Сводные. Нарушая границы

Глава 1. Ганс

Ганс Щульц.
Мюнхенский университет.
Поздняя осень.

Ещё один дебильный поступок был засчитан в мою копилку практически автоматом. Я уже сбился со счету, сколько раз совершал подобные действия, но, по навязанному мнению общества, в любом из таких происшествий я нарекался как Scheisskerl (м*дак).

— Ну и короче, бам-бац, сделал подсечку, и тот новенький чувак как забьет гол!

Джаред в очередной раз описывал мне захватывающий, по его словам, эпизод из недавнего футбольного матча в любительской лиге. Мы сидели в столовой Мюнхенского университета на обеде, прилипая репейником к общей массе студентов, что пытались друг друга перекричать.

Я вытянул затекшую правую ногу и, облокотившись локтями на край стола, почувствовал облегчение, когда боль в колене утихла.

Буквально в следующую секунду кто-то цепнулся мыском своих сапог о мою лодыжку и с треском шлепнулся на пол. Поднос с едой разлетелся по белому кафелю, половина студентов уже с любопытством рассматривала источник такого шума, и мне не пришлось долго гадать, кто только что ударил лицо в грязь.

Это была Мария-Луиза Шульц.

Моя сводная сестра.

— Ах ты мерзкий говнюк! — прошипела сводная, смотря на меня озлобленным взглядом.

Её ругательства были беспочвенны, впрочем, как и всегда.

С самого детства мы с ней не могли найти общий язык. Это началось с того момента, как она впервые переступила порог нашего дома. С тех пор прошло девятнадцать лет, но наша неприязнь никуда не исчезла. Причина этой взаимной ненависти всегда была очевидна: обычная детская ревность, которая со временем превратилась в привычку.

Я уже было потянулся, чтобы помочь ей встать, но тут же рядом оказались её друзья: Лия, Теодор и Финн. Мне пришлось сделать вид, что не собирался ей помогать, и просто заерзал на стуле.

— Смотри под ноги, — прорычал ей в ответ.

Выбор у меня был невелик: если я начну оправдываться, то никто не поверит. От Ганса Шульца можно ожидать исключительно мерзких поступков, и ни единого слова раскаяния после…

Как же они меня все задолбали!

— Нечего тут ноги расставлять, идиот! Ты что, не заметил, что я иду? — с особой ненавистью процедила сводная, сощурив зелёные глаза.

Финн помог ей подняться, и, когда Мария-Луиза внимательно осмотрела себя, с её губ сорвался сердитый стон разочарования.

— Ты только посмотри что ты натворил!

Лу была блестящей актрисой капризов и разыгрывания ненужных сцен, уж я-то был свидетелем тысячи таких представлений.

— Ты сама виновата, что не смотрела под ноги, — мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы моя интонация прозвучала безразличной к ситуации.

— Скотина! — возмутилась Лу и, взяв с моего подноса тарелку с недоеденным пюре, со всего маху влепила им мне по лицу.

На мгновение я замер, не в силах пошевелиться. Пюре скатилось по моему лицу и упало на темные джинсы. Ярость закипала в крови, подталкивая к тому, чтобы разрушить эту столовую до основания. Я даже сжал кулаки под столом, почувствовав, как напрягаются мышцы на руках.

Резко поднявшись из-за стола, я навис над Марией-Луизой, грозно глядя в её дерзкие зелёные глаза, полные уверенности в себе.

Сводная злилась, пыталась вывести меня из себя, но, я лишь беззвучно наклонился ниже, чтобы та почувствовала страх на кончике языка, прищурился и тихо прошептал:

— Жить надоело, а?

— Пошел ты, — прошипела сводная и, толкнув меня в грудь, с гордостью стала отдаляться от меня дальше, идя по столовой, прихвати с собой свою компашку.

Шоу получилось триумфальным, не хватало только закадрового голоса, который сообщил бы, что Мария-Луиза Шульц выиграла этот батл, и бурных аплодисментов зрителей. Хотя вместо последнего по столовой пронеслась волна уморительного смеха.

— Рот завалил, — указал я пальцем на хилого парня, который снимал меня на видео. — Иначе твой нос превратится в пюре!

Незнакомый студент резко замолчал и убрал телефон, притихнув за столом.

Забрав свои вещи, я отправился в противоположную сторону, пробираясь через толпу зевак, которые так и норовили запечатлеть меня на видео. По пути к выходу мне даже пришлось выбить телефон из рук у одного из них.

— Эй, Ганс! — торопился за мной Джаред, размахивая руками.

В туалете пришлось умыться и очистить джинсы от остатков пюре, которые уже въелись в ткань. Джаред стоял рядом, облокотившись на дверной косяк, и внимательно наблюдал за тем, как я застирываю край флисовой рубашки.

— Ну она и сучка, — промямлил он.

Он не знал, что она моя сводная. Практически никто об этом не знал, кроме парочки человек, в числе которых был Финн, Тео и Лия.

Мы скрывали от окружающих, что приходимся друг другу сводными, потому что ещё в детстве договорились о трех правилах:

Первое правило: никогда не разговаривать друг с другом в стенах школы и университета без необходимости.

Глава 2. Мария-Луиза

Мюнхенский университет.

Поздняя осень.

— Ну как ты?

Лия крепко обняла меня за плечи, и мне захотелось расплакаться прямо в ее дружеское плечо.

— Разбито, Лэа, — ответила я.

Мне нравилось называть ее не Лия, а Лэа. Казалось, что такая интерпретация имени ей очень подходит.

— А что Ганс? Он приезжал?

— Да, — ответила я на выдохе. Ветер был злючий, колол раскаленные щеки и мне пришлось сильней укутаться в бомбер. — Я ему позвонила…

— И он приехал?

Вместо внятного ответа, я просто мотнула головой.

— Это же его настоящий отец, — промямлила я. — Это мне он был — лучшим отчимом…

Лия ничего не ответила, лишь крепко обняла меня за плечи.

— Сочувствую твоей утрате, Лу.

— Спасибо, — выпалила из себя.

Мы продолжили молча сидеть на лавочке, во внутреннем дворе Мюнхенского университета, наблюдая за кучными тучами, которые плыли по небу.

— Даже не представляю, как так быстро могла оборваться жизнь человека…

Мысли и впрямь у меня были депрессивными.

— Смерть никого не спрашивает, Лу, — с грустью в голосе произнесла Лия. — Эту утрату нужно принять и двигаться дальше.

— Но как? — тихо спросила я.

— Как-то…

Через какое-то мгновение к нам подошел Теодор и Финн. Теодор чмокнул Лию в щеку. Это был высокий и хорошо сложенный парень, со слегка кучерявыми темными волосами и невероятно голубыми глазами. Он был сводным братом Лии, и моим лучшим другом. А Финн…

— Эй, как ты? — спросил Финн у меня, присаживаясь рядом на скамейке.

— Держусь, — пробубнила себе под нос. Его крепкая рука легла на мои плечи, но почему-то я не почувствовала себя в безопасности. С Финном у нас было всё сложно — всегда. Мы то расходились, то вновь сходились.

Финн очень похож на Теодора и является вторым по популярности парнем в Мюнхенском университете. У него волосы цвета горячего шоколада, такие же глубокие и насыщенные карие глаза, ровный нос и тонкие губы.

— Alles wird gut (Всё будет хорошо), — прошептал он и поцеловал меня в макушку.

— Wahrscheinlich… (Наверное), — сорвалось с моих уст.

— Когда похороны? — спросил Теодор, крепко обнимая Лию за плечи двумя руками.

— В это воскресенье, — ответила я. — Пока не знаю время и место… Мы все в шоке.

— Понимаю, — твердо сказал Тео.

Впрочем, остаток времени мы просто просидели так: в тишине, утопая в мужских объятиях.

Когда большой перерыв закончился, у нас был спаренный урок с другими группами, отчего пришлось пройти в самую большую аудиторию университета. Когда я поднималась вместе с Лией, Теодором и Финном, закругляя нашу четверку, то увидела, что с другой стороны идет Ганс, прямо мне навстречу.

Мы всегда садились на разные места, когда были такие уроки. Никто не привязывался к какому-то одному, поэтому, найдя пять мест, мы уселись все в ряд: Лия, Теодор, Финн, я и… Ганс, который сел с краю.

Ганса никто не любил. Его презирали, поэтому для всех было удивительно, что Ганс подсел ко мне, ближе к преподавателю. Хотя Теодор, вроде бы, даже изредка с ним здоровался.

Они до сих пор не смогли забыть старые обиды.

И вообще, никто не верит, что они вновь станут друзьями.

У Финна, конечно, Теодор тоже на первом месте, но в последнее время, как в жизни Тео появилась сводная — Лия, Финн начал общаться с Маркусом более плотнее. Кажется, наша компания стала трещать по швам…

— Все в порядке? — переспросил Финн, видимо заметив грустное выражение моего лица.

— Да, все хорошо.

Финн одарил Ганса каким-то злобным взглядом, хотя они никогда не ссорились между собой. Задирали по-ребячески, прикалывались друг над другом, но какого-то конфликта между ними никогда не было.

Ганс даже выложил тетрадку и ручку на стол, что, несомненно, меня удивило. Я украдкой взглянула на сводного, задержала взгляд чуть дольше, чем должна была. Короткая стрижка, черная футболка и красно-белая рубашка, обтягивающие брюки с карманами, высокие ботинки и подтяжки, которые висели. Ганс любил такой стиль, сколько его помню. Всегда придерживался ему, всегда был верен своим принципам. Но что случилось теперь?

Когда в аудиторию зашел учитель, то все лениво с ним поздоровались. Я плохо слушала материал, который нам давали. Мои мысли были заняты другими делами и большим горем, что обрушилось на наши плечи. В этот момент, когда пришлось записывать в тетрадку очередную тему, Ганс незаметно протянул мне под партой записку.

Его рука дотронулась до талии, и я резко обернулась. В его большой ладони лежал свернутый клочок бумаги. Взяв из его руки клочок смятой бумаги, я развернула ее.

«Hey, wie geht es dir? (Ну как ты, держишься?)»

Глава 3. Ганс

Мюнхенский университет.
Поздняя осень.

Единственным светлым моментом в этот мрачный день для меня было то, что я мог вальяжно развалиться за последней партой, несмотря на то, что всю ночь пахал на шиномонтаже. В ухе звенело, а поясница ныла, напоминая о тяжёлой смене. Правда этот момент просуществовал недолго.

— Мистер Шульц, — произнесла преподавательница, и её тон был настолько требовательным, что мне пришлось с неохотой оторвать голову от парты.

— Да? — откликнулся я.

— Вы посещаете занятия, чтобы спать?

— Бывает, — ответил я скучающе. На самом деле, больше всего мне хотелось просто упасть лицом в подушку и заснуть, и чтобы это длилось как можно дольше — лет двадцать или даже тридцать.

— Мистер Шульц!

Этот голос преподавательницы вызывал у меня наибольшее раздражение. Фрида Майер продолжала буравить меня своими серыми глазами, будто бы пыталась прожечь дыру во мне.

— Я проснулся, — нехотя ответил я, стараясь усесться за партой ровнее.

— Мистер Шульц! Это уже не первый раз, когда вы спите на моих уроках!

— Я же не виноват, что они настолько скучные, что вводят меня в сон?

Фрида Майер, кажется, вскипела от ярости. Ее мировая литература настолько была важна только ей, что порой, ее несло совершенно в другие дебри. Настолько скучные, что даже самые прожорливые историки мира могли бы заскучать в диалоге.

— Мистер Шульц, это моё последнее предупреждение! — Фрида Майер злобно пыхтела через нос, сузив брови. А вся группа молчала, и я ощутил напряжение в воздухе, будто бы единственная помеха в этом помещении был я. — Если вы продолжите в том же духе, то я буду вынуждена обратиться в деканат для обсуждения вашего отчисления.

Отчисления. Все учителя пугают студентов им, но на самом деле, каждому из них пофигу, как ученик усвоил урок. Правильные балы рисуются по шуляку пальца, или за крупную сумму вложенную в обертку из-под шоколадки.

— Простите, Мисс Майер, — расплываться в извинениях было бессмысленно, к тому же, она всё равно после занятий пожалуется в деканат. Этой стерве только и нужно, что жаловаться на всех, кто ей неугоден. Уж лучше бы мужика себе завела, или на крайний случай, купила бы игрушку для взрослых для снятия напряжения.

— Так, на чем остановилась?

Было сложно справится с сонливостью, подпирая лицо рукой. Глаза слипались чаще, чем мадам Майер делала паузы между фразами. И как только пара закончилась, то я первым встал из-за парты, направляясь к выходу.

— Мистер Шульц, — остановила меня преподавательница, дотронувшись до плеча, когда я уже был на полпути за дверью. — Задержитесь.

Мне хотелось побыстрее улизнуть из универа, но пришлось выполнить её просьбу. Она подошла к своему столу и усевшись за него, сложила руки в замок. Я уже заранее знал, что меня будут отчитывать за успеваемость, ведь она была практически на нуле.

Тупым я не был, как считали всё окружающие. Просто в какой-то момент я потерял внимание к некоторым предметам.

— Мистер Шульц. У вас очень плохие баллы за тесты.

— Я знаю.

— Ещё пару контрольных тестов с низким баллом, и вы вылетите из университета так быстро, что не успеете сказать слово «мама».

Дальше я её не слушал. Просто кивал головой, как болванчик, чтобы она побыстрее отстала от меня. В голове свистел ветер, как в трубе, отчего голова начинала постепенно трещать по швам. После того, как она отсчитала меня, я направился на выход. Но и там меня поджидала подлость. Деканша позвала меня в свой кабинет, и я сразу же почувствовал, что дело пахнет дрянью.

— Я опять в чём-то провинился?

— Вроде бы никаких инцидентов, с вашим именем, до меня не доходили, — поправила она очки, усаживаясь за свой чистый идеальный стол. Перед ней лежала папка с моими документами, и тут было два варианта: отчисление или ещё какая-то дрянь, которую на меня повесят.

— Тогда зачем вызвали?

— Я хотела бы поговорить о вашей успеваемости, Мистер Шульц, — её голос звучал как нож, разрезающий воздух. Она открыла папку, и я увидел свои баллы, аккуратно выстроенные в ряд, как солдаты на параде. Красные буквы, словно кровь, выделялись на белом фоне.

— Ваши результаты, мягко говоря, оставляют желать лучшего, — продолжила она, глядя на меня поверх очков. Её взгляд был холодным, как лёд, но я уже давно перестал чувствовать его остроту.

Я сидел, сгорбившись в кресле, и смотрел куда-то в сторону, за её плечо, где на стене висела картина с изображением какого-то важного университетского события. Люди на ней улыбались, но их улыбки казались мне фальшивыми, как маски. Как и все эти групповые фото на память. Всё это ложь.

— Мистер Шульц, вы меня слушаете? — её голос стал резче, но я лишь кивнул, не в силах заставить себя сосредоточиться на её словах.

— Да, — пробормотал я.

— Вы понимаете, что ваше поведение и результаты неприемлемы для нашего университета? — она говорила что-то о дисциплине, о требованиях, о репутации, но её слова растворялись в тумане, который окутал мои мысли.

— Я понимаю, — на самом деле, я не понимал ничего. Ни её слов, ни того, почему я всё ещё здесь, в этом кабинете, в этом мире.

— Если вы не улучшите свои результаты, мы будем вынуждены рассмотреть вопрос о вашем отчислении, — её голос звучал как приговор, но для меня это уже не имело значения.

— Хорошо, — ответил я, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается. Она посмотрела на меня с подозрением, как будто ожидала, что я начну оправдываться, что обязательно подтяну оценки, что не заставлю её краснеть на комиссии и никоим образом не подорву имидж университета. Но это была бы откровенная ложь, которая бы не имела смысла. Я просто сидел, смотря в пустоту, и думал о том, как отец всегда говорил, что главное — не сдаваться.

— Мистер Шульц, — её голос стал мягче, но я не мог понять, было ли это искренне или просто ещё одна попытка достучаться до меня. — У вас есть потенциал. Но вы должны взять себя в руки.