Столкновение

Катанга

1

Джон Хиндли служил в офицерах при одном штабе Терра-​Империум. Карьера шла ровно и удачно: из академии в рестораны, из ресторанов в закрытые клубы, всюду связи, всюду знакомства. В День перерождения, случающийся раз в пятьдесят лет, парень не ожидал подвоха. «Это меня не касается, - думал он, выходя из душа. - Можно не волноваться. Сейчас рисуются большие перспективы, просто жуть! Кстати, где моя Кэрри?»

Каково же было изумление Джона, когда отовсюду, из всех устройств, из смартлинз и через нейролинк ему громогласно сообщили, что он избран быть перерожденным.

Никакого промедления. Никаких долгих сборов. Никакого права на апелляцию. Утреннее сообщение подтверждается вступительным церемониалом, чрезмерно громким и публичным. Погоны срываются, звание отбирается, накопленные коврижки уходят к молоденькой Кэрри, жене, поцеловавшей его в румяную щёчку перед отлётом. Прощаться с парнем пришла только она, все остальные многочисленные друзья, приятели, коллеги то ли от страха, то ли от радости, что лотерея с красной картой неудачи их не затронула, предпочли заняться своими привычными делами.

Всё, что у тебя остается после Дня преображения, лишь прежнее имя. Впрочем, никто не запрещает отречься и от него.

Торжественная церемония, когда избранных с улыбками и признательностью изгоняли из общества ради великой миссии - удалиться из старого мира и создать новый, - состоялась в зимнюю ночь, под крупный снегопад и неоновый огонь фонарей. Ветер колюч, жег уши и лицо, но собравшимся не давали ни одного шанса на отказ.

На транспортном корабле «Смиренная Ева» Джону, молодому и уже обиженному судьбой, поведали про будущую службу.

- В рассечённые на двадцать лет? Меня, кадрового офицера, да заставить грязь месить руками?! - возмущался Джон.

- Да ну? Что ты говоришь, ай-яй. Ну так не голыми руками же. А хочется, чтоб разобрали на запчасти? Знаешь, у контрабандистов на Дальнем круге в большом почете космические корабли с естественным человеческим мозгом… - Надзиратель выписал ему жетон и махнул рукой на прощание. - Не зли Терра-​Империум, парнишка! Отныне мы твоя Семья!

Рассечёнными называли людей, чье сознание использовалось для управления нескольких десятков, а то и сотен машин. Любой вам скажет, что это страшная работа, годящаяся разве что для пропащих: «Ты не живешь, а проживаешь в теле машин». Фантасты в прошлом мечтали о разумных роботах, свободно разгуливающих по улицам и занимающихся изнурительным и грязным трудом. В Терра-​Империум безопасности ради предпочли не давать свободы никому, в том числе искусственному разуму. Так и появились рассечённые, изумительный паллиатив заместо разумного робота-​трудяги.

Пролетарии в новом тысячелетии ныне продают не труд, а сознание. Валюта ценнее золота и платины - единица времени.

Никто из здравомыслящих на превращение, пусть и временное, в овоща добровольно не подписывался. К тому же поползли слухи, что от рассечения мозги со временем в кисель свариваются. Однако потребности Близкого Круга росли, да и Основной Круг, в котором располагалась первая сотня устойчивых колоний-​миллионников, подгонял, превращался в обремененное и прожорливое дитя, требующее всего и вся.

Пока «Смиренная Ева» двигалась, подобно выстрелянному рогаткой семени жизни, на немыслимой скорости вдоль заселенных звездных систем, главное задание несколько раз переопределяли из-за весьма динамичных геополитических амбиций столицы. Конечным пунктом оказалась планета Катáнга из Дальнего круга: топкая, болотистая, с полусумраком и редкой фауной, но с приличным химическим составом атмосферы и чистой биографией - отсутствием катаклизмов.

Выйдя из корабля, Джон увидел перед собой синюшный край с карликовыми деревьями и мелким кустарником, водянистой землей, хлюпающей под подошвой, и тихо пролетающими мантами, могучими и издающие могучий утробный звук. Кто-​то вдали, у самых гор, ухал и охал, стелился туман.

- Необычно дышится, - сказал Отец, положив руку на плечо Джона. Хотя его голос звучал волнительно, по всему телу, однако, прошло тепло успокоения, послышались в разуме нотки энтузиазма.

- Слишком много сини, - ответил Джон. - Тут определенно есть чем заняться.

Грузовой отсек оторвался от «Смиренной Евы», оставив припасы и оборудование для зачина; сам корабль поднялся в небо и сбежал за облака. Триста колонистов, один Надзиратель со старшим помощником по фамилии Гаррисон, и Отец, человек, обязанный сопровождать любую Семью, высланную в День преображения покорять новый мир.

Надзиратель, мужчина, обменявший пятый десяток, с усами и хитроватым прищуром, объявил, что колонистам необходимо возвести колонию, столь необходимую для блага и в честь Терра-​Империум в этом звёздном секторе. С построенной колонией, сказала командующая голова, придет и долгожданная свобода:

- Благодарностью станет генетический ключ свободного поселенца. Туда-​сюда, двадцать лет пройдет, и вы вольные птицы.

Уже вечером, разойдясь в только что напечатанные казармы, чистые, белые, пахнущие пластиком и ярко освещенные, Джон заметил удивительную несуразицу. Он молчал, продолжая испытывать то тяжелое чувство надрыва, как после катастрофы; избегая возможной социальной неуклюжести, парень ходил понурым наблюдателем. Но кто-​том рядом нет-​нет да прыскал в кулак, наблюдая собственными глазами величие, имеющееся на богом забытой Катанге. Из небольшой компании, играющей в карты, послышалось простодушное «Я не понял, а где же бабы?»

2

- В самом деле, намудрили. Женщины будут! Мне обещали, - заверил Надзиратель, пряча лысину в военной фуражке. Лысина сильно лоснилась и подгорала даже от бледно-​голубого солнца Катанги. Собравшиеся у его дома, двухэтажной постройки с флигелем и мелким зубчатым забором, недоуменно иронизировали про будущее Семьи без женщин. - А теперь за работу, недоумки, а то отожрались в полёте на казенных харчах. Ишь ты, лоботрясы объявились!

Сдобный голубь

I

Тесто поднялось и вылезло из кадки. Милица, едва зайдя на кухню, крикнула:

- Убежало, держи!

Два мальчика на побегушках, Лука и Марко, подняли крышку и принялись детскими кулачками бить тесто. Они нанялись летом к Милице, приторговывавшей на старости лет сдобой на летних улицах.

Под вечер, весь пламенный в оранжевых лучах, променад балканского городка заливает рекой многоликих и раскрасневших от солнца туристов, громко шумящих на своих языках. Где-​​нибудь на одной из темно-​​зелёных скамеек, либо у отбойника, желательно под деревом, и будет стоять пожилая торговка с корзиной.

Милица достала широкий нож-​​резак: аккуратно, но уверенно подрезая тесто, она сложила множество кусков на столе. Раскаткой занимался Лука, а Марко следил за печью. Вытащив горячее полотно с испекшимися булочками, женщина посыпала сахарной пудрой, корицей, либо густо смазывала шоколадным маслом.

- Баба Милица, оставь на чай! – попросили Лука и Марко, протянув свои тарелки. Женщина, обложив корзину пекарской бумагой, складывала сдобу вкруговую и причитала, что трат на ребятню слишком много, что-​​де чистой прибыли совсем мало, что скоро торговое дело закроет и займется только садом да разведением бесхлопотных цветов. Дети убежали с выпрошенными булками на двор, Милица ушла, закрыв дверь на ключ.

- Приходите завтра, сегодня весь день буду торговать.

- Да вашу сдобу за час раскупят! - подлизались мальчишки. У Луки половина лица уже была в шоколаде. У его ног вертелись голуби, приноровившись назойливо следить за человечьей трапезой.

Асфальтовая дорога под небольшим наклоном плавилась. Милица неспешно шла, употев дважды, пока не добралась на приглянувшуюся скамейку у цветущего каллистемона. Корзина, как магическая лампа, едва раскрывшись тут же выпустила на волю джиннов: ароматы домашней кухни, сладкой корицы и свежевыпеченного мучного окутывали разум прохожих, от чего у многих из них засосало под ложечкой.

II

На устах местных не сходило слово аномалия. Аномальная жара. Аномальное тепло. Аномальная температура. Аномальный зной.

В тот день, липкий и одуряющий, духота грозила смерью, поэтому община предпочла пораньше открыть и побыстрее закрыть муниципальные учреждения. В больнице святого Карагеоргия тяжелобольных обмахивали и опаивали, вентиляторы бесполезно крутились, а по коридорам торопливо расхаживали медсестры. Главный врач предусмотрел, что от выздоравливающих, здоровых с нездоровой мнительностью и прочих с несерьезными болезнями следует избавиться, и поскорее, на случай, если придётся принимать пациентов с солнечным ударом, места может не хватить. Решение коснулось так же палату с душевнобольными: оттуда выпустили нескольких беззлобных и не буйствующих, отобрали кровати и прочую мебель и пару комнат записали в резерв.

Женщина, оробевшая и в простом мешковатом платье, стояла у порога больницы и что-​​то шептала в небо. Солнце, не прикрытое облаками, палило в лицо чудаковатой, она щурилась, закрывала лицо рукой.

- Ты свободна, - сказал ей главврач. - Будешь посещать нас по утрам. Пока не спадет жара, а там посмотрим. Ива, возможно, пришла пора тебя выписать.

III

Ближе к семи, когда корзина наполовину опустела, к Милице подошло знакомое лцицо. Её смутило, что в отличие от говорливых туристов, молотящих языком без остановки, этот человек только шевелил губами. Солнце слепило Милицу, она спустила со лба очки и удивленно спросила:

- Ива? Ты что тут делаешь?

- Здравствуй. Спасибо, что узнала.

Повисло секундное молчание.

- Я думала, ты не узнаешь, - продолжила Ива.

- Тебе разве не следует быть на лечении? – Милица настороженно разглядывала собеседницу.

- Доктор Вукович сказал, что сейчас мне намного лучше. Он велел идти домой и приходить на утреннюю поверку. Я отправилась на автобусе, постучалась в свою квартиру, но там никого нет. И ключа под ковриком тоже. Доктор Вукович советовал почаще дышать свежим воздухом и делать пешие прогулки…

Милица молчала.

- …В палате серо и душно, там солнца нет. Людям в больнице жизни не сыскать. Только богу душу отдают.

- Ты, наверное, голодна? – спохватилась Милица. Она взглянула на корзину. Достав платок, завернула в него три простых булки, осторожно сунула кулёк Иве в руку.

- Я позвоню Луке. Мальчик отведёт до дома. Твоей родне позвоню, сейчас всё устроим.

Лука под руку увел женщину. Милица обеспокоенно смотрела им вслед. Сколько лет её не было в моей жизни, спросила она себя. С тех пор, как в дом передали новость, что Петар, первый и единственный муж Ивы, пропал в боях где-​​то под Игманом, разум женщины помутился. Мир погас, почернел и посерел в её глазах. Всюду ей виделись знаки свыше. Отца Андрея, местного священника, она слушала, сопротивляясь, но держала себя в руках. Так продолжалось несколько месяцев, пока настоятель внезапно не умер, и тогда Ива, по словам знакомых, «совсем зачудила».

Доктор Вукович поставил ей диагноз, и поседевшая Ива отправилась в небытие.

Никто не посещал Иву в больнице, кроме Милицы. Их дружба в прошлые годы была сердечной по-​​деревенски. Но Ива после института вышла замуж, стала учительницей, заимела авторитет в общине. Милице, заждавшейся «того самого настоящего», провалившись на последнем университетском экзамене, было суждено пить чай в одиночестве.

В городке на десять тысяч человек слухи отражались, как эхо в пропасти. Милица смотрела, как Иву покрыло одержимостью. Не в силах противостоять незнанию и собственной глупости, смущенная слухами о заразности недуга, а также надеясь, что Петар всё-​​таки вернется, она оборвала все встречи.

Знакомым было сказано, что Ива тронулась умом безнадежно. Ложь оказалась страшной, и в неё охотно поверили.

Как же теперь быть, вопрошала вслух Милица, разглядывая уходящую фигуру Ивы.

IV

Милица торговала на скамейке. С утра её настроение не заладилось, торговля шла с неохотой, руки отдавали сдобу не от чистого сердца, как раньше. Местные, сидя за столиком кафе, за крепким черным судачили новость о пересохшей горной речке, что жара расстроила планы заработать на туристах, поэтому сезон придется закрыть позднее, чем это делалось в прежние годы.

Стажер

Верижников вскипал от ярости - на планерке начальник Маклаков приказал ему выполнить «мокруху». Так на рабочем жаргоне называли самую мерзкую и впридачу опасную задачу по удалению литературного шлака.

Будучи стажером, он попал на спецлиткомбинат имени Максима Сладкого. И сейчас Верижников мечтает лишь обо одном: «Чтоб всё тут сгорело синим пламенем!»

- Ты не пререкайся. Я твой начальник, а ты всего лишь стажер. Задача непростая, но выполнишь.

Коллектив укоряюще смотрел на Верижникова. Фома Каляка, человек с лицом, уродливым из-за крайне бугристого носа, испытующе улыбался, ожидая развязки. Нужин, литработник третьей, то есть высшей категории, скрестив руки крякал в один такт Маклакова. И Кержак, литработник первой категории, проработавший двадцать или тридцать лет в этом цеху, наклонился к уху стажера и спросил: «Ну, чего бухтишь? Зачем раскачиваешь лодку?»

Но Верижников стоял на своем. Понимая, что сейчас его хотят развести, что его прежний и весьма патриотический альтруизм был изгажен сапогом лицемерия, он наконец встал в позу и принялся отстаивать свою правоту.

Всё началось полгода тому назад. В литературный институт позвонили, и женский голос взволнованно потребовал срочную замену: «Пришлите на выручку кого-​​нибудь заместо выбывшего работника. Понимаете, мы за ним железно забронировали под сектор мистицизации культмасспродукта, а его перевели в оперативную группу магического реализма», - с досадой говорили по телефону. Вскорости подобрали старшекурсника Верижникова, считавшегося «золотой серединой»: не чурается работы, исполнителен, даже книги какие-​​то читал. Сверху - присыпка харизмой и добродушия.

Поначалу всё шло прекрасно. Маклаков и Дурноглядов, главный литературный инженер цеха обогащения, по совместительству правая рука начальника цеха, души в нем не чаяли. Положительно к нему отнеслась сменная бригада из литработников, куда приписали стажера: Каляка, Нужин и Кержак уже предвкушали, как избавятся от чернухи, спихнут её на новенького. Добрый Верижников, верный стажер и честный человек, делал всё как надо.

А потом, то ли под тяжестью глупостей, то ли от натяжения внутренних струн, человек стал меняться. Представьте себе эту перемену - Верижников, изучивший весь процесс «литературного производства» в каждом цехе, принялся делать правки и вставлять замечания на планерке. От чернухи, как от бестолковой и ненужной работы, он отворачивался как от падающего со скалы валуна. Исполнительность превратилась в несогласие. Теория в его голове, красивая и чистая в своем толковании, на практике не стыковалась ни разу с гнетущей действительностью.

Литработники не соглашались с предложениями стажера, в какой-​​то момент новаторские идеи, ссыпавшиеся от молодого, стали напоминать старожилам раздражительный зуд в темечке; вокруг Верижникова возникла невидимая, но непробиваемая стена.

Стажер тоже не понимал, как он умудрился испортить отношения с литературным пролетариатом, поскольку считал себя своим. «Я предлагаю не крамолу и не популизм. Видно же, что делают всё спустя рукава, отсюда много шлама и суррогата». Стажер часто задерживался после смены, обходил цеха, склады, проверял механизмы, фиксировал в уме увиденное. Дошло до того, что однажды со сторожевой вышки ему крикнули «Стой! Кто идет?» и ослепили белым лучом прожектора. Мгновенно слетелся рой красных и шипящих дронов, приготовившиеся закидать несчастного усыпляющими дротиками.

С того случая Верижникову запретили находиться на фабрике сверх положенного времени.

- Скажите, что мы сейчас делаем? - спросил он у Дурноглядова на третьем месяце стажерства. - Я читаю карту производства: русской классики тридцать процентов, философии пять процентов, эмульсии тридцать процентов, экстракт гордости двадцать процентов и истории тридцать один процент.

- И что?

- Но даже цифры не сходятся!

Дурноглядов поморщился.

- Издержки неизбежны. Вы переживаете из-за поставок, что ли? Не волнуйтесь, коллега, государство позаботилось обо всём.

- Можно работать и лучше. Для чего бардак?

Дурноглядов посмотрел на машину, в которой дробили литературную руду. Книги кромсали, обрывки шли по поточной ленте в пресс, оттуда пеллеты сбрасывались в вагонетку и шли по тоннелю в следующий цех.

- Вы, новички, все считаете себя гениями.

- Что? - удивился Верижников.

- Но вы не работали так долго, как мы, - продолжил главный литературный инженер. Гром от дробилки прекратился. Кто-​​то сверху крикнул «Не поставили исторические!». Дурноглядов ахнул, махнул рукой, вперил свои грустные глаза в стажера. - А я тут сорок лет, и ничего. Видите, здешние порядки установились давно, они действуют…

- И они неэффективны, - заметил Верижников.

- И что? Главное - результат. Вам разве в спецлитинституте об этом не говорили? С какой кафедры выпускаетесь?

- С кафедры мистизации нарративов.

- Ну вот. Мистизация - это не про правдивость. Это про результативность от воздействия колеблющихся социальных масс. В таком случае неважно, что проглотит читатель, ураганный боевик или любовный роман, намного важнее литературная формула, которую мы внедрим в его сознание.

Помолчали.

- А вы пробовали хоть раз? - спросил Дурноглядов, поглядев искоса на стажера. Верижников ответил, что нет.

- Почему? Если останетесь с нами, попробовать бы не помешало. За жидкой литературой будущее, знаете ли, - не став слушать ответ стажера, инженер цеха не спеша отправился к выходу.

Верижников соврал.

В детстве ему подарили дрон, простейший коптер без всяких девайсов, со строгим правилом не использовать на улице. На природу Верижниковы ездили редко - пришлось играться дома. Одним днем он исследовал все верхние поверхности шкафов, и наткнулся на стеклянную ампулу. Застрявшая в щелке, вся запылившаяся, её было сложно найти на ощупь. Вооружившись стремянкой, чтобы достать её, юный Верижников подцепил ногтем стекляшку, пальцами схватился за узкую часть и вытащил стекляшку на свет.