Стерва и испорченный Новый год

Пролог: Двенадцатый удар

Две минуты до полуночи. Две минуты до моего нового, сорок первого года.

Из гостиной, приглушённый расстоянием и закрытой дверью, доносился ритуальный голос президента. Этот звук был таким же обязательным атрибутом праздника, как живая ёлка в углу комнаты и горка мандаринов на столе. Но здесь, в нашей спальне, главным саундтреком служило совсем другое: наше общее сбивчивое дыхание, едва слышный шорох шёлковых простыней и тихие, рваные стоны, которые я не пыталась сдерживать.

Воздух был густым и пьянящим, пропитанным терпким ароматом хвои и сладкой цитрусовой свежестью. Но сейчас я ощущала лишь его, его мускусный, чуть резкий запах, который сводил меня с ума. Комната утопала в полумраке, и лишь гирлянда на ёлке подмигивала разноцветными огоньками, бросая на стены и на наши тела дразнящие тени.

Я лежала на смятых простынях, раскинувшись, словно предлагая себя. Он медленно спустился, его горячий взгляд скользнул по моему телу, задерживаясь на бёдрах. Потом он опустил лицо между моих ног, и мир сузился до этого ощущения. Его руки обхватили мои бёдра, крепко, но нежно, и я почувствовала первое прикосновение. Кончик его языка, влажный и тёплый, легко скользнул по моему лону, обводя контуры, изучая каждый изгиб. Неспешно, умело, он играл со мной, заставляя мышцы сжиматься от предвкушения. Каждый его облизывающий, дразнящий пас вызывал судороги по всему телу. Я выгнулась, пальцы впились в простыни, и из груди вырвался страстный, надрывный стон. Как же я хотела этого, как жаждала его прикосновений!

И он, словно зная все мои тайные желания, медленно опустил руку. Его пальцы, такие тёплые и чувствительные, нежно скользнули прямо туда, куда я так страстно стремилась. Моё горячее лоно с готовностью приняло их, и он стал неспешно двигать ими внутри меня. Каждое движение отзывалось приятной волной по всему телу. А чтобы я совсем потеряла голову, он не забыл и про мой клитор. Его губы нежно обхватили его, посасывая и целуя, и я растворялась в этом невероятном ощущении, желая, чтобы это мгновение длилось вечно.

Его язык, дерзкий и умелый, выписывал на моей плоти такие узоры, что всё тело то и дело вздрагивало, натягиваясь как струна. Он точно знал, куда нажать, чтобы довести меня до исступления, и делал это с такой лёгкой небрежностью, что мне хотелось одновременно стонать от блаженства и стукнуть его по затылку. Пальцы, сильные и настойчивые, проникли внутрь, исследуя каждый укромный уголок, вызывая водоворот ощущений. Я выгнулась на кровати, сдавленный стон вырвался из груди, когда волна удовольствия накрыла меня с головой. Каждое прикосновение, каждое движение его языка и пальцев отзывалось жгучим огнём внизу живота, собираясь в тугой, пульсирующий узел. Ещё чуть-чуть, и я бы просто взорвалась. Он, конечно же, чувствовал это. Этот чертёнок, всего-то на десяток лет моложе меня, но какой мастер! Он улавливал каждый мой вздох, каждое подрагивание мышц, каждый нерв. Мои пальцы впивались в простыни, пытаясь найти хоть какую-то опору в этом водовороте чувств.

— Да… давай же, — прохрипела я, скорее самой себе, чем ему, — Ну же…

Но он, как истинный провокатор и любитель моих страданий (разумеется, приятных), вдруг отстранился. Я сдавленно охнула от разочарования, широко распахивая глаза. Это было несправедливо! Моё тело дрожало, всё нутро сжималось в предвкушении, а он… он просто ушёл! Надо мной нависло его лицо, озарённое такой хитрющей, такой самодовольной улыбкой, что мне захотелось и рассмеяться, и заплакать одновременно.

— Куда же ты запропастился, мой хороший? — попыталась я придать голосу лёгкую небрежность, но вышло скорее жалобно-требовательно. — Я же почти… почти уже на краю!

Его глаза блеснули озорным огнём.

— Неужели ты думала, что всё будет так просто, Марина? — его голос был низким, мурлыкающим, словно он был доволен собой до чёртиков. — Я же знаю, как ты любишь, чтобы было очень хорошо. И я ещё не закончил свою работу.

Я рыкнула, это уже был не стон, а именно низкий, женский рык, рождённый из смеси нетерпения, жгучего желания и какой-то дикой, животной страсти. Ухмылка на его лице стала ещё шире, и я увидела в ней намёк на… да, на ту же дикость, что бурлила и во мне. Он знал, как играть. И, чёрт возьми, я обожала эту игру, хоть и была готова сейчас придушить его в порыве чувств.

Я резко обхватила его ногами, не давая ему ни малейшего шанса на отступление, притягивая к себе с неимоверной силой. Пальцы впились в его крепкие плечи, чувствуя, как под кожей перекатываются мускулы, а затем, скользнув по влажной от пота коже, зарылись глубоко в тёмные, мокрые волосы на затылке. Я притянула его голову к своей груди, чувствуя его тяжёлое, прерывистое дыхание у самых ключиц, его горячее ухо касалось моей кожи.

— Живо, — прошипела я ему прямо в ухо, чуть ли не кусая мочку, — Давай же, засранец! Или я тебя реально сожру! Вот прямо сейчас!

Он издал низкий, довольный смешок, который вибрировал в моей груди. Его член упёрся в моё лоно, дразня, а затем… затем я почувствовала, как он резко, без малейшего предупреждения, входит в меня. Глубоко, до самого предела, заполняя меня целиком, с одного мощного толчка.

— А-а-ах! — невольный, громкий вскрик сорвался с моих губ, смешанный с чистым, почти болезненным наслаждением. Тело свело судорогой, и я поняла, что уже не в силах сдерживать ничего. Он двигался во мне — сильно, уверенно, так, как я любила. Каждое его движение было точным, глубоким, выбивающим дух и приносящим безумное, сладкое оцепенение. Я снова обхватила его ногами, крепко сцепив их на его пояснице, притягивая ещё ближе, чувствуя, как наши тела сливаются в единое целое. Мои пальцы вновь зарылись в его тёмные, влажные от пота волосы, и я притянула его лицо к своему, чтобы чувствовать его дыхание, его жар. Хорош. Чёрт возьми, как же он хорош. Молодой, сильный, красивый. Идеальный аксессуар для женщины, у которой всё есть. И я его, конечно, ни с кем не поделю. Он мой, и точка.

И тут бахнул первый удар курантов. Такой глубокий, гулкий, что, кажется, прокатился по всей квартире и застрял вибрирующей точкой где-то у меня между лопаток.

Глава 1. Хрустальный звон

Наконец-то! Сумасшедший предновогодний день в моём цветочном магазинчике закончился. Я выдохнула, повернув ключ в замке, и прислонилась лбом к холодной двери. Господи, какое счастье. Последние клиенты, последние букеты, последние нервы — всё это осталось позади. Теперь только дом, отдых и мой любимый муж.

Едва я переступила порог квартиры, в нос ударил густой, праздничный аромат хвои и мандаринов. Олег постарался, молодец. Я сбросила туфли прямо у входа, чувствуя, как гудят и ноют ступни после целого дня на каблуках. Какое же это блаженство — просто пошевелить пальцами! Впереди — лучшая ночь в году, шампанское рекой, загадывание желаний и, конечно же, мой Олег. Для него у меня был припасён особенный сюрприз. В сумочке, среди всякого женского хлама, лежал заветный флакончик редких духов. Я гонялась за ними почти два месяца, подключая всех своих поставщиков. Он будет в восторге, я точно знала.

Я, Марина, женщина в самом соку. В свои сорок я была уверена в себе, имела успешный бизнес и мужчину, который, как мне казалось, меня обожал. Я была счастлива. И сегодня я не хотела ничего решать, ни о чём думать, а просто утонуть в объятиях любимого и пить шампанское.

Стараясь не шуметь, на цыпочках, словно воришка, я прошла в гостиную. Красиво. На столе — наша лучшая скатерть, свечи, поблёскивают хрустальные бокалы, стоит бутылка шампанского в ведёрке со льдом. Идеально. Только где сам хозяин праздника? Обычно он уже давно встречал меня в дверях.

— Олежек? Милый, ты где? — позвала я, заглядывая на кухню. Пусто. Только салат оливье в большой миске.

Тишина в квартире показалась мне какой-то неправильной, давящей. Слишком тихо для тридцать первого декабря. И тут я услышала. Странные звуки доносились из нашей спальни. Сначала я подумала — телевизор. Но звук был каким-то… живым. Ритмичным. Тихий женский стон, потом ещё один, уже увереннее, и этот скрип… Скрип нашей кровати, который я знала до мельчайшей пружинки.

Сердце не упало и не разбилось. Оно просто замерло. Время остановилось. Воздух стал вязким и тяжёлым, дышать стало трудно. В голове было совершенно пусто, только ледяное, острое любопытство толкало меня вперёд. Не помню, как я дошла до спальни, ноги стали ватными и не слушались. Рука сама легла на холодную дверную ручку и медленно, без единого скрипа, толкнула дверь.

На нашей кровати, под балдахином, который я с такой любовью выбирала в Италии, происходило нечто непотребное. Мой муж, мой родной сорокалетний Олег, пыхтел, как паровоз, а под ним извивалось какое-то тощее создание с пережжёнными белыми волосами. Они были настолько увлечены процессом, что не услышали, как я вошла.

Я не закричала. Слёзы тоже не навернулись. Я просто стояла и смотрела на это шоу, как в театре. И первая мысль, которая ударила мне в голову: «Надо же, какой он со стороны нелепый и смешной. И ради этого я отказывалась от корпоратива с девчонками?».

Первой меня заметила она. Её глаза стали размером с блюдца, тоненький стон удовольствия оборвался на высокой ноте и перешёл в испуганный визг. Она судорожно потянула на себя одеяло, пытаясь спрятать свою тощую грудь. Олег, тяжело дыша, обернулся. Его лицо, ещё секунду назад красное от страсти, стало сначала растерянным, а потом злым.

— Марина? А ты чего так рано? — выдавил он, пытаясь прикрыть своё хозяйство подушкой.

Я молчала. Я дала ему шанс. Сказать что-то правильное. «Прости», например. Но он выбрал другой путь.

— А что ты хотела? — вдруг рявкнул он, торопливо сползая с кровати и натягивая брюки. — Ты вечно на своей работе! Вечно тебя нет! Мужику, между прочим, внимание нужно!

Холодная, спокойная ярость начала подниматься откуда-то из глубины живота. Я криво усмехнулась.

— Внимание? — переспросила я и кивнула на дрожащий под одеялом комок. — Надеюсь, твоему «вниманию» уже есть восемнадцать? А то ведь за совращение несовершеннолетних статья полагается, Олежек.

— Не твоё дело! — взвился он. Он понял, что разыграть из себя бедную жертву не получится. — На себя посмотри! Вечно уставшая, вечно с недовольной миной!

— Да что ты говоришь? — я сделала шаг вперёд. Блондинка под одеялом испуганно пискнула и вжалась в изголовье. — Это я недовольная? Кажется, ещё сегодня утром тебя всё устраивало в нашей постели. Или эта… юная гимнастка умеет делать что-то такое, чего не умею я? Покажешь мастер-класс?

Он начал орать. Он кричал, что я сама виновата, что я его «запилила», что я плохая жена и не уделяю ему времени. Он сыпал обвинениями, как из дырявого мешка, пытаясь закопать под ними свою измену и свою ничтожность. А я смотрела на него и не узнавала. Это был не мой любимый мужчина, с которым мы прожили двадцать лет. Это был какой-то жалкий, трусливый старикашка, пойманный нашкодившим. Вся моя любовь, всё, что строилось годами, испарилось в одну секунду. Осталась только выжженная земля и горечь.

Он понял, что я не буду плакать, умолять и бить посуду. Прощения ему не светило, и это взбесило его окончательно.

— Пошла вон отсюда! — прорычал он, и в глазах его блеснула настоящая ненависть.

Я даже не успела понять, что происходит. Он подскочил ко мне, и его пальцы железными тисками впились в моё плечо. Больно. Унизительно больно. Он поволок меня из спальни, через всю нарядную гостиную, к выходу. Моё красивое шёлковое платье, купленное специально для этой ночи, казалось тонкой, ненужной тряпкой.

— Сама виновата! — шипел он мне в лицо, от него пахло чужими духами и предательством.

Резкий толчок в спину. Я пошатнулась и еле устояла на ногах. Дверь захлопнулась прямо перед моим носом. Лязгнул замок.

— Стерва! — донеслось из-за двери.

И всё. Я осталась одна. В холодном, гулком подъезде. В одном платье, без туфель, которые остались у порога. Без телефона. Без ключей. Без денег. За дверью крик Олега мгновенно сменился на воркующий, успокаivающий тон. Он утешал свою малолетнюю пассию.

И тут я услышала тихий хлопок. Они открыли шампанское. Моё шампанское. В моей квартире.

Глава 2: Мороз по коже

Я замерла, тупо уставившись на дверь. На нашу дубовую, дорогущую дверь, с царапинами, которые я знала, как свои пять пальцев. Вот эту оставили, когда пианино заносили — так и не купили в итоге, а шрам остался. А эту — я сама, дурёха, когда ёлку новогоднюю впихнуть пыталась в одиночку. Родная дверь. А теперь за ней — чужая жизнь. И тот самый писклявый смех, который я уже слышала по телефону.

Мозг отказывался верить. Ну не мог он так со мной поступить. Не мог. Олег, мой любимый, мой родной. Выставить меня за порог в одном шёлковом платье в новогоднюю ночь? Это же какой-то дешёвый сериал, а не моя жизнь.

Холод. Мерзкий, пробирающий до костей холод подъезда начал приводить меня в чувство. Шёлк — так себе защита от сквозняка. Кожа покрылась мурашками, и я поняла, что если буду стоять тут и дальше, то превращусь в ледышку.

Сжав кулак до побелевших костяшек, я забарабанила в дверь. Не как истеричка, нет. Глухо и настойчиво, вкладывая в каждый удар всю свою злость.

— Олег! Открой немедленно! — голос сорвался на хрип. — Ты что творишь? Я же замёрзну к чёрту!

За дверью на мгновение стало тише, а потом снова раздался смех. Теперь уже и мужской. Его смех. Им было весело. У них там праздник, шампанское и, наверняка, горячий секс в планах. А я тут, как идиотка, замерзаю.

Ну и хрен с тобой, милый.

Я развернулась и пошла вниз. Босые ноги обжигало ледяным бетоном, но мне было уже почти всё равно. Десять лет поднималась по этой лестнице к нему, как на праздник. Теперь спускаюсь — в никуда. Но почему-то вместо слёз и жалости к себе внутри закипала какая-то злая, весёлая ярость. Ах ты ж козёл!

Дверь подъезда с шипением выпустила меня в объятия метели. Снег валил крупными хлопьями, ложился на голые плечи и тут же таял, стекая ледяными ручейками за шиворот. Я шагнула в сугроб, и ноги мгновенно онемели. Хруст снега казался единственным звуком в этом праздничном городе.

Вокруг всё сверкало. Гирлянды, олени, ёлки в окнах. Из каждого дома — музыка и смех. А я иду, босая, в вечернем платье по сугробам. Несколько машин притормозили, водители с любопытством пялились на сумасшедшую. Конечно, кому нужна Снегурочка-переросток без Деда Мороза? Да ещё и босая.

В голове проносились картинки. Вот он несёт меня на руках через порог съёмной квартиры, шепчет, что я его королева. Вот наша свадьба, его влюблённые глаза. А вот он сегодня, с этой холодной злобой на лице, выталкивает меня за дверь. Интересно, давно он стал таким первоклассным актёром? Приходил домой, целовал меня, а сам только что от другой. От этой… пискли. Унижение жгло так, что мороза я уже почти не чувствовала. Хотелось не плакать, а выть от злости. И ещё — очень хотелось вернуться и выцарапать этой пискле глаза.

И тут я её увидела. Старая, обшарпанная телефонная будка. Привет из прошлого, мой шанс на спасение.

Пальцы совсем окоченели и не слушались. Я кое-как открыла скрипучую дверь и ввалилась внутрь. Тут было чуть теплее, но воняло так, что заслезились глаза. Трубка была ледяной и тяжёлой. Господи, деньги! Откуда у меня деньги? Карманов-то в платье нет. Я начала судорожно шарить по швам, надеясь на чудо. И оно случилось! За подкладкой нащупался твёрдый кругляшок. Двухрублёвая монетка! Завалялась с парковки. Судьба, видать, решила, что на сегодня с меня хватит унижений.

С пятой попытки я всё-таки набрала номер лучшей подруги. Единственный, который помнила наизусть, кроме своего и этого гада. Гудки. Длинные, как вечность. «Возьми, Света, умоляю, возьми трубку…»

— Алло! — наконец-то раздался в трубке весёлый и уже изрядно захмелевший голос Светки. На фоне орала музыка и кто-то хохотал.

— Свет… — просипела я.

— Маринка! Привет! А мы тебя потеряли! Ты где пропала? Олег сказал, у тебя голова разболелась, и ты прилегла.

Я криво усмехнулась.

— О, да. Голова. И не только. Свет, можешь за мной приехать? Ситуация, скажем так, пикантная.

— Что случилось? — голос подруги мгновенно стал серьёзным. — Ты где? И почему такой голос странный?

— Я? В телефонной будке на углу нашего дома. Босиком. В одном платье.

В трубке повисла оглушительная тишина. Даже музыка на том конце будто стихла.

— В смысле… босиком? — ошарашенно переспросила Света.

— В прямом. Мой благоверный решил устроить себе Новый год с апгрейдом. А я в новую комплектацию, видимо, не вошла. Выставил за дверь, прелесть моя.

— Он что, охренел?! — взвизгнула Светка так, что у меня заложило ухо. — Я сейчас приеду и кастрирую этого урода! Сиди там и не двигайся! И не смей замерзать, я тебе говорю! Водку будешь?

— Коньяк, — твёрдо сказала я, чувствуя, как по телу разливается первое за этот вечер тепло. — И много.

Глава 3: Бой курантов

Светка швырнула трубку, а я так и осталась стоять в этой проклятой телефонной будке, которая провоняла мочой и безысходностью. В ушах звенело. Сердце не просто колотилось, оно, казалось, выпрыгнуло из груди и теперь билось где-то в горле, мешая дышать. Ждать. Господи, как же я ненавидела это слово. Всю свою дурацкую жизнь я только и делала, что ждала. Ждала его с работы, ждала из командировок, ждала, когда он наконец нагуляется и обратит на меня своё драгоценное внимание. А теперь вот ждала спасения, стоя босая на ледяном бетоне.

Прошло минут пятнадцать, а может и все двадцать. Я перестала чувствовать пальцы на ногах. «Вот и всё, — пронеслось в голове. — Так и замёрзну насмерть в этой вонючей будке под бой курантов. Красивый финал для красивой жизни, нечего сказать». Но тут из-за угла, с визгом, от которого у меня заложило уши, вылетела Светина красная «Мазда». Она всегда так ездила, будто только что её угнала и за ней гонится половина полиции города.

Машина резко затормозила у самой будки. Дверь с пассажирской стороны распахнулась, и оттуда пулей выскочила моя подруга. На ней было тоненькое домашнее платье, наспех накинутая поверх мужская куртка и… домашние тапочки с дурацкими заячьими ушами. Даже в таком виде она была прекрасна в своей праведной ярости.

— Мать твою, Марина! — заорала она так, что, наверное, слышал весь район. — Ты что творишь? Я же тебе говорила, что он козёл! Говорила?!

Она не стала больше ничего спрашивать. Просто подлетела ко мне, стянула с себя куртку и закутала мои окоченевшие плечи. Её руки были горячими. Потом она подхватила меня, почти как пушинку, и буквально затолкала на переднее сиденье своей машины.

— Тапки жалко, — пробормотала она, плюхаясь за руль и выжимая газ. — Но твою задницу, подруга, мне жальче.

В салоне было жарко, как в бане. Печка ревела на полную мощность, и я впервые за этот кошмарный час почувствовала, что начинаю оттаивать. Ноги горели так, будто их сунули в кипяток, и это было больно и приятно одновременно. Я молчала, не в силах вымолвить ни слова, только зубы выбивали мелкую дробь. А Света вела машину, одной рукой вцепившись в руль, а другой жестикулируя, и крыла моего теперь уже бывшего Олега такими замысловатыми матерными конструкциями, что я и не подозревала о её лингвистических талантах.

Когда мы влетели в её двор, было уже почти двенадцать. Из окон её квартиры на втором этаже доносились музыка и смех — новогодняя вечеринка была в самом разгаре. Едва Света распахнула дверь, как нас накрыло тёплой волной. Музыка, гомон голосов, запах ёлки и салата оливье.

— А вот и мы! Не ждали? — громко, на всю квартиру, объявила она.

Музыка тут же оборвалась. Все разговоры стихли. Десяток пар любопытных глаз уставились на меня. Ну да, зрелище было то ещё: я, растрёпанная, с потёкшей тушью, в одном тонюсеньком шёлковом платье и накинутой на плечи мужской куртке. А под курткой виднелись мои босые, синие, как у утопленницы, ноги.

— Так, все быстро отвернулись! — рявкнула Света. — Представление окончено! Не на что тут пялиться!

Она, как ледокол, прошла сквозь застывшую толпу, увлекая меня за собой в спальню. Следом за нами юркнули Оля и Катя, наши самые близкие подруги. Дверь с грохотом захлопнулась, отрезая нас от любопытных гостей.

Меня усадили на большую кровать и укутали в мягкий пушистый плед. Сразу стало так тепло и уютно. Оля, не говоря ни слова, сунула мне в руки огромный бокал, до краёв наполненный коньяком.

— Пей, — коротко приказала она.

Я сделала глоток. Коньяк обжёг горло и огненным шаром скатился вниз, в самый желудок. И в этот момент меня прорвало.

Тело затрясло в беззвучных рыданиях. Я вцепилась в этот спасительный бокал, а слёзы просто хлынули из глаз. Это была некрасивая, уродливая истерика униженного человека. Я давилась слезами, всхлипывала, икала, размазывая по лицу остатки косметики. Я плакала от дикого унижения, от боли, от злости на себя — дуру, на него — козла, на ту блондинку, имени которой я даже не знала, на весь этот чёртов мир.

Девчонки молчали, и это было лучше всяких слов. Света села рядом и крепко обняла меня за плечи. Катя молча гладила меня по голове, как маленькую. А Оля просто сидела на корточках передо мной и доливала в бокал коньяк, как только он начинал пустеть.

И я заговорила. Путано, сбивчиво, захлёбываясь слезами и словами, я вываливала на них всё. Про то, как я идиотка, решила сделать ему сюрприз. Про этот омерзительный скрип кровати. Про испуганный визг какой-то девицы и его злое, перекошенное лицо.

— Он сказал… он сказал, что я сама во всём виновата! — выдавила я из себя. — Что я его достала своим контролем!

— Урод, — прошипела Катя, сжимая кулаки так, что побелели костяшки.

— Его кастрировать мало, — мрачно подтвердила Оля, подливая мне ещё коньяка.

Я рассказала, как он, не дав мне даже одеться, схватил меня за руку и просто вышвырнул на лестничную клетку, как последнюю собаку, и захлопнул дверь.

Света ничего не говорила. Она только сильнее сжимала моё плечо, и в её глазах плескалась такая лютая ярость, что, окажись Олег сейчас в этой комнате, она бы его голыми руками разорвала на мелкие кусочки.

И вдруг сквозь мои рыдания мы услышали, как в гостиной кто-то сделал телевизор громче. Началась трансляция с Красной площади. Зазвучали куранты. Новый год.

За окном бабахнул первый салют. Потом второй, третий. Ночное небо расцвело тысячами разноцветных огней.

Света медленно встала и взяла с тумбочки свой бокал.

— Ну что, девочки… — её голос прозвенел в наступившей тишине. Она посмотрела прямо на меня, и в её взгляде не было ни капли жалости. Только злая, весёлая и пьянящая решимость. — За новую жизнь!

Она победно вскинула бокал.

— Без козлов! — хором, как по команде, ответили Оля и Катя, тоже поднимая свои бокалы.

Они обняли меня со всех сторон. Так крепко, что на секунду стало трудно дышать, но это было лучшее, что могло случиться со мной в тот момент. Под грохот фейерверков, под звон бокалов и пьяные крики «С Новым годом!» из соседней комнаты я сделала ещё один большой глоток обжигающего коньяка.

Глава 4: Утро новой жизни

Первое утро нового года встретило меня не добрым словом, а раскалывающейся на тысячу мелких осколков головной болью. Во рту стоял отчётливый привкус вчерашнего коньяка, смешанный с горечью и унижением. Я с трудом разлепила веки и тут же зажмурилась. Наглый солнечный луч, пробившись сквозь щель в шторах, бил точно в глаз, словно маленький садист с лазерной указкой. Проклятое солнце. Ему-то что, у него нет ни похмелья, ни разрушенной вдребезги жизни.

Я лежала, тупо уставившись в незнакомый потолок с дурацкой лепниной в виде жирных, ухмыляющихся ангелочков. Точно, я же у Светки. Тело казалось чужим, будто его налили свинцом, и каждая клеточка протестовала против самого факта своего существования. Вчерашний адреналин, пьяная злость и отчаянная решимость испарились без следа, оставив после себя только липкую, сосущую пустоту. В голове не было ни одной светлой мысли, только монотонный, тяжёлый гул: «Предали. Вышвырнули. Растоптали».

Я перевернулась на другой бок, зарывшись носом в подушку, пахнущую чужими духами. Кровать была непривычно мягкой, одеяло уютно-тёплым, но внутри меня всё заледенело. Перед глазами снова и снова вставала одна и та же картина: полный ледяной ненависти взгляд мужа, его рука, брезгливо толкающая меня за порог, и весёлый женский смех за захлопнувшейся дверью. Какая же я идиотка. Двадцать лет! Двадцать лет я засыпала рядом с этим человеком, уверенная, что это моя крепость, моё надёжное плечо. А оказалось — трусливый, лживый предатель. Как можно было быть такой слепой и глухой?

Вчера, в тесном кольце подруг, с бокалом в руке, мне казалось, что я всё смогу. Что это не конец, а начало новой, потрясающей, свободной жизни. Ага, как же. Сегодня мне хотелось только одного — сдохнуть. Ну, или хотя бы никогда не вылезать из-под этого спасительного одеяла. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Я ощущала себя раздавленной, ничтожной и абсолютно, до тошноты, потерянной сорокалетней бабой.

Дверь тихонько скрипнула, и в комнату на цыпочках, словно ниндзя в шёлковом халатике, прокралась Света. В руках у неё был поднос, на котором стояла запотевшая бутылка «Боржоми» и одинокая таблетка. Вид у неё тоже был, мягко говоря, помятый, но в глазах плескалась стальная решимость.

— Жива, моя королева в изгнании? — шёпотом спросила она, ставя поднос на тумбочку.

Я только промычала что-то нечленораздельное, похожее на стон умирающего кита, и натянула одеяло до самого носа.

— Дай умереть спокойно, — просипела я.

— Умирать мы будем потом. Долго и счастливо, на его похоронах, — отрезала она. — А сейчас — воскресаем. Давай, пей. Иначе к обеду не оклемаешься, а у нас, между прочим, революция по расписанию.

Света протянула мне стакан с яростно шипящей водой. Я с трудом приподнялась на локте, проглотила спасительную пилюлю и жадно, до последней капли, осушила стакан. Пузырьки приятно защекотали горло, и мир на мгновение стал чуть чётче. Света уселась на край кровати, скрестив руки на груди. Никаких утешений, никаких «как ты, моя бедненькая?». Только деловой, собранный вид женщины, готовой к войне.

— Так, слушай сюда, воительница, — начала она без предисловий. — План такой. Во-первых, ты живёшь у меня. И даже не заикайся про гостиницы или съёмные углы. У меня места хватит, не графья. Будем спать валетом, если понадобится, но ты будешь под присмотром. Это не обсуждается.

Я молчала, глядя в стену. Мне было абсолютно всё равно, где гнить заживо.

— Во-вторых, — она внушительно загнула палец, — нам нужно срочно эвакуировать твои вещи. И я говорю не только про трусы с носками. Документы, ноутбук, все твои цацки, которые ты годами покупала. Всё, что нажито непосильным трудом. И машину! Ключи от твоей «ласточки» тоже нужно забрать.

— Я не хочу его видеть, — прохрипела я. Одно воспоминание о его лице вызывало приступ тошноты.

— А и не надо, — фыркнула Света. — Поедем, когда его величество отбудет по своим царским делам. Он же у нас теперь птица вольная, наверняка уже рванул к своей малолетней пигалице задницу подставлять. Мы в это время спокойно зайдём и всё вынесем. Ключи от квартиры я у тебя из сумочки вчера вытащила, пока ты тут акваторию разводила.

Я вяло отмахнулась. Вещи, машина… какая, к чёрту, разница. Мне ничего не хотелось. Просто исчезнуть.

— Свет, отстань, а? — взмолилась я. — У меня нет сил. Ни на что. Я чувствую себя… раздавленным ничтожеством.

— Вот это мы сейчас быстро исправим, — тон подруги стал жёстким, как наждачка. Она наклонилась ко мне так близко, что я почувствовала запах её кофе, и заглянула прямо в глаза. — В-третьих, и это, Малыш, самое главное. Сразу после праздников, как только откроются все эти шарашкины конторы, мы подаём на развод и на раздел имущества. И я клянусь, я найму для тебя лучшего адвоката в этом городе. Самого зубастого, самого мерзкого кобеля, который с этого твоего урода спустит три шкуры, а потом заставит продать почку, чтобы выплатить тебе компенсацию. Ты меня поняла? Эту квартиру вы покупали в браке. И твой цветочный бизнес, который ты, между прочим, с нуля подняла, пока он на диване лежал и рассуждал о судьбах мира, мы тоже будем делить.

— Да плевать мне на эту квартиру! — вдруг взорвалась я, и слёзы снова брызнули из глаз. — Плевать на бизнес! Я не хочу ничего делить, не хочу судиться, я не хочу его больше видеть никогда в жизни! Пусть он подавится этой квартирой и всем остальным!

— Ага, сейчас! — рявкнула Света так, что ангелочки на потолке, кажется, вздрогнули. — Разбежалась она всё ему оставлять. Чтобы он туда свою соплюху привёл и на твоих шёлковых простынях с ней кувыркался? А ты, значит, пойдёшь по миру с голой задницей и гордо поднятой головой? Нет уж, дорогуша. Такой хоккей нам не нужен.

Она помолчала, давая мне переварить сказанное, а потом нанесла решающий удар. Спокойно, холодно, безжалостно.

— Марин, скажи мне честно. У тебя сейчас деньги есть? Вот прямо сейчас, в кошельке?

Я замерла. В сумочке сиротливо лежала мятая тысяча, оставшаяся от вчерашнего такси.

Глава 5: Крошечный мир

Моя личная война за независимость началась не с красивых лозунгов, а с унизительной беготни по самым отвратительным квартирам, какие только можно было найти в нашем городе. Деньги, которые Света почти силой засунула мне в карман куртки, приговаривая «Вернёшь, когда станешь миллионершей!», были моим спасательным кругом и одновременно гирей на шее. Сумма была до смешного скромной, поэтому риелторы, услышав наш бюджет, кривили губы и с видом великого одолжения предлагали нам откровенный мусор.

— Итак, приготовились! Следующий экспонат в нашем музее убожества! — неестественно бодро отрапортовала Света, паркуясь у очередной серой пятиэтажки на самой окраине. Вид у дома был такой, будто он страдал от затяжной депрессии. — Какие ставки сегодня? Тараканы с панорамным видом на помойку или клопы по системе «всё включено»?

— Свет, может, не пойдём? — взмолилась я, с тоской глядя на облезлый фасад с ржавыми подтёками, похожими на слёзы. — У меня уже передоз впечатлений.

— Надо, Марина, надо! — отрезала она, выключая зажигание. — Считай это шоковой терапией. Один раз пройдёшь через этот ад, и у тебя на всю жизнь выработается иммунитет к козлам и их грязным делишкам. А теперь вперёд, нас ждут великие открытия!

Первая квартира встретила нас таким густым запахом нафталина и кошачьей мочи, что у меня заслезились глаза. «Бабушкин вариант», — пропела молоденькая риелторша, стараясь не морщиться. Она с брезгливостью косилась на продавленный диван, накрытый пледом, который, кажется, был старше её самой. На стене висел ковёр с оленями, и было очевидно, что моль пировала на нём не одно десятилетие.

— Зато тут очень тихо, соседи спокойные, — щебетала девушка, явно пытаясь не дышать носом.

— Ещё бы им не быть спокойными, — мрачно прошептала Света мне на ухо. — Они, наверное, ещё помнят, как Гагарин в космос полетел. Пошли отсюда, пока мы сами не превратились в музейные экспонаты.

Вторая квартира оказалась полной противоположностью. «Свежий ремонт, для молодых и активных!» — гордо объявил риелтор, потный мужчина с бегающими глазками, которые никак не хотели встречаться с нашими. «Свежий ремонт», по его мнению, заключался в том, что кто-то неумело пытался закрасить следы эпической пьянки белой краской. Пол лип к подошвам, а из щелей в раме разбитого окна дуло так, что у меня снова застучали зубы.

— Мне кажется, здесь кого-то пытали, — шёпотом предположила я, глядя на тёмные пятна на потолке.

— Хуже, — отрезала Света, брезгливо ткнув пальцем в сторону кухонного стола, заляпанного чем-то липким и красным. — Здесь жили студенты-медики. Бежим, пока нас не пустили на органы!

Мы посмотрели ещё штук пять или шесть, я сбилась со счёта. Была квартира, где на стенах рос грибок, образуя причудливую карту неизвестного континента. Была квартира, где из крана вместо воды текла ржавая, вонючая жижа. Была квартира, хозяин которой наотрез отказался вывезти из комнаты огромное чучело кабана со стеклянными, безумными глазами, который смотрел прямо в душу. С каждой новой «жемчужиной» во мне что-то обрывалось. Я, привыкшая к своей идеальной, просторной квартире, где по утрам пахло свежесваренным кофе, а не отчаянием, теперь была вынуждена выбирать между плесенью и тараканами. Это было даже не унизительно. Это было омерзительно.

Последней каплей стала крошечная конура на первом этаже. Когда риелтор щёлкнул выключателем, из-под раковины на кухне во все стороны брызнул целый выводок усатых тварей.

— Матерь божья! — взвизгнула Света и, как героиня мультика, запрыгнула на единственную табуретку.

А я даже не вскрикнула. Я просто развернулась и молча пошла к выходу. Сил не осталось даже на злость. Внутри была только тупая, свинцовая пустота и усталость.

— Всё, хватит, — сказала я, когда мы наконец сели в её тёплую, уютную машину, пахнущую ванилью. — Я больше не могу. Это бессмысленно. Давай я поживу у тебя немного, а? Пока всё не наладится.

— Ничего само не наладится, — твёрдо ответила Света, заводя мотор. Она повернулась ко мне и посмотрела своим фирменным взглядом, от которого хотелось немедленно встать и начать отжиматься. — Послушай меня внимательно, Марина. У меня дома ты всегда будешь в гостях. В тепле, в безопасности, под моим крылом. И именно поэтому ты никогда не вылезешь из этого состояния несчастной жертвы. Тебе нужна своя берлога. Своё собственное место, пусть крошечное, пусть у чёрта на куличках. Но место, где ты будешь хозяйкой. Где сможешь выть в подушку, не боясь, что я услышу. Где сможешь ходить голой, злой и нечёсаной. Где ты снова, чёрт возьми, начнёшь чувствовать себя хозяйкой своей жизни, пусть она сейчас и похожа на руины. Ты меня поняла?

Она была права. Эта стерва всегда была права.

— Ладно, — тяжело вздохнула она, снова листая что-то в телефоне. — Есть ещё один вариант. Самый последний. «Студия в новом доме. Только после ремонта. Дорого».

— Насколько дорого? — безжизненным голосом спросила я.

— Настолько, что ближайший месяц придётся питаться одной гречкой и святым духом, — честно призналась подруга. — Но фотографии красивые. Рискнём в последний раз?

Я просто махнула рукой. Хуже уже точно не будет.

Дом оказался безликой панельной новостройкой на самой-самой окраине, там, где город сдавался на милость полям и лесам. Вокруг — строительная грязь, остатки мусора и ещё несколько таких же унылых многоэтажек. Пейзаж вызывал острую тоску. Но когда мы поднялись на семнадцатый этаж и хозяин, приятный молодой парень, открыл перед нами дверь, я застыла на пороге.

Она была крошечной. Не просто маленькой, а именно крошечной. Комната, объединённая с кухней, и малюсенький санузел. Кукольная, игрушечная. Но в ней было огромное, во всю стену, окно. А за окном — бескрайнее, чистое зимнее небо. В квартире пахло не нафталином и не сыростью, а свежей краской, новым ламинатом и… надеждой. Она была абсолютно пустой, девственно чистой и залитой светом. Как первый лист нового блокнота.

Глава 6: Дно

Моя уютная, но вынужденная спячка в новой крошечной берлоге, состоящая из гречки, дешёвого вина и искренней ненависти ко всему мужскому роду, закончилась так же внезапно, как и началась. Я провела в этом анабиозе ровно неделю. Когда я уже почти сроднилась со статусом гордой отшельницы и даже научилась находить в этом определённый кайф, раздался звонок. На экране высветилось «Лариса Цветы». Хозяйка салона, где я с таким удовольствием собирала букеты последние два года.

— Мариночка, привет! Солнышко, как ты? Как отметила праздники? — защебетала она в трубку с такой фальшивой бодростью, что у меня свело зубы.

— Привет, Ларис. Нормально отметила, феерично, — сухо ответила я, не желая вдаваться в подробности своего новогоднего фиаско. Рассказывать, как меня выставили из моей же квартиры с одним чемоданом, я точно не собиралась.

— Слушай, тут такое дело… — она замялась, и я сразу поняла, что сейчас будет больно. Этот тон я знала. — В общем, Мариночка… я вынуждена с тобой попрощаться. Ты уволена.

Я молчала, глядя на обшарпанную стену своей съёмной конуры. Воздух в моей маленькой коробке вдруг стал тяжёлым и вязким, словно я оказалась на дне болота.

— Причину хоть можно узнать? — спросила я ледяным голосом, хотя ответ уже нахально плясал у меня в голове.

— Понимаешь… — снова заюлила она, и я прямо услышала, как она там, на том конце провода, нервно теребит свою дизайнерскую серёжку. — Приезжал Олег. Твой… ну, бывший. Он же инвестор нашего нового павильона. В общем, он поставил условие. Либо ты, либо его деньги. Ну ты же умная женщина, понимаешь, это бизнес, ничего личного…

— Я всё понимаю, Лариса, — ровно сказала я, чувствуя, как внутри всё превращается в ледяной камень. — Ничего личного. Просто бизнес.

Я нажала отбой и не швырнула телефон, а очень аккуратно положила его на диван. Сволочь. Мелкая, мстительная сволочь. Мало ему было выкинуть меня на мороз, так он решил ещё и лишить меня последнего — любимой работы, места, где я забывала о своих проблемах и просто творила красоту. Он решил не просто меня бросить, он решил меня уничтожить. Добить. Растоптать, чтобы я уже никогда не поднялась. Ну что ж, вызов принят, ублюдок.

Первые несколько дней я, как одержимая, сидела за ноутбуком, который Света привезла мне вместе с остатками моих вещей. Моя крошечная студия превратилась в военный штаб. Я, Марина, бывший топ-менеджер крупной компании, с блестящим резюме и двадцатилетним опытом, была уверена, что найду что-то приличное за пару дней. Какая же я была наивная дура.

Мой опыт оказался никому не нужен. Мои достижения из прошлой, сытой и успешной жизни, казались пылью в глаза молоденьким девочкам из HR-отделов, которые в свои двадцать пять уже называли меня «Марина Викторовна». Я рассылала десятки резюме в день, с каждым отказом или, что ещё хуже, гробовым молчанием, понижая планку. Директор? Нет ответа. Заместитель? Тишина. Руководитель отдела? «Мы вам перезвоним». Через неделю я уже откликалась на вакансии, которые раньше сочла бы унизительными: помощник менеджера, администратор на ресепшен, офис-менеджер с функциями варки кофе для начальника.

И начался мой путь по кругам ада. Собеседования. Каждое из них было новым гвоздем в крышку гроба моей самооценки.

Первой была девочка лет двадцати пяти, с идеально прямыми волосами и пустыми, как у куклы, глазами. Она долго изучала моё резюме, шевеля безупречно накачанными губами, а потом подняла на меня взгляд, полный такого вселенского сочувствия, что мне захотелось её ударить.

— Марина Викторовна, — начала она таким тоном, будто сообщала мне о неизлечимой болезни. — У вас, конечно, потрясающий опыт. Просто вау. Но… вы не боитесь, что вам будет скучно на позиции простого менеджера по продажам? Вы же руководили целыми отделами.

— Не боюсь, — отчеканила я, натягивая на лицо самую милую из своих улыбок. — Я люблю вызовы. И готова начать с нуля.

«Конечно, не боюсь, деточка, — думала я. — Боюсь я того, что у меня через месяц нечем будет платить за эту конуру».

— Понимаю… — она снова уткнулась в моё резюме. — А почему вы ушли из цветочного бизнеса? Такое прекрасное, творческое место…

Я сглотнула комок, подкативший к горлу.

— Решила, что пора двигаться дальше. Хочется стабильности и карьерного роста.

Она понимающе кивнула, хотя ни черта она не понимала.

— Хорошо, мы вам обязательно перезвоним, — пропела она на прощание.

Конечно, никто не перезвонил.

Вторым был мужчина. Лет сорока пяти, с заплывшими глазками, в дорогом, но плохо сидящем костюме, который обтягивал пивное пузико. Он развалился в кресле, положив ногу на ногу, и с откровенным, сальным интересом рассматривал не моё резюме, а мои ноги.

— Марина, значит… — протянул он, маслянисто улыбаясь. — А почему такая эффектная женщина и без работы? Муж не обеспечивает?

— Я предпочитаю обеспечивать себя сама, — холодно ответила я, инстинктивно одёрнув юбку.

— Похвально, похвально… — он кивнул, не сводя с меня взгляда. — Работа у нас нервная. Сплошной мужской коллектив, знаете ли. Стрессоустойчивость на первом месте. Вы женщина видная, красивая… не боитесь излишнего внимания?

— Я боюсь только непрофессионализма, — отрезала я, чувствуя, как закипаю. — Мой опыт позволяет мне справляться с любыми стрессовыми ситуациями. И с любым коллективом.

— Хватка чувствуется, — хмыкнул он, откидываясь на спинку кресла. — Жаль, что хватка эта уже немолодая. Да и запросы у вас, наверное, ого-го. Ладно, мы подумаем.

Я вышла из его кабинета с диким желанием принять душ. Смыть с себя его липкий, сальный взгляд и вонь дешёвого парфюма.

Моя уверенность в себе, которую я так тщательно выстраивала все эти годы, таяла с каждым днём, как прошлогодний снег. На её место приходил липкий, животный страх. Страх перед будущим. Что я буду делать, когда закончатся Светини деньги? Пойду мыть полы? Злость на Олега, на весь этот несправедливый, жестокий мир, где сорокалетнюю женщину списывают со счетов, душила меня по ночам. Я засыпала и просыпалась с одним и тем же вопросом: «За что?»

Глава 7: Новая начальница

Офис «Строй-Гаранта» притаился не в сверкающем небоскрёбе из стали и стекла, а в приземистом, унылом бизнес-центре, похожем на гигантский аквариум. За его серыми стёклами, словно сонные рыбы, плавно перемещались офисные работники, давно забывшие, что такое солнечный свет. Едва я шагнула внутрь, как в нос ударил густой, удушливый запах дешёвого растворимого кофе и затхлой казёнщины. Этот аромат преследовал все бюджетные конторы, словно фамильное проклятие.

На ресепшене, за стойкой из ламинированного ДСП, восседала девица с таким плотным слоем тонального крема на лице, что казалось, она не на работу пришла, а готовится к выходу на сцену в театре кабуки. Её лицо было безупречной, неподвижной маской.

— Здравствуйте, я на собеседование к Тамаре Игоревне, — произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и уверенно, а не как писк нашкодившего котёнка.

Девушка оторвалась от созерцания своего маникюра, одарила меня ленивым, скользящим взглядом, от которого я разом почувствовала себя немодным пальто из секонд-хенда, и небрежно ткнула длинным ногтем с блёстками в сторону коридора.

— Третья дверь направо. Сядьте там и ждите.

Приёмная оказалась крошечной каморкой, но её обставили с такой отчаянной, кричащей претензией на роскошь, что мне захотелось рассмеяться в голос. Всё здесь было подделкой. Дешёвая мебель из прессованных опилок, покрытая плёнкой «под красное дерево», пластиковые плинтуса, выкрашенные «под золото», и апофеоз этого парада дурновкусия — огромная, мутная репродукция «Утра в сосновом лесу» в массивной, облезлой раме. От этого «богатства» веяло такой беспросветной тоской, что мой собственный жизненный крах на его фоне показался мне всего лишь мелкой неприятностью.

Ждать пришлось долго. Минут двадцать, а то и все тридцать. Это был старый, как мир, приём — показать соискателю его место у параши. Я сидела на жёстком стуле с прямой спиной, сложив руки на коленях, и тупо разглядывала носы своих туфель. Единственная приличная пара, которую я успела спасти из прошлой, сгоревшей дотла жизни. Наконец дверь кабинета со скрипом отворилась, и театральная маска секретаря кивнула мне: «Заходите».

Кабинет оказался логичным продолжением приёмной. Тот же удушающий стиль «цыганский барон на минималках». В центре комнаты громоздился стол размером с небольшой аэродром, за которым восседала хозяйка этого серпентария. Тамара Игоревна.

На вид ей можно было дать лет сорок пять, но она явно вкладывала титанические усилия, чтобы выглядеть на тридцать. Волосы, пережжённые блондом, были туго стянуты в пучок на затылке. Слишком яркий, боевой макияж и плотный вишнёвый костюм, который обтягивал её фигуру так, что, казалось, вот-вот лопнет по швам при любом неосторожном движении. На пальцах, запястьях и шее сверкало золото. Много золота. И что-то мне подсказывало, что оно такое же настоящее, как и плинтуса в коридоре.

— Присаживайтесь, — бросила она, не отрывая взгляда от каких-то бумаг. Этот жест должен был показать, насколько она занятой и важный человек.

Я молча села на стул для посетителей. Он стоял на таком почтительном расстоянии от её стола, что создавалось ощущение, будто я не на собеседование пришла, а на аудиенцию к английской королеве. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем она соизволила оторваться от бумаг и поднять на меня свои маленькие, цепкие глазки. Она небрежно подцепила со стола моё резюме двумя пальцами, словно боялась испачкаться о мою нищету, и начала лениво его листать.

— Так-так-так… — протянула она с ядовитой сладостью в голосе. — Марина Викторовна… Директор по развитию, руководитель крупного отдела… Надо же, какие у нас люди. Птица высокого полёта.

Она сделала эффектную паузу, явно наслаждаясь моментом, и впилась в меня своим буравящим взглядом.

— И что же такую важную особу к нам, на грешную землю, спустило? Муж выгнал?

Её вопрос был не просто бестактным. Он был точным, хирургически выверенным ударом скальпеля в самую свежую, кровоточащую рану. Она знала. Или догадывалась. И сейчас открыто наслаждалась моей болью. Я почувствовала, как горячая волна унижения и гнева бросилась мне в лицо, но тут же сжала кулаки под столом и взяла себя в руки. Спокойно, Марина. Дыши. Не дай этой гиене почуять твою кровь, иначе она вцепится в горло.

— Я сменила семейное положение, — ровным, почти механическим голосом ответила я. — И теперь ищу стабильную работу с гарантированным доходом.

— Ах, вон оно как… Стабильную… — протянула она, снова утыкаясь в моё резюме, будто там было написано что-то невероятно смешное. — Любопытно. А почему именно к нам? Вы, с вашим-то послужным списком, и вдруг на позицию рядового офис-менеджера. Не боитесь, что заскучаете, бумажки-то с места на место перекладывать?

«Боюсь я, милочка, совсем другого, — мысленно ответила я ей, выдавив из себя подобие вежливой улыбки. — Боюсь, что если я не найду работу до конца недели, то мне придётся продать последние туфли и питаться святым духом. А ты, со своим дешёвым золотом и трещащим по швам костюмом, явно не тот человек, которому стоит показывать свою слабость».

— Я не боюсь никакой работы, Тамара Игоревна, — сказала я вслух так спокойно, как только могла. — Я быстро учусь и готова начать с самой низкой ступени.

— Готова, значит… — она откинулась на спинку своего трона и смерила меня долгим, оценивающим взглядом с головы до пят, будто прикидывая, за сколько меня можно продать на рынке. — Выглядите вы, конечно, эффектно для своих лет. Ухоженная. Дорогая. Такие, как вы, у нас долго не задерживаются. Либо быстро находят себе папика побогаче и сваливают, либо не выдерживают нашего бешеного ритма.

«Бешеный ритм»? Это она про переливание из пустого в порожнее с девяти до шести? Я видела такие конторы. И таких начальниц, как она, тоже видела. Женщины, которые всю жизнь карабкались на свою маленькую карьерную вершину, расталкивая всех локтями, и теперь до смерти боятся, что кто-то — моложе, умнее, красивее — придёт и скинет их оттуда. Я для неё была как красная тряпка для быка. Угроза. Бывший топ-менеджер, который выглядит лучше, чем она, и говорит без ошибок. Она будет меня уничтожать. Медленно, методично, с садистским наслаждением.

Глава 8: Первый день в аду

Мой первый рабочий день в преисподней начался с гула. Не простого гула, а монотонного, въедливого, сверлящего мозг жужжания старого, как мир, принтера. Казалось, эта развалина вот-вот взорвётся, не выдержав натуги, и забрызгает всё вокруг тонером и ошмётками пластика. Мне, конечно же, выделили стол в самом тёмном и неуютном углу этого опенспейса, этого человеческого муравейника, погрязшего в бумажных горах и пропитанного запахом пыли, дешёвого кофе и застарелого отчаяния. Мой стол был самым крошечным, самым шатким и, разумеется, стоял впритык к этому монструозному печатающему агрегату. Не рабочее место, а ссылка. Тамара Игоревна, моя новая начальница, с самого утра не упустила случая продемонстрировать, кто тут хозяйка жизни, а кто — случайная пылинка на её безупречном костюме.

Коллектив, как я и ожидала, оказался сугубо женским. Дамы бальзаковского и постбальзаковского возраста, с потухшими, уставшими глазами и вечным выражением вселенской скорби на лицах, которую они тщетно пытались замаскировать слоями недорогой косметики. Когда Тамара представила меня, небрежно бросив через плечо: «Это Марина, наша новая девочка», на меня впилось с десяток пар любопытных и откровенно недружелюбных глаз. Они не просто смотрели. Они сканировали. Оценивали мою шёлковую блузку, мою укладку из салона, мою кожаную сумочку. Я прямо кожей чувствовала, как по затхлому воздуху офиса пополз змеиный шёпот: «Видали?», «Фифа какая…», «Надолго ли?».

Они демонстративно меня игнорировали. На мои робкие попытки поздороваться и улыбнуться отвечали в лучшем случае едва заметным кивком или вовсе делали вид, что не слышат. Они громко хихикали, обсуждая вчерашний сериал, свои болячки и непутёвых мужей, но стоило мне приблизиться к кулеру, как разговоры тут же смолкали. Я была чужой. Инородным телом в их устоявшемся болотце. Женщина из другого мира, слишком хорошо одетая, слишком ухоженная, слишком… живая. Они ненавидели меня уже за одно моё существование. За то, что я посмела принести в их серое царство отблеск другой жизни.

Тамара Игоревна не заставила себя долго ждать. Она явно изнывала от нетерпения устроить мне показательную порку. Повод нашёлся практически мгновенно. Мне поручили оформить какой-то элементарный акт, и я, по старой привычке из мира большого бизнеса, где правили логика и стандарты, сделала это по форме, принятой во всех приличных компаниях. Аккуратная шапка, чёткая структура, всё по делу. Это и стало моей роковой ошибкой.

— Марина! — её визгливый голос, словно скрежет вилки по тарелке, прорезал гул опенспейса. — Иди сюда! Немедленно!

Я подошла к её столу, внутренне сжимаясь. Она сидела, картинно откинувшись на спинку своего «трона», и держала мой документ двумя пальцами, с таким отвращением, будто это была дохлая крыса.

— Это что такое? — прошипела она, тыча в бумагу ногтем с хищным красным маникюром. Её глаза метали молнии. — Это что за самодеятельность? Кто тебя просил умничать, я спрашиваю?

— Тамара Игоревна, я оформила документ по стандартному образцу… — начала я спокойным, как мне казалось, голосом, но она меня перебила.

— У нас тут свои стандарты! — заорала она на весь отдел. Несколько сотрудниц испуганно вжали головы в плечи, но в их глазах плескалось злорадство. Театр одного актёра начался, и все заняли места в зрительном зале. — Ты что, самая умная здесь? Думаешь, раз ты там где-то была директором, то можешь здесь свои порядки устанавливать? Так я тебе открою секрет, милочка: бывших директоров не бывает! Бывают бывшие дуры, которые не смогли удержаться на своём месте! И которых подобрали из жалости! А теперь взяла эту свою макулатуру и переделала всё так, как тебе сказали! По нашему шаблону! И чтобы через пять минут лежало у меня на столе! Поняла?!

Я стояла, как оплёванная. Горячая волна стыда и унижения обожгла лицо, и я была уверена, что мои щёки пылают. Она не просто отчитала меня. Она сделала это публично, с садистским наслаждением, втаптывая меня в грязь на глазах у всего коллектива. Она показывала им, что я — никто. Пустое место. И что с этим пустым местом можно делать всё, что угодно. Во мне всё клокотало от ярости, руки сжались в кулаки, и я с трудом удержалась, чтобы не высказать ей всё, что думаю о ней и её «стандартах». Но я понимала: сейчас это будет концом. Моим концом.

Сжав зубы так, что заскрипели желваки, я молча взяла бумагу и пошла на своё место у гудящего принтера. Спина была идеально прямой, подбородок гордо вздёрнут. Я чувствовала на себе десятки злорадных, торжествующих взглядов. Они получили то, чего хотели. Хлеба и зрелищ.

Единственный, кто не глазел на меня, был Семён Петрович. Тихий, почти невидимый мужчина лет пятидесяти, с добрыми, грустными глазами и внушительной лысиной, которую он тщетно пытался прикрыть тремя жиденькими волосинками, зачёсанными сбоку. Его рабочее место было похоже на оазис в этой бумажной пустыне — всё утопало в горшках с цветами. Фикусы, герань, какие-то колючие кактусы — казалось, он притащил сюда половину ботанического сада. Он сидел, уткнувшись в свой монитор, и делал вид, что ничего не происходит.

В обеденный перерыв, когда серпентарий разбрёлся по своим делам — кто в столовую, кто по магазинам, — он несмело подошёл ко мне. Он двигался как-то бочком, озираясь по сторонам, будто боялся, что его застукают за общением с «врагом народа».

— Вы… это… не принимайте близко к сердцу, — прошептал он, нервно теребя в руках маленькую лейку. — Тамара Игоревна, она у нас дама с характером. Настроение, видать, с утра не задалось.

— Спасибо, — тихо ответила я, искренне удивлённая этим неожиданным проявлением сочувствия.

— Вы с ней поосторожнее, — продолжал он шёпотом, опасливо косясь на пустой кабинет начальницы. — Она крикунья, но отходчивая. Главное — лишний раз не спорить. Кивнули, согласились, а потом сделали по-своему, если уверены, что так правильно. Она покричит и забудет. А цветы у вас красивые на столе. Фиалка, да? Она свет любит, но не прямой. От принтера ей жарко будет. Поставьте её лучше вот сюда, на шкаф. Ей там комфортнее будет.

Глава 9: Лекарство по имени «Месть»

Это было не просто увольнение. Это была публичная порка, которую устроили для всеобщего обозрения. Тамара Игоревна, наша начальница с вечно поджатыми губами и стальным пучком на затылке, специально дождалась, когда весь наш муравейник, именуемый опенспейсом, будет в сборе. Она нашла ошибку. В длиннющем, никому не интересном отчёте, который я готовила три дня, была одна-единственная опечатка. Случайная, глупая, обидная. И вот из-за этого пустяка начался армагеддон.

Она не просто кричала. Она цедила слова, как яд, наслаждаясь тем, как я бледнею, а потом краснею пятнами. Я чувствовала на себе взгляды коллег: кто-то отводил глаза, делая вид, что ужасно занят, кто-то откровенно злорадствовал.

— Даже с такой элементарной работой справиться не в состоянии! — её голос звенел, разрезая тишину офиса, в которой замер даже гул компьютеров. — Курица безмозглая, а ещё в директора метила! Гнать таких надо поганой метлой, а не зарплату платить!

Она говорила и говорила, а я стояла, как вкопанная, и ощущала, как внутри меня что-то обрывается. Когда поток оскорблений наконец иссяк, я не пошла, как побитая собака, на своё место у вечно жужжащего принтера. Я молча, стараясь, чтобы не дрожали руки, подняла с пола свою сумочку, накинула на плечи пальто и, не глядя ни на кого, пошла к выходу. Я вышла из этого аквариума, полного ядовитых пираний, и не обернулась.

На улице меня встретил мелкий, холодный дождь. Он тут же вцепился в волосы и лицо ледяными иголками, словно хотел потушить огонь, который разгорался у меня в груди. Я шла, сама не зная куда, просто переставляя ноги. В ушах всё ещё звенел голос Тамары, а перед глазами стояло лицо Олега — того самого, ради которого я и оставалась в этом гадюшнике, — с выражением трусливого безразличия. Ноги сами вынесли меня к тусклой неоновой вывеске: «БАР „ПОСЛЕДНИЙ ШАНС“». Какая ирония. Кажется, это именно то, что мне сейчас нужно.

Внутри было темно, пахло чем-то кислым, наверно, пролитым пивом, табачным дымом и застарелой тоской. За стойкой откровенно скучал усатый бармен в несвежей жилетке. Я тяжело опустилась на высокий, шаткий стул, бросила на липкую стойку мокрую сумку.

— Виски. Двойной, — голос был не мой, какой-то чужой и хриплый.

Бармен молча кивнул, плеснул в гранёный стакан янтарную жидкость. Я схватила стакан и залпом, как воду в жару, выпила половину. Горло обожгло огнём, и на глаза навернулись злые, колючие слёзы. Но я не заплакала. Я просто сидела и смотрела в одну точку, позволяя этому огню сжигать изнутри остатки моего унижения.

— Ещё, — я решительно пододвинула пустеющий стакан.

Стакан за стаканом. Мир вокруг поплыл, потерял свои уродливые, резкие очертания. Гудение в голове стало тише. Боль никуда не делась, но покрылась толстым слоем ваты. Я хотела напиться так, чтобы отключиться, чтобы утром не помнить ничего — ни визга Тамары, ни лица Олега, ни своего отражения в зеркале, где на меня смотрела сорокалетняя неудачница с потухшим взглядом.

— Такой красивой девушке нельзя пить в одиночестве.

Голос раздался совсем рядом. Низкий, с бархатными нотками и лёгкой, едва заметной насмешкой. Я медленно, как в замедленной съёмке, повернула тяжёлую голову. Рядом сидел молодой парень. Слишком молодой. Лет тридцать, не больше. Весь такой ухоженный, будто только что сошёл со страницы модного журнала: идеальная стрижка, дорогая рубашка, на запястье часы, которые стоили, как три мои зарплаты. Он смотрел на меня с ленивым интересом хищника, который разглядывает раненую птичку.

— Отвали, — процедила я, с трудом ворочая языком, и отвернулась.

— Ого, какие мы сегодня строгие, — он усмехнулся, ничуть не обидевшись. Он сделал знак бармену. — Ещё один виски для дамы. За мой счёт.

— Я сама за себя плачу, — холодно отрезала я, не поворачиваясь.

— Даже не сомневаюсь. Сильные женщины — моя слабость, — он подвинулся ближе, и я почувствовала запах его дорогого парфюма. Он пах уверенностью, деньгами и той породой молодых самцов, которые привыкли всегда получать то, чего хотят. — Тяжёлый день?

Я промолчала, делая ещё один большой глоток. Алкоголь уже вовсю хозяйничал в моей голове. Злость, отчаяние и обида смешались в какой-то дикий, безумный коктейль.

— Меня зовут Антон, — не унимался он. — А вас, прекрасная незнакомка?

Я резко развернулась к нему. Мой взгляд, должно быть, был мутным и тяжёлым. Я смотрела на его гладкое, самодовольное лицо, на идеальные белые зубы, на снисходительную улыбку. Он был полной противоположностью всем мужчинам, которых я знала. Он был из того мира, откуда меня сегодня с позором вышвырнули. Из мира дорогих часов, лёгких побед и красивой жизни. Он смотрел на меня как на очередной трофей, который можно легко заполучить, просто проявив немного настойчивости.

И в этот момент в моём пьяном, затуманенном мозгу что-то щёлкнуло. Мелькнула дикая, острая мысль. Месть. Но не Олегу, который уже наверняка спит и видит десятый сон, и не Тамаре, которая сейчас празднует победу. Нет. Это будет месть всему этому миру, который решил, что я — отработанный материал. Я докажу. Не ему. Не им. Себе. Я докажу себе, что я ещё женщина. Что меня ещё могут хотеть. Что я тоже могу быть хищницей, а не безропотной жертвой.

Я смотрела ему прямо в глаза, и он, кажется, даже немного растерялся от такой перемены в моём взгляде. Из ледяного и усталого он превратился в такой же хищный, как у него. Я медленно, с вызовом, осушила свой стакан до дна. И со стуком поставила его на стойку. Громко.

— У тебя или у меня? — мой голос прозвучал незнакомо, с хрипотцой.

Антон на секунду замер. Его отработанная схема соблазнения дала сбой. Он ждал игры, кокетства, уговоров. А получил прямой удар в лоб. Но он быстро оправился. На его лице расплылась довольная, торжествующая улыбка. Он получил то, чего хотел. Даже проще, чем ожидал.

— Конечно, у меня, — сказал он, вынимая из кармана ключи от машины с брелоком известной марки. — Моя берлога намного комфортнее.

Глава 10: Начальник-самодур

Утро встретило меня не похмельем, а звенящей пустотой и холодной, как сталь, решимостью. Вчерашний алкоголь и унизительная ночь со случайным любовником не сломали меня, а, наоборот, сожгли дотла все остатки жалости к себе. Я вошла в офис ровно в девять ноль-ноль, с идеальной укладкой, безупречным макияжем и таким ледяным спокойствием на лице, что, казалось, я провела ночь не в чужой постели, а в спа-салоне.

Весь наш женский батальон уставился на меня с плохо скрываемым любопытством. Они ждали увидеть заплаканную, раздавленную жертву, которая приползёт просить прощения. А увидели королеву. Холодную, отстранённую, непроницаемую. В их глазах промелькнуло разочарование. Такого шоу они не ожидали.

Не успела я даже включить компьютер, как из своего стеклянного аквариума выплыла Тамара Игоревна. На её лице была нарисована такая фальшивая забота, что меня едва не стошнило.

— Мариночка, голубушка, заходи! — пропела она так сладко, что впору было ждать укуса. — Хочу тебя представить твоему непосредственному руководителю. Вы вчера так и не познакомились толком.

Я молча проследовала за ней в кабинет, чувствуя на спине десятки любопытных взглядов. За столом, пристроенным в углу кабинета Тамары, сидел мужчина. Лет пятидесяти, в помятом, несвежем костюме, с засаленными волосами и вечно бегающими глазками, которые никак не могли сфокусироваться на одной точке. Он вскочил, едва мы вошли, и заискивающе улыбнулся, обнажив неровные, жёлтые зубы.

— Знакомьтесь, — торжественно объявила Тамара, — это Марина, наш новый специалист. А это Николай Борисович, начальник вашего отдела. Теперь, Мариночка, по всем вопросам — к нему. Он введёт тебя в курс дела.

Николай Борисович протянул мне руку. Ладонь у него была влажной и холодной, как у лягушки. Я едва коснулась его пальцев, стараясь скрыть брезгливость.

— Очень приятно, — пролепетал он, не сводя восторженного взгляда с Тамары. — Будем работать, Тамара Игоревна! Всё сделаем в лучшем виде!

— Я не сомневаюсь, Коленька, — она покровительственно похлопала его по плечу и повернулась ко мне. В её глазах плясали злорадные черти. — Ну, я вас оставлю. Вводите нового сотрудника в курс дела. А у меня совещание.

Она вышла, картинно покачивая бёдрами, и плотно прикрыла дверь. Но я краем глаза заметила, что она не ушла, а осталась стоять за стеклянной перегородкой, скрестив руки на груди. Спектакль продолжался, и она заняла лучшее место в зрительном зале.

Как только дверь закрылась, Николай Борисович преобразился. Вся его заискивающая суетливость испарилась. Он развалился в кресле, напустил на себя важный, начальственный вид и смерил меня взглядом с головы до ног.

— Так, значит, Марина, — протянул он, намеренно не добавляя отчества. — Резюме я твоё читал. Впечатляет. Даже слишком. Посмотрим, чего ты на деле стоишь.

Он поднялся и подошёл к огромному шкафу, который занимал всю стену. Скрипнув дверцами, он явил моему взору горы, целые эвересты пыльных папок-скоросшивателей.

— Вот, — он обвёл это бумажное царство неопределённым жестом. — Твоя первоочередная задача. Это наш архив. За последние десять лет. Всё в полном беспорядке. Нужно всё это разобрать, систематизировать, составить опись. В общем, навести порядок.

Я молча смотрела на эти завалы. Там была работа не на одну неделю, а то и на месяц.

— Срок — три дня, — добавил он, явно наслаждаясь моей, как он думал, оторопью. — К пятнице жду от тебя полный отчёт. И ещё одно.

Он вернулся за свой стол, порылся в бумагах и протянул мне какой-то замусоленный листок.

— Вот. Это наброски. Мне нужен детальный аналитический отчёт по оптимизации логистических процессов в документообороте. Чтобы всё чётко, с графиками, с диаграммами. Чтобы я мог на совете директоров выступить и показать, как мы тут работаем, повышаем эффективность. Поняла задачу?

Он смотрел на меня в упор, ожидая моей реакции. Он ждал, что я начну спорить, возмущаться, говорить, что это невозможно. Ждал слёз, истерики, мольбы. Я видела, как за стеклом Тамара Игоревна буквально прилипла к перегородке, её губы скривились в предвкушающей улыбке. Они оба ждали моего провала. Это было не просто задание. Это был приговор. Заведомо невыполнимая, унизительная работа, цель которой была одна — заставить меня сломаться и уйти по собственному желанию.

Я молчала, глядя ему прямо в его бегающие глазки. В них плескалась неуверенность и жажда самоутвердиться за мой счёт. Он был таким жалким в своей маленькой власти.

— Марина, ты меня слышишь? — нетерпеливо спросил он, не дождавшись ответа. — Задача ясна?

Я медленно перевела взгляд с его жалкого лица на горы пыльных папок, потом снова на него. И холодно, спокойно улыбнулась. Моя улыбка, кажется, сбила его с толку.

Я шагнула к шкафу, взяла верхнюю, самую пыльную стопку папок. Пыль тут же осела на рукава моей белоснежной блузки. Ничего, отстираю.

— Будет сделано, Николай Борисович, — мой голос прозвучал ровно и буднично, будто он попросил меня принести ему чашку кофе.

Я развернулась и пошла к своему столу. Я не выказала ни капли возмущения, ни тени страха или отчаяния. Но внутри у меня всё кипело ледяной яростью. Я всё поняла. Это была проверка на прочность. Открытое объявление войны. Они решили, что нашли слабое звено, и теперь будут бить по нему со всей силы, пока оно не сломается.

Но они ошиблись. Они разбудили во мне такую стерву, о существовании которой я и сама не подозревала.

Что ж, раз вы хотите войны, вы её получите. Только играть мы будем по моим правилам.Утро встретило меня не головной болью, а какой-то оглушающей пустотой в груди. Вчерашний коньяк, выпитый в компании лучшей подруги, смыл остатки слёз и жалости к себе, оставив после себя только холодную, злую решимость. Я перешагнула порог офиса ровно в девять ноль-ноль. Белоснежная блузка, идеально сидящая юбка-карандаш, укладка волосок к волоску и тонкий слой макияжа, скрывающий следы бессонной ночи. Моё лицо было похоже на дорогую фарфоровую маску, и эта маска была моей единственной бронёй.