Спящая красавица. / Повелитель Снов. Книга 6/

1. Другая сказка

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

В моей комнате царил легкий беспорядок... Вероятно, Нэль не хотела, чтобы Повелитель знал об ее присутствии, так как по всем углам были разбросаны защитные знаки. Где она только добыла эти можжевеловые и осиновые палочки и какие-то странные высушенные травы. Колдунья пренебрегла ладаном, но кадильница источала запах сандала. Свечи обгорели и оплыли.

Я занялась приборкой, с трудом отскребая воск с полировки трюмо. Целый день выпал из памяти. Зато образы моих новых знакомых вставали перед глазами как живые. Впервые я поняла, как чувствуют себя хозяева тел, когда их покидает Талина. Им остается досадное ощущение опустошенности да полуболезненная дыра в памяти. Впрочем, после визитов Талины мои герои редко продолжают самостоятельную жизнь. Интересно, каково сейчас самой колдунье после такого обмена.

Невольно, я позавидовала Нэль: у нее одна реальная и такая интересная жизнь; любящий муж – притягательный мужчина, настоящий рыцарь и, наконец, она всегда может оставаться сама собой. Но я быстро отогнала эту завистливую мысль: колдунья тоже не была счастливой – что может быть страшнее потери собственных детей?

День клонился к вечеру, а я ко сну. Усталость не покидала тело. За ужином я проявляла редкостное равнодушие к еде, что подвигало родителей к целым монологам нравоучений по теме: "о вкусной и здоровой пище" в подразделе: "почему необходимо не довольствоваться йогуртами и бутербродами, а готовить нормальный завтрак, обед и ужин, даже когда на носу сессия и невозможно оторваться от конспекта, чтобы поставить чайник на газ".

Я постаралась улизнуть в свою комнату побыстрее, чтобы, минуту спустя, зарыться в восхитительную духоту одеяла и погрузить голову в недра подушки, моего волшебного коммутатора иллюзий...

_________

Наверное, я опять сплю и вижу сон. Я как будто незримо присутствую в некоторой комнате. Это будуар какой-то знатной особы. На стенах висят роскошные гобелены с вытканными на них батальными сценами и картинами с библейскими сюжетами. Персидский ковер с длинным ворсом покрывает пол. Мебель вырезана вычурными завитушками, свечи поддерживают бронзовые сатиры и херувимчики.

В комнату заходят два человека. Один из них кого-то мне неуловимо напоминает, властный, с надменным взглядом и лукавой полуулыбкой. Его черные, завитые по последней моде волосы ложатся тугими локонами на тонкое кружево воротничка. Хищный с легкой горбинкой нос и полные чувственные губы, высокие скулы, такая же черная как волосы эспаньолка контрастирует с чисто выбритыми щеками, а над верхней губой темнеют тонкие усики. Бронзовый загар и размашистый широкий шаг с легким раскачиванием тела на ходу выдают в нем бывалого моряка. Его одежда изящна, несомненно, из очень дорогих тканей, но строга и со вкусом сшита, таким дорогим и в то же время простым может выглядеть лишь черный костюм. Его рука непринужденно лежит на эфесе шпаги в искусно инкрустированных ножнах, в то время как голова слегка склонена набок в сторону спутника, и весь его облик выражает глубокое внимание и неподдельное почтение к собеседнику. Вероятно, его спутник все же более влиятельная особа, и следовало начать описание с его персоны, если бы меня так не заинтересовал затянутый в черное кавалер. Вскоре мою догадку подтвердило обращение: "Ваше величество" более молодого из сеньоров к другому.

Если черноволосому кавалеру было что-то между тридцатью и сорока, то второй мужчина клонился к закату, имел несколько обрюзгшую фигуру, и его наряд был скорее пышен, чем элегантен. Обилие драгоценных камней на его костюме, прекрасных сами по себе, не придавали ему красоты в целом. Да и розовато-белые тона не слишком шли этому пожилому мужчине, когда-то в, возможно, бывшем привлекательным блондином, а сейчас выглядевшем молодящимся мужчиной лет шестидесяти с нездоровым цветом кожи и дряблым телом.

Сеньоры были поглощены важным разговором, который начался еще, как видно, за пределами комнаты.

– Боюсь, сир, вы зря надеетесь. Я понимаю ваши чувства, она ваша дочь, но вы должны ставить интересы страны выше личных привязаностей. Вы должны назначить заранее преемника среди придворных.

– Принцесса еще не умерла! Да она и не выглядит больной. Она по-прежнему хороша и свежа. Она просто спит.

– И спит уже шестнадцать лет.

– Но она единственная наследница. Назначив преемника, я тем самым подпишу ей приговор. Что будет с ней, когда я умру? Да ее просто заживо похоронят.

– Возможно, она уже умерла. И только выглядит спящей. Возможно, ей нужен мавзолей, а не дворец. Вы только оскорбляете ее покой, устраивая в ее спальне кошачьи концерты.

– Вы забываетесь!

– Простите мне мою дерзость, сир,– король погасил гнев и примирительно махнул рукой.

– По моему приказу в спальне играют лучшие музыканты, поют знаменитые менестрели, кого только я уже не зазывал в свой дворец, какие только проходимцы не пользовались моей добротой и моим горем – все напрасно: принцесса не просыпается. Не будь вы сыном моего друга, я не простил бы вам ваших слов. Но я должен признать, как бы не ослепляло меня горе, что вы правы, сударь. Ни один из самых дорогих лекарей, волшебников, и прочих кудесников и знахарей всех мастей – этих проклятых шарлатанов ни смог вылечить Лилиан.

2. Сон Талины

Это был жестокий сон, слишком жестокий. Мне приснилась моя покойная бабушка... Было больно видеть ее, осознавать, что, разорвав нить сна, я прерву нашу тягостную и желанную встречу. Но в этом сне было многое странным. Хотя бы то, что это был сон, а не Игра.

Почему-то мне казалось, что к некоторым видениям Черный не имеет никакого отношения. Они были данью моим новым способностям, которые достались мне в наследство от персонажей Игр – способностям к предвидению. Если, конечно, это не сказано слишком громко.

Но самой главной странностью этого сна было то, что бабушка согласилась мне погадать, хотя раньше всегда отказывала, несмотря не то, что на прочих раскидывала карты всегда, стоило только попросить. И гадала она мне на колоде таро, которой у нее раньше не было. Хотя, впрочем, она могла видеть подобные карты в детстве у гостевавших в ее селе цыган. Короче говоря, приснилось мне примерно следующее,

Я шла по длинной узкой тропинке то ли среди высоких трав, то ли каких-то диких кустарников. Вдалеке на пригорке виднелся белый мазаный домик, ладный и чистенький. И я шла так, как будто уже не в первый раз иду по этой тропинке. В гости. К призракам.

Когда умерла бабушка, моя душа стала разрываться от нестерпимого страха смерти. Чудовищная несправедливость просто не укладывалась в моей голове. Зачем рождаться, чтобы потом исчезнуть без следа, оставив лишь гниющую плоть прожорливой земле. Я внушала себе, что больше этого не случиться, что уже достаточно утрат. Но рассудок подсказывал, что остановить это нельзя, нужно принять неизбежное, смириться. Только вот утешение дано лишь верующим, что со смертью не все кончается. А мне нужно было проститься и досказать недосказанное.

Они пришли ко мне на девятый день. Или я пришла к ним? Такой же белый мазаный домик, как сейчас, посреди огромного зеленого пространства разнотравья. Только комнатка там была всего одна. Все было как у нас живых. Да поначалу я и не вспомнила, что они мертвы. Дедушка сидел в кресле-качалке и читал свежую газету. Телевизор был включен. Бабушка хлопотала по дому. Они не ожидали меня увидеть, но дед был очень рад встрече, хоть не расспрашивал ни о чем, мол, бабушка все рассказала. Он был весел, каким был всегда, не смотря на тяжелую болезнь. Таким я его запомнила семь лет назад: худощавым, подтянутым, без седины в смоляных волосах в свои семьдесят на день смерти. Бабушка, будто помолодела лет на двадцать. Она всегда хорошо выглядела и только после смерти мужа сильно сдала. Мне она то ли не обрадовалась, то ли разволновалась. С трудом сдерживала слезы.

Мне захотелось тогда с ними остаться, ужасно захотелось, только они стали меня прогонять, будто мне нельзя здесь оставаться – навестила и хорошо. И все же после этого сна мне стало спокойней на душе. Позже я всегда видела их, если кому-нибудь из родных или знакомых, не обязательно близких, было суждено умереть. Они всегда первыми приносили весть. Только не говорили для кого...

На этот раз в комнате бабушка была одна. А в домике стало больше комнат, появились длинные коридоры, подобные больничным. Издалека доносился щебет маленькой птички. Почему-то я была уверена, что это ­– мой погибший попугайчик. Но птичка так и не показалась, так же, как и дедушка. Найти их в этом доме, который оказался изнутри много больше, чем снаружи, было практически невозможно.

Бабушка хмурилась. Выглядела она еще моложе. Как фотография на памятнике, где ей было лет тридцать. Впрочем, она никогда не казалась старой.

– Зачем ты пришла?

– Так получилось. Разве ты не рада?– удивилась я.

– Рада. Только нельзя это. Нехорошо...– сурово ответила она.

­– Почему ты меня не расспрашиваешь ни о чем? Мы так давно не виделись...

– Я и так все знаю. Больше чем вы там.

У меня морозец пробежал по коже от таких слов. Но в комнате был так тепло и уютно, так вкусно пахло крепкой заваркой с лимоном, что я расслабилась. Мы стали пить чай и не говорили ни о чем.

– Погадай мне, бабушка.

– Зачем, тебе. И так все знаешь. Ухажер что ли появился? Давай на него погадаю.

"Ну, вот. Так всегда..."– подумала я,– "Опять откажется".

– Ну, ладно,– неожиданно сказала она. И пошла за картами.

Колода оказалось таротом. Карты были нарисованы на редкость красиво, их загадочные картинки завораживали изяществом исполнения.

Сначала бабушка перетасовала старшие арканы, дав мне снять колоду своей рукой. И стала выкладывать их крестом.

– Было...– сказала она. В основание креста легла "разрушаемая башня", с ее стен срывались и падали люди. "Это мое поражение, " – подумала я,– "Мое и Странника..." Мы пытались разрушить Цитадель, чтобы погибнуть под ее обломками.

– Будет...

"Смерть" увенчала расклад. "Влюбленные" легли слева. Карта "мага" справа. Крест был завершен.

– Для тебя,– продолжила моя гадалка и положила в центр креста перевернутую рубашкой вверх карту. Затем она накрыла ее еще тремя. Бабушка взяла отложенную колоду младших арканов, выбрала наугад из нее еще несколько карт, смешала их вместе с картами из центра расклада и разложила в углах креста.

3. Ведьма и министр

Старая карга суетилась у закопченного котелка, готовила ли она какой-нибудь лечебный отвар или отраву, но воняло ее варево отвратительно. Я сидела за прялкой, задумчиво перебирая пальцами нить. Это искусство мне никак не давалось – нить получалась то грубой и узловатой, то настолько тонкой, что рвалась сама по себе.

Старуха ругалась, обзывая меня неумехой, но я не злилась, так как привыкла к ее постоянному причитанию. Собственно говоря, мне не было необходимости работать. На еду нам хватало доходов с нашего ремесла, а наряды считались излишеством – пара суконных платьев, да несколько смен белья составляли мой скудный гардероб. Старуха же свою одежду, казалось, никогда не стирала и носила, пока она не превращалась в ветхие лохмотья. Когда дряблая кожа начинала просвечивать через все прорехи, ее “одежду” заменяла другая, уж не найденная ли на свалке, неопределенного цвета от грязи, но несколько более прочная.

Люди часто нуждались в наших услугах, но поскольку чаще всего за помощью обращались крестьяне, то платили в основном натурой: продуктами, необходимыми в хозяйстве мелочами или холстом. Горожане, конечно, предпочитали расплачиваться звонкой монетой, но заходили редко – в городе и своих знахарей хватало, да и ученых лекарей пруд пруди. Однако нет-нет, да примчится всадник на взмыленной лошади – слуга какого-нибудь помещика, и тогда в холод ли в зной, днем ли ночью, но ведьме приходится трясти свои старые кости в дорожной повозке. Господа, они ждать не любят... Ладно, еще трудные роды, горячка, перелом или дуэльная рана, а то ведь иногда, знатная леди поднимает шум из-за простой мигрени, и слуга отказывается брать капли. Оно и понятно, мало ли каких капель знахарка намешает, а ему отвечай. Другое дело привезти ведьму саму к пациенту. Не вылечишь – так отвечай головой.

Но последнее время ведьма все чаще посылает меня...

Сначала ко мне относились с недоверием – одно дело ведьма, ее все знают, больше полувека как здесь знахарничает. А другое дело: девица-подкидыш, без роду, без племени, с чужим странным именем, у которой даже и лица-то никто ни разу не видел.

Однако вскоре поселяне убедились, что бабка-колдунья успела передать своей ученице почти все, что знало. Да и моложе я, сил у меня больше. Старуха уже после одного больного, которого одними каплями на ноги не поставишь, сама потом неделю помирает. А я таких должна каждый день выхаживать. Бабка теперь все больше своими отварами промышляет, опять же зельями приворотными, иногда и ядами не брезгует, – до них среди знати особенно охотников много. Гадания тоже много энергии вытягивают. Предсказания составлять старуха меня тоже научила, только не по душе мне это дело. Хотя в шар стеклянный мы частенько заглядываем. Полезно знать, кто вскоре на огонек зайдет, чтобы подготовиться к визиту – пыли в глаза напустить бедному невеже эдаким всевидением. Чтобы тебя уважали, надо чтобы и боялись слегка.

Я задумалась за прялкой. Нить оборвалась, и я откинула капюшон со лба, чтобы поправить веретено и совершить несколько пассов для устранения разрыва.

Бабка сразу взбеленилась:

– Закрой лицо сейчас же! Дура! Скоро нелегкая к нам гостя принесет.

Я удивленно взглянула на нее, но вскоре и сама внутренним зрением увидела приближающего к нашей избенке всадника. Тут же запахнувшись в плащ поглубже и, надвинув капюшон по самый нос, я, тем не менее, почувствовала странное беспокойство.

– Не к добру этот визитер,– пробормотала старуха,– Ночь уже на дворе. Честный человек кажется в светлый день, а не прячется в сумерки.

– Может срочное что,– возразила я.

– Дык, ведь конь не спешит,– настаивала на своем знахарка.

И точно копыта переступали медленно и легко, будто его хозяин собрался на прогулку. Мы погрузились в молчание, ожидая странного всадника. Мои мысли снова вернулись на круги своя...

До чего тоскливо жить так. Годы незаметно бегут один за другим. Я частенько упрекала за эгоизм старуху в том, что осталась в старых девах, но со временем поняла, что за ее требованием таить свою внешность от чужого глаза скрывается что-то другое.

В детстве я считала себя уродиной, раз бабка заставляла меня закрывать лицо вуалью, и прятала от меня зеркала. Однажды я откровенно спросила ее об этом:

– Нет, ты ужасно хорошенькая малышка,– со вздохом сказала она,– Но необязательно, чтобы все люди знали об этом.

Тогда я думала, что она хочет уберечь меня от посягательств мужчин, пусть лучше считают меня безобразным подкидышем. Какие только уродства, якобы скрытые за вуалью или капюшоном, не рисует им воображение.

Но я не понимала, почему бы ей просто не наряжать меня в мужскую одежду.

– Это ничего не изменит, дочка,– отвечала на это старуха. С этим маскарадом одни сложности. Ладно, если бы мы странствовали по свету с каким-нибудь балаганом. Мы ведь оседлые жители, всегда на виду. Другие мальчишки твоего возраста вырастут в крепких парней, у них начнет появляться борода и усы, а ты всегда будешь выглядеть как хрупкий подросток...

Наконец, чтобы унять мои приставания по этому поводу, она наплела какую-то путаную историю, о том что, мол, на мне лежит заклятие, и что меня постигнет страшная беда, если кто-нибудь увидит мое лицо, и человека, который откроет его, тоже ждет кара, что я не только не должна показываться без вуали перед другими, но и сама смотреть на себя в зеркало.