Судьба Всевышнего

Пролог - Октябрь

Судьба Всевышнего

Роман

Благословен океан Любви, губительно озеро Ненависти,
всепоглощающа река Страха,
но что сравнится с морем Боли?

Любовь, ненависть и страх ранят сердце,

и слезы — видимые и невидимые — сливаются вместе,

чтобы стать прозрачным хрусталем.

Хрустальное море вызывает не восторг, а еще большую скорбь,
потому что темны его глубины и невозможно уничтожить его твердь.

Но хочешь знать тайну?

Однажды основания земли поколеблются,

и океан Любви засияет светом, иссушающим

озеро Ненависти,

и река Страха исчезнет под его лучами.

Но море Боли отразит этот свет так, что слезы брызнут из глаз,

и никто не будет знать, что это —

слезы радости или слезы страдания.

И тогда каждый поймет свое предназначение

и поблагодарит за судьбу,

уготованную Всевышним.

Песня Чувств, Книга Вселенной (отрывок).

Пролог

Сколько же сегодня солнца! Это потому, что небеса встречают праведника, — так говорят в народе. Когда Зазу хоронили, тоже был хороший денек. Но тогда было лето — солнечными лучами не удивить. А тут — несколько недель тучи, дождь, и вдруг — будто в один миг пришла весна. Настоящее чудо.

Сегодня всё какое-то волшебное. Трава неожиданно пробилась на поверхность и режет глаза зеленью. А ведь вроде бы рано ей еще зеленеть. Деревья словно в бледно-зеленом тумане — тоже вот-вот буйно покроются листьями, как кудрями. Впрочем, через неделю Новый год. Хороший праздник. Жизнеутверждающий. К нему природа и готовится. Всё ослепляет. Хочется ничего не видеть, только дышать. Потому что воздух сегодня тоже особенный: теплый, вкусный, как свежеиспеченный хлеб. Им можно наесться, не положив в рот ни крошки. Век бы простоять, вдыхая его.

Цохару такого воздуха не достанется. Его заковали в кандалы и бросили в яму. Он священник, на него у генерала рука не поднимется. Настолько чтобы повесить. А вот чтобы сгноить в подвале замка — запросто…

Старик считал, что подземелья Шереша слишком легкое наказание для таких, как генерал. Но вряд ли там лучше, чем в подземельях Ветонима. Так что Цохар на собственной шкуре узнает, достаточное это наказание или нет.

И все-таки… если бы пожить еще в этом подземелье… Хоть один месяц еще… Генерал тоже не вечен. Кто знает, может быть… Но к чему об этом мечтать сейчас? Я-то для генерала, скорее, отступник, который заслуживает только повешения.

Жаль, что рядом чужие. Хотя по-настоящему родных так мало. Но когда смотришь в эти насмешливые лица… и в фальшиво сочувствующие…

Нет, закрыть глаза. Солнце так приятно греет. Кажется, просто уснул на солнышке, как в детстве. И когда проснешься…

Да какого шереша ты толкаешься? Так хочется угодить генералу? Его раздражает, что я так спокоен? Я спокоен уже почти месяц. Нет сил о чем-то переживать. Силы человеческие не бесконечны, ты об этом знаешь? Так вот генералу тоже передай.

Забавно. Так хочется сказать проповедь. Но, пожалуй, это будет не к месту. Сочтут за помешанного.

А разве мы не сошли с ума? Я ведь двенадцать дней назад именно этому обстоятельству радовался: что все сошли с ума. Радовался, потому что сумасшедшему легче.

О, генерал! Да вы поэт. Какое красивое дерево нашли. Но что-то не выглядите вы безмятежно счастливым. Вы выглядите больным. Неужели генерал тоже болеет? Не о смерти же брата вы скорбите? Никогда в это не поверю. У такого, как вы нет земных привязанностей.

Раму не написал. Почему не написал брату? Надо было попрощаться. И с мамой тоже. Отвез бы все письма разом. Почему-то тогда это казалось неважным. Тогда казалось — письмо ее высочеству, завещание — и всё. А теперь… Подумают, что бесчувственный чурбан. Отцу всё равно, а вот мама будет плакать. Жаль.

Ну что ж… Еще одно мгновение, чтобы охватить взглядом этот яркий мир. Поверх человеческих голов — они вид портят. Глаза закрыть, еще раз этот пьянящий воздух глотнуть. Ты там не заснул? Помочь тебе? А то я могу. На счет три.

Раз, два…

Уктубир, Жанхот

Дни тянулись медленно и однообразно. Ялмари заперли в холодной вонючей камере, поначалу даже без света. Потом пришел отец.

Это было так неожиданно, что он даже поверить не мог, казалось, это какое-то наваждение, обман. Только что были лишь отвратительные скользкие твари, — и вдруг Полад, как обычно, в форме рядового «волка», только взгляд тоскливый, измученный. Никогда принц не видел такого.

Он выжидательно смотрел на Мардана: превратится он в чудовище или нет? Что он скажет? Если заговорит, то сразу станет понятно, сон это или явь. Сны по-прежнему снились невероятные, сказочные. Вот сейчас телохранитель королевы предложит ему… полетать, например. Значит, сон.

30 октября Энгарн

30 уктубира, Жанхот

«Неприятный тип», — Гарое едва удержался, чтобы не скривиться, и демонстративно уставился поверх бритого затылка сидевшего напротив него человека.

Дело было не в том, что собеседник не блистал красотой, что глубокие морщины уже пролегли возле губ, а щеки запали, так что нос торчал горой. И этот острый взгляд, будто изучающий содержимое его желудка, он бы простил. Но зачем же так показательно унижать того, кто к тебе приходит? Особенно если посетитель отчаянно в тебе нуждается. Если бы Полад хоть на геру[1] был так хорош, как о нем рассказывал папаша Улм, он бы так себя не вел.

Человек за столом напротив гадко ухмыльнулся.

— Знаете, что мне о вас докладывали, господин Кеворк? Вы позволите называть вас так или предпочитаете церковное имя — отец Гарое?

— Да, вы можете называть меня господином Кеворком, — четко, почти по-военному откликнулся Гарое, всё так же глядя поверх головы Полада. — Нет, я не знаю, что вам обо мне докладывали.

Полад взял перо и покрутил в пальцах. Теперь его взгляд исследовал инструмент для письма так же ревностно, как мгновение назад рассматривал священника. Лишь изредка телохранитель королевы бросал взгляд на Гарое, словно из лука выстреливал. Наверняка пытался застать его врасплох. Чтобы не потерять самообладание, священник перечислял внутри себя детали интерьера: шесть больших окон, три на южную террасу и три на лестницу, по ней можно спуститься к фонтану; много золота и цветной эмали — слишком много даже в глазах рябит; стол тяжеловат для такой обстановки — сюда бы что-нибудь изящное...

— Мне доложили, что вы загадочный человек. Не поймешь, чего от вас ожидать. По вашему мнению, на кого вы больше похожи: на отца, мать или старших братьев? — изучает перо, точно в нем есть какой-то секрет, как у шкатулки.

— На отца Далфона, — Гарое вскинул подбородок.

Полад на этот раз добродушно рассмеялся, откладывая перо в сторону.

— Я надеялся, что вы это скажете, — заметил он. — Хотя этот священник тоже был загадкой, но одно несомненно: он был честен. А вы честны, господин Кеворк?

— Достаточно честен, чтобы не шпионить ни для вас, ни для кого-нибудь другого, — вся эта прелюдия с игрой в гляделки, рассматриванием пера, была рассчитана именно на это: Гарое потеряет контроль и скажет то, что думает. Полад своего добился: священника прорвало, и остановиться он уже не мог.

— Достойно. Хотя возникает вопрос: вы считаете, что ее сиятельство леди Илкер или сударь Улм, с которыми вы познакомились, недостаточно честны? — Гарое собрался оправдываться, но Полад прервал его. — Не надо отвечать. Я только замечу, что не всё так однозначно. Бывают моменты, когда то, что вы считаете бесчестным, необходимо для спасения многих людей или восстановления справедливости. Но вы не доверяете лично мне и не желаете мне служить. Я уважаю вашу откровенность. Кстати, я благодарен вам за то, что вы спасли ее сиятельство в монастыре. Поэтому очень хочу вам помочь, верите вы мне или нет. Каким вы видите свое будущее?

— Я его не вижу, — все-таки скривился Гарое.

— А что бы вы сделали, если бы я не пригласил вас в Жанхот?

— Послал бы просьбу о переводе в другую церковь Верховному священнику, поехал бы к родителям и ждал там ответ.

— Ждали бы, не веря, что ответ придет, терпели насмешки от старших братьев и отца, назойливую заботливость матери, необходимость выпрашивать средства на самое необходимое...

— А вы хотите, чтобы я пошел землю копать?

— В этом есть что-то предосудительное, по-вашему? — опять развеселился Полад. — Мне хочется узнать: кем бы вы стали, если бы не сдали экзамен на священника?

Повисла долгая пауза. Гарое не знал, что сказать, а Полад терпеливо ожидал, когда он что-нибудь придумает.

— У меня такое ощущение, что я на исповеди, — недовольно буркнул парень. — Я никогда не видел себя ни в чем более. Я выбрал этот путь по велению сердца, и он мне нравился... — он запнулся, сообразив, что невольно сообщил об этом в прошедшем времени, поэтому сразу поправился. — Нравится. Мне нравится быть младшим священником в деревенской церкви, и ничто другое мне неинтересно.

— Да, — разочарованно протянул телохранитель королевы. — И об этом мне тоже сказали. Очень жаль. Но церковники вас больше не примут, надеюсь, это вы понимаете... — он побарабанил пальцами по столу. — Что ж, если вас так привлекает духовный сан, то, наверно, вам всё равно, где служить: в маленькой деревушке или большом городе. Или... — он сделал паузу, — в армии. Вы удивлены? Скоро начнется война. Нам нужны священники, которые будут рядом с солдатами.

— Я не из тех, кто управляется с камнями Зары[2]... Боюсь, я...

— Духовная поддержка, знаете ли, тоже очень важна. Я прекрасно осведомлен о ваших способностях. Я знаю, что крестьяне вас любили за искренность, смирение, неприхотливость, готовность прийти на помощь и постоять за справедливость. Пехота нашей армии, а частично и кавалерия, — это тоже крестьяне или дети крестьян. Думаю, ничего особенно нового в вашем служении не будет. Разве только камни Зары будут-таки летать рядом. Так же как и стрелы, дротики и всякая убивающая дрянь.

Полад умолк, хотя, по мнению Гарое, сейчас следовало сказать что-нибудь в духе: «Если вы не боитесь за свою жизнь, то...» и таким образом поймать собеседника в ловушку, потому что какой же благородный человек не побежит скорее в бой, только чтобы доказать, что он не трус? Он не был трусом, но и не желал кому-то что-то доказывать. Его беспокоило другое.

1 ноября

1 нуфамбира, Жанхот

Сегодня Ялмари впервые вернулся в королевский дворец. И впервые за… он даже не помнил сколько лет, королева, увидев его, не подставила величественно щеку, а крепко обняла и разрыдалась.

Это было так неожиданно, что он даже не знал, как себя вести. Хорошо, что она быстро взяла себя в руки. Но, хотя мать и села в кресло, величественная и холодная, глаза по-прежнему смотрели на него с такой нежностью, что сердце сбивалось с ритма.

— Всё хорошо, мама, — он прикоснулся к ее руке губами. — Всё хорошо.

Она ласково провела ладонью по затылку.

Сестренка, напротив, была более сдержанна в эмоциях, чем обычно. Неужели всё правда, и она сделала Герарда своим любовником? Очень хотелось надеяться, что Шрам и Полад просто искали его слабое место. А холодность лишь от того, что ей наговорил Герард, пока принц был под проклятием. Как странно, что самые близкие люди для нее вдруг стали врагами. Будто тоже под проклятие попала.

Они ужинали вместе. Затем Ялмари остался наедине с отцом и еще раз подробно рассказал о путешествии. Полад уже давно всё знал, пусть и из других уст. Зачем было рассказывать? Но он говорил.

Ему было страшно, что если возникнет пауза, то сорвется другой вопрос. На который он очень боялся услышать ответ. Но пауза всё же возникла. И Ялмари спросил, будто в воду с обрыва нырнул:

— Где Илкер?

— Здесь, — Полад сидел в кресле напротив. После напряженных дней, он очень устал: глаза и щеки ввалились.

— Я не почувствовал ее присутствия.

— Я попросил ее не выходить из комнаты. Между прочим, ты исцелен благодаря ей. Она посоветовала привести к тебе ведьму. Помнишь старуху, которая сказала тебе, что ты чудовище?

— Еще бы! — он опустил голову.

— Эта почтенная женщина сказала мне потом, что проклятие ослабевает, но очень медленно. Может исчезнуть через год, а может и через десять лет. Надо научиться с ним жить. И в этом она поможет. Мы стали тебе почаще говорить, что ты чудовище, монстр.

— Я был уверен, что сам догадался.

— Надеюсь, ты не разозлишься из-за того, что тебе помогла ведьма? — усмехнулся Полад. Затем всмотрелся в сына: — Что думаешь делать с леди Лаксме?

— А что я могу с ней сделать? Постой, ты рассказал ей о том, что со мной произошло?

— Рассказал. С ней невозможно хитрить, знаешь ли.

— Так, может, и мне рискнуть и сказать ей всё?

Мардан покачал головой.

— Не сейчас. Нет. Ты ведь понимаешь, что мне придется сделать, если окажется, что мы ошиблись и она плохо воспримет новость о том, кто ты? Конечно, я ее не убью. Но придется отправить ее настолько далеко, чтобы она никак не могла повредить нашей семье. Ты готов сломать ей жизнь, разлучив с самыми близкими, а возможно, и с родной страной? — Ялмари с силой потер лицо руками и выдохнул сквозь зубы. — Ну-ну! — протянул Полад. — Осталось немного. После войны всё скажешь. Пока можешь общаться с ней.

— Посмотрим, — пожал плечами Ялмари. — Ты как будто забыл, что, возможно, после войны у меня не будет времени. Хотя тогда тем более не стоит ничего начинать.

3 ноября Умар - Кашшафа

3 нуфамбира, Западный Умар

Вампиры всегда готовы к встрече неожиданных гостей. Казалось, каждый день они увеличивают сторожевые посты. Скоро уже не только сыновья и слуги Шонгкора будут сидеть в засадах на дереве, но и сам Шонгкор. Была бы его воля, он бы на каждом дереве посадил по вампиру. Эти попытки задержать вожака были бы смешны, если бы не их причина.

Пробираться между деревьями Тевосу помогало не только острое обоняние — оно и у вампиров не хуже. Дар видения, которым вожак одаривался особым образом, предупреждал об опасности намного раньше, чем чутье волка, поэтому он легко обходил ловушки. Если бы Шонгкор владел магией, то у него еще был бы маленький шанс поймать Тевоса. Но очень маленький. Три месяца назад он попал в плен лишь потому, что нападавших было слишком много.

Деревья редели. Чем ближе к замку, тем меньше сторожевых постов, но и его легче заметить. Тевос свернул в густые заросли малинника. Сразу за ними начинался сад, который был ему нужен. Здесь он затаится и подождет. Пробраться мимо вампиров не самое сложное.

Рыжий волк вытянулся в струнку, весь устремляясь вперед, ожидая мгновения, когда можно будет скользнуть дальше, стараясь не наделать много шума. А это довольно сложно: волк-оборотень крупнее, чем обычные волки. Поэтому надо выверить каждый шаг, надо сдерживать себя, хотя знаешь, что времени очень мало. Он глазами «прощупывает» путь, знакомый запах волнует кровь, заставляя дрожать от нетерпения. Но к нему примешивается и другой — чужой, излучающий враждебность. Надо ждать, пока он исчезнет. Уже два раза Тевос пробирался к вампирам напрасно, даже увидеть ничего не смог, только вот так вдыхал ветер. Неужели и сегодня уйдет ни с чем? Главное, не спешить, он ни в коем случае не должен ошибиться.

Чтобы отвлечься, Тевос вспомнил Ялмари — принца-оборотня, чья судьба все еще не определилась. В последнюю встречу вожак так ясно увидел его смерть. Сейчас он бы уже не был так категоричен. Люди верят, что судьба человека неизменна, она прописывается Эль-Элионом еще до рождения и изменить ее нельзя. Но он больше, чем кто-либо, знал, что всё может измениться в один миг и только Всевышний знает причину этого. Недаром в книге Оборотней написано, что удел живущих лишь доверять. Отдавать себя в руки Всемогущего и доверять, что Он выберет для тебя лучший путь. Но это и самый трудный жизненный урок. Как доверять Тому, Кого не знаешь?

Оборотням легче давалось такое доверие, потому что сначала они доверяли слову вожака, даже если не понимали, почему нужно делать именно так. А потом встречались с Эль-Элионом в Его храме.

Тевосу три месяца назад так ясно открылась его судьба, что он не мог пойти другим путем. Только поэтому прячется здесь, в малиннике.

— Челеш, принеси мне воды, пожалуйста, — эти слова еле слышны, но сердце вновь забилось, как в лихорадке, а мышцы напряглись, готовясь к рывку.

Чтобы не упустить момент, он прикрыл янтарные волчьи глаза. Увидел ее внутренним зрением: сидит на тканом покрывале — судя по багрово-красным тонам, ногальском. Рядом корзины с яблоками. Девушка перебирает фрукты: гладкие, крепкие, не испорченные червями — в одну корзину, с изъяном — в другую, сильно порченные отбрасывает.

Рядом паренек, красивый, как дух Всевышнего, — густые светлые волосы до плеч, карие глаза, утонченные черты лица. Из‑под добротного камзола выглядывает белая рубашка. Запросто сойдет в городе за обедневшего дворянина. Вернее, за сына обедневшего дворянина — ему больше восемнадцати не дашь, хотя на самом деле, ему… тридцать пять. Не так уж и много. И влюблен в дочь Шонгкора, хотя не всякий это заметит — Челеш всегда холодно-сдержан. Его чувства проявляются разве что в ненавязчивой заботе и ненависти ко всем, кто может причинить ей вред. Например, к нему, вожаку стаи. Но сейчас он не подозревает о близости «главного» врага. Поэтому торопится выполнить просьбу, не задумываясь: а почему, собственно, девушка не взяла с собой воды сразу? Ведь ясно же было, что собирается в сад надолго. Парень исчезает. Теперь быстро к ней.

Ойрош услышала еле слышный шорох из зарослей и напряженно всмотрелась туда, стараясь заметить его приближение. Это уже Тевос видел по-настоящему. Когда он выбрался из кустов уже как человек, девушка едва не вскрикнула, но вовремя спохватилась: у вампиров слух очень острый, поэтому ни слова, ни звука. Лишь несколько быстрых шагов навстречу друг другу.

Они уже недели две общаются только так: долгое-долгое ожидание, а потом молчаливые прикосновения. Робкие, нежные, едва ощутимые, а потом, будто испуганные близким расставанием, страстные. В несколько мгновений нужно вместить всё: запомнить ее чуть загоревшее лицо, от этого глаза сияют ярче, будто голубые эвклазы[1]; выбеленные летним солнцем волосы. Запомнить ее запах: роза с нотками минеолы[2] и яблоки, она ведь в яблоневом саду. Легкими поцелуями сказать то, что опасно произнести вслух: лоб — «помню», глаза — «тоскую», щеки — «ты моя радость», губы — «люблю», шея — «ты моя». Это их тайный язык, поэтому Ойрош проделывает тот же путь. Когда целует шею, он вздрагивает и еле сдерживает стон. Тут же смеется, потому что реакция у него всегда одна и та же. Девушка об этом знает, поэтому любит помучить, целуя еще и еще. Так она говорит: «никому тебя не отдам».

Всё, пора. Ласковый поцелуй запястья — «потерпи, осталось совсем немного». Ойрош бы поцеловать макушку, как обычно, — «терплю, только приходи скорее», но на этот раз ее губы скользнули к уху — «не лукавь». И он выпрямляется резко, с болью глядя ей в глаза. А они полны слез. Но дольше ждать нельзя, он скрывается в малиннике за миг до возвращения вампира с кувшином воды.

4 ноября Кашшафа - Умра - Энгарн

4 нуфамбира, Беероф

…Венадад Ройне граф Дивон всегда так громко разговаривал, что Солта от неожиданности вздрагивал. Он был еще мал, чтобы разобрать, чем отец возмущен, и лишь плотнее прижимался к матери, к ее большому животу. Но мама тоже была измучена, она отталкивала сына, а потом звала:

— Файзет! Цуца! Куда вы провалились? — обессилено падала в старое жесткое кресло, закрывала лицо, начинала причитать: — Кто‑нибудь в этом доме заберет Солту? Неужели так трудно понять, что я больна?

Солту забирали. В хорошую погоду его вели во двор, в плохую — на кухню. И это было гораздо приятнее, чем слушать раздраженный голос отца или болезненный матери, поэтому он иногда специально начинал приставать к маме, чтобы его увели. Крик — мама — сад… Вероятно, это продолжалось бы еще пару лет, но в один из дней отец закричал громче обычного. Солта ткнулся в заметно опавший мамин живот, а она не оттолкнула его, как всегда, а, наоборот, прижала к себе и так горько заплакала, что мальчик испугался. Так плакали только по покойникам — уж это-то он видел. И кто же умер? Или кто-то умирает прямо сейчас?

Он недолго размышлял об этом. Отец стих. В комнату вошли два рыцаря. Один из них без лишних слов вырвал Солту из рук матери, подхватил под мышку и понес из замка. Поначалу он брыкался и кричал. Он бы укусил рыцаря, но никак не мог дотянуться до кисти, а кусать в другое место было глупо — о кожаные доспехи только зубы поломаешь. Убедившись, что спасать его никто не собирается, Солта и кричать перестал. Было забавно висеть в воздухе, болтая ногами. Только немного болел бок. И вскоре он предложил:

— Отпусти! Я сам пойду…

Рыцарь хохотнул и поставил его на пол.

— Сбежит… — предостерег второй.

— Сбежит — мы его родителей и братьев младших убьем, — сообщил тот, что нес, глядя прямо на Солту. — Сбежишь?

— Не-а… — заверил мальчик и поковырял в носу. Младших братьев он ни разу не видел, только слышал, что они есть. Отец громко разговаривал, а вот маму было жаль. Немного.

Рыцарь слегка шлепнул его по ладони:

— Не сметь ковырять в носу! Будущий граф Дивон, даже если он нищий, должен следить за манерами. Графу Ветониму не понравится, что ты ковыряешь в носу, и он тебя высечет. Хочешь, чтобы тебя высекли?

— Нет, — заверил Солта и на всякий случай прикрыл ладонями задницу.

Рыцарь расхохотался оглушительно, так что мальчик невольно втянул голову в плечи.

— Ладно, идем, — он положил огромную ладонь на плечо. — Ехать нам почти через всю страну.

Солта плохо запомнил путешествие. Долгая тряска на коне перед рыцарем, почти таким же шумным, как отец, но почему-то нестрашным. Ночевки в трактирах, то грязных, то очень грязных. Он спал в седле, спал на полу, спал на земле, спал в кровати. Ел то, что ему давали, и почти всё время молчал. Кажется, они ехали целый год.

В очередной бесконечный день Солта задремал, но конь внезапно остановился. Мальчик нехотя открыл глаза и огляделся. Поблизости не было ни городка, ни захудалой деревушки, ни одинокого домика, где они могли бы перекусить, поэтому задержка вызвала недоумение. Но тут рыцарь показал вдаль:

— Вот он, Ветоним! — сообщил он. — За него действительно стоит воевать.

Солта привстал в седле и посмотрел, куда указывал рыцарь. Он будто попал в сказку: небо необыкновенно синее, глубокое, высокие травы колышутся на ветру, будто омывая лошадей, неяркие полевые цветы пахнут до одури приятно, бабочки летают вокруг, отвоевывая место у шмелей. А на холме стоит темный замок — гордый и прекрасный. Замок, который принадлежит странствующему рыцарю.

Солта лишь счастливо выдохнул, но его прекрасно поняли.

— Ветоним всех покоряет с первого взгляда, — подтвердил его провожатый и пришпорил коня.

Дальше опять всё смешалось, и в следующее мгновение Солта осознал, что находится в восхитительной комнате, блестящей золотом подсвечников, полной мягких ковров, ярких гобеленов. Всё вокруг искрилось, от восторга захватывало дух, он вертелся, стараясь всё рассмотреть, а желательно и потрогать.

— Как он вел себя в пути? — Солта прислушался, сообразив, что говорят о нем.

— Прекрасно, мой господин. Он терпелив и скромен. Он не доставит вам хлопот, — заверил рыцарь.

— Он мал. Если он сдохнет, я буду отвечать за него?

Седой человек с небольшой бородой сидел в кресле, напоминавшем сказочный трон.

— Он не сдохнет, — возразили ему. — Он очень живуч.

— Ну-ну, — нахмурился старик. — Он должен принести мне присягу?

— Да, но будет лучше, если мы подождем годик-другой. Он немного подрастет и забудет родных. Через год принесет обет верности, а лет через пять станет вашим оруженосцем.

— Хорошо. Доверяю его пока тебе. Когда посчитаешь нужным, покажешь, на что он способен.

— Благодарю, мой господин.

8 ноября Энгарн

8 нуфамбира, перевал Вааны

— Спину! Руку! Плечо! Руку! Сильнее! Еще! — короткие выкрики перемежались звоном клинков, настоящих боевых мечей, а не деревянного оружия, как раньше. Авишур — рыцарь, который привез Солту, — показывал графу Ветониму успехи мальчика. Солта сражался так, будто от этого зависела его жизнь, не обращая внимания на стоящих рядом наблюдателей. Он следил не за мечом Авишура — за рукой, двигающей меч, а тот приговаривал: — Еще! Сильнее! Руку! А левая рука у тебя есть?! Вот так! Еще!.. — он умолк на мгновение, а затем поддался. Солта знал, что он поддался, но не мог не воспользоваться этим. Меч скользнул вдоль клинка, словно погладил его, и замер в пальце от груди рыцаря. — Молодец, — похвалил Авишур. — Отдыхай, — он повернулся к графу Ветониму, и оба точно забыли о том, что Солта находится здесь. — Вы видите, господин, — очень способный мальчик. Хладнокровный и упорный. Он станет хорошим воином.

— Да, вижу, — согласился граф. — Я возьму его в оруженосцы. Подготовь его к обряду. Хотя ты ему все-таки поддался.

Рыцарь стоял спиной, но Солта был уверен, что тот улыбается.

— Девять из десяти его ровесников не заметили бы моей оплошности.

— Да-да. Я тебе верю. Подготовь.

Итак, ему предстоял обряд. Наставник приказал отдыхать, и он сел на скамью, поставив меч перед собой. Он не испытывал радости и волнения по этому поводу. Его мечта исполнилась — теперь он будет стоять за троном графа Ветонима в той красивой комнате — парадном зале. Он и раньше бывал там несколько раз. Теперь он будет там чаще. Но и с самим графом он будет чаще. Солта стал старше — в прошлом месяце ему исполнилось двенадцать. Авишур многое объяснил ему. По закону Ветоним принадлежит отцу Солты, именно он должен быть графом Ветонимом, ведь когда-то это поместье принадлежало деду Солты. Перед смертью герцог Семир разделил свои владения между двумя сыновьями. Ветоним достался младшему. Но король Манчелу распорядился иначе. Он подарил Ветоним Фалефу Ири, тому, кто верно служил короне. А чтобы граф Дивон увел войска с юга — он собрался воевать за наследство — старшего сына отдали в оруженосцы графу. На самом деле в заложники. Жизнь Солты зависит от того, как будет вести себя отец.

Мальчик испытывал смешанные чувства к своему господину. Он должен был его ненавидеть — граф отнял у отца доходное поместье, а у него самого — семью. Но не было почти ни одного дня, чтобы Авишур — единственный, кто искренно заботился о мальчике, — не сказал ему: граф Ветоним не виноват. Каждый рыцарь бедный или знатный, должен повиноваться господину. Если бы граф Дивон повиновался королю, Ветоним принадлежал бы ему. Солта не должен совершить подобной ошибки. Если он будет верен господину — Бог его наградит.

Всё действительно могло измениться очень скоро. Фалеф Ири был старше отца, но у него до сих пор не было наследника. Его жена родила ему семерых детей, но выжила только одна девочка — Солта иногда сталкивался с ней, когда няни выводили малышку гулять. Она была милым ребенком, но Ветоним ей не достанется — он перейдет только к сыну. Недавно Ири овдовел. К нему ходит какая-то служанка, но захочет ли она родить сына графу?[1] Впрочем, он может и еще раз жениться. Но пока на самом деле Ветоним может возвратиться семье Ройне.

— Солта, продолжим тренировку.

Мальчик встал, учтиво поклонился сначала графу, который вышел, не взглянув на него, затем Авишуру. И выставил перед собой меч. Ему надо много тренироваться, потому что, когда он станет оруженосцем графа Ветонима, он будет ходить с ним на войну. А Ири часто бывает на войне — столь щедрый подарок от короля приходится отрабатывать.

Духовник поднес генералу элий[2], и Денисолта благоговейно прижался к нему губами, затем отступил в сторону. Братья тоже получили благословение, а за ними другие полковники. С остальными офицерами были духовники меньшего ранга. В ожидании пока они закончат свою «работу», братья встали рядом с генералом Ройне. Трое молодых мужчин. Немногие в тридцать, как Солта, становятся генералами. Идбаш, средний, — справа, у него карие глаза, как у матери. Алеан, младший, — слева, он больше похож на старшего брата, но исключительно внешностью. Если они были рядом на войне, Солта чувствовал себя сильнее. Под командованием Идбаша более пяти тысяч пехоты. Алеан лучше управляется с кавалерией. А еще с семьей Ройне лучники, копейщики и целая армия вспомогательного состава — механики, оружейники, коновалы, повара… Когда они покидали Ветоним, казалось, совершается великое переселение, ведь за ними следовало множество невоенных: от коробейников до проституток, рассчитывающих поживиться за счет солдат. Проституток Ройне не жаловал. Пока армия только собиралась, он еще терпел их, но за два дня до перехода в Энгарн велел выгнать всех. Одной, особо непонятливой, пришлось сломать руку и пообещать, что в следующий раз переломают ноги. Вроде бы это помогло. Они не могли рассчитывать на помощь свыше, если не будут повиноваться Богу. А помощь им будет нужна.

То, как их армия преодолеет перевал Вааны, зависело только от Эль-Элиона. Разведчики Ройне несколько раз побывали на нем и составили такую подробную карту, что Солте казалось, он видел его собственными глазами. Энгарнская армия могла защититься только двумя способами: либо перегородить перевал и принять бой, либо устроить засаду на склонах в самом узком месте. Ройне нутром чуял, что они выберут именно это — очень уж удобно для нападения. Обезопасить себя войска Ветонима не могли. Только приготовиться к любым неожиданностям.

9 ноября Энгарн

9 нуфамбира, Жанхот

Илкер быстро раскусила тактику принцессы и, чтобы больше «случайно» не сталкиваться с Ялмари, отправляла сначала Пайлун. Если горничная докладывала, что собрались все фрейлины, тогда приходила и она. Но всё же Ялмари был рядом слишком часто. И пришлось научиться не обращать на это внимания, не краснеть, не думать об их последнем разговоре.

В их компании теперь частенько были и мужчины. В Жанхот перед началом войны собирались аристократы. Был даже назначен прощальный бал. Неженатые парни флиртовали с девушками. Но фрейлины были достаточно опытными, чтобы понимать: жениться они не собираются, развлекаются перед походом. Поэтому всё было довольно невинно: шутки, разгадывание шарад, игры. Илкер казалось, что только они с принцем выбиваются из общего веселого настроения. Она, потому что то и дело чувствовала его взгляд на себе. Взгляд, от которого хотелось спрятаться. Пусть он был и не такой отвратительный, как у маркиза Нево, но зато от него вспоминались все ее сны и к щекам приливал румянец. А у принца, потому что он явно присматривался к поведению сестры и маркиза Нево. Как будто хотел уличить их в чем-то. Но порой отвлекался и смотрел на Илкер.

Как же всё это было мучительно! Девушка то ругала себя за напрасную надежду, то уговаривала, что потерпеть надо совсем немного. У Полада лучшая армия. Она в этом нисколько не сомневалась. Они быстро победят захватчиков и тогда…

И тут же снова начинала себя ругать. Нельзя, нельзя об этом думать!

Сегодня утром все готовились к балу. Илкер размышляла о том, придет ли туда принц. Будет ли он в своей обычной одежде простолюдина или всё же наденет колет? Будет ли он танцевать, а если будет, то…

Тут снова начинались внутренние укоры и издевки.

Она выбрала себе платье: бледно-желтое, чтобы не затмить принцессу в золотом наряде. Продумала прическу и украшения: дядя теперь присылал ей всё необходимое, чтобы ей не было стыдно перед другими фрейлинами и она не чувствовала, будто полностью зависит в этом от принцессы.

Но всё оказалось ненужным. Горничная сообщила: прощального бала не будет. Войска Кашшафы перешли Пегларские горы и разгромили генеральство герцога Зимрана, герцог погиб. Кашшафцы через два дня будут у Чашны. Войска Энгарна сегодня отправляются на запад. Переход будет быстрым, чтобы по возможности спасти Чашну.

Теперь Илкер испытала вину: она будто накликала эту беду, когда так ожесточенно повторяла: «Война даже не началась».

***

После завтрака Ялмари уединился с Поладом, чтобы еще раз обсудить дальнейшие действия.

Телохранитель сидел, уткнувшись лбом в сцепленные пальцы.

— Всё плохо? — поинтересовался Ялмари.

— Хуже некуда! — подтвердил Мардан. — Меня ругали за то, что моя армия стала больше, чем армии влиятельных аристократов. И я всё старался аккуратно набирать новобранцев, чтобы никого не злить. Надо было набирать намного больше. Перевал Вааны можно было годами удерживать! А войска Зимрана разгромили за один день. Мало того что в армиях аристократов нет толком дисциплины, так еще и управляют ими идиоты! Мне даже не жаль погибшего, да простит мне Всевышний черствость, потому что глупец должен умереть. Но теперь все мои планы летят к Шерешу. Вместо того чтобы сдерживать врага на границе, надо срочно придумать что-то, чтобы защитить энгарнцев. И я ведь уверен, что этот сморчок, задумавший вычистить Гошту от не-людей, еще что-то придумал. Значит, еще в одном месте прорыв будет. А на востоке — Пагиил… И все мои действия напоминают судорожные метания на корабле, имеющем множество пробоин. «Волков» не хватит, чтобы залатать их. Надо было делать армию больше. А еще лучше вообще отобрать у аристократов право держать армию. Тогда, глядишь, и заговоров было бы меньше.

— И что делать мне в таком случае? — принц сел напротив отца, тоже облокотился на стол.

— То, что и должен был делать с самого начала, — Полад немного успокоился. — Тештер нашел Хор-Агидгад, о чем сообщает мне в этом письме, — телохранитель помахал листком, который только что лежал перед ним на столе. — Правда, получилось только посмотреть на город, но не войти в него.

— И теперь мне тоже нужно идти туда, чтобы посмотреть? — уныло поинтересовался принц.

— Да, надо. Вспомни, что вы нашли в Песчаном монастыре.

— Что только драконы могут говорить с драконами?

— Нет, не так. Нужна кровь дракона. Насколько я понял, у Тештера она откуда-то есть, поскольку его люди видели и Хор-Агидгад, и драконов, живущих в нем. А вот говорить они будут только с не-человеком, — со значением произнес Полад.

— Хочешь сказать, что у них не получилось, потому что все они люди?

— Надеюсь, на это. Если Тордой сказал искать драконов, значит, их можно найти. Если он сказал это тебе, значит, у тебя может получиться.

— Тогда отправляюсь искать, — кивнул принц.

— Надеюсь, ты найдешь их до того, как Энгарн перестанет существовать, — мрачно завершил Полад.

12 ноября Энгарн

12 нуфамбира, недалеко от Чашны

Фалеф Ири громко рассмеялся, открывая красные десна и зубы с черными пятнами. Он присел на корточки и потрепал охотничьего пса за уши. Тот не знал, как еще выразить любовь хозяину, запрыгивал на него лапами, облизывал с ног до головы. Граф Ветоним смеялся и отворачивался. Солта стоял рядом, ожидая, когда пройдет этот приступ нежности и они отправятся дальше.

— Люблю собак, — заявил Ири, поднимаясь. Тон у него был виноватый. — По коням.

Солта легко вскочил в седло и, как обычно, поехал чуть сзади, справа от графа. Слева находился Авишур. Рыцарь, когда-то забравший его от родителей, постарел, волосы седые. Солта вытянулся и раздался в плечах. Уже десять лет он жил в доме Ири и пять из них воевал бок о бок с графом. Ему казалось, что единственный, кто не изменился здесь, — это граф. Он по-прежнему холодно-сдержан и собран. Такие бурные эмоции проявляет лишь по отношению к охотничьим псам.

Они приближались к замку. Очередному замку, который надо было усмирить: уничтожить мятежников, отдать захваченное добро королю и часть — очень небольшую — взять себе, чтобы возместить убытки, нанять новых солдат. Это была плата за Ветоним. Поместье давало столько денег, сколько на войне не награбишь, поэтому Ири не роптал.

— Знаешь, Солта, почему я люблю собак? — повернулся к нему граф. Он будто оправдывался.

— Нет, господин, — коротко обронил оруженосец.

Ири обращался к нему по имени, а не в соответствии с титулом: виконт Нааран. Это не задевало — Авишур тоже до двенадцати лет звал его Солтой. Фалеф Ири обращался так не потому, что хотел оскорбить или унизить. Это знак расположения. Ройне часто казалось, что граф обращается к нему как к сыну, поэтому и прощал фамильярность. Но только ему. Никто другой, даже Авишур, не смел называть его иначе чем виконт Нааран уже два года.

— Я люблю собак, — охотно пояснил Ири, — потому что они умеют хранить верность. Этого пса не подкупишь, — он с нежностью указал на любимца, весело семенившего перед лошадью и чутко поднимавшего уши, будто тоже слушал беседу. — Он сдохнет, но будет воевать за тебя. Он не метнет кинжал в спину, ему всё равно, стал ты старым, больным или бедным. Он оплачет тебя после смерти так искренно, как никогда не оплачут люди. Понимаешь? — граф придержал коня, чтобы взглянуть в глаза оруженосцу.

— Да, господин граф, — взгляд Солты безмятежно чист.

— Ни хрена ты не понимаешь, — огорчился Ири. — Ты молод, силен и думаешь, что всегда будет так. Что женщины будут вешаться на тебя гроздьями… Э-эх…

Он снова ударил шпорами, свистнул и, прижавшись к лошадиной гриве, помчался вслед за борзой. Она залаяла, словно взяла след, и исчезла в лесу. Солта и Авишур скакали следом. За ними остальные воины.

Ири всегда брал собак на войну. Они были натасканы на поиск чужого. Несколько раз помогали счастливо избежать засады. Бывали и курьезы, когда пес ловил в лесу крестьян, собиравших хворост, но это случалось реже.

Следуя за графом, Солта поймал тревожный взгляд Авишура. Все прекрасно знали, почему Ири еще сильнее полюбил собак. Любовница родила ему сына, в тот самый год, когда Солта стал оруженосцем. И граф на радостях женился на ней. А еще через два года отправил в монастырь: когда они вернулись из очередного похода, застали ее с конюхом. Теперь рыцари, окружавшие графа, наблюдали, как он борется с собой: старается любить наследника, но то и дело срывает на мальчишке обиду, которую затаил на его мать. А тот еще слишком мал, ужасно боится отца, а если его приводят к Ири, старается угодить. Однажды Авишур сказал Солте с горечью:

— Мне кажется, граф жалеет, что его сын — не ты, — и помолчав добавил: — И я тоже.

Солта запомнил эти слова.

Впереди раздался жалобный визг, а потом злобный рык графа:

— С… Сволочи… С собаками воюете? А с рыцарями не хотите?

Оруженосца поражало это многословие. Он захлопнул забрало, чуть наклонил голову и ринулся в бой.

Борзая вновь спасла им жизнь. Они лавиной хлынули на врагов и смяли их так быстро, что Солта успел лишь слегка размяться. Пара ударов копьем, короткий бой на мечах — и всё кончено. Он снимает шлем и перчатку, вытирает пот со лба. Оглядывается. Авишур одобрительно улыбается. Теперь Солту уже раздражает это. В тринадцать лет еще нужен был этот взгляд, но сейчас… Где граф?

Он опять стоит на коленях, но на этот раз плачет. Борзая убита стрелой. Ири быстро поднимается.

— Я надеюсь, кто-то еще остался в замке? — рычит он, вскакивая на коня.

— Я тоже надеюсь, — заявляет Солта.

Дальше всё как обычно: осада, град стрел, летящие болты, стрелы, камни Зары.

— В подземельях шереша не так весело, а? — появляется из дыма Авишур.

— И во дворцах Эль-Элиона тоже! — вторит Солта.

Азарт охватывает его. Слетает степенность и серьезность. Он мальчишка, которому кажется, что жизнь длинна, и ее ничто не прервет. Даже если он спляшет сейчас на глазах у осажденных — не попадет в него ни одна стрела. Да он сейчас на стену, как на дерево, вскарабкается и голыми руками оттуда врагов побросает. А затем будет так же весело любить всех женщин, которых встретит. От пятнадцати до сорока лет. Нет, до сорока — это он загнул. До тридцати, пожалуй. А то Авишуру никто не достанется. Он смеется от этой мысли.

13 ноября Лейн

13 нуфамбира, Маарафские горы

Шрам разжег крошечный костерок. Они еще не перешли горы, отделяющие Энгарн от Лейна, но следовало проявлять осторожность. Их отряд, ночуя в сигнальных башнях, пересек Энгарн за четыре дня. После того как кашшафцы перешли перевал Вааны, времени оставалось очень мало.

Сегодня утром они подъехали к подошве горы и продолжили путь на восток. Теперь только очень внимательный наблюдатель мог бы опознать в них «волков». На первый взгляд они больше походили на небольшой отряд наемников, каких немало бродит по восточному Лейну, ища себе покровителя и, пока его не нашли, промышляя грабежом.

Если всё будет хорошо, то уже послезавтра к вечеру, они переберутся через ущелье в Лейн и соединятся там с отрядом графа Щиллема. Хор-Агидгад находился на территории, которую контролировали, а вернее, грабили люди герцога Пагиила. По договоренности с Тештером Щиллем с небольшим отрядом поможет им обойти самые опасные места и приведет к нужному месту.

К вечеру они остановились в небольшой пещерке. Етварт распорядился насчет ужина и ночной стражи. К тому времени как подстреленная дичь немного поджарилась, уже стемнело. Герард поворчал вполголоса по поводу скудного ужина и маленького костра, возле которого не согреешься, — здесь было непривычно прохладно. Но на него уже давно перестали обращать внимание, привыкнув к его жалобам. Ялмари никак не ожидал, что маркиз тоже захочет идти с ним. Однако, когда герцог Баит сообщил сыну, что берет его на запад, чтобы принять бой, когда кашшафцы перейдут горы, маркиз подал прошение с просьбой позволить ему сопровождать принца в опасном путешествии. Полад не отказал.

Сорот, поняв, что сочувствия не дождется, умолк. Сел ближе к огню и стал внимательно смотреть в костер.

— Ничего, — успокаивающе произнес один из «волков», — по ту сторону гор будет теплее. В Лейне почти до самой зимы тепло.

— Ты был в Лейне? — от чего-то насторожился Шрам.

— Не был, — покачал головой солдат. — Но разве обязательно быть где-то, чтобы знать, какая там зима? Друг рассказывал, каково там.

Солдат ушел в глубь пещеры.

Как только всё стихло, Етварт пересел ближе к принцу, зашептал еле слышно:

— Маркиз нам нужен как пятое колесо телеге.

Ялмари пожал плечами:

— Вроде не мешает. Поворчит и перестанет.

— У меня ощущение, что он за тобой шпионит.

— Успел продаться Кашшафе? — удивился Ялмари. — Думаю, ты преувеличиваешь.

— Нет, — терпеливо пояснил майор, — я не о том, что он врагу какие-то сведения передаст. Я о другом. Когда тебя прокляли и ты кидался на людей, скаля зубы и сверкая глазами, маркиз что-то заподозрил. Ведь он один удивился таким переменам, все остальные восприняли как должное. А он не дурак. Он всё время к тебе присматривается, я это вижу.

Принц посерьезнел.

— Спасибо, что сказал. Буду осторожней.

И тут же вскочил, выхватывая меч.

— Ты чего? — удивился Шрам, вставая рядом. — Там же стража. Померещилось наверно.

— Не думаю… — покачал он головой.

А в следующее мгновение из темноты вышла воительница. Кинжал она держала у горла «волка», стоявшего на страже.

— Легкого пути, ваше высочество, — она ядовито скривила губы. — Стража у вас так себе! — затем швырнула солдата к ногам майора и продолжила. — Извините, если напугала. Интересно было, смогу ли подобраться к вам. Можно к вашему огню?

«Волк» поднялся, потирая горло и сердито глядя то на женщину, то на Шрама. Майор недовольно цокнул и отправил солдата обратно сторожить. Ялмари внимательно всматривался в воительницу. Наконец осторожно предположил:

— Бисера?

— Узнал госпожу? — хмыкнула десятница. — Так можно к вашему огню?

— Садись, конечно, — принц вложил меч в ножны и тоже сел. Девушка опустилась напротив. Узнать ее и вправду было нелегко: роскошные волосы были тщательно выбриты. — Ты как здесь очутилась? — удивился Ялмари.

— Сотница отправила передать: дальше идти нельзя. Вас ждут в ущелье. Она попробует выманить лейнцев оттуда и задержать, сколько сможет. А вам лучше гору прямо здесь перейти.

— Ты серьезно? — Шрам всё еще злился на то, что «волк» так бездарно опозорился, попав в плен к женщине.

— Нет, шутить ночью пришла, — голос Бисеры вновь наполнился ядом.

— Как тут гору можно перейти? — возмутился Етварт. — У нас даже снаряжения нужного нет. Обратно, что ли, возвращаться?

— Не кипятись, майор, — усмехнулась десятница. — Снаряжение нужно, если дорогу не знаешь. А меня отправили к вам, потому что много раз тут ходила. Утром горе-вояку отправь обратно с лорсами, а я вас переведу.

— Ваше высочество, мы действительно будем ее слушать? — Шрам повернулся к Ялмари.

— Будем, — ответил принц после паузы. — Она не врет. Да и зачем ей врать? У нас договор с Яхией. Десятница здесь, потому что они этот договор соблюдают. Так, Бисера?

Воительница подтвердила.

— Ложимся спать, — предложила она. — Завтра будет трудный день.

14 ноября Энгарн - Лейн

14 нуфамбира, у Маарафских гор

Переход был трудным из-за внезапно навалившей жары. Но, если бы лил дождь и дул северный ветер, как положено осенью, было бы не легче, так что Гарое, как и солдаты, не жаловался. От щедрой руки графа, ему выдали старого коня для передвижения, но он решил, что сядет на него позже, когда, например, сотрет ноги в кровь. А пока, раз уж его назначили священником в пехотном полку, надо пройтись с солдатами. Пусть они сторонятся его, беря пример с командиров, но он хотя бы побывает в их шкуре. Поймет, почему они столько пьют и блудят на привалах...

Под рясой у него штаны и рубашка, так что ему почти так же жарко, как солдатам в дублетах. Котомку закинул в телегу, чтобы сильно не выделываться. Тут и так все пальцем показывают, что он пешком идет и их похлебку хлебает. Многие шутили, что он жалование бережет, поэтому и поступает так. Гарое смеялся вместе с ними над этими шутками. Если он и должен заниматься вдохновением и утешением «крестьян», то явно не сейчас.

Он то и дело смахивает пот со лба и радуется, что при нем нет меча. Он лет пять уже не держал в руках оружие, и теперь казалось, что оно непременно будет мешать: бить по ногам, цепляться за рядом идущих.

Рубашка уже промокла насквозь и наверняка воняла, а до вечера, когда можно будет ее постирать, еще очень далеко. Гарое отказался от слуги. Когда он принял церковку недалеко от Меары, тоже первое время обходился без слуг. Ничего, не умер. Слуга понадобится, если дел будет столько, что и постираться некогда. А пока...

Хоть бы обеденного привала дождаться. Ног он давно не чувствует и, кажется, сбил их. Смешки солдат стихают, но он не обольщается: это не означает, что они смягчились по отношению к нему. Они тоже устали. Вот сейчас будет привал, и всё начнется сначала.

Да будет ли когда-нибудь этот привал?!

...Когда десятники подали команду разбить лагерь, Гарое мельком огляделся и сел на ближайшее бревно. С наслаждением вытянул ноги. «Хорошо, что я священник, — порадовался он за себя. — Был бы солдатом — сейчас бегал бы, как они, чтобы устроиться на ночь. А я могу сидеть, и мне похлебку поднесут, и палатку для ночлега поставят...»

Солдаты носились так, будто и не прошагали целый день. Сегодня они перекусывали на ходу. Гарое стал мнительным: ему показалось, что их так торопили лишь потому, что он шел пешком. Чтобы наказать за спесивость. Но потом расслышал беседу капитанов с десятниками. Им надо было успеть к Аину — небольшому городку у Маарафских холмов. Если их занять, то долго можно обороняться, не пускать герцога Пагиила, с какими бы силами он ни пер в Энгарн.

— Вот, отец Гарое, откушайте, — опять этот весельчак. Чем уж так ему священник приглянулся для шуток?

Они уже познакомились, зовут его Киший, и у него чуть ли не штатная должность балагура. Очень солдаты его любили за остроумие и подкармливали за это. Вот и сейчас, едва он сел рядом со священником, вокруг собрались солдаты в ожидании очередного развлечения.

Гарое принял у него тарелку, слегка помешал похлебку, словно ожидая какого-то подвоха, вроде земляной жабы, затем сам себя одернул: это было бы грубо. Киший такого не сделает.

И вправду он задумал совсем другое.

— Отец Гарое, — уплетая за обе щеки солдатскую пищу, он еще и разговаривал, — а что это вы такой святой, аж оторопь берет. Нам‑то позволяете с девками гулять, а сами-то и не приголубите никого. Али вы кастрат, простите искренно?

Солдаты заржали так, что Гарое удивился, как у них тарелки на землю не попадали.

— Увы, — он еще раз поболтал ложкой в тарелке.

— Не кастрат, нет? — изобразил удивление Киший. — А как же вы без девок-то? И не тяжело вам?

— Ты хочешь, чтобы я тебе как в известном анекдоте про странствующего проповедника[1] ответил? — устало поинтересовался Гарое.

— В каком еще анекдоте? — не понял Киший.

— Да вот у одного такой, как ты, спросил: «Святой отец, не тяжело без женщины?» А проповедник ему отвечает: «Первое время тяжело… А потом рука привыкает».

Солдаты грохнули еще громче, и парень несколько опешил: как это шутка священника удалась лучше, чем его? Он поерзал на бревне и подошел с другой стороны.

— А что это вы не проповедуете? Обещали ведь проповедовать. Мы тут погибаем во грехе, а вы нас не спасаете...

— Проповедь хочешь услышать? — ложка так и осталась в тарелке.

— Да почему же только я? Вона нас тут сколько, — он обвел вокруг себя, — и все жаждут.

— Ну ладно, — с видимой неохотой согласился Гарое. — Будет тебе проповедь. Только короткая, а то есть хочется, а еще постираться бы надо...

— Ладно-ладно, мы на короткую согласны, — Киший подмигнул товарищам и влюбленными глазами уставился на Гарое.

— Ты вот знаешь, как святого Лаца Печальника иначе называют? — он пытливо уставился на парня.

— Ну как же — Лац Молчальник его еще называют, — с готовностью откликнулся Киший.

— А почему?

— Да кто его знает? Молчал, наверно, много!

— Молчал, верно. Только не сразу. Вот слушай и на ус мотай. Как Лац стал Молчальником и Святым. Поначалу-то его звали не иначе как Лац Болтун. Потому что болтать он любил, примерно как... — Гарое будто подбирал сравнение, хотя на самом деле точно знал, что кто-нибудь сообразительный ему подыграет.

15 ноября - Энгарн

15 нуфамбира, Жанхот

Ялмари уехал пять дней назад. Конечно, Илкер не могла его проводить. Она ведь никто. Фрейлина принцессы. Он появился на мгновение в столовой, где они завтракали в тишине, раздавленные ужасной новостью, поцеловал сестру в щеку и посмотрел на Илкер так, что у нее мурашки побежали по телу. Будто он не Эолин поцеловал, а ее.

И всё. Больше она принца не видела. Только на следующее утро Эолин сообщила, что брат уехал вместе с Соротом и десятком «волков».

Илкер переполняли противоречивые чувства: было грустно, тревожно, и в то же время будоражила кровь мысль, что, когда он вернется, возможно, всё изменится. Он ведь должен вернуться с победой Энгарна…

Принцесса Эолин очень изменилась за последнее время. С начала войны она перестала мучить фрейлин и занимать их пустыми развлечениями. Во дворце воцарилась напряженная тишина. Но, казалось, теперь она отчаянно придумывает, чем полезным можно занять день.

Сегодня она зашла в музыкальный салон и застала беседу двух фрейлин. Занда рыдала, а подруга пыталась ее утешить. Заметив ее высочество, она ткнула леди Эсли в бок. Та поднялась и промокнула глаза платочком.

— Извините, ваше высочество.

— Что у вас случилось? — тихо поинтересовалась Эолин.

Фрейлина несколько мгновений поколебалась, а потом сообщила:

— Мои поместья находились недалеко от Сальмана. Родителям пришлось спешно уезжать. У них отобрали всё. Отца убили, потому что он стал сопротивляться. Брат — ему четырнадцать — ранен. Мама тяжело заболела. Слуги привезли их сюда, но я не знаю, что делать. Мне некуда их поместить. У меня нет денег, — крупные слезы покатились по щеками, но девушка, кажется, этого не замечала. Стояла всё так же с неестественно прямой спиной и широко распахнутыми глазами.

— Вы можете поместить их в моем замке! — тут же заявила принцесса.

— Вы шутите? — потрясенно спросила Занда.

— Разве с таким шутят? — удивилась принцесса. — Я приглашаю вас к себе. Едем сейчас же!

Леди Эсли переглянулась с подругой, а потом произнесла с дрожью в голосе:

— Если вы настаиваете…

— Настаиваю.

Буквально через четверть часа Илкер вместе с принцессой познакомилась с матерью леди Эсли. Графиня вряд ли была намного старше королевы, но испытания, которые внезапно на нее свалились, казалось, разом состарили ее лет на десять. Увидев принцессу, она стала еле слышно лепетать слова благодарности, но Эолин ее прервала:

— Меня не за что благодарить. Я ничего особенного не делаю. В моем распоряжении огромный замок со множеством комнат. Это неправильно, что он стоит пустой. Мы едем туда вместе со всеми вашими слугами.

Прибыв в свой замок, она развернула бурную деятельность, разместив всех беженцев. После этого пригласила дворецкого и поинтересовалась, сколько еще человек они могут принять. Пока они ехали туда, ей пришла в голову мысль, которой она тут же поделилась с Илкер:

— Леди Лаксме, Мардан сказал, что у него проблемы с беженцами, сиротами, ранеными. Как вы думаете, мы можем чем-то помочь? Допустим, беженцев разместим у меня в замке. Можно еще использовать замок брата. Вряд ли он будет возражать. А что делать с ранеными? Врачей не так много. Что можно предпринять?

Илкер задумалась.

— Ваше высочество, когда мои родители были еще живы, они из-за нехватки средств обращались к цирюльнику. Они обычно умеют не только стричь и брить бороды, но и при случае соорудить шину или наложить швы. А уж порошки от простуды у них идут нарасхват.

— Вот как! — вскинула брови Эолин. — Цирюльники? Хорошо. В городе, думаю, их немало. А у кого лечатся слуги?

— Это должна знать экономка, — заметила Илкер.

С экономкой они встретились сразу, как попали в замок. Эолин отдала распоряжения о размещении людей, приехавших с ней, а потом стала расспрашивать пожилую женщину о лечении.

Скоро принцесса выяснила, что в доме жила старая Жакка, бывшая кухарка. С легким недомоганием обращались к ней. При серьезных болезнях, в зависимости от достатка, вызывали врача из города или того же цирюльника. А также говорили, что в деревне неподалеку есть лекарка. Некоторые слуги звали ее или шли сами, если были силы.

С Жаккой Эолин поговорила сама. Попросила «волков» привезти в замок лекарку. Она легко договорилась с этими женщинами, чтобы те обучили желающих составлению настоек и порошков, сбору трав. Будущих учениц Эолин тоже нашла довольно быстро как среди своих слуг, так и среди тех, кого приютила.

— Я тоже хочу, ваше высочество! — осмелилась Илкер.

— Хочешь — значит, будешь. И я тоже. Но нам нужно сделать еще одно дело. Пока будь рядом со мной.

Девушки под охраной «волков» отправились в город. Ее высочество хотела найти цирюльников.

Но тут всё оказалось сложнее. Все, кто мог лечить, давно уже были заняты, работая в монастыре, который превратили в военный госпиталь. Попав туда, принцесса закашлялась. Илкер торопливо подала ей платок, сама довольствовалась рукавом платья. В воздухе стояла непередаваемая смесь запаха пота, гноя, крови и испражнений. Трудно было вообразить, сколько здесь раненых. Они лежали так плотно, что в их широких юбках пройти между ними было совершенно невозможно. Когда десятник осторожно обратил внимание врача на то, что его ожидает принцесса, у того случилась истерика. Он орал, что ему не до высокопоставленных посетителей, пусть ее высочество пойдет помузицирует.

16 ноября Энгарн - Лейн

16 нуфамбира, Маарафские холмы

Войска Харвинда совершили очень быстрый переход, так что завладели холмами до того, как туда подошли солдаты герцога Пагиила. Граф очень этим гордился. Теперь он и двое майоров удалились для совещания, а воины ожидали приказа: укрепляться здесь или готовиться к следующему переходу. Гарое посматривал на них: кто-то равнодушно проверял оружие, кто-то рассматривал мозоли на ногах, чем-то их присыпал… Они будто и не переживали о предстоящей битве. Какой-нибудь аристократ скажет, что это от глупости или природной грубости натуры. Они бы не поверили, скажи им священник, о чем на самом деле думали эти «крестьяне».

Гарое свалился в прошлый раз без чувств, едва добрел до палатки и снял с себя провонявшее белье. А утром обнаружил, что к нему кто-то заходил. Постирал одежду и, когда она просохла, аккуратно сложил обратно. Он не стал выяснять, кто это сделал, а, пристроившись к десятку, с которым шел вчера, громко произнес, словно разговаривая сам с собой:

— Знать бы, кто обо мне позаботился, я бы его отблагодарил.

Киший был тут как тут:

— Нешто денежку бы дали? — обрадовался он.

— Я ж деньги берегу, сам знаешь. А вот проповедь бы сказал ему. Чтобы отблагодарить, значит.

Солдаты радостно заржали.

— Так вы всем скажите, — предложил Киший. — Уж кто одежку вашу постирал, непременно тут идет, вот и порадуется. Всё веселей идти будет. Врете‑то вы складно, отец Гарое.

— Почему нет? — пожал плечами молодой священник. — Расскажу. Когда еще сможем поговорить… А о чем бы ты услышать хотел?

— А вот скажите, вот вроде как Эль-Элион любит нас, да?

— Любит.

— А чего ж так жить-то тяжко? То засуха, то наводнение, то война вот. Я вот так думаю, мои бы родители, если б они меня любили, на войну бы не отправили.

— Балбес ты, Киший, — снова одернул его кто-то. — То ж не Бог войну устроил, а люди.

— А чего люди балбесы такие? — не унимался парень. — У нас вона поговорка в деревне: каков отец, таков и сын. А мы вроде как дети Божии. Мы балбесы, а Бог тогда какой?

— От дурак! — снова возмутился кто-то. — Нешто так можно про Бога?

— А вы заткнитесь. Я вот послухать хочу, что отец Гарое скажет. Вас, балбесов, я уже слышал много. Что ж вы, отец Гарое? Или сказать нечего?

— Отчего же нечего, — возразил священник. — Только ты много вопросов сразу задаешь: про засуху, про войну, про людей, про то, какой Бог на самом деле. Тебе на какой отвечать-то?

— Про нас скажите. Отчего Бог нас послушными не сделал? Чтобы не воевали, не блудили, а благообразными, как вы, например, были. Вы всё знаете, так скажите.

— Всё знает только служка[1] в церкви, — парировал Гарое. — А я тебе лучше притчу скажу.

— История из жизни святого, что ли? Истории мы любим.

— Нет, это не о святом... В общем, слушайте. Эль-Элион творить любит. Не зря Его раньше Всетворящий называли. И каждый раз творит Он что-то особенное. Никогда не повторяется. Сначала духов сотворил, которые ему служили и радовались в этом служении. А потом сотворил особый мир...

— Гошту? — встрял Киший.

— Нет, не Гошту, — покачал головой Гарое, а парня тут же остановили.

— Ты закрыл бы рот! Просил проповедь — молчи.

И Киший исчез, а Гарое стал рассказывать.

— В новом мире Эль-Элион создал особых существ. Они были не такие, как духи, у них была плоть, и она легко ранилась, тогда существа плакали и стенали. Когда они радовались — они плясали. Когда уставали, ложились спать. Духов забавляли эти странные создания. Они относились к хрупким снисходительно, понимая, что чудикам никогда не стать такими могущественными, как они. Но вскоре духи заметили нечто необычное. Во‑первых, хрупкие творили. Раньше это делал только Эль-Элион. А теперь почти каждый из сотворенных во плоти делал что-то особенное — кто-то сочинял музыку, кто-то вырезал из дерева или камня, кто-то рисовал картины, кто-то выдумывал сказки. Духов это немного настораживало. Но они считали творимое таким же хрупким, как сами существа, и таким же бесполезным. А затем существа придумали нечто другое. Создали тележку, в которой можно было кататься вдвоем и даже вчетвером. Сообразили, как сделать дорогу достаточно прочной, чтобы она не портилась во время дождя. Утеплили дома, а одежду сделали нарядной. Не проходило дня, чтобы они не создавали что-то полезное или бесполезное. И духи возмутились: «Как смеют они делать то, что доступно лишь Эль-Элиону? Если они не могут делать совершенное, то пусть вовсе не делают!» Бог предложил: «А вы запретите им». И духи спустились в новый мир. Они пытались объяснить существам, что те поступают неправильно, запретить и даже удержать силой. Но вот чудо: существа были слабы и хрупки, но они не желали повиноваться духам. И некоторые готовы были умереть, но не прекращали творить. И вернулись духи к Эль-Элиону, воскликнув: «Зачем ты сотворил их, таких хрупких и таких упрямых? Они погибнут, споря с Тобой!» И Бог сказал: «Если и погибнут, то не в споре со Мной. Потому что они нужны Мне такие: слабые, мятущиеся и творящие».