Страшные сказки

Совершенный роман

Начало этого вечера создавало впечатление, что он будет подобен каждому из огромного множества вечеров, характерных для конца осени. Как только бледное солнце скрылось за верхушками высоток, на улицы города опустились сумерки, приведшие за собой ветер, стремительный, пробирающий до костей и отзывающийся дрожью в теле, и туман, выглядевший как сгустившаяся и покрывшаяся белым порошком темнота сумерек. Где-то туман был более густым, где-то – менее, но он неизменно блестел и светился в свете фонарей, неоновых вывесок и автомобильных фар.

Но гораздо уютнее было в небольшом местном кафе. Оно привлекало в такую промозглую и сырую погоду своей теплотой (даже жаром) и целым букетом приятных запахов: от благоухания душистых цветов и свежих фруктов до аромата натурального кофе. Ещё кафе было тихим – если не брать в расчёт едва слышную классическую музыку, льющуюся из колонок у барной стойки, – и безлюдным, что неудивительно в подобный-то неприветливый и близящийся к ночи час. 

Перечень всех этих причин сделал скромное кафе с помпезным названием «Czarine Caterine» самым необходимым для Клариссы местом. Девушка в свитере цвета бордо и зрачками почти такого же оттенка часто просиживала в кафе ночи напролёт, выбирая наиболее спокойные столики в углах, а чаще всего – у огромной витрины во всю стену, открывающей вид на ночной город, хоть и занесённый (словно снегом) белым туманом, но всё равно прекрасный. 

Этим вечером Кларисса сидела как раз-таки у витрины, но знакомый вид уже не привлекал внимания. Взгляд глаз, настолько умилительно-больших, насколько и серьёзно-внимательных, занимала лишь книга – крупный томик в твёрдом переплёте, пахнущий приятной затхлостью библиотеки и чем-то таинственно-незнакомым (вечным запахом любой интересной книги).

Кларисса в сотый раз рассматривала обложку и пока не торопилась раскрывать сам томик, дабы отыскать закладку и начало новой главы. Ведь магия чтения не произойдёт и переход в иной мир не совершиться полностью, если обложка не будет должным образом рассмотрена. На прямоугольнике с закруглёнными краями и острыми углами был изображён мужчина, статный до невозможности, с длинными волосами цвета вороного крыла, мраморной кожей, выразительными непередаваемой красоты глазами, в цилиндре и фраке. Силуэт его ласкали лучи алой луны, разместившейся на фоне – прямо посреди беззвёздного чёрного неба. У верхнего края крупным готическим шрифтом (буквы были, конечно, красными, но более тёмными, чтоб выделяться на общем фоне) было выведено «БРЭМ СТОКЕР», а у нижнего – нежно любимое «ДРАКУЛА». Кларисса вздрогнула, то ли от восторга, то ли от возбуждения, и распахнула книгу.

А затем... утонула.

Время проносилось одним мгновением, пока девушка проживала жизни бедных смертных, которым не посчастливилось повстречать на своём пути лорда тёмной ночи, повелителя людских судеб и крови, струящейся в чужих жилах. Но самое странное: они не волновали Клариссу совсем, лишь сам Дракула, только сам граф будоражил её воображение. Каждое его слово, каждое движение и действие, даже непроизвольное и, казалось бы, ничего не значащае, не ускользало от внимания девушки, намертво укоренялось в памяти и оставляло в сердце лишь восторг. 

Дракула был мужественен, велик, предусмотрителен и безмерно, всепоглощающе жесток и коварен. Но не подло – он никогда не действовал подло, даже не оставлял на это намёка, – он был прям. Но сколько ума и могущества было в этой простой прямоте, насколько унизительно бессильны оказывались люди, пытающиеся ему противостоять. Лишь нелепая случайность, глупая воля судьбы предоставила им возможность занести оружие повыше и проткнуть Дракулу наскво... 

Нет! Этого не может произойти! Даже в мыслях – самых мимолётных и неосторожных!

Кларисса не знала конца этого романа, почти не помнила второй половины. Но первая, пропитанная харизмой бессмертного (в прямом и переносном смысле) графа запомнилась ей, кажется, навсегда. По крайней мере, девушка помнила её в совершенстве, но бегать глазами по строкам всё же доставляло ей гораздо больше удовольствия, чем предаваться пустым грёзам. Так она хотя бы не могла упустить абсолютно ничего, и не было необходимости добавлять что-то от себя, что Клариссе казалось преступлением, ведь для неё во всём мире не было ничего совершеннее этого романа. 

Взгляд девушки нёсся по знакомым чёрным печатным буквам.

... приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на прекрасном английском языке, но с иностранным акцентом:

— Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него свободно и по доброй воле.

Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но не успел я переступить порог, как он сделал движение вперед и, протянув мне руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться — его рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели живого человека. Он снова сказал:

— Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и оставьте нам здесь что-нибудь из принесенного вами счастья.

Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера, лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли и то же лицо — кучер и господин, с которым я в данный момент разговариваю; чтобы рассеять сомнения, я спросил:       

— Тут свободно?

Так резко выдернутая из сладких объятий воображения Кларисса вздрогнула ещё сильнее и заметнее, чем при открытии любимой книги. Она с трудом оторвала взгляд от гладких, чуть пожелтевших страниц и обратила внимание на молодого человека, что стоял напротив неё, оперевшись руками на спинку стула. Облик парня разительно отличался от уже сформированного ею идеала мужчины, но был всё же приятен: взъерошенные русые волосы, загорелое смазливое лицо и ярко-голубые глаза. 

Палач

Жизнь – игра со смертью;
              где святость, там и грех...

Яркий диск солнца робко выглядывал из-за горизонта, постепенно прогоняя утренний полумрак. Фонари небольшого городка гасли один за другим. Пыльные улицы наводнялись звуками, движением, жизнью. Именно в такое время двери местной таверны открывались.

Немолодой трактирщик сидел у стойки и протирал дубовые кружки. Совсем скоро они наполнятся пенным хмелем либо сладким вином и будут биться друг о дружку под пьяные тосты. А пока посетителей нет, можно и отдохнуть.

Снаружи грустно завывал ветер, вселяя в грудь седовласого мужчины тревогу. Небесный скиталец будто бы уже успел узнать неизвестную человеку новость, и была она отнюдь не доброй.

Дверь скрипнула. Сотрясающие стены шаги раздались после. Трактирщик поднял взгляд и нахмурился: чернобородый громила направлялся прямо к стойке; насторожил его не сам человек –местный палач был хорошо знаком всем в этом маленьком городке, – а скорее его хмурый вид и необычайно печальные глаза.

Громила сел у стойки, не сказав и слова. Лоб его плотно покрывали складки, обнажая роящийся в голове ворох мыслей. 

— Не привык таким я здесь тебя, приятель, видеть... — трактирщик первым подал голос, нацеживая в кружку лучшего пива. — Что стряслось, скажи мне?

Парой глотков расправившись с питьём, палач запросил ещё и ещё. Как в бездонную бочку, заливал он в себя огненную воду, преследуя одну цель: забыться на как можно большее время. Трактирщик тяжко вздохнул – он видел подобных людей. Однажды начав, почувствовав это тягучее ощущение забытья, они не могли просто остановиться; порой заходили слишком далеко, и их единственное спасение становилось погибелью. Возможно, так произойдёт и теперь.

Прикончив дюжину кружек пива, палач взглянул на трактирщика. В пустоте его тёмных глаз тлела всё та же грусть и скорбь. Едва ли что-то в этом мире способно хоть на толику заглушить эти чувства. Мокрые губы зашевелились, выдавливая из себя шепот:

— Правосудию я верю... — веки мужчины устало сомкнулись. — Но теперь в нём нет мне места...

Трактирщик подвинулся ближе, готовый слушать.

— От меня она скрывала свои жуткие мученья... Толпа вокруг кричала... — мужчина обхватил руками голову, зарыв пальцы в безобразную копну чёрных волос. — И бил её я плетью, хотя считал её я лучше всех... 

Хозяин кабака сплюнул на чистый пол – очередная жертва людских предрассудков за какие-то надуманные «грехи» заслужила наказание; и пред ним сидит человек, что его осуществил. С непоколебимым городским палачом случилось то, что, в конце концов, должно было произойти. Он сломался. 

— Слово «ведьма» вызывало в людях злобу и жестокость... На костре она сгорала... — палач взглянул на свои покрытые мозолями и волдырями ладони, глаза его были пусты. — И душа её летела в пропасть...

Трактирщик печально смотрел на своего посетителя. Лишь Дьявол мог обидеть его – человека, всю жизнь приводившего в исполнение самые чудовищные приказы; мучающего, линчующего и сжигавшего приговорённых к смерти. Посвятив себя правосудию, он оградил себя от морали, от человечности. Сейчас, кажется, поступки всех прожитых лет навалились на палача тяжким грузом. Но кто та, что навлекла подобное на столь упёртого человека? Трактирщик ужаснулся, предположив самое страшное.

Чернобородый громила поднялся, порылся в кармане и вывалил на стол огромный мешок с золотыми. Несомненно, это его плата за кровавую работу. Поморщившись, палач направился к двери. Затылок и виски его вороных волос пожирала седина.

— Кто она, друг мой? Кто эта девушка? — обратился трактирщик, когда тот уже отворил дверь.

Мужчина повернулся; глаза были пусты, руки дрожали.

— Моя невеста...

Дверь захлопнулась.

Яркий диск солнца медленно катился по небу, ветерок пел за окном легко и беззаботно. Лишь немолодой хозяин кабака был мрачен.

Неспешно подойдя ко входной двери, он запер её на ключ и удалился в заднюю комнату. Принимать посетителей сегодня совершенно не хотелось.