Страшные истории

Последний трамвай

Артём возвращался домой поздно, как обычно. Работа в офисе, задержка из-за аврала, потом пара бокалов с коллегами в баре. Город уже спал, туман полз по улицам, обволакивая фонари. Он не любил так поздно ходить один, но такси дорогое, а автобус уже не ходил.

Он шёл через старый район — те кварталы, которые теперь были как призраки прежнего города. Разваливающиеся балконы, сгоревшие окна, граффити, которые никто не перекрашивал. Здесь стояла остановка «Старая плотина». Никто её толком не использовал — маршрут давно отменили. Но табличка всё ещё висела, покосившаяся, с облупленной краской.

Артём сел на скамейку, просто чтобы передохнуть. В тишине всплыл в памяти недавний разговор.

— Есть такая байка, — рассказывал один из коллег. — Про трамвай. Приходит только ночью. На «Старой плотине». Забирает не туда.

— И что, в Астрал? — хмыкнул Артём.

— Хуже. В место, где ты больше не ты. Где забываешь себя.

Сейчас это вспоминалось не как шутка. Он глянул на часы. **00:47**. Телефон мигнул — батарея садится. Он выключил экран. И тут услышал **скрип**.

Медленный, тянущийся, словно ржавчина жалуется на движение. Из темноты выехал трамвай. Без света фар, но с тусклым внутренним сиянием. Обшарпанный. Без номера. Стекла мутные. Он остановился — и двери раскрылись с тихим вздохом.

Артём замер. Всё внутри сопротивлялось. Но ноги сами поднялись. Он вошёл.

Внутри пахло влажной древесиной, плесенью и старым металлом. Сиденья деревянные, потертые. Свет дрожал. На секунду показалось, что трамвай пуст. Но потом он увидел сиденье слева у окна. Оно было как новое. Он уже потянулся к нему — и вдруг вспыхнула боль в висках.

**Не садись. Не твоё.**

Он отшатнулся и сел на два ряда дальше. Двери закрылись без звука. Трамвай поехал. Но не по привычным улицам.

Он заметил: город за окнами становился… странным. Сначала — незнакомые улицы. Потом вывески, написанные как будто на алфавите, которого он не знал. Затем — дома без окон. Люди стояли, не двигаясь. Только силуэты.

Артём обернулся — и вздрогнул.

В салоне появилась девочка. Она сидела через проход. Белое платье, черные волосы. Чёрная лента на шее.

Она повернулась к нему, медленно, как кукла.

— Не говори со мной, — прошептала. — Он будет подражать. Он слушает.

Он хотел спросить «кто?» — но за спиной уже прозвучал **его голос**: «Кто?..» Только глухо, будто из другой комнаты. Он резко обернулся — никого.

С каждой остановкой салон наполнялся. Люди заходили молча. Но не двигались. Все с закрытыми глазами. Пока ты не отворачиваешься. Потому что стоило моргнуть — они меняли положение. Один сидел ближе. Другой — уже напротив.

— Ты всё ещё помнишь своё имя? — спросил один, открыв рот, но не глаза.

Артём рванулся к двери. Она не открывалась.

И вдруг — вспышка узнавания. За окном мелькнула улица. Его улица. Дом, в котором он жил. Балкон. Свет в окне.

Он закричал, ударил кулаком в стекло:

— Артём! Меня зовут Артём!

Пассажиры одновременно повернулись к нему. Открыли глаза. У всех — **его лицо**. Искривлённое. Улыбающееся.

Голос водителя: — Фамилию.

Тьма.

Он очнулся на остановке. Вокруг туман. Утро. Часы — 03:33. Руки в крови.

### ***

Прошло несколько недель. Артём переехал. Бросил работу. Пытался забыть.

Но каждую ночь в 03:33 он просыпался. Иногда — от стука. Иногда — от света в окне.

Он видел, как **трамвай проезжал мимо его дома**. Не останавливался. Пока.

Он нашёл людей в интернете. Форумы. Темы, которые удаляли. Люди, которые говорили шёпотом. Один написал: «Сядешь на место у окна — он впустит тебя».

Артём знал, что всё ещё связан. Что не сбежал.

Он вернулся на остановку.

Ждал.

Трамвай приехал. Он зашёл и **сел на то самое место**.

Салон наполнился тенями. Лица — всё его отражения. Он сам, но искажённый, старый, мёртвый.

Водитель был без лица.

Артём закрыл глаза. Потом встал. Подошёл к двери.

И закричал:

— Артём Ковалев! Я человек! Это мой мир!

Мрак рухнул. Свет вспыхнул.

Он очнулся в больнице. Без ран. Но в голове — всё помнил.

С тех пор он жил иначе. Медленно. Осторожно. Но каждую ночь, в 03:33, он просыпался и **смотрел в окно**.

Иногда — трамвай проезжал мимо. И в нём, у окна… кто-то всё ещё смотрел на него.

Улыбаясь.

Шёпот за чертой

Это случилось прошлой осенью, когда погода начала стремительно портиться, и первые ночи уже были холодными и промозглыми. Я давно хотел уехать из города — куда-то, где будет тишина, и можно будет подумать без лишнего шума. Поэтому забронировал небольшой домик у озера — почти заброшенное место на краю леса, куда редко кто заглядывал.

Дом стоял на небольшом холме, вокруг — густой лес, а перед окнами тихо плескалась вода. Солнце уже садилось, когда я приехал, и воздух был наполнен запахом влажной земли и хвои. Сам домик выглядел старым, но внутри было чисто и по-домашнему уютно — деревянный пол, камин, несколько полок с пылью.

Первый вечер прошёл спокойно. Я сидел у камина, пил чай и слушал, как за окнами тихо шелестят листья. Но чем позже становилась ночь, тем сильнее меня охватывало странное чувство — как будто кто-то или что-то наблюдает за мной. Я списал это на усталость и решил лечь спать.

Проснулся я посреди ночи — точно не помню, из-за чего, но в груди стоял холод, и я почувствовал себя неуютно. Открыв глаза, я увидел в углу комнаты лёгкое свечение — как будто там кто-то стоит. Фигура была размытая, почти прозрачная, но я отчётливо видел, что она смотрит прямо на меня.

Я моргнул, пытаясь понять, сон это или нет. Свет не исчезал. Сердце забилось быстрее, и я попробовал сесть, чтобы включить свет. Но в тот момент из угла послышался тихий, едва различимый шёпот:

— Не смотри туда...

Меня охватил холодный ужас, я почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Я перевернулся на другой бок, пытаясь убедить себя, что это игра моего воображения, но внутреннее напряжение не отпускало.

Внезапно в комнате резко похолодало, и лёгкий ветерок, хотя окна были закрыты, пронёсся мимо меня, будто невидимая рука провела по коже. Я снова взглянул в угол — там никого не было. Но шёпот продолжал звучать в голове, нарастающий и пронзительный, будто голос, который знает все мои страхи.

Я попытался встать, чтобы выйти на улицу и проветриться, но ноги словно приросли к полу. Страх парализовал меня, и тогда в углу комнаты заискрился холодный синий свет — он стал расти, превращаясь в нечто большее. Тени вокруг начали двигаться и переплетаться, словно живые.

В тот момент я понял, что этот дом — не просто заброшенное место у озера. Здесь живёт что-то древнее и опасное, что не хочет отпускать меня. И я почувствовал, что если я останусь здесь до рассвета, то это не будет обычной ночью...

---

Сердце колотилось так громко, что казалось, весь дом мог услышать мой страх. Тени в углу продолжали расти, превращаясь в нечто похожее на фигуру — высокий силуэт с длинными руками, которые словно растворялись в воздухе.

Я наконец сумел сдвинуть ноги и поспешил к двери, но как только дотронулся до ручки, комната наполнилась холодом, будто зима ворвалась внутрь. Дверь не поддавалась — будто невидимая сила держала её крепко закрытой.

Шёпот превратился в хриплое дыхание, и я почувствовал, как что-то тянет меня обратно, заставляя упасть на пол. В панике я закрыл глаза и тихо прошептал:

— Пожалуйста, оставь меня в покое...

Когда я открыл глаза, комната была пуста, тени исчезли, а холод начал постепенно отступать. Дверь легко открылась, и я выбежал на улицу, дыша полной грудью холодным воздухом ночи.

Но даже стоя под звёздами, я чувствовал, что за мной кто-то следит. В темноте леса мелькнула та же синяя искра — и я понял, что это далеко не конец.

---

Я стоял на пороге, пытаясь поймать ровное дыхание. Холодный воздух резал лёгкие, но я не мог остаться в доме ни минуты дольше. Лес вокруг казался бесконечным и мрачным, тени деревьев ложились на землю, словно темные пальцы, пытаясь схватить меня.

Тогда я заметил что-то странное — на земле у крыльца кто-то оставил маленький амулет из серебра, покрытый тонкими рунами. Я никогда раньше не видел ничего подобного. На мгновение холод отступил, но шёпот в голове снова пронзил тишину:

— Ты принял дар. Судьба выбрала тебя.

Я опешил. Что это значит? Дар? Судьба? Моё сердце забилось с новой силой — смесь страха и любопытства. Я схватил амулет, и в тот же момент по телу пробежал ледяной ток.

Внезапно всё вокруг потемнело, и я оказался внутри какого-то другого пространства — словно между мирами. Тени превращались в лица, которые шептали на древнем языке. Я понимал — это не просто предупреждение, а приглашение.

Когда я очнулся, был уже рассвет. Амулет висел у меня на шее, и дом, который казался проклятым, теперь выглядел обычным — тишина, свет и покой. Но я знал, что эта ночь изменила меня навсегда.

---

Следующие дни прошли в странном затишье. Я старался вести обычную жизнь, но всё внутри меня изменилось. Амулет не давал покоя — его холодный металл постоянно прикасался к коже, и иногда я ловил себя на том, что слышу те же шёпоты, что и в ту ночь. Но теперь они были чуть громче, чётче, и казалось, будто кто-то пытается поговорить со мной.

Однажды вечером, когда я сидел у окна и смотрел на затухающие лучи солнца, амулет начал тихо вибрировать. Вдруг свет вокруг меня потускнел, а в комнате появилось знакомое мерцание — фигура из прошлого визита. Только теперь она была яснее: женщина в длинном платье, с глазами, светящимися холодным голубым светом.

— Ты принял дар, — прошептала она. — Но дар этот — не просто сила. Это ответственность. Ты стал хранителем границы между мирами.

Я с трудом глотнул, не понимая, что происходит.

— Тьма и свет идут рядом, — продолжила она. — И скоро придёт время выбирать. Ты должен подготовиться. Иначе...

Она замолчала, и я почувствовал, как холод обрушивается на меня с новой силой.

С тех пор я начал видеть знаки: тени, что движутся без источника, голоса в ветре, и даже странные символы, появлявшиеся на стенах моего дома. Каждая ночь приносила всё более интенсивные встречи с неизвестным.

И теперь я знаю — эта история не закончится, пока я не приму свой дар полностью. Или не погибну, пытаясь убежать от него.

Ночной зверь

Когда Саша с родителями приехал на лето в деревню к бабушке, он и не подозревал, что это лето станет для него последним без страха.

Деревня была глухая, всего несколько домов, да и те наполовину пустые. Старики, развалившиеся сараи, вечерами — костры и лай собак. И один человек, о котором говорили шёпотом — дед Игнат.

— Ты к нему не ходи, — строго сказала бабушка. — Живёт один, вон в избе у леса. Он... странный.

— В каком смысле? — поинтересовался Саша.

— В таком, что у него по ночам свет не горит, а по утрам на крыльце — следы, будто от зверя. И никто не видел, чтобы он ходил за водой. А живёт — и не умирает никак.

Первый раз Саша увидел Игната днём, когда тот возвращался из леса. Высокий, сутулый, лицо под капюшоном, глаза жёлтые, как у волка. Он посмотрел прямо на Сашу — и тот почувствовал, как у него по спине прошёл холод.

— Это он? — прошептал он позже бабушке.

— Да. Он.

— А что с ним не так?

Бабушка долго молчала, а потом вдруг прошептала:

— Он проклят. Говорят, в молодости убил волчицу с детёнышами. А потом... сам стал как зверь. Теперь по ночам уходит в лес и возвращается только под утро. Иногда — с кровью на одежде. Но доказать никто ничего не может. А те, кто пытался влезть в его дом — не возвращались.

Саша не мог забыть эти слова. И однажды, ближе к полуночи, он не выдержал — и пошёл сам.

Луна была полная, яркая. Деревня спала. Он тихо вылез из окна, натянул капюшон и направился к избе Игната.

Дом стоял на отшибе, возле самой кромки леса. Окна были тёмные. Саша обошёл дом — и замер.

Из леса шёл человек.

Высокий. Громадный. На спине — что-то вроде шкуры. С каждой секундой фигура приближалась — и Саша понял: это не человек. Это... существо.

У него была морда. Волчья. Но глаза — человеческие. Жёлтые.

Это был Игнат.

Саша хотел убежать — но оступился. Ветка хрустнула.

Оборотень остановился. Поднял морду. И уставился прямо на него.

— Кто... там?.. — выдохнул голос, низкий, как звериный рык.

Саша бросился бежать.

Позади послышался хруст — как будто кто-то на четырёх лапах гнался за ним. Воздух свистел, деревья мелькали в тумане, сердце колотилось.

Он добежал до калитки бабушкиного дома и, запыхавшись, захлопнул её.

Позади — никого.

Лишь вой.

Наутро всё было как обычно. Только на заборе — следы когтей. А на земле у калитки — клочок чёрной шерсти.

Саша никому не сказал.

Но вечером снова пошёл к Игнату. Он не мог объяснить почему. Его будто тянуло.

И нашёл дверь приоткрытой.

Внутри было темно, пахло мокрым мехом. Стены увешаны сушёными травами и амулетами. В центре комнаты — огромный деревянный гроб. Открытый.

— Кто ты? — раздался голос позади.

Игнат стоял в проходе. В дневном свете он выглядел стариком. Но глаза — те же.

— Я... Я просто хотел узнать. Это правда? Ты — оборотень?

Дед молча смотрел.

А потом сказал:

— Не хотел. Но стал. За грехи свои. Каждую полнолуние я выхожу. Не ради убийств. Я охраняю деревню. От тех, кто хуже меня. А ты — не мешай. И не лезь.

— А если ты не вернёшься в гроб?

— Тогда зверь выйдет. Без человека. Без рассудка. И сожрёт всё.

Прошло три дня. Луна снова становилась полной.

А ночью раздался вой.

Саша проснулся — и увидел в окно: над избой Игната — пожар. Красное пламя, тени пляшут. И кто-то бежит прочь из дома.

Оборотень.

Но не Игнат.

Он был… другой. Чужой. Чёрный, как сажа. Огромный. И он рычал, выискивая добычу.

Игната не было. Дом сгорел. Амулеты исчезли.

А потом — началась резня. Утром нашли двух коз, разодранных в клочья. У Ларисы Степановны — пропала внучка. И только Саша знал: это не просто зверь. Это то, что Игнат сдерживал всю жизнь.

Он хотел рассказать взрослым.

Но однажды проснулся… и увидел в зеркале: глаза у него стали жёлтыми.

А во сне он бежал на четырёх лапах… по лесу… к чьей-то избушке.

Лагерь "Зелёный бор"

Охрана лагеря "Зелёный бор"

Когда Никита устроился ночным охранником в детский лагерь "Зелёный бор", он не ожидал ничего, кроме тишины и скуки. Лагерь находился в глубине леса, в тридцати километрах от ближайшего посёлка. Сезон закончился, дети разъехались, корпуса опустели. Оставались только сторожа, которые по очереди дежурили ночью. Работа казалась лёгкой — просто следить, чтобы ничего не сгорело и не украли.

— Главное, не спи на посту, — сказал ему при приёме сменщик, седой дядька по имени Аркадий. — И если услышишь ночью, что кто-то бегает, не выходи.

Никита хмыкнул.

— Это ещё почему?

Аркадий посмотрел на него серьёзно, с каким-то усталым взглядом.

— Здесь уже давно кое-что бродит. Не человек, не зверь. Больше не скажу. Смеяться будешь — сам с этим разберёшься.

Никита усмехнулся, решив, что старик просто пугает новичка. Вечером он заступил на дежурство. Уютный охранный домик, термос с чаем, рация — всё, что нужно для спокойной ночи.

До двух часов ночи всё было тихо. Ветер шелестел соснами, где-то вдалеке ухала сова. Время тянулось медленно. Никита вышел покурить, когда вдруг услышал шорох. Что-то мелькнуло между деревьями. Он напрягся. Слишком крупное для лесного зверя. И слишком быстро двигалось.

Он направил фонарь в сторону, но свет выхватывал лишь стволы деревьев.

— Кто здесь? — крикнул он.

Ответом была тишина.

Он вернулся в домик, но не успел закрыть дверь, как раздался топот. Быстрый, хаотичный, как будто кто-то несся по дорожке мимо столовой. Никита выскочил снова, но ничего не увидел. Только шторы на окнах колыхались, словно от сквозняка.

Он вернулся внутрь и включил камеру наружного наблюдения. Чёрно-белое изображение показывало вход, дорожки, часть леса. На экране что-то мелькнуло — высокая тень, быстро пересекшая территорию.

Он перемотал запись назад. И снова — тень. Не человек. Движения слишком неровные, резкие. Четыре конечности? Или это просто помеха?

Никита начал чувствовать беспокойство.

На следующую ночь он решил обойти территорию. Взял фонарь, рацию, и пошёл вдоль спальных корпусов. Всё казалось нормальным, пока он не заметил, что одна из дверей открыта. Он подошёл и заглянул внутрь. Полумрак. Пыль. Пустые кровати. Но в углу — что-то было. Он посветил туда. Глаз. Красный, мерцающий, на уровне человеческой головы, но скошенный, нереальный.

Никита отшатнулся. Существо прыгнуло — стремительно, бесшумно. Только шорох и треск под ногами. Он побежал обратно в охранный домик, захлопнул за собой дверь, заперся и задвинул все щеколды.

Ночью доносился вой. Негромкий, но тянущийся, как скрип ржавого металла. Никита сидел с ножом в руках, глядя на дверь. Но никто не входил.

Утром он позвонил Аркадию.

— Это было. Оно — было.

— Я ж говорил, — ответил тот спокойно. — Это не первый год. Мы просто не выходим.

— А что это?

— Не знаю. Когда-то здесь был монастырь, до лагеря. Сгорел дотла. Погибли люди. Говорят, кто-то из них остался. Или не совсем человек был. С тех пор по ночам тут…

— И что, никто ничего не делает?

— Главное — не подпускать к себе. Если впустишь — назад уже не выйдешь.

На следующую ночь Никита снова дежурил. На этот раз он не выходил. Сидел в темноте, без света, только наблюдая через окно. В какой-то момент что-то начало царапать дверь. Сначала тихо. Потом сильнее. Он услышал дыхание. Тяжёлое, хриплое.

И голос. Не то шёпот, не то визг:

— Открой… я видел тебя…

Он затаился. Сердце стучало в висках.

Утро наступило неожиданно. Свет солнца прорезал комнату. Всё было спокойно. Но дверь снаружи — вся в глубоких царапинах.

Никита уехал через два дня. Работу бросил. Больше никогда не возвращался в "Зелёный бор". Но иногда, по ночам, он просыпается от звука — два быстрых царапающих удара в его окно. А потом тишина. Он не подходит. Он знает, кто там.

Прошло три месяца. Никита уже работал в другом месте, в небольшом магазине на окраине города. Спокойная работа, дневные смены, никакой ночной тишины и лесных стуков. Он не рассказывал никому, почему ушёл из лагеря. Только иногда, просыпаясь в холодном поту, он вспоминал те глаза в темноте.

Однажды вечером ему позвонил Аркадий.

— Привет, парень. Ты ведь больше не работаешь у нас?

— Да. Давно уже.

— А знаешь, что странно? С тех пор, как ты ушёл… существо стало активнее. Каждую ночь теперь ходит. Даже днём в камерах какие-то тени. Люди боятся. Один новенький пропал — его просто не нашли после смены. Камеры показывают, как он вышел на улицу. И всё. Больше ни кадра. Как будто исчез.

— Я предупреждал, — тихо сказал Никита. — Вы знали, что это место проклято.

— Я теперь думаю, ты что-то с собой утащил. Оно будто привязалось. Может, ты ему интересен.

После звонка Никита начал замечать странности. По ночам ему снились сны о лагере. Один и тот же — он идёт по пустым корпусам, слышит стук, видит тень. Иногда он просыпался с ощущением, будто кто-то стоял рядом. Пару раз ему казалось, что в окне что-то мелькает.

Однажды он нашёл на подоконнике глубокую царапину. Словно кто-то с усилием провёл когтями по дереву. Вокруг дома были следы, но не чёткие — вытянутые, вытоптанные как будто чем-то тяжёлым и неровным.

На третий вечер он проснулся от шороха в коридоре. Кто-то ходил по квартире. Он схватил кухонный нож и медленно вышел из спальни. Тишина. Свет не горел. И только на полу — мокрые следы, ведущие от входной двери к его комнате.

Он проверил замок — он был закрыт изнутри.

На следующее утро он собрался и поехал обратно в лагерь.

Аркадий встретил его молча. Старик выглядел измученным, осунувшимся.

— Ты вернулся. Почему?

— Оно пришло за мной. Я не знаю, как, но оно теперь со мной. Я должен понять, что это такое.

Они сидели у охранного домика, когда Никита увидел, что один из дальних корпусов… открыт. Хотя все были заперты. Он пошёл туда.

Тот, кто смотрит в окна

— Бабушка, ну хватит тебе. Страшилки это всё, — сказал Миша, отставляя кружку с горячим чаем на деревянный стол. — В двадцать первом веке живём. Кто сейчас по деревням ходит, да ещё в окна ночью заглядывает?

Бабушка Вера сидела у печки, укутанная в тёплый платок. Её морщинистое лицо было спокойно, но глаза смотрели на внука серьёзно, почти тревожно.

— Ты, Миша, смеёшься, а здесь, в Моховке, такие вещи лучше вслух не обсуждать. Особенно после захода солнца.

— Да брось, бабуль, ты же знаешь, я из города. У нас максимум — странный сосед, и тот в тапочках.

— В городе у вас свои ужасы, а у нас — свои. И этот... он не человек.

Миша нахмурился.

— Кто — он?

— По ночам, как только темнота садится на деревню, кто-то начинает ходить по улицам. Без звука, как будто скользит. Ни собаки не лают, ни сова не ухнет. Только шаги — медленные, глухие. А потом — стук в окно. Сначала один. Потом пауза. Потом ещё один. Чёткий, аккуратный, как будто кто-то проверяет, слышишь ты или нет.

— Ну и кто же это может быть? Может, кто-то из местных пугает?

— А вот никто его не видел близко. Только ощущают. Некоторые говорят, что это тень. Высокая, худощавая фигура. Всегда стоит лицом к окну. Но лица-то и не видно — будто маска или вовсе пустота. Только глаза светятся... тускло, как лампочка, что догорает.

Миша невольно бросил взгляд в окно. За ним темнел лес, казалось, он начинался сразу за домом.

— И что, часто он приходит?

— Не каждый день, — вздохнула бабушка. — Но когда стучит — это всегда к беде. Те, кто открывали дверь после этого, потом или исчезали, или совсем с ума сходили. Были случаи... Мы не забыли.

— Ты серьёзно сейчас?

— Помнишь Анну Степановну? Старушку с соседней улицы, которая постоянно сидела у окна и ждала внука?

— Да, она ещё всё время на лавочке сидела летом.

— А потом вдруг перестала. Закрылась. Говорила, что к ней по ночам кто-то заглядывает. Мы думали — старческий маразм. А потом её нашли мёртвой в кресле. Лицо искажено страхом, окно настежь. И на подоконнике — следы. Но не человеческие. Будто когтями землю скребли, но не оставили ни одного отпечатка ноги.

Миша поёжился. Он чувствовал, как холод прокрадывается из-под пола. В деревенском доме, окружённом лесом, такие разговоры звучали куда реальнее, чем в городских стенах.

Он встал и подошёл к окну. Закрыл его на щеколду, на всякий случай.

— Ладно, бабуль. Я пойду спать. Завтра с утра поеду обратно.

— Я тебе постель приготовила в той комнате. Только штору не забудь задвинуть. И если ночью услышишь стук — не вставай. Что бы ни было, не смотри в окно.

— Понял, понял, — отмахнулся он, пытаясь улыбнуться.

Ночь опустилась на деревню густым покрывалом. Лес за домом шептал и стонал, будто жил своей жизнью. Миша ворочался в постели, не находя сна. Печка потрескивала в соседней комнате, придавая хоть немного уюта.

А потом он проснулся.

Стук.

Один. Пауза. Второй.

Он сел на кровати, прислушался. Может, послышалось? Сердце билось чаще, чем хотелось бы.

Стук. Снова.

Он медленно подошёл к окну и аккуратно отодвинул штору. На улице было темно. Лишь тусклая луна слегка освещала двор. И там, у самого окна, стоял кто-то.

Фигура. Высокая. Неподвижная. Лицо не разобрать — как будто чёрная пустота. Но глаза... два тусклых, бледных огонька, смотрящих прямо на него. Ни страха, ни злобы. Просто взгляд. Пронзающий до костей.

Миша резко отпрянул. Штора задвинулась обратно. Он в панике бросился в постель, натянул одеяло до подбородка и пытался не дышать.

Стук больше не повторился. Но всю оставшуюся ночь он чувствовал, как кто-то наблюдает. Непрерывно. Снаружи. Из темноты.

Утром бабушка поставила перед ним завтрак — горячую кашу и чай.

— Видел? — спросила она, не глядя на него.

Миша не ответил. Лишь медленно кивнул.

— Вот и не говори больше, что это сказки.

Он больше не спорил. И в деревню больше не возвращался.

Шёпоты под гипсом

В еловом лесу к югу от старой пригородной ветки лежит кирпичный корпус бывшей туберкулёзной больницы 1950‑х годов постройки. После серии коротких, будто преднамеренно локализованных пожаров и исчезновения дежурной медсестры архив закрыли, пациентов перевели, а здание — заморозили. Формально. Фактически его не успели законсервировать: окна выбиты, часть крыши провалилась, рентген-кабинет пуст, но подвал заперт ржавыми дверьми. Местные обходят место стороной. Говорят, в ветреные ночи в коридорах снова звен...

— Андрюх, у нас есть шанс снять то, что никто не снимал! — голос Кирилла шипел в телефоне, как разряженная рация. — Ночная вылазка в тубдиспансер. С ветровыми датчиками, тепловизором и инфракрасом!

Андрей потянулся, глядя на тусклый экран ноутбука. Он снимал тревел-хоррор ролики «для своих», но рост канала застопорился. Ему нужна была бомба — ролик, после которого подписчики поползут вверх, как плесень по сырой стене.

— Мы не одни? — уточнил он.

— Я беру Лену — она звук и свет. И ещё местного: дед Емель — бывший сантехник больницы. Проведёт коротко, покажет входы, и домой. Дальше сами.

Андрей вздохнул. «Сами» — всегда плохой знак. Но клики нужны. Он согласился.

Лес глотал фонари. Иней блестел на сухих стеблях сорной травы. Когда из темноты выросло пятно кирпича, Лена включила боковую панель света; луч прошёлся по облупленным буквам: «ГОРОДСКАЯ ПРОТИВОТУБЕРКУЛЁЗНАЯ БОЛЬНИЦА №4».

Дед Емель, сутулый, в старой армейской шинели, ткнул кочергой в цепь на двери приёмника.

— Замок не держит. Снизу пустота. Сапогом прижмёте — пролезете. Только в подвал не суйтесь. Там лифт клином встал. С тех пор как Агата пропала.

— Какая Агата? — спросила Лена.

Дед сплюнул.

— Медсестра. Ночную пересменку ждала, да не дождалась. Нашли повязки перемотанные. Будто кто-то изнутри пытался выбраться. Да и чертыхаться хватит. Я пошёл.

Он растворился в темноте быстрее, чем камера успела перестроиться. Кирилл хмыкнул:

— Отличный тизер: «Старик предупредил — и исчез». Пошли.

Коридор тянулся в глубину, запах мокрой штукатурки, плесени и чего-то кисло-медицинского смешивался в удушливый коктейль. По стенам висели обугленные пятна, где некогда были таблички отделений. Лена поставила направленный микрофон: шум — низкий, постоянный, будто далёкий вентиляционный гул. Но здание обесточено.

— Проверяю фон радиации, — пробормотал Кирилл. Прибор пищал в норме.

Андрей подвёл камеру к стойке регистрации. За мутным оргстеклом лежали карточки. Он вытащил одну: «Пациент: Ковалев Р.И., возраст 7, палата Д-12». На обороте размазанный отпечаток маленькой руки — и царапины: «мама не пускают».

— Это пойдёт в вставку, — тихо сказал Андрей.

Из дальнего коридора донёсся глухой металлический лязг. Кирилл повернул тепловизор.

— Ага… там что-то тёплое. Нет, погоди… Интерференция? Лена, дай свет!

Луч лёг на медпункт. На каталке сидел гипсовый учебный манекен для наложения повязок. Только гипс был свежим, влажным блеском. И в нём, на уровне запястья, отпечаток руки — глубоко вдавленный, как в мягкое тесто.

— Этого утром не было, — прошептала Лена. — Я видела фото с городской группы. Манекен голый стоял.

— Снимаем крупно, — выдохнул Андрей.

На указателе стрелка «Д» вела через переходную галерею. Стёкла выбиты, в рамах — льдинки. За стеклопакетами шуршал лес.

Детские палаты сохраняли цвет: бледно‑мятные стены, выцветшие зайцы и облака. Кровати без матрасов, сетки провисли, как паутина. В углу стоял ростомер в виде жирафа, шея которого треснула пополам.

— Запись идёт, — шепнул Кирилл. — Давайте вызов сделаем. Типа сеанс связи. Подписчики любят.

Андрей поставил камеру на широкий план.

— Если кто‑нибудь здесь есть… мы не навредим. Мы хотим узнать, что случилось с детьми. С Агатой. Дай знак.

Долго ничего. Потом микрофон Лены поймал тонкий, почти ультразвуковой писк — как если по стеклу провести ногтем. Писк повторился тремя короткими импульсами. Кирилл вскинул тепловизор: в дверном проёме на мгновение возникла форма — маленький рост, голова, вытянутая рука. Температурный контраст — минус шесть градусов к окружению. Контур исчез.

Лена всхлипнула:

— Я записала! Я записала это!

На стене, где был нарисован жираф, шевельнулась краска. Жёлтое пятно вспучилось, треснуло, и из подслоя выступил белёсый след — отпечаток ладони. Такой же, как на карточке. Рука повернулась вниз, указала в коридор.

Дверь архива была обгоревшей, но не запертой. Внутри высились шкафы с карточками, многие распухли от сырости. На столе лежала перевёрнутая кружка с засохшим чаем и металлический штамп «ВЫПИСАН».

— Лена, подсними на макро, — Андрей осторожно перебирал папки.

Нашёлся тонкий «Журнал дежурств — Ночное отделение». Несколько страниц вырвано. Оставшееся: фамилия «Завадская А.Г.» — та самая Агата? Напротив даты последнего дежурства стояла помета «Не вышла на связь. Проверка лифта».

Под журналом лежала стопка бланков «Согласие на иммобилизацию гипсом» — детские подписи, криво, печатными буквами. Почти у всех — дописки красным карандашом: «по решению врача Штольца». Некоторые строки перечёркнуты.

— Нравится? — отозвался Кирилл. — Маньяк-ортопед?

Андрей прочитал вслух: «При подозрении на туберкулёзные поражения костей назначать пролонгированную гипсовую фиксацию». Но сроки фиксации — неделями дольше нормы.

— Они держали детей в повязках? — прошептала Лена. — Пока…

— Пока они не могли уйти. — Андрей почувствовал, как по спине потёк холодный пот.

В дальнем шкафу скобяная дверца приоткрылась сама. Сверху слетела папка и ударилась о пол. Листы рассыпались. На одном — рентген кистей: кости ребёнка, но вокруг гипса — тонкие металлические вставки, петли. Будто кто‑то закреплял не сломанную кость, а… руку как объект.

На обратной стороне снимка: «Агата — убрать?». Чернила расплылись.

Переход в подвал был перекрыт жёлтой лентой, но лента сгнила. На ступенях лёд. Воздух холоднее на добрых десять градусов.