Свет в руинах

Свет в руинах

Ноябрьский ветер, острый и безжалостный, нёс над Годриковой Лощиной запах озона, горелого дерева и стылой крови. Он завывал в проломах крыши, словно оплакивая дом, чьи руины дымились под серым, безразличным небом. Камни, еще хранящие призрачное тепло смертельных заклятий, лежали в беспорядке, точно кости древнего, поверженного зверя.

Юбштахайт фон Айнцберн стоял в центре этого хаоса. Его длинное темное пальто не трепетало — оно висело тяжело, поглощая свет и звук. Он не был здесь ради скорби. Скорбь — эмоция для тех, кто может себе позволить потерю. Он, Патриарх Айнцбернов, вечный преследователь Третьей Магии, был здесь как ученый на месте уникального эксперимента. Он пришел засвидетельствовать эхо столкновения двух абсолютов: всепоглощающей жажды власти и силы, способной ей противостоять.

Но что-то в этом разрушенном доме, в этой мертвой тишине, нарушило его холодное созерцание. Это была не магия смерти, оставленная Темным Лордом — грубая, яростная и предсказуемая. Это было нечто иное. Древняя, как сама земля, и чистая, как первый снег на вершинах его родного замка. Магия жертвы. Магия любви.

А затем он услышал плач.

Тонкий, отчаянный, но полный упрямой жизни. Звук, который был здесь невозможен. Аномалия. Ошибка в безупречном уравнении смерти.

Юбштахайт медленно шагнул к тому, что осталось от детской. Среди щепок и пыли, в разбитой колыбели, лежал ребенок. Завернутый в остатки одеяла, он плакал, и сам его плач, казалось, заставлял воздух вибрировать. На лбу мальчика алел свежий шрам в виде молнии. Это была не просто рана. Юбштахайт, мастер алхимии и знаток магических потоков, почувствовал это всем своим существом. Шрам был фокусом, точкой разлома, раной в самой ткани реальности, из которой сочилась магия, дикая и необузданная. Проклятие, парадоксальным образом ставшее щитом.

Гарри Поттер. Имя, которое уже не шептали, а кричали астральные ветра. Имя, которое могло изменить всё.

Тень Юбштахайта, длинная и острая, накрыла колыбель, как крыло хищной птицы. Взять его? Уничтожить как опасный и непредсказуемый артефакт? Оставить на милость судьбы? Мысли проносились в его сознании не как эмоции, а как варианты стратегического решения. Это дитя было потенциальным оружием, ключом, трофеем. Но в то же время — оно было величайшей загадкой. Не для Грааля, не для войны магов, а для чего-то более фундаментального, чего сам Юбстахайт не мог еще сформулировать.

Он наклонился. Вековая усталость, тяжелее гранитных стен его замка, легла на его плечи.

— Ты — погрешность в расчетах, — прошептал он в холодный воздух, и в его голосе не было злобы, лишь констатация факта. — И я намерен её исправить.

Он осторожно, почти брезгливо, но с точностью хирурга, поднял ребенка. Крошечное тело было теплым, живым. Это тепло, простое и биологическое, было таким чуждым его рукам, привыкшим к холоду металла, стекла и магических кругов.

— Или, возможно, — добавил он так тихо, что слова услышал лишь ветер, — ты исправишь меня.

***

Замок Айнцбернов встретил их молчанием, густым и тяжелым, как вековой лед. Здесь даже эхо шагов Юбштахайта по безупречным мраморным полам казалось приглушенным, поглощенным самой атмосферой этого места, где время замерло в ожидании чуда или катастрофы.

Айрисфиль ждала в главном зале. Она стояла у высокого готического окна, за которым кружился первый снег, и ее фигура в простом белом платье светилась в полумраке, словно пойманный в ловушку лунный луч. Она была единственным источником света и тепла в этом холодном великолепии. Услышав шаги, она обернулась. Ее алые, нечеловечески прекрасные глаза, в которых отражалось пламя камина, вспыхнули живым любопытством.

— Дедушка? Ты вернулся, — ее голос был мелодичным и легким, но в нем прозвучала едва уловимая нотка тревоги. Она привыкла к его долгим отлучкам, но в этот раз чувствовала, что воздух замка изменился. — Что это?..

Ее взгляд скользнул с его сурового лица на сверток в его руках. Она замерла, а затем шагнула ближе, нерешительно, словно боясь спугнуть видение.

— Ребенок, — ответил Юбштахайт. Слово прозвучало в зале сухо и неуместно, как научный термин на похоронах. — Его зовут Гарри. Он… следствие одного события.

Айрисфиль не слушала объяснений. Она наклонилась к малышу, и ее лицо преобразилось. На нем расцвел такой чистый, неподдельный восторг, словно она впервые увидела не просто ребенка, а само зарождение жизни.

— Ох, посмотри на него… Он такой крошечный! — прошептала она. Ее пальцы, созданные сложнейшей алхимией, но сейчас выглядевшие просто пальцами молодой женщины, потянулись к его щеке. — И этот шрам… Как вспышка молнии в ночном небе! Какая удивительная отметина.

Она подняла на Юбштахайта сияющие глаза.

— Можно?

Юбштахайт помедлил лишь на мгновение — мгновение, в которое столкнулись века расчета и один-единственный порыв. Он осторожно передал ей ребенка. Айрисфиль приняла сверток с такой нежностью, словно держала в руках хрупкий стеклянный цветок. Она прижала Гарри к груди, и мальчик, до этого тихо всхлипывавший во сне, тут же замолчал, словно почувствовав тепло, которого был лишен с момента смерти матери.

— Почему он здесь? — спросила она, не отрывая взгляда от сонного лица малыша. — Где его семья?

— Их больше нет, — ответил Юбштахайт, отводя взгляд к огню в камине. Он не станет говорить ей о Темном Лорде, о пророчестве, о том, что этот ребенок — уцелевший осколок великой битвы. Не сейчас. Для нее это была бы лишь очередная страшная сказка из мира людей. — Ты будешь о нем заботиться. Как о своем.

Айрисфиль замерла, ее улыбка дрогнула и погасла. Она медленно подняла на него взгляд, и в ее алых глазах мелькнул не просто вопрос, а тень экзистенциального ужаса.

— Как о своем? — переспросила она шепотом. Слово «мать» не было частью ее программы, ее предназначения. Она была сосудом для Грааля, изящной куклой, которой предстояло умереть. Разве куклы могут быть матерями?