Сводные. Без шанса на дружбу

ГЛАВА 1

КАТЕРИНА

День бракосочетания мамы и генерала Багирова подкрадывается неумолимо и тянет за собой мой переезд в незнакомый дом.

Я брела по родной улице из магазина, прижимая к себе пакет с молоком и батоном. Взгляд невольно скользнул по старому дому. Передо мной возвышалось здание нашего общежития Минобороны, в котором мама работает поваром в столовой. Здесь я провела всё своё детство.

Сердце кольнуло тоской. Мы ещё не уехали, но прощание уже началось. Переезд стал делом времени.

Комната номер восемь. Наша маленькая крепость. Уютная, пусть и тесная, но своя. Тут я училась ходить, здесь отпраздновала свой первый день рождения, сюда всегда возвращалась после школы. В этом доме соседи почти как родственники. По вечерам жизнь кипит на общей кухне: с пирогами, новостями и просто за общением.

В общежитии живут семьи и одинокие люди. Кто-то — временно, а кто-то — как мы, уже много лет. Мы с ней как будто приросли к этим стенам.

И как теперь всё это оставить?

Мама уже ждала меня на кухне. Она стояла у стола в своём любимом переднике в цветочек, с венчиком в руках, а её огненные волосы, как всегда, небрежно заколоты шпилькой.

— Ну наконец-то, — улыбнулась, заглянув в пакет. — Отлично. Сейчас быстро гренки сделаем. День начинать лучше с хорошим настроением.

Я ставлю пакет на стол и выдыхаю. Наш обычный субботний ритуал: вместе готовить завтрак. Только сегодня в нём есть что-то прощальное.

— Всё купила, как ты просила, — говорю, стараясь не подать вида, что внутри скребёт.

Мама поворачивается ко мне и на секунду задерживает на мне взгляд. Она чувствует, конечно. Всегда чувствует. Но ничего не говорит. Продолжает взбивать яйца, потом макает ломтик батона, кладёт его на сковороду.

— Катён, не вешай нос. Саша хороший мужчина. Завтра у нас с тобой новая страница в жизни.

Я киваю. Гренки шипят на сковороде, в окне пробивается серый ноябрьский свет.

— Мам, можно я здесь останусь? Я уже взрослая…

— Дочка, как я без тебя уеду? Что скажут о нас люди?

— Ну мамочка… — хнычу.

— Не обсуждается, или вместе, или я тоже остаюсь.

На такие условия я, конечно же, не согласна. Мама заслуживает женского счастья. С Александром Леонидовичем они в отношениях уже два года. Видела я за всё время его раз пять. В основном, когда он нас с мамой приглашал в ресторан в честь какого-нибудь праздника. Знаю, что у генерала двое сыновей, но я с ними не знакома. Мама на вопрос про детей Александра всегда расстроенно уходит в себя.

— А сыновья генерала что скажут, мам? — поднимаю волнующий меня вопрос. — Ну ладно, ты, будущая жена Александра Леонидовича. Я то вам зачем? Думаю, мальчики будут не в восторге…

— Какая же ты у меня глупышка, Катюш. Ты моя дочь, часть меня! Давай, с сыновьями Саша сам разберётся, наше с тобой дело — не мешать им наладить отношения.

— Даже не собиралась лезть в их семью, — морщу нос.

— Время всё расставит по своим местам! Я, в свою очередь, постараюсь с ними подружиться и тебя попрошу об этом же. Всегда мечтала о большой и дружной семье, — подмигивает мне. — Только представь: у тебя сразу два старших брата… — приобнимает меня за плечи.

— Я сомневаюсь, что они разделяют наш восторг, — бубню под нос.

— Всё наладится…

— Буду верить в чудо, — открываю кран с водой на кухне и мою руки перед завтраком.

— Вот увидишь, всё у нас получится.

Я не отвечаю. Сажусь за стол, обхватываю кружку горячего чая и смотрю на маму. Она суетится у плиты, тихонько напевая себе под нос. И мне вдруг хочется, чтобы этот момент не заканчивался.

— Оксана Сергеевна, такой аромат от вашей стряпни на всю общагу, — в кухню заглядывает Иван, слегка помятый, в трениках и с вечно растрёпанной головой. Проходит и проворно ворует с блюда обжаренную гренку.

— Ваня, не кусочничай, садись, чаю налью! — бьёт его полотенцем по руке.

— Времени нет, в штаб бежать пора, — проговаривает с полным ртом парень.

— Опять проспал… — качает головой моя родительница.

— Не опять, а снова, — тянет губы в улыбке Ваня.

Парень служит прапорщиком на складе, переехал он в общежитие пять лет назад, сбежав от гнёта матери, которая проживала его жизнь за него, перегибая с материнской опекой. Хотя… контроль ему не помешает. Он может сутками играть в компьютерные игры, громко матерясь в микрофон, забывая поесть и поспать. Так что, всем общежитием его по очереди подкармливаем.

— Садись, Вань, — мама кивает на свободный стул. — Пока горячие.

Он плюхается рядом, берёт вторую гренку и откусывает с громким чавканьем.

— Шпасиба, — говорит с набитым ртом, прикрывая рот ладонью.

Мама улыбается и наливает ему чай. Украдкой смотрю на них и думаю, что вот по таким душевным моментам я буду скучать.

Я откусываю гренку, не чувствуя вкуса. Мама говорит что-то Ивану, смеётся, а у меня в голове гудит одна-единственная мысль.

ГЛАВА 2

КАТЕРИНА

Ахнув, я срываюсь по ступеням, перескакивая через две, не замечая, как ботинки подскальзываются по холодному камню. Чемоданы валяются внизу, как выброшенный хлам. Больно падаю на колени возле своего. Дрожащими руками хватаюсь за собачку, судорожно дёргаю молнию. Сердце ухает гулом в ушах.

Нащупываю мягкое полотенце, свёрнутое плотным комком. Оно трещит в пальцах, и я замираю. Этот звук… хруста стекла.

Нет!

Слёзы льются сами собой, я даже не пытаюсь вытереть.

Разворачиваю ткань на промёрзлой земле. И вижу внутри осколки. Крошечные стеклянные лапки, хвостики, треснутые мордочки.

Кошки…

Мои кошки!

Их было восемнадцать, по одной на каждый день рождения. Мамина традиция. Она подолгу искала каждую фигурку, выбирала для меня подарок с любовью. Они не были дорогими, но были моими. Особенными. Теперь их осталось мало. Три искалеченных кошки, выживших среди стеклянного кладбища.

Я шмыгаю носом, закусываю щеку изнутри, чтобы не завыть вслух. Пальцами перебираю обломки. Не пытаюсь собрать их обратно, мне бы себя собрать…

Охранники в камуфляжах стоят неподалёку. Бездушные машины, равнодушно смотрящие на мою боль. Они не вмешиваются. Им всё равно. С ненавистью оглядываюсь вокруг, сжав зубы до хруста. Кажется, от злости гудит в голове. Всё, что вижу перед собой — чужое…

Ненавижу всё!

Огромный участок больше похож на парк при музее, чем на чью-то территорию. Двухэтажный белый дом, со стеклянными террасами, широкими окнами. Красивый, с вылизанным двором и церберами по периметру, — не дом, а клетка. Огромная, позолоченная, в которой мне придётся жить.

Жили ведь себе спокойно с мамой. Вдвоём. Без дворцов с фонтанами, и сторожевых псов на цепях. У нас было своё. Душевное и родное... А теперь… как мне уживаться под одной крышей со сводным недомерком, который одним махом разбил мои восемнадцать лет.

Хочется кричать. Я здесь не по доброй воле. Я лишняя.

Подушечка пальца цепляется за острый край стекла. Красная капля медленно выступает на коже. К душевной боли прибавляется и физическая…

— Катена! — мамин голос звучит испуганно.

Я поднимаю к ней глаза, с которых капает отчаяние.

— Мамочка, он разбил мои статуэтки! — всхлипываю и рукавом пуховика смахиваю со щеки влагу.

— Ян! — разносится по двору гневный окрик Александра Леонидовича. Он словно рявкнул приказ на построении.

— Чё орёте, пожар, что ли? — лениво тянет бесчувственный чурбан и появляется в дверях.

Со скучающим выражением лица приваливается к косяку и неторопливо складывает руки на груди. Идеальный по внешности греческий бог с поганым характером.

— Ох, Ян… — мамин голос расстроенно дрожит. — Это были любимые фигурки кошек у Кати...

— Я их не трогал, — пожимает плечами и даже ухмыляется, глядя мне в глаза.

— Ты выкинул наши чемоданы! А кошки были в одном из них! Статуэтки из-за тебя разбились! — бросаю ему в лицо.

— Ябеда малолетняя, — выплёвывает сквозь зубы и отводит взгляд.

— Оксан, мне жаль, что у меня такой идиот вырос, — пытается разрулить ситуацию Александр Леонидович, — Катерина, он всё возместит, купит тебе новые.

— Мне не нужны новые! Я хочу свои! — кричу срывающимся голосом. — Память вы мне не вернёте!

— Дочка, успокойся, пожалуйста… — мама тянется ко мне, но я отталкиваю её и подскакиваю на ноги.

— Истеричка, — с плохо скрытой насмешкой бросает Ян.

Вот тут меня и переклинило. Словно током ударило. Вскрик вырывается из груди сам собой, и я, разозлённая до предела, кинулась на него. Размахивая руками, целюсь в его холеную морду. Хочу вцепиться и выцарапать бесстыжие глаза. Размазать ухмылку.

— Катя! — зовет меня мама.

— Сын, только не покалечь! — доносится менее уверенный голос Александра Леонидовича.

Я, громко шипя, набрасываюсь на обидчика. И стараюсь нанести ему удары.

— Сумасшедшая, — вгрызается в меня хищным взглядом парень.

— Урод! — рычу, хватаясь за ворот его футболки. Пытаюсь пинаться, но он, как кобра, делает бросок рукой и, поймав меня, сжимает за шею.

— Угомонись, бешеная, — хрипит он, притянув вплотную. Лицо к лицу. Глаза в глаза. Дышу его одеколоном, дерзким, наглым. Мы слишком близко друг к другу. По позвоночнику бегут мурашки.

Он встряхивает меня, как котёнка за шкирку, и буравит ледяными взглядом, вгоняя в ступор.

Я зависаю. Глазами ловлю рисунок на его коже.

Татуировка.

На шее, прямо на кадыке, у него сидит паук. Черный, устрашающий. Словно он замер в ожидании. Тонкие лапки расползаются по коже, будто цепляются за неё. Центральное туловище аккуратно ложится прямо на его горло, каждое движение кадыка заставляет паука дрожать и оживать.

«Чёрная мамба?» — всплывает в голове. Мерзкая ассоциация с небезобидным паучком, а с ядом и с угрозой.

ГЛАВА 3

КАТЕРИНА

От совместного ужина я отказалась. Так и заявила вслух:

— У меня траур по моим статуэткам, а не праздник.

Мама опечаленно кивнула и, сказав что-то тихое, ушла. Оставила меня одну в спальне. Пусть считают моё поведение детским протестом, истерикой, чем угодно! Я не сяду за один стол с тем, кто раздавил восемнадцать лет моих воспоминаний.

Уставившись в темноту, свернулась калачиком на кровати. Пахнет чужим, как в гостинице. Мне не хватает запаха маминых духов… Соседского кота на нашей кровати, кривой розетки, где вечно искрила зарядка. В груди скребёт. Лежать невыносимо. А ещё, меня разрывает кошачье любопытство, спустился ли паук к ужину...

Любопытство, как мерзкая липкая гадость, всё же заползает под кожу.

Встаю и на цыпочках крадусь к двери, приоткрываю её буквально на щёлочку. Вокруг тишина.

Все вымерли?

Выглянув осторожно, стискиваю край косяка в пальцах. Может, спуститься? Незаметно подсмотреть… Но тут доносится громкий мужской смех. И я понимаю: он остался наверху. В своей комнате. Не пошёл. Какой-то раздражающий укол стреляет в груди. То ли от облегчения, то ли от досады.

— Козёл, — произношу себе под нос и специально шумно захлопываю дверь.

Вновь падаю на кровать. Траур продолжается. И татуированный гад — часть этого траура.

Следующее утро у меня начинается с сюрприза.

Думаете приятного?

Нет.

Неприятного?

О, да.

В таком огромном доме одна ванная комната на три спальни, и её сейчас оккупировал сводный. Стою перед закрытой дверью с перекошенным лицом, сжимаю руки в кулаки и буквально пританцовываю от нетерпения. Из-за двери доносится журчание, хоть бы он там утонул!

— Да сколько можно? — шиплю я в пустоту, обняв себя за живот.

Срываюсь с места и бегу вниз, прыгая по ступенькам, как заправский спринтер, несусь в поисках гостевого туалета!

— Ой-ё-ёй, — причитаю уже на грани.

Из кухни выглядывает мама с лопаткой в руках. С милой улыбкой на устах, словно вчера ничего не случилось.

— Доброе утро, дочка.

— Где гостевая ванная? — выдыхаю, стиснув зубы.

— Там. — спокойно указывает лопаткой направление.

Киваю и пулей исчезаю за указанной дверью, не забыв мысленно проклясть того, кто проектировал этот дом. И того, кто первым занял душ.

То есть — его, Яна Багирова.

Чудесное утро. С началом новой счастливой жизни, как говорится!

После своих дел, появляюсь на кухне. Комната утопает в запахах. Хромированные поверхности ослепляют. На широком мраморном острове: миска с тестом, скалка, поднос с яблоками и корицей. Мама мельтешит у плиты в клетчатом переднике, с мукой на щеке и в хорошем расположении духа. В руках ложка, которой она ловко зачерпывает начинку и выкладывает в раскатанное тесто.

— Поможешь? — спрашивает она, не переставая работать.

— Честно? — тяжело присаживаюсь на высокий барный стул. — Я ещё чемодан не разобрала.

Умалчиваю, что обижена. Вчера мама меня не защитила. Всё стерпела и проглотила. А мне до сих пор в груди жжёт от несправедливости.

— Тогда занимайся своими делами, — мягко отзывается она, — после обеда водитель нас отвезёт в Академию. Саша попросил, чтобы мы заполнили документы и ты прошла собеседование.

— Мам, я не пойду в вашу гламурную богадельню, — бурчу. — Мне и в моём техникуме нормально.

— Катён, не говори глупостей. Академия даст тебе возможности, хорошее образование, будущее...

— Я там буду как белая ворона, — сдавленно говорю, кусая губу. — Мы же… из крестьян. Не такие, как они.

Мама оборачивается ко мне, откидывает с лица прядь и говорит чуть тише:

— Ян тоже учится в Форсайте. Если что, попросим его приглядеть за тобой.

Молчу раздражённо, нашли кого просить о помощи.

— Перевод займёт время. — продолжает мама. — Экзамен вступительный напишешь. Пока всё решится, походишь в свой техникум… К новому дому привыкнешь. Кать, прошу тебя…

Она так искренне говорит, и я понимаю: мама старается и для меня.

— Ладно, — надуваю губы. — Но сначала… посмотрю на ваш Форсайт.

— Спасибо, — расцветает мама. — Как пироги испекутся, соберу всех за столом, — добавляет уже весело.

— Я к себе, — поднимаюсь со стула, чувствуя, как обида немного отступает. Не умею я долго дуться на родительницу.

Кружусь по спальне: оглядываю глянцевые фасады мебели, карниз с декоративной резьбой. Для полной картины не хватает только ангелов на потолке и лепнины из чистого золота. Комната огромная, по площади как две наших в общежитии. А ремонт... его бы хватило на капитальный во всей общаге. Мне здесь… неуютно. Но деваться некуда...

Разбираю чемодан. Складываю вещи в шкаф, разбавляю воздух запахом своего стирального порошка. На стол кладу книги: потрёпанные, с закладками, исписанными полями. Они напоминают мне о бессонных ночах. Любимую детскую игрушку, лохматого зайца с вытертым носом, усаживаю на покрывало кровати. Её мне оставила на память соседка, с которой мы делили игрушки. Они с семьёй уехали служить по контракту в другую страну, и она на прощание сказала: «Храни его у себя. Ему с тобой не страшно». Так и остался потрёпанный заяц жить у меня…

ГЛАВА 4

ЯН

Выйдя из душа, натягиваю боксеры и в распахнутом банном халате спускаюсь на первый этаж. Я забыл мобильник в куртке. Прохожу мимо гостиной и меня слепит вспышками от света телевизора. Мажу глазами по времени на каминных часах. Встаю на пороге комнаты и попадаю на сеанс мультфильма. Пузатая мелочь, устроившись по-турецки на диване, не отрывает глаз от экрана. Погружена в сюжет.

Мультфильм по телеку... Серьёзно? Все давно перешли на планшеты и ноутбуки. Опираюсь плечом о дверной косяк. Халат распахнут, прохладный воздух бодрит. Сверлю глазами спину девчонки.

— Ты вообще в курсе, что сейчас 00:03? — роняю в пространство.

Девугка дёргается. Медленно поворачивает голову, глаза в половину лица. Щёки горят, будто я застал её за чем-то постыдным.

— Не спалось, — бурчит.

— Этого телевизора я не слышал лет... пять, — хмыкаю.

Она моргает и упрямо возвращает взгляд к экрану. Игнорирует меня.

Очаровательно!

— Выключай и чеши спать, — ухмыляюсь.

— Прикройся для начала, шатаешься в трусах с голым торсом, не один живёшь. — язвит.

— Ну так я у себя дома, — парирую. — А ты тут на птичьих правах, если забыла.

Она только плечами дёргает, как будто ей всё равно, но взгляд чуть стекленеет.

Есть в ней что-то такое…

— Скучаешь по своей помойке? — спрашиваю, поддразнивая.

— Лучше родная помойка, чем бездушный замок, — отвечает мгновенно.

Хмыкаю. Попала. Отталкиваюсь рывком от косяка.

— В яслях отбой! — приближаясь к стоящему журнальному столику перед диваном, наклоняюсь за пультом, вырубаю телевизор.

— Включи немедленно! — вздрагивает и переводит взгляд от потухшего экрана на меня.

— Убедительнее проси, — посмеиваясь, засовываю пульт в карман халата.

— Блин, из-за тебя всё пропущу, — бьёт кулаком по сиденью дивана.

— Перемотаешь назад, — хмыкаю.

— Я по простому телевидению смотрю. — вскочив, тянет требовательно руку.

— Чего-чего? — начинаю ржать. — Подкидыш, тебя что, с мезозоя разморозили?

— А где мне по-твоему смотреть?

— В интернете. Сейчас я тебе открытие сделаю…там можно поставить кино на паузу.

— А ваш телевизор подключён к интернету? — она так искренне задумывается.

Прикол… Походу, семейка Истоминых в девяностых осталась, наверно, и видеоплеер с кассетами перевезли к нам. Завтра пацанам расскажу, их порвёт от смеха.

— И спутниковое телевидение установлено. — серьёзно киваю. — Кошка, здесь всё имеет доступ к интернету, даже кофемашина. Проверь на своём ноутбуке, — сотрясаюсь от смеха.

— Отдай пульт! — сопит обиженно.

— Нет.

— Тогда включи, — топает ногой.

— Не-а, — складываю руки на груди. — Подожди, у тебя нет гаджетов?

— Почему ты так решил? Телефон есть. Но на нём неудобно смотреть. — выпаливает.

Я во всю мощь легких смеюсь. Интересные они…

— Ещё вопросы будут?

— Сеанс окончен. — складываю руки на груди.

— Дай хоть конец досмотрю, — зеркалит мою позу, декольте на платье, зажатое руками, съезжает ниже, привлекая моё внимание.

Конкретно сейчас она реально малолеткой выглядит, на ней розовая туника в цветочек. С хвостиком на голове, совсем юная. Козявка рыжая! Вырядилась, как ребёнок!

— Слабо умоляешь…

— Чё? — распахнув глаза, таращится. — Иди, знаешь куда… — подбирает слова.

— М-да, ругаешься ты тоже как дитё!

— На хрен ПШЁЛ! — замахивается и бьёт меня ладошкой по груди. — Так нормально?

Ловлю рыжее недоразумение за руку и дёргаю на себя. Девчонка вблизи выглядит соблазнительней. Я, не скрывая больной эйфории, пялюсь на её пухлые губки правильной соблазнительной формы, слегка приоткрытые в немом ожидании моих дальнейших действий. На испуганный взгляд сияющих зелёных глаз из-под полуопущенных ресниц, чертовски густых и длинных, с интересом подглядывающих за мной. Её тонкие, изящные пальчики упираются мне в грудные мышцы, и меня заводит до одури, наизнанку выворачивает. Подначивая, хватаю Катьку за попку, позволяя себе пару наглых сжатий. Под пальцами — сочная, мягкая плоть, податливая и дразнящая.

Чувствую, как дрожь пробегает по её телу, как её спина выгибается на долю секунды.

— Ты чего делаешь? — заикается она, бросая на меня тревожный взгляд поверх сползших на нос очков.

— Изучаю, — дерзко вскидываю бровь.

— А если я начну? — с вызовом поджимает губы.

У меня сносит башню. Мозг плавится в предоргазменном помутнении.

Да что же ты творишь, мать твою…

Шумно сглатываю, вспоминая, зачем вообще прижал её к себе. Перед глазами рябит, сердце барабанит. Зрачки у неё темнеют, становятся болотными, вязкими, как трясина. Они затягивают меня всё глубже. В их глубину, хочется шагнуть, даже зная, что утонешь. Со мной творится какая-то дрянь. Необратимая. Эмоции сбоят, раскачивая нервы. Она не делает ровным счётом ничего… а у меня кураж. Взгляд не слушается. Ползёт с её лица на мраморно-бледную шею. Горю желанием провести по ней языком. Грязно. Жадно. Оставить след. Спуститься ниже к дерзкому декольте, губами впитать дрожь её кожи. Плавно поддаться...

Скользнуть рукой под ткань, сжать грудь, почувствовать, как сосок под пальцами собирается в тугую точку… отзывается на мои прикосновения.

Стоп. Я совсем рехнулся!

— Так что? Трогать меня будешь? — по крови разносится задор.

— Отпусти…

Лепечет неуверенно, губами почти касается моих. Горячее дыхание щекочет кожу, я будто пьянею. Да, чёрт побери, я слышу слова, но не хочу понимать. Рядом с ней всё размыто. Границы, правила, принципы. Жажду впиться диким и голодным, на грани помешательства, поцелуем в губы девушки…

Провожу ладонью по её спине, медленно считаю пальцами позвонки. Она дрожит. Маленькая Кошка доверчиво замерла. Хищно улыбаюсь, зная, что ей слышно, как бешено стучит моё сердце. Катя чувствует, как я весь напрягся. Ощущает, как обнимаю её с маниакальной нежностью.

ГЛАВА 5

КАТЕРИНА

На цыпочках крадусь утром в ванную, стараясь не выдать себя даже дыханием. Каждый шаг — будто преступление. Я избегаю столкновения с Пауком. Встретиться с Яном? Нет уж, не сегодня. Моё девичье сердце не выдержит и разорвётся от стыда, поймав его насмешливо-язвительный взгляд. До сих пор не могу забыть, как ляпнула про поцелуй… На миг я и правда подумала, что он меня поцелует.

Боже… Я прижималась к его широкой груди, впитывала запах… без капли стыда, с каким-то отчаянным доверием. В груди до сих пор дрожит, и я почти физически ощущаю, как внутри поднимается глухая тревога, смешанная с...

Нет, нет и ещё раз нет...

Не сейчас.

Слишком остро помню, как близко мы были вчера. Ощущения от жара его кожи, силу пульсации под моими пальчиками. Ночью, лёжа в постели без сна, ловила от воспоминаний странные волнующие волны. Моё тело помнит горячие ладони на моей спине. Дыхание у виска и искры, что вспыхнули между нами в полумраке.

В техникуме хватает парней, но такого экземпляра… нет. Ян — энергия в чистом виде. Он не флиртует, а вторгается. Заставляет ощущать себя беззащитной. Слишком тонко давит на слабые места. Слишком точно нажимает. На нашем потоке парни попроще. Багиров — из другой породы. Какой-то жуткий магнетизм сочится из него. У него под кожей опасность, пульсирующая, как живая энергия. Парень сносит меня, небрежно вышвыривая из зоны комфорта. Дерзкий, невыносимо уверенный в себе мальчишка с хищным прищуром и усмешкой, волнует меня… Я робею рядом с ним. И даже его желание поиздеваться надо мной не отталкивает.

Сводный ведь явно что-то задумал. Играет. Манипулирует. Он хочет разнести мой мир. И, кажется, наслаждается процессом выживания нас с мамой из своего дома.

Дёрнув ручку двери, я с силой вытаскиваю себя из мыслей. Выныриваю из вязкой внутренней каши. Возвращаюсь в реальность, пока сердце не решило прыгнуть в бездну. Напоминаю себе, кто я и что здесь делаю. Забегаю в ванную и запираю замок. В зеркало на меня смотрит незнакомка. Глаза лихорадочно блестят. Щёки пылают. Губы искусаны от сдержанных эмоций.

Это что, я?

За каких-то четыре дня Ян Багиров разрушил мою веру в сопротивление. В его присутствии я теряюсь…

Он смотрит — и я забываю алфавит.

Он говорит — и я перестаю думать.

Он прикасается — и мне больше ничего не нужно, кроме его касания.

Открываю кран и с жадностью подставляю лицо под холодную воду. Ледяные капли стекают по щекам, смывая остатки сна и… Яна Багирова из мыслей. Хотелось бы, по крайней мере. Но он всё равно остаётся. Где-то под кожей. За рёбрами противно ноет.

Приняв душ, закручиваю волосы в небрежный пучок, перетягиваю резинкой, не заботясь, как выгляжу. Поправляю на переносице старые очки. Дужка замотана скотчем и держится на честном слове. Хорошо, что вообще сегодня могу видеть, а не тыкаюсь в каждый угол, как слепой котёнок.

Собираюсь уже выскользнуть из ванной, как взгляд цепляется за приоткрытую дверцу стиралки. Я не нарочно. Изнутри торчит белая ткань. Хм… Подцепляю её двумя пальцами и тяну. Спортивная майка: белая, с золотыми и чёрными полосками. Боксёрская форма. Ян у нас большой спортсмен. А в барабане ещё и шорты, и… о господи… мужские трусы. Бр-р-р.

Скривившись, закидываю последнюю «вещицу» обратно в недра машины. И тут в голове вспыхивает мысль: мстительная и удивительно бодрящая.

— Ну что, кошак облезлый, теперь моя очередь…

Захлопываю дверцу с лёгким щелчком. Уверенно выбираю режим стирки на девяносто градусов. Засыпаю побольше порошка. Щедро. И жму «Старт». Машина оживает, поддерживая меня в мини-перевороте.

Ироничная улыбка расползается по губам.

— Это тебе… за моих кошек, — тихо произношу, наслаждаясь моментом.

О, пусть твоя крутая форма сядет на два размера. Или потеряет цвет. Или станет похожа на детскую пижаму.

Счастливая покидаю ванную. Теперь бы укрыться где-нибудь от торнадо по имени Ян. Желательно на кухне у мамы. Хотя… и там небезопасно.

Я обвожу взглядом уютную кухню. Солнце пробивается сквозь занавески, с подоконника тянет мятой. Только бы Ян сюда не влетел с утренним фейерверком.

— Доброе утро, мамулечка, — чмокаю её в щеку, прижимаясь щекой к плечу. — Ммм, — тяну носом воздух, — ваниль... Сырники?

— Доброе, Катён. Твои любимые, да и Саше они очень нравятся, — улыбается, ловко переворачивая золотистый кругляш на сковороде.

— Мам, я видела на первом этаже спальни... Можно я в одну из свободных перееду? — бросаю между делом.

Родительница замирает с силиконовой лопаткой в руке, поворачивается ко мне.

— А что случилось?

Я вздыхаю, отодвигаю стул. Сажусь за стол и выжидательно смотрю на неё.

— Ну… мне некомфортно делить ванную с мальчиком, — проговариваю и поджимаю губу.

— Дочка, это всего лишь временное неудобство, — примирительно говорит мама, наклоняясь за тарелками. — Раньше второй этаж делили Ян и Никита. К нашему переезду Саша сделал перепланировку, и комнату мальчишек поделили, сделав спальню тебе. У близнецов будут личные душевые. А тебе досталась ванная на этаже. Всё честно.

— Понятно, чего Паук бесится, — фыркаю. — Мажорскую задницу ущемили в квадратных метрах, вот и корёжит беднягу.

— Катерина! Что за разговоры! Ты же девочка! — делает мне замечание, но в голосе нет строгости, только укор с лёгкой улыбкой.

— Трудно быть девочкой, когда тебя обижают... Можно я побуду временно Женщиной-кошкой? — говорю, сцепив пальцы в коготки, с прищуром.

Мама смеётся, накрывая на стол.

— Мстительница ты моя...

— Р-р-р, — рычу театрально, делая когтистую лапу. — У меня и месть уже в барабане стиралки крутится…

— Надеюсь, ты шутишь? — прищуривается мама.
Я загадочно улыбаюсь и краду сырник с блюда. Обмакивая его в сметану, и закрываю глаза от удовольствия.

Рык Яна раскатывается по дому, словно удар грома. Хриплый. Злой. С надрывом.

ГЛАВА 6

ЯН

Она угробила форму. Мою. БОКСЁРСКУЮ. И, кажется, остатки человеческого во мне.
Не знаю, что с меня больше капает: злость или вода из душа, из которого я вылетел, едва закрутив кран. Волосы мокрые, затылок ноет от бешенства. Лицо горит. Вены на шее вибрируют от агрессии, поднимающейся по всему организму.

Босые ноги шлёпают по ледяному кафелю. Звук отдаётся в черепной коробке глухими ударами. Я не пытаюсь быть тихим. На мне только низко сидящие спортивные штаны, едва не сползающие с бедер, и меня не волнует, что я полуголый. Рык слетает с губ сам, словно выстрел из пушки. Пусть боятся. Штурмую кухню как ринг. Кулаки сжаты. В висках лупит пульс, дышу рвано. Она тут же вскидывается, визжит коротко и прячется за спину своей матери, как мышь за штору. Осознаёт, что виновата.

Сука мачеха мешает, распахивает руки, щитом вставая между нами. Я шею сейчас сломаю девчонке, и Оксане в придачу. Стараюсь не смотреть в испуганные глаза Кошки. Подогреваю злость, напоминая себе, что она натворила. Катерина поддаёт жара. Голос дрожит, но отступать она не собирается. Добравшись до неё, не испытываю удовлетворения… Мне мало просто сделать ей больно, я хочу крови… И бой сегодня мне поможет спустить пар. Отталкиваю от себя блохастое животное и покидаю кухню. На последних словах сталкиваюсь с отцом.

— Ян, остынь, — встревает он, кладёт ладонь мне на плечо. — Это просто форма…

— Просто? — я почти ржу. Почти. — Забыл, откуда она? Сегодня отборочный бой!

— Не убивать же девчонку за тряпку?! — проговаривает генерал. — Закажем новую.

— Лучше бы мама осталась с нами! — гремлю, делаю шаг от него, но отец перехватывает меня.

— Я стараюсь, чтобы в семье всем было комфортно…

— Плохо у тебя выходит!

— Чтобы вы с братом обо мне не думали, но я люблю своих сыновей.

— Если бы это было правда, Ник бы не жил за границей… А я бы не воевал с твоей новой семьёй…

Молчит. Александр Леонидович, встав на защиту прихлебателей, в очередной раз доказал, что его слова расходятся с делом. Сбрасываю его руку и прохожу мимо. Не горю желанием ещё раз взорваться перед боем. Берегу силы. Грёбанная семейка легко заставляет меня терять контроль.

В спальне на психах собираю спортивную сумку, запихиваю старую форму. Вытаскиваю из шкафа спортивный костюм с эмблемами нашей спортивной федерации, под него выбираю белую майку с надписью бойцовского клуба. До конца не успокоившись и не позавтракав, сваливаю из дома. От греха подальше…

Двор перед федерацией спорта встречает слякотью. Я выхожу из машины, захлопываю дверь так, что где-то в соседнем ряду срабатывает сигналка. Не останавливаюсь. Накидываю капюшон мастерки на голову, широкими шагами преодолеваю расстояние до крыльца, будто не в клуб иду, а на разборку. Бойцовский зал на втором этаже, бетонные ступени привычно отдаются в голеностопах. Здесь всё пропитано потом, злостью и тем особым гулом, который живёт в венах спортсменов.
Запах магнезии, свежей резины, чей-то крик и всё это, как лекарство. Я дома. Мимо проходят парни, кто-то здоровается, кто-то просто кивает. А мне плевать. У меня внутри взведённая пружина. Хочется рвать. Крушить. Выбить зло кулаками, выплеснуть по мешкам и телам соперников. Не на тренировку пришёл — на войну. Выложусь по максимуму.

Мельников замечает меня сразу. Стоит у ринга, наблюдает за спаррингом двух юниоров.

— Ян, — произносит он, и в его голосе уже есть не то чтобы вопрос, а скорее осторожность.

Пприближаюсь к нему. Брови сведены, челюсть сжата. Он видит. Считывает с меня, как с открытой книги.

— Ты кого пришёл убивать? — бросает, даже не оборачиваясь полностью.

— Кого дадите, того и положу, — отвечаю через зубы, чувствуя, как греется кровь.

— Не нарывайся, — поворачивается тренер ко мне, смотрит в упор. Взгляд острый, режущий, как консервный нож. — У тебя бешенство в глазах, а не настрой. А это уже не спорт.

— Мне надо, — выдыхаю.

Не объясняю. Не хочу. Он и так поймёт.

— Что случилось? — коротко, без лишней лирики.

Я отвожу взгляд. Стискиваю зубы, аж скулы ноют. Он догадывается, но не лезет.

— Ладно, — вздыхает, — поколоти сначала грушу. Минут пятнадцать. Если после этого не отпустит — на сегодня свободен.

— У меня вечером бой.

— Я сниму тебя с ринга, если не возьмёшь себя под контроль. Бой без него — это просто уличная драка. А ты не дворняга, Ян.

Он знает — я сделаю, как скажет. Стою посреди зала. Прохожусь взглядом по мешкам, сводчатому потолку с облупившейся штукатуркой. Зал старый, скоро начнётся ремонт. Каждая трещина в полу пропитана потраченными силами бойцов.

Тренер прав, если не можешь взять себя в руки, ты слабак. Нельзя выходить на ринг с проблемами в жизни. Ринг сожрёт. Всё должно оставаться за пределами этого здания, чего бы у бойца не творилось в душе. Здесь выживают только профессионалы.

Встаю напротив мешка и сжигаю тлеющие угли внутри себя, превращая их в пепел. А вечером в раздевалке переодеваюсь к бою. В тишине затягиваю перчатки. Шум трибун, как фоновая завеса, перестаёт существовать, стоит мне сосредоточиться на ритуале. Сегодня всё иначе, я без своей формы...

ГЛАВА 7

ЯН

Приподнимаю канаты и ныряю на свободу. Тренер перехватывает меня сразу, как только я ступаю за край ринга. С силой сжимает плечо. А меня ещё бой не отпустил, того и гляди, на эйфории начну ломать всё, что попадётся под руку.

— За то, что ослушался, завтра получишь по шее. А сейчас вали к врачу.

Он не орёт. Не злится показательно. Но по тону ясно: зол. И чертовски прав. Я отшатываюсь, ощущая его энергетику. У самого сердце до сих пор бешено колотится. В ушах гул стоит. Перед глазами всё ещё плавает силуэт противника.

— Пустяки, — хриплю, глядя ему в глаза.

— Ян, домой не отпущу, пока осмотр не пройдёшь.

— Николаич, ты как с маленьким… — пытаюсь съехать, рвануть прочь, пока отец с поздравлениями ко мне не полез. — Заживёт как на собаке… — сипло, сорванным голосом.

Вены на шее пульсируют, глаза дикие. Он ловит мой взгляд. Встряхивает. Резко, по-отцовски. В голове на секунду проясняется.

— Для меня вы все салаги, — с лёгким смешком отвешивает подзатыльник, в его ударе чувствуется вес.

Не церемонясь, подталкивает к выходу из зала. Я почти успеваю выдохнуть, когда из-за спины доносится:

— Добрый вечер. Зрелищный бой. Поздравляю, Ян.

Холод пробегает по позвоночнику. Генерал подходит к нам и с самым обычным выражением лица проговаривает, словно поздравляет не сына, а подчинённого. Рядом с ним Оксана. И Кошка…
Рука Мельникова сильнее сжимается на моём предплечье. Стискиваю скулы, грудную клетку сводит.

Мазнув взглядом по сводной, обжигаюсь. Глаза опускаются ниже.

Что. За. Хрень.

Кто её одевает?

Юбка ниже колена. Блузка на все пуговицы застёгнута. Она бои со школьной линейкой перепутала?
Вся такая скромница, с лицом и глазами порнозвезды. Губы чуть приоткрыты. Щёки порозовели при виде меня. Только нет в подкидыше ничего невинного!

В венах мгновенно вскипает кровь, бьёт по вискам, а потом чётко прилетает ударом в пах, выбивая из лёгких воздух.

Сучка.

Стоит, как будто ни при чём. Глазки блестящие за пушистыми ресницами прячет. Затащить бы её в раздевалку и выебать!

— Поздравляю, Ян, волнительный бой, — мачеха перетягивает внимание на себя.

— Рад был развлечь, — грублю ей.

— Больно? — Оксана рукой тянется к моему лицу.

— Не прикасайтесь, — отвожу голову в сторону.

Сбоку судорожный вздох. Поворачиваюсь к девчонке, присматриваюсь к ней. Пальцы сжимает на ремешке сумочки. Губу кусает. Лицо вроде зарёванное? Всматриваюсь внимательно… Не показалось!

— Ян, я хочу извиниться перед тобой. — искоса смотрит на генерала. Отец одобрительно кивает. — Прости, что по глупости…

— По тупости! — поправляю девчонку.

— … испортила дорогую вещь.

— Пошли, — ухмыляюсь.

У меня бурлит кровь, аж вены горят. Пульсирующая ярость закипает с такой силой, что я почти не слышу её ответы.

— Куда? — округляет глаза.

Переигрывает. Сладкая, как яд.

— В душевую со мной, люблю, когда по-другому прощение просят, — злит меня вусмерть.

Чувствую ощутимый толчок в бок от тренера.

— Александр Леонидович, мы в медпункт шли, у парня сотрясение.

— Ян! — выходит из себя генерал.

— Да не ори, батя, тебе профессионал только что сказал, нам к доктору надо, а вы всякой ерундой нас задерживаете.

— Мудак, — шипит блохастая.

Во! Так-то лучше!

— Катерина, — задыхается мачеха.

Подмигиваю семейке и позволяю Николаевичу себя увести.

— Парень, тебе что, башку отбили? Ты сводной сестре предложил потрахаться! — яростно отчитывает меня Мельников.

— Так неродной же… И я намекал про минет.

— Багиров, давай без подробностей. Блядь, тебе точно чердак встряхнули, — качает головой.

— Не задерживайся, сын! Нас ждут в ресторане, победу твою отмечать. — кричит в спину отец.

Я резко поворачиваюсь к ним.

— Это без меня. Боюсь, стошнит на праздничный стол!

Ухожу, чувствуя, как мышцы сводит от злости. Плечи горят. Но не от боли, а от ярости, что застряла в горле. Я готов рвать, крушить, биться насмерть. Только бы не видеть их рожи. Не для них выигрывал бой. И не для них выходил на ринг. И не ради отцовского одобрения.

После медицинского осмотра скрываюсь в раздевалке, со всей дури захлопывая за собой дверь. Перед глазами картина… Хлещет по сердцу и в солнечное сплетение. Девочкой с искренним взглядом… напуганная… Отец, наверное, отчитал. Он умеет жути нагнать. Зажмуриваюсь и падаю задницей на скамейку. Хочется забыться. Из башки пытаюсь выгнать Катьку. В девчонке столько соблазна… И я готов поддаться.

Как же тошно от самого себя.

Ползу в душ, каждое движение отзывается тупой болью. Смываю с себя кровь, смешанную с потом. Губа снова кровит, чувствую, как тёплая струйка скатывается к подбородку.