Стражи восемнадцати районов. Том 1

1. Очень странный сосед. Арка туманной ночи

Следовало сразу сообразить, что от него будут сплошные неприятности – от этого слишком смазливого петербуржца с блестящим именем Феликс, моего нового соседа по квартире.

Моего первого соседа, если быть точным.

– Ты с ума сошел? – вытаращилась на меня сестра, когда я объявил, что переезжаю в северную столицу. – Делить кухню и ванную с каким-то незнакомцем… С твоей брезгливостью это просто ужасная идея.

– Зато я буду жить на набережной канала Грибоедова, – уперся я. – Прямо возле Львиного моста. Пять минут пешком до Невского проспекта… Красота. К тому же, я арендую не просто комнату, а половину этажа: мне достанется целых шестьдесят метров!

– Да хоть сто пятьдесят. Женя, клянусь, ты взвоешь уже через неделю.

Она была не права: я взвыл через пять минут.

Внешность открывшего мне дверь парня буквально ослепила меня. Волнистые волосы пшеничного цвета. Насыщенно-синие глаза, золотая сережка в левом ухе, странное украшение на шее – что-то вроде ошейника, – белая толстовка оверсайз и голубые джинсы. Он весь был чересчур светленький, свеженький, как с иголочки, а вот пах совершенно противоположно – тяжелым духом ладана, свечным воском и старыми книгами.

Он широко улыбался, но, увидев меня, на долю секунды замер, и улыбка дрогнула, будто он увидел не меня, а призрак из прошлого. Впрочем, наваждение тут же схлынуло, и его лицо снова стало ослепительно-дружелюбным.

– Привет, – просиял он. – Ты Женя, да? Я Феликс Рыбкин, приятно познакомиться. Погуляй еще минут десять, пожалуйста, я потом тебя пущу. Спасибо.

И, не успел я хоть что-то ответить, как он с грохотом захлопнул дверь прямо перед моим носом. Я ошарашенно моргнул. Потом обиделся. И это нас, москвичей, считают самоуверенными и невоспитанными?

– Эй! Открой!

Чувствуя несправедливость и потому начиная закипать от гнева, я несколько раз подряд нажал на кнопку звонка. Когда отзвучала последняя птичья трель, я нахмурился: с той стороны вдруг раздался звериный рёв, будто внутри бесновался крупный хищник, потом – что-то вроде взрыва, отдаленный звон…

И вот дверь опять открылась.

– Всё, можешь заходить. Добро пожаловать!

– Что это были за звуки?

– Рабочий созвон, – он развел руками. – С включенными камерами: представляешь, какой кошмар? Естественно, все недовольны. Прости за такое начало. На самом деле, я тебе очень рад.

И он, пригласив меня внутрь, устроил мне экскурсию.

Квартира была замечательная. Со вкусом обставленная и просторная, она состояла из пяти комнат. Гостиная, объединенная с прихожей, казалась такой огромной, что в ней можно было бы играть в футбол, не дели ее пополам диван, поставленный напротив киноэкрана. Сейчас на него проецировалось умиротворяющее видео безлюдного пляжа с набегающими бирюзовыми волнами. Мои вещи в коробках уже доставили, и теперь они стояли в центре моей спальни, где внимание привлекал полукруглый эркер. Кухня, выполненная в белых и песочных цветах, словно согревала обещанием вечного лета; книжный стеллаж во всю стену заставил кончики моих пальцев зачесаться в предвкушении интересного чтения, а дождевой душ в ванной был готов в любой момент расслабить мои напряженные плечи.

Я только диву давался.

С ума сойти. Как тут круто!

Конечно, я знал, что Нонна Никифоровна – хозяйка квартиры и близкая подруга моей матери – весьма состоятельная женщина и не сдаст мне что-то ужасное, но чтобы такую роскошь?

Феликс тараторил без умолку.

Раз в неделю приходит помощница по дому, но, если мне не нравится мысль о чужом человеке в своей комнате, она может там не убираться. Пароль от вай-фая надо набрать греческими буквами, придется скачать для этого виртуальную клавиатуру. На карнизе гостиной у нас часто бегают белки; кормить их ни в коем случае не надо, а то они будут требовать ещё и ещё в конце концов сживут нас со свету.

И так далее, и тому подобное.

– Я слишком много болтаю, да? – вдруг, оборвав сам себя, спросил Феликс. – Ты, наверное, устал с дороги.

Он внимательно посмотрел на темные синяки у меня под глазами. Я не стал объяснять, что они у меня не проходят уже два месяца как – с тех пор, как я попал в больницу после того злосчастного концерта, – и только покорно кивнул.

– Устал, да.

– Давай тогда попьем чаю. Я очень люблю необычную еду и всевозможные десерты, поэтому у нас дома всегда найдется бодрящий запас сладкого. Что хочешь: канеле[1], канаиф[2] или чизкейк?

Если бы я только знал, что такое канеле и канаиф... Я выбрал чизкейк, и Феликс попросил меня достать его из холодильника.

Там я сразу же наткнулся на банку, полную густой красной жидкости. Когда я с сомнением взял ее, из багровой глубины на меня выплыло два глазных яблока и язык.

Зрачки задвигались. Язык зашевелился.

Я заорал.

Мой сосед, который отошел к чайнику, успел развернуться и нырком впрыгнуть между мной и холодильником, поймав выпавшую банку в паре сантиметров от пола.

– Это что вообще?! – внезапно охрипшим голосом спросил я.

– А ты как думаешь?

Лежа на паркете и прижимая банку к груди, Феликс пристально посмотрел на меня снизу вверх. Мне показалось, что его в голубых глазах появилась какая-то странная эмоция – она промелькнула быстро, словно тень от проплывшей рыбки на песчаном озерном дне. Я вздрогнул. Тени. Странные тени в последнее время пугают меня почти так же сильно, как шепоты, которые я иногда слышу из пустых, казалось бы, переулков.

Наверное, я слишком долго молчал.

– Это биоарт. Инсталляция для одного моего рабочего проекта, – не дождавшись ответа, пояснил Феликс. Тон у него был успокаивающий, но мне почудилось в нем напряжение. Ну еще бы: если новый сосед начинает орать быстрее, чем шутить, немудрено напрячься.

Итак, биоарт. Вот оно что. Конечно.

Глядя на продолжающие шевелиться зрачки и дразняще извивающийся язык, я подумал, что наука – великая вещь. Но порой бывает страшной до тошноты.

2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 1

Если утром моей главной проблемой были расшатанные нервы, то теперь ситуация обострилась. Я не понимал, что происходит.

То ли я по-настоящему, всерьез сошел с ума, втянув в своё безумие и новых петербургских знакомых; то ли мир действительно полон чудовищ и магии. И тот, и другой варианты пугали. Первый, потому что психом быть печально – ведь это значит никогда не верить самому себе, не жить по-настоящему. Второй, потому что если все происходит на самом деле – то, как минимум, я могу и вовсе не дожить до утра.

Как и велел Феликс, я заперся в спальне.

Наступила ночь. Мне было ужасно плохо: боль в сердце только усиливалась, температура поднялась, голова раскалывалась и кружилась. Окно комнаты было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:

Двадцать пятый иерей ступает по мосту
И гасит фонари, включает тишину.

Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:

Двадцать девятый иерей открывает двери,
Уже неважно – веришь ты или не веришь…

Затуманившимся, воспаленным взглядом я смотрел на то, как ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.

Соль, насыпанная у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же проведенная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто ее дергали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться еще сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мертвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мертвые лица искажались – они что-то шептали мне, пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул под нее еще соли из огромной пачки, захваченной на кухне.

С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.

А заклятье – завершиться.

Кое-как я смог заползти обратно на кровать. Жар не спадал. Духи за окном и дверью не исчезали. В комнате было неестественно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как мое сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.

Это было больно. Но пока что не смертельно.

Интересно, а от всех сорока я бы умер? И если уже двадцать девятый иерей должен был попасть в мою комнату, то чем бы занимались оставшиеся одиннадцать? Завели бы светскую беседу? Или, заставив исповедоваться напоследок, размеренно, по всем правилам этикета, сожрали?

Дурацкие мысли, как ни странно, успокаивали. Я наконец-то уснул – под стоны, шепоты, скрежетание и стук со всех сторон.

А проснулся от того, что услышал, как ручка вновь проворачивается – на этот раз со щелчком, до конца – и дверь резко открывается, со зловещим шорохом проезжая по соляному барьеру.

Я стиснул зубы и приготовился драться – голыми руками. Но в дверном проеме, залитый лучами уже взошедшего солнца, стоял Феликс. Рукава его светлой толстовки были испачканы кровью, в руке он сжимал кинжал, с которого на паркет капало что-то темное. А еще от него сильно пахло речной водой – будто он как следует поплескался в Неве, используя наросшие на каменные ступени склизкие водоросли в качестве мочалки.

– Фух, живой. Как ты себя чувствуешь? – выдохнул Рыбкин, отбрасывая кинжал куда-то за спину и входя.

Я ответил ему затравленным взглядом. Оценив мое состояние, Феликс прошел к окну и распахнул его во всю ширь. В комнату тотчас влился свежий ветер, пахнущий мёдом и листвой, и заставивший меня слегка расслабиться.

Я посмотрел на толстый слой пепла, который за ночь появился на моем карнизе. На такой же слой пепла – за дверью в гостиной. На бывшего прежде белым, а теперь ставшего багряным ловца снов, и… на черные цифры «29», которые появились у меня на левом запястье. Они выглядели, словно татуировка, но определенно ею не являлись.

– Блин, как некрасиво, – в итоге только и сказал я. – Никогда бы сам такое не набил.

Мозг отказывался думать о чем-то более серьезном. Феликс от удивления хохотнул.

– Да ладно. Вроде неплохо выглядит. Считай сувениром со своей принудительной инициации.

– Магия все-таки существует, да? – невпопад спросил я, поднимая на него усталый взгляд.

Рыбкин сочувственно посмотрел на меня.

– Существует. Определенно.

Я замолчал, боясь дальнейшими вопросами раздвинуть стены своего познания так широко и быстро, что все строение личности окончательно навернется.

– Давай ты оклемаешься после безумной ночи, а потом мы как следует поговорим, – ободряюще потрепал меня по плечу Феликс, и сережка в виде поднятого большого пальца сверкнула у него в ухе.

***

Вскоре мы сидели в гостиной. До этого я пытался оттереть цифры «29» под душем, но добился только того, что кожа на запястье покраснела и теперь чесалась.

Феликс устроился на другом конце дивана с коробкой пишмание в руках и терпеливо ждал вопросов. Их у меня было множество. Задавая первый, я чувствовал, как сжимается сердце.

– А Анну ты смог спасти? – спросил я.

Рыбкин покачал головой. Не успел я испугаться (неужели нет?..), как он пояснил:

– Её не нужно было спасать. Она не жертва, а колдунья-преступница, которая пыталась превратить тебя в корм для своих проклятых слуг.

Я расширил глаза, и Феликс продолжил:

– Анна предложила сделать общее фото и закопать его на кладбище с единственной целью – дать сорока иереям твой след, чтобы они могли съесть тебя. Эти иереи служат ей, и она кормят их людьми, потому что человеческая плоть – их основная пища.

2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 2

Такого поворота я никак не ожидал.

– Что?! – моя челюсть отвисла. – В смысле?!

– «Феликс» – счастливый на латыни. «Рыбкин» – рыбка. Я оборотень-золотая рыбка. Одна из тех, сказочных, – с усмешкой стал объяснять он. – Пять лет назад архангел Гавриил – этот тот, чья статуя на Исаакии держит в руках лилию – уговорил меня занять должность стража Санкт-Петербурга. Для того, чтобы я мог полноценно работать в городе, он подарил мне этот артефакт.

Феликс снова коснулся пальцами своего чокера.

– Благодаря нему я в состоянии постоянно сохранять человеческий облик – мне не приходится проводить значительную часть времени во второй ипостаси, как этого требует оборотничество. Очень удобно. Так что теперь проявляй побольше уважения к моему «ошейнику»! Без него я стану максимально странным соседом.

В гостиной воцарилось молчание. Я сидел с открытым ртом. Наконец, кое-как захлопнув его, я тупо переспросил:

– Ты реально рыба? А как у тебя обстоят дела с памятью?..

– Не рыба, а рыбка! Все с моей памятью хорошо! – возмутился Феликс. – Вообще, лучше просто зови меня «колдуном» или «стражем». Меня уже давно ничего не связывает с другими золотыми рыбками.

Говоря последнюю фразу, он неожиданно запнулся. Его глаза погрустнели, будто он вспомнил о чем-то болезненном, а губы на мгновение искривились. Эта вспышка горечи в его мимике была очень быстрой – он собрался уже через мгновение. Возможно, не все бы вообще заметили ее. Но я, будучи человеком, росшим с деспотичной матерью, умел считывать с лиц людей малейшие признаки расстройства, разочарования или злости. Такой суперспособностью обладают все, кто в детстве зависел от эмоционально нестабильных взрослых.

Снова улыбающийся, Феликс хитро подмигнул:

– …Ну, разве что я до сих пор не люблю кошек.

Мне захотелось спросить его о желаниях – ведь в сказках рыбки всегда занимались их исполнением, – но Феликс перебил меня репликой, из-за которой я так и подскочил на месте.

– Кстати, ты тоже обладаешь магическими силами, поздравляю.

– Почему ты так решил?! – я даже сдёрнул с головы капюшон толстовки, который прежде успел натянуть в поисках уюта и душевного равновесия.

– У тебя высокая резистентность к заклинаниям и ты видишь проклятых, а на это способно только полпроцента населения земли – те, у кого есть колдовские способности. Судя по всему, твои долго были скрыты и проявились только недавно. Ты явно поздний цветочек… Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Очень поздний, – цокнул языком Феликс. – Не спешил ты, Женя, в магический мир. Вот ленивец.

Я не успел придумать, как покрасивее парировать, а Рыбкин уже продолжил:

– К тому же, как я догадываюсь, одним лишь только видением всё не ограничилось… – тон Феликса переменился. – Почему ты перестал быть пианистом, Женя? Что случилось на твоем последнем концерте?

Кровь отхлынула от моего лица, а по рукам побежали мурашки.

– Я не хочу говорить об этом, – выдавил я после продолжительного молчания.

– Но это было связано с мистической дрянью, – утвердительно сказал Феликс.

– Да, – признал я. И сжал кулаки, когда меня прошибло болезненным воспоминанием. – Однако тебя это, черт возьми, не касается.

Мои слова прозвучали гораздо грубее, чем я планировал. Охрипший голос напомнил рык, и я мысленно выругался еще раз, покрепче.

Феликс отставил коробку с пишмание в сторону. Наши взгляды пересеклись. Мой – негодующий и испуганный. Его же сначала был напряженно-оценивающим, а потом стал сочувствующим.

– Женя, прости, что говорю это, но: ты теперь всегда будешь видеть проклятых. Всегда. И тебе стоит научиться обращаться с этим и изучить свою магию, стать настоящим колдуном – просто чтобы не наворотить дел. Расскажи мне, что с тобой случилось. Клянусь тебе, у меня нет злого умысла. Просто ты – новичок. И мне, как старшему, нужно помочь тебе сориентироваться в магическом мире и найти в нем свое место.

Я хмурился так сильно, что, казалось, рисковал приобрести монобровь.

– Клянусь, никаких злых умыслов, – с нажимом повторил Феликс. – И она тоже клянется, – он ткнул пальцем на рыбку, «выплывшую» из-под рукава футболки ему на локоть. Поняв, что нужна поддержка, рыба приняла важный вид.

Я вздохнул.

– Хорошо. Но сейчас я не готов говорить о концерте в Москве, – я покрепче обхватил себя за плечи руками. – Мне нужно время обдумать всё это. Так что, пожалуйста, давай пока просто опустим всю эту тему колдовства и чудовищ.

– Вообще всю? – уточнил Рыбкин. – Мне тоже тебе больше ничего не рассказывать?

– Да, не рассказывай.

Я поднялся на ноги и кругами заходил по гостиной. Я трус. Я самый настоящий трус, но сейчас я действительно не готов продолжать этот разговор. Феликс задумчиво следил за тем, как я из человека превратился в тревожный метеор, носящийся по квартире.

– Без проблем, – наконец сказал он, поднимаясь с дивана и отправляясь к себе. – Но если будут вопросы, задавай.

***

Рыбкин действительно больше не возобновлял разговоры на тему магии.

Но при этом перестал скрывать род своих занятий. Уходя тем же вечером, он предупредил, что будет поздно, потому что идёт разбираться с проклятым духом, поселившемся во дворце Юсуповых. На следующий день попросил меня не заходить к нему после заката, так как к нему прилетят Гавриил и Уриил – обсудить рабочие вопросы. Я не заходил. Но, сидя в своей комнате, невольно прислушивался и приглядывался. Тем вечером в воздухе разлился тонкий сладкий аромат ландышей и гранатов, а закатный свет был какого-то особенного ягодного оттенка. Когда солнце село, я явственно услышал щелчок закрываемого окна и хлопанье огромных крыльев, а на подоконнике у меня мелькнула на мгновение две тени. Почти человеческих.

А еще Феликс якобы случайно оставлял на видных местах магические штуки: то светящиеся драгоценные кристаллы, то мерцающие зелья, от которых пахло шалфеем и зверобоем, мелиссой и розами, то непонятные механизмы, напоминающие астрономические, но при этом окруженные переливающимися аурами. Я не удержался и погуглил: это оказались ноктурлабиум и секстант[1].

3. Дар, о котором я не просил

Казалось, все тело Феликса представляло собой сплошную рану. Зайдя в квартиру, он закрыл за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, медленно осел – на лаковой деревянной обшивке осталась длинная красная полоса.

Увидев это, я чуть не упал в обморок.

– Что с тобой?! – я заметался, не зная, что хватать первым: аптечку или телефон.

Золотой рыбке можно вызвать скорую, или это плохая идея?..

– Дух оказался не один… – пробормотал Феликс. – Там под домом оказался проход в бомбоубежище, откуда вылезло куча проклятых. Я скоро очухаюсь, просто не трогай меня, Женя.

Феликс буквально уполз в свою комнату, откуда какое-то время спустя вышел немного более бодрым. Ключевое слово – немного.

Одна его рука висела на перевязи, костяшки другой были сбиты в кровь, в вороте футболки виднелись бинты, перетягивающие раны на груди – и все равно на ткани то и дело проступали красноватые пятна. Щеку рассекал длинный глубокий порез, а хромал Рыбкин так сильно, что было больно смотреть.

– Кошмар, – резюмировал он, взглянув на часы.

До пробуждения Древних оставалось девять часов.

– И что теперь? – я встревоженно протянул ему упаковку обезболивающего. – Ты говорил, что с Деворатором можешь справиться только ты со своим проклятым мечом.

– Так и есть, – Феликс со стоном опустился на диван. – Черт, я подставил коллег. Ты даже не представляешь себе, как сильно.

Он трагически уставился в потолок.

– Теперь придется срочно созывать совет небожителей, искать способ привязать мой проклятым меч к другому колдуну – и, собственно, для этого еще найти сравнимого со мной колдуна... Блин, неужели придется просить помощи у стражей других столиц… Шеф меня убьет.

Феликс, морщась, разблокировал телефон и собрался набрать какой-то номер, но я внезапно даже для себя перехватил его руку.

– Подожди! А мы не можем просто стравить Древних, чтобы они сами убили друг друга?

Рыбкин устало закрыл глаза.

– В теории их было бы легко столкнуть лбами, так как у них высок инстинкт защиты своей территории от чужаков. Но, к сожалению, они не пойдут в чужой район. Мы в своё время тестировали эту гипотезу.

– А что если одну из проклятых сущностей… загипнотизировать? – помедлив, протянул я. – Позвать её так, что она не сможет сопротивляться?

Приоткрыл один глаз, Феликс внимательно посмотрел на меня.

– А как, по-твоему, это можно сделать?

Я облизнул губы.

Давай, Женя. Расскажи ему. Ты сможешь. Смотри, ему явно нужна помощь!

– Ты правильно догадался, что на моём последнем концерт кое-что пошло не так, – наконец начал я. – Именно поэтому я временно оставил карьеру: мне просто стало страшно. На том концерте я впервые играл не чужую музыку, а свою. Я давно пробовал себя в роли композитора, и вот наконец решился представить свои произведения на суд публики.

Я вздохнул, закрывая глаза и вспоминая тот день.

***

Музыкальный клуб. Яркие софиты, рояль, я в своем привычном концертном фраке. До того, как я поднялся на сцену, меня колотило так, что зуб на зуб не попадал. Но стоило оказаться за инструментом, и волнение полностью ушло, сменившись тотальным спокойствием и предвкушением. Мир черно-белых клавиш завораживал меня, и то, что теперь я получил возможность действовать в нем по своим правилам, как творец, будоражило и наполняло счастьем.

Сначала всё шло хорошо, но затем я вдруг почувствовал неладное. Кто-то смотрел на меня. Буравил взглядом – и отнюдь не так, как это делают зрители или даже жюри международных конкурсов. Волосы у меня на затылке встали дыбом, я «выпал» из того потока, который обычно чувствую, играя, и еле добрался до конца своей открывающей сонаты. Зал взорвался аплодисментами, а я, чувствуя, как струйка холодного пота стекает у меня между лопатками, поднял голову.

Прямо передо мной, в дверном проходе с зеленой табличкой «выход» находилось нечто. Похоже на огромного слизняка с заплывшими глазками, оно заполнило собой проем, выпирая вперед, и почти касалось ног девушки, сидящей на боковом кресле первого ряда.

Отвратительное до дрожи. Огромное. Пугающее.

Я застыл, не в силах отвести от него взгляд. Никто, кроме меня, не обращал внимания на чудовище. Часто-часто заморгав, я постарался убедить себя, что это просто сбой зрения из-за усталости. Но тут чудовище заговорило со мной.

– Играй, – его гудящий двоящийся голос раздался у меня в мозгу. – Ты так красиво играешь. Такая красивая музыка. Папа, сыграй еще.

И оно начало дальше пропихиваться сквозь дверной проем.

Ч…чего блин?!

Я так долго сидел без движения, что в зале еще раз захлопали, на сей раз нетерпеливо, подбадривая меня.

– Играй еще, отец, – продолжало то ли стонать, то ли бормотать чудовище. – Играй.

И вдруг к нему присоединился другой голос.

– Играй, играй! – словно захлебывался его обладатель, и я, вздрогнув, опустил взгляд. Из-за рояля высовывалась бугристая голова еще какой-то твари с несколькими глазами и огромными зубами. – Сыграй мне еще, папочка!

– Просим вас, Евгений!.. – крикнул кто-то из зрителей.

«Наверное, я сошел с ума. – подумал я, – Просто-напросто съехал с катушек от переутомления. Для творческого человека это нормально».

И, чувствуя тошноту и головокружение, стараясь не смотреть вниз, где вторая тварь уже обвивалась вокруг моей ноги, тяжело сопя и истекая слюнями, я начал следующее произведение. Меня трясло так сильно, что звук получался неровным, куда более экспрессивным, чем обычно, я буквально колотил по клавишам. А в стенах и на потолке зала, между тем, открывались глаза. Десятки глаз смотрели на меня со всех сторон. Мне казалось, я нахожусь в нутре чудовища.

Помимо двух первых, появились еще твари: одна свисала с прожектора, другая ползла в мою сторону по балкону второго этажа.

Играй, играй, играй, папа.

4. Битва Древних

Туман всё быстрее затягивал набережную. Прокатывался седой рекой над ночными, стального цвета водами Невы, ощупывал гранитные ступени, окутывал сфинксов Аменхотепа III и волнами катился дальше – мимо Академии художеств в сумрачные лабиринты Василеостровских линий.

Я сидел за выставленным на улицу фортепиано и чувствовал себя очень странно. Вместо привычного концертного костюма на мне были черные джинсы и черный джемпер с выглядывающей из-под него рубашкой, а единственный – пока что – слушатель грядущего концерта устроился внизу, на лестнице, спускающейся к воде. В темноте Феликс сильно выделялся беленьким цветом своих бинтов. На коленях у него лежал вынутый из ножен меч. Шероховатый гранит ступеней визуально контрастировал с гладкостью проклятого лезвия.

Было ужасно тихо. Город спал, повинуясь чарам.

– Думаю, можно начинать, – сказал Рыбкин. Плотный туман скрадывал громкость его голоса. Противоположного берега реки уже давно не было видно.

Я вытер ладони о темную ткань джинсов и протянул:

– Хорошо…

После чего, вздохнув напоследок, нежно коснулся клавиш.

Мелодия полилась над рекой. Тягучая, щемящая, зовущая.

Иди ко мне. Иди. Мне так одиноко в этом холодном, но все же прекрасном мире – приди ко мне и раздели со мной эту жизнь.

Из-за тумана она звучала так тихо, что я начал переживать: а достигнет ли моя музыка самого главного слушателя? Может, прерваться и сыграть другую? У меня есть иные, маршевые. Возможно, такие подойдут лучше?

И вдруг вдалеке послышался страшный сиплый рев. Фонари на набережной замигали. Я вздрогнул.

– Всё хорошо, – Феликс, до того слушавший меня без движения, поднялся со ступеней и взял меч в здоровую руку. – Это проснулся Угомон. Продолжай.

Я покосился на Рыбкина.

– Всё хорошо, – повторил он, подходя ко мне. – Думай только об игре. Если что, я подстрахую.

И я, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться, сосредоточил на мелодии все свое внимание. Сначала я невольно продолжал прислушиваться к звукам внешнего мира – повторяющийся рев Угомона становился всё ближе, – но потом, доверившись Феликсу, позволил себе уйти в музыку с головой. Реальность отступала, и вместо нее меня окружали дымчатые образы – прошлый «я», пишущий эту мелодию в дождливом осеннем городе, где комковатое небо было насажено на скрюченные ветви деревьев; будущий «я», которым я хотел однажды стать; неясные, пульсирующие образы всего того, что я мечтал сделать в жизни – и с кем встретиться… Моя мелодия была пронизана холодом одиночества и робкой надеждой на то, что это не навсегда.

И когда я дошел до самой тихой и одновременно пронзительной части произведения – играет только правая рука, неуверенно, быстро, волнительно, будто признаваясь в чем-то, – я вдруг услышал громкий плеск и почувствовал, как вся набережная подо мной содрогнулась.

Я распахнул глаза, возвращаясь к реальности, и в ужасе замер.

Через дорогу, возле здания Академии Художеств, скалилось нечто. Ростом достигающая крыш и устрашающая, неестественно худая и сотканная будто из ночных кошмаров фигура – это не мог быть никто, кроме Угомона. Слишком длинные когтистые руки Древнего поднялись к небу, когда он хрипло зарокотал – и в следующее мгновение бросился в мою сторону, окружаемый пляской теней.

– Сиди! – стоящий рядом Феликс опустил руку мне на плечо. – Он нападает не на нас.

И действительно: Угомон шагнул мимо. Туда, где, наполовину выбравшись из ночной воды, всползал по гранитным ступеням еще один Древний.

Акумбра.

Он был совсем другим. Чем-то похожий на сома, огромный, с круглыми и будто уставшими глазами, пахнущий рыбой. Если от Угомона исходила агрессивная, колющая энергия тьмы и металла, то Акумбра казался воплощением безграничного безвременного сна… Смерти, как она есть. Не злой. Равнодушной. Вечной.

Неужели я действительно призвал его?

Акумбра смотрел на меня. Я сглотнул, боясь, что сейчас он тоже прикажет: «Играй для меня. Играй еще», – и от того, насколько мощным окажется голос Древнего, моя голова просто взорвется.

Но тут проклятая сущность моргнула и отвернулась: на нее, сипя, бросился, Угомон, попытавшийся проткнуть чужака своими когтями. Акумбра не издал ни звука, лишь каким-то текучим невозможным движением бросил свое мягкое тело вперед, разом поднимаясь до уровня улицы и обвиваясь вокруг Угомона.

Они начали биться.

Мечущиеся, острые, резкие выпады Угомона – он выдирал из мостовой камни, вырывал фонари, колол и рубил, сипел и вскидывал хищную морду к небу. Обманчиво медленные, обволакивающие, неостановимые удары Акумбры – будто поглощающий все чувства и звуки тяжелый вечный сон, прокатывающийся по планете.

Туман рвался в клочья там, где они сражались. В воздухе пахло раскаленным металлом, мокрыми камнями, гнилью со дна Невы – и кровью. Рев, сип, грохот, скрежет – и пытающаяся заглотить все эти звуки, давящаяся ими колдовская белизна вокруг. От реки тянуло холодом, от сражающихся – жаром. Я сидел, вцепившись в успокаивающе-гладкую, лакированную крышку фортепиано, и пытался успокоить свое слишком сильно бьющееся сердце.

А потом Акумбра заставил Угомона упасть – и откусил ему голову.

Мгновенно воцарилась тишина. Всё закончилось.

Не успел я сказать что-либо, как Феликс, хромая, бросился к двум Древним. Нервный вздох застрял у меня в горле, когда он, скользнув мимо замершего Акумбры, воткнул свой стеклянный меч в грудь уже падшего Угомона. Рыбкин пропел что-то на неизвестном мне языке – и мгновение спустя сначала меч, а потом и Древний рассыпались пеплом.

Акумбра, после битвы ставший похожим на огромное, выпавшее из формы желе, тихо загудел, лишившись противника, развернулся и пополз обратно к воде. И ко мне. Его необъятные бока растекались по гранитным берегам набережной.

– Что теперь? – сглотнул я.

А как мы, спрашивается, разберемся с этим Древним?..

5. Добро пожаловать в Небесные Чертоги! Арка проклятого зеркала

– Не переживай, собеседование – чистая формальность. Считай, значок стража-стажера уже у тебя в кармане.

– «Страж-стажер»… – пробормотал я, вслед за Феликсом уныло тащась по усаженной платанами аллее. – Кто придумал эту формулировку? Фанатичный любитель скороговорок?

– Бубнишь, как старый дед, – покачал головой Рыбкин.

Затем он резко остановился у витрины антикварного магазина, и я чуть не врезался в него. Оказалось, Феликс просто залюбовался переливающимися в свете солнца перламутровыми запонками. Посетовав на тему того, что он слишком редко носит формальную одежду для того, чтобы купить еще одни запонки – хотя какие же они красивые! – Рыбкин вздохнул и пошел дальше.

Глянув на меня, он покачал головой.

– Женя, я знаю, что ты нервничаешь, но сделай лицо попроще: со стороны ты сейчас выглядишь так, будто намереваешься кого-то пристрелить. Еще раз: все будет хорошо. Не переживай. В конце концов, я иду с тобой. Разберемся.

Увы, я не мог разделить его уверенность. Наоборот, с каждой минутой меня всё сильнее потряхивало, и даже две чашки османтусового чая, выпитые перед выходом из дома, не помогли справиться с волнением.

Дело в том, что меня ждало интервью с архангелом Михаилом – «шефом шефов», как назвал его Рыбкин. Только он мог утверждать кандидатуры новых стражей – и делал это после интервью, проходящего в таком, по-видимому, жутком месте, что Феликс наотрез отказался рассказывать мне, что оно из себя представляет.

– Гавриил уже одобрил твою кандидатуру. А он, хоть и занимает должность замглавы Ордена Небесных Чертогов, на самом деле имеет ого-го какое влияние на Михаила и его решения.

– Он – серый кардинал? – предположил я.

Феликс замахал руками.

– Нет, ты что. Ты его видел? Он душка.

– Серый кардинал не обязан быть плохим. Только умным.

Рыбкин прыснул, и, склонившись ко мне, шепнул на ухо, будто нас могли подслушать:

– Не в обиду Гавриилу, но он всё равно не тянет на эту роль. У него большое влияние потому, что он много и напрямую общается с колдунами, живущими на земле. А Михаил по большей части занят делами небожителей и высших сфер. По сути, стражей всегда подбирал именно Гавриил. Короче, Женя, выше нос! Это будет быстро и не больно. Как комарик укусит.

– Он сделает мне укол? – опешил я, вспомнив, что эту фразу обычно говорили в поликлиниках перед плановой сдачей крови.

Феликс вздохнул так тяжело, будто я доставал его своими страхами уже по меньшей мере двое суток. Но на самом деле – всего-то последний час.

До этого я даже не знал, что сегодня меня ждёт собеседование. Новость об этом пришла внезапно. Ее принесла в письме белая голубка. Эта птичка с красивым хвостом, похожая на тех несчастных, с которыми предлагают фотографироваться туристам прохиндеи на Дворцовой площади, влетела в открытое окно моей спальни, когда я, в одной пижаме, стоял перед зеркалом, задумчиво глядя на свой подбородок и прикидывая, не отрастить ли мне бороду.

Я задумывался о ней почти каждый раз, когда нужно было бриться, потому что бриться – та еще морока. Бессмысленное издевательство, мука, на которую не пойми за что осуждена мужская половина человечества.

Мои фантазии о бороде были бесплодны: я знал, что мне она категорически не пойдёт. Ведь моя внешность словно списана с какого-нибудь шаблонного романтического злодея. Вероятно, вампира, который ходит с высокомерным видом, использует вместо папье-маше черепа убитых им родственников, провоцирует у несчастных слуг сердечные приступы и в конце концов погибает от рук прекрасного принца.

– Женя, ты знаешь, что такое bitch face? – однажды спросила меня моя сестра Лина.

– Да, – вяло откликнулся я, также зная, что 50% ее реплик оборачивается критикой, хотя она думает – жизненными советами.

– Вот у тебя – оно! – прочувствованно сказала Лина.

– И зачем мне эта информация?..

– Чтобы ты не расстраивался, что свежеиспеченные однокурсники не хотят с тобой дружить. Я-то знаю, что ты у меня нежный зайчишка с добрейшей душой. Но люди часто судят по обложке.

В ответ на её банальность я закатил глаза так лихо, что чуть не потерял сознание. А потом у себя в комнате на всякий случай репетировал дружелюбную улыбку.

Вообще, когда я находился среди тех, кому доверял, я выглядел вполне под стать своему настоящему характеру: постоянно слегка пришибленным и наивным. Но с чужаками и в стрессовые моменты я, и впрямь, мог производить не самое приятное впечатление.

Почти каждый новый знакомый мгновенно приклеивал на меня ярлык «надменный ублюдок», а какое-то время спустя менял его на «пугающе положительный парень, почти сын маминой подруги», что тоже было подобно грузу из кучи камней-обязательств. До отрывания и выбрасывания ярлыков доходили немногие.

Удивительно даже, что Феликс в наших с ним отношениях сразу перешёл к этой третьей фазе: я вдруг вспомнил, что он с первой минуты относился ко мне без какого-либо лукизма. А если и подкалывал на тему мрачного вида, то так заговорщицки, словно мой хромающий на обе ноги имидж давно был нашим с ним общим секретом. Тогда как я сам, помнится, успел не раз и не два сделать скорые выводы о нем на основе его внешности... М-да.

Так вот, я стоял и пялился на себя в зеркало, как вдруг в комнату влетела голубка.

Хлопая крыльями, она бескомпромиссно нагло ворвалась в спальню. В первый момент я решил, что на меня снова напало что-то потустороннее – она выглядела жутковато, эта белая птица, прорвавшаяся сквозь белый тюль, озаренная красноватыми лучами солнца, болезненно выглядывающего из-за только что проплакавших дождём туч.

Поняв, что это просто голубь, я испугался уже по другой причине.

Суеверие.

«Если птица влетела в комнату, кто-то умрёт» – говаривала мне когда-то бабушка, и тот единственный раз, когда к нам в квартиру ворвался воробей, подтвердил истинность этого старого поверья. Тем же вечером умер мой дядя. Поэтому даже в предыдущие месяцы и годы, пока еще не началась вся эта чертовщина с потусторонними тварями, я остерегался влетающих в помещение пернатых.

6. Всё не так просто

Михаил?!

Вот черт. А я-то надеялся, это кто-то из телохранителей, а не сам «шеф шефов», как назвал его Феликс!..

– Прошу прощения, – присоединился я. – Такого больше не повторится.

И тотчас проклял себя за то, что так глупо повторил слово в слово за Феликсом. Когда я волнуюсь, мои когнитивные функции опускаются до нуля, превращая меня в дрожащего первоклашку, выросшего под надзором строгой матери и колкой на язык старшей сестры. Не то что бы Михаил был похож на мою маму, но в нем читалась не меньшая строгость, до сих пор заставляющая меня вздрагивать и молиться о самой высокой из возможных оценок, чтобы дома после школы «не прилетело».

Меня прошибло холодным потом, когда я осознал, что, упав на ковер, выматерился.

Вдруг архангел отрубит мне голову за столь непочтительное появление? Но Михаил не спешил обнажать клинок, покоящийся в ножнах у него на поясе. Он только кивнул в ответ на извинения и пригласил нас пройти в дальнюю часть зала.

Там в окружении разноцветных диванов нас ждал низкий столик, сервированный блюдами с фруктами и орехами. В изящной лодочке курились благовония из сандала. В графине плескался малиновый лимонад с листочками мяты.

Мы устроились на диванах. Я – напротив Михаила, а Феликс между нами, словно рефери, готовый судить раунд рестлинга. Из окна веял легкий ветерок, и вдруг я почувствовал, как от архангела терпко пахнет кофе и… песком. Неужели он настолько стар?

Михаил щелкнул пальцами, и у него в руке появился свиток. Он развернул его и стал читать вслух:

– Евгений Фортунов, 23 года. Родился в Москве, знак зодиака – Весы, в детском саду отличался тем, что послушно съедал на завтрак всю кашу, несмотря на комочки…

Я подумал, что это какая-то шутка и покосился на Феликса. Но тот слушал совершенно серьезно, да и по суровому лицу Михаилу можно было сказать, что он воспринимает информацию как нечто действительно важное.

Впрочем, ему, к счастью, надоело уже на возрасте моих десяти лет. («Первая и единственная драка случилась в пятом классе, когда Евгений Фортунов постарался защитить от хулигана котенка, но в итоге закончил день в медицинском кабинете с разбитым носом и лицом, опухшим от слёз»).

Михаил отложил свиток. Феликс к этому моменту уже снял свой плащ, закатал рукава своего модно-рваного белого лонгслива и съел персик. Я же продолжал сидеть как палку проглотив.

– Итак, вы помогли нашему Ордену в ночь пробуждения Древних и теперь хотите стать стражем, – резюмировал Михаил.

– Да, – подтвердил я.

Архангел задумчиво кивнул. Потом сказал голосом еще более глубоким, чем прежде.

– Евгений, я высоко ценю вашу помощь, однако я не готов предоставить вам должность. Спасибо за проявленный интерес.

Он произнес это так ровно, что я, поднявшийся вслед, в первый момент не осознал смысл сказанного. Зато Феликс, потянувшийся за вторым персиком, вздрогнул столь сильно, что золотисто-медовый плод выпал у него из пальцев и покатился по столу.

– Михаил, вы серьезно?! – опешил Рыбкин.

– А тебе есть, что возразить?

Феликс посмотрел на шефа так, словно тот ударил его ножом в спину.

«Собеседование – чистая формальность» – я вспомнил заверения Рыбкина. Он тогда явно верил в свои слова.

Сейчас же он поймал персик, падающий со стола, и, раздув ноздри, выпалил:

– Да, мне есть, что возразить!

После чего с жаром начал говорить о том, как давно уже следовало бы нанять второго стража для Адмиралтейского и Василеостровского районов. Как много у него работы и как будет здорово, если он её с кем-то разделит.

Бровь Михаила взметнулась вверх.

– Как интересно, – сказал он тоном строгого отца при непослушном, но любимом сыне. – Ты же сам раньше там упорно отказывался от ассистентов. И уже тем более не хотел работать с кем-либо в паре.

– А теперь хочу, – отрезал Феликс.

Их с Михаилом взгляды скрестились.

Меня как руководителя не устроил бы такой краткий и даже грубый ответ подчиненного. Но архангел не возражал. У них точно были какие-то свои тайные подтексты и договоренности. Михаил перевел глаза на меня и внимательно всмотрелся в черты моего лица, после чего опять обернулся к Рыбкину, который отчего-то очень сильно поджал губы.

– Понимаю, – сказал Михаил. Пару секунд помолчал, после чего покачал головой: – Но у Евгения нет ни знаний, ни опыта, которые требуется стражу.

– Он очень быстро адаптируется, – мгновенно ответил Рыбкин. – Обратите внимание, как хорошо он проявил себя в ночь пробуждения Древних. К тому же, вы видели его биографию – он совершенно бешеный отличник, везде, где можно было получить красный диплом, вырывал его с мясом. Женя точно научится всему очень быстро; а учитывая, что он живет со мной, он, считайте, обречен на успех. И, Михаил, самое главное…

Феликс подался вперед, его голос стал ниже.

– Дар Жени невероятен. Вы же согласны с этим, верно? В истории еще не было людей с таким талантом. Неужели вы просто хотите оставить Женю с ним один на один? Пустить всё на самотёк? Вы слишком хороший глава Ордена, чтобы не понимать, что…

Михаил вдруг хмыкнул. Этот хмык заставил Феликса прервать свой поток речи. Лицо Рыбкина вытянулось, и он вздохнул:

– Вообще, да, вы же и впрямь слишком хороший глава… А значит, могли предвидеть все мои доводы еще до того, как я их озвучил. – Феликс откинулся на спинку дивана. – И, раз вы не возражаете, они вас устраивают. Но тогда…

Феликс задумался, а потом тяжело вздохнул и взмолился:

– Михаил, скажите прямо: почему вы не хотите, чтобы Женя стал стражем?

Михаил цокнул языком, как бы подразумевая: «Вот с этого и надо было начинать, Феликс».

– Все просто. – сказал архангел. – Я не хочу брать Евгения, ведь он сам не верит, что эта должность ему по плечу.

Бамммм.

Мне показалось, что меня ударили под дых.

Эти слова были подобны горькой пилюле, которую ты случайно раскусил вместо того, чтобы просто проглотить. Ведь во всё время диалога Феликса и Михаила я как раз думал: «Вот черт. Я зря понадеялся. Конечно, я не подхожу для стража. Как я мог вообще решить, что меня возьмут?»