Сваха для Дракона

Глава 1

Последнее, что я ощутила в своей прошлой жизни — это дурацкое, пошлое чувство торжества. Всё сошлось. План, который я вынашивала три недели, наконец-то сработал. Катя, моя лучшая подруга, вечно влюбляющаяся в не тех мужчин, и Артём, тот самый бармен из «Хулигана» с глазами уставшего волка и руками, умеющими делать не только идеальный «Олд фэшн», но и, как выяснилось, чинить сломанные шпильки на каблуках.

Они сидели напротив друг друга в уютном полумраке «Кофейни у моста». Не по моему настоянию — о, нет! — а «совершенно случайно». Катя «забежала отдохнуть после шопинга», а Артём «просто занёс её забытый в прошлый раз зонт». И вот уже третий час они разговаривали. Не натужно, не в режиме допроса, а так, как разговаривают люди, нашедшие наконец свою половинку пазла.

Я наблюдала из-за витрины другого кафе через дорогу, прячась за меню, и моё сердце пело оперную арию. Ещё один шедевр. Ещё две одинокие души вычеркнуты из моего внутреннего списка «несчастных влюблённых».

Дождь, начавшийся ещё днём, усилился до состояния сплошной стены. Пора было сворачивать наблюдение и бежать по своим делам. В левой руке — пакет с её любимыми эклерами из той кондитерской на Пятницкой (награда для Кати за хорошее поведение). В правой — его шарф, тёмно-бордовый, шерстяной, забытый на стуле во время нашего первого, разведывательного «совещания». Идеальный предлог для Кати позвонить ему завтра. В голове — финальные штрихи к плану: завтрашний «случайный» звонок, послезавтра — предложение сходить на выставку того фотографа, о котором они оба только что с таким жаром говорили…

Я нажала на кнопку пешеходного перехода, сунула телефон в карман, пытаясь уберечь его от дождя, и шагнула с тротуара. Мысленно я уже писала отчёт о проделанной работе. «Клиентка К., клиент А. Совместимость высокая, потенциал для долгосрочных отношений оцениваю в девять из десяти. Требуется минимальное сопровождение на этапе первого свидания, далее система пойдёт в самоподдерживающемся режиме…»

Звонок. Опять Катя. Наверняка хочет выдохнуть в трубку всю свою радость. Я, не глядя под ноги, потянулась за телефоном. Пятка моих элегантных, но совершенно не предназначенных для осеннего ливня полусапожек встала не на асфальт, а на что-то гладкое, скользкое и коварное. Мокрый лист? Крышку люка? Я никогда не узнаю.

Баланс был потерян мгновенно и безвозвратно. Мир опрокинулся. Пакет с эклерами взмыл в воздух, как нелепая праздничная хлопушка. Затылок со всей дури встретился с острым ребром гранитного бордюра.

Вспышка. Не света. А боли. Острой, яркой, белой, как разряд тока. Потом — глухой, тяжёлый удар внутри черепа. И… тишина.

Не та тишина, что наступает, когда выключаешь шумный телевизор. А абсолютная. Всеобъемлющая. Будто меня выдернули из розетки мироздания. Ни звука дождя, ни гула машин, ни собственного учащённого дыхания. Ни паники. Ни страха. Просто… ничего.

Последняя мысль пронеслась, как титр в конце плохого фильма: «Чёрт. Катя теперь так и выйдет замуж за того зануду из бухгалтерии. А ведь могло бы быть так красиво…»

Потом — провал. Не сон. Не забытьё. Просто отсутствие.

Я вернулась к существованию через боль. Не острую, режущую, как тогда, а разлитую, густую, как тяжёлый сироп. Она была повсюду: в висках, в спине, в каждом суставе. Я лежала на чём-то невероятно твёрдом и холодном. Сквозь закрытые веки бил размытый жёлтый свет.

Я застонала. Звук вышел хриплым, чужим. Я попыталась пошевелить пальцами рук. Они отозвались скрипучей неохотой. Попытка открыть глаза потребовала невероятных усилий, будто веки были слеплены сладкой патокой.

Потолок. Низкий, грубый, сложенный из тёмно-серого, почти чёрного камня. Не ровные панели моей съёмной однушки, а дикие, неровные плиты, между которыми застыл толстый слой известкового раствора. В самом углу, где смыкались стена и свод, висела пышная, пыльная паутина, подсвеченная лучом света. Я медленно, с противным хрустом в шейных позвонках, повернула голову в сторону источника света.

Окно. Узкое, похожее на бойницу, без всяких намёков на стекло или раму. Просто прямоугольная дыра в толстой стене. Сквозь неё лился поток ослепительного, тёплого, неестественно жёлтого света. Такого не бывало в ноябре в Москве. Так светит солнце в июле, в самом его зените. Воздух, втянутый в лёгкие, был сухим, пыльным и пах… странно. Пах старыми книгами, тлеющими в камине дубовыми поленьями, сушёными травами с рыночного лотка и чем-то ещё, чему у меня не было названия. Сладковато-металлическим, вибрирующим в воздухе. Как будто кто-то разрядил рядом огромную батарейку.

Паника, холодная и тошная, подползла от солнечного сплетения к горлу, сжимая его в тиски. Где я? Что за чёртов ужасный розыгрыш? Может, я в больнице после падения? Но это не похоже на больницу. Это похоже на… подвал. Или темницу.

Я попыталась приподняться на локтях. Тело, не моё, слишком лёгкое и одновременно неподъёмно тяжёлое, протестовало. Я уставилась на свои руки, лежащие на грубом шерстяном одеяле. Длинные, тонкие пальцы, бледная кожа, просвечивающие голубые вены на запястьях. На мизинце правой руки — маленькая, почти идеально круглая родинка, которой у меня никогда не было. Я сжала пальцы в кулак. Костлявые, слабые кулаки.

Это были не мои руки.

Мысль, чудовищная и неоспоримая, вонзилась в сознание, как ледяной шип. Я не в больнице. Не в плену у маньяков. Это что-то другое. Хуже.

С диким усилием воли, превозмогая головокружение и накатывающую тошноту, я перекатилась на бок и сползла с каменной лежанки, покрытой тем самым тонким, колючим одеялом. Ноги, облачённые в грубые стёганые чулки и стоптанные кожаные башмаки, подкосились, и я рухнула на пол. Холод камня через тонкую ткань платья обжёг кожу на бёдрах. Я опёрлась ладонями о плиты, чувствуя их шершавую, неровную фактуру. Это было реально. Слишком реально.

Ползком, как раненая зверюшка, я добралась до окна, цепляясь пальцами за выбоины в стене. Подтянулась. Ухватилась за холодный камень подоконника. И, затаив дыхание, выглянула наружу.

Глава 2

Сколько я просидела на полу, прижавшись лбом к холодным коленям, я не знала. Время в этой каменной коробке потеряло смысл. Жёлтый свет в окне медленно налился оранжевым, затем алым, и, наконец, сменился синими сумерками. Холод из камня вполз в кости, заставив зубы выбить предательскую дрожь. Именно этот физический дискомфорт и выдернул меня из оцепенения. Инстинкт выживания, тот самый, что заставлял меня в прошлой жизни искать новую работу за месяц до увольнения и мириться с токсичным боссом ради аренды квартиры, зашевелился где-то в глубине.

— Ладно, — хрипло сказала я пустоте комнаты. Голос звучал чуждо, выше и тоньше моего. — Ладно. Сидеть и реветь тут бесполезно. Умрёшь от голода и холода, и даже никто не узнает.

Я поднялась, опираясь о стену. Голова кружилась, но уже не так сильно. Первым делом — инвентаризация. Комната, если это можно было назвать комнатой, оказалась убогой до слёз. Помимо каменной лежанки с тощим тюфяком и тем самым колючим одеялом, здесь был маленький трёхногий табурет, глиняный кувшин с водой в углу и грубо сколоченный сундук.

Я подошла к сундуку. Сердце заколотилось странно — смесь собственного любопытства и чужого, приглушённого страха. Лира боялась этого сундука. В нём лежало её прошлое. Наше прошлое.

Крышка со скрипом поддалась. Запах лаванды и пыли. На самом верху, аккуратно сложенное, лежало платье. Не то серое полотняное, что было на мне, а другое — из небесно-голубой шерсти, простого покроя, но с тонкой вышивкой серебряной нитью по вороту и манжетам. Платье для особых случаев. Для поступления в Академию. Я провела пальцами по вышивке. Воспоминание, острое, как укол, вонзилось в мозг:

«Руки матери, быстрые и тёплые, выводят каждый стежок. «Носи на здоровье, дочка. Чтобы удача была с тобой». Запах материнских волос, смесь ромашки и дыма от очага.»

Я отдёрнула руку, будто обожглась. Это было не моё. Но не теперь.

Под платьем лежала связка писем, перетянутая лентой. Деловая переписка отца, Эдгара Селвина, с какими-то торговыми партнёрами. Сухие, полные цифр и требований. И одно — последнее — адресованное Лире. Я развернула его, хотя каждое слово уже горело в памяти.

«Дочь. Деньги кончились. Твоя неудача стоила нам половины товара. Прилагаю пять серебряных. Больше ничего не жди. Не возвращайся. Позор семье. Э. Селвин.»

Коротко. Жестоко. Окончательно. Бумага хрустела в моих пальцах. Гнев, горячий и несправедливый, подступил к горлу. Не за себя. За неё. За эту девочку, которая верила в свою особенность и которую сломали равнодушные глаза ректора и холодное перо отца. Пять серебряных монет лежали тут же, в маленьком кошельке из грубой кожи. Весь её мир, её цена.

На дне сундука, завёрнутая в тряпицу, лежала книга. Толстая, в потёртом кожаном переплёте. «Основы магической теории. Для первого курса Академии Вечных Вершин». Я открыла её. Страницы были испещрены аккуратными, старательными пометками на полях. Вопросы. Сомнения. Восклицательные знаки рядом с описанием простейших заклинаний левитации или розжига огня. Она так хотела. Она так верила.

И провалилась. Потому что её дар, как выяснилось теперь, был другим. Он был не в том, чтобы подчинять себе стихии или видеть ауры маны. Дар был тоньше. Глупее. Бесполезнее в глазах этого мира. Дар видеть… связи.

Мысль заставила меня вздрогнуть. Я отбросила книгу и резко встала, задев кувшин с водой. Он гулко качнулся, но не упал. Нет. Это не дар. Это галлюцинация. Стресс. Последствие травмы головы или того зелья.

Чтобы отвлечься, я исследовала остальное. В крошечном очаге у стены лежало несколько потухших, сыроватых полешек. Рядом — кремень и кресало. Я с тоской вспомнила об электричестве, газовых плитах и центральном отоплении. Мне нужно было есть. Мне нужно было понять, где я нахожусь, кроме как в «комнате бывшей студентки-неудачницы».

Я надела поверх платья поношенный темно-зелёный плащ, найденный в сундуке, и, сделав глубокий вдох, толкнула тяжёлую деревянную дверь.

Коридор за ней был немногим лучше комнаты: тот же камень, тот же полумрак, освещённый редкими чадящими факелами в железных держателях. Пахло сыростью, плесенью и варёной капустой. Я двинулась на звук голосов и лязга посуды.

Оказалось, я жила — если это можно было назвать жизнью — в общежитии для отчисленных и бедных студентов. Некое подобие приюта, где можно было остаться на несколько дней, пока не найдёшь себе пристанище. Столовая представляла собой просторный подвал с длинными грубыми столами. Человек двадцать, таких же потерянных и поношенных, как я, молча ели какую-то бурду серого цвета из деревянных мисок. Разговоров почти не было. Только звук ложек о дерево и подавленный кашель.

Я взяла свою порцию у хмурой женщины с ложкой размером с весло у огромного котла. Похлёбка пахла луком, репой и скукой. Я съела её, не чувствуя вкуса, автоматически, пока разум пытался анализировать увиденное.

Именно тогда я увидела их снова. Нить.

Между парой, сидевшей напротив друг друга девушки и парня, тянулась тонкая, почти прозрачная светящаяся полоска. Не яркая, а тусклая, но она была. Она украдкой посмотрела на него, и нить на мгновение вспыхнула слабым розоватым светом. Потом погасла. Я моргнула. Нить осталась. Я закрыла глаза, с силой протёрла их. Открыла. Она всё ещё там, колебалась в воздухе, как паутинка на ветру.

Это не галлюцинация. Это… реальность. Реальность этого мира. Моя новая реальность.

Паника снова попыталась поднять голову, но я её задавила. Внутри закипела знакомая, деловая ярость. Прекрасно. Фантастика. Я не только попала в тело неудачницы в средневековом мире магии, которую не могу использовать, так мне ещё и мерещатся светящиеся верёвочки. Что дальше? Голоса в голове?

Я доела похлёбку и почти бегом бросилась обратно в свою каморку. Мне нужно было воздух. Настоящий. И понять масштаб катастрофы.

Спустившись по узкой лестнице, я вышла на улицу через тяжёлую дубовую дверь, которую придержал для меня какой-то уставший человек с пустым взглядом.