Сталь и Смола

Глава 1

«Если враг пришел с мечом, он хочет твою землю. Если враг пришел с хлебом, он хочет твою душу. Первого можно убить. Второго придется выблевывать из себя всю жизнь».
(Из запрещенных речей Одноглазого)

Низина воняла мокрой псиной, немытыми пахами и угольной гарью. Этот запах забивался в ноздри, оседал жирным налетом на нёбе. Даро сплюнул в грязь. Так пахнет покорность.

Он тек сквозь толпу, ломая ритм шагов. Не бежать. Не красться. Быть куском серого шлака в общем потоке. Слишком резкое движение привлечет глаз. Слишком вялое разбудит инстинкт хищника у стражи на воротах.

Тяжелое сукно плаща напиталось влагой и давило на плечи как могильная плита. Капюшон ниже, до переносицы. Тень скрыла глаза и старый бугристый шрам на скуле, похожий на след от удара долотом. Для патрульных он был никем. Мусором. Еще одним дикарь, спустившимся с Хребта поменять выделанные шкуры на мешок гнилой соли.
Грязь чавкала под подошвами. Грязь на сапогах, грязь на душе. Лучшая маскировка.

Даро прошел мимо стены, где раньше белели списки цен на зерно. Теперь там, прибитый ржавым гвоздем, мок под дождем его портрет.
Дешевая бумага пожелтела и пошла пузырями. Художник Серых никогда его не видел. Рисовал по байкам, поэтому лицо вышло чужим: квадратная челюсть, глаза безумца. Так они видели всех Людей Клятвы. Дикарями, у которых вместо мозга комок рефлексов. Им так было удобнее. Убивать дикаря — это чистка. Убивать человека — это грех.

Даро не замедлил шаг. Сердце даже не сбилось с ритма. Смерть дышала ему в затылок так давно, что стала привычнее собственного дыхания. Он перестал оборачиваться на её тень.

Впереди, у решетчатых ворот рынка, вырос Застава.
Трое Серых.
Они не ржали и не передавали друг другу бурдюк с вином, как те новобранцы в горах. Эти были другими. Сшитые на заказ шинели сидели как влитые, не стесняя движений. Мушкеты вычищены до матового блеска. Ни пятнышка ржавчины. Взгляды цепкие, холодные, сканирующие толпу. Так мясник сканирует тушу, выбирая кусок помягче.
Офицер с нашивками капрала лениво шевельнул пальцем в перчатке, указывая на телегу.

— Открыть. Показать. Проезжай.

Рутина. Отлаженный механизм мясорубки.
Они деловито тыкали штыками в сено. Сталь входила в сухую траву с мягким шуршанием. Они проверяли не лениво, но и без азарта. Искали человека или порох. Без криков. Без злобы. Просто работа.
От этого спокойствия желудок Даро скрутило ледяным узлом. Это была не война ярости, где кровь кипит от ненависти. Это была война порядка против хаоса. Война скальпеля против дубины.

Даро скользнул в боковой проход, протискиваясь между мясными рядами. Здесь вонь усилилась. Сладковатый дух гнилой требухи смешался с металлическим запахом свежей крови.
Ему нужен был Брам. Старый кузнец, у которого память была крепче стали.

Даро вышел к торговым рядам и замер. Мышцы спины одеревенели.
Он почувствовал это кожей. Не взгляд. Внезапный вакуум позади. Словно кто-то выключил звук. Мир вокруг на секунду стал плоским.
Он остановился возле прилавка с медной утварью. Сделал вид, что изучает вмятину на боку кувшина. Даро скосил глаза на витрину цирюльника. В мутном, засиженном мухами стекле отразилась веранда.

На веранде богатого дома, который Серые превратили в офицерский клуб, сидел человек.
Перед ним вился пар от стакана с чаем. На тарелке лежала горка халвы, истекающая маслом. На спинке стула небрежно висела дорогая шуба.
Это был Касар.
Человек, с которым Даро десять лет назад делил один сухарь на двоих в ледяной пещере на перевале. Человек, который выжигал порох из раны Даро раскаленным ножом, пока тот грыз кожаный ремень, чтобы не заорать.

Теперь Касар раздобрел. Лицо, когда-то обветренное до состояния дубленой кожи, стало гладким, лоснящимся. Пальцы, сжимавшие тонкое стекло стакана, были унизаны золотом.
Касар не смотрел по сторонам. Он смотрел в спину Даро. Сквозь толпу. Сквозь время.
В мутном отражении меди их взгляды сцепились.

Даро напрягся. Рука под плащом сама легла на шершавую рукоять тесака. Пальцы побелели. Сейчас Касар вскочит. Опрокинет стол. Заорет «Взять его!». И тогда начнется бойня. Последняя.
Даро прикинул дистанцию. Десять шагов. Полоса препятствий из двух торговок и одной лужи. Полторы секунды. Он успеет вогнать сталь в горло предателя раньше, чем первая пуля раздробит ему позвоночник.

Но Касар не закричал.
Он медленно, с грацией сытого вельможи, поднес стакан к губам. Не отрывая взгляда от спины Даро. Сделал глоток. И едва заметно кивнул.
Не как врагу. Как старому подельнику.
В его глазах не было страха. Там плескалось спокойное, густое превосходство.
«Я вижу тебя, Меченый. Ты здесь, в грязи, воняешь потом и страхом. А я здесь, в тепле, пью сладкий чай. Я победил, брат. И мне даже не пришлось доставать пистолет».

Этот кивок ударил больнее пули. Он пробил броню.
Если бы Касар позвал стражу, это была бы война. Понятная. Простая. Но он промолчал. Это означало, что Даро для него не угроза. Это означало, что у Касара есть план, в котором Даро отведена роль не игрока, а фигуры. Или он настолько уверен в своей власти, что позволяет беглецу уйти, зная, что все выходы из лабиринта заварены.

Даро разжал пальцы. Рукоять ножа стала влажной от пота. Убивать его сейчас глупо. Касар лишь голова. Тело Империя. Отрубишь голову, вырастет две.
Он не стал отвечать на кивок. Просто отвернулся, чувствуя, как спину жжет чужой взгляд, и смешался с толпой, ныряя в лабиринт переулков, воняющих мочой и безысходностью.

Касар опустил стакан на блюдце. Звон стекла о фарфор прозвучал как выстрел в вязкой тишине веранды.
Чай, еще минуту назад казавшийся нектаром, вдруг стал приторным. Сахар осел на языке липкой пленкой. Касар сглотнул, пытаясь избавиться от вкуса, но тот въелся в гортань. Вкус страха? Нет. Вкус упущенной возможности.

— Знакомый? — голос прозвучал сбоку. Сухой, скрипучий, как сапог по гравию.