Свет, которого не коснуться

Первая глава!

Утро в Российской империи начиналось с тихого пробуждения великого и многоликого мира. Над бескрайними просторами пашен и лесов медленно восходило солнце, заливая золотистым светом города и деревни, что пробуждались под первые звонкие крики петухов. В воздухе ещё витал холодок ночной росы, а на рынках уже разносился запах свежего хлеба и горького, крепкого чаю.

В пышных залах дворянских усадеб и в скромных крестьянских избах мягко играли первые лучи рассвета, пробиваясь сквозь занавеси и щели в ставнях. Ветер нежно шевелил листву берёз и дубов, а где-то вдали звучал отголосок колокольного звона — утренний призыв к молитве. Мир, застывший на грани сна и бодрствования, дышал своим вечным, равномерным ритмом.

Но там, на берегу озера, в розовом поместье Зорянск, утро имело особый оттенок. Здесь, среди нежных оттенков муара и шифона, рассвет будто задерживался, дабы дольше согревать старинные стены и убаюкать их тишиной. Лёгкий туман стелился по глади воды, размывая очертания берега и отражая небесный свод — чистый, словно выкрашенный акварелью.

Шелест листвы и едва слышный плеск волн казались утренней музыкой, сопровождающей моё пробуждение. Сквозь приоткрытую форточку в комнату проникал тонкий аромат роз и лаванды, будто сама природа напоминала о своей хрупкой силе. Свет и тень танцевали на обоях, и казалось, что сердце дома бьётся в унисон с моим.

— Госпожа, настало время вставать, — раздался у изголовья голос Варвары. Привычно строгий, но с неуловимой теплотой, она отодвинула тяжёлые шторы, впуская в комнату солнечный свет.

Я слабо улыбнулась, не открывая глаз, нащупав рукой бархат покрывала, задержавшись в последнем мгновении сна. Но день не ждёт. Полежав ещё немного, я села на край постели. Вскоре вошли горничные с умывальным прибором: кувшин с прохладной водой, фарфоровый таз, мыло в хрустальной мыльнице — всё было приготовлено заранее, до пробуждения.

Я встала, потянулась, разминая руки, и села у умывального столика. На крахмальном полотенце поблёскивал кувшин, а в чаше серебрился зеркальный овал воды. Варвара ловко уложила мне волосы, подала мыло с лёгким ароматом лимона и мягкое полотенце. Прохладная вода моментально прогнала остатки сна, возвращая разум к ясности.

Незаметно одна из служанок поставила за ширму фарфоровый ночной горшок. После умывания я удалилась туда, а вернувшись вновь оказалась перед зеркалом. Варвара, привычно молчаливая, уже убрала всё лишнее.

Платье на сегодняшний день было разложено на постели. Белое, словно сотканное из облака, с тонкими голубыми и бирюзовыми акцентами. Пока я смотрела на него, меня мягко подхватили и начали одевать — ловко, слаженно, за считанные минуты.

Когда всё было готово, я подошла к большому зеркалу.

Платье было изумительным — лёгким, почти воздушным, с высокой талией и пышной юбкой, ниспадающей каскадами. Лиф утопал в рюшах, тонкие голубые ленты сходились V-образно у сердца. Воротник-стойка, обрамлённый рюшами, придавал облику сдержанное благородство. Длинные прозрачные рукава собирались на запястьях манжетами, мягко очерчивая руки. Бирюзовый пояс был завязан на аккуратный, словно кукольный, бант.

Это было не просто платье — это был образ. Лёгкий, мечтательный, как сон, и торжественный, как обет. Словно я — фарфоровая героиня, сошедшая со страниц любимой книги.

— Госпожа, завтрак принесут в ближайшее время, — произнесла одна из горничных, поклонившись. Обе девушки бесшумно скользнули за дверь, оставив меня в покоях.

Я вздохнула и потянулась к молитвослову, покоящемуся на небольшом столике у окна. Пройдя через спальню, я открыла тонкую резную дверцу, ведущую в мой будуар — маленькую комнату, дышавшую уединением: мягкий свет лился из окна, кресло стояло у зеркала, а икона Богородицы в серебряном окладе едва мерцала в лампадном свете.

Я остановилась перед образом, склонила голову и тихо начала:

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа…

Слова ложились на сердце, словно мягкий шёлк: знакомо и утешительно. Привычная, выверенная молитва заняла не более двадцати пяти минут, задав ритм новому дню.

Вернувшись в приёмную, я ощутила утреннюю тишину: овальный стол по центру, кресла у стен, лёгкий аромат лаванды и света, льющийся сквозь шторы. Сюда обычно приносили завтрак, и до его появления оставалось ещё несколько минут.

Комната казалась чуть пустой, а день впереди — долгим и немного монотонным. Чтобы не терять времени, я взяла с края стола томик, оставленный накануне — «Избранные размышления и стихи княжны Екатерины Дашковой». Закладка указывала страницу, где я остановилась вчера. Я раскрыла книгу, провела пальцем по строчкам и вновь углубилась в рассуждения о добродетели, чести и утончённой женской силе.

Через несколько минут, когда я уже полностью погрузилась в чтение, дверь бесшумно отворилась. В комнату вошла Варвара, неся на подносе утренний завтрак.

— Госпожа, пора подкрепиться, — произнесла она своим привычным деловитым тоном.

Я медленно закрыла книгу, отметив страницу шёлковой ленточкой, и отложила томик на край стола. Варвара аккуратно расставила блюда: фарфоровую чашку с чаем, источающим тонкий аромат бергамота; миску овсяной каши, украшенной тёмными каплями вишнёвого варенья; румяные тосты; маленькую креманку с крыжовником.

Я поправила складки на платье, выпрямилась в кресле и с лёгким кивком позволила себе окунуться в это скромное, но утешающее утреннее удовольствие. Завтрак никогда не был для меня просто приёмом пищи — скорее, тихим обрядом: всё вокруг замирало, оставляя лишь аромат чая, шелест страниц и ясный, свежий свет нового дня.

Я взяла ложку и медленно размешала кашу, наблюдая, как варенье плавно растворяется в белой массе, оставляя багряные разводы, словно акварель на влажной бумаге.

— Сегодня всё как обычно, Варвара? — спросила я, не поднимая глаз.

— Да, госпожа. После завтрака урок с мадемуазель Леблан для Александра, потом вас ожидают в оранжерее. И отец передал, чтобы вы были готовы к его приезду к обеду.

Вторая глава!

Мой двенадцатилетний брат Александр верхом гарцевал по внутреннему двору вместе со своим другом — пажом Лукашем. Они были ровесники, и Лукаш неотлучно сопровождал Сашу: и на учениях, и в играх, а особенно в верховой езде, которую брат любил превыше всего. У него даже имелась собственная лошадь — он нарёк его Штормом. Я хорошо помню, как он с важным видом объявил: «Потому что он скор, как буря!»

— Сестра! — радостно вскрикнул Саша, завидев меня, и тут же соскочил с седла, устремившись навстречу. Я, приподнимая подол платья, направилась к нему, а позади шла Варвара, аккуратно придерживая над моей головой парасоль, чтобы солнце, не дай Бог, не коснулось лица.

Хотя, признаться, какое уж солнце в апреле? Но увы, такова доля дочери герцога — остерегаться солнца, ветра, да и всякого лишнего дыхания воздуха.

— Брат, не спеши, — сказала я мягко. — Ещё оступишься да испачкаешь свой новый камзол.

Он рассмеялся и, остановившись, взял меня за руку.

— Ты явилась поздновато, — с укором сказал он. — Шторм уж два круга сделал, а Лукаш едва не вывалился из седла!

— Так я и думала — ты его дразнил, — прищурилась я.

— Нет! Ну… разве что самую малость, — признался он и вновь расхохотался.

Мы оба засмеялись. Лукаш, державший коней, вспыхнул, но ничего не возразил.

— Лукаш, я отойду ненадолго. Проследи, чтобы Шторму дали корм, — крикнул Александр. — А то вернусь — и опять оседлаю его.

— Как изволите, господин, — почтительно склонил голову Лукаш и повёл лошадей к стойлам. Голос его прозвучал серьёзно, словно он отвечал не двенадцатилетнему другу, а самому герцогу.

Мы с Сашей пошли к саду. Сад в поместье Зорянск-на-Лебежье был моей радостью: стриженные кусты, витые дорожки, арки, оплетённые плющом, и фонтаны, что журчали даже в прохладное время. Старушка Ямала, садовница, гордилась им и любила повторять, что в округе не сыскать сада ухоженнее.

— Я слышала, что вы нынче урок французского миновали? — строго, но без злобы спросила я, взглянув на брата из-под парасоли.

— Не миновал, а попросил отменить, — нахмурился он. — Не хотелось сидеть с мадемуазель Леблан. Куда лучше целый день проскакать на Шторме. Или взять урок фехтования!

— Стало быть, уроки уже ничто, а шпагой размахивать — важнее? — я вскинула бровь.

— Ну… шпагой владеть куда нужнее, чем спрягать их бесконечные глаголы. Вот скажи, сестра, пригодилось ли тебе хоть раз слово souliers?

— Туфли? Конечно. Я их ношу каждый день, — рассмеялась я. — Аристократ без французского — всё равно что всадник без коня.

— Но всадник хоть весело скачет! — возразил он и, сунув руки за спину, пошёл по гравийной дорожке, напевая себе под нос.

Я улыбнулась. Александру было всего двенадцать, но упрямства в нём было с избытком — истинный Зорянский. Как его ни воспитывай, он всё равно найдёт свой путь… хотя бы до следующего урока.

— А если вам посватают герцогиню из Франции? Что станете делать? — спросила я, не спеша догоняя его. Варвара всё так же шагала позади, удерживая парасоль над моей головой.

— Жениться на француженке? — фыркнул он. — Да я скорее в монастырь подамся!

— Сестрица Лиа была бы счастлива, — усмехнулась я. — Да боюсь, Игумения не примет в обитель мальчика с конём по имени Шторм и с вечной тягой к фехтованию.

— Ха! Тогда я заведу собственный монастырь. Мужской. Фехтовальный, — и он сделал широкий жест рукой, будто воздвигая вывеску: — «Орден Святого Шторма»!

Я рассмеялась.

— А если серьёзно? Если станешь взрослым и придётся вести переговоры с французскими послами, как наш отец? Будешь сидеть и молчать, потому что забыл souliers?

— Тогда обзаведусь переводчиком, как короли, — отрезал он.

— И перепутаешь «мирный договор» с «позором рода», коли переводчик чихнёт.

— Зато весело будет, — пожал плечами он и подмигнул. — А если что, виноваты будут послы.

Я покачала головой, но с улыбкой.

— Ладно, герцог. Идём обратно, пока твой паж не сдал Шторма в сторожевую.

— Он не посмеет, — важно сказал Саша и поспешил назад к конюшне. — Шторм — конь боевой, его нельзя так бросить!

Он побежал к Лукашу, а я осталась в саду. Варвара по-прежнему несла парасоль над моей головой. Сделав несколько шагов, я коснулась бутонов и вдохнула их аромат, а затем подошла к беседке, увитой сиренью. То был любимый цветок матушки, а потому дорог и мне. Беседку отец воздвиг для неё собственноручно, посадив вокруг сирень разных оттенков. Ныне её ветви разрослись и оплели всё строение, придавая ему особое очарование.

Я вошла внутрь и присела на скамью, наслаждаясь тишиной и шелестом листвы. Варвара села рядом, молча наблюдая за мной.

— Здесь так спокойно, — прошептала я, вдыхая аромат сирени. — Порой кажется: стоит лишь закрыть глаза, и услышишь голос матушки.

Варвара мягко улыбнулась:

— Государыня, она всегда рядом. В каждом лепестке, в каждом дыхании сада.

Я кивнула, чувствуя, как сердце наполняется теплом. Для меня этот сад был крепостью, где можно укрыться от забот и найти утешение.

— Юная госпожа, вам письмо, — раздался голос горничной. Она протянула мне конверт.

Я сразу узнала почерк. Он был из Санкт-Петербурга — из самого Императорского дворца.

Сердце дрогнуло. Я приняла конверт и ощутила под пальцами плотную дорогую бумагу с восковой печатью. Осторожно разломив её, я раскрыла письмо и стала читать.

«Дворцовая канцелярия Его Императорского Величества имеет честь возвестить госпоже Анне Фёдоровне, дочери герцога Фёдора Николаевича, о приглашении на весенний бал, который будет совершен двадцатого числа апреля сего года во дворце в Санкт-Петербурге.

В ходе сего торжества состоится официальное представление молодых дам высшего круга, достигших совершеннолетия. Присутствие Императрицы Екатерины II предписано и подтверждено. Особым вниманием будет отмечено представление тех дам, кои могут быть достойны стать супругой Его Императорского Высочества, Великого Князя Николая Петровича».