Суть волков хищных

Пролог

Габаритные двери особняка распахнулись, и по ступеням пронеслась рыжеволосая невеста в белом платье. Ангелика почти ничего не видела перед собой — лишь размытые силуэты сада и траву, дрожащую от ветра. Она промчалась мимо садовника, что поспешно отвел взгляд, и устремилась прочь — к широкому непаханому полю, фамильным владениям, тянувшимся до самого горизонта.

Каблук фирменных туфель — лимитированная коллекция, которую она ждала месяцами, — сломался и теперь жалко торчал из сырой земли. Она замерла на мгновение, затем сбросила вторую туфлю и побежала босиком.

Дыхание сбивалось. Ангелика обернулась — и сердце пропустило удар: он всё ещё шёл за ней. Медленно, спокойно. Белая рубашка, верхняя пуговица расстегнута, обнажая ключицы. Он не торопился. Знал: бежать ей некуда.

Она уже не пыталась ускорить шаг, просто шла, спотыкаясь и поправляя тонкие лямки платья, которые то и дело соскальзывали с дрожащих плеч. Босые ноги вязли в размокшей от ливня земле. Позади щелкнул барабан револьвера — он проверял патроны.

Силы окончательно оставили её. Колени подкосились сами собой. Она опустилась на землю, стиснув зубы, чтобы не разрыдаться.

— Пожалуйста, только не в спину, — прошептала, не оборачиваясь. Голос звучал на удивление ровно.

Он ответил после мучительно долгой паузы:

— Тогда повернись, Ангелика.

Она замерла. Пальцы впились в землю, будто пытались прорыть путь к спасению. Сама не понимала, чего боится больше — смерти или его лица в последний миг.

— Ты правда это сделаешь? — вопрос повис в воздухе, хотя ответ был очевиден.

— Зачем спрашиваешь?

Ещё один щелчок. Теперь он снял револьвер с предохранителя.

Ангелика подняла глаза. Старый дуб с раскидистыми ветвями — неожиданно символичное место для последнего дня. Грубая кора, покрытая мхом, напомнила ей ту ночь, когда её спина прижималась к этому же дереву.

— Как совпало, — горько усмехнулась она. — В первый раз мы были вместе именно здесь.

— Ангелика, повернись, — его голос стал твёрже.

Она медленно развернулась, не вставая. Микаэль стоял перед ней, холодный и безэмоциональный. Чёлка падала на глаза, но напряжённые жилы на челюсти выдавали внутреннюю борьбу. Вены на руках вздулись, сжимая рукоять револьвера. В его взгляде не было ни гнева, ни сожаления — лишь привычная стальная беспощадность. И это ранило сильнее всего. Даже сейчас он не мог быть другим.

— Мики... — голос дрогнул, но она собралась. — Ты скажешь моей матери, где я похоронена?

Микаэль молчал. Это молчание стало последней каплей. Ангелика больше не сдерживала слёз. Предателей не хоронят. Но она всё ещё надеялась хотя бы на это последнее проявление милосердия.

— Знаешь, мне даже легче, — сказала она, пытаясь унять дрожь. — Не придётся больше врать. Ни тебе, ни себе.

Она поправила платье, будто готовилась к встрече, которой уже не будет. Микаэль шагнул ближе, и его голос прозвучал неожиданно тихо:

— Ты думала о том, чтобы сделать иначе?

— Каждый день, — она закрыла глаза.

Его — остались открытыми. Грянул выстрел, и ствол дуба залило алым. Ангелика рухнула, как сломанная кукла.

Птицы вспорхнули с ветвей, нарушив тишину тревожными криками. Микаэль поднял дрожащую руку, приставив дуло к виску. В груди сжалось, будто невидимые пальцы сдавили сердце. Он стоял так несколько секунд, затем медленно опустил револьвер.

Закурив сигарету, Микаэль тяжело затянулся, глядя на свою невесту. Она лежала в траве, волосы цвета яркого солнца рассыпались по земле, лицо почти спокойное — если бы не алая рана на виске. Хрупкость её черт резко контрастировала с жестокостью сцены.

Вдалеке зарычали моторы. К поместью подъезжали машины. Гости приехали на свадьбу.

Первый

Шипение тормозов было первым, что она услышала. Потом — вежливый голос проводника:

— Мисс, ваша остановка. Рэйнбридж.

Эмма открыла глаза. Вагон был тусклым, воздух пах металлом и пылью. На коленях — небольшая сумка, в которую поместились лишь документы и перчатки. На ладони — след от недавнего ожога. Сон не приносил облегчения: он был натянут, как старая простыня, не укрывающая от холода.

— Спасибо, — прошептала она и встала, придерживая шляпку.

На платформе было шумно. Люди сновали туда-сюда, разбегаясь, как муравьи, потревоженные неосторожным движением. Десятки незнакомых лиц проносились мимо, и Эмма повернулась к поезду, обдумывая правильность своего решения.

— Эй, посторонитесь! — кто-то грубо толкнул её в спину.

Она вздрогнула, и поезд, словно поймав её мимолётную слабость, дёрнулся вперёд. Колёса заскрежетали, увозя последний шанс передумать.

Остался только Рэйнбридж.

Город встретил её запахом гари и рыбного рынка. Где-то впереди гудели фабричные гудки, а под ногами хлюпали лужи с маслянистой плёнкой. Она сделала шаг — первый из многих, которые уже нельзя будет отменить. И не поднимая глаз, влилась в людской поток, направившись к выходу с вокзала.

— Аделин! — Мужчина возле припаркованного пикапа махал рукой — Аделин! — повторил он, чуть громче, и сигарета, зажатая в зубах, выпала.

Он дёрнулся, попытался поймать её на лету, но лишь неловко щёлкнул пальцами в воздухе.

Эмма вздрогнула. Холод словно ударил под рёбра. Она вжалась в пальто и ускорила шаг. Взгляд — беглый, острый, скользнул по лицам прохожих. Никто не обернулся. Никто не слышал. Никто не знал.

Она выдохнула, коротко — почти шипяще, как от боли.

— Ты что творишь?! — прошипела она, наступая на сигарету, всё же упавшую на асфальт. — Эмма! Меня зовут Эмма!

Каблук с хрустом вдавил окурок в грязную плитку.

Мужчина — Кристофер — вздохнул с театральной усталостью. Его улыбка была вялая, но в ней было что-то... обидчивое, почти детское.

— Последняя была. — Он кивнул в сторону машины. — Садись вперёд.

Они сели. Эмма только успела захлопнуть дверцу, как его рука метнулась к ней — резко, от бедра.

Пальцы впились в подбородок, так, что в висках тут же зазвенело. Челюсть свело. Она отпрянула, но он только сильнее сжал. Губы — всё ещё с той же, почти ленивой улыбкой.

Но глаза...

В этих глазах было не раздражение. Не обида. Не злость.

В них была привычка. Уверенность. Однажды уже применённое насилие.

— Ещё раз что-то подобное выкинешь — будешь собирать свои зубы с асфальта, — сказал он почти ласково, как будто говорил с ребёнком.

Он отпустил. Эмма ударилась головой о дверцу. Не сильно, но достаточно, чтобы на глаза навернулись слёзы — не от боли, от бессилия. Она сжала зубы, глотая ком в горле. Пальцы дрожали.

Машина завелась.

— Как доехала? — Его голос снова был ровным, будто ничего не случилось. Он даже посвистел что-то себе под нос, глядя на дорогу.

Эмма не ответила. Просто смотрела в окно, куда-то за пределы города. Там, где ещё можно было бы повернуть назад — если бы это было возможно.

В отражении стекла она увидела своё лицо. Пальцы на подбородке всё ещё чувствовали его хватку. А взгляд...

Свой взгляд она почти не узнала.

Кристофер вполголоса насвистывал незнакомую мелодию, выезжая на центральную дорогу. Город оживал: в витринах зажигались лампы, пар из труб окрашивался в янтарь. Чем дальше они отъезжали от вокзала, тем сильнее Эмма чувствовала — Рэйнбридж многограннее, чем казался с первого взгляда. Он не был только мрачным. В нём было что-то... живое. Тревожное, но живое.

Когда Кристофер коротко посигналил в благодарность водителю, уступившему дорогу, Эмма кашлянула, прочистила горло и спросила:

— Так в чем моя основная задача?

Кристофер улыбнулся и вежливо кивнул даме в проезжающем автомобиле. На вопрос не ответил.

— Давай ты лучше повторишь то, что мы учили с тобой в Дорбери.

Эмма потерла виски и, не скрывая раздражения, заговорила:

— Меня зовут Эмма Лорье. Приехала от своей сестры, которая работала у вас гувернанткой. — Она демонстративно протянула руку вперёд, будто здороваясь с кем-то. — Господин Микаэль Мортен, очень приятно.

— Не выводи меня, Аделин, — голос его стал тише. — Я же сказал: попадаться Микаэлю Мортену на глаза ты не должна. Ни под каким предлогом. До моих первых инструкций.

— А это возможно, если я иду к нему работать?

Кристофер резко свернул к старому парку и, с визгом тормозов, остановился у дерева. Эмма вжалась в кожаное сиденье. Он повернулся к ней — спокойно, но в глазах что-то вспыхнуло.

— Этот человек чувствует ложь, — сказал он тихо. — По взгляду. По запаху. По одному неуверенному движению. Он поймёт, что ты подослана. Что ты — последняя партовая шлюха, подсунутая к нему, как дешёвый дар.

Он наклонился ближе, почти касаясь её лица:

— И молись, чтоб тогда он тебя застрелил. Потому что если первым тебя найду я — будет намного хуже.

Он откинулся на спинку сиденья, пальцы сомкнулись на предплечьях в замок. Кожа на костяшках побелела от напряжения.

— Дальше.

Эмма проглотила ком в горле. Голос звучал чужим, как будто кто-то другой зачитывал заученный текст:

— Павел Мортен. Старший брат. Каролина Мортен — домоуправительница, тётя. Илай — кузен. Остальных... — она сделала микропаузу, — представят. Или нет. Отчитаться в пятницу вечером.

Его бровь едва заметно дрогнула.

— Что именно в пятницу?

— Звонок «отцу»... на родину, — она сделала ударение на «отцу», словно проверяя, верно ли поняла.

Он улыбнулся — сдержанно, но довольно:

— Всё верно.

Эмма невольно подняла глаза. Всего на секунду — просто чтобы перевести дыхание. Но взгляд зацепился.

Он был отвратительно прекрасен. Молодость, выточенная из мрамора. Блондин с нарочито небрежными волосами, где каждая прядь лежала как по расчёту. Но больше всего — плечи. Широкие, мощные, заполнявшие всё пространство салона. Пиджак сидел идеально, не образуя ни одной лишней складки, будто был второй кожей.