Судебный дознаватель фараона.

Пролог.

Неровные стены пещеры дрожали в огненных всполохах. Пламя вырывалось из восьми каменных змей, облизывало золотые клыки и падало на землю каплями прожигающего яда. У западной стены за стойкой, с разложенными на ней старинными свитками, высилась фигура в красном одеянии. Голову человека покрывал капюшон, а поверх него сверкала золотая диадема с серебряным полумесяцем.

Мужчина монотонно читал заклинания. Внутри очерченного на каменном полу круга металась обнаженная женщина. Волосы ее слиплись от пота и крови и торчали грязными паклями, в глазах горел безумный ужас, тело и вовсе представляло собой кровавое месиво из глубоких порезов-изображений сакральных символов, которые ей нанесли, и ссадин, которые она получила сама, ударяясь о стены и пол в безумном и хаотичном движении. Все, что осталось от человека в ней было лишь это истерзанное тело. Внутри же бушевал демон, заключенный в непривычные для него оковы чужого мира.

– Подчинись мне, Сатсахенмемит! Подчинись и обретешь покой!

(Сатсахенмемит – в переводе с древнеегипетского Несущая горе)

Фигурка металась, кидаясь на стены, но круг не позволял ей напасть на мага. А тот все продолжал и продолжал монотонно читать заклятия, не интересуясь, что происходит с несчастной. Взвыв раненым зверем, она упала на колени и принялась биться лбом о шершавый пол пещеры, превращая прекрасное лицо в безобразную рану.

– Я знаю твое имя! – повысил голос маг, – Имя твое Сатсахенмемит! Подчинись мне! Я дам тебе то, чего ты жаждешь! Я дам тебе беду! Я дам тебе боль человеческую. Я дам тебе кровь!

От стены отделились двое мужчин в таких же плащах с накинутыми на головы капюшонами. Между ними трепыхалось тщедушное тельце совсем юной девицы. Ей от силы было лет пятнадцать. Маленькая, напуганная и совсем голая.

– Нет! – взвизгнула она, когда ее потащили к очерченному на земле кругу.

Она попыталась сопротивляться, уперлась босыми пятками в шершавый пол, но силы были неравны. Двое мускулистых магов впихнули девчонку в круг, и она замерла, уставившись на бьющегося головой об пол демона. А тот поднял изуродованное лицо и с голодным интересом оглядел жертву. Девчонку затрясло. Она попятилась, но маги грубо толкнули ее в спину.

– Пожалуйста! – прошептала она, – Если вы убьете меня, моя мама умрет от горя!

– Ты должна принять радость очищения, дитя, – торжественно изрек тот, кто читал заклинания, – Ты станешь ступенькой к свету.

– Но я не хочу! – девчонка всхлипнула, – Я больше не хочу! Отпустите меня домой!

Она снова попятилась, и снова руки магов вернули ее в круг. Демон в женском обличие оскалил окровавленный рот. Глаза блеснули азартом. С человеческих зубов стекала красная слюна.

– Нет! – успела вскрикнуть жертва, прежде чем демон накинулся на нее.

Глава 1

– Дело-то пустяковое, Гори, – Атонхотеп растянул губы в приторной улыбке, из чего сразу стало понятно, что дело это может быть каким угодно: неприятным, запутанным и даже дурно пахнущим, но только не пустяковым.

Что там, пропала дочка ювелира? Опять женщина. Дурной знак. Женщины в жизни Гормери играли зловещие роли. Особенно последние лет пять. Матушка и бабулей неутомимо ищут ему жену. Которую, если честно, молодой писец не прочь бы отыскать самостоятельно. Вот появится пара-тройка выходных, и он непременно озадачится этим вопросом. Но как донести это до родных сердец, истекающих страданиями по поводу его неженатости? Ну да, ему уже 23. Возраст самый что ни на есть подходящий для брака. Но все же не 45, чтобы так уж волноваться за его судьбу. А то они вертятся вокруг него, словно ему жить осталось пару месяцев и нужно непременно обзавестись женой и потомством. С другой стороны, наседает тетушка Таурет, желающая выдать за племянника свою засидевшуюся в девках дочку Хенуку. Им и прочим желающим женить Гормери противостоит вдова верховного жреца малого храма Атона, что примыкает к женскому дому царя, госпожа Небет. У нее на Гормери свои виды. Небет 29. Мужа она потеряла три года назад. Он ушел за горизонт зрелым старцем в возрасте семидесяти пяти лет. И от него она ничего приятного кроме состояния не получила. Ну, а с Гормери у них случилось то, что и должно было произойти между женщиной, жаждущей любви и парнем ищущем страсти и опыта плотских утех. Небет богата, капризна, известна в городе и переходить ей дорогу мало кто решится. Ведь она родственница первой помощницы супруги царской Нефер-Неферу-Атон, госпожи Нефертити, да будет она жива, здорова и невредима. Так что к великому неудовольствию матушки за последние полгода ни одна городская семья выдать свою дочь за Гормери не пожелала. Однако для тетушки Таурет Небет не соперница. Она ведь и сама вдова верховного жреца. Правда малюсенького сельского храма, что в нескольких часах езды на осле от столицы Ахетатон.

Ахетатон – столица страны Хемит (Древнего Египта) в период правления царя Эхнатона.

Но это не мешает ей считать себя равной госпоже Небет по статусу. Так что Гормери оказался в эпицентре столкновения упрямых женщин, не желающих упускать своего. Впрочем, он ни раз уверял Небет, что юная кузина его скорее раздражает, нежели вызывает нежные чувства. Не понятно как, но под боком напористой Таурет с голосом молодого глашатая выросла девица с уловками младшей жены женского дома.

В Древнем Египте можно было иметь несколько жен. Много жен было у царя (фараона), и некоторые вельможи, желая уподобиться правителю так же женились несколько раз. Гарем в Древнем Египте назывался «женский дом». И представлял собой несколько поместий или домов (по возможностям мужчины), где каждая жена владела отдельным домохозяйством, которое включало сады, поля, огороды, скотный двор, а также слуг и рабов.

При внешней миловидности, а у нее действительно в наличии и стройный стан, и тонкие руки, и аккуратная грудь, и бедра, чего уж таить, ладные, а личико так и вовсе хорошенькое с большими глазами-маслинами, с пухлыми губками и острым подбородком, она производит общее впечатление плесневелого творога.

Она не говорит, а еле слышно шелестит словами. Каково это мужчине всю жизнь прислушиваться к собственной жене! От резких звуков Хенука вздрагивает и бледнеет, как будто бита палками с самого младенчества. А если кто при ней говорит громко или, упаси Атон, чего уронит, так она таким уничижающим взглядом упрется в несчастного, что и тому тут же захочется двигаться наподобие храмовой танцовщицы медленно и величаво, а заодно и перейти на шепот. Но и это еще не все. Сама Хенука говорит исключительно стихами. В какой-то до отвращения возвышенной манере. Иногда она подбирает для своих реплик вполне приличные сочинения известных авторов. Но в основном пользует низкопробные вирши в стиле «кровь-любовь-морковь». А когда собеседник отвечает ей прозой, испускает печальный вздох и погружается в мучительную для остальных паузу. Наверное ждет, что несчастный одумается и сочинит приличествующую случаю рифму. В общем отвратительная девица, чего уж там.

Поэтому то, когда Гормери узнал, что на долгие двенадцатидневные новогодние праздники Ренепет тетушка с дочкой прибудут к ним погостить, он готов был выдумать любой предлог, лишь бы исчезнуть из дома. Так что плевое дело в далеком Уадже, до которого четыре дня пути на лодке вверх по Реке его вполне устроило. Да он готов был расцеловать своего начальника за предоставленную возможность.

Ренепет – Новый год в Древнем Египте, который начинался с восходом звезды Сириус, примерно 23 июня. А также связан с разливом Нила. Праздники были долгими и веселыми. Карнавальные шествия, городские гуляния, катания на лодках, бои на воде, балы и пиры в домах аристократов. Праздники длились долго. Во времена правления Эхнатона 12 дней.

Спустя час он вышел из здания кебнета, такого же нового и сверкающего мраморными ступеньками, как и все в светлом и прекрасном Ахетатоне, со свитком в руке и мешочком золота на поясе.

Кебнет – судебный орган в Древнем Египте, включающий в себя собственно суд, а также архив и штат сотрудников (писцов), занимавшихся расследованием преступлений.

Завтра он отправится в Уадж на казенной ладье. Четыре дня плавания подарят ему давно заслуженный отдых. А то, что попутчиком напросился некий царский придворный Анхатон, так даже лучше. Вельможа, имеющий должность при дворе великого царя Эхнатона, да будет он жив, здрав и невредим, наверняка человек степенный, уважаемый, знающий много и умеющий облекать свои мысли в интересные рассказы. Коротать с ним вечера на реке за кувшином сладкой гранатовой настойки одно удовольствие.

А с делом он справится. Возможно оно и правда пустяковое, и писец циновки, господин Атонхотеп улыбался так хитро просто потому, что по-другому не умеет. Сколько лет он служит в хамовом кебнете, где разбираются самые запутанные дела государства? В Ахетатоне с момента его величия. А до этого еще лет пятнадцать в старой столице Уадж. Он пережил смену правителей, смену столиц и смену религии. И удержался на своем месте. Так что профессия и жизненный опыт накладывает отпечаток на лицо человека. Как без этого?

Глава 2

От дома до городского порта идти пришлось наощупь. На башне главного храма Атона только что девять раз ударили в огромный барабан. Начался десятый час ночи.

Первый час ночи у древних египтян считался от 18 часов вечера. Следовательно, десятый час ночи по современному исчислению 4 часа утра.

Небо лишь слегка посветлело, звезды исчезли, но разглядеть дорогу под ногами могли разве что кошки. Так что семья продвигалась в дрожащем свете двух ламп. Одну из них на палке нес отец, возглавляющий шествие, сбоку дед. Лампы нещадно чадили едким дымом, потому что в них залили совсем дешевое масло. Так что к концу пути все одежды провоняли гарью.

Матушка Ситра и бабуля Исет вели Гормери под руки с двух сторон. Рабыня Бекет замыкала процессию, таща за собой на веревке сонного ослика. С боков грустного животного свисали огромные корзины с провизией. На спине высился тюк с вещами и специальный плетеный сундучок с подарками для никому неизвестной дочери ювелира. Гормери поморщился, представив себе картину своего появления в доме несчастного отца с подарками для его пропавшей дочурки. И тут же решил, что вино он и сам может выпить. А статуэтки павианов… их тоже пристроить нетрудно. Атон, бог мудрый и справедливый. Он допускает проявление древних традиций. Ну, дарит народ друг другу фигурки павианов на Ренепет. И что с того? Откуда пошло это поверье, и что это все означает никто уже не помнит. А если и помнят, предпочитают держать язык за зубами. Потому что Атон сам по себе бог великодушный, и все прощает, а вот служители храма и его тайные осведомители как раз наоборот. Активно борются со староверами и даже упоминание о былых традициях для них как чужой мед для пчелы. Налетят не отмашешься. Но все равно, павианов дарят на удачу. На удачу можно. Вот он и подарит кому-нибудь. А то и в храм снесет. Положит на жертвенный алтарь Атону. Он хоть и бог, но удача ему точно не помешает. Интересно, в Удже есть храм Атона? Должен быть. Пусть в городе этом приличных людей почти не осталось, все сплошь староверы и предатели, но по указу царя даже в таких гиблых местах у людей должен быть шанс поклониться истинному божеству.

– У какого причала ладья храмового кебнета? – деловито осведомился отец у бодрого для такого часа охранника – маджоя. В предрассветной мгле разглядеть его можно было разве что по круглым белкам глаз. Сейчас темнокожие маджои – выходцы из соседней страны Куш, что черные кошки в темной комнате. И сколько их охраняет южный порт Ахетатона совершенно не понятно. Тусклый свет масляных ламп выхватил из тьмы троих, и то не полностью.

– Кто такие? – сурово поинтересовался один из них, и в желтом дрожащем свете отцовской лампы как привидение возникло круглое широконосое лицо. Оно свесилось локтей с четырех. Воин оказался настоящим великаном. Как и все они. Других в маджои не берут.

Маджои – полиция в Древнем Египте. Происходит от названия племени в соседнем с Египтом Куше – чьи воины отличались физическим развитием и необыкновенной доблестью. Как правило в маджои набирали либо выходцев из этого племени, либо похожих на них телосложением. Это огромные темнокожие мужчины, выше среднестатистических египтян примерно на две головы и, соответственно, шире в плечах. Действительно настоящие великаны в сравнении с египтянами. В подчинении у маджоев были служебные павианы.

Матушка испуганно ойкнула. Бабуля стоически промолчала. Дед в прошлом бравый воин сжал палку, к которой привязана была его лампа, на боевой манер. Бекет запричитала молитву, перемежая ее с проклятьями на голову демонов, какие подкрадываются под покровом ночи, хотя, Атон великий, сама вполне подходила сейчас под это описание. Так как была с маджоями одного цвета кожи. Что же касается осла, то он проснулся, всхрапнул и огласил окрестности истошным воплем, пробудив всех петухов примыкающего к порту района ремесленников. Вся эта какофония растянулась на долгие минуты. Гормери подавил раздражение. Просил же семейство ограничиться домашними проводами. Нет, надо устроить целое представление. И что они маджоев не видели?

Охранник же, подозрительно прищурившись, уперся взглядом в притихшего осла и спросил таким тоном, как будто собирался немедленно арестовать животное, до выяснения обстоятельств.

– Зачем вам ладья кебнета?

Гормери понял, что пора брать шествие под контроль. Он аккуратно высвободился из женских рук, выступил вперед и громко представился:

– Гормери, писец кебнета Великого храма Атона. Собираюсь отплыть на храмовой ладье в Уажд, – с этим он сунул в нос охраннику большой медный медальон, болтавшийся доселе у него на груди. Гормери очень гордился этим знаком отличия. И начищал его как хороший солдат боевой хопеш. Впрочем, именно оружием медальон зачастую и являлся. И заменял собой целую роту воинов с хопешами. Попробуй-ка противостоять представителю храмовой власти!

В глазах охранника он тут же узрел уважение. Но рассыпаться в извинениях маджой не стал. Эти парни такого не умеют. Он коротко кивнул и, махнув рукой в сторону реки, как будто там можно было что-то разглядеть, отчеканил:

– Ваша ладья у пятого причала, господин писец.

Потом оглядел остальных и счел нужным уточнить:

– Все эти люди с вами?

– Это моя семья. Они проводят меня. Выпусти их без вопросов, когда ладья отчалит.

– Да господин, – маджой склонил голову в знак согласия.

Вот и ладно.

– Пропустите господина писца храмового кебнета с семьей, – гаркнул маджой в темноту, и там что-то скрипнуло.

Подняли толстое бревно, преграждающее дорогу, догадался Гормери.

Утро робко ступало по небу, рассыпая первые крупинки света над спящим городом. И на сером фоне стали видны силуэты охранников, столпившихся у дороги. Гормери насчитал пятерых. Еще двое удерживали цепи, чтобы бревно не рухнуло на дорогу.

– Шли бы вы побыстрее, – прокряхтел один из них.

Семейная процессия ускорилась и влетела на территорию порта с большим энтузиазмом. Прямо за хвостом осла бревно бухнуло о дорогу.

Глава 3

Второй и третий дни пути не принесли ничего нового или необычного. Свита карлика развлекала себя и окружающих музыкой, песнями, танцами, фокусами и прочими площадными представлениями, которые, как понял Гормери, весьма востребованы и при дворе. Среди девиц нашлись гадалки на картах, камнях, фишках и даже потрохах животных. На реке, конечно, такой жертвой выступала рыба. Из нее в основном готовили завтрак, обед и ужин. И рыбьих потрохов тут хватило бы для предсказаний на всю страну. Причем самых подробных. Но гадалки на ладье отделывались общими фразами:

– Вас ждет забавное открытие.

Или такое еще:

– Ты встретишь любовь всей своей жизни!

Ну и вовсе ни к чему не обязывающее:

– Боги благоволят тебе.

– Боги? – удивился Гормери, и уставился на гадалку.

– Один, – девица испугалась, хлопнула глазами и тут же состроила гримасу раскаяния, – Не хотела, господин. Конечно, великий бог Атон, он один у нас, и он к тебе расположен.

Не то, чтобы Гормери желал узнать свою судьбу у очевидной шарлатанки. Кто эти женщины, красивыми жестами раскидывающие по полу кости, карты или рыбьи потроха? Артистки, а не жрицы. Доверять им – верх глупости. Матросы и рабы-гребцы готовы слушать их откровения, раскрыв рты. Тем более, что за развлечение уже уплачено.

Но эта девица заслужила хорошую встряску. «Боги благоволят». Как могла она сказать такое помощнику писца циновки главного храма Атона?! Это прямое оскорбление и откровенная ересь! У нас есть лишь один бог Атон и его земной сын великий царь Неферхепрура Эхнатон, да будет он жив, здрав и невредим! Если гадалка оговорилась, то надо научить ее вниманию, а если ошиблась намеренно, то тем более.

Гормери усмехнулся. Тот, кто побывал хотя бы на одном празднике на главной площади Ахетатона уяснил урок: нельзя слушать лживых речей размалеванных предсказательниц. Они всегда обещают одно и то же: важный поворот в судьбе и истинную любовь. Проверить такое пророчество невозможно. И обвинить гадалку во лжи тоже нельзя. Ведь любое событие можно счесть и поворотом судьбы, и знаком небес. А на то, что любовь все же не встретилась всегда можно ответить, мол, ты просто ее не заметил. Вот с богатством сложнее. Богатство либо есть, либо нет. Его или теряешь, или обретаешь. Не заметить такое трудно. А потому на благополучие ворожба дешевых гадалок никогда не распространяется.

Так что помощник писца циновки храмового кебнета сурово сдвинул брови и глянул сверху вниз на гадалку, сидевшую на коленях на раскрашенной диковинными загогулинами циновке, и жестко отчеканил:

– А что насчет богатства?

И увидев на лице ее замешательство, довольно улыбнулся. Пусть теперь выкручивается. На середине реки в полдень, когда жара, да скука и такое развлечение сгодится.

– Вы же знаете, господин, богатство любит тайну. И может не прийти к тому, кто жаждет о нем знать.

– И все же, – он не отвел взгляда от девицы.

А у той глазки забегали. Он заметил, как она мимоходом оценила его не слишком дорогую одежду. Материя выделана хорошо, но все же не такая тонкая и легкая как на карлике. Золото или серебро Гормери и вовсе не любил, предпочитая кожаные военные браслеты с медными вставками. Но такие украшения могли носить и отпрыски богатых фамилий желающие выглядеть более мужественно, а не как их папаши придворные. А рубаха на нем свободная, чуть выше колен, без рукавов, пояс он снял, что тоже вполне сходило за дорожный вариант. Или за нижнюю часть одеяния. Парик Гормери надевал только в крайних случаях, если нужно произвести впечатление. А здесь на реке даже щеголь Анхатон вместо пышных кудрей предпочитает скоромный белый платок, завязанный как у матросов на затылке. Одним словом, по внешнему виду трудно теперь понять обладает ли Гормери хоть каким-то состоянием и есть ли ему что преумножать. Или девице стоить сказать, что Бог осыплет его золотом и сделает вельможей. Опасное у нее положение. Тот самый момент, когда может решиться ее судьба. Ведь если она не угадает, то все вокруг поймут, что и остальным она бессовестно врала. А значит абсолютно все матросы и рабы на этой ладье будут иметь к ней претензии. В том числе и материального характера. Потому что вчера Гормери сам видел, как за дополнительные гадания девчонка требовала с клиентов плату. С кого браслетик из бусинок, с кого рыболовные снасти, а с кого и улов. И не все ей было нужно. Ведь не голодает и не бедствует. Дерет с бедняков последнее из принципа. Так что пусть отработает. Пусть покажет, что способна не только простофиль дурить.

Часа два назад северный ветер надул паруса, так что к праздному люду, изнывающему от жары и безделья на палубе присоединились и гребцы, которым по такому случаю дали передохнуть. И вот все они, почуяв хоть какое-то развлечение, потянулись к Гормери и сидящей перед ним на коленях гадалке и вскоре обступили их плотной толпой. Надсмотрщик гребцов тут же оказался в центре и уперся в девицу маленькими глазками в ореоле черных разводов. Из-за жары подводка его потекла, размазавшись по векам и частично даже по щекам. Жуткое зрелище. Однако его особый интерес к предстоящему гаданию был понятен – вчера эта же дамочка за два ките меди предрекла ему выгодный брак со вдовою жреца. Понятно дело, суровый надсмотрщик, проведший полжизни на чужих ладьях, завывая проклятия и размахивая палкой над спинами своих подопечных, на закате дней остро нуждался не только в женской заботе, но и в предлагавшемуся к этому несомненному, но весьма абстрактному благу более существенном дополнении в виде дома, хозяйства и полей, с которых можно получать доход.

Ките 1/10 (ок. 9 грамм) меры веса дебен (91 грамм). Меры веса широко использовались в торговле и обмене, являя собой эквивалент денежных единиц. В ките и дебенах мерялись благородные металлы: медь, золото и серебро.

Сейчас глаза гадалки увлажнились, того и гляди слезу пустит. Еще бы! Коли ошибется, так матросы сгоряча могут ее и за борт кинуть. А там крокодилы. И никто о ней плакать не станет. Кому на ладье нужна гадалка врунья! Люди, чья жизнь связана со стихией ужасно суеверны. И к гаданиям относятся как к прогнозам.

Глава 4

Не то, чтобы Гормери страстно возжелал испить вина с этим надутым прыщом. Но грубо отказать ему перед толпой он счел недальновидным и к тому же слишком эмоциональным поступком. Писцы циновки так не поступают. Следователи в первую очередь видят в человеке золото информации, которое поблескивает на дне колодца, и которое надобно извлечь любыми способами. А уж какая в нем вода – чистая, мутная или вовсе отравленная – дело последнее. А порасспросить карлика было о чем. К примеру, кто такая эта его гадалка, которая вот так запросто ввела его в транс, чего другие и не заметили. И ведь не пил он ничего из ее рук, ни вкушал, да даже не прикасался к ней. Не силой же воли сердечной она отправила его Ба на край Дуата.

Древние египтяне верили в сложную многокомпонентную природу человека. Выделяли 9-ть ее составляющих: Ка, Ба, Иб, Рен и т.д. Ба – довольно приблизительное значение нашего понятия «душа» или «сознание».

А еще ему хотелось знать, что значит значок на камешке. Очевидно, что Анхатон соврал толпе. Интереснро, буркнул первое, что в голову пришло, потому что сам ничего такого не знает, или сознательно скрыл истинный смысл рисунка? Вот Гормери таких знаков не встречал ранее. Надо бы заглянуть в библиотеку Храма по возвращении в Ахетатон. В запрещенной секции наверняка найдутся старые свитки со списками тщательно забытых символов. Понятное дело, праздное любопытство жрецами единого бога Атона не поощряется. Но сыщик должен знать, с чем столкнулся. А вдруг эта гадалка опасная еретичка, которая под видом простых развлечений смущает сердца своих жертв символами древних и отвергнутых нынешним царем богов. Ведь не просто же так она подсунула ему в руку этот значок. И надо бы порасспросить саму гадалку с пристрастием. Подкараулить вечерком, затянуть к себе в темную и душную каюту, припугнуть для убедительности. А там из нее признание само польется. Женщины существа слабые и нетерпеливые. А эта гадалка и так тряслась от страха. Разговорить ее вдали от карлика-покровителя плевое дело. Он все еще размышлял, как лучше убедить девицу раскрыть ему правду: угрозами или подкупом, когда Анхатон подвел его к перилам верхней палубы и, ткнув толстым пальцем в воду, похвастал:

– Вон там мое настоящее сокровище. Пятьдесят запечатанных кувшинов лучшего вина из царских подвалов. Некоторые из них даже бело-синие!

Последние он сообщил заговорщицким шепотом. И что это должно означать? Бело-синие бутыли… Гормери невольно дернул плечом, а карлик тут же расхохотался и вдарил его крупной лапищей по спине. Куда достал, разумеется. А учитывая невысокий рост Анхатона, достал он гораздо ниже лопаток. Так что жест получился настолько фривольный, что писец сжал зубы и кулаки до ломоты, чтобы сдержаться и не съездить наглецу по довольной физиономии. Гад, а не попутчик, право слово!

– Не сердись, малыш, ты должно быть не знаешь, что бело-синие росписи принадлежат царскому дому Великого царя Небмаатра Аменхотеп, да живет он в вечности и бесконечности. А уж он-то знал толк в вине! Не сомневайся, угощу тебя самым лучшим на земле напитком. Вином, достойным бог…– тут он хмыкнул, подавившись собственным красноречием. Наверняка ведь хотел произнести сакральное слово во множественном числе, но вовремя спохватился и, кашлянув, закончил, – … достойным бога нашего единого, Амона.

Царь Небмаатра Аменхотеп (Аменхотеп III) – отец Эхнатона, при нем страна утопала в благополучии и даже роскоши. Историки его еще называют Король-Солнце Древнего Египта, по аналогии с французским Людовиком XIV.

Гормери с достоинством кивнул, оценив, что в его присутствии царедворец не решается на фривольности и присказки староверов. Это ли не признак уважения? Несмотря на то, что карлик отважился назвать его «малышом»! Тут молодой писец снова скрипнул зубами, чтобы унять взорвавшееся внутри раздражение. Нет, если так и дальше пойдет, он либо зубы в порошок сотрет, либо истечет изнутри кровью. А дедовский шедех, как назло, уже закончился.

– Я достану! – он резво перемахнул через перила верхней палубы, оказавшись на корме ладьи.

– Будь осторожен, мальчик! – донеслось сверху.

«Теперь еще и «мальчик»! Что б тебя!»

Мерзопакостный шут издевается, унижая его таким образом, что ведь и ответить нельзя, резко как полагается в таких случаях. Чтобы не позволял себе лишнего. В конце концов он служащий храмового кебнета, а не танцовщик из его свиты!

Чувствуя, что разгоряченному обидой телу требуется остудиться, Гормери перегнулся через борт и закрыв глаза втянул ноздрями тяжелый, пропитанный влагой воздух. До воды было пять локтей, не больше. Служебная ладья кебнета – судно весьма скоромных размеров. Странно, что капитан позволил тащить под водой такой груз. Это ведь здорово затрудняет работу гребцов и уж точно замедляет движение. В который раз посетовав, что в попутчики ему достался слишком суетный и неприятный во всех смыслах персонаж, молодой писец вгляделся в воду. Ветер надувал паруса, и ладья худо-бедно двигалась вверх по течению. И пока вполне себе преодолевала его, даже выдерживая неплохую скорость. Через несколько дней судоходство по всей реке замрет на долгие праздники Ренепет. И вовсе не потому, что в это время не принято работать. А потому, что в ночь Ренепет взойдет Сопдет, и начнется разлив.

Сопдет в Древнем Египте называли Сириус, чей восход в конце июня после долгого перерыва связывали с разливом Нила.

Течение из плавного превратиться в бурное. От Южных порогов на Север по реке понесется поток сначала ярко-голубой, потом буро красный, а затем и вовсе гремучая смесь из опасных веток, бревен и прочего лесного мусора, который смыла вода с горных берегов. В такое время в воду лучше не входить. Но сейчас лазурная река казалась умиротворенной и лениво искрилась на полуденном солнце. В прозрачной воде угадывался огромный тюк, бесформенной массой висевший на коротком канате. Гормери только головой покачал. Все-таки капитан Ипу сильно рискует, позволяя такие тяжести цеплять за борт. Не ровен час, еще ладья опрокинется. Корабль, конечно, не тростниковая рыбачья лодочка, но все же не торговый исполин. Надо бы попенять ему за неосмотрительность.

Глава 5

Уадж встретил их разноголосой и разноцветной набережной, на которой толпилось много странного люда: приятного вида молодчики в белых рубахах, украшенных расшитыми цветными нитями поясами громко, но с достоинством обещали блаженство в домах наслаждений, митаннийцы в красных тюрбанах пытались продать первому встречному отрез тонкого льна и украшения, финикийцы в полосатых халатах с заговорщицким видом обещали лучший курс обмена меди на золото и наоборот.

Гормери продирался сквозь толпу активных приставал, искренне сочувствуя Анхатону, носилки которого эти попрошайки облепили как мухи кусок протухшего мяса. А ему еще казалось, что пристань Ахетатона слишком многолюдна.

Над толпой витал туман из ароматов благовоний, специй, копченой рыбы, сладостей, горелого жира, пота и тухлятины. Все это смешивалось в один отвратительный запашок, вызывающий дурноту. Хотелось вырваться на простор и вдохнуть полной грудью. Только вот вырваться было некуда. Уадж походил на огромную разноцветную деревню с узкими улочками, шумными базарными площадями и мелкими домишками, над которыми витала все та же отвратительная смесь бытовых запахов. Иногда правда, тянуло свежевыпеченным хлебом или ароматными маслами жасмина и луговых цветов. Но эти приятные акценты лишь усиливали окружающую вонь. На пыльных удочках толклись люди, натыкаясь на повозки, ослов, быков и овец, под ногами шипели гуси, тявкали псы и крякали утки. А над всем этим человеческим и звериным муравейником возвышались стены заборов, за которыми покоились уже никому не нужные храмы древних богов и забытых царей. Ворота хоть с виду и крепкие, уже не являли собой чудо роскоши. С них сняли золото и выковыряли драгоценные камни из пазов.

Величественные статуи, охраняющие их потускнели. Краска на них потрескалась, а у одной, стоявшей у первых ворот храма Амона стерся глаз. Никто и не подумал привести ее в порядок. Было что-то жалкое и одновременно суровое в этом несчастном безглазом исполине. Словно он обращался к прохожим этим своим потрепанным видом со словами:

«Как же вы могли допустить до такого, люди? Разве не мне вы молились? Разве не со мной связывали все свои чаяния? Разве теперь я не достоин вашей заботы, даже если веры в меня больше нет?»

Гормери прошел мимо, отвернувшись. Ему стало стыдно за жителей Уаджа. Да и вообще, за жителей…

Дом царского ювелира находился за высоким забором главного в столице Храма Амона. Раньше на его территории между первым и вторым заборами были разбиты сады, обрамлявшие пруды, а к внешним стенам высокой ограды примыкал большой поселок ремесленников. Во всяком случае, все это можно было представить по торчащим кривым и неухоженным стволам старых яблонь вокруг больших грязных луж с серо-бурой тиной. Поселок все еще хранил следы ухоженности, потому что тут жили люди далеко не бедные. Однако художников, резчиков по камню, строителей, столяров, – в общем всех, чей талант и умения пригодились на великой стройке новой столицы уже давно переманили. Остались лишь староверы, не пожелавшие вместе с привилегиями принять нового бога, да те, кто не захотел съезжать с насиженных мест и удаляться от могил своих предков.

Таков был ювелир Хепу, – все еще уважаемый человек при царском дворе. Один из немногих процветающих ремесленников, оставшихся в городе. Его поместье оказалось небольшим, но ухоженным. В центре стоял дом, и Гормери невольно залюбовался тонкими колоннами, причудливо изогнутыми линиями арок и верандами с ажурными ограждениями. Как будто дом этот воздвигли вовсе не грубые руки строителя, а длинные пальцы ювелира с изысканным вкусом.

Вокруг двухэтажного дома и на его террасах стояли горшки с цветами. По бледно-розовым стенам кое-где ниспадали цветущие плети вьюнков. Сад в отличие от того, что остался за аккуратным забором поместья был возделан: каждое дерево обрезано должным образом и зеленело здоровой листвой. Возле небольшого прудика стояла беседка с мягкими цветными подушками на низких скамьях, увитая виноградной лозой. А за домом угадывалось начало обширного огорода.

– Неплохо устроился, – оценил Анхатон, и вытер взмокший под огромным париком лоб белым платочком, – Я бы отсюда тоже никуда не переехал.

Сам ювелир вовсе не походил на немощного старца, у которого то руки отнимаются, то глаза слезятся, каким уже успел нарисовать его Гормери в своем воображении. Хепу выглядел лишь чуть постарше его отца и намного младше деда. Высокий, крупный человек, с длинными красивыми руками, богато хоть и просто одетый. Помощник писца успел обратить внимание, что у пруда играли двое голых мальчишек с детскими локонами на бритых макушках, а в тени дерева, в окружении служанок отдыхала красивая дама, хоть и в домашнем платье, но из такого тонкого материала, что в пору в нем и в царском дворце показаться. Очевидно, что пропавшая дочка была у ювелира от первой жены, а в тенечке нежилась вторая. Малыши же пруда младшие сыновья. В общем, ювелир был еще довольно молод и полон сил. И этим он сразу же возбудил подозрение помощника писца. Наверняка ведь врал и про руки, и про глаза. Да и про дочь, тоже.

По случаю жары из всех присутствующих в парике мучился лишь карлик. Гормери ограничился платком, Хепу так и вовсе подставил слабому теплому ветерку гладко выбритую макушку, женщина в тени заплела собственные волосы в косы и закрутила их на затылке в мягкий пучок. Визитеров она будто и не заметила. Наверняка, в дом к ювелиру часто приходят люди, желающие заказать украшения. Ко всем ведь не набегаешься с приветствиями.

Хозяин оглядел столичных контролеров с недоверием. Похоже, его смутило все: юность первого, рост второго, а главное огромная дыра в медальоне писца. Он поджал и без того тонкие губы и, кивнув, пригласил войди в дом. Внутри все было устроено так же изысканно. Центральная колонна в главной комнате совершенно не походила на все виденные Гормери образцы. В простых домах, как в его собственном, ее роль выполняло толстое бревно, выкрашенное в красный цвет. В поместьях богатых горожан колонны, как правило, выложены из круглых каменных блоков, оштукатурены и выкрашены соответственно интерьеру, во дворцах вельмож встречаются мраморные исполины, выполненные наподобие метелки папируса, упирающегося в потолок пышным позолоченным соцветием.

Глава 6

– Что за человек такой! Ни вином не угостил, ни ночлег не предложил! Скряга и хам! – пыхтел Анхатон, раскачиваясь в носилках, – А ведь мы из самой столицы притащились искать его дорогую дочурку и спасать его не менее дорогую задницу!

Гормери топал рядом по пыльной дороге, едва поспевая за четырьмя мускулистыми носильщиками. Ему то и дело приходилось отскакивать на обочину, пропуская встречных прохожих.

– Может и предложил бы. Если бы ты не затеял эту свою ревизию.

– А как без нее! Это, между прочим, твоя обязанность - проверить, на месте ли присланные из королевской сокровищницы ценные металлы, стекло и драгоценные камни.

– Я бы проверил дня через два. Когда он нас уже разместил бы в своем доме, – писец вздохнул.

Вопрос с проживанием оставался открытым. Ему выдали мешочек золота, но такой небольшой, что по меркам Ахетатона этого могло хватить жизнь скромную жизнь младшего писца в каком-нибудь гостевом доме при питейной лавке. И ее еще следовало отыскать.

– Да не трясись ты так, парень, – каким-то образом Анхатон дотянулся до него и похлопал по плечу своей несоразмерно огромной лапищей, – Знаю я, где нам пристроиться!

– Знаешь? – он тут же заставил себя замолчать, потому что в голосе было столько надежды, что стало стыдно, а потому он сдвинул брови и отчеканил, – С чего ты взял, что я трясусь?

– У тебя на лице все написано, – хохотнул вредный карлик, – Впервые так далеко от дома, да? О, а теперь ты покраснел от досады! И как тебя в кебнет-то такого нервного приняли?

– Там не по лицу судят, а по результатам работы.

– Ну да, ну да. Эй, парни, тащите меня в «Веселую лилию» – крикнул носильщикам Анхатон и скрылся за занавесями своих носилок.

– Что за название такое? Это гостевой дом?

– Это мой дом. Поэтому я и назвал его так, как мне нравится, – раздалось из-за занавесок.

– А у тебя есть тут дом?! – Гормери не знал, что его больше удивило, название поместья или то, что оно есть у человека, который живет в царском дворце.

– Я родился в этом городе, – вяло сообщил ему Анхатон, – Конечно у меня тут есть поместье. И угодья. Или, по-твоему, я должен был подарить все это староверам?

Гормери оглянулся, а потом спросил:

– Слушай, а где твоя свита? Как-то непривычно тихо без них.

Не то, чтобы он сильно переживал, передвигаясь по тесной и оживленной улочке без музыкального сопровождения. Но было странно, что надоедливые артисты еще на набережной словно растворились в толпе. А ведь он за оставшуюся ночь и полдня пути по реке так и не нашел ту гадалку, которая ввела его в транс.

– Не спрыгнула же она за борт! – возмущался он Анхатону.

А тот лишь посмеивался:

– Ну, почему же! От твоего свирепого взгляда даже крокодил улепетывал. Чего же ждать от слабой женщины?

Когда ладья капитана Ипу причалила к берегу Уаджа, Гормери пообещал себе выкинуть из сердца и гадалку, и камешек, и предсказание. Но вот не получилось. Знак, очевидно, преследовал его. Никто из домочадцев ювелира так и не смог внятно объяснить кто и почему нарисовал загадочный символ поверх непристойных фантазий ухажера Неферет. Как никто не знал и имени этого парня. Хепу так чуть ли не под потолок взвился, когда Гормери заикнулся о молодом человеке. Стало понятно, что он готов рассмотреть любую версию пропажи дочери, вплоть до той, в которой ее съел крокодил, но парней брать в расчёт не желает. Хоть в начале сам выдвинул предположение, что дочка бегает на свидания вместо работы в храме. Но оказывается одно дело рассматривать как возможный вариант и совсем другое найти доказательство своим подозрениям.

Допрошенные с пристрастием дамы, проживающие в доме, ничего путного к рассказу темнокожей служанки не добавили. Неферет действительно зачитывала непристойные откровения со свитка, но при этом смеялась и говорила, что купила его в лавке. С чего бы она стала откровенничать с толстухой, не понятно. Может та и выдумала все. Надо бы еще раз проверить ее, чтобы не бегать за тенью несуществующего воздыхателя.

– Так где твои люди? – повторил вопрос Гормери, потому что обстоятельства снова толкали его на поиски гадалки.

Начавшийся было храп прервался на взлете и меж занавесок показалась недовольная физиономия карлика:

– Сдались тебе эти бездельники! Они же артисты! Раскинут шатры на окраине города. Или вон хоть в храме за забором.

– А их пустят?

– Кто же их выгонит? Теперь храмы никто не охраняет. Даже двери в воротах запирать некому.

Тут носилки неожиданно остановились перед воротами расписанными разноцветными лилиями. Очень красиво, хотя и против правил, потому что ни красных, ни желтых, ни тем более зеленых лилий в природе не встречается. Но Гормери уже успел уяснить, что Анхатон живет скорее вопреки, чем согласно правилам.

Один из передних носильщиков постучал кулаком, размером с голову среднего пса так, что двери задрожали, а со стен забора посыпалась штукатурка. Повторения не потребовалось. Их тут же впустили, даже не спросив, кто такие и зачем явились. Хотя, может быть, и носилки, и носильщиков тут хорошо знали. Дом был самым обыкновенным, двухэтажным, средних размеров. А после изысканного поместья ювелира казался каким-то несуразным. Гормери вспомнил свой дом и устыдился. Его семья ютилась в жилище меньше этого в два раза.

На территории он не увидел фруктовых или рожковых деревьев, только цветущие кустарники и клумбы.

Из плодов рожкового дерева древние египтяне получали сахарный сироп.

Меж них стояли скамьи с мягкими подушками и столики на тонких ножках. Как будто основное занятие Анхатона было пить в саду лежа. Впрочем, может так оно и было. Оказавшись на своей земле, карлик вылез из носилок и огляделся.

– Хорошо, – сообщил он, обозрев окрестности.

К ним спешила дама средних лет очень приятной наружности. Вместо парика на голове ее белел чепец, завязанный на затылке пышным бантом из толстых лент.