Страсти по графу де... ч.2. Семь лет спустя.

Глава 1. Мушкетер короля.

Возникший в дверях небольшого, всего на несколько столиков, кабачка, дворянин, в надвинутой на лоб шляпе и длинном дорожном плаще, немного задержавшись на входе, едва взглянул на проворно подскочившего хозяина и направился к мушкетеру, в одиночестве расположившемуся в углу заведения:

- Господин Атос!

- К вашим услугам, - любезно откликнулся тот и, наклонив голову, указав незнакомцу на место за своим столом, на котором по молчаливому жесту мушкетера мигом появились еще стакан и вино. Неторопливо сделав пару глотков и дождавшись, пока хозяин отойдет подальше, незнакомец представился, не снимая шляпу:

- Господин Людвиг, проездом в Париже. У меня есть информация о вашей жене.

Атос посмотрел в лицо собеседнику, вернее, в то, что было возможно увидеть в тени шляпы, надвинутой по самые брови: недлинные пышные волосы, прямой, несколько крупный нос, округлый подбородок, ни бороды, ни усов, в речи угадывался, хотя и легкий, но никак не французский акцент.

- Ваша жена жива и далеко отсюда, и у нее никогда не было клейма на плече. В Берри вы собирались повесить ту, что намеревалась занять ее место.

Мушкетер медленно перевел взгляд с говорившего на стоящие перед ним бутылки и произнес:

- Померещится же...

- Я готов помочь вам вспомнить, как все было.

Не дожидаясь ответа, приезжий быстро сделал несколько странных жестов руками, и сознание Атоса помутилось. Дурнота прошла быстро, и копошившийся у очага хозяин даже не поглядел в их сторону. Прояснившееся сознание заставило замедлиться вихрем мелькающие в памяти картины прошлого. Ожившая богиня, девушка из далекого будущего, ее отец и брат, свадьба, медовый месяц… охота, похищение жены, безуспешная погоня, отчаяние… чей-то темный силуэт, размеренно вбивающий во взрывающийся мозг раскаленные стрелы кошмарных слов: Анна де Бейль… графиня де Ла Фер… воровка… любовница кюре… клеймо... повешение…

- Елена! - прошептал мушкетер пересохшими губами. - Мою жену зовут Елена!

- Вы вспомнили, - произнес новый знакомый.

- Кто вы?

- Мое имя вам ничего не скажет, остановимся на господине Людвиге.

- Что вы хотите?

- Помочь вам встретиться с женой.

- Почему?

- Рассчитываю на ответную услугу. Я ищу ту, что носит имя графини де Винтер.

- Особняк на Королевской площади.

- Ее там больше нет.

- Она на службе кардинала.

- Я знаю.

- Более ничем не могу помочь.

- Вы еще можете встретиться.

- Как мне тогда найти вас?

- Я сам вас найду. Пока же, вот, держите, это называется интегратор.

Незнакомец передал Атосу плоскую черную коробочку.

- Когда приедете в Ла Фер, в охотничьем павильоне нажмите сюда, на середину. И ждите. Стена начнет светлеть и пропадет совсем. Вы сможете войти в квартиру жены. Чтобы вернуться обратно, интегратор надо будет зарядить.

- Зарядить?

- Накормить. Скажете об этом жене, она знает, как. Только... она вас не помнит. Совсем. Но ей не внушали того, чего не было. В отличие от вас. Просто заставили потерять память. И ее, и брата. Они оба не помнят, что были здесь. Их родители так и не нашлись.

Господин Людвиг говорил короткими фразами, подбирая, будто взвешивая, слова, и, похоже, справляясь с волнением.

- Вы говорите невероятные вещи.

- Я понимаю.

- Кто это сделал? Зачем? Почему? Как?

- Вы что-нибудь слышали о гипнозе?

- Гипнос? Так называли греческого бога сна. Гипнос спокоен, тих и благосклонен к людям.

- Его именем названо состояние, похожее на сон или полусон, вызываемое внушением и сопровождающееся подчинением разума гипнотизируемого человека воле усыпляющего, а также сам способ такого внушения.

- Это – суть колдовство!

- Ну, если хотите...

- И кому же понадобилось прибегнуть к такой мерзости? Для чего?

- Вы встретились с девушкой, живущей на четыреста лет позже, благодаря случайности, или чуду, если угодно. Еще это можно назвать дырой во времени и пространстве. Если в прошлом произойдет нечто, не имевшее места ранее, может измениться будущее, и, возможно, не в лучшую сторону. Ликвидацией нежелательных последствий изменения прошлого занимается Служба Времени, находящаяся в весьма отдаленном от вас будущем. История с графиней, оказавшейся заклейменной, будет изложена лет через двести талантливым французским литератором настолько занимательно, что литературные дебаты о ней не утихнут и много лет спустя. Тот, кто вам внушил именно эту версию произошедших в Берри событий, роман, явно, знал.

Атос содрогнулся. Господин Людвиг осторожно заглянул ему в лицо: сидевший перед ним одинокий пьяница неопределенного возраста с пустыми глазами в одночасье исчез. Вместо него, в состоянии алертности, предстал молодой вельможа в мушкетерском плаще, со всего лишь следами бессонной ночи на лице.

- Как вернуть память моей жене?

- Возможно, это произойдет само собой, когда она побывает с вами в знакомых местах.

- Если же нет?

- Разрушивший вашу жизнь может объявиться вновь, и, будучи настороже, вы обезвредите негодяя.

- А вы?

- Постараюсь появиться в нужный момент.

Атос проводил глазами господин Людвига и еще посидел в кабачке, размышляя, что у него нет оснований полностью доверять ушедшему. По всей вероятности, тот рассказал далеко не все, что хотелось бы знать, но достаточно, чтобы начать действовать. К несчастью, Тревиля в Париже не оказалось. Пришлось подождать еще несколько дней, заполненных обновленными воспоминаниями и смутными надеждами на будущее. Испросив у капитана десятидневный отпуск и отдав приказ Гримо о завтрашнем отъезде, мушкетер готовился к походу за женой. Он не взял в Париж вещей, что могли бы напомнить о ней - сотрясавшие его припадки ярости, боли и стыда не оставили для них места. За прошедшие семь долгих лет, что только не передумалось и не пригрезилось. Ночь стала страшным для него временем, когда мозг путался в событиях, причинах и следствиях, яви и сне, бесконечном, мучительном, неуклонно повторявшемся, стоило закрыть глаза, сне, в котором он видел клеймо на плече графини, и то, что с ней сделал потом. Веселые голоса в прихожей вернули его к действительности. Они готовы сопровождать его хоть в преисподнюю, если возникла такая насущная необходимость? Видимо, Тревиль уловил снедавшее его напряжение, с каким пришлось просить об отпуске, хотя, видит бог - он крепился, как только мог. Друзья были недалеки от истины: время жены и представлялось Атосу ожившим адом. Он начал объяснять, что предстоящий поход может показаться почти безбожным, но Арамис пообещал захватить с собой библию, гасконец - лишний пистолет, а Портос похлопал по новеньким ножнам шпаги, последнему подарку своей герцогини, и, отправляясь в неизвестность, Атос решил, что еще три клинка могут стать не лишними. Провожая друзей, он махнул им вслед, раскрыв окно. Начавшийся весенний дождь резво застучал по подоконнику. Мушкетер провел рукой по лицу и смахнул капли дождя, до странности похожие на слезы.

Глава 2. Между прошлым и будущим.

День уже клонился к вечеру, когда всадники, оставив в стороне показавшийся город, увидели крыши замка. Они промчались по центральной аллее и остановились у закрытых ворот. Спешившись, Атос подошел к небольшой дверце и, резко дернув створку, прошел внутрь. Остававшиеся в седлах его спутники могли видеть пустой двор, замощенный булыжником, с блестевшими кое-где после недавнего дождя лужами. Тишину ожидания нарушили шаги мушкетера и заполошно косящегося на него слуги, отворившего ворота. Откуда-то сбоку выскочили еще двое, занявшись лошадьми. Призывно махнув рукой, Атос пересек двор и, войдя в начавшийся парк, пошел по небольшой, местами заросшей аллее. Немедля, друзья зашагали за ним и вскоре подошли к скрытому за деревьями охотничьему павильону, возле которого суетился слуга, открывая дверь и занося внутрь наспех собранную снедь. С момента приезда никто не произнес и слова.

Зажженные свечи рассеяли полумрак внутри обитого зеленоватым шелком помещения с высокими, задернутыми занавесями окнами, возле одного из которых стояло небольшое бюро. Атос выдвинул второй ящик слева, развернул лежавшее там письмо и сосредоточенно заглянул в него, потом, сложив опять, спрятал на груди. Взглянув на застывших в ожидании друзей, мушкетер сделал знак располагаться, а сам уселся на стуле в углу, возле греческой статуи. Портос подошел к другу и протянул доверху наполненный стакан. Благодарно кивнув, Атос, одной рукой принял вино, другой достал плоскую черную коробочку, подержав на ладони несколько мгновений, большим пальцем нажал на середину, и замер в ожидании, залпом осушив стакан. Стена, возле которой он сидел, начала светлеть и становилась прозрачной, будто за ней стоял сильный источник света, в лучах которого можно было разглядеть сидящих за столом. Странно одетые юноша и девушка оживленно переговаривались, одновременно уставившись в большие раскрытые шкатулки, каждый - в свою. Голоса становились все слышней, но слова, произносимые на незнакомом языке, оставались непонятными. Сидящие повернули головы на звук смятого Атосом в руке и отброшенного стакана.

- Ты видишь то же, что и я? - произнесла девушка, изумленно глядя в сторону пропавшей стены.

- Кажется, да - растерянно ответил юноша, вставая.

Встретившись глазами с женой, Атос поднялся на ноги и шагнул в будущее. Друзья молча двинулись за ним. Пропустившая их, было исчезнувшая, стена снова возникла на своем месте.

Брат и сестра Беловы ошарашенно переглянулись. Бли-и-и-н! Так и двинуться можно! Режешься так в Original Sin IIу себя дома, и, вот, нежданчик! – в гостиную десантируются трое в мушкетерских плащах, четвертый, в хайповом шмоте, под самого ДАрта косит. Красава! А рулит командой, надо думать, Атос, к Церетели не ходи!

Лён отмерла первой:

- Этого просто не может быть!

- Патамушта не может быть никогда! - подтвердил Ваня, глядя прямо на человека, возглавлявшего маскарадное шествие.

- Почему же? - выдавил из себя мушкетер. Они говорили на разных языках, но, странным образом, прекрасно понимали друг друга.

- Сами-то вы как думаете, а? - упорствовал потомственный Игрок.

Атос, молча, с поклоном, протянул Лён сложенный вчетверо лист бумаги. Она, помедлив, развернула и прочитала, сначала про себя, потом вслух:

- Дорогие мои, надеюсь на скорую встречу нас всех вместе с мамой. Уезжаю за ней туда, где Ваня научился плавать. Папа.

Передав записку ставшему рядом брату, Лён указала мушкетеру на Ванин стул, а его друзьям - на длинный, стоящий углом диван. Жена смотрела сощуренными от удивления глазами, а он все не мог начать говорить. В дни непрерывной скачки Атос посмел надеяться на чудо, которое, увы, не случилось, и только сейчас до конца осознал, что может показаться Елене буйно помешанным незнакомцем, а его рассказ – полной фантасмагорией. Вся надежда только на письмо ее отца.

Перфоманс со стенкой, запустившей в квартиру ряженых, чуть не заставил Лён себя ущипнуть. Приглядываясь, она нашла реквизит пришельцев на удивление достоверным, и, мысленно выставив высший балл художнику по костюмам за брызги грязи на одежде и запах конского пота, ожидала продолжения разговора. Ваня терпением сестры не отличался:
- Если это розыгрыш, то нам не смешно.
- Розыгрыш?
- Нашли, чем шутить. Отец пропал семь с половиной лет назад, мама – восемь, да я сейчас полицию вызову! Как вы, вообще, сюда попали?
Атос протянул ему нечто, тянущее на небольших размеров мобильник.
- Благодаря этому.
Ваня осторожно взял протянутый предмет.
- Его нужно накормить.
- В смысле зарядить? - уточнила Лён.
- Да, именно.
Убрав с беспроводной зарядки свой айфон, Ваня положил на него полученное нечто, тут же засветившее посреди темного экрана крупной кнопкой, с похожими на часы делениями, вернее, светился самый маленький сектор, от двенадцати до часу. Середина кнопки начала пульсировать.
- Пошло, похоже, заряд был почти на нуле.
- Эта вещь переносит во времени, у нас апрель 1627 года.
Брат с сестрой переглянулись.
- А у нас, знаете ли, тоже апрель, только почти на четыре столетия попозже.
С дивана, где расположились друзья Атоса, послышался коллективный вздох. Переглянувшись с братом еще раз, Лён взяла нить разговора в свои руки:
- Представьте, господин Атос, что у вас, на улице Феру, или на улице Вожирар, а также Старой Голубятни, - взгляд в сторону Арамиса и Портоса, - или на на улице Могильщиков номер 12...
- 11, если позволите, - встрял гасконец, - в доме номер 12 проживают хозяева.
- Уговорили,- усмехнулась Лён, - пусть будет 11.
- Так вы нас знаете? - поднял брови Атос.
- Кто же вас не знает, господа мушкетеры! Да, вот, беда - не было вас никогда! И быть не могло!
- Как не было? Почему не было? Мы перед вами, - заволновалась диванная группа поддержки.
Выдав им ослепительную улыбку, Лён продолжила:
- Вообразите, господа, что у вас дома неожиданно появляется, скажем, Дон-Кихот, прихватив за компанию Дульсинею Тобосскую!
- Хорошо, не Росинанта, - нашелся Атос.
- С конем тут не развернуться, прощенья просим, квартирка маловата! - фыркнула девушка.
- Дон-Кихот - образ вымышленный!
- Вы, простите великодушно, тоже. Все! И каждый! Представьтесь уже, господа хорошие, уважьте хозяев квартиры, а то перемещение во времени - это, видите ли, как-то... - Лён замялась, подыскивая подходящее определение. Атос, чуть повернув голову, глазами показал на письмо отца.
- Оу! Это...

Глава 3. О пользе интернета.

Ваня сбросил звонок, теперь вовсю заливался телефон сестры. Нетерпеливо передернув плечами, она его выключила вовсе:
- А почему папа предположил, что мама может находиться в вашем времени?
- Это я предположил, - сознался Атос.
- Но отчего же? Мама пропала не из квартиры, а с улицы, на глазах у знакомой.
- По неведению, а ваш отец вспомнил об этом романе. И не ошибся, как выясняется.
- Мы мало где бывали за границей, только в Париже и на Мальте.
Ваня открыл фотографию матери на мальтийском празднике, устроенном для развлечения туристов.
- Ваш отец уверенно пишет о встрече с женой именно на Мальте, стало быть, располагает достоверными сведениями.
- Если предположить, что время у нас с вами течет одинаково, то мама должна была к вам попасть летом 1619 года. А что у вас было в это время?
- Умер мой отец.
- Простите…
- А двумя годами ранее мы с вами встретились еще раз, госпожа Елена.
- Еще раз?
- Первый раз – за три года до этого.
- Где??????????????????????
- Здесь, на границе охотничьего павильона и вашей квартиры, благодаря исчезновению этой стены.
- По-вашему, в тысяча шестьсот четырнадцатом? А потом?
- В 1620–м к нам попал ваш отец, а спустя несколько дней вы с братом пришли за ним.
- Но как же случилось, что мы об этом ничего не помним?
- Как я понял, кто-то заставил вас забыть.
- И как вы узнали?
- Со слов посетившего меня незнакомца, назвавшегося господином Людвигом и вручившего этот странный предмет для встречи с вами.
- А ему, какая забота?
- Рассчитывал на мое содействие в поисках одной известной мне особы. Обещал вернуться.
Ваня запустил сайт Мальтийского ордена, выдавший череду кавалеров, с изредка возникавшими между них дамами. Наткнувшись на портрет с подписью: «Женский портрет работы неизвестного художника. Холст, масло. Предположительно, первая треть 17 века. Мальта», брат с сестрой ойкнули одновременно. С изображения давно прошедшего века смотрела их пропавшая мать в платье, удивительно похожем на то самое, с летнего мальтийского праздника.
- Когда мы на Мальте были, мама такое платье напрокат брала. За сходство с персонажем со скидкой дали. Сказали, портрет со старинного оригинала скопировали и платье такое же пошили. Получается, это был мамин портрет?
- Если бы я попала в это время на Мальту, я попыталась бы договориться с Орденом. Кто тогда был великим магистром?
- Вот, по списку: Алоф де Виньякур, 20 лет главенствовал. Умер во время тренировки по стрельбе, уже старый был, мы тогда его доспехи во Дворце видели.
- Помню, при нем Караваджо изгнали.
- Потом еще Магистр - только год, а следующий тринадцать лет просидит, и больше о нем ничего нет.
- Погоди, это же наша Мальта, а портрет, надо понимать, оттуда!
- Ну, да, раз папа пишет, что отправился на Мальту, значит, имеет в виду, что на местную.
- Но как же портрет попал в наш интернет?
- Загадка века!
- Похоже, не только нашего.
- В Тампле - мальтийское представительство, и командерия, в десяти лье от Парижа, - подсказал Атос.
- Тогда в Париж, Мальта слишком далеко.
- Ванечка, предупреди, что нас завтра не будет, я пошла собираться.
Прихватив свой ноут, Лён шагнула к двери, чувствуя спиной внимательный взгляд гасконца. Ваня протянул руку к опять заверещавшему айфону:
- Прикинь, Вань, я, такой…
- Давай потом, а? Нас в этот раз не будет, дело срочное.
- Во, блин, и чо?
- Да, говорю же, аццкий срочняк, вы там какнить без нас, по-любому, мы завтра только в массовке.
- Трындец! Да вы...
- До связи!
Ваня нажал отбой:
- Вы нас чудом застали, мы с утра в суде были, а утром должны были уехать надолго.
- В суде?
- У сестры сегодня был громкий открытый процесс. Она – адвокат, а я занимаюсь, вот, этим, - молодой человек кивнул на комп, на экране которого открылся портрет Александра Дюма.
- Благодаря известному писателю мы о вас и узнали, сейчас найду изображение поудачней.
Ваня открыл галерею в Pinterest, замелькали портреты, фотографии, иллюстрации. Разношерстный калейдоскоп был остановлен Атосом:
- Кто этот господин?
- Друг рассказавшего о вас романиста, и сам литератор.
- Нет, рядом?
- Его отец, граф Риббинг.
- Известная у вас личность?
- Человек потрясающей биографии, о нем самом романы писать можно.
- Он похож на пославшего меня к вам господина Людвига.
Ваще-то, его и зовут - Адольф Людвиг. Япона мать!
Атос еще раз внимательно взглянул на портрет:
- Господин Людвиг выглядел моложе.
- А, есть помоложе.
Ваня открыл пару изображений, где Лёвен-старший выглядел юным, пухлощеким и пышноволосым, и, пока мушкетер уделял портретам самое пристальное внимание, выскользнул посоветоваться с сестрой, заодно прихватив стоящие у двери, собранные назавтра сумки. Девушка закончила набирать сообщения и, воткнув мобильник в пауэрбанк, выложила на туалетном столике:
- На смс-ки с отсрочкой заряда на какое-то время хватит, потом я еще приготовила, перешлют. Всех предупредила, извинения принесла.
- Лён, Атос своего Людвига в отце Гранвалета опознал.
- У него и НАШ Поэт на собственного племянника похож.
- Про своего племяша сказал, и все, а в Лёвена-старшего вцепился, как клещ. Портреты сличает.
- Нам только «прекрасного убийцы» не хватало.
- Остальное уже есть.
- Найтли была дублером Портман в «Звездных войнах». В гриме принцессы Падме даже их матери не могли понять, кто есть кто.
- Ну, да, Бардем и Дин Морган, Перри и Зои Дешанель, Кристенсен и Диас, Тимберлейк и Райан Филипп - особо по молодости. Билан на Лазарева тянет. Мож, зря Атос с Лёвеном заморачивается?
- А ты обратил внимание, что он к нам обезличено обращается?
- В смысле?
- У Мэтра, чуть что, прям через слово: дорогой Арамис, любезный Д’Артаньян, милейший Портос, к посторонним без господина или месье, вообще, никто не обходится. А он нам… никак…
- Думаешь, дражайшая госпожа Елена или многоуважаемый месье Иван лучше будет?
- Я пока не знаю, что думать. За то время, что он с нами не виделся, короткость в отношениях вполне могла утратиться.
- Думаешь, была, эта короткость?
- Папа нас абы кому не доверил бы.
- Лён, а если, всетки, сразу на Мальту махнуть?
- Забыл, сколько граф с Раулем только до Тулона ехали?
- Они не торопились.
- Море Средиземное, пираты всякие, до конца отпуска никак не успеть. Атос дело говорит, в Париж надо, в представительство.
- А если они там не в курсе?
- У них почта голубиная, с Ла-Валеттой свяжутся, по-любому, скорее узнаем.
Вернувшись переодетым, Ваня вызвал громкое: «О!» у всех, кроме Атоса, все еще сосредоточенно уткнувшегося в портрет графа Риббинга. Мушкетер обернулся и, вежливо уточнив: «Вы позволите?», не дотрагиваясь до экрана ноута, прикрыл обтянутой перчаткой рукой верхнюю часть изображения, спрятав лоб и брови, а потом опустил ладонь пониже, почти к кончику носа, и замер, сдвинув брови и не отводя глаз от нарисованного лица. Решив, что шляпой фотошопить портрет некогда, Ваня достал из шкафчика две шпаги, на которые Атос с сомнением покосился.
- Это - реквизит для Игры.
- Игры? - подал голос с дивана один из Горынычей.
Пока Ваня, надев шпагу, относил оружие сестре, Атос объяснил друзьям идеи и принципы семейного занятия Беловых. Гасконец слушал в пол-уха, пребывая в полнейшем недоумении: невероятное сходство с Миледи де Винтер той, к которой друг кинулся через столетия, обескураживало. Д'Артаньян с трудом удержался, чтобы не протереть глаза, настолько был ошарашен. Пока Атос выяснял отношения с хозяевами диковинной квартиры, нечаянный любовник леди Кларик все гадал, нет ли у девушки из будущего чего-либо на левом плече. Удостоверился, что ничего подобного, когда, встав из-за стола, она повернулась спиной, выходя из комнаты. То, что на ней было надето вверху, сзади открывало плечи, а длинные синие штаны, сильно облегающие бедра и расширявшиеся книзу, не оставляли маневра для воображения. Ее брат был одет в похожие штаны, с заправленной в них рубашкой с закатанными рукавами. Как любопытно одеваются в будущем! А в окно такое можно увидеть! Чудны дела твои, Господи!
Ребята вернулись, держа в руках по небольшому кожаному мешку:
- Мы готовы.
Сидящие в окопчике подскочили, как по команде. Атос оторвался от своего созерцательного занятия и перевел взгляд на светившийся уже полным кругом интегратор:
- Этого достаточно?
Дождавшись, пока Ваня кивнет, мушкетер взял прибор для перемещения в руки, нажав на горящую уже целиковым кругом кнопку. Стенка-пограничник, посветлев, быстро пропала и, пропустив всех шестерых, стала на место. В павильоне свечи не догорели до половины, позволяя предположить, что французы вернулись ненамного позже того, как ушли.

Глава 4. Квест онлайн.

Войдя за Атосом в его владения, Беловы огляделись, держась не торопившегося выйти хозяина. Греческая статуя! Как у Мэтра! Тож Наваррец презентовал? Надо поинтересоваться при случае. В теле тетенька - под богиню делана. Если килов на дцать схуднет, на систер похожа будет! Взглянув на Гебу, Арамис тонко улыбнулся - едва заметно, совсем в духе романа, зато гасконец продолжал недоумевать. Статуя жены в доме Атоса показалась ему вполне на месте, но сходство приведенной в павильон девушки с леди Кларик никакому разумному объяснению не поддавалось. Лён не могла отвести глаз от стен павильона,щедро украшенных добытыми охотничьими трофеями: десятками оленьих рогов и кабаньих клыков – все с головами. Сколько зверей напрасно загубили! Хотя, нет, они же потом их съели. Я оленину только в колбасе пробовала. Ну, так! Съесть можно. Раньше думала, что вепрь – это вроде, бизона или зубра, а оказалось - дикий кабан. Как, вон, тот? Выходит, во Франции еще попадаются? А в Англии их давным-давно поизвели.

Не дождавшись проблесков воспоминаний у брата с сестрой, Атос распахнул дверь наружу. Глазам Беловых открылась аллея, ведущая к старинному замку и заросшему пруду неподалеку, заметному в уже глубоких сумерках. Ваня поднял голову, вгляделся в вечернее небо и охнул. В конце апреля ковш Большой Медведицы должен был висеть прямо над головой, не так, как сейчас, а сбоку и южнее. Полярная звезда - совершенно не той яркости, и тож висит не совсем по месту. Блин, не только она, а целая плеяда с детства знакомых созвездий! Звезда Кеплера вспыхнула в тысяча шестьсот четвертом, всего-то годик провисела и погасла, а тут – на тебе! Такое не спишешь на Францию четырьмя столетиями назад, здесь какое-то другое измерение или что там еще! То-то господа мушкетеры тут в реале, живы-здоровы! Ох, и ни фига ж себе!

Лён наукой о космических телах никогда не увлекалась, но мысли брата поняла правильно:

- Что-то не так с небом?

- Звезды другие!

- Какие другие? - не понял Атос.

- Это не наше прошлое, - выдал любитель астрономии. - Это другой мир. У нас о таком только в романах пишут, ненаучно-фантастических. Считается выдумкой! Почти что сказкой!

Мушкетер попытался осилить услышанное, потом махнул рукой, решив, что он жену нашел, и ей осталось только вспомнить, кто ее муж. Разместил Елену в той обстановке, которую он запамятовал приказать уничтожить перед своим поспешным бегством в Париж – в прежних покоях, где на своих местах лежали ее вещи, а в шкафах висели ее платья. Возможно, жившая там счастливая новобрачная разбудит его жену в девушке, очевидно, чувствовавшей себя ему чужой. Однако, тот, кого прежде звали графом де Ла Фер, опасался, что подобающее обращение слуг насторожит графиню, заставив ему не доверять, и велел обращаться к хозяйке с безликим «госпожа», ничем не провоцируя непредвиденных расспросов с ее стороны. Атос надеялся, что при полной потере памяти о произошедших событиях, навыки здешней жизни у Беловых не утрачены, и с прислугой обращаться они не разучились. Остававшиеся в замке слуги были вышколены достаточно, чтобы за время отсутствия хозяина не забыть свое место, и приказ не общаться с гостями восприняли безоговорочно - даже те, кто помнил жену графа и ее брата. Все, кроме бывшей камеристки молодой графини. Хозяйка по приезде, явно, не узнала свою служанку и вечером решительно отказалась от ее услуг, хотя та и настаивала, шепнув, как рада видеть госпожу, но графиня не захотела это услышать и выставила ее за дверь. Приставленный к ее брату муж служанки-ослушницы полученными распоряжениями не пренебрег и, кроме как, «да, господин» и «нет, господин», лишнего не сказал, уверившись, что хозяин и его гость могут быть им довольны. Гримо был единственным из парижских слуг, взятым с собой, и все, что парень думал по поводу поездки в Берри, оставалось при нем. А может быть, он и не думал об этом вовсе, но сомнений в статусе присоединившимся к господам брата и сестры у него не возникло.
Уснуть Атосу не удалось: он то стоял перед их свадебным портретом, отыскивая в лице юной девушки теперешние черты, то перебирал немногочисленные - всего за месяц, подарки жены, то осторожно подходил к ведущей в ее комнаты двери и прислушивался к тишине за ней. Ночь тянулась и тянулась, как все те, что он прожил в одиночестве. Без нее. Наступивший рассвет заставил его выглянуть в окно. На открытом балконе, кругом обходившем комнаты, обнаружился его шурин, потиравший лоб рукой, с воспаленными глазами. Атос жестом пригласил Ваню зайти.

- Как же голова болит! Уснуть толком не удалось, - пожаловался тот.

- Вам ничего не удалось вспомнить? - не выдержал хозяин.

- Не-а, - протянул родственник, - и дежавю - никакого. Вообще!

- Дежа вю?

- Не ощущаю, что когда-то был здесь. Крепко приложило, с амнезией-то! Вот же черт! Ну, хоть сестра, кажется, спит.

- Скоро пора выезжать.

- Пойду, разбужу.

Лён посмотрела на брата сонными глазами:

- Долго заснуть не могла. Это ЕЕ комната. Все представляла, как ОНА тут жила. И как очнулась в лесу, после повешения. И что с ней могло быть потом. Как-то же появилась графиня Винтер, баронесса Шеффилд. И как она живет сейчас. Если судить по Мэтру, ночей с Дартом еще не было.

- И Атос не знает, кто она. Ну, все еще впереди.

- А, ведь, до «Красной голубятни» он ее не искал.

- Ну, не надо было. Выдержка - позавидуешь.

- Что ты хочешь - Атос!

- Граф де Ла Фер! - поправил Ваня.

- Помнишь, у кого-то из фикрайтеров: графа люблю не меньше Атоса, но не будь мушкетера, об его сиятельстве никто бы не узнал?

- Не будь Мэтра, никто бы ничего не узнал. Если что, Саныч только про подвески писал, ну, еще по мелочи – типа, из французской истории, а то спойлер про Армантьер - это жесть! И так сплошная непруха у чела, надо ж так вляпаться: клеймо на плече графини, в его-то время! И как умом не двинулся, а только запил. Фигасе, жену, своими же руками, на дереве! Хоррор отдыхает! Интересно, это еще при нас было или как? И, ведь, не спросишь!

Глава 5. Дорожная встреча.

Пополудни, когда до Орлеана оставалось уже недалеко, одна из лошадей лишилась подковы. Кузнец нашелся в небольшой деревушке, расположившейся возле старинного монастыря, и, пока Гримо отводил коня в кузницу, господа спешились у ворот обители.
- Монастырь был основан королем Хлодвигом, сильно пострадал в конце Ланкастерской войны, при осаде Орлеана, и лет двадцать назад возрожден, - просветил Атос, заметив, с каким интересом Беловы посматривали на приют слуг господа, и предложил отдохнуть в придорожном трактирчике, расположившемся через несколько домов от монастырских стен.
Кроме них, в пулутемном зальчике оказался еще посетитель, похожий на паломника. Неизвестный расположился неподалеку от очага, погруженный в свои, по всему, нерадостные мысли.
- Так и уверуешь в переселение душ, - забывшись, проговорила Лён.
Вопреки или благодаря Игре, дочь Беловых оказалась не только фанаткой героев легендарного эпоса. Некоторые ее сердечные склонности находились далеко от мушкетерской Франции. В ранней юности школьницу запредельно потрясли люди, устыдившиеся рабства в тогдашней крепостной России, а с возрастом, пересмотрев отношение к декабристскому движению в целом, она сохранила остатки привязанности к его отдельным представителям. Потом стала засматриваться на пионеров авиации и их последователей, поскольку с космонавтами как-то не сложилось. Позже вместе с братом увлеклась восстановленными антропологической реконструкцией портретами известных исторических личностей, старательно соотнося увиденных персонажей с дошедшими о них сведениями. Безымянные лики прельщали ребят гораздо меньше. Подолгу вглядываясь в возрожденные из небытия лица московских княгинь, средневековых завоевателей, египетских фараонов, немецких музыкантов, они приправляли биографические данные личной фантазией, как бы ведя собственное расследование непростых исторических головоломок. Белов-старший виртуальное хобби детей поддерживал, полагая его возможную полезность для реальной жизни. Интерес к отдельным персонажам подогревался литературными бестселлерами, фильмами и историческими сериалами. Фигуры, так или иначе попавшие в поле зрения кинематографистов, могли рассчитывать на самое пристальное внимание. Со временем домашняя коллекция реконструированных изображений вместе с каталогом ссылок на книги, статьи, результаты исследований или воспоминания современников разрослась до весьма солидного размера. Пополнившись реалистичными портретами, ожившими при помощи нейросетей, ребячья пинакотека едва не подвинула семейную подборку по героям Дюма, зачастую не имевших реальных исторических корней. Большая часть их была порождена безграничной фантазией Мэтра, так что, при подготовке к очередной Игре приходилось полагаться, скорее, на добросовестность иллюстраторов, чем на творения искусственного интеллекта.
Ваня всмотрелся в лицо, освещенное очагом. Одно время шведская компьютерная игра War of the Roses («Война Роз») была одной из его любимых.
- Бывал же Ричард Йорк в Бургундии, вот, и оставил потомство.
- Никогда никем неучтенное, - усмехнулась сестра, - ни историками, ни Тюдорами.
Сидевший у очага поднял голову, внимательно глянув в их сторону.
- Ну, вот, - подосадовала Лён, - привлекли внимание.
- Мы ж по-нашему.

Незнакомец продолжал прислушиваться.

- Этот человек вам знаком? - прищурился Атос.

- Похож на того, кто никак не мог здесь оказаться.

- На кого же?

- На короля Ричарда Третьего Йоркского, - приглушив голос, ответила Лён.

Мушкетер всмотрелся в объект их внимания, и ответил также негромко:

- Я слышал, прижизненных портретов короля не осталось.

Беловы остереглись рассказывать про восстановленные по ДНК портреты, как и про Лестерское захоронение, осторожно заверив: им посчастливилось увидеть изображение, что чудом сохранилось.

- Король Ричард Плантагенет погиб в августе 1485 года под Босвортом, - припомнил Атос. - И впрямь, оказаться здесь не мог.

- Но мы тоже здесь, - по-прежнему тихо, продолжал настаивать Ваня, не сводя глаз с паломника.

По лицу незнакомца скользнула шальная улыбка, он резко поднялся на ноги и пересел за их стол:

- Вы позволите?

Хозяева стола отвечать не торопились, разглядывая незваного гостя.

- С кем имеем честь? - холодно уточнил Атос.

- С тем, кого эти господа узнали, - паломник кивнул на Беловых.

- Вы понимаете по-русски? - изумился Ваня.

- Слова: «Ричард», «Йорк» и «Тюдоры» понятны даже на незнакомом языке, тем более, что «Плантагенет» - по-французски.

- У вас острый слух, - отрезал мушкетер.

- Что мне еще осталось? - покаялся паломник.

- Может быть, близкое знакомство с полицией? - вкрадчиво уточнил Арамис.

- Ваши друзья ТОЖЕ из другого времени? - кивнул паломник на Беловых, - если, они ТОЖЕ здесь?

«Вот и спалились», - мелькнуло у Вани в голове. Французы молча схватились за шпаги.

- Подождите, - вмешалась Лён, - вы хотите сказать, что вы - это он? А как вы здесь оказались? Когда? Это фантасмагория какая-то!

- Я сам так думал, - устало пояснил король, и начал вспоминать. Заслушались даже Беловы. Это-то после прочитанных и просмотренных «попадансов»!

Последние два года жизни короля Англии были самыми тяжелыми в его тридцатидвухлетней жизни. Потерять Эдуарда, единственного законнорожденного сына, умершего через год после смерти дяди-короля, бесценного старшего брата Ричарда, а потом бесконечно любимую жену Анну, не сумевшую перенести потерю. Еще не отойдя от горя, король назначил наследником сына старшей сестры и отправил предложение в Португалию о двойной свадьбе: своей - на сестре короля, а племянницы – с его кузеном. Надо заставить умолкнуть мерзкие россказни о связи со старшей дочерью Елизаветы Вудвилл, будь она трижды неладна вместе со своим детищем! Была бы моя воля, я не женился еще раз никогда, но короли не властны в своей судьбе, куда больше, чем простые смертные! Португалия – союзник, не чета многим! Нужно собрать все силы, всех федератов, каких возможно найти. Ради Англии, ради дома Йорков! Верность обязывает меня! Loyaulte me lie!

Глава 6. Побочный эффект.

Когда до Парижа напрямую оставалось около десятка лье, Атос сделал небольшой крюк - навести справки в командерии Мальтийского ордена. Не то, что он сильно рассчитывал на результат, но и случайностью пренебрегать не хотел. Оставив не спешившихся спутников возле коновязи, что-то шепнул стражнику у ворот. Вызванный к воротам офицер, тихо перебросившись с мушкетером несколькими словами, жестом пригласил его внутрь двора и сопроводил в караульное помещение. Лён подняла голову и встретилась с внимательным взглядом ослепительно красивого монаха, разглядывающего их из небольшого окошка, полуоткрытого в башенке, притулившейся на углу старой, местами выщербленной, стены, примерно на высоте второго этажа. Взглядом настолько пронзительным, что ей стало не по себе. Отвернувшись, девушка сосредоточилась на страже у ворот, что, кажется, не сильно ему понравилось. Она опустила голову, перебирая в памяти мальтийские воспоминания: отец, Ваня, мама в платье, взятом напрокат в небольшом магазинчике в Ла-Валетте для какого-то праздника, случившегося, пока там были… Атос вернулся довольно быстро:
- Встретил знакомого, обещал навести справки.
Ваня задумался: «А, собственно, какого это знакомого? Наверно, как мушкетера, он же скрывает свое имя. Человека убил, за то, что тот потребовал на дуэли назваться. Жесть!»
Почти сразу после того, как путники умчались, в воздух вспорхнул голубь с крохотной запиской, привязанной к лапке. В ней было всего одно слово: «Нашел».
В Париж успели до того, как закрыли городские ворота. Гостей Атос разместил в своем доме на улице Феру, договорившись с хозяйкой. Королю мушкетер уступил одну из двух своих комнат - на втором этаже, а для Беловых мадам арендодатель, неприветливо зыркнув на Лён и поднявшись по скрипучей лесенке, предложила две небольших комнатки в мансарде, давно непроветриваемых и с протечками на потолке. Поглядев на Атоса, выразительно поднявшего брови, хозяйка с тяжелым вздохом опять спустилась на второй этаж, открыв пару вполне сносных комнат, расположенных над нежилым помещением со всякой рухлядью - в гостевых апартаментах, где обычно располагалась родня, иногда наезжавшая из провинции. Этот почти что сьют находился с другой стороны лестничной площадки, зеркально комнатам Атоса.
- Молодым господам здесь будет удобнее.
- Молодые господа – мои близкие родственники, - строго произнес Атос.
- Ах, родственники, да еще близкие, - заулыбалась низкорослая тетка неопределенного возраста. Вроде, не старая, но и молодой, особо, не назовешь. Возможно, так казалось из- за невзрачного, хотя опрятного, платья, которое Беловы про себя окрестили «квакерским». Или от неровных желтоватых зубов, отчетливо проступавших в кривоватой, будто приклеенной, улыбке. Или из-за того - ребята точно помнили, а Мэтр врать не будет, что по книге, вовсю, пыталась соблазнить своего постояльца. Тоже мне, губы раскатала, знай свое место, дурында, сдаешь комнаты, и сдавай! А то, куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Как одна бабулька у нас в Беловке говорит: «Не по тебе залётка»! Вот, на ту, что по нему, хоть бы глазком поглядеть! Интересно же, какая она, миледи Винтер? По Королевской площади, что ли, пошастать? Дом номер шесть!
Ваня расположился в смежной комнате на диване, уступив спальню сестре. Пять дней пути откровенно вымотали обоих. При всей привычке к верховой езде, они себя чувствовали, будто по ним промчался целый табун. Утром - в Тампль, потом побродить с Атосом по парижским местам, может, что и найдется, связанное с родителями. Будем доверять классику: Азимов знал, что писал! Кому рассказать – ни в жизнь не поверят! Крутяк! Мож, по дороге пофоткать из-под полы?
За завтраком, накрытым в комнатах Атоса, Ваня вертелся, как на горячей сковородке: хотелось быстрей на улицу, но вместе с королем - сестра еле ковырялась в тарелке – он уплетал за троих, смысле, за четверых, потому как у хозяина, тоже, с аппетитом было плоховато. Покончив с едой и оставив его величество дома - Томаса Мора читать, они спустились к уже оседланным лошадям. Спустились по улице Феру к Сен-Сюльпис. Фонтана Епископов и в помине нет, будет - лет через двести с гаком. Взяли правее, едем к Сене. До Тампля на своих двоих – минут сорок-пятьдесят ходу, думал, верхом – и того меньше. Это я крупно ошибся - не учел местного движения: возы с сеном, с каким-то товаром, кареты, портшезы, народ под ногами снует, не топтать же нам их. А грязь-то какая, хорошо, что верхом! И воняет черте чем!
О, Новый мост впереди! Точно, Пон-Нёф, над второй опорой, считая от берега - Самаритянка! Каменному Генриху Четвертому на коне тож не повезет, как и в жизни!
По мосту - еще медленней, народу-то, народу, а Новый мост-то, на деле - старейший в Париже! Нотр-Дам справа! Ох!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Нет слов!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Сен-Шапель, достанется ей, в революцию. Ничо, отреставрируют! Дворца Правосудия еще нет, вместо него – Консьержери! Мариньи, Монтгомери, Равальяк, и те ли еще тут сидеть будут, до Капетов дойдет!
Вперед, через Сену! Берем правее, как же эта улица называется? Знал бы Атос, чего тут потом понастроили вместо этих домишек.
Тампль - ого, какой! А башни, ёли-пали, вот, корсиканец - лох, такую красоту снести велел! Ха, мы тебе за него отомстили! Под Бородино!
Ваня не утерпел-таки, раскрыл рот:
- А это мальтийское представительство или посольство?
- Представительство, посольство - территория государства, - пояснил Атос.
Въехали во двор, спешились. Какой стремный чел подскочил, чистый киллер с виду, с такой-то рожей. Сам в рясе, с крестом, а под ней железо позвякивает - типа, бронежилет!
- Граф де Ла Фер, вас ожидают.
Только тут ребята сообразили, что Атос при полном параде, весь из себя сегодня, и, совсем даже, не в мушкетерском плаще. Своим именем назвался? А как же инкогнито?
Их повели по каким-то коридорам, потом по анфиладе комнат. Везде стража, стража! В доспехах! Ага, и с алебардами!
Перед последней дверью остановились, провожатый строго проскрипел:
- Аудиенция только для господина графа, его спутников просят подождать здесь.
Атос кивнул и взглянул на растерявшихся Беловых.
- Прошу, - граф указал на стулья вдоль стены и шагнул в открывшуюся перед ним дверь. Вернулся минут через десять, его до двери проводил какой-то деятель, тоже в рясе с крестом, зорко глянувший на ребят, они даже поежились, ощущения - как на рентгене! Дверь закрылась, не говоря ни слова, их проводили обратно, к лошадям. Выехали из Тампля молча. Ребята ждали, что скажет Атос.
Говорить не торопится - то ли с мыслями собирается, то ли слова подбирает.
-Ну, что? – не выдержали брат с сестрой.
- Обещали навести справки, - повторил Атос ту же фразу, что в командерии.
Никто из них не знал о побочном эффекте от их расспросов: они не просто засветились, они вляпались по полной программе, и каждый - всеми четырьми ногами.

Глава 7. Кидала с моста Нотр-Дам.

От Тампля взяли левее. У, Сен-Лё впереди! Едем дальше, видим мост, на мосту ворона сохнет… совсем башню от впечатлений рвет! Всякий мусор лезет! Тихо шифером шурша, крыша едет, не спеша, и, не только моя. Систер, вон, с утра, залепила, что Портос встретил Планше, когда тот плевал в воду с Нового моста. Ни фига - с моста де Ла Турнель! Пялился на стрелку Сите. Ну, там есть, на что посмотреть. Пикардиец плевался, любуясь разбежавшимися кругами, а Портос прикинул, что занятие выражает склонность к созерцанию и рассудительности, взял, без разговоров, увел с собой и нанял, на обед, который заказан Атосом. Планше потом к Дарту попал - ввиду кризиса рабочих мест в доме на улице Старой Голубятни. Портос в этом округе часто отсвечивал, в Сен-Лё к Миледи клеился, закрутив усы и пригладив эспаньолку. Ага, такой, пикаперствовал на глазах у своей прокурорши. Она, не иначе, по соседству обретается, если в Сен-Лё-Сен-Жиль к мессе шастает. Тьфу ты, на Медвежьей улице она живет! Реально, и у меня чойто с головой тут не айс!
Шатле впереди, еще целехонький! Бедняга, и до тебя Наполеон добрался! Эх, где ж ты, Центр Жоржа Помпиду? Интересно, если б Атос его увидел, что сказал бы? Или чего бы не озвучил?
Наш гид решил провести по мосту Менял? Нет, взял вправо, по набережной, как ее там, забыл, и на мост Нотр-дам? Фигасе, на нем народу еще больше, чем на Новом.
Блин, чистый Босх: фокусник народ обувает, карманник шурует по чужим кошелькам, один крутит маленькими стаканчиками, двое – рядом, под игроков закосили, лоха обрабатывают, а тот уже слюни пускает в надежде на бабки. Чел, который крутит, чуть приподнял стаканчик, показывает: ничего нет, лох в другой стаканчик тычет. Все, продул, в другой раз тебе повезет или в другой жизни!
Они уже проехали мимо, как услышали:
- Твою мать!
По-русски? Послышалось? А возле наперсточника – кипиш: один глотку дерет, другой - ветряной мельницей машет, обчистили, что ли?
- Monsieur a tort, nous sommes honnêtes... (Месье ошибается, мы честные люди…)
Ага, они честные люди, а облапошенный месье в корне неправ!
- Сукин сын!
- Он говорит на вашем языке? – включился Атос.
- Ругается.
Проигравшего скрутили двое, выдернули кошелек и кинули тому, что стаканчиками вертел. Человек прикинул в руке содержимое кошелька и удовлетворенно кивнул, неудачника повели подальше. Беловы всмотрелись в лицо наперсточника. Обыкновенная охотнорядская физия, молодая, ничего такого.
Кидала встряхнул содержимое кошелька и буркнул:
- Франкские су – впрок унесу, чай, не керенки!
Беловы чуть не свалились с лошадей. Точно, попаданец, никак не мигрант из Русского царства первых Романовых, керенки тебе - не рубли. Из какого времени тебя занесло, болезный, прямым ходом из Революции, или как?
Подъехали почти вплотную.
- Messieurs veulent jouer? (Месье хотят сыграть?)
- Сыграть на керенки? – уточнил Ваня. - Мож, на рубли? Германские марки? Или, как их, сибирки?
Русская речь произвела неизгладимое впечатление:
- Родимые, да откель же вы?
Беловы тут же переадресовали вопрос: как занесло русского лохотронщика до города Парижу? Оказывается, парня сначала в Марсель занесло, когда набранную в уральских деревнях пехотную бригаду экспедиционных частей русских войск под Реймс воевать отправили. Потом под Верден, а после весеннего наступления отвели на отдых под Лимож, где солдаты про революцию в России узнали и Временному правительству присягнули. А тех, кто присягу не дал, потом еще пару дней трехдюймовками усмиряли. Самому же наперсточнику повезло: к их благородию прапорщику Гумилеву приставили, что в Ля-Куртин для «приведения к долгу» был командирован. С этого места ребята потребовали поподробней, и, обработав очередную жертву наживы, парижский разводила продолжил рассказ:
- Важный человек, и, главное – ПОЭТ! Хотел ему свои лучшие стихи показать, да, боязно было от дел отрывать, еще осерчает. Дай, думаю, тихохонько, под нос, стихи побубню, ну, как расслышит?
Происходившие события парень описывал до того колоритно и красноречиво, что Беловы просто заслушались, в самых ярких красках представив себе адъютанта при комиссаре Временного правительства в ля-куртинском лагере.
Николай Степанович перечел написанные строчки:
Мне будет сладко в вышине, там воздух чище и морозней.
Оттуда не увидеть мне контрреволюционных козней.
Решительно не пишется, и, как его, Ведмедёв, битый час, какие-то дикие вирши бормочет. Господи, о чем это он?
Уж как наши-то ребята не боятся немчуры
Как поймают супостата оттаскают за вихры…
Фольклор! Этот рядовой вчера в тетрадку что-то писал, сам сочинил или услышал у кого?
Окопался немчин позарыл сотни мин волчьих ям заграждений фугасов
а расейский солдат не боится машин бьет штыками с плеча дуроплясов…
Нет, русские солдатики – неподражаемы: дуроплясов!
Николай Степанович выглянул: солдат сидел неподалеку, уставившись в замызганную тетрадку:
Здесь австриец там пруссак а мы их этак мы их так…
Стихи сочиняет? Матерь божия!

Николай Степанович кашлянул, рядовой подскочил, вытянувшись во фрунт.
- Ведмедёв, твои стихи?
- Так точно, вашбродь!
- Давно сочиняешь?
- Дык, с мобилизации, с пятнадцатого года.
- Сам откуда будешь?
- Пермской губернии Екатеринбургского уезда село…
Прапорщик сделал нетерпеливое движение бровями, солдатик умолк.
Кто знает, может, это создание - будущее светило крестьянской поэзии на начальном этапе творчества?
- Размедвеживали?
- Так точно, вашбродь!
- Учиться тебе надо.
- Так точно, вашбродь!
- Когда бунтовщиков призовут к порядку, кого куда – под расстрел или на каторгу, наименее опасных, депортируют в Россию. Хочешь с ними?
- Де-пор...
- Просто отправят. Я записку дам, к знакомому, в Екатеринбурге, поможет с учебой и с остальным.
- Премного благодарен, вашбродь!
- Теперь иди, не мешай мне.
И прапорщик Гумилев вернулся к недописанному стихотворению.
Володя живописал дальнейшие приключения с перерывами на работу по охмурению недотеп. Беловы, не сходя с лошадей, внимали выразительному повествованию с раскрытым ртом. Атос больше посматривал по сторонам, терпеливо дожидаясь окончания нежданной встречи.
Ведмедёв, добравшись до родного села, нашел родителей на погосте, поправил покосившийся крест, и подался в Екатеринбург. Нашел своего благодетеля, тот пристроил на завод и в рабочую школу, а после, по мобилизации, попал не куда-нибудь, а в охрану Уральского областного совета рабочих и крестьянских депутатов.
В тот злополучный вторник конца июня 1918-го Володя выполнял поручение самого товарища Войкова: к полудню доставить бывшего поручика Нестерова М.Н., квартировавшего в доме купца Зотова по Вознесенскому проспекту. Нашел офицера дома, не встающего после тифа, посмотрел на него, бледно-зеленого, загибающегося от слабости, и взвалил на себя. Сам-то он и до двери не дойдет, а оставить за пролеткой сбегать, не годится: сбежать – не сбежит, куда ему, а сделать что с собой – запросто. Дотащу до часового при ипатьевском доме, приглядит за арестантом, пока коляска найдется. А если там кто с автомобилем будет, может, и свезет на Покровский. Тут обоих и шарахнуло: очнулись в Париже, посреди грязной комнатушки. Окно - голое, а на кровати занавески, пыльные, замызганные, кое-где с дырами. Кровать - как при старом режиме, почти что на половину комнаты. Володя помотал головой: где это мы?

7-2.

Арестанту вольтиж на пользу пошел, отлепился, сделал пару шагов, присел на стул. Единственный.
- Прошу прощения, голова кружится, после болезни с постели не вставал.
Офицер огляделся:
- Это не Уралсовет.
Ишь, догадался, а то б я сам не понял.
- Это номера.
- Бордель, что ли?
- Зачем? Гостиница, постоялый двор, только… не знаю... очень старый, такие были давным-давно.
- Это почему?
- Как вам сказать, кувшин для воды, таз, белье постельное, мебель…
- Музей какой или оттуда спёрли?
За дверью послышались подвыпившие голоса.
- По - французски говорят.
- Это, и я понял.
- Вы знаете французский?
- А то как же, с шестнадцатого во Франции воевал, вот, и насобачился.
- Странная речь, теперь так не говорят, обороты не те.
- Какие такие обороты?
- Обороты речи. Как будто… Так говорили века два, а то три назад, сейчас – иначе.
- Чего?
Володя осторожно выглянул за дверь. Штаны до колен, чулки, шляпы с пером, будто ряженые, таковских в театре видывал, и автора запомнил - по фамилии Шиллер... Разве что, те - в седых париках, с косой, а у этих – свои патлы, до плеч, давно немытые.
Аккуратненько дверь закрыл, задумался. Ничего не надумал путного, глянул на офицера. Тот себя со стула поднял, до окна добрался. Прилип, к окну-то, оборотился – глаза, как девять копеек!
- Боюсь, мы с вами попали в скверную историю.
Уж, куда! Попали по самое не балуйся, коли ты так таращишься! Севодни - тринадцатое число, оно, хоть, и по-старому, а завсегда коники откидывает. Глядишь, если б меня тот хмырь болотный во дворе не задержал, обошлось бы!
- Ну, чего?
- Надо подумать, - устало проговорил офицер. – Простите, не запомнил вашего имени-отчества.
- Да я и не говорил, я – при исполнении... был…
- Меня зовут Михаил Николаевич, фамилию вы знаете – Нестеров.
- Ведмедёв Володя.
- Владимир… А по батюшке?
- Афанасьич.
- Видите ли, Владимир Афанасьевич, сдается мне, попали мы с вами не в наше время. Мне приходилось слышать о таких случаях, хотя признаться, до сегодняшнего дня не верил.
- В какое это, не наше? Чего несешь-то?
- Похоже, на дворе у нас не одна тысяча девятьсот восемнадцатый год.
- А какой же еще?
- Трудно сказать, если судить по виду прохожих, точно, не двадцатый век. Возможно, семнадцатый, предположу, первая половина.
- Ты говори, говори, да не заговаривайся!
- Посудите сами, одежда людей, речь, обстановка комнаты, где мы с вами оказались, наконец…
В дверь забарабанили, Нестеров замолчал.
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Володя и не думал откликаться. Ишь, хозяину уже плату подавай, да мы и оглядеться не успели!
За дверью потоптались и ушли, стукнув еще пару раз.
- Ты, Михал Николаич, толком говори, какое такое не наше время? И наше-то где? Нам с тобой к товарищу Войкову срочно надо, а мы туточки расселись, ерунда какая-то получается!
Если поручик сказал правду, а с чего бы ему врать-то, тут с кондачка не выдумаешь! - очутились они лет за триста до того, как меня послали на Вознесенский. Про эдакие истории слышать не приходилось, запомнил бы! И не сплю я на ходу, сродному мерещиться - у меня фантазии не хватит, даже поэтической! Надо понимать так: мы с офицером в семнадцатом веке, и впрямь, оказались. И не в России, раз тут по-французски лопочут, но с какого рожна?
Подошел к окну, выглянул. Да, чтоб вам всем! Дома напротив - не наши: двухэтажные, беленые стенки с деревянными брусьями крест-накрест. Мимо двое, в ливреях, носилки с будкой тащат, карета прогромыхала, как из музея - занавески на окнах. Барыня выглянула, вся из себя, точно, не наша, одета чудно, как те дамочки, про которых пьесу Шиллера показывали. Детина в шляпе, с оружием, на шашку не похоже, прямое, как палка, завернул в дверь, этажом ниже. Голоса пьяные, кабак, что ль? На улицу еще двое вышли, в коротких плащах с крестами, тоже в шляпах с перьями. Дела!
Картина не порадовала, отвернулся. Сел на кровать, больше некуда, сдвинул фуражку на затылок:
- И чего теперь?
Арестант на него уставился, плечами пожимает.
- Думать надо, чего делать-то будем, а не в молчанку играть!
Эх, думать, видать, мне придется. Значится, так: попали мы, черте - куда, черте - как и черте зачем. Опять же, черте насколько… не может быть такого, что навсегда. Думай, товарищ Ведмедёв, думай!.. А, утро вечера мудренее! Растянулся на кровати, оставив офицеру место:
- Спать давай, Николаич!
Тот головой замотал.
- Чего, вашбродь, брезгуешь?
- Мне лучше на полу лечь, позвоночник, знаете ли…
- После ранения, что ль?
- Авария, на испытаниях аэроплана. Разбился еще в четырнадцатом, а до сих пор беспокоит…
- Ишь, ты, летун, значит!
- Летчик, военный летчик.
- Военный, говоришь? Ну, если в четырнадцатом, еще за царя и отечество воевал.
- На Северо-Западном фронте.
- Ты в Ё-бург как попал-то?
- В Екатеринбург? Приехал к отцу погибшего товарища. Он от сыпного тифа умер, потом я заболел.
- Ясно.
Ничего ясного в их положении нет. Пока нет! Ну, до утра! Стащил с кровати одеяло, отдал офицеру, сам тужуркой своей кожаной накрылся, только сапоги скинул, маузер под подушку спрятал. Эх, толком не уснуть - голова, как улей развороченный!
Поутру в дверь опять заколотили:
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Отмолчаться не удалось, дубасить продолжали долго и упорно. Володя, чертыхнувшись, содрал гимнастерку и галифе, оставшись в одном нижнем белье. Глядишь, навскидку не отличат от местных ряженых. Приоткрыл дверь: на пороге рослый мужик в штанах до колен.
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
- Ce soir! (Сегодня вечером!)
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Сказано, вечером! Ну, до вечера они что-нибудь придумают.
Мужик смотрел туманным взглядом, вроде, что-то соображая.
- S'est avéré être le perdant? (Оказался в проигрыше?) - кивнул он на Володины подштанники.
Почему сразу проигрыш? Кому? Мы вчера из комнаты не выходили. А, это он дотумкал, глядя, что я в одном исподнем.
- On joue? (Сыграем?)
Мужик достал из кармана штанов кости, в стаканчике
Еще чего, с тобой сыграешь – голым останешься.
Володя помотал головой. Мужик достал стаканчик с костями из другого кармана.
У него там, чего, склад, в штанах-то?
- Il y en a d'autres?( Есть еще?) - деловито уточнил Ведмедёв, глядя на кости.
Мужик на него уставился так, что зрачки сошлись почти к носу. Помедлил, достал еще стаканчик. Володя, оживившись, отобрал все три стаканчика и, шагнув к столу, высыпал на него кости.
- Regarde! (Смотри!)
Мужик начал глядеть, уже не на Володю, а на стол.
Ведмедёв, кинув кубик в стаканчик, быстро переложил его из правой руки в левую, где уже зажал два пустых стаканчика, потом опять в правую, опять в левую, опять в правую, еще раз, и еще. Выставил все три стаканчика на стол, кверху донышком.
- Où est le cube? (Где кубик?)
Мужик медленно переводил взгляд с одного стаканчика на другой. Ищи – ищи, кубик-то в руке. Я в наперстки руку набил еще на гражданке, да и потом - не разучился.
Игрок нерешительно опрокинул один из стаканчиков. Пусто, потянулся за вторым. Володя дернул за рукав. Ишь, какой прыткий, сначала уговор!
- On joue? Combien? (Сыграем? Сколько?)
- Un sou. (Один су.)
Триста лет назад одно су – это сколько было? А, все равно – мало!
- Deux sous? (Два су?)
Володя замотал головой, и строго этак:
- Trois sous! (Три су!)
Тут головой замотал уже мужик:
- Deux sous et trois deniers! (Два су и три денье!)
Три денье, как же-ть! Пять!
- Deux sous et cinq deniers! (Два су и пять денье!)
Мужик согласно кивнул.
Вот и ладушки! Сговорились!
Через полчаса в одной рубахе в коридор вышел уже держиморда, оставив Володе не только, что было в карманах, но и сами штаны, вместе с курткой и обувью.
- Слышь, Николаич, живем! Это ж только в наперстки, а ножички еще, и в расшибалочку!
Офицер поднялся из-за кровати.
- Не побьют?
- Хы-гы, пусть докажут!
- Может, и доказывать не будут.
- Ну, когда будут бить, тогда и отбиваться стану, а пока есть, чем за комнату заплатить, в чем за порог выйти. Что ж, тут так и сидеть, у моря погоды ждать? Поглядеть надо, куды ж мы попали-то! И со вчерашнего дня не евши, кишки марш играют.
Облачился во все, взятое с бою. Трофей! Сапоги у того мужика, ох, и чудные! Будто на одну ногу. На портянки обувь натянул – чужими чулками побрезговал, притопнул. Эх, маловаты! Ладно-ть, на первый случай сойдет!
Прежде, чем за дверь шагнуть, наказал офицеру:
- Ты, Николаич, туточки побудь, все одно, тебе выйти не в чем. Да и незачем, пока на ноги, как следовает, не встанешь, лежи, сил набирайся, а поесть я принесу.
- Я буду вам должен, и как только…
- Будешь, будешь, на том свете уголечками рассчитаешься!
Хохотнув, вышел за дверь. Сразу напротив них – лесенка вниз. Спустился, огляделся. Девка подскочила, отсчитал ей денежку. Сколько чего она на десять су притащит-то? Замедлилась, глядит искательно. Кинул еще столько же, она проворно кивнула и начала на стол собирать.
Половину на стол выставленного честно поручику принес. Поклевал только, эх, Николаич!
Где тут у них, уборная-то, во дворе, что ль? Углядел на полу горшок с крышкой. Вонючий! Совсем охренели, черти - не моют, у нас за такое!..
Офицер тоже на тот горшок – с тоской во взгляде.
- Тебе, Николаич, как больному – можно, а я пойду, еще чего поищу. Ты запрись тут.
Спустился вниз. Давешний мужик, в углу, с теми, что вчера, в коридоре, чуть друг другу бока не намяли, шу-шу-шу чего-то, и поглядывают. На счет него шуршат, вон, стаканчик показывают. Ну, да, нашли недотыкомку!
Подсел, еще пару стаканчиков вытребовал. Пошло дело, и эти проигрались в пух и прах.
Выигранное сгреб, аж, в два кошеля. Тяжеленькие, на пока хватит!
К себе, наверх, вернулся. Николаич жует чего-то. Вот, и молодец, на здоровье!
Наутро – опять в дверь стучат, но аккуратненько, с почтением. Высунулся. Вчерашняя троица – в полном сборе, не спали, что ль? Ага, работу сулят, я с ихними стаканчиками на улице буду дурней обыгрывать, а они ко мне этих балбесов заманивать, выигрыш – пополам. Еще чего, мне – две трети, им – остальное. Ну, бакшиш еще, если я добрый буду.
Поломались для виду больше. По рукам! А офицер-то, огорошил, как на ноги поднялся - работу нашел, неймется ему долги отдавать.

Глава 8. В гнезде попаданцев.

Военный летчик Михаил Николаевич Нестеров чудом выжил при испытании нового аэроплана, но по излечении был признан врачебной Комиссией годным только лишь к нестроевой. Доктора утешительных прогнозов не давали: подвижность в шейном и поясничном отделе позвоночника сильно ограничена, может быть, когда-нибудь, будем надеяться, хорошо бы… о фронте пришлось забыть, о полетах тоже, надолго, если не навсегда. Михаил с трудом добился назначения в Гатчинскую военно-авиационную школу, которую окончил перед войной, ненамного позже старшего брата, погибшего в том же четырнадцатом при воздушном таране австрийского аэроплана. Помогал вдове с племянниками, оставшимися в Нижнем, пока после февраля семнадцатого не начались перебои с жалованьем.
Временное правительство Гатчинской школой интересовалось мало, а большевики как-то зачастили. В тот раз в кабинет начальника школы вызвали и его. За столом сидел чернявый, сухощавый человек, с клювообразным носом над жиденькими усиками, тонкими губами на желтоватом лице, неопрятными черными, всклокоченными волосами, широкие скулы растягивают тяжелый, низкий подбородок, рогоподобные лобные кости над висками, большие уши и козлиная бородка. Даже нечасто бывавший в революционном Питере Нестеров не засомневался: на черта смахивает, не узнать – невозможно!
- Присаживайтесь, Михаил Николаевич.
Он сел на стул, стараясь аккуратней расположить позвоночник, все еще дающий о себе знать.
- В связи с угрозой германского наступления на Петроград принято решение об эвакуации вашей школы в Самару. Первый поезд будет оправлен завтра.
А голос - заслушаться можно, как обволакивает! И без акцента, по-русски чисто говорит.
- К вам же, Михаил Николаевич, у меня другое предложение.
Большевик встал из-за стола, выпрямился во весь невеликий рост:
- Как вы смотрите, чтобы отправиться в Екатеринбург?
Господи, это еще зачем? И ведь молчит, ведьмак проклятый - как в театре, паузу держит!
Не дождавшись ответа, Лев Давидович Троцкий обошел стол начальника школы и приблизился к Нестерову, стал почти рядом, опершись нижней частью спины на высокий предмет обстановки, изобразив телом сильно тупой угол.
- Вы, Михаил Николаевич, если не ошибаюсь, приятельствовали с ныне покойным Сергеем Любавиным?
- Не ошибаетесь. Мой друг, поручик Любавин, погиб, как герой, в воздушном бою, в одиночку атаковав два вражеских аэроплана и сбив один из них, награжден…
- Я редко ошибаюсь, Михаил Николаевич, надеюсь, не ошибся в вас.
Нестеров в упор взглянул в небольшие пронзительные черные глаза за резкими стеклами очков: окаянный революционер производит впечатление, что не остановится ни перед чем, пока не получит желаемого. - Мне бы хотелось, Михаил Николаевич, чтобы вы нашли в Екатеринбурге отца вашего друга, профессора Екатеринбургского горного института Дмитрия Сергеевича Любавина. Нашли, помогли, чем могли, подружились, уговорили перебраться в Москву.
- Зачем?
- Я готов создать все условия, чтобы профессор мог продолжить свои научные изыскания.
- Вы полагаете, Дмитрий Сергеевич будет более внимателен к уговорам друга погибшего сына?
- Я полагаю, что друг покойного сына захочет помочь его отцу в нелегком труде ученого в наше неспокойное время. Вы, ведь, знакомы с профессором заочно, по письмам, если не ошибаюсь? Вот, и познакомитесь лично. Пожилому человеку трудно путешествовать в одиночку, считайте, вы прикомандированы к ценному для революции специалисту.
- Для революции?
- Безусловно, и я не забуду вашей услуги, Михаил Николаевич, поверьте.
- У меня есть выбор?
- Выбор всегда есть, Михаил Николаевич.
Нестеров заглянул в демонские глаза. Выбора, точно, нет.
- Вот и отлично, Михаил Николаевич. Я в вас не сомневался.
Нестеров коротко, по-военному, кивнул, поднявшись, и назавтра с мандатом Троцкого и пайком на дорогу выехал в сторону Урала, добравшись до Екатеринбурга меньше, чем в десять дней. Нашел Дмитрия Сергеевича, квартировавшего по Вознесенскому проспекту, не сказать, что в добром здравии. То есть, физически мужчина пребывал в относительной крепости, а насчет психического здоровья, к несчастью, сомнения появились почти сразу, как только профессор поделился мнением о вероятности перемещений во времени и пространстве, произведя оценку масштаба этого явления природы. Любавин полагал, что, за последние несколько столетий не раз появлялись путешественники, каким-то образом покинувшие свое время, и переместившиеся куда-либо еще, приводил примеры и факты, иные широко освещавшиеся в науке, но без такого невероятного толкования. Слушать с раскрытым ртом Нестерову мешало осознание того, что после смерти сына профессор мог повредиться в уме, но он слушал и даже пытался вникнуть в то, что казалось бредом гениального ученого. Более всего терзала мысль, что большевики были наслышаны о любавинских теориях, иначе, зачем бы его, Нестерова, послали в Екатеринбург? Свои рассуждения Дмитрий Сергеевич излагал хоть эмоционально, но вполне логично. Нечаянный его слушатель и хотел бы, да не сумел возражать, оставалось только внимать, подыскивая контраргументы, слабые с любой точки зрения, даже, со своей собственной.
Жалованье профессора математики учительского института, готовящего народных учителей для Пермской губернии, выплачивалось крайне нерегулярно, его и так не хватало на него самого и бездетную вдову-солдатку, давно помогавшую Дмитрию Сергеевичу по хозяйству и проживавшую в соседнем доме. Еще один лишний рот поставил профессора на грань катастрофы, и теперь, уже практически ежедневно, Нестеров с утра толкался по екатеринбургскому рынку, то меняя вещи на продукты, то пытаясь подработать, починив примус или еще что, нужное по хозяйству. Зачастую старания не приносили успеха, зато слухов Михаил набирался разных, и все – один страшней другого! С момента приезда Нестеров не сталкивался с представителями новой власти, и уже начинал думать, что пославший в Екатеринбург Троцкий о нем запамятовал. Мало ли забот у Демона?
В тот день бывший поручик вернулся к вечеру, умудрившись раздобыть немного съестного. В прихожей встретила заплаканная солдатка:
- Дмитрию Сергеичу худо!
Нестеров бросился в комнату профессора. Любавин, с трудом приподняв голову от подушки, торопливо прошептал:
-Голубчик, Миша, не приближайтесь…
- Я за доктором!
Дмитрий Сергеевич, похоже, его уже не услышал. Михаил выскочил за дверь. На соседнем дворе стучало сразу несколько молотков, городя возле дома второй забор, возле новенького автомобиля – двое, в кожанках, с маузерами в деревянной кобуре, пристально взглянули на Нестерова, который постарался не встретиться с их подозрительными взглядами. Не смотришь в глаза, собака и не кинется.
Доктор вынес вердикт:
- Госпитализацию не предлагаю, в теперешних условиях больному лучше оставаться дома, сыпной тиф, знаете ли… мужайтесь, бог милостив…
Бог милостив не был: Дмитрий Сергеевич умер, не приходя в сознание. Михаил, тоже свалившись в сыпняке, не смог и проводить. Выжил только благодаря солдатке, для которой после смерти хозяина мир сосредоточился на его госте. Она поила всякими снадобьями, кормила, чем могла раздобыть, так и выхаживала, до того самого дня, как больного пришли арестовывать. А потом уже, сидя на стуле в замызганной комнатушке, предположительно, в семнадцатом веке, Михаил отчаянно вспоминал, что еще такого профессор успел ему растолковать, и прикидывал, что им с нежданным компаньоном теперь делать. Увы, соображалось туго, адски кружилась голова, и ужасно хотелось прилечь.
«Долги надо отдавать, главное, найти, с чего» - эта мысль преследовала Нестерова, как Володя начал деньги зарабатывать, на себя и на него, Михаила.
Что я могу в средневековом Париже? Да, собственно, ничего, наверное, пока – только постараться побыстрей на ноги встать.

8-2.

В дверь скребутся. А, убирать идут.
В комнате появилась девочка с двумя ведрами, и, поставив их на пол, сделала подобие реверанса. Занятно, она всех так приветствует? Какая забавная малютка!
Девчушка быстро навела в их комнатке подобие порядка, опростав содержимое ночного горшка и таза для умывания, не забыв потом ополоснуть, оставила чистой воды и, улыбнувшись, исчезла за дверью. Постучав, открыла соседнюю, тут же закрыла, громко ойкнув. Послышался звук чего-то льющегося. Михаил выскочил в коридор: малышка улепетывала со всех ног, прижав к груди ночной горшок, содержимое которого, видимо, выплеснула на их почти раздетого соседа.
- Sale garce! Merde! (Сука! Дерьмо!) – проревел тот и проскочил мимо, чтобы догнать девочку.
- Vraiment, merde! (Действительно, дерьмо!) – проговорил Нестеров, давая крошке время убежать. Сосед остановился, уставившись на него, с обнаженного, заросшего волосами, торса на потрепанные штаны стекали струйки мочи, грязные босые ноги с обломанными ногтями завершали картину.
- Qu'est-ce que tu as dit? (Что ты сказал?)
- Troglodyte (Троглодит, пещерный человек), - ответил Михаил, заглянув в налитые кровью глаза.
Сосед двинулся к нему:
- Répète! (Повтори!)
Вот, погань, к ребенку пристал!
Повторил, четко выговаривая каждый слог:
- Bétail! (Скотина!)
Соседушка вмазал кулаком по двери, которую удалось захлопнуть прямо перед его носом, взвыл:
-Je vais te tuer! (Я убью тебя!)
Михаил задвинул дверной засов. Конечно, убьешь, если дверь сломаешь.
Пьянчуга продолжал разносить дверь, уже начавшую трещать. Топот в коридоре, голоса хозяина и его вышибалы, рев выпивохи, которого потащили по коридору – надо думать, протрезвляться.

Через некоторое время – опять шаги, одни – тяжелые, другие - нетвердые, бормотание, дверь хлопнула. Занесли болезного, надеюсь, проспится - не вспомнит.
В его дверь вежливо постучали. Михаил отодвинул засов: на пороге хозяин.
- Merci pour la fille. Elle seule chez moi. La Femme est morte. (Спасибо за дочку. Одна она у меня. Жена умерла.)
Вот оно как, девчушка – сирота, отцу по хозяйству помогает.
- Pas la peine de remerciements! (Не стоит благодарностей!)
Хозяин молча разглядывал Нестерова, не торопясь уходить.
- Militaire? L'officier? (Военный? Офицер?)
Михаил глянул настороженно.
- Blessé? Malade? (Ранен? Болен?)
Ну, да, и ранен был, и болен. Кивнул.
- Habille-toi, viens. (Одевайся, идем.)
Куда идем, зачем? И во что одеться?
Михаил еще ни разу не выходил из их обиталища, довольствуясь той одеждой, которую ему раздобыл Володя. Развел руками. Хозяин пристально глянул, потом еще раз:
- Patientez. (Подожди.)
Вернулся с плащом и шляпой, протянул Нестерову.
- Allons. (Идем.)
- Où? (Куда?)
- Se soigner.
Se soigner? (Лечиться?)
По лестнице спускался долго, за перила держался, хозяин не торопил. Прошли по пустому залу трактира, вышли на улицу, от вони закашлялся. У входной двери стояла запряженная клячей повозка, кое-как взгромоздился.
Трактирщик отвез к своему приятелю времен молодости, который отдав свое наемной войне, и не где-нибудь, а на Востоке, занялся в Париже банным делом. Прибыльное занятие! Еще не так уж давно в столице было около трех десятков бань, а теперь - раз, два и обчелся – говорят, по нравственным соображениям. Бедный люд довольствуется причаленной к берегу старой полузатопленной баркой на Сене да холодной водой, стекавшей туда же в отверстия в полу, а те, что побогаче, тяготеют к комфорту.

Приятель хозяина, он же банщик, он же прислуга за все, он же цирюльник, свое дело знал: через пару-тройку месяцев регулярных посещений его заведения был результат, хороший результат такой, даже можно сказать, отличный. Эх, доктора расейские! Вам бы так, сразу после той аварии. Куда там, чуть было по тезке, Михайлу Юрьичу, не получилось:
«Что отдал жизнь я за царя,
Что плохи наши лекаря,
И что родному краю
Привет я посылаю».
Банщик свел Михаила с бывшими коллегами по военному ремеслу, осевшими в Париже. Один даже свою школу открыл, фехтованию обучает, не только на шпагах, а и на саблях, понадобилась сабельная наука, кому в царство Польское завербованным, кому – с турками воевать, да и проще, чем на шпагах-то, выучиться. Вот, тут Михаил ему и пригодился - в училище на своем курсе он лучшим был, и сейчас не разучился, особенно, как позвоночник отпустило.
Уже к концу осени они с Володей в этой жизни определились. Думали, кончились приключения, ан, нет, бог гостей послал, правда, не из их жизни, а сто лет спустя. Как-то по вечеру во дворе дома, где они с Володей квартировали, Михаил речь русскую услыхал. Девушки, одна в военной форме, с оружием диковинным, другая – в мужской одежде, обе - из еврейского государства Израиль, тоже нелегкая занесла. Неужто, перескоки во времени столь часты? Почему именно мы? Или они? Неисповедимы пути Господни!
Как-то все пристроились: Володя наперстками на жизнь зарабатывает, он, Михаил – сабле да шпаге учит, девушки - в мастерской, Бернардина больше просто по швейной части, а Рэйчел поддоспешники делает да доспехи починяет, как и дома у себя делала, помимо службы.
Для нашего проживания в Париже я целую историю сочинил, сам от себя такой фантазии не ждал. В писатели, что ли податься? А что, может и так, когда назад вернемся, и война проклятущая кончится, а я живой останусь. Хотя, если девушек послушать – это вряд ли. Бернардина каждый вечер Володе политграмоту преподает, он, уже, поди, в конец распропагандировался! И стихи про революцию писать перестал, не пишется ему. Почти восемьдесят лет – не шутки, их прожить надо, а с большевистким теророром как удастся? То-то, что никак.
Голоса в коридоре, это кого Володя привел?
- Николаич, идем, кого покажу!
Мушкетер, с ним двое юношей, нет, второй-то девушка! Видно, брат с сестрой – похожи.
- Мой друг, царский офицер бывший…
Ребята вскинулись, и в один голос:
- Русских офицеров бывших не бывает!
Смутились. Сами, что ль, от себя не ожидали?
- Благодарю!
Щелкнул каблуками, представился:
- Поручик Нестеров!
Девушка ахнула:
- Нестеров?
- Михаил Николаевич, младший брат.
Думал, разочаруется, привык уже. Нет, ничего такого.
- Вы тоже летчик?
- По ранению признан ограниченно годным.
- Вот, Миша, на мосту встренулись, наши, русские, почти с одного года с девушками нашими.
- Какими девушками?
- Вашими, Ваня, вашими, военными, с еврейского государства, тож сюда попали. Одна, стало быть, сержант, а другая – и вовсе капитанша.
- А сейчас они где?
- А в бане.
- Где-где?
- Ну, да, день у них банный, я скоро встречать пойду. С Николаичем по очереди их встречаем, и провожаем, нечего тут им одним шастать, не ровен час…
- Вот бы нам повидаться!
- Так это можно, дожидайтесь, или завтра…
До сих пор молчавший мушкетер открыл рот:
- S'il vous plaît, messieurs, demain, avec vos pupilles, dans la rue ferré, chez Madame Simon, demandez à M. Athos. (Прошу вас, господа, завтра к нам, вместе с вашими подопечными, на улицу Феру, дом мадам Симон, спросить господина Атоса).
Михаил глянул повнимательней и хмыкнул про себя: «Мушкетер Атос с улицы Феру? А, может, и в правду, тогда жил какой. Кажется, Александр Дюма-отец списал своих героев с чьих-то мемуаров. Надо же, забавно!»
Поклонился приглашающему:
- Considérons pour l'honneur. Auquel heure? (Почтем за честь. К которому часу?)
- À trois de l'après-midi. (К трем пополудни).
Ваня спохватился уже на улице: «Забыл Нестерова спросить про звездное небо, летчик же, должен был заметить! Ладно, завтра!».

Глава 9. Плоды просвещения.

Маленькая страна, поднявшая из руин мертвую землю, утопавшую в болотах с малярийными комарами и безнадежных песках. Маленькая страна с великим будущим. Разговоры о переезде туда велись столько, сколько Рахиль себя помнила, и она знала, что велись еще до ее рождения. Сначала шепотом, иногда под одеялом, в их комнатушке огромной столичной коммуналки, потом на крохотной кухоньке в хрущевке - вполголоса, во избежание ненужного интереса невольных сотоварищей по повальной слышимости, живущих за соседней стенкой, и, уже никого не опасаясь, в девяностые, унесшие жизнь старшего поколения одного за другим: так и хоронили каждый год. Собрались, когда у мужа тетки - младшей сестры матери Рахили, истек срок невыезда после увольнения из почтового ящика, куда тот шлимазл угодил сразу после окончания института. Не случись перестройки, типичный блондинистый еврей так и сидел бы на грошовой зарплате, а теперь то здесь, то там: курочка по зернышку клюет - худо-бедно обеспечивает семью. Нет, их Даниэль – не шлимазл, он – шлемиль! Шлемиль спотыкается и проливает горячий суп на шею шлимазла, а пол за ними приходится мыть небеху! В роли небеха всю жизнь выступала семья Рахили, от которой к тому времени осталась только ее мать и тетка, так что, в Израиль ей пришлось лететь одной. Мать осталась с беременной сестрой - шлемиль нашел время детей делать, еще умудрившись пропасть перед самым отъездом. Куда пропасть? Милиции тоже хотелось бы знать, чтобы, наконец, закрыть гиблое дело. Когда женатый человек выходит с работы и растворяется в пространстве, оставив жену на сносях в неизвестности, что первое в голову приходит? То-то! Их семье такое в голову не пришло, милиции нервы они помотали изрядно, до такой степени, что, когда уже по весне пропавшего Даниэля Ландау нашли в реке, обглоданного рыбами, и опознавать было, практически, нечего, тетке Рахили удалось заполучить свидетельство о смерти мужа. Он, не он, а с этим документом, наконец, и уехать можно, итак с выездом пришлось задержаться надолго: сначала в связи с розыском пропавшего, потом в связи со вступлением в наследство.

Мать Рахили сестру едва уберегла: тяжелые роды старородящей, по тем временам, женщины, чуть не закончились скверно. Динка умудрилась появиться на свет в самый разгар новогоднего праздника, когда персонал роддома, понятно, чем занимался, и выхаживать пришлось обеих, и сестру, и племянницу, а потому, до Рахили мать доехала не скоро.

Путь в Землю обетованную начинался в московском аэропорту. Кто-то уже не сидел на чемоданах, посдавав их багаж, кто-то летел только с ручной кладью, отринув все нажитое, кто-то прощался с провожающими.

- Радоваться надоело, - донеслось до Рахили. - Достал колбасу – рад, обувка импортная обломилась – счастья полные штаны.

- Представляешь, Танька, прилечу я в Тель-Авив, а кругом одни еврейские морды… - тут Рахиль оглянулась, узрев самую что ни на есть типично национальную физиономию. Шутит, что ли?

- А меня в армию не заберут, я уже с двумя детьми лечу!

- Второй для подстраховки, чи шо?

Эти с Украины или в Москве свой акцент не съели?

- Я всю жизнь нормальная еврейская жена – лишний вес, гениальные дети, и муж…кхе-кхе…

- Думаешь, похудеешь или Лёва в миллионеры выйдет?

Ага, непременно, и в миллиардеры - со временем!

- Ты все же подумай, если что, я вызов пришлю тут же!

- Ой, милый, мы с тобой в Париже нужны, как в русской бане лыжи!

Потом во Францию собрались?

- Ну, какой здесь гешефт, сам подумай!

Ой, господи, гешефтеры недоделанные!

- Слушай, жена – не роскошь, а средство передвижения…

Тоже мне, остряк-самоучка, интересно, а его супружница это слышит?

Объявили посадку на рейс, и она решительно шагнула туда, где по гроб жизни, как она думала, стала Рахелью, укоротив отцовскую фамилию Файнциммер до типично ивритской Файнц. Мне не привыкать, как в школу пошла, сердобольные учителя посоветовали матери, и вовсе, дочку в Раису переименовать - для ее же пользы, бог с ним, что в метрике-то написано, зато в классе приматываться не будут. Охохонюшки, Рахилью только дома и звали. С фамилией – тоже не шибко свезло, она с виду, как немецкая, и загремела семья деда за одну только фамилию в Казахстан. Пока те, кто за Можай загнал, разобрались, пока семья Файнциммер в Москву вернулась… Эх, да что там говорить, может, и дед бы так рано не умер!

В Израиле Рахели везло: и когда одинокого киббуцкого подростка принялись опекать чужие люди, став, не кровными, но родственниками, и когда пришло время определяться: учли, что она сама не знает – куда. Направили не в боевые части, потому как, не военный она человек, хотя, в армии осталась на сверхсрочную - в отделе кадров. А что, звания присваивают, по выслуге лет, зарплата - неплохая, за квартиру, добавив деньги за московскую, выплатить можно, с друзьями-товарищами повезло, с личной жизнью – и то посчастливилось, как она считала. Родные, наконец-то, до нее добрались, точно, счастье, да еще какое! Мать сначала все никак сестру не могла уговорить, а как той не стало, и она племяшку удочерила, сама долго собиралась: дом, работа, страсти по телеку! Люди разное говорят, и кто уехал, а кто обратно вернулся, как тут можно решиться? Только ради Динкиного будущего. Везение их семейства все продолжалось: квартиру продали удачно, в Тель-Авиве новую купили относительно недорого, обменяв с доплатой ту, что у Рахели уже была, на большую. Работа – и та нашлась, для пожилой, к тому же, не в зуб ногой на иврите, специалистки по российской истории. Надо же, как им всем удача улыбалась! - ровно до того дня, когда в недавно открытом торговом центре это везение и закончилось взрывом - как раз в том крыле, где Рахель присела выпить кофе.

До последнего она надеялась остаться в армии, потому как больше не знала, чем еще заняться, и что не отправят доктора капитана Файнц после ранения в отставку. Зря надеялась! Вовремя сделанная операция прошла удачно, а, вот, последствия! По-научному это называется – фибромиалгия, а по-простому – хроническая мышечно-скелетная боль. Нет, не так. БОЛЬ! Депрессия, плохой сон, быстрая утомляемость, скачки температуры. Самое страшное - апноэ, слава богу, было нечастым - это когда во сне прекращается вентиляция в легких, и дыхание нарушается. Потом днем - как сурок, а память, нет-нет, да и подводит. Вскоре не стало и матери, не пережившей дочкиного несчастья.

9-2.

Динка вскинула автомат:
- Вы кто?
Мужчина в белой рубашке склонил голову:
- Нестеров Михаил Николаевич, из Екатеринбурга. Тоже русский.
- А мы где?
- В Париже.
- Где-где? – вырвалось у обеих.
- В Париже, и, боюсь не в вашем времени.
- А в каком же это?
Впечатление психа этот тип не производит.
- Я тоже случайно сюда попал, вот, уже несколько месяцев назад, из 1918 года.
- Откуда, отку…
Это розыгрыш? Кино снимают? Из-за угла? Снимают, а сами зубы скалят? Они огляделись по сторонам. Двор буквой «П», домишки - двухэтажные, деревянные, не новые, такие, как в небогатой деревне. Кое-где свет в окнах, неяркий. Свечи? Вонь стоит, аж, в горле першит!
Мужчина в окне им улыбнулся. По-хорошему так, поневоле крыситься не будешь.
- Не желаете ли в дом? На улице холодно.
Да, совсем не жарко! Переглянулись. Рискнем? Кивнули обе, одновременно. Мужчина исчез из окна, потом засов изнутри на двери отодвинул.
- Прошу вас!
Рахель с Динкой вошли в тяжелую дверь, в полутемный коридор. Потолки высокие, наверх -лестница, деревянная, старая, в щербинах. Их повели направо, к дальней двери, второй по счету. Они зашли в комнату, так и ахнули! Неужели, правду сказал? Париж какого века, семнадцатого?
- И какой же у вас год?
- Одна тысяча шестьсот двадцать шестой от рождества Христова.
Обе поверили ему сразу. Но… происходящее попросту не укладывалось в голове. Они что - попаданки?
- Почему? למה? (Лама?) – произнесла Динка, перейдя на иврит, и выслушала стандартный ответ:
- Потому! ככה! (Каха!)
А патамушта! Оказавшись в крышесносных обстоятельствах, не имея никакой возможности на них повлиять, первое, о чем ты спрашиваешь, это: почему я? А, вот, потому!
Израильтянка Дина высказалась вслух:
- Аварну эт Паро, наавор гам эт зе עברנו את פרעה נעבור גם את זה (Мы преодолели фараона, также пройдем и через это).
Бывшая советская гражданка Рахель, прожив два десятка лет в Израиле и прослужив пятнадцать лет в ЦАХАЛ, не осмелилась озвучить то, что так и вертелось на языке. Русский язык без мата – это доклад! Воистину, бессмертная фраза, но сейчас все же лучше промолчать!
- Самаль Дина Ландау, ЦАХАЛ - представилась одна.
- Сэрен Рахель Файнц. В отставке.
Нестеров посмотрел с недоумением:
- ЦАХАЛ?
- Армия обороны Израиля.
- Это государство такое?
- Мединат Исраэль. Парламентская республика на Ближнем Востоке. Столица – Иерусалим, - просветила Рахель.
- И когда же оно было образовано?
- Через 30 лет после вас.
Нестеров перевел взгляд на динкин автомат.
- Судя по оружию, прошло немало лет после моего времени.
- Почти ровно сто.
- У вас женщины тоже служат в армии?
- Два года. Мужчины – три. Призываются с восемнадцати.
- Призываются?
- «Служба в армии является высшим символом исполнения гражданского долга, и пока женщины и мужчины не равны в исполнении этой почетной обязанности, нельзя говорить об их подлинном равноправии. Воинская служба дочерей Израиля является одной из основ еврейского государства» - отчеканила Динка. - Давид Бен-Гурион.
- Один из основателей Израиля, - добавила Рахель.
Мужчина задумчиво переводил взгляд с одной на другую и молчал. Раздался стук в дверь, которая тут же и распахнулась.

- Николаич, гляди, чего я…

В комнату влетел растрепанный молодой человек с простецким русским лицом, в камзоле и коротких штанах, невообразимой шляпе и мокром плаще дикого покроя.

- А это кто?

- Военнослужащие еврейской армии.

- Чего-чего? Это у жи… - парень кашлянул, - это у них с каких же пор своя армия имеется?

- С 1948 года.

- Михаил, ты чего, спятил?

- Самаль Дина Ландау, - представилась еще раз.

- Сэрен Рахель Файнц. В отставке.

Пришедший сдвинул шляпу на затылок.

- Отсем потсем!

Сестры фыркнули: идиш в Израиле уже отмирает, но парню, похоже, было не до смеха. Наконец, он открыл рот:

- Мало выпить много не бывает, бывает маленько многовато перепить. А я, севодни, только чуток на грудь принял, с устатку, да с непогодья, чай, на улице цельный день. А такое и спьяну навряд кому почудится!

- Мой товарищ по несчастью Владимир Афанасьевич Ведмедёв, - догадался представить Нестеров.

Ведмедёв, еще помолчав, поинтересовался:

- Это, чего такое, сэ-рен, и, как его… са-маль?

- Капитан и сержант.

- У вас бабы – офицера?

- У нас гендерное равенство! – обиделась Динка.

- Ген-дер-ное?

- Между мужчиной и женщиной.

- Ну, и у нас равенство, все – товарищи, а при коммунизме, еще не такое будет!

- При коммунизме?

- А то! Я, вот, в охране Уральского областного совета рабочих и крестьянских депутатов состою, а после войны подучусь, так буду - о-го-го!

Уралсовет? Екатеринбург?

- Магнив! מגניב! (Бесподобно!)

- Меа Ахуз אחוזמאה (100 процентов).

- Вы бы по-русски, девоньки!

- Там царя двое Медведевых расстреливали, а вы - из них?

- Ведмедёвы мы, и отец, и дед Ведмедёвыми были, и царя бывшего никто не расстреливал, сидит он себе с семейством, вон, у Николаича в соседском доме, охраняют его!

- 17 июля 1918 года, расстреляли вместе с семьей!

- Господи, семью-то за что? – ахнул Нестеров.

- За компанию.

- Вы это точно? Не дезинформируете? А то, за провокацию и ответить можно, по всей строгости!

- Какая провокация, у нас это все знают! У меня мама – историк, как раз, тот период. У нее, когда училась, семинар был, так один чудик тему предложил, как царя спасти, и что тогда, если. Шуму было, чуть не исключить хотели. А еще, я столько книг прочитала про расстрел в доме Ипатьева, одну даже прямо перед самым шаббатом, как сюда попасть, и фильмов сколько видела, вот!

- Ну, если фильма! Там - брехни навалом!

- Позвольте, мы сюда попали в июне, стало быть, ничего еще не случилось!

- Вот-вот! Еще ничего такого… а то – с семьей, скажут тоже!