Свет за закрытой дверью

Часть 1. Глава 1. Наши дни. Арсения.

В книге есть

#первая любовь

#неунывающая героиня

#приключения

#семейные тайны

#поиск человека

#семейная сага

#история России

#послевоенное время

#наши дни

#ограбление

#счастливый конец

ЧАСТЬ 1. НАШИ ДНИ[1]. Арсения.

Глава 1.

Октябрь в моей жизни выдался, можно сказать, спокойным. Я, которая вечно куда-нибудь вляпывается, пережила его без катаклизмов. Если только не считать, что музей – место моей работы – закрылся в конце сентября в связи с капитальным ремонтом, и я успела сменить за тридцать один день октября два места работы.

И вот наступил ноябрь, и пришел тот вечер, который толкнул меня в новую волну приключений – то есть водворил меня в обычное состояние, к которому я с детства привыкла.

Но начну рассказывать всю историю по порядку.

Началась она, как ни странно, с обычного ноябрьского вечера и звонка от мамы.

Как сейчас помню: за окном темнело, на улице было слякотно и холодно, летели белые хлопья снега – предвестники приближающейся зимы. А я сидела в уюте и тепле, в кресле, под торшером, в своей однокомнатной квартире, неспешно листала книгу и думала, читать ее или не читать.

И тут зазвонил телефон.

- Доча, привет! - бодро сказала мама. - Помнишь, я тебе рассказывала про Веру Березкину? Ту самую, с которой мы бесконечно соперничали. По поводу и без. У кого пятерок больше, чем парень симпатичнее… А потом я встретила твоего папу, влюбилась, и вся дурь с меня слетела.

- Эта та, которая, поспорив с тобой, научилась играть в шахматы и выиграла в соревнованиях?

- Она! - радостно подтвердила мама. - Сегодня встретила её на улице и пригласила к нам в гости. Она очень хочет на тебя посмотреть. Заходи завтра после работы. Придёшь?

- Приду. Часиков в шесть.

- Вот и отлично. Мы с папой тебя ждём.

Я даже обрадовалась - хоть какое-то разнообразие. А то с работы прихожу и, как старушка, сижу до десяти в кресле, потом спать топаю.

Если бы я только знала, что этот вечер станет началом новой волны событий, которые вскоре начнутся в моей жизни - странные, трогательные, порой опасные, и, как окажется, очень важные.

***

Вера Березкина пришла не одна, а привела с собой сыночка. Кирилл был старше меня на пару лет, страшно скромный и закомплексованный. Нас посадили напротив друг друга, и я невольно изучала его белесые, с рыжинкой волосы, светлые короткие ресницы и бледное лицо – не могла понять, то ли волнение смыло у него с физиономии розовый цвет, то ли он таким родился.

И вот мы сидим за столом – их двое, а также мои папа, мама, ну, и разумеется, я. Пьем чай, мило беседуем. Точнее, беседуют только мама и Вера, а остальные молчат. Папа – по привычке, он у нас не очень разговорчивый. Я – потому что слово вставить невозможно. А Кирилл, он очень занят: он сосредоточенно изучает содержимое чашки и царапает ногтем бок вафельного торта. Наши мамы занимаются странным делом: они словно ведут рекламную кампанию, каждая - свою. Как я понимаю, у мамы и ее подруги включились старые, еще не забытые инстинкты – они начали между собой состязание:

- Мой Кирюша - такой молодец! Он каждое утро сам готовит себе завтрак и моет за собой посуду! – заявляет Вера.

Я тут же представляю «Кирюшу» на кухне в фартуке и колпаке. Мда! Тут у нас большое отличие. Я с утра заливаю кипятком овсянку, бросаю туда горсть семечек и изюма… На большее меня не хватает. Порой и на мытье посуды. Здесь я явно Кирюше проигрываю.

Но мама в грязь лицом ударять не хочет и заявляет:

- А моя Арсения, между прочим, - научный сотрудник музея!

Я не стала поправлять маму в выданной в соревновательных целях информации. Как вы помните, моя работа в музее закончилась в сентябре. Временно, надеюсь. Музей наш закрыли на капитальный ремонт и сказали, что на год. Но меня терзают смутные сомнения, что городу просто нечем нас финансировать. А сейчас, увы, я перешла на другое место и теперь зарабатываю деньги, протирая штаны в офисе и перебирая бумажки. Должность моя называется громко: помощник бухгалтера. Я эту работу жутко ненавижу и ужасно боюсь, что надолго застряла на позиции бумажного перебирателя. Бумажки – плохие собеседницы, а мне, с моим характером, нужно общение.

Вера тут же выдает очередной перл, и я не знаю, смеяться мне или плакать:

- А мой Кирюша - очень добрый. Он повесил кормушку над нашим окном, и птицы слетаются к нам со всего города.

Мне представилось обилие птичьих какашек на внешнем подоконнике, и доброта Кирюши не показалась слишком привлекательной.

- А моя Арсения…

Глава 2.

Глава 2.

До моего дома было полчаса пешком. Но… Доехать на автобусе до нужного места в нужное время в нашем городе – это большая удача. Транспорт игнорирует расписание, которое вывешено на каждой остановке, опаздывает или вообще не приходит. А мне уже и так сегодня повезло, когда удалось сбежать с маминой «вечеринки». Значит, шансов на вторую удачу мало, побегу на своих двоих.

Ну, и мерзкая погода в этом ноябре! Бесконечный мелкий дождик, пронизывающий ветер. Да еще и дни короткие. Идешь на работу – еще темно. Днем сидишь в офисе – солнечные лучи даже и не пытаются заглянуть сквозь планки жалюзи, чтобы посоревноваться с искусственным освещением. Выходишь после пяти на улицу – уже как ночью. «Мрак!» – как сказала бы Эллочка Людоедка.

Мысли с погоды прыгнули на недавнее чаепитие у мамы.

Неужели они хотели познакомить меня с этим Кириллом не просто так, а чтобы мы стали парой? Как-то он уж очень явно смущался.

Неужели мама, хоть и не говорит, но думает о том, что у меня все безнадежно на личном фронте?

Ну да, у меня нет бойфренда. И что? Встречу! Просто еще не пришло мое время.

В душу забралась непонятная тоска, так еще и дождик просочился под воротник плаща.

Черт, ну, почему я все время забываю зонтик? Хотя, при таком ветре он бы и пяти минут не просуществовал.

Чтобы добраться до дому быстрее, не замерзнуть и не промокнуть до ниточки, я припустила по тротуару бегом. Немногочисленные пешеходы расступались в стороны. А за моей спиной, возможно, крутили пальцем у виска: что за сумасшедшая девица делает пробежку в плаще, в сапогах на каблуках и с объемной дамской сумочкой на плече, которая шлепает ее по спине?

Да-да, это я – Арсения Ромашкина, девушка, жизнь которой должна быть заполнена движениями, приключениями и всякой-разной беспокойной активностью. Болото – не моя стихия! Такая вот я уродилась!

***

Дядя Иван корректно позвонил через полтора часа, когда я не только успела развешать сушиться свою верхнюю одежду, поставить сапоги около батареи, но и переодеться в домашнюю одежду.

- Привет, Арсения! – снова сказал он. – Я – сразу к делу, если не возражаешь.

- Конечно! – согласилась я, удобно устраиваясь в кресле.

Включила громкую связь, натянула на ноги плед – после такой прогулки по холоду тепло было важнее воздуха.

- Я хотел бы тебя попросить о кое-чем очень важном. Ты же работаешь в музее?

Я мысленно удивилась и уточнила:

- В этом году не работаю. В музее идет капитальный ремонт, и я временно перешла в офис.

- Ну, может, это не помешает… У тебя ведь наверняка остался доступ к музейным архивам, раз ты там не работаешь только временно… Моя мама… Ты знаешь… твоя троюродная бабушка… Она хочет найти одного человека. Он когда-то жил в Красном, а потом исчез…

Уточню, что Красный – это мой родной город, где я живу и сейчас. До революции он назывался Белым, но, сами понимаете, времена были особые, и населенный пункт переименовали.

- …Его имя – Спартак Архинетов, - продолжал дядя Иван. - Добавлю: он – мой родной отец…

Имя прозвучало, как щелчок — редкое, странное, будто из другой эпохи. Я знала, что дядю Ивана воспитывал отчим. Но наши дальние родственники не сильно об этом любили говорить.

- Я не буду тебе пересказывать всю историю маминой жизни, - продолжал дядя Иван. - Я просто вышлю тебе свою рукопись, записанную со слов мамы. Все имена в ней – реальные. Может, это даст тебе возможность найти самого Спартака. Ты согласна попытаться?

- Да, конечно, сделаю, что смогу.

- Тогда диктуй свой электронный адрес…

***

Рукопись пришла мгновенно. Принтер, который перекочевал ко мне из музея на тот период, пока здание закрыто, получил команду распечатать несколько листов, что сделал тоже быстро.

Я снова забралась в кресло под одеяло. В руках у меня был распечатанный текст. Но читать я не спешила. Задумалась о том, какие у меня есть пути найти неизвестного мне Спартака Архинетова.

Доступ к архивам музея у меня действительно есть. Но только к электронным. Там еще не все материалы, что имеются в бумажном варианте, – мы не успели перепечатать документы до начала ремонта.

Я потянулась к стоящему на журнальном столике ноутбуку, включила его. Зашла на сайт музея, залогинилась как сотрудник… Ввела в поиск фамилию «Архинетов». Затем – имя «Спартак».

Ничего, как я заранее и подозревала. Имя – редкое, да и фамилия тоже.

Второй вариант, как можно найти Спартака Архинетова, - это связаться с областным музеем в городе Полянске или даже съездить в архив, как это делала я многократно. Увы, кто мне сейчас даст командировку? Надо брать отгулы, а их у меня пока нет.

Можно попросить моего хорошего знакомого дядю Василия, который работает в полиции, чтобы он проверил имя по их базе данных. Хотя… Какая полиция? Бабушка Настя – такая интеллигентная! У нее не мог быть муж, которого бы посадили в тюрьму или искали как преступника.

Часть 2. Глава 3. Прошлое. Настя.

ЧАСТЬ 2. ПРОШЛОЕ. Настя.

1938-ой год.

Глава 3.

Тюремный коридор был тёмным и влажным, как нутро зверя. Лампочка под потолком мигала. На удивление везде гуляли сквозняки, хотя и окна и двери всегда держались не просто закрытыми, а под тяжелыми замками. Мало ли что удумают арестанты? Бросятся в бега, а ночью - охрана полусонная, и упустить может. Потом всем голов не сносить, кто текущей ночью дежурит. Даже тем, кто с арестантами дел не имеет, а другую работу выполняет.

Санитарка Стеша шла быстрым шагом, шлёпая кирзовыми сапогами по каменному полу. В руках у нее был таз с тряпками, на лице - привычная маска раздражения.

- Опять эта барыня спать не дает, - пробурчала она себе под нос. - Вся из себя нежная, а рожать - как все. Да еще не вовремя. Мне же сказали, что она через два месяца родит! Видно, детки не выбирают, где рожать, когда рожать. А мне теперь что с ней делать? Роды принимать? Вот же напастье!

Женщина остановилась перед камерой номер 17. Там, за тяжелой дверью с маленьким окошком, закрытым решёткой, сейчас кричала и отчаянно молила о помощи Анастасия Ивановская, врагиня народная. Папаша белым офицерчиком был, против красных воевал. Много, наверно, хлопцев порубал. Семейка скрывала правду какое-то время. Но ничего: тайна-то все равно однажды открывается. Добрались и до них. Хоть и убит был глава семейства еще во время войны, Советская власть не поквиталась с ним по-настоящему, по всей строгости, зато до его женушки и дочки добрались. Дочка замужем была, с другой фамилией. И это не помогло скрыть отцовские грехи. Еще не знает эта барыня о том, что только сама в живых осталась. И мать ее, и мужа уже к стенке поставили. А ее, беременную, кто-то пожалел, не подписал приговор на высшую меру, а только в тюрьму определил. Ох, и гуманные у нас люди! Даже врагов жалеют.

Повернув ключ в замке, Стеша открыла камеру. На топчане металась в полубреду бледная, с мокрыми от пота волосами, юная девушка. Она плакала и кричала:

- Больно! Ой, как больно-то! Помогите! Прошу вас, кто-нибудь! Помогите!

- Чего орешь? – Стеша толкнула Анастасию в бок.

Та повернулась к санитарке. Взгляд был таким, что Стешу передернуло. Её глаза - огромные, полные боли и ужаса. Лицо – как маска, белое-белое.

Но Стешу не так трудно пронять. Она к врагам народа жалости не питает. Санитарка небрежно бросила таз на пол.

- Ну, что, началось? Чегой рано-то так? Куда спешишь? - хрипло спросила она, присаживаясь на корточки. - Чадо у тебя все равно отберут. Здесь младенцев не держат.

Анастасия закрыла глаза. Искусанные до крови губы прошептали:

- Почему заберут? А кто о нем будет заботиться? Так нельзя. Я не хочу, чтобы забирали.

И вдруг закричала громко и отчаянно:

- Не отдам, никому не отдам! Это мой ребеночек. Мой! Уходи! Уходи! Пусть он будет в моем животе!

- Дура! – Стеша размахнулась и пребольно ударила Анастасию по щеке – так, что голова той резко качнулась и о стену ударилась. – Не истери! Тебя и спрашивать не будут. И ребенок не послушается тебя и в животе твоем поганом не останется. Если захотел выбраться, то выберется. Ты ему не указ. И вообще, молчи! А то мертвым родится.

Глаза Анастасии наполнились страхом. Она прикусила губу. Тут же снова застонала от боли.

- Дай проверю, отошли ли воды, - Стеша выпрямилась, откинула в сторону тонкое старое одеяло.

Анастасия беззвучно плакала. Её тело дрожало, как осиновый лист.

Санитарка закатала рукава, заворчала, забубнила себе под нос:

- Вот ведь, не вовремя. Ночь, холод, а ты тут со своими родами. Как будто у нас тут роддом, а не тюрьма.

Она говорила грубо, но руки её были уверенные, опытные. Она проверила раскрытие, нахмурилась.

- Преждевременные. Ребёнок ещё сырой. Но назад не засунешь.

Анастасия застонала, схватка накрыла её, как волна. Стеша подложила под неё старое одеяло, вытерла лоб тряпкой.

- Дыши, барыня. Не вздумай мне тут сдохнуть раньше времени. Ребёнка-то кто вытолкнет?

Внутри Стеши всё кипело. Она помнила, как в молодости, по глупости, пошла на аборт. Потом - воспаление, боль, и приговор врача: «Больше не сможете». С тех пор она ненавидела рожениц. Особенно таких - из бывших, с тонкими изящными пальцами и глазами, полными тоски.

Но сейчас, глядя на Анастасию, она вдруг почувствовала что-то другое. Не жалость - нет, жалость была слабостью. Скорее - злость на судьбу, на то, что женщина должна страдать, независимо от того, кто её отец.

- Тужься, - скомандовала она. - Быстрее. Не тяни.

Анастасия закричала. Крик был не человеческий - животный, рвущийся из глубины. Стеша сжала её руку, грубо, но крепко.

— Вот так. Давай. Ещё.

Кровь. Пот. Эхо камеры, стоны – утробные и громкие.

Санитарка работала молча, сосредоточенно. И вдруг - слабый писк. Маленький, еле слышный.

- Есть, - сказала она, поднимая крошечное тельце. - Девочка.

Она быстро перерезала пуповину, завернула ребёнка в тряпку. Девочка была слабая, почти прозрачная, но живая. Стеша посмотрела на неё, и в груди что-то кольнуло.

Глава 4.

Глава 4.

Мать Ефросинья Семеновна сначала обрадовалась малышке. Потом испугалась, когда Стеша в подробностях ей рассказала о том, кто мать ребенка и как та умерла во время родов.

Ефросинье стало не по себе. Вдруг кто-нибудь узнает! Малышка же не простая. Дочка врага народа.

- А мы никому не расскажем, - хитро улыбнулась Стеша. – Я уже все придумала. Соседям соврем, что младенец - ребенок родственницы. Мать, мол, умерла, мы девочку себе и забрали.

- А если документы потребуют на ребенка?

- Кто? Соседи?

- Но ребенка, когда подрастет, в садик надо отдавать.

- Скажем: часто болеет девочка, нельзя в детский садик, поэтому с бабушкой сидит…

Ефросинья задумалась. Дочка ее единственная, Стеша, - хорошая, добрая, но непутевая. Выйдет ли когда-нибудь замуж? Будут ли у нее, Ефросиньи, внуки? Не заглянуть в будущее, не узнать. Подозревает Ефросинья, что не дождаться ей детского смеха в их доме. Ходили слухи, которые и до ушей матери дотянулись, что какой-то хахаль охаживал Стешу, а потом девушка мрачнее тучи ходила. И не потому, что они расстались, это подозревала Ефросинья. Уж не сделала ли дочь тайно от матери аборт? Спрашивать Стешу об этом бесполезно, ни за что не ответит. Только после того случая дочь стала избегать кавалеров, сторониться их.

А ребенка очень жалко! Чем она провинилась, если родилась у матери, которую считают врагом советского государства? Кто ее, бедняжку, пожалеет, кто будет любить?

Что ж, пусть растет в их доме эта чужая, но такая милая девочка. Ах, какое личико! Ангелочек, да и только. И старое затрепанное одеяло не портит эту младенческую милоту.

Стеша права: и вправду, зачем переживать? Соседи поверят, а официальные лица к ним сюда не приходят. Живут они на окраине городка, дорог хороших нет. Редко кто сюда заглядывает. Даже милицию не часто увидишь. Только если преступление какое случается, тогда они тут.

- Как зовут девочку? – спросила Ефросинья, прижимая к груди спящего ребенка.

- Как назовем, так и будут звать, - заявила Стеша. – Родная мать не успела дать ей имя.

- А как ее маму звали?

- Анастасия Ивановская.

- Надо же, какое совпадение! Она – Ивановская, мы – Ивановы.

- Видно, судьба у девочки к нам попасть, - улыбнулась Стеша.

- Что ж, может, Настенькой назовем? Должно же у девочки что-то от матери остаться?

- Ну, пусть будет Настя… Вы же знаете, мама, вам придется больше с девочкой возиться. Я-то работаю.

- Ой, дочка! Радость и страх у нас сегодня за руки держатся… Давай, беги за молоком к Борисовне! Ребенка кормить нужно. Только… Что мы ей скажем? Для кого молоко-то?

- Что придумали, то и скажем. Не волнуйтесь вы, мама. Никто нас ни в чем не заподозрит. Никто не видел, как я младенца из тюрьмы вынесла. Герасим, наш охранник, думает, что ребенок тоже умер, как и его мать… Ладно, я побежала. Там вещи ейные, в корзине. Я их позднее продам. Потихоньку, незаметно. Пусть привыкнут сначала те, кто нас знает, что у нас ребенок появился.

Стеша подхватила глиняную крынку и выскочила в дверь.

Ефросинья положила ребёнка на свою кровать, покосилась на корзину, в которой на дне лежала красивая кукла. Потом снова взглянула на ребенка. Маленькое личико девочки было красивым. Светлые, чуть вьющиеся волосики обрамляли личико. Сердце старой женщины затрепетало от любви к младенцу. Радостно стало на душе. Какое счастье, когда есть дети в доме!

Девочка безмятежно спала. Старуха обложила ее подушками, потом встала, наклонилась к стоящей на полу корзине. Вытащила оттуда куклу, стала ее рассматривать. Видно, кукла «пережила» и революцию, и гражданскую войну. Сейчас таких не делают. Немалых денег, наверно, в ушедшие годы стоила. Пышное платьице с оборками, с вышивкой и блестящими пуговками, волнистые красивые волосы, выбивающиеся из-под чепчика. Панталончики и те кружевные. И ткань шелковистая, на ощупь приятная… Ефросинье вспомнилась единственная, тряпичная кукла Стеши, которую однажды она сшила дочке. Ах, как та ее любила!

Тут Ефросинья заметила, что из-под нижней оборки штанишек выглядывает бумажный уголок. Она аккуратно потянула его и извлекла из-под панталончиков небольшую фотографию. Красивая девушка с тонкими чертами и длинными волосами смотрела на нее и улыбалась.

«Мать ребенка!» - догадалась Ефросинья. – Анастасия Ивановская! Какая молодая! И уже умерла!»

Сердце сжалось от жалости. Женщина взглянула на бедную сиротинушку. Девочка спала, ни о чем не подозревая.

«Несчастный ребенок! Ее и не помыли после родов!»

Ефросинья осторожно развернула старое, выцветшее одеялко — некогда бордовое, теперь с мутным, буро-кровавым оттенком, как засохшая ржавчина. По краям — обтрепанные бахромки, в середине — пятна, которые не взялись бы ни кипятком, ни хозяйственным мылом. Пахнет одеяло несвежестью. Женщина решила, что выбросит его, даже отстирать не будет пытаться. Или выбросит в кладовку. Пусть там валяется, пока не пригодится.

Малышка была совсем крошечной. Вдруг она завозилась, будто проснулась от незнакомых прикосновений, зашевелилась, изогнулась, издала негромкий, хрипловатый писк. Не плач, а скорее вопрос: «Я здесь. Кто вы?» Ефросинья вздрогнула, будто очнулась от долгого сна. Сердце жалостливо встрепенулось, и старушка засуетилась, забегала по комнате в волнении. Уже забылось ей, как она мыла свою девочку – маленькую Стешу.