфую от этого.

Я шёл. Не как беглец — как пророк, впервые вступивший в обетованную землю. С каждым шагом под ногами хрустело не просто гравий и грязь — под ногами трещало само старое Я, оставленное там, за завесой миров.

Несколько часов. Или вечность. Я брёл по городу, впитывая всё — запах рыбы с ночного рынка, жужжание первых мух у мясных лавок, шорох ткани в дешёвых палатках. Призрачный свет фонарей медленно сдавал позиции рассвету, и вместе с первым лучом, что прокрался через бойницу в городской стене, пришёл он — вопрос.

Тихий. Резкий. Безжалостный.

«А что теперь?»

Я остановился.

Просто… застыл.

Словно весь путь до этого момента был игрой, а теперь — загрузка новой сцены. Новый уровень.

«Что теперь, Парвум? Свобода, говоришь? А дальше что? Героем станешь? А где твой путь? Где твоя карта? У тебя даже денег нет. Даже статуса нет. Ты — никто в этом мире. Даже меч твой — просто железка на боку, которую ты не знаешь, как использовать правильно. И магии ты не знаешь. И местности. И... чёрт возьми... даже есть хочется.»

Мир больше не казался сказкой.

Сказки не пахнут мочой в подворотнях.

Я смотрел на восходящее солнце — алое, как кровь. Оно поднималось над каменными зубьями города и обнажало всё то, что в ночи казалось тайной: облезлые фасады, поломанные вывески, пятна на мостовой.

«Ну, герой. Добро пожаловать в реальность. Настоящую.»

— Ха... ладно, — пробормотал я сквозь зубы, потирая затёкшие плечи. — Возможно, это всё не совсем так, как я себе представлял...

Я оглянулся. Улицы, ещё недавно пугающе-загадочные, теперь выглядели просто… потрёпанными. Как будто кто-то наложил на мой мир обычную текстуру "грязного средневековья". Лавки, словно из картона, камни — безразличные к моим шагам, прохожие — такие же угрюмые и чужие, как в родной реальности. Но всё равно — здесь была свобода. Или хотя бы её тень.

— Но это... — я сжал кулаки. — Это ещё не значит, что всё, о чём я мечтал, — нереально. Просто... не повезло со стартом. Да! Вот и всё. Это как в грёбаных рогаликах: не тот предмет на спавне, не та карта, не те статы.

Я на миг закрыл глаза, представив экран создания персонажа.
[Меч: стандартный ржавый]
[Знания о мире: 0]
[Снаряжение: отсутствует]
[Настроение: раздутый эгоизм с примесью отчаяния]
— Первый дроп — он всегда для новичков. Для нубов. А я? Я не новичок. Я... я прошаренный. Я тот, кто знает, как играть, даже без снаряги. Мне не нужен туториал.

Моё лицо само собой растянулось в ухмылке. Слабой, нервной, но ухмылке.
— Да, вот так! Настоящие герои не зависят от шмоток. Они побеждают несмотря на.

Я обернулся на город. Лучи солнца медленно выползали из-за крыши какого-то полуразрушенного здания. Небо наливалось мёдово-золотым, заливая улицы новым светом. Это был мой сигнал.

— Так. Если солнце встаёт оттуда... значит…

Я замер.
Мозг, не успев включиться в режим картографа, тут же увяз в панике.
— БЛИН. С какой вообще стороны света восходит солнце?!

Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Чёрт побери, даже в другом мире школьные уроки не дают покоя.
— География... — процедил я. — Опять ты. Ты, мерзкая, всё ещё преследуешь меня?

Я прикрыл глаза, силясь вспомнить хоть что-то полезное.
— Так, спокойно. Вспоминай. Географическая карта. Мир. Карта мира. Япония. Справа. Правее Китая. Да, да! Её же называют страной восходящего солнца! Значит, если Япония справа... и она "восходящее солнце"...

Я застыл, будто перед экзаменом.
— Восток. Чёрт возьми, это восток! Солнце встаёт на востоке! Как я сразу не догадался? Буквально в названии этой стороны света это сказано!

Глава 3

Прошло несколько дней с тех пор, как эти обросшие плесенью архаисты вышвырнули меня из гильдии, как ненужный хлам с чердака эпохи. И с тех пор — каждый чёртов день — я жил в лесу, среди ветвей, холода и зверья, будто стал частью какого-то проклятого симулятора выживания.
Уж точно не "путь великого героя".
Больше похоже на кару.

Каждую ночь я спал, укутавшись в собственную спину, дрожа от холода. Каждый день — тренировался.
На зверях. На монстрах. На всём, что шевелится.
Я бил. Резал. Рубил.
Они визжали, хрипели, умирали.

Но ничего не происходило.

— Да что ж за... — я ударил кулаком по ближайшему дереву, кора впилась в кожу, но мне было плевать. — Что не так с этой системой?!

Я шагнул назад, стиснул зубы и вскинул голову к небу, будто надеясь, что где-то там, за облаками, сидят разработчики этой реальности и наконец-то удосужатся объясниться.

— Я уже перебил дюжины тварей! Десятки! И не получил даже одного жалкого поинта? Ни одной плюшки?! Ни одной мигающей цифры, ни одного пика?! — Я сорвался на крик, бросая меч в землю с такой силой, что он вонзился в мох, как нож в протухшее яблоко.

— АУ! ЭЙ! РАЗРАБЫ!
Вы там чем заняты, уроды? Баланс пилите? Багфиксы на форуме выкладываете, да?! Может, вы забыли, что я тут сдохнуть могу, а не просто ждать вашего "патча 1.0.2"?!

Я обернулся, кругом только деревья и мой голос, исчезающий в глухой тишине. Ни отклика, ни откровения. Ни одного сраного диалога от NPC.

— Почему тут даже полоски опыта нет?! — продолжал я, обращаясь то ли к небесам, то ли к себе. — Мне что, теперь наугад гадать, когда будет ап? Просто надеяться, что однажды проснусь, а цифры увеличатся?!

Воздух был влажный, лес пах гнилью и хвоей. Птицы давно умолкли — наверное, надоело слушать мои крики.
Я продолжил брести сквозь чащу, ломая кусты, как будто они виноваты в моей беспомощности. Кровь бурлила, не от усилий — от ярости.

— Ну ничего, — прошептал я, сжав кулак. — Все великие люди поднимались с низов. Даже в моём мире. Кто-то начинал с фабрики. Кто-то с улиц. Кто-то с голой жопы и идеи фикс.
Чем я хуже? Чем, мать вашу, я хуже?!

Я выдохнул — тяжело, прерывисто.
Передо мной показалась поляна, а в ней — мой лагерь.
Если, конечно, ты называешь лагерь то, что выглядит как груда веток, пара камней и гора разложенного мяса, на которое уже начинают слетаться мухи.

Я посмотрел на всё это. На грязь. На ссадины. На то, каким я стал.
И где-то внутри... что-то дёрнулось. Но я захлопнул это.
Не сейчас. Сейчас — ярость. Не сожаление.

— Скоро… — прошипел я, глядя на небо. — Скоро ты меня признаешь, система. Или я тебя вырежу, как баг.

Озлобленный, наэлектризованный от бессильной ярости, я шёл. Нет — продирался сквозь лесную гущу, как будто сама природа решила вставить мне палки в колёса.
Назад. В свой «лагерь». В этот обрывок быта, который я пытался собрать из грязи, палок и остаточного чувства достоинства. Пока прокачка не двигается, я должен делать хоть что-то — хоть внешне готовить себя к моменту, когда вся эта псевдоцивилизация падёт передо мной на колени.
Когда кара Парвума обрушится на тех, кто посмел усомниться.

— Они... ещё поймут. Все эти дохлые клоуны из гильдии. Эти мясные мешки, смеявшиеся надо мной. Это королевское убожество в броне и его старческий лорд-божок… — пробормотал я себе под нос, почти не слыша собственных шагов по хрустящим корням. — Они заплатят. Каждый.. До последнего.

Я шёл, погружённый в свои мысли, опьянённый гневом, сжимая рукоять меча даже в моменты, когда мог бы просто идти.
И тут.

Тонкий, отчётливый, как капля воды в тишине — женский голос. Где-то впереди.
Я замер, будто наткнулся на триггер в игре.
Лес вокруг — дышит. Холодок пробежал по позвоночнику. Воздух стал тягучим. Скрип ветвей — как завеса.

— Это оно… — выдохнул я.

Это знак.

Наконец-то.
Первый сюжетный ивент.
Первая роль.
Система не забыла про меня. Просто… проверяла. Ждала, когда я стану достоин.

— Ну что ж… смотри и запоминай. — Я прищурился, глядя в сторону звука. — Сейчас ты увидишь, как герой Парвум берёт квест на ранг S.

Я сорвался с места, как стрела.
Лес метался перед глазами, размытые контуры деревьев проносились мимо — как кадры в перемотке.
Я не шёл — я летел.
Каждый шаг приближал меня к точке невозврата. К началу великого пути.

— Сейчас. Сейчас я вытащу тебя. И тогда ты станешь первой, кто увидит, кем я стану.

И вот — просвет. Тонкий. Почти незаметный в зелёном месиве.
Девушка. Сквозь листву — её силуэт. Она стояла с виду испуганная, дрожащая, почти что идеальный NPC для вступительной миссии.
Я сделал рывок.

Но в тот миг, когда я уже был в шаге от своей «награды» — нечто произошло.
Из-под земли, как змеи из-под брусчатки, вырвались стальные нити. Хлёсткие. Без предупреждения.
Щёлк. Рывок. Затяжка.

— Что за…?! — я не успел договорить.

Нити обвили мои руки. Сжали. Сталь врезалась в плоть. Мгновение — и я оказался обездвижен, будто стал марионеткой в чужом спектакле.

— Что за херня?! — закричал я, вырываясь. — Это… не так должно быть! Я герой, мать вашу!

Нити сжимали мои руки. Тугие. Безжалостные. Как будто сама земля решила перемолоть меня в муку.

Я дёрнулся, снова. И снова. Пальцы уже онемели. Кожа на запястьях стала багровой, с тонкими трещинами, из которых медленно выползала кровь. Я чувствовал, как пальцы теряют связь с мозгом, как кровь отказывается течь туда, где, по мнению этих чёртовых нитей, она больше не нужна.

«Проклятье…»

И тут она заговорила.

Голос.

Хриплый, скребущий, как ложка по дну кастрюли. В нём не было ни силы, ни женственности, ни смысла — только мерзкое чавканье собственным превосходством.

— И это было задание ранга А? — протянула она, как будто дегустируя звук. — Поймать какого-то мальчишку в лесу? Без битвы? Без даже капли сопротивления? Повезло мне, что я сразу разузнала всё про свою цель.

Глава 4

Ветер.

Он шёл между деревьями, как вор, несущий чужие тайны. Он играл с волосами этой девушки, будто не замечая, что несколько минут назад она пыталась меня убить. А теперь…

Она просто стояла.

Спокойная. Прямая. Даже немного скучающая.

Как будто всё это — пыль на ботинках. Как будто кровь на моих пальцах и удары, рвавшие мне тело — просто разминка перед разговором.

— И что всё это, чёрт побери, значит?! — рявкнул я. Голос дрогнул. Не от страха — от того, что он не знал, как звучать.

Она лениво повернулась ко мне, будто я был официантом, что перепутал блюдо.

— О чём ты? — протянула она с лёгкой полуулыбкой. — Разве не очевидно, зачем я сдалась?

Очевидно?..

Я почти закашлялся от ярости.
— Конечно НЕ очевидно! В чём вообще смысл всех этих ударов, ран, всего этого ЧЁРТОВА боя… если в конце ты просто такая: "Ой, прости, я сдаюсь"? Серьёзно?! Это вообще как работает у вас в голове?!

Она закатила глаза. Настоящая королева усталости.

— Боже… ты совсем не думаешь, да?
И тут вдруг, она сделала шаг ближе, слегка склонив голову — как будто объясняла правила ребёнку, что напялил броню задом наперёд

— На твоих ножнах — символ короны. Это означает одно из двух. Первый вариант: тебе их выдали. То есть ты — герой, или, скажем, дворцовый любимец. А значит, трон тебя одобряет. А значит, убить тебя — это предательство государства.

Пауза. Ветер хлестнул по её щеке. Она даже не вздрогнула.

— Вариант два: ты их украл. Но… — она рассмеялась тихо, — ты слишком слаб, чтобы это провернуть. Значит, остаётся только первый. Ты не умеешь обращаться с мечом, не уклоняешься как следует, не распознаёшь магию — и всё равно с ножнами от дворцовой ковки. Следовательно… — она прищурилась, — ты герой. Просто сырой. Необученный. Невкусный.

…Слаб?

Внутри что-то дрогнуло.

Ты назвала меня слабым? Ты. Назвала. Меня. Слабым.

Моё тело дрожало не от усталости — от того, чтобы не закричать. Я молчал. Смотрел на неё, как смотрят на нож, который вот-вот воткнётся тебе в шею — но пока говорит.

Слаб… да я просто… я только начал. Я не знал про эти нити, про эту магию, про этот ублюдочный мир, где даже пыль может убить. Это не слабость — это незнание. Это время. Я просто… ещё не разобрался.

Дай мне месяц. Один. И я проткну тебя, как лист бумаги.

Но я не сказал этого.
Просто сжал зубы. Меч в руке дрожал. Или это я дрожал, а меч — знал, что делать?

Она тем временем уже закончила:

— Так что да. Я просто отменю задание. Вернусь. Скажу, что цель — герой. И, значит, заказ изначально был ошибкой. Это проще, чем разбираться с последствиями убийства одного из вас. Поняла? Отлично. Теперь… мой вопрос.

Она скрестила руки. Ветер продолжал играть её волосами, будто был на её стороне.

— Что ты тут вообще делаешь, герой? — в голосе её звучало настоящее любопытство, смешанное с насмешкой. — Разве не должен герой… быть при дворце? На приёмах? На тренировках? В золоте, а не в грязи?

Я сглотнул.

Отвечать не хотелось. Не потому что не знал — а потому что знал слишком хорошо.

Я сбежал. Я предал. Я здесь — один, чужой, изгнанный, злобный, голодный, злой на весь чёртов мир.

И я должен что-то сказать. Хоть что-то.

— Всё просто, — проговорил я, глядя куда-то сквозь неё, будто она была не собеседницей, а пыльным стеклом между мной и смыслом.

— Эти убогие, тупорылые представители расы, которую даже язык не поворачивается называть человеческой, — призвали меня. Вырвали из моего мира. Без церемоний. Без просьб. Просто — щёлк, и я уже здесь. А дальше? Сразу — приказы, приказы, приказы. "Подчинись", "иди туда", "слушай это".
Я сжал кулаки. Внутри горело.

— И ещё этот старикашка. Усталый. Тусклый. Разлагающийся от собственных менторских речей. Этот квазибессмертный дед с лицом, на котором даже морщины уже устали существовать, смеет командовать мной… мной!

Моё дыхание сбилось, и голос на секунду дрогнул — от гнева или от обиды, я сам уже не знал.

— Они не понимают. Не осознают, кого призвали. Я — Герой Парвус. Меч. Сила. Значение. Я должен сражаться с драконом, а не слушать псевдофилософа, который забыл принять таблетки от своего проклятого склероза, потому что, увы, их не завезли в этот грёбаный фэнтезийный ад.

Я ждал… эффекта. Молчания. Трепета. Благоговения. Или хотя бы уважения.

Но вместо этого — она засмеялась.

Сначала тихо, сдержанно. Потом — громче. И всё громче, пока её смех не стал похож на хохот ведьмы, наблюдающей за тем, как герой сам себе вколачивает кол в грудь.

— ХА-ХА-ХА-ХА! Подожди… ты… ты сейчас серьёзно?! — выдохнула она, держась за живот. — Я даже не поняла половину слов, которые ты ляпнул, но мысль… ух, мысль я уловила. И знаешь что?

Она вытерла слезу, смеясь ещё.

— Это гениально. Малыш в доспехах. С пламенем в глазах. Говорит о "величии", о "драконах", о каком-то дедуле и таблетках… Ты хоть понимаешь, зачем вообще нужны такие, как ты?

Она смеётся. Она. Надо. Мной.

Где-то внутри меня оборвалась тонкая струна. Невидимая. Но важная. Грудь наполнилась тяжёлым, закипающим металлом. Рука сама собой двинулась — к мечу. Пальцы почти коснулись рукояти. Я уже представлял, как она будет кричать. Как её кровь окрасит землю. Как…

Нет.

Я замер.
Стоп.

Я не один из них. Не ещё одно жалкое животное, что кидается с ножом, когда кто-то усмехнулся.

— …Нет, — сказал я, почти шепотом, убирая руку. — Я не должен быть как они. Я не должен уподобляться этим гнилым созданиям, у которых честь — просто слово из старых песен.

Я сделал вдох.

— Конечно я не знаю, зачем я нужен. И что? Я сбежал. В первый день. Сразу. Как только понял, чем воняет этот гнилой дворец. Я даже секунды не хотел быть рядом с ними, с этими… человекоподобными тенями, что называют себя "людьми".

Глава 5

— Отказывайся сколько угодно, — её голос был холоден, как вода, которую плеснули мне в лицо. — Это твоя правда, нравится тебе или нет.

Она сделала шаг вперёд. Без угрозы. Без напряжения. Просто… уверенно. Словно слова её — топор, а я уже прикован к пеньку.

— Или ты думал, что всё будет иначе? Что тебя призвали в другой мир, чтобы ты веселился, размахивал мечом, спасал принцесс и убивал демонов по графику?

Я хотел что-то сказать. Но язык прилип к нёбу.

— Представляешь себе, да? Фэнтези-жизнь. Фантазии малолетки. Четырнадцатилетнего задрота с раздутым самомнением. Сколько таких, как ты, я уже видела... Слишком много.

Мир будто притих. Деревья не шелестели. Ветер замер, как судья перед приговором.

— Хотя, — она прищурилась, — “малолетка” не совсем точное слово. Лучше — “убийца”. Да, это больше тебе подходит.

Каждое слово — как заноза в горле. Медленно, болезненно, с хрустом истины.

— Такие, как ты, — продолжила она, — диктаторы собственного величия. Получают силу — и думают, что это даёт им право. На всё. На власть. На бойни. На контроль. Вы навязываете другим свою пропаганду, свою “героику”, свои мечи в зубах. И каждый раз — один и тот же взгляд. Один и тот же тон. Та же гниль.

Она усмехнулась. Без злобы. Просто… устало. Как будто ей надоело говорить это в пустоту.

— Я так долго мечтала сказать это одному из вас. И вот — ты. Спасибо. Хоть за это.

Что... что эта тварь себе позволяет?..

Моё дыхание сбилось, сердце колотилось как молот по наковальне. Голова звенела. А в груди… в груди всё пылало.

"Ты называешь меня убийцей? Меня? ГЕРОЯ?!"

Моя рука — быстрее мысли — метнулась к мечу. Холод гарды встретил мою ладонь, как старый друг, который знал: сейчас будет резня.

Она заметила это. Её тело напряглось, пальцы дрогнули — но она не двинулась. Ошиблась.

Это мой момент. Мой мир. Моя ярость.

Она медленнее. Она слабее. Она — ошибка.

Мир замедлился. Я сделал шаг. Один. Потом второй. Пространство между нами стало исчезать, будто его сжигал мой гнев.

— Ты ошиблась адресом, — прорычал я сквозь зубы. — Не я здесь диктатор. Я здесь — суд.

И прежде чем она успела отступить, прежде чем магия в её пальцах родилась, я ударил.

Чисто. Быстро. Цельно.

Меч скользнул по воздуху, как хищник по траве, и нашёл цель. Её запястья — хрупкие, беззащитные в этот момент — вспыхнули багровой лентой.

Она вскрикнула. Не громко. Но я услышал.

— Без рук, без нитей, без власти… — проговорил я, глядя, как она оседает на колени, как кукла с обрезанными шнурами. — Теперь послушай, каково это — быть не тем, кто решает.

Кровь стекала по её пальцам. Тёплая. Настоящая. Живая.

А я... я смотрел. Не с удовольствием. Не с отвращением.

С жаждой.

— Знаешь… — голос мой звучал тише, чем хотелось. Глухо. Почти безжизненно. Но в каждом слове — ядовитый металл.

— В моём мире девушки веками сражались за равноправие. Шли на баррикады, писали манифесты, жгли лифчики — всё ради той самой великой мечты: быть наравне с мужчинами.

Я сделал шаг вперёд. Земля скрипнула под ногой. Ветер провёл по лезвию меча, будто благословляя.

— И знаешь, они это получили. Вот только… равноправие оказалось не таким, каким его рисовали. Равное — не значит честное. Только мужчины умирают на войне. Только их бросают гнить в тюрьмах до конца дней. Только их называют извращенцами за малейшую ошибку. Только они — виноваты по умолчанию.

Я посмотрел на неё.

На её лицо. Её глаза. Они не дрогнули.

— Я же, — продолжил я, и голос мой стал жестче, — я придерживаюсь другой стороны. По-настоящему равной. Мне плевать, кто ты. Расы, происхождение, пол, ориентация — всё это пыль.

Я сжал меч обеими руками. Пальцы побелели от напряжения.

— Если ты должна умереть — ты умрёшь. Как бы ты себя ни называла. Потому что это и есть настоящая равность. Не привилегия. Не поблажка. Ответственность.

Её волосы качнулись от ветра, будто смеясь. Она не двинулась. Только смотрела. Спокойно. Почти скучающе.

— Так что… — я поднял меч, медленно, почти торжественно, — вкуси то, что называется истинное равенство. Когда не важно, кого я убиваю. Только почему.

Лезвие взмыло вверх, отражая солнечный свет, как бы вытягивая из него последние искры справедливости. Я уже почти нанёс удар. Почти. И тогда — увидел.

Она улыбалась.

Не скалилась. Не хохотала. Просто… улыбалась. Спокойно. Уверенно. Как будто всё это — не трагедия, не смерть, не конец — а спектакль, который она уже видела сотни раз.

"Ты… ты радуешься?"

Внутри меня будто взорвался улей.

— ЧЁРТ… — вырвалось у меня. Голос дрожал, как переполненный стакан, стоящий на краю стола.

Да как…
ПОЧЕМУ это убожество вообще имеет право думать?!

— Ты думаешь… — прорычал я сквозь стиснутые зубы, — …что была права? Что твой гнилой монолог — философия? Что твои язвы — мудрость?!

Сердце колотилось так, будто пыталось пробить грудную клетку изнутри.

— Думаешь, что ты можешь командовать мной? Влияние. Манипуляции. Слова, завёрнутые в обёртку истины. Думаешь, это делает тебя сильной?

Я шагнул ближе. Меч дрожал в руках. Он был частью меня. Или я — частью него.

— Нет. Ты не философ. Ты не мудра. Ты не судья.

Я поднял лезвие чуть выше.

— Ты просто ещё одна гниющая кукла, что научилась произносить слова чужими голосами. Ещё одна маска на лице разложения.

Я замер. Меч завис между нами, словно стрелка весов. На одну чашу — правосудие. На другую — моя ярость.

— …Но я не позволю тебе наслаждаться своей смертью. Не дам тебе удовлетворения.

Я опустил меч. Медленно. Тяжело. Словно сам вес ярости давил мне на плечи.

— Считай, это и есть твоё наказание, — прошептал я. — Жить. С осознанием, что ты не сломала меня.

Я вышел из леса не как беглец.

Нет.

Я не поджал хвост, не отполз, не скрылся — я ушёл с прямой спиной. Медленно. С жаром внутри. Теперь всё иначе.

Глава 6

Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я оказался в этом мире. Недели? Месяцы? Возможно, меньше, чем кажется, а возможно — целая жизнь. Но одну вещь я помню отчётливо. День, когда я, наконец, покинул ту гниющую страну. День, когда мои ноги в последний раз ступили по земле, пропитанной фальшью, подчинением и зловонными речами тех, кто воображает себя великими.

Я сбросил с себя цепи. Не символически — буквально. Цепи, что тянулись за мной от первого приказа, от первого взгляда Сапинса, от первого "подчинись", будто я был игрушкой, винтиком в их старой, скрипящей машине. Я ушёл. Вырвался. И теперь, когда я бегу по этому лесу, по земле, не осквернённой их правилами, чувствую, что впервые за всё это время могу дышать. Дышать без стражников за спиной и без дворцовой плесени в лёгких.

Этот лес… он другой. В нём нет ни надзора, ни системы, ни присяги. Только ветер между деревьями, прохлада, влажная почва и шелест листвы, которая будто шепчет не на своём языке — и потому не лжёт. Даже птицы здесь поют иначе, не как в городе, где всё подчинено ритму и указу. Они поют хаотично, сбивчиво, почти раздражающе, но в этом и есть настоящая музыка.

И вот тут… меня накрыло.

— Стоп, — пробормотал я, замедлив шаг. — Что за чёрт?

Я ощутил, как мысли вдруг соскальзывают в опасную сторону, как будто кто-то открыл в голове чердак, заваленный школьными эссе. И пока я пытался удержаться в настоящем, язык сам начал произносить эти чертовы строчки. Про кроны, тянущиеся к солнцу. Про первые лучи, что прорываются сквозь листву. Про птичью какофонию, которая, если прислушаться, оказывается оркестровой симфонией. Про всё это…

— Прекрати! — сорвалось у меня почти в голос. — Я не собирался описывать этот лес!

Я хотел сказать, что мне плевать на эти поэтические завихрения, на попытки романтизировать каждую кочку. Но в итоге… я сам всё это произнёс. Как какой-то литературный мёртвяк, поднявшийся из могилы с томиком классики в руке.

— Чёрт возьми… — прошептал я, чувствуя, как внутри закипает злость. — Я только что сделал то, чего хотел избежать. Я буквально процитировал то, что презираю.

Мой собственный голос стал предателем. Мой язык — марионеткой прошлого мира. А в голове уже начали всплывать образы — обшарпанная парта, запах старых учебников, голос учительницы с поломанной дикцией, вечно повторяющей про метафору природы как отражение души героя.

— Хватит… — прошипел я, сжав зубы.

Я стиснул кулаки, будто хотел ударить по воздуху, выбить из него призраков того мира.

— Ты слышишь, да? — обратился я в пустоту. — Ты, мой сраный гиппокамп. Хватит подсовывать мне обрывки из того вонючего школьного загона. Хватит вытаскивать эти литературные штампы. Я не персонаж из ваших книжек! Не очередной страдалец с душой цвета осеннего дождя!

Я выпрямился, вскинул голову. Воздух был свежим. Настоящим. Я — здесь. Не там.

— Всё. Довольно. Ты не получишь больше ни одного абзаца по канонам великой русской прозы, понял меня? Этот лес будет лесом. Просто лесом. Не символом. Не зеркалом. Не метафорой. Здесь нет смысла. Только я. Меч. И цель.

И я пойду дальше.

Потому что пока я двигаюсь, голос прошлого отстаёт. А когда догоняет — получает в рыло.

Но даже после всего — даже когда я выругал сам себя за то, что начал описывать лес, как школьник, что перед училкой пыжится сочинением — я снова допустил ту же ошибку.

Ту же самую.

Я снова сказал то самое слово.

"Гиппокамп".

Даже сейчас оно отдается эхом в черепе, как если бы его произнес не я, а кто-то другой, чужой — голос, вырезанный из лекций по биологии, откуда-то с затхлой кафедры, где пахнет мокрыми зонтами и меловой пылью. Это слово не должно быть во мне. Я не должен его знать. Но оно всплыло — само. Как рвотный спазм

И всё. Секунда — и снова я в ловушке.

Второй раз за пару минут. По кругу, как в уравнении, которое никогда не решается.

Как бы сказал мой учитель математики… ловушка.

И я даже не продолжу. Даже не вспомню его фамилию. Потому что если продолжу — снова окажусь на том самом уроке, в душной аудитории, с трещиной на стене и его голосом, гнусавым и пустым, разносившимся по телу, как яд.

— Почему? — шепчу я, глядя в землю. — Почему я всё время возвращаюсь к этому? Кто просил меня говорить "гиппокампус"? Почему я не сказал просто — мозг? Или башка? Почему… я сам заставляю себя быть этим... этим слепком прошлого?

Мои мысли закручиваются всё стремительнее, как водоворот. Меня затягивает внутрь собственной головы. Словно всё, что я здесь пытаюсь разрушить — я сам же и восстанавливаю. Каждой фразой. Каждым словом.

— Вот и снова, — бормочу. — Я говорю о том, как ненавижу рамки старого мира. А в следующую секунду… цитирую их. Я только что произнёс ту самую фразу — “выйти за рамки”. Господи. Да это же буквально слоган половины книг из той же грёбаной программы. Иронично? Да. Отвратительно? Вдвойне.

Я вспоминаю.

Сколько вещей я только что процитировал, сам того не замечая?

Русская литература — где герой всегда тонет в собственных мыслях и умирает под дождём.

Биология — как будто я собирался стать врачом.

Философия — из романов, в которых главный герой шепчет: "Я иду против системы", а потом сдувается и умирает ради великой идеи.

И всё это… в моей голове. В моей речи.

Я не отрекаюсь от того мира — я в нём захлёбываюсь. Пытаюсь вырваться, но каждый жест, каждое слово — словно звено новой цепи. Сам себе кую кандалы.

— Что мне делать? — вырывается. — Перестать думать? Как? Как мне… избавиться от этого мира?

Ветер проходит по лицу, но не приносит облегчения. Только ощущение, что кто-то шепчет прямо в ухо — и этот кто-то знает, что я никогда не выберусь. Что этот рюкзак из цитат, из чужих мыслей, из параграфов, контрольных и лекций — уже прирос к моей спине. Что я — не Парвус. Я — продукт.

Я сжимаю кулаки.

— Что… мне… сделать?..

Глава 7

Зайдя в город, я увидел вполне себе "красоту".

Такую, знаешь… "антиутопичную". Как в старых фильмах, где всё должно быть величественным, но почему-то всегда напоминает помойку, замаскированную под памятник архитектуры.

Город был облезлым. Почти трагично облезлым. Словно сам воздух тут годами сдирал штукатурку с фасадов, и никто даже не подумал её вернуть. Крыши — кривые. Дома — будто пьяные. Камни мостовой — как зубы у старика, что давно махнул на стоматолога.

Я скривился.

— Потрёпанный временем, — вырвалось вслух.

А потом…

— Стоп. Сколько раз я уже говорил это? “Старое”, “гнилое”, “прошлые века”… — я замер, вглядываясь в витрину, где отражался сам. — Чёрт, неужели у меня реально словарный запас как у… чертополоха?

Пауза.

— Нет. Нет-нет-нет! Я не какой-нибудь деревенский олух, что всё описывает одним и тем же словом! Я не плебей, которому достаточно "нормально", "плохо" и "пиздец"! Я… я же умнее этого! У меня в голове должен быть чертов словесный арсенал, целый музей фраз и эпитетов, а не эта заевшая пластинка!

Я провёл рукой по лицу, будто хотел стереть с себя слово “прошлый”.

— Я что… и правда стал таким? Повторяющимся? Примитивным? Как они?

Внутри всё похолодело. Ужас не от города. Не от архитектуры. От самого себя.

— Я даже думать не могу без этих шаблонов… — прошептал я, глядя на булыжники под ногами. — Даже в мыслях — те же штампы, те же фразы. Я… я же не должен быть как они. Я — герой. Я… я больше. Выше.

Я сжал кулаки. Словно силой хотел выдавить из мозга новые слова.

— Давай, Парвус… ну, напрягись… опиши его как-то иначе. Без "гнили", без "веков", без этой заезженной мерзости.

Я обвёл взглядом улицы.

— Этот… этот город, он… Он похож на сон, забытый в пепле. На чертёж, который разрисовали дети. На макет, что поставили на солнце — и он потёк, оплывая, теряя форму.

Уголки губ дёрнулись. Почти… почти получилось.

— Да! Вот! Я могу! Я могу иначе! Я могу глубже! Я не раб этих слов!

Но потом… ветер принёс запах.

Гнилой рыбы. Пыли. Старого вина. И снова — всё в голове щёлкнуло.

— Гнилое… — снова вырвалось.

Я замолчал. Стиснул зубы. Почувствовал, как по спине ползёт злость, как голодная змея.

— Чёрт… — выдохнул я. — Меня даже мой язык предаёт. Даже мои мысли уже принадлежат прошлому миру. Этому классу, где пахнет линолеумом, меловой крошкой и разложением. Где училка по литературе ставила “четвёрку с минусом”, потому что у тебя "слишком эмоционально".

Я сглотнул.

— Я — не эмоционален. Я — живой. Я — больше этих стен, этих формулировок, этих ваших "эпитетов". Я могу описать этот ублюдочный город без всякой “литературности”, потому что он не заслуживает ничего, кроме моего презрения.

Я поднял взгляд. Вновь взглянул на здания. Пыльные. Изломанные. Без гордости. Без вкуса.

— Вот он, ваш город. Уродец, затерянный в миражах амбиций. Прикидывается цивилизацией, а сам — просто заплесневевший отголосок чьей-то ошибки.

Я усмехнулся.

— Неплохо. Пожалуй, теперь можно идти дальше.

И я пошёл.

Но в глубине — мысль всё равно оставалась.

«Ты до сих пор используешь те же слова, что и раньше. Твой словарный запас меньше семечка. Ты даже город нормально описать не можешь.»

— ЛАДНО! — вскинул я руки, почти выкрикнув это в небо, будто оно мне ответит. — Хорошо. Давай. Сейчас. Я опишу этот город. Без "гнилой", без "дряхлой", без всех этих штампов, ладно? Доволен, голос в голове?!

Передо мной раскинулся город — словно каменный холм, отлитый одним движением руки, без фантазии, без души. Его дома, будто отколовшиеся обломки от единого валуна, были одинаково тупыми. Прямоугольные, квадратные, скучные — как будто архитектору хватило воображения только на одну форму. Копипастная архитектура уныния.

Лучи солнца скользили по этим безликим коробкам, и только они придавали хоть какую-то динамику этому мёртвому пейзажу — на их стенах играли отблески, словно город натянул на себя дешёвую мишуру, надеясь показаться живым.

— Вот! Вот оно! — воскликнул я вслух, с торжеством, будто получил Нобелевку. — Я сделал это! Без "гнили", без "прошлого века", без... проклятой литературы. Я могу, слышишь?! МОГУ! Я не только совокупность цитат!

Но, стоило мне сделать несколько шагов вперёд, как триумф начал… сдуваться. Как воздушный шар, проколотый мыслью.

Что-то тут... слишком серо.

Слишком ровно. Слишком однообразно.

Все дома как под копирку. Ни щербинки. Ни кривого балкона. Ни трещинки, что может рассказать о времени. Будто всё здесь родилось не из потребности, а из расчёта.

— Они даже не выглядят как трущобы, — пробормотал я, щурясь. — Но и домами это не назвать. Это... оболочки. Бетонные клетки без характера.

И люди...

Я всматривался в лица прохожих. Не нищие. Не мертвецы. Просто... истончённые. Как будто из них вынули нечто важное. Не душу — а желание иметь душу. Никто не смеётся. Никто не спорит. Никто не двигается, чтобы нарушить ритм. Они будто боятся думать вслух. Как мыши под потолком.

— Здесь нет бомжей, — осенило меня.

Я шёл и не видел ни одного оборванца. Ни одного, кто бы сидел с протянутой рукой. Ни безумца, кричащего в пустоту. Ни отребья, что обычно заполняет такие места.

Все... одинаковые. Умеренно бедные. Умеренно унылые. Как будто кто-то навёл фильтр "нейтральность" на всю популяцию.

— Уравниловка, — прошептал я. — Прямо как... незбывшиеся мечты кое-каких идеалистов из моего мира. Утопия через вырезание личности.

Я хмыкнул. Горько. Сам над собой.

— Ха. Насколько же всё это банально.

И тут же...

— Зачем я это сказал? — вслух. С усталостью, словно бы отпечатал себе пощёчину. — Какая, блядь, разница, что мне это что-то напоминает? И что? Что теперь, город внезапно полетит в небеса, сверкая смыслом? Или... из ближайших кустов вывалится шут в колпаке и заорёт:

«ХА-ХА! Поздравляем! Вы разгадали аллегорию!»