Свадьба на троих

Глава 1

.

МОСКВА

Город пробуждался медленно и неохотно, растворяясь за огромными окнами фитнес-центра в предрассветной вуали. Ночь отступала неохотно, цепляясь за контуры спящих высоток, и только на самом краю неба, над силуэтами башен, теплился робкий, размытый свет — будто кто-то провёл влажной кистью по акварельному небу цвета разведённого молока. Воздух за стеклом был холоден и прозрачен, и в нём ещё витала ночная тишина, не смытая первыми трамваями.

МАРИНА

— Доброе утро, Марина!

Голос ворвался в полусонную тишину холла, как щебет резвой, не знающей устали птицы. Он был звонким, отточенным и стремительным. Я лишь успела повернуть голову на звук — и увидела лишь мелькающую спину в облегающих чёрных легинсах, тугой, упругий хвост, колышущийся в такт бегу. Инструктор по кардио, девушка, чей возраст едва перешагнул тридцатилетний рубеж, пронеслась мимо, оставив за собой лёгкий, свежий ветерок и бодрящий, энергичный шлейф парфюма — цитрусовый, с горьковатой ноткой грейпфрута и сладковатым шлейфом бергамота. Я инстинктивно открыла рот, чтобы ответить тем же жизнерадостным тоном, но она уже растворилась в сумраке длинного, вылизанно-чистого коридора. Лишь отзвук её быстрых, чётких шагов по кафельному полу ещё дрожал в воздухе, постепенно затихая, как эхо в пещере.

Я позволила себе закрыть глаза на секунду, ощущая тепло в ладонях. Потом сделала большой, неторопливый глоток. Кофе был всё ещё обжигающе горяч, он обволок язык густым, бархатистым вкусом — горьковатой арабики, смешанной со сладкими сливками и едва уловимым намёком на ваниль. Этот утренний ритуал был моей маленькой, тихой роскошью, островком частного наслаждения в мире, который требовал бодрости и собранности с самого рассвета. Пальцы, привыкшие к движению, сами нашли тяжёлую, прохладную ручку стеклянной двери в студию йоги.

Щелчок замка прозвучал нежно, но звонко в тишине. Я вошла, и пространство ответило мне мягким гудением зажигающихся светильников. Яркий, холодный свет я тут же приглушила, повернув диммер. Помещение окуталось тёплым, медово-янтарным сиянием, отбрасывающим длинные, мягкие тени от зеркал во всю стену. В отражении мелькнуло моё лицо — ещё не совсем проснувшееся, с остатками ночной задумчивости в глазах.

На циферблате часов, вмонтированных в стену, стрелки замерли в положении, которое безмолвно кричало о раннем часе: без десяти семь. За огромными панорамными окнами Москва медленно проявлялась, как фотография в проявителе. Сначала — лишь смутные очертания крыш, трубы, антенны. Потом в серо-сизой дымке начали проступать этажи, окна, балконы. Город был огромным, спящим существом, и мы находились в самом его сердце, в этой стеклянной коробке, готовясь к тихому, внутреннему пробуждению.

Я преподавала йогу уже целый год. Год ранних подъёмов, когда звонок будильника резал сон, как нож. Я научилась любить это тихое, прохладное царство на рассвете, это пространство, пахнущее деревом, тканью ковриков и лёгкой пылью. Здесь царил культ осознанного движения, ровного дыхания, растянутых до приятной дрожи мышц. Но в глубине души, в самой сокровенной её части, я так и не стала жаворонком. Я всей душой желала, чтобы за окном уже вовсю сияло солнце, чтобы его первые лучи скользили по паркету, прежде чем я начну призывать его в «Сурье Намаскар», в приветствии, которое было одновременно молитвой и разминкой.

Ещё один глоток. Я запрокинула голову, чувствуя, как последние капли сладковатой жидкости стекают по горлу, согревая изнутри. Бумажный стаканчик смялся в ладони с тихим хрустом. Я спрятала его в боковой карман объёмной холщовой сумки, цвета выгоревшей индиго. Потом наклонилась, и мои босоножки — простые, кожаные, потертые на пятках — мягко шлёпнули о прохладный, отполированный до блеска паркет, прежде чем исчезнуть в темноте металлического шкафчика у двери. Дверца закрылась с глухим, мягким щелчком, звуком окончания одной маленькой жизни и начала другой.

До прихода первых учениц оставалось минут пять, не больше. Эти последние минуты тишины, эти островки безвременья, были для меня священны. Они были наполнены особым, звенящим спокойствием, похожим на ту тишину, что наступает после последнего аккорда музыки. Я достала телефон, провела пальцем по экрану. Через мгновение комната наполнилась звуками — не музыкой в привычном смысле, а скорее звуковым полотном. Тихая, переливчатая мелодия флейты, похожая на журчание ручья, сплеталась с далёким, мерным рокотом океана, шуршанием листьев и едва слышным пением птиц где-то в тропическом лесу. Звук лился из встроенных колонок, мягко обволакивая пространство, растворяясь в нём.

Я развернула свой собственный коврик — не из тех, что лежали в кладовке, а свой, личный, тёмно-бордовый, слегка потёртый на коленях и стопах от многих месяцев практики. Он лёг на пол с тихим, знакомым шорохом. Я выровняла его идеально параллельно зеркалу у дальней стены, руководствуясь едва заметной линией на паркете. Потом, с размеренными, почти церемониальными движениями, распаковала небольшой свёрток: мягкое серое одеяло из стриженой овечьей шерсти, валик для прогибов, обтянутый тканью цвета морской волны, и маленький, потрёпанный блокнот в кожаном переплёте, куда я записывала последовательности асан. Всё это я аккуратно сложила сбоку от коврика, рядом с бутылкой воды, на которой уже выступили мелкие капли конденсата.

Я потянулась, и из груди сам собой вырвался долгий, громкий, совсем неэстетичный зевок. Я позволила ему быть, не сдерживая — дала своим лёгким наполниться прохладным воздухом студии, пахнущим озоном от кондиционера и сладковатой пыльцой аромалампы, что тлела в углу с маслом сандала. Потом начала медленно ходить по комнате, размахивая руками из стороны в сторону, как мельница, растормашивая застывшие за ночь суставы, надеясь разогнать по венам выпитый кофеин, призвать его на помощь.

И, словно по волшебству, ровно в семь, дверь приоткрылась. Вошли они — две мои верные, неизменные. Две пожилые женщины, чья физическая форма и гибкость были для меня источником немого восхищения и тихой зависти. Они были изящны, как цапли. Одна — высокая, суховатая, с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок, движения её были точны и экономичны. Другая — поменьше ростом, круглолицая, с добрыми лучистыми глазами за очками в тонкой оправе. Они были одеты в удобные, но элегантные костюмы для йоги из мягкого хлопка, не кричащих, приглушённых тонов — серо-голубого и тёплого бежевого. Я буду счастлива, если в их возрасте смогу сохранить хотя бы половину их грации, силы и того особого, внутреннего света, что исходил от их улыбок.