Сводные. Простить нельзя ненавидеть

Глава 1 Мара

— Мара, это Константин Дмитриевич, мой будущий муж. Прости, что не познакомила вас раньше, всё как-то не до того было. Надеюсь, вы с Костей найдёте общий язык. У него есть сын, Владислав, я тебе рассказывала. Но сейчас он здесь не живёт.

Дверь дома распахивается настежь, как будто её вышибло ураганом. Гулкий стук о стену заставляет вздрогнуть, и в гостиную врывается порыв ледяного воздуха, пробирающий до костей. Атмосфера мгновенно становится наэлектризованной. В проёме появляется высокий парень. Его лицо — угрюмое, глаза сверкают неприязнью. На плече огромная дорожная сумка, которую он с грохотом швыряет на пол.

Я замираю с открытым ртом — и не одна. Мама с Константином Дмитриевичем тоже выглядят растерянными.

— Ну здравствуй, папа, — голос звучит почти лениво, но в нём присутствуют стальные нотки. Взгляд скользит по каждому из нас, как скальпель по коже. — А это ещё кто?

Его взгляд задерживается на мне. Я чувствую себя словно под прицелом. На инстинктах отшатываюсь назад.

Уже на этом этапе я понимаю — ничего хорошего не будет. Может, лучше вернуться в свою квартиру? Именно это я и пытаюсь сказать маме взглядом. Но в её глазах читается только решимость. Отступать она не собирается.

— Влад, знакомься, это Татьяна Дмитриевна Зимина, моя невеста. И её дочь — Мара. Они сегодня переехали ко мне.

— Ты серьёзно? — Влад припечатывает нас всех одной фразой.

Он смотрит на нас, будто мы опасная зараза, проникшая в его мир. Глаза ледяные, губы изогнуты в насмешке. Уверена, если бы мог — вытолкал бы нас прямо сейчас за дверь. Только вот не его это решение, и это его бесит.

— Как никогда. И рассчитываю, что ты проявишь гостеприимство, — голос Константина Дмитриевича напряжён, в нём звенит металл.

— А как насчёт гостеприимства по отношению ко мне? — фыркает Влад. — Что-то не вижу, чтобы кто-то радовался моему возвращению. Я, между прочим, из армии вернулся. Год отсутствовал. Неужели это не повод, чтобы меня ждали с распростёртыми объятиями? А тут — в доме уже кто-то живёт. Какие-то приблудные суки.

— Следи за языком, щенок! — Константин Дмитриевич резко делает шаг вперёд. Лицо его наливается кровью.

— Костя, спокойно. Не руби сгоряча, — мама едва удерживает его за руку.

— Я не позволю вас оскорблять, — Константин Дмитриевич с трудом сдерживается. — Если ты хочешь остаться в этом доме, Влад, тебе придётся соблюдать правила. Будешь уважать тех, кого я сюда пригласил.

— Ебать какой серьёзный, — ухмыляется Влад, с вызовом расправляя плечи. — Давай-ка раскинем мозгами. Это и мой дом тоже. Ты спросил меня, хочу ли я, чтобы в нём жил кто-то ещё? Или похер тебе было? С глаз долой — можно и хер забить, да? Полегчало тебе сразу? Никто глаза не мозолил, можно потрахивать кого хочешь, не стесняясь?

— Не тебе меня судить!

— А кто, если не я? Кто тебя осудит, скажи? Может, мать прямиком из небесной канцелярии?

— Не трогай Машу, — глухо произносит Константин Дмитриевич. Словно воздух из него вышел. Он теряется, на секунду становится человеком, а не фигурой власти.

Маша — его жена? Значит, умерла... Я-то думала, он просто в разводе. Тогда тем более, при чём тут претензии? Отец имеет право на новую жизнь. Ему ведь всего сорок пять, мама говорила. Разве он должен быть один до конца жизни?

— Устал, как собака. Пойду к себе. Позже поговорим на эту тему. Я надеюсь, моя комната всё ещё моя? Не отдал её этой, — он снова бросает в мою сторону взгляд.

— В ней никто не живёт. Все вещи на месте.

— Окей.

Он хватает сумку и исчезает в направлении лестницы, широкоплечий, высокий. Его фигура будто заполняет собой всё пространство. Он производит впечатление человека, с которым придётся считаться. Не потому, что он этого заслуживает, а потому, что иначе он растопчет.

Но, если так рассудить, то что мы ему сделали? Мама ведь не уводила чужого мужа из семьи. Просто так случилось, что их отношения закрутились очень стремительно. Всего месяц прошёл, и вот мы тут. Поэтому-то я и не познакомилась с маминым мужчиной раньше. Ей просто не хватило на это времени.

Я стою в гостиной, ощущая, как всё внутри стянуто в тугой узел. Только теперь замечаю, что всё это время почти не дышала. Хочется бежать. Вернуться домой, в свою тихую, пусть тесную, но знакомую квартиру. Но я не могу оставить маму одну. Да и учёба не ждёт. Переезды туда-сюда — не лучшая стратегия в момент, когда нужно сосредоточиться на практике и довести навыки до совершенства.

— Таня, Мара, простите нас, пожалуйста, — Константин Дмитриевич смотрит виновато. — Я сам не ожидал, что всё пройдёт так. Я поговорю с ним. Всё образуется. А пока располагайтесь и спускайтесь на ужин.

Я настолько на нервах, что машинально разбрасываю вещи по полкам в шкафу. Комната — просто фон. Мысли крутятся только вокруг одного: что делать с Владом. Как выстроить хоть какое-то равновесие, чтобы не превращать жизнь в ад.

Я не ищу с ним дружбы. И уж точно не хочу конфликтов. Но если он думает, что я буду молча терпеть его выходки — он ошибается.

Прохожу к окну. Вид из него — почти сказочный. Огромная территория, деревья, беседки, просторный двор. Наверное, гулять тут — одно удовольствие. Если бы не то, что происходит в доме.

В дверь стучат. Заходит мама.

— Идём вниз?

— Да, конечно. Не уверена, смогу ли я проглотить хоть кусочек…

— Я тоже на взводе. Но, пожалуйста, постарайся быть сдержанной. Не поддавайся на провокации.

— Обещаю. Хамить не буду. Даже если он этого добивается.

— Я в тебе не сомневаюсь, — мягко улыбается мама.

Мы входим в столовую. Влад уже там. Он сидит во главе стола, сжав руки в кулаки, подбородок — на костяшках пальцев. Его взгляд тяжёлый, прожигающий.

Как только он нас замечает, встаёт медленно, уперев кулаки в стол, как будто готовится к битве.

— У меня было время подумать. И я решил, что самое лучшее, что вы можете сейчас сделать — это свалить нахрен из нашего дома.

Глава 2 Влад

Я задыхаюсь от эмоций, которые рвут грудак на части, будто внутри взорвалась осколочная граната. Всё гудит, колотится, пульс скачет где-то в горле. Хочется швырнуть что-то тяжёлое об стену, закричать так, чтобы сорвать голос. Кажется, что если я ничего с ними не сделаю, то переверну тут всё вверх дном. Лучше бы никому не попадаться мне на глаза. Но на беду этих двух куриц, они пришли прямиком на убой, ко мне.

Смотрят испуганно, явно опасаясь слово поперёк сказать. Ещё бы, они тут на птичьих правах. Понимают обе, что их дни в этом доме сочтены. Желательно, ограничиться сегодняшним днём. Моя территория — не для них.

— Ну, что уставились? Кругом! Марш наверх. Через полчаса вызову вам такси.

— Мара, подожди, пожалуйста, здесь. Никуда не уходи, — шепчет своей дочери Татьяна Дмитриевна и, не оглядываясь, уходит из столовой, оставляя нас вдвоём.

Естественно, послушная овечка и не думает ослушаться. Стоит, уперев свой взгляд в меня, изучает. Ни слова не говорит. Только снопы ледяных крошек в меня взглядами мечет.

— Боишься меня? — приближаюсь. В несколько шагов оказываюсь перед ней.

Руки прячу в карманах джинсов. Окидываю её взглядом. А она ничего такая. Красивая кукла. Волосы длинные, каштановые, идут волнами. Глаза большие, серые, с длинными пушистыми ресницами. Носик аккуратный, губы пухлые. Платье надела короткое, чёрное, которое обтягивает её фигуру, как перчатка. Как будто специально нарядилась, чтобы показать, как уверенно себя ощущает в этом доме. Сексуальная до чёртиков. Я бы её трахнул без раздумий.

Втягиваю носом её запах, отмечая на подкорке, что и он у неё на твёрдую пятёрку. Женственный, терпкий, чуть сладковатый.

Понятно, отчего отец на её мать повёлся. Наверняка, несмотря на возраст, та вполне себе хорошо сохранилась. Сейчас уровень косметологии позволяет скостить себе лет десять, а то и больше. Главное, знать меру, чтобы не превратиться в мумию или утку.

Отец, видно, совсем башкой двинулся. Не думал он, когда приглашал их сюда. Ни сердцем, ни разумом. Только тем, что у него между ног, могу поспорить на что угодно.

— Что молчишь, язык проглотила?

— Мне нечего тебе сказать.

— Совсем нечего? Даже не хочется назвать меня козлом, мудаком или ещё кем похуже?

— Ну вот видишь, ты и сам прекрасно знаешь все свои сущности. Думаю, ни к чему перечислять.

— Острый язычок, м? — приближаюсь к ней и вижу, как её глаза раскрылись в страхе.

— Зато не такой грязный, как твой, — задирает нос выше, а взгляд горит такой неприязнью, что я чувствую себя самым отвратным отбросом общества.

— Кто-то слишком дерзкий, — хватаю ее за шею и прижимаю к ближайшей стене.

Холодная, гладкая штукатурка позади, и её кожа — как бархат под ладонью. Такое ощущение, будто я контролирую весь мир. Секунда — и она полностью подо мной. Но эта власть иллюзорна. И опасна.

— Ты же не думаешь, что можешь здесь качать права?

Она смотрит прямо в глаза. Глотает воздух.

Внутри всё сжимается от похоти, гнева и непонятного ощущения, которое сводит с ума.

Я бы трогал её бесконечно. Такой контраст между тем, что говорят мне инстинкты, и тем, что я должен делать. Хотел бы её утащить в свою спальню и так жёстко оттрахать, чтобы она сорвала свой сладкий голос и орала моё имя, пока совсем не упадёт без сил. Но я не могу себе позволить это, ведь тогда она и её мамочка будут мозолить мне глаза каждый день. Моя цель несколько отличается. Так что придётся прикрутить свои реакции на минимум.

— Пусти, — хрипит она почти беззвучно.

— А ты потом побежишь жаловаться, да? Папочке? Или своей мамаше?

— Пусти… — повторяет, слабее, отчаяннее.

Убираю руку, и она тут же сползает по стене, схватившись за шею. Дышит, судорожно вбирая воздух, со свистами и хрипами. Блять, кажется, переборщил.

Я отступаю. Поправляю член в джинсах. Злюсь. На неё. На себя. На весь этот долбаный дом.

В этот момент к столовую возвращается Татьяна Дмитриевна и отец. Тьфу ты, еще по имени-отчеству я её не называл! Имени с неё хватит. Оба тут же обводят нас по очереди взглядами, считывая обстановку. Татьяна испуганно охает и бросается к Маре.

— С тобой всё хорошо?! — поднимает её на ноги и обнимает.

— Да, я в норме. Не переживай, — шепчет ей, и я замечаю, что ей больно говорить. Даже сейчас держится. Сильная. Это бесит.

Отец смотрит на меня, как будто видит впервые.

— Ты что творишь? Кем себя возомнил?! — с наездом спрашивает. — Почему мои девочки должны бояться здесь находиться?

— Твои девочки… м-м-м… ясно, — бросаю с насмешкой.

Как многое может поменяться за год. Из сына я превратился в незнакомца, а моё место занимают незнакомые мне люди, которых мой отец считает “своими”. Я, конечно, этого статуса лишён. Чужак.

Закономерно, вы хотите знать, за что?

За то, что не простил ему смерти мамы. За годы дрочки и круглосуточных оров из-за того, что не оправдывал ожиданий, во время которых отдалялся и дистанцировался как мог.

Я так знатно офигел, когда услышал сегодня, как он разговаривает с этими двумя. Ласково, спокойно, местами даже заискивающе. Никогда такого не было со мной. Ни одного грёбаного дня!

— Влад! Я с тобой разговариваю! Не смей делать вид, что ты здесь жертва, которую все обижают! Это ты ведешь себя как дикарь. И я требую, чтобы ты прекратил.

— А то что?

— Думаешь, я не найду на тебя управу? Хоть пальцем тронешь Мару — и ты поедешь на пятнадцать суток. Понял?

— Больно надо.

— Я тебя предупредил. И это в первую очередь мой дом. И я решаю, кому здесь находиться. Если тебя что-то не устраивает, ты знаешь, где выход.

— Браво, пап. Вот так встречают сыновей. Сапогом под зад и вперёд на мороз. Аплодисменты! — громко хлопаю в ладоши.

Здесь больше нет ни семьи, ни дома. Только поле боя.

Надо валить отсюда. Найду где отсидеться. Без понятия пока, что буду делать дальше. Нужно пару дней на подумать. Может, вернусь на учёбу, на которой взял академ, а может, решу сразу налаживать вопрос с кэшем. Понятно, что здесь ловить нечего. Если для того, чтобы дорогой папочка отслюнявливал ежемесячное содержание, нужно будет засунуть язык в жопу, то я пас.

Визуализация. Мара и Влад

Мара Зимина, 18 лет

Играет на виолончели, учится в консерватории. Мечтает пройти отбор в городской оркестр, чтобы гастролировать с ним по всему миру.

Владислав Костров, 23 года

Ушел в армию после того как в его семье случилась трагедия. Всё это время не общался с отцом. Теперь же, когда вернулся, обнаружил, что в его доме живут чужие люди, новая семья отца.

Глава 3 Влад

Выхожу за ворота нашего построенного и обставленного по последнему слову техники дома. Под ногами поскрипывает гравий, в воздухе повисла сырая прохлада. Слева — строгие очертания дома, в окнах отражается угрюмое, хмурое небо, как будто само мироздание решило подыграть моему настроению. Я поднимаю голову и пялюсь в эту серую пустоту.

Не рассчитывал, что вот так скоро придётся уйти. Хотел перекантоваться, переждать, пока не встану на ноги. Все заначки давно вложены в оборот — я слишком рано понял, что деньги должны работать, и теперь на карте — только остатки: то, что капало с договоров, подшаманенных в армейке, и зарплата главного айтишника военной части.

Открываю приложение такси и вбиваю адрес Димыча, своего лучшего друга. Одновременно с этим закидываю ему смс: «Жди. Буду через полчаса».

Переезд в соседний посёлок занимает чуть больше двадцати минут. Из окна машины проносятся одинаково роскошные коттеджи, ухоженные газоны, бронзовые статуи у ворот. Богатство здесь повсюду.

На крыльце уже топчется Димыч, по-хозяйски уперев руки в бока. Он моментально замечает меня и кидается вперёд.

— Влад! Какого чёрта я узнаю, что ты вернулся, только сейчас? Не мог заранее предупредить? Мы бы такую тусу замутили, как в старые добрые! — параллельно с этим он приобнимает меня и хлопает по плечу.

— Ты раскачался. Теперь опасно с тобой спорить, — ухмыляется, жестом приглашая в дом.

— А чем ещё заниматься? В части в свободное время только и оставалось, что в качалке торчать.

— Ты у отца ещё не был? — прищуривается.

— С чего ты так решил?

— Тащишь с собой баул, значит, вещи не закинул.

— С этим есть вопросы…

Он смотрит внимательно. Ждёт.

— Отец привёл в дом невесту с дочерью, — говорю наконец. — Заявил, что они теперь живут там, а я могу идти на три весёлых буквы, если мне что-то не нравится.

— И ты решил свалить?

— А что я должен сделать? Называть её мамой и сделать вид, что всё нормально? Мама умерла год назад. Всего год! Какая может быть невеста?

— Ты же в курсе, что у твоих родителей тёрки были постоянно…

— Ты на что намекаешь? — в голосе появляется угроза.

— Что они давно друг друга не любили. И поэтому твой отец вполне мог себе кого-то найти.

— Димыч, если ты продолжишь эту тему, я тебе морду расквашу.

— Хорош, неадекват блин психованный. Я ж не чтобы тебя побесить, а чтобы ты тоже мозгами пораскинул.

— А я тебе говорю, что невозможно за год построить такие отношения, чтобы речь шла о свадьбе. Мне жесть как всё это не нравится. Я готов сотку поставить, что здесь дело нечисто.

— А как же любовь-морковь?

— В сорокет? Сомневаюсь. Притом не забывай, что мой отец прожжённый циник, ну и местами неадекват. От осинки, знаешь ли, не родятся апельсинки, — хмыкаю, закидывая горсть орехов в рот.

Мы уже зашли на кухню. Просторное помещение с панорамными окнами. У Дмитриевых регулярно приходит повар, готовит им сразу на несколько дней, и холодильник у них всегда ломится от еды.

Открываю дверцу — и точно: борщ, блинчики с начинкой, сырники, котлеты. Рай голодного солдата.

— Бери что хочешь, — говорит Димыч, по-хозяйски развалившись на барном стуле.

Я накладываю котлеты, сверху кидаю пару блинов и запускаю микроволновку. Пахнет сногсшибательно.

С жадностью накидываюсь на еду, закусывая всё маринованным огурчиком.

— Вас там не кормили, что ли? — смеётся Димыч.

— Кормили. Но я с утра на ногах, из части выехал рано, в дороге перекусить не успел. Да и у вас тут почти как в ресторане — вон какой выбор.

— Лан, давай жуй пока. Я скоро вернусь.

Он исчезает, а я, не отвлекаясь, ем. Горячая еда приятно обжигает горло, желудок поёт от счастья. Наконец насытившись, откидываюсь на спинку стула. Теперь можно и подумать.

Не успеваю даже переварить, как в доме начинается движуха. Сначала хлопает дверь, потом слышатся крики, смех, возгласы. В кухню вваливается толпа: человек двадцать, если не больше. Знакомые лица из прошлого.

— Юху! Костров в деле! — орёт Лера и без стеснения целует в щёку. Следом появляется Макс, сдержанно кивает и жмёт руку.

— Как там, в армии? Сильно муштруют? — интересуется Пётр, не отрываясь от бутылки с колой.

— Надо было предупредить, Влад, так дела не делаются, — нудит Парусов, как всегда с кислой миной.

Толпа шумит, как улей. Кто-то смеётся, кто-то хлопает по плечу, где-то на заднем плане уже звучит музыка. Запахи духов, еды, табака смешиваются в воздухе. Голова идёт кругом. Чьи-то голоса перекрываются, кто-то зовёт по имени, кто-то смеётся над шуткой, которую я не расслышал. Воздух вибрирует от голосов и движения.

Я не планировал тусить, хотел просто сбросить с себя груз последних часов, но Димыч, как всегда, всё решил за меня. Шумно, весело, как будто ничего не изменилось — и одновременно всё не так, как прежде.

Я пробую втянуться. Периодически включаюсь в разговоры, кидаю реплики, шучу — но всё время ловлю себя на том, что мысленно возвращаюсь к дому. К отцу. К этой странной женщине. К тому, как легко и холодно он меня вычеркнул. Гул голосов будто глушит мысли, но они возвращаются — как волны, снова и снова.

Подхожу к Димычу, перехватываю его за плечо:

— Можно мне где-то отдохнуть? Я вообще не вывожу.

Он мгновенно кивает:

— Конечно. Второй этаж, левая комната. Там чисто, свежая постель. Ванна рядом.

Я поднимаю руку, привлекая внимание:

— Спасибо, что проведали. Сори, устал с дороги, пойду отдохну. Ещё увидимся!

Кто-то машет вслед, кто-то кричит «Давай, Костров!», но я уже поднимаюсь наверх, ловя себя на ощущении, что с каждым шагом мне становится легче дышать.

В комнате первое, что делаю — это иду в душ. Горячая вода струится по плечам, смывая пыль дороги и тревогу. Минут через пятнадцать, вытеревшись наспех, заваливаюсь в кровать и буквально в течение секунды вырубаюсь.

Сон накрывает резко. И в нём — она.

Глава 4 Влад

Вижу только силуэт напротив окна. Кудрявые волосы облаком окружают голову девушки. Сразу понятно, что это не Мара. Да и что бы той делать в доме Димыча? Они и не знакомы даже. Но всё равно в груди что-то сжимается. Будто она тенью уже проникла в моё пространство.

Как меня приложило… Сам в шоке от того, что мне могло присниться такое. Да, она секси, но, мать вашу, я не готов мириться с её присутствием дома. Можно, конечно, трахнуть её. Но тогда всё усложнится. Мне это не нужно. Так что хрен тебе, младший Костров, а не Мара.

Единственный вариант, который я могу себе позволить прямо сейчас, чтобы сбросить пар и опустошить яйца, стоит передо мной. Моя девушка, Лена Буйнова. Ну, как девушка… Сложно сказать, что творится в её голове спустя год. Ждала она или нет? Я ей ничего не обещал и особо ничего не жду. Хотя для моего эго будет целительно, если хоть кто-то, кроме друзей, будет рад меня видеть.

В комнате полумрак. За окнами — тусклый свет фонаря, капли дождя стекают по стеклу. Запах её духов вплетается в воздух — сладкий, липкий, вызывающий головную боль.

— Так и будешь молчать?

— Ты меня разбудила. Я что, должен сразу кинуться к тебе?

— Было бы неплохо. Знаешь ли, ты мне ничего не сказал, не предупредил. Свалил в свою армию, а я тут одна осталась, не понимая, мы ещё пара или уже нет? Я должна тебя ждать?

— Если у тебя возник такой вопрос, очевидно, что нет, — хмыкаю, понимая, что её бомбанёт от такого ответа.

— Ну ты и козёл, Костров! Ты меня вообще не ценишь! Я тебе не собачка, которая будет выполнять команды. Сидеть, ждать, бегом. Ты что вообще о себе возомнил? Боже, какая я дура…

Она делает шаг к двери, но я рывком дергаю Лену на себя. Она впечатывается в мой торс, охнув, и тут же пробегает пальцами по груди. Сердце у неё колотится. И всё это не про любовь — про притяжение, про желание, про уязвлённую гордость.

— Не истери. Не хотела бы, не притащилась сюда в тот же вечер, как узнала, что я вернулся. Так ведь? — обхватываю руками её ягодицы и перетаскиваю Лену на себя.

Она вглядывается в моё лицо, пытается рассмотреть в темноте. Я замечаю, как дрожат её губы.

— Так что ты хотела? — рычу, обхватывая тонкую шею и прижимаю к себе так, чтобы оказаться напротив губ.

— Тебя.

Услышав официальную отмашку, я набрасываюсь на её губы. Кусаю, зализываю, толкаюсь языком в рот. Она отвечает так, будто ждала этого весь год. И, чёрт, мне это нравится. Я сбрасываю остатки контроля. Отбросив одеяло, переворачиваю Лену под себя, отодвигаю бельё в сторону и вхожу. Всё вокруг замирает. Только её стоны и наши тела, двигающиеся в унисон. Как же это охуенно. Трахаться после года воздержания — с первой секунды оказаться в раю. И мне везёт, что Лена оказывается заведённой не меньше меня, потому что я кончаю уже минут через пять, заливая её живот.

Даже не сделав попытку пойти в душ, она прижимается ко мне всем телом, обнимает рукой, ногу закидывает мне на бедро. Сопит какое-то время в шею, после чего решается.

— Влад, я тебя люблю.

— Тоже, — отвечаю ей скорее на автомате.

Не хочу её обижать. В целом она неплохая девчонка. Да, со своими заскоками и тараканами. Но у кого их не будет, если ты живёшь на всём готовом, тебе дуют в попу, а папочка потакает любому твоему капризу?

Кстати, о её отце. Он тоже весьма успешный адвокат, как и мой, вот только занимается налоговым правом, и весьма преуспел в этом деле. Так что и Лена, и её брат, Виктор, с пелёнок относились к золотой молодёжи, что наложило свой отпечаток на их жизнь.

То, что когда-то она предпочла меня всем богатеньким сынкам партнёров её отца, стало неожиданностью как для него, так и для меня.

Я не стал отказывать ей поначалу, а потом привязался. Хотя до сих пор не знаю, можно ли назвать то, что я к ней чувствую, любовью. Но она определённо не самый плохой вариант, и мне с ней хорошо.

Поэтому да, я всегда отвечаю на её “я тебя люблю” взаимностью, хоть никогда и не говорю эту фразу полностью. До сих пор её это устраивало, а я не вижу смысла ломать себя.

Засыпаем с ней вдвоём, а когда утром встаём, все уже проснулись. Она уходит от меня чуть раньше, а я сначала принимаю душ, и только потом спускаюсь вниз. Почти сразу меня ловит Витя.

— Влад, я заметил, что Лена была у тебя.

— Да, заглянула ко мне вечером.

— Отойдём?

— Да не вопрос. Что хотел-то?

Мы выходим на террасу. Воздух холодный, острый. Небо затянуто облаками, лёгкий туман стелется по траве. Я зябко ёжусь — куртку не взял, но не думаю, что мы надолго.

— Слушай, Лена… она переживала, что ты кинул её, ничего не рассказав.

— Так было надо.

— Ты мой друг, только поэтому я сейчас не бью тебе морду. Но предупреждаю, что во второй раз не спущу на тормозах. Из–под земли достану. Моя сестра с тобой должна быть счастлива, а не заливаться слезами. Если ты решил трахнуть её по старой памяти…

— Вить, мы сами разберёмся, ок? Это наше дело.

— Я тебя предупредил, Костров. Хоть слезинка Лены и…

— Ты оторвёшь мои яйца и скормишь вашим собакам, я понял.

— Не только. Я знаю, ты не такой придурок, которым прикидываешься. Поэтому или относись к ней как к человеку, или отвали. Я не позволю, чтобы кто-то, даже ты, ломал ей жизнь. Я тебя считаю братом, Влад. Но не путай это с вседозволенностью. Дружба не отменяет ответственности.

На долю секунды я вижу в его глазах сомнение. Он хочет мне верить. Хочет, чтобы всё наладилось. Но в нём живёт волк, готовый рвать за свою стаю. За Лену.

— Я рад, что мы друг друга поняли. Вообще, рад, что ты вернулся. Больше никуда сматывать удочки не планируешь?

— Пока нет. Есть дела тут.

Витя уходит. Воздух становится вдруг легче. Как будто разговор с ним расставил всё на места. И почти сразу меня обнимает сзади Лена.

— Мур. Какие у нас сегодня планы?

Телефон пиликает.

"Заедь домой. Поговорить надо."

Глава 5 Мара

Влад ушёл, но настроение у всех упало ниже плинтуса. Его уход словно прорвал тонкую плёнку молчаливого напряжения — теперь оно расплескалась по всему дому. Воздух сгустился, казалось, даже свет от люстры потускнел. Хоть мне и хотелось остаться одной, закрыться в комнате и хоть как-то выдохнуть, я решила остаться в столовой и поддержать маму. Думаю, она тоже в шоке от того, что только что произошло.

Переезжая сюда, я настраивалась на сложности. В конце концов, жизнь в богатом доме известного адвоката находится далеко за пределами моей зоны комфорта. Но масштаб возникших проблем поражает. Я и представить не могла, что всё окажется так... остро. Мало того, что я ни малейшего понятия не имею, как себя вести с Константином Дмитриевичем, так ещё и этот внезапно появившийся сын.

Судя по тому, как он себя ведёт, он та ещё заноза. Избалованный, хамоватый, шкафообразный парень с прищуром, будто каждый мой жест — личное оскорбление. И как такого поставить на место? Или хотя бы как увести фокус внимания от нас с мамой?

За столом — гробовая тишина. Никто не ест. Мама застыла с вилкой в руке. Константин Дмитриевич сверлит взглядом пустой бокал, как будто пытается прочитать в нём ответ, как гадалка на кофейной гуще. Я не знаю, куда себя деть и что сказать. Я слишком мало знаю о них обоих. Обрывочной информации недостаточно, но начать расспросы с порога — как-то уж совсем бестактно. Поэтому, нервно вздохнув, накладываю себе овощной салат. Единственное, что могу есть без ограничений.

Комната кажется душной, несмотря на высокие потолки и идеально выставленную температуру. Тяжёлые гардины на окнах не пропускают ни звука с улицы, ни спасительного свежего воздуха. Тиканье старинных часов над камином действует как капающая вода в металлической раковине — раздражающе и неумолимо. Каждая секунда давит на виски.

— Кхм. Надеюсь, вы не передумали жить тут. Тань? — голос Константина Дмитриевича режет тишину, будто нож.

— Конечно нет, Костя, — мама бережно протягивает руку, кладёт её на его ладонь. — Но знаешь, думаю, нам стоит обсудить, как быть дальше.

— Владу придётся смириться с моим решением, — его челюсть стискивается, лицо становится каменным.

Брр. У меня мурашки от его взгляда. Настолько суровый, холодный. Я с трудом представляю, как мама разглядела в нём не просто успешного адвоката, а мужчину, способного на чувства. Но они работали вместе над проблемами в фирме, где она работает… Видимо, на фоне усталости и поддержки это казалось сближением.

— Я не сомневаюсь. Но тебе со своей стороны нужно сделать шаг навстречу.

— Как именно? Выполнить его требования?

— Нет, конечно. Но представь себя на его месте. Он думал, что ты тяжело переживаешь смерть жены до сих пор.

— Так и есть. Но это не может продолжаться вечно.

— У горя есть много стадий. И так часто бывает, что человек застревает в какой-то из них, не может переступить и пойти дальше. У тебя была любимая работа, друзья, в конце концов появилась я. А что было у него? Ведь там, в армии, он по сути закрылся в вакууме. Не дал себе разобраться в том, что случилось. Не разговаривал с тобой. Он ведь даже не предупредил тебя о том, что приедет.

— И что дальше? Ему двадцать три! Я устал вытирать ему сопли.

— Подумай, чего ему сейчас не хватает? Что ты можешь ему дать. Может, что-то материальное? Дом это понятно… Есть что-то ещё? Потом, когда он пойдёт на контакт, постепенно будешь разговаривать с ним.

— Ты хочешь сделать из меня долбаного психолога?

— Костя, ведь это твой сын. Другого не будет.

— Ты не хочешь, чтобы у нас…

— Тщ-щ-щ. Рано пока поднимать эту тему, — мама переводит смущённый взгляд на меня.

Ого. Только общего брата или сестры нам не хватало. Не знаю, как относиться к этому. С одной стороны — мама имеет право на счастье. Но вот перспектива породниться с этим ненормальным... брр.

— Не знаю, что я могу ему дать сейчас. Кажется, что мы больше не найдём с ним общий язык. И раньше-то это было непросто. Маша была тем самым мостиком между нами.

— Подумай.

— Машина? У него была Ламборджини. Сейчас она пылится в гараже.

Убойная логика. Как же сложно не фыркнуть. Он вытворяет, что хочет, бросается угрозами, а ему под ноги кидают ключи от машины. Не смешно даже. Сейчас он почувствует себя королём и вообще станет неуправляемым. О каком налаживании отношений идёт речь? О какой взрослости?

Двадцать три года! А поведение — трёхлетнего, который бьётся в истерике на полу, если ему не дали чужую игрушку.

Разговор начинает действовать на нервы. Я тру пальцами виски, пытаясь разогнать противное покалывание, предвестник того, что организм требует перезагрузки. Мне нужно как можно скорее принять таблетку и полежать. Иначе станет поздно, и я превращусь в овощ. А ведь у меня ещё гора материала по сольфеджио, который нужно повторить.

— Мара, может, пойдёшь приляжешь? — мама замечает мои жесты.

— Да. Извините.

Как только я ложусь, сон накрывает меня мгновенно. Будто рубильник переключили.

А утром, едва спустившись вниз, слышу голоса из кухни. Мужские. Громкие. Один из них — определённо Влад. Второго не знаю.

— Тебе норм с ней под одной крышей жить? — говорит незнакомец.

— А у меня есть выбор? — зло отвечает Влад. — Как только отец снова начнёт откупаться, это будет последней каплей...

— А пока будешь терпеть эту пафосную…

Я отпрянула от двери. Дальше слушать стало невозможно. И слишком опасно. Сердце в груди застучало быстрее. Это уже не просто холодность. Это настоящая враждебность. И меня она злит. Но ещё больше — пугает.

Я стою, прижавшись к стене, пытаясь унять дыхание. Ладони вспотели, и мне становится душно, как будто стены дома вдруг стали ближе. Эти стены не дают мне покоя — всё здесь напоминает о чуждости. Даже картины на стенах — дорогие, но бездушные. Словно я — вторжение. Паразит. Лишняя.

В голове снова звучат его слова. Пафосная. Вот как он меня видит. Только не знает, через что я прошла, сколько стоило мне держать лицо, пока мама собирала осколки своей жизни. Я была рядом. А теперь должна отступить, чтобы уступить место его боли? Почему именно мне приходится всё терпеть?

Глава 6 Мара

— Доброе утро, Мара! — громогласно произносит Константин Дмитриевич.

Я подпрыгиваю на месте. Сам того не зная, он меня подставил перед Владом. Потому что уже секунду спустя он и его друг выглянули из кухни. Надеюсь, они достаточно самоуверенны для того, чтобы не заподозрить меня в подслушивании.

— Доброе утро. Планируем совместный завтрак? — улыбаюсь так широко, как только могу.

Спасибо генетике и своевременным визитам в стоматологию, на зубы мне грех жаловаться. Ровные и белые, улыбайся сколько хочешь, чем я и планирую заниматься.

— По возможности хотелось бы.

Спускаюсь и протискиваюсь в кухню мимо обоих парней. Пахнет крепким кофе, поджаренным хлебом и каким-то острым мужским парфюмом, от которого першит в горле. Я чувствую, как ко мне буквально липнут взгляды, и каждый шаг отдаётся эхом в ушах.

— Костров, можно?

Оборачиваюсь и вижу, куда только что пялился его друг. Прямо на мою попу. Ну прямо как животные! У них что, всеми рулят примитивные инстинкты?

— Даже не думай, — рыкнув на него, загораживает меня.

С чего бы вдруг такая доброта? Или мы уже переходим на стадию братско-сестринской любви, зарыв топор войны? Стоит мне размечтаться, как прилетает:

— Не стой как статуя. Или ты не против?

Влад отодвигается в сторону, и я снова оказываюсь под пристальным взглядом его друга. На его лице насмешка, словно он знает, что произвёл эффект. Меня передёргивает.

— Лев. Лев Дмитриев, — он осторожно поднимает мою руку и целует тыльную часть. — Очень приятно познакомиться. Кажется, я неожиданно полюбил ходить к тебе в гости, Влад.

Вырываю руку и украдкой вытираю за спиной об джинсы. Момент максимально неловкий. Лев, конечно, симпатичный — высокий, тёмные волосы, аккуратная щетина, уверенность в манерах, даже слегка притягательный голос. Скулы чёткие, губы немного пухлые, глаза тёмные, будто пронизывают насквозь. С первого взгляда — вполне себе обаяшка. И наверняка у него полно поклонниц. Но лично у меня — ничего. Ни мурашек, ни внутренней дрожи, ни даже капли любопытства. Как будто смотришь на глянцевую картинку — красивая, но не твоя.

Не хочу прослыть скандалисткой с первых же дней, но и такое внимание мне неприятно. Если быть совсем честной, то даже противно. Кожа в том месте будто по-прежнему горит.

Так уж вышло, что за все мои восемнадцать лет я ни разу не влюблялась. Тут смешалось многое. И то, что мне сложно доверять мужчинам после того, как нас бросил папа. И то, что мои приоритеты выстроены предельно точно — учёба и музыка, музыка и учёба. Попасть в городской оркестр я хочу куда больше, чем завести отношения. На них у меня банально нет времени. Ведь никакой протекции у меня нет, а значит, я должна стать действительно лучшей виолончелисткой выпуска. Ну и последнее — мне банально никто не нравится. Завышенные ли у меня запросы — время покажет.

Так что прости, Лев, но тебе стоит поискать кого-то другого.

Подхожу к холодильнику и достаю оттуда контейнер с сырниками. Раскладываю их на большую тарелку и ставлю в микроволновку. Электронный дисплей мигает жёлтым светом, отражаясь в глянце дверцы. Пока внутри гудит и крутится тарелка, я стараюсь не думать, как долго мне ещё придётся жить под одной крышей с ним.

— Проходите в столовую. Сейчас принесу.

— Я бы предпочёл подождать тут, — не унимается Лев. Его голос чуть понижается, приобретая почти заговорщицкий оттенок.

— Димыч, — грозно смотрит Влад. Его подбородок чуть выдвигается вперёд, брови сдвигаются.

— Ой да ладно тебе. Это у тебя есть… — Лев усмехается, поднимая бровь.

— Ну всё, — Влад буквально силой утаскивает Льва за собой, тот театрально сопротивляется, но всё же уходит.

Кто там у него есть? Неужели девушка? У вот этого буки? Мне кажется, он излучает такие мощные волны неприязни ко всему живому, что добровольно никто не согласится на эту роль. Или, наоборот, есть такая, кто видит под всей этой бронёй что-то другое? Не знаю, и знать не хочу.

Быстро погрев сырники, я приношу тарелку в столовую, где уже все в сборе. Приношу сметану, джем, мёд. Только после этого усаживаюсь, сразу же накладывая себе парочку самых румяных. Тепло от них приятно греет пальцы.

— Приятного аппетита, — опять же с улыбкой произношу перед тем как начать завтрак.

Влад и Константин Дмитриевич сверлят друг друга взглядами, будто у них соревнование, кто первым отведёт взгляд. Воздух плотный, как сироп. Даже Лев вдруг становится тише.

— Очень вкусно, не ждите, пока остынет, — делает замечание мама, и все наконец приступают к еде.

Довольно быстро тарелки пустеют. Становится понятно, что тот разговор, ради которого Влад приехал, вот-вот начнётся.

— Влад. Мы можем пройти в мой кабинет или поговорим тут.

— У меня ни от кого нет секретов, говори, — тот откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди, словно заранее выстраивая между собой и отцом невидимую стену.

— Я бы не хотел, чтобы ты ночевал непонятно где, — Константин Дмитриевич осторожно подбирает слова.

— У Дмитриевых — вполне себе понятно где, — Влад криво усмехается.

— Да хоть у Буйновых. Не дело, что ты не появляешься дома, — отец подаётся чуть вперёд, и в его голосе теперь уже раздражение, не прикрытое формальностями.

— У меня был такой тёплый приём, что я предпочёл другую компанию.

— Возвращайся домой. Твоя комната полностью готова, там уже убрались.

— Я подумаю. Так ты за этим меня звал? — в голосе Влада скепсис, он смотрит исподлобья, словно ждёт подвоха.

— Не только. Мы тут подумали, и решили, что тебе неудобно будет передвигаться без машины. Поэтому я хочу отдать тебе ключи от твоей Ламборджини, — достаёт их из кармана, кладёт на стол и подталкивает в сторону Влада.

— Вы подумали? — Влад обводит взглядом маму и отца, чуть приподнимая брови. — Охренеть…

— Выражайся культурно!

— Да я даже не начинал ещё…

— Влад!

Глава 7 Мара

— Уже уходишь? — Влад упёрся бёдрами о капот и теперь сверлит меня взглядом.

Нельзя было просто проигнорировать? Сколько там осталось до автобуса, десять минут? А мне ещё дойти до остановки надо. Сам факт наличия автобуса меня удивил до невозможности. Казалось бы, здесь у каждого есть машина. Кто же на нём ездит? Но нет, он пользуется популярностью, хотя, конечно, в основном среди обслуживающего персонала.

Мама пробовала уговорить меня воспользоваться гостеприимством Константина Дмитриевича, поехать с ним. Но мне не привыкать ездить общественным транспортом. Не барыня. Да и я налегке, свою виолончель я пока не перевезла, она так и стоит в нашей квартире.

Так и не решила, как будет лучше. С одной стороны, мне нужно много практики, пара часов в день минимум. С другой, инструмент достаточно тяжёлый, каждый день возить его туда-сюда не хочется. Это повод иногда оставаться дома. А то и вовсе незаметно переехать обратно, пока мама будет налаживать свою личную жизнь.

Пока что она категорически против того, чтобы я осталась одна в квартире. Считает, что мне рано начинать самостоятельную жизнь. Я с ней не согласна, но спорить не хочется. Нам обеим непросто. Может, со временем всё решится само собой.

— Да. Извини, некогда болтать, — бросаю, поправляя лямку сумки на плече и ускоряя шаг по гравийной дорожке.

— А ты не слишком вежливая. Как же "узнать друг друга получше", "наладить родственные связи"? — его голос звучит насмешливо, с лёгкой хрипотцой.

— Не ты ли обещал выселить нас ещё вчера? — оборачиваюсь на ходу, вскидывая брови.

— И всё ещё хочу. Но раз уж мы оба тут… — он делает неопределённый жест рукой, словно отмахиваясь от собственных слов.

— Слушай, я рада, что у тебя есть настроение поболтать. Видимо, сытный завтрак сбавляет градус твоего недовольства. Но я опаздываю, — выдыхаю я и уже собиралась свернуть за угол, как во двор выходит Константин Дмитриевич.

Он идёт с чашкой кофе в руке, в домашней одежде, как человек, который контролирует каждую мелочь своей жизни, даже в выходной.

— Влад, ну как, всё в порядке? — спрашивает он, слегка нахмурившись, осматривая машину.

— Да. Отвезу на техосмотр чуть позже. Но с виду можно ездить, — отвечает Влад, вытянувшись как по команде.

— Прекрасно. Тебя ждать на ужин? — интересуется Константин Дмитриевич, отпивая из чашки.

— Не решил. Есть кое-какие планы, — Влад пожимает плечами, но глаза его блестят — дерзко, вызывающе.

— Постарайся со своими планами решить вопрос до этого времени, — голос отца становится холоднее, жёстче, взгляд — пристальным.

— Началось… — бурчит Влад, явно подавляя раздражение.

— Так, Мара, ты же уже опаздываешь? — поворачивается ко мне Константин Дмитриевич, отвлекаясь.

Смотрю на время и понимаю, что автобус уехал только что. Чёрт.

— Ой, да… Ну вот, я же говорила, что тороплюсь! — в отчаянии восклицаю я.

— Ничего, Влад тебя подвезёт, — говорит он, словно всё решено заранее.

Мы обмениваемся задумчивыми взглядами. Он это специально сделал, заговаривал мне зубы? Надеюсь, что нет. Но подозрения жгут изнутри.

— Да я на такси доберусь. Не переживайте, — пробую возразить, но голос звучит неуверенно.

— Нет, зачем тратить время? Такси сюда будет ехать долго. А Влад уже готов ехать. Сын, я могу на тебя рассчитывать?

— Да. Но не надейтесь, что я буду личным водителем. Акция действует только сегодня, — усмехается Влад, обходит машину и открывает переднюю дверь. — Запрыгивай.

Перевожу взгляд с него на Константина Дмитриевича. Оба ждут от меня, что я с радостью прыгну в машину. Но мне так этого не хочется. Я ведь прекрасно понимаю, что со вчерашнего вечера ничего не поменялось. И я бы предпочла пешком идти, но не ехать с ним. Однако первая пара сегодня у такого преподавателя, который считает опоздание одним из смертных грехов. Притом что предмет непрофильный. Но его это волнует ещё меньше, чем судьба какой-нибудь водоросли в Тихом океане.

Сажусь на сиденье и сразу же пристёгиваюсь. Я не большая фанатка опасной езды. На такой машине вряд ли Влад поедет с разрешённой скоростью. Поэтому мне остаётся только контролировать дыхание, чтобы не паниковать.

— Погнали, — говорит он, усаживаясь рядом, и щёлкает ремнём безопасности.

Сжимаю ремень на сумке, боковым зрением замечая, что Лев тоже садится за руль своего автомобиля через несколько метров от нас.

Мотор урчит громче, набирая обороты, и мы выруливаем из посёлка. Тишина между нами звенит, как струна, натянутая до предела.

Влад ведёт машину резко, дерзко, наплевав на правила дорожного движения. Он не просто превышает скорость — он выжимает из автомобиля максимум. Обгоняет по встречке, ввинчивается между рядами, не снижая оборотов даже на поворотах. Руль в его руках — не инструмент, а оружие. А я — всего лишь случайный пассажир.

Понятия не имею, зачем он это делает. То ли для того чтобы запугать меня, то ли потому что не умеет по-другому.

— Ты собираешься нас убить? — не выдерживаю я, голос срывается от напряжения.

— Расслабься. Я всю жизнь за рулём, — бросает он, не оборачиваясь.

— Это не делает тебя бессмертным! Или меня! — вцепляюсь в край сиденья, чувствуя, как пальцы побелели от усилия.

Он усмехается.

— Боишься?

— Нет. Злюсь. Потому что не хочу, чтобы мою смерть потом назвали «несчастным случаем». Помедленнее, Влад!

— Если ты думаешь, что я смирюсь с твоим присутствием — забудь, — бросает он неожиданно.

Я поворачиваюсь к нему, сердце колотится в горле.

— А ты думал, я в ваш дом по доброй воле пришла? — шиплю в ответ.

— Неважно. Я сделаю так, что ты сама сбежишь отсюда.

— Психованный... Если всё это представление для того, чтобы я испугалась, заканчивай.

— А иначе что?

— Знаешь, я тоже умею кусаться. Лучше бы нам соблюдать нейтралитет.

— Даже не мечтай.

Внутри всё сжимается. Я отворачиваюсь, уставившись в боковое окно, в проплывающий лес и размытые силуэты дорожных знаков. Кажется, я ошиблась. Соглашаясь жить здесь, ехать с ним, вообще пытаться быть частью этого дома. Всё не так. Всё — ошибка.

Глава 8 Мара

— Ты чего такая загадочная вся? — не унимается Геля. — Мара-а-а, ну не молчи.

— Тихо ты, дай послушать, — шикаю на неё, косо глянув и махнув рукой, чтобы она притихла хоть на секунду.

Аудитория, в которой мы сидим, немного душная — старенькие батареи под окнами не регулируются, и тепло такое густое, как парное молоко. В воздухе витает аромат старых тетрадей и мела.

Старенький преподаватель по ОБЖ монотонно бубнит что-то про правила эвакуации, то и дело утирая пот со лба мятым платочком. Он, кажется, не замечает, как его слушатели сидят кто с полузакрытыми глазами, кто вовсе уткнулся в телефон. Только Геля, как заведённая, сверлит меня взглядом.

— Ну хотя бы подмигни, если это твой парень, — шепчет она, наклоняясь ближе.

Молчу, прикрываясь волосами, будто это может спасти от её пытливого взгляда. В тетради появляются не заметки, а целая абстрактная галерея — звездочки, кружочки, витиеватые загогулины.

— Как ты могла скрывать такое от меня? Я же давно тебе говорю, что пора. Мара, в восемнадцать лет тухнуть вечерами над сольфеджио — высшая форма издевательства над самой собой.

— Нам это самое сольфеджио ещё на экзамене сдавать. Как тут не сидеть? И вообще, ты же знаешь, что мне кровь из носа нужно стать лучшей, — бурчу в ответ, старательно изображая, что вникаю в лекцию.

Геля закатывает глаза с таким драматизмом, что даже парень за соседней партой на секунду отрывается от телефона.

В какой-то степени я её понимаю. Когда музыка — не твоё призвание, а всего лишь прихоть твоей мамы, трудно гореть такой же страстью ко всему, что с ней связано. Мама у Гели с детства хотела стать музыкантом, играть на фортепиано. Но её родители считали, что это всё блажь, и такой профессией на хлеб с маслом не заработать. Теперь она трудится бухгалтером на заводе, получая крошечную зарплату и постоянно фантазируя о том, как могла бы сложиться её жизнь, пойди она против родителей. Вот и реализует свои мечты в Геле.

Геля же, хоть и творческая личность, но чем дальше, тем больше начинает музыку ненавидеть. Но против матери пойти не может, ведь она воспитывает её одна. Поэтому тайком от неё подрабатывает, рисуя картины на заказ, осваивает нейросети и фотошоп. Её цель — заработать на крутой графический планшет, чтобы рисовать ещё более качественные арты, и потом продавать их.

Каждая до последней капли крови готова отстаивать своё, поэтому боевые действия нет-нет да вспыхивают на их небольшой кухне, чему я не раз становилась свидетелем. Их крошечная хрущёвка словно сжимается при каждой их ссоре, и я знаю: Геля мечтает вырваться оттуда, как птица из клетки.

В глобальном же плане Геле хочется тусить, веселиться, влюбляться, жить на полную катушку. И встречаться с парнями, само собой. Так что мои приоритеты она считает старушачьими, и всячески пытается меня сосватать какому-нибудь красавчику.

Только на прошедшие несколько месяцев она под разными предлогами знакомила меня с пятью парнями с разных курсов. И все попытки закончились провалом. Но Геля была бы не Геля, если бы отчаялась и оставила свои попытки.

Как только начинается большая сорокаминутная перемена, меня под локоток тащат в столовую.

— Рассказывай, — с прищуром приказывает она, при этом продолжая тащить меня за собой.

— Может, сначала поедим? — пытаюсь спастись от расспросов.

— Как можно есть, когда тут такое!

— Какое такое? У нас ещё две пары впереди, а мне потом домой ехать долго.

— Полчаса это долго?

— Полтора.

— Ладно, пошли возьмем салатик, — сдаётся она, но в глазах пляшут нетерпеливые искры.

Столовая встречает нас запахами пюре, куриных котлет и варёной гречки. Люди гудят, как улей, в воздухе витает пар и приглушённый звон посуды. Мы усаживаемся за крайний столик у окна, я всё ещё чувствую остатки нервного напряжения после утренней поездки с Владом.

Стоит нам только усесться за стол, я начинаю рассказывать под давлением взгляда Кравцовой.

— Мы с мамой переехали вчера к её жениху.

— И ты молчала?! — глаза Гели округляются.

— Я и сама узнала об этих планах незадолго до этого.

— Ладно, прощаю, так и быть.

— Ну спасибо, — улыбаюсь ей. — Так вот, мамин жених — адвокат по семейному праву. Проще говоря, занимается разводами по большей части и наследством. Богатый.

— Мара, дак ты теперь у нас ни в чём не будешь нуждаться! Может, он тебя по блату пропихнёт в оркестр? Надо пользоваться такой возможностью, и перестанешь до ночи репетировать.

— Ты что? А вдруг у них с мамой разладится? Я не хочу потом быть должной.

— Для него это наверняка пустяк, а для тебя дело всей жизни. Есть разница.

— Гель, я так не могу, да и не всё так просто.

— Тогда рассказывай и о сложностях.

— У него есть сын. И как раз его ты видела сегодня утром.

— Хватай его и не отпускай, — с довольным видом Геля наматывает на палец свои рыжие волосы.

— Пфф… Он обещал нас выселить в ближайшее время.

— Серьёзно? Он что, слепой? — от удивления она даже есть перестала.

— На этот счёт не знаю. А вот что злой — это точно. Подробностей пока нет. Но его мать умерла и с этим явно связана какая-то семейная история.

— Если он такой засранец, то тогда точно нельзя складывать лапки. Мар, кто, как не ты, достойна того, чтобы жить лучше? Вот только иногда нужно вцепиться зубами и не отпускать своё.

Задумчиво вздыхаю. Так-то оно так, Кравцова права. Я, конечно, боец. Вот только немного в другой сфере. И пока что, хоть и шиплю и царапаюсь в ответ, но по большому счёту, рассчитываю на то, что Влад испугается такого большого и страшного противника, и перестанет.

Немного наивно, но как есть. Потому что противопоставить ему что-то серьёзное у меня просто нет ресурса. И морального, и материального. Первого, потому что если я ввяжусь в серьёзное противостояние, то кто будет учиться? А второго… думаю понятно. Хоть моя мама и главный бухгалтер в большой фирме, но всё же уровень не тот.

Глава 9 Влад

— Оу, систер. Ты как раз вовремя. Приготовь ужин, я кита готов проглотить.

Я должен был это сказать хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение её лица. Эмоции сменяются, как в калейдоскопе. Растерянность, затем удивление, осознание того, что я сказал, а затем возмущение.

Щёки краснеют, а грудь начинает часто-часто подниматься от того, как шумно она дышит. Ну чисто бык перед тореадором. Что, не нравится тебе? То ли ещё будет.

— Что замерла, иди давай, — машу рукой в сторону кухни, лениво опираясь на дверной косяк. Голос нарочито спокойный, даже ленивый, но в нём сквозит вызов.

Она с шумом скидывает рюкзак на диван, как будто этим действием хочет подчеркнуть своё возмущение, и подходит ближе. Вблизи она кажется ещё злее, напряжённее — будто натянутая струна.

Носом улавливаю её запах, тёплый, пряный, с ноткой цитруса — он расползается по всему телу ядом. Сердце начинает сбоить, будто в отлаженный механизм попало что-то и шестерёнки заедает. Не к месту, не вовремя, но почему-то ощущение слишком острое.

— С чего ты решил, что я твоя прислуга? — крылья носа у Мары трепещут, выдавая ярость. Голос чуть дрожит, но в нём столько стекла, что можно порезаться.

Какая вкусная девочка, эмоциональная. Дай мне больше, что там у тебя ещё есть?

— Хотя бы с того, что у тебя ничего, кроме твоей гордости, нет. Ты здесь приживалка. А значит, должна приносить какую-то пользу. В частности, приготовь мне ужин, — выношу очевидный приговор.

— Ты совсем крышей поехал? Лечиться не пробовал? — её натурально потряхивает от моих слов. Пальцы сжаты в кулаки, плечи напряжены. Она будто держит себя из последних сил.

Замечаю, какие у неё нереально огромные зрачки сейчас. И ресницы пушистые. Красивые глазки у этой змеи. Интересно будет наблюдать за тем, как будет меняться их выражение, когда я буду раз за разом указывать ей на её место.

Я, конечно, психанул поначалу, свалил к Димычу. Наверное, это было правильное решение, потому что на тот момент градус моего неадеквата зашкаливал и я мог натворить херни. Да уже натворил, когда схватил эту ведьму за шею. Не сдержался. Но теперь буду действовать аккуратнее и наслаждаться её страданиями.

За всё в этой жизни надо платить. За то, что Татьяна пробралась в постель к отцу, тоже. Не получится сделать вид, что у нас тут ёбаная счастливая семья. Потому что это ни разу не так. Возможно, отец сейчас прикидывается тем, кем не является, но эта шелуха быстро слетит с него, ведь невозможно носить маску постоянно. От неё придётся отдыхать. Тогда-то они обе поймут, с кем связались. Заботливым и добрым отцом он бывает только по большим праздникам. Потом же ему это надоедает и возвращается суровый и деспотичный характер, который они и будут наблюдать девяносто девять процентов времени.

Собирайте манатки и валите, пока можете.

— Апхах, думаешь, я неадекват? Милая, ты меня плохо знаешь, — ухмыляюсь, склонив голову набок. В голосе — почти ласковая угроза.

— Достаточно для того, чтобы отправить тебя готовить самостоятельно, — решительно задирает нос, скрещивая руки на груди. Вид у неё вызывающий.

Мы стоим на грани — шаг в сторону, и кто-то сорвётся. Но пока никто не отводит взгляда. Пульс грохочет в висках. Комната будто наполняется электричеством, которое вот-вот коротнёт.

— …Ты сама не понимаешь, на что нарываешься, — выдыхаю, медленно выпрямляясь. В голосе появляется металл. — Ладно, играем в долгую. Ты не хочешь по-хорошему — будет по-плохому.

Мара скалится. Не улыбается — именно скалится, как кошка, которую загнали в угол, но она готова царапаться до последнего.

— Проблемы со слухом? Я сказала: готовь сам.

— Не-а, — я медленно качаю головой, улыбаясь шире. — Это ты пойдёшь готовить. Потому что я так сказал. А ты вроде как гостья тут. И пока ты тут живёшь — играешь по моим правилам.

Секунду она колеблется, потом резко разворачивается и уходит на кухню. Не сказала ни слова, просто прошла мимо, даже не задев меня плечом — но так, будто хлестнула им. А я смотрю ей вслед, не скрывая удовлетворения. Щёлкаю языком, как будто подзываю собаку.

— Позовёшь, когда будет готово, — бросаю ей в спину, сдерживая довольный смешок.

— Пошёл к чёрту, Влад, — слышится из кухни.

О, музыка для моих ушей.

Перекинув футболку через плечо, я направляюсь в душ. Горячая вода с шумом стекает по телу, смывая напряжение. Пара капель скатывается по позвоночнику, вызывая мурашки. Закрываю глаза, прислоняюсь лбом к прохладной плитке.

Наконец-то, немного тишины. Никто не ноет, не огрызается.

Через двадцать минут возвращаюсь в комнату, вытирая волосы полотенцем. Врубаю музыку на колонке — тяжелый бит разносится по комнате, заглушая всё. Укладываюсь на кровать, закидываю руки за голову, вытягиваю ноги. Прикрываю глаза и просто кайфую. Мышцы расслабляются, мысли утекают. Остаются только звуки, вибрирующие в груди.

Не замечаю, как открывается дверь. Кто-то осторожно входит в комнату. Шаги почти неслышны — но в этом доме я привык держать ухо востро. Всё равно, расслабился слишком.

Когда тёплая ладонь дотрагивается до моего плеча, резко подскакиваю и в одно движение хватаю руку, перехватывая запястье.

— Пусти! — слышу панический крик.

Открываю глаза. Это Мара. Она дёргает руку, глаза широко раскрыты. Я сдавливаю её запястье тисками, пульс бешено стучит в ушах.

— Мне больно! — голос дрожит.

Резко отпускаю её. Она тут же отступает, прижимая руку к груди и растирая запястье.

— У меня теперь синяк будет! — смотрит с обидой и вызовом одновременно.

— Зачем пришла? — спрашиваю, отводя взгляд.

— Ужин готов, барин. Извольте откушать, — говорит с издёвкой, готовая плюнуть мне в лицо.

Выражение лица такое, что хочется тут же стереть его. Но я сдерживаюсь. Плевать.

Спускаюсь вниз за ней. Прохожу к столу, Мара наблюдает за каждым моим движением. Садится напротив, поджав ноги.

Глава 10 Мара

Константин Дмитриевич, еле дыша, переводит злой взгляд на меня.

— Вы пробовали это?

— Только Влад. Простите, я не успела убрать это… Не думала, что кто-то ещё будет ужинать прямо сейчас.

— Ты-то тут причём?

— Это я приготовила.

Взгляд исподлобья, точь-в-точь такой же, как у Влада, застывает на мне. Его густые брови сдвигаются, скулы ходят от напряжения, а рука со стаканом воды белеет.

— Ты что, убить нас всех решила?

Кошусь на виновника этого происшествия, но он делает вид, что ему всё ещё ужасно плохо. Проходит к воде и жадно пьет залпом целый стакан. Его лицо всё ещё красное, на лбу выступили капельки пота, дыхание сбивчивое. Вытирает рот тыльной стороной руки и кашляет, будто собирается вывернуть лёгкие.

— Вот и приюти у себя женщину после этого. Какие ещё последствия нас ждут? Обострение твоего гастрита не за горами.

Я не знала, что у Константина Дмитриевича гастрит. Это не специально уж точно. И вообще, этот невыносимый сам вынудил меня на такой поступок. Но как теперь оправдаться?

— У меня рука дрогнула, когда я добавляла чили. Хотела всё выкинуть чуть позже, — опускаю глаза в пол, чувствуя, как щеки предательски горят. В висках стучит, сердце бьётся как бешеное, ладони становятся влажными. Я чувствую себя ребёнком, пойманным на шалости, и одновременно — взрослой женщиной, пытающейся не сорваться.

Что я ещё скажу? Что специально высыпала половину пакетика, чтобы у барина глаза на лоб полезли? Чтобы он перестал помыкать мной? Вряд ли холодная война то, что будет приветствовать в своём доме Костров старший.

— Мара, если ты далека от приготовления пищи, то советую отложить эту идею до лучших времён. Мария Владимировна справляется с этой задачей прекрасно. И я бы и дальше предпочёл обходиться без сюрпризов. Меню составляю специально с учётом всех вкусовых ограничений. Если есть что-то, что ты не ешь, сообщи.

Замечаю, как удивлённо Влад смотрит на отца. Что такого странного тот говорит, убей не понимаю. Конечно, немного обидно, что он судит о моих кулинарных способностях по одному блюду, которое я специально испортила, к тому же. Но я ожидала куда более резкой реакции. Так что даже выдохнула.

В комнате витает запах пережаренного чеснока и острого чили, разъедающего слизистую. На столе стоят тарелки, но теперь никто не торопится доедать.

Видимо, Влад тоже ожидал, что на меня наорут и с позором отправят как минимум к себе в комнату. Я для себя сделала вывод, что нужно быть аккуратнее. От моих необдуманных действий пострадал ни в чём не повинный человек, ещё и с проблемами по части ЖКТ.

— Конечно. Простите. Я правда не хотела…

— С кем не бывает.

Костров младший стоит истуканом и сверлит дырку во мне своим колючим взглядом. Его руки скрещены на груди, губы поджаты, взгляд хищный. Воздух между нами звенит.

— Мара, ты сегодня успела позаниматься на своём инструменте, виолончели, кажется? — меняет тему Константин Дмитриевич.

— Да, заезжала домой для этого.

— Почему не привезёшь её к нам? У нас полно места. Можно даже организовать репетиционную комнату.

— Да у нас там итак сделана звукоизоляция. Специально из-за этого делали ремонт. Там идеальные условия.

— Таня переживает, что ты слишком много времени тратишь на разъезды. И как я уже сказал, без проблем сделаем всё и тут так же удобно. Так что привози завтра сюда свою виолончель.

— Но я…

— Возражения не принимаются. Я сделаю всё, чтобы Тане было спокойнее.

В этот момент я слышу, как у Влада челюсть хрустит, так сильно он её сжимает. Его глаза сверкают злостью, но он молчит, будто боится сорваться. Щека дёргается от напряжения. Он словно кипящий чайник, которому не дают выпустить пар.

— Да она тяжёлая, ещё и с рюкзаком…

— Так в чём проблема. Пусть тебя заберёт Влад.

И тут он едва слышно, но выразительно выдыхает сквозь зубы. Я ощущаю, как нарастает напряжение, искрит воздух.

— Я неясно выразился, когда говорил, что ни твоей невесте, ни её дочурке не место у нас дома? Так какого хрена вы все делаете вид, что у нас идиллия? М? А ты ещё и делаешь из меня её личного водителя, как будто у тебя не под ногами стоит весь штат прислуги. Как будто я, блядь, живу здесь по своей воле и только и мечтаю обслуживать всю эту комедию.

— Я, кажется, достаточно прямо высказал свою позицию по этому вопросу, Влад. Моё решение не подлежит обсуждению, — голос отца ровный, почти ледяной. Он говорит спокойно, но на его виске пульсирует жила, будто сдерживает нечто куда более взрывное.

— Всё как обычно, мать вашу. Засунь язык в жопу и радостно виляй хвостом. Говори "гав", когда тебя о чём-то спрашивают, и получи косточку. Или поджопник, если делаешь что-то не так. Гениальная семейная система мотивации.

— Не паясничай. Я всего лишь прошу тебя об одолжении. — Константин Дмитриевич уже не пытается скрыть усталость. Его плечи чуть опускаются, голос становится тише, но твёрже, словно каждое слово выцарапывается изнутри.

— Добровольно-принудительном одолжении. Как всегда. — Влад кривит губы в усмешке, его голос пропитан ядом.

— Слушай, мне кажется, что тебе надо найти себе занятие. Ты вообще собираешься возвращаться на учёбу? Безделье — самое плохое, что может быть с человеком. Займи себя. Или я помогу тебе в этом, — больше не совет, а угроза. Взгляд отца проникает под кожу, сдирая с Влада последние остатки спокойствия.

— Сам разберусь, — сквозь зубы выдыхает Влад, и в этих словах чувствуется не просто раздражение, а сдерживаемая ярость. Он стискивает кулаки, ногти впиваются в ладони, но он стоит на месте, как скала.

— Разберись, Влад. Будь добр. Потому что твоя агрессия мне совершенно не нравится. И она начинает вызывать вопросы у окружающих.

В моей семье никогда не было подобных ссор. Мы с мамой живём душа в душу, поддерживаем друг друга. В этом большом мире до сих пор мы были совершенно одни, и дома у нас всегда было тепло и уютно. Запах кофе по утрам, мягкие пледы, бесконечные разговоры на кухне, когда дождь стучит по подоконнику. Здесь же... Холодный свет, натянутые улыбки, слова — как клинки, готовые ранить. В голове не укладывается, что такими могут быть отношения между отцом и сыном. Оба как два барана, не слышат друг друга. Просто давят каждый со своей стороны, с такой силой, что в этом противостоянии могут рухнуть стены.

Глава 11 Мара

Конечно же, с утра дом полон раздражённых людей. Воздух, кажется, густеет от недосказанных упрёков и наэлектризованных взглядов. Даже солнечный свет, просачивающийся сквозь большие окна кухни, кажется чужим — слишком ярким для такой пасмурной атмосферы.

Константин Дмитриевич так и не остыл после разговора с Владом. Его челюсть напряжена, губы поджаты в прямую линию, взгляд колючий, как мороз в январе. Он сидит за столом, уткнувшись в чашку кофе, которую не пьёт. Пальцы постукивают по фарфору — не в ритм, неосознанно, как будто пытаются сбросить накопившееся раздражение.

Сам Влад смотрит на меня исподлобья. Его взгляд — тёмный, настороженный — будто пытается испепелить меня на месте. Он откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди, всем видом показывая, что его это всё раздражает до глубины души.

Мама стоит у плиты, но больше следит не за яичницей, а за каждым движением мужчин. Она нервно поправляет рукав своей кофты, потом снова берётся за лопатку, потом снова отступает, словно не знает, что делать с собой. Старается сгладить ситуацию, но, кажется, только сильнее подталкивает к открытому противостоянию.

— Костя, давай я просто переведу Маре деньги на такси, — наконец выдыхает она, стараясь говорить мягко, почти умоляюще. — Зачем ты вынуждаешь Влада непременно подвозить её? Если у него какие-то дела есть, разве не лучше так поступить?

Она осторожно подходит к мужу и аккуратно разминает плечи Кострову старшему, будто пытается унять ту злость, что копится в нём годами.

— Конечно, так проще, — фыркает он, не глядя на неё. — Но, Таня, до каких пор он будет на всех рычать? Какие слова ещё я должен сказать, чтобы это прекратилось?

Он раздражённо скидывает её руки с плеч. Мама вздрагивает, но не отступает.

— Слов недостаточно, — тихо говорит она. — Нужно время. Возможно, много времени.

— Ты слишком лояльна к нему, а ведь он тебе даже не сын, — говорит Костров старший с таким нажимом, что в кухне становится ощутимо холоднее.

— Костя, но он же твой ребёнок, — её голос дрожит, но она не отступает. — Каким образом мы поможем ситуации, если ты будешь сталкивать детей лбами снова и снова?

— А что я такого делаю? — его голос снова начинает подниматься. — Неужели так трудно просто подвезти?

Он резко поворачивается к сыну, посылая ему грозный, почти предупреждающий взгляд. Влад сидит молча, будто выжидает, когда ему позволят заговорить. У меня возникает странное ощущение — как будто мы все стоим на сцене, а он выучил свою реплику, но дожидается нужного момента.

— О, наконец-то мне дали слово, — с холодной насмешкой протягивает Влад, когда повисает явная пауза. Он резко расправляет плечи. — Представь себе, папа, у меня есть и другие дела, кроме того как подрабатывать личным водителем для не пойми кого.

— Влад, — тихо прерывает мама, но он не обращает внимания.

— Лучше скажи сразу, когда ты уже наиграешься и отправишь их обратно? Может, мне пожить пока у Дмитриевых? Месяца хватит?

— Это переходит все границы.

Константин Дмитриевич с шумом отодвигает стул, встаёт. Его фигура отбрасывает тень на сына, но Влад не отступает. Он поднимается, встаёт напротив, глаза в глаза.

— Я тоже так считаю, отец, — зло бросает он. — Скажи, как долго вы с Татьяной вместе? Весь год? Ты вообще хоть немного был в трауре? Или в первые же дни побежал себе новую жену искать?

— Я перед тобой отчитываться должен? — голос отца звучит тяжело. — Мы месяц вместе.

— Ещё круче! — Влад шагает вперёд. — Незнакомую по сути женщину в дом привёл, жениться он собрался. Может, это не я агрессивный, это у тебя кукуха отлетела?

Градус эмоций достигает пика. Константин Дмитриевич рвёт Влада за грудки, прижимает к себе с неожиданной яростью:

— Замолчал, я сказал! Не твоего ума дело, сколько мне времени нужно, чтобы начать жить вместе.

— Да пошёл ты!

Раздаётся глухой звук — отец резко отталкивает сына.

— Ты привезёшь виолончель. И прекращай свои детские нападки, — произносит он, почти рыча, разворачивается и выходит из кухни, оставляя после себя звенящую тишину.

Влад выходит вслед за отцом. Через минуту я слышу, как хлопает входная дверь и срабатывает сигнализация его машины. Он уезжает.

Мне остаётся лишь молча собраться и отправиться на учёбу. Весь день проходит словно в тумане. Слова преподавателей проходят мимо ушей — я не могу ни на чём сосредоточиться. Мысли вновь и вновь возвращаются к утренней сцене. От Влада ни строчки, и я не знаю, ждать ли его или уже не стоит.

После пар всё же решаю вернуться домой. Если ничего не поменяется, хотя бы порепетирую. Партия к декабрьскому выступлению не выучит себя сама.

Дорога кажется длиннее обычного. Ветер забирается под шарф, пробирает до костей. Дома первым делом грею руки, разминаю плечи. Открываю футляр виолончели с каким-то особым почтением. Сажусь, упираю виолончель в пол, прижимаю корпус к себе. Первые ноты рождаются тихо, но внутри они отзываются целым миром. Вибрации разливаются по телу, очищают, собирают меня заново.

Играю без остановки. Пальцы скользят по грифу, иногда ошибаюсь, но продолжаю. Мир за окнами исчезает. Пальцы немеют от усталости, но я не хочу останавливаться — только бы не думать.

В какой-то момент телефон вибрирует. Я не сразу соображаю, что кто-то написал. Неохотно открываю глаза и тянусь к смартфону.

Сообщение от Влада: «Буду через полчаса».

Я замираю, перечитываю несколько раз. Полчаса.

Минуты тянутся медленно, но я успеваю собрать виолончель, бережно укладываю её в футляр и выхожу. На улице пахнет снегом. Он выпал первый раз за зиму — белый, хрупкий, почти невесомый. Припорошил дорожки, сделал их скользкими. Я выхожу из подъезда, и морозный воздух мгновенно касается щёк.

Чуть в стороне стоит машина Влада. Он замечает меня, выходит и открывает заднюю дверь. Я приближаюсь, держа футляр покрепче, и вдруг — будто земля уходит из-под ног. Снег предательски скользкий, и я теряю равновесие. В отчаянной попытке удержаться, машу руками, стараясь не выпустить инструмент, чтобы не сломать.

Глава 12 Влад

Мара испуганно охает и вцепляется в меня одной рукой, второй крепко держа на весу футляр. Пальцы её вжимаются в мой рукав с такой силой, что тот вот-вот оторвётся. Надо же, какая ценность у неё там, что готова была даже сломать себе что-нибудь, лишь бы не уронить. Виолончель — не просто инструмент, а, похоже, часть её самой.

Снег всё ещё падает, мягкий, пушистый, ложится на плечи, за воротник, но я стою, не двигаюсь, будто прирос к ней. На долю секунды пересекаюсь с ней взглядом, и у меня буквально внутрянка в фарш превращается. Что-то совершенно необъяснимое происходит. Будто она ведьма, и в ту же секунду, когда смотрит в глаза, забирает твою душу себе. Нихрена себе у неё спецэффекты. Я проникся.

И глаза у неё такого необычного цвета, льдисто-серые, холодные, будто зеркальная поверхность на замёрзшем озере, в которую заглядываешь — и не знаешь, кто в ком отражается. Ресницы пушистые, длинные такие, отчего взгляд с поволокой становится. В темно-синем шарфе и чёрной шапке она похожа на персонажа из старого французского фильма, только без пафоса, с настоящим живым страхом в глазах.

Даже имя её говорит о многом. Мара. Долбаная богиня смерти. Похоже, моей собственной. Иначе не знаю, как ещё объяснить то, что мотор с перебоями работать стал, стоило только ей мне в руки попасться.

Я поднимаю её, аккуратно, словно фарфоровую куклу, а сам всё никак выпустить не могу. Стою, как полный дебил, и руки не разжимаю. В груди будто грохот литавр, и даже морозный воздух не помогает остыть.

— Влад? — испуганно смотрит на меня.

Представляю, какая у меня сейчас сложная морда должно быть. Лицо каменное, взгляд стеклянный. Я бы и сам испугался.

Резко опускаю руки, придерживая футляр. Мара тоже вцепилась в него, будто боится, что сейчас и его отберу.

— Садись, я сам, — отправляю её подальше от себя, коротко, грубее, чем хотел.

Не хватало ещё, как торчку последнему, начать её разглядывать и обнюхивать, чтобы кусочки паззла в голове сложить. Чтобы потом, наедине с собой, воспроизвести и попытаться понять, какого чёрта происходит.

Что я на неё сделал стойку, как самец на привлекательную самочку, мне стало понятно ещё в самую первую встречу с ней. Вот только этих самочек вокруг… Много, если не сказать дохрена. При желании можно хоть каждый день новую брать. Нет нужды, короче, зацикливаться на какой-то одной.

И чем быстрее я пойму причину такой реакции на неё, тем скорее смогу избавиться от этой отвратной тяги к ней и вернуться в нормальное русло. Потому что гораздо больше я её терпеть не могу.

Вся такая правильная, хорошая девочка, конечно, на контрасте со мной она кажется просто ангелом! Вот только я на сто процентов уверен, что и у неё есть свои тёмные стороны, которые она тщательно скрывает ото всех. Моя задача лишь узнать о них, раскрыть их, сделать так, чтобы на этом блестящем солнышке появились тёмные пятна. Чтобы она перестала, блядь, быть грёбаным идеалом.

Подвисаю, прихожу в себя тогда, когда дверь машины хлопает с силой. От неожиданного звука дёргаюсь, как будто током шарахнуло.

— Аккуратнее, ремонт ламбы тебе не по карману, — рычу, с усилием возвращаясь в привычный язвительный тон.

— Пфф, что там ремонтировать, я даже не начинала её ломать, — огрызается Мара и закатывает глаза. Губы подрагивают, но она быстро прячет нервозность под маской раздражения.

— Если бы ты что-то сломала, мы бы явно в другом тоне беседовали, — бросаю в ответ и, закинув виолончель за задние сиденья, возвращаюсь за руль.

Запах зимнего воздуха ещё витает в салоне. Тишина между нами снова глухая, напряжённая. Слишком много всего происходит — и всё без слов.

Я врубаю на магнитоле свою музыку, ритмичную, с жирным басом, который пульсирует в груди. Бит ровный, качающий, густой хрип вокалиста наполняет воздух. Салон наполняется вибрациями, но не успевает ещё как следует раскачаться, как сбоку раздаётся недовольное:

— Ужас какой. — Мара морщится, как будто я включил запись пыток, и отворачивается к окну, уткнувшись в стекло.

— Богине не нравится музыка? — тяну с насмешкой, скользя по ней взглядом.

— Я такое не слушаю, — отвечает, словно это оскорбление.

— И что же слушаешь ты? — интересуюсь, наблюдая, как она пытается не показать, насколько её задевает даже сам факт обсуждения.

— Много всякого. Но это сложно назвать музыкой, — кивает в сторону дисплея.

— Старик Шопен перевернулся в могиле? — приподнимаю бровь.

— Не думаешь же ты, что я сонаты по вечерам слушаю? — её губы кривятся в усмешке, но голос дрожит от раздражения.

— Нет? — делаю максимально удивлённый вид.

— Может, хватит делать из меня непонятно кого? Я вполне себе современная, — бросает, даже не удосужившись посмотреть на меня.

— Я вообще молчал на эту тему. Ты первая начала. Если уж на то пошло, то кому вообще нужна виолончель? — бросаю, специально цепляя, потому что знаю: заденет.

— В любом оркестре есть виолончелисты, — огрызается с такой яростью, будто я предложил запретить классическую музыку законодательно.

— И что, оркестры играют современную музыку?

— Нет, но... Какого чёрта я вообще перед тобой оправдываюсь! — вспыхивает, бросая на меня острый взгляд, от которого реально холодок по позвоночнику.

Я ржу, не сдерживаясь. Откровенно угораю, потому что вывел её на эмоции быстрее, чем планировал. Она — как огонь: тронешь чуть — вспыхивает. Щёки её пылают, дыхание чуть сбивается, ноздри дрожат, как у разъярённой кошки. Вкуснятина.

— И даже не надейся, что сегодня вынудишь меня что-то себе приготовить, — зло бросает, отвернувшись, но я вижу, как напряглись пальцы на ремешке.

— О, а я как раз хотел составить меню, — тяну, изображая задумчивость.

Она не отвечает, только демонстративно показывает мне средний палец и отворачивается, будто тем самым ставит точку.

Я упиваюсь этим. Вот именно за такие моменты и стоит терпеть её заносчивость. Потому что она даёт реакцию. Живую, настоящую. Её злость — просто офигенное топливо для меня.

Глава 13 Влад

Трасса до соседнего посёлка, где живут Дмитриевы, пустая и словно бесконечная. Асфальт мокрый после недавнего снега, редкие лужи под фонарями отражают их тусклый, жёлтый свет. Я позволяю себе разогнаться до максимума. Машина мчится быстрее ветра, а я кайфую от скорости, получая свою дозу адреналина. Музыка из динамиков долбит такими басами, что грудак вибрирует.

Как же охуенно… И никто рядом не закатывает глаза, не тыкает в плечо с просьбой сбавить скорость. Никто не морщит лоб, не поджимает губы в осуждении. Чтобы я ещё раз поддался на эти дешёвые манипуляции, целью которых было выдавить из меня чувство вины? Да идите вы. Я никому из них ничего не должен. Точка.

Сам от своих мыслей завожусь. Вписываюсь в поворот на пределе — руль в руках, будто продолжение моего тела. Слева вдруг выныривает машина, длинный гудок пронзает воздух. Когда равняемся, водила орёт, матерится, крутит пальцем у виска. Да пох вообще. Не я первый, не я последний. Я в своё время не зря заканчивал курсы экстремального вождения. Если он там обоссал сиденье, это его личные проблемы. У меня всё под контролем. Всегда.

Показываю ему в ответ средний палец и еду дальше. Газ в пол, рёв двигателя, мир размыт за стеклом. В такие моменты я чувствую себя живым.

У Дмитриевых охрана не сразу пускает. Меня не было здесь год на моей тачке. За это время и охрана сменилась — парни на воротах смотрят с подозрением, словно я какой-то левый тип, хотя раньше был здесь чуть ли не каждый второй день. Приходится звонить Димычу.

— Сорян, Влад. Внесу тебя в списки, чтобы в следующий раз без вопросов пустили, — отвечает Лев.

— Давай. А то как бедный родственник у ворот стоял, — фыркаю, выходя из машины, вдыхая влажный вечерний воздух. В нос сразу бьёт запах мокрой листвы и дыма из трубы соседнего дома.

— Да уж, что бедный, это точно, — смеется Лев, посматривая на мою ламбу, которая в свете уличных фонарей выглядит как настоящий зверюга.

— На машину не смотри. Это остатки былой роскоши. С отцом сейчас напряжёнка, — отмахиваюсь, взгляд скользит в сторону кухни, где светится окно. Сквозь шторы виден силуэт кого-то у плиты. Наверное, Мария Владимировна, их приходящий повар.

— Не помирились? — кивает он, ведёт меня внутрь.

— Неа, — бросаю, и сам чувствую, как внутри что-то сжимается. — Такими темпами вряд ли в ближайшем будущем.

— Может, перестанешь газовать? — предлагает Димыч, махая рукой в сторону кухни. Там пахнет жареным мясом и приправами. Прямой наводкой ведёт меня пожрать.

— Не вариант. Ты бы видел эту его “невесту”, — показываю пальцами кавычки. — Явно его профессионально обхаживала. А тот и развесил уши. Ради бабок это всё, тут и думать нечего.

— Ну сколько ты её видел, минут пять от силы. Я бы присмотрелся.

— Вот и присмотрись. А я пока что дистанцируюсь. Что думаешь насчёт зачётной тусы?

— Я-то всегда за, — оживляется Лев, достаёт пару бутылок из холодильника, по пути скидывая шапку на спинку стула. — Вопрос только — у кого.

— Тогда как утрясу детали, напишу.

— Звать будем всех?

— Так точно. Чем больше народа, тем веселее. Пусть эта осень тоже чем-то запомнится.

— Буйновы точно будут оба. Ты как, с Ленкой будешь продолжать? — спрашивает с интересом.

— Не знаю. Она-то ко мне в первый же день прилетела, ты видел.

Тот кивает, глядя, как я валюсь в кресло и тянусь за пивом. Холодная бутылка приятно остужает ладонь.

— Судя по её настрою, она считает, что у нас всё по-прежнему.

— А ты?

— Надеялся, что она за это время себе кого-то нашла, — прищуриваюсь, смотрю в окно. Там темнеет, фонари мягко вырисовывают беседку в глубине сада.

— Я, конечно, свечку не держу, но за весь год её ни с кем другим не видели.

— Хреново, — честно признаюсь, потому что это значит, что она будет держаться за старое.

— Я тебя не понимаю, бро. Лена классная, с зачётной фигуркой, — руками показывает выдающиеся бёдра и грудь.

— Терпеть вынос мозга от неё только ради того, чтобы не париться с тем, чтобы в любой момент под рукой была удобная и готовая на всё девочка… такое себе.

Я морщусь. Потому что, стоит представить Лену, мозг сразу подсовывает другой образ. Совсем не похожий. Темноволосая, с серьёзным взглядом и виолончелью в руках. Мара. И этого достаточно, чтобы младший тут же отреагировал.

Твою ж мать. Только мне не хватало тебя ещё и в голове.

— Тогда расстанься с ней.

— Так и собираюсь поступить. Пока что не встречался с ней с тех пор.

— Да ты просто неуловимый, — хмыкает Лев.

— Дела, — жму плечами. — Вечно занят.

— Ну-ну, то-то ты картоху у меня на кухне наворачиваешь, занятой ты наш.

— Так я не просто так приехал. Твой отец дома?

— В кабинете был. Пойдёшь к нему?

Я киваю. Давно не общался с отцом Льва. Мы нормально ладили раньше, он даже называл меня «парнем с головой» и, кажется, на полном серьёзе считал, что я смогу чего-то добиться, если выкину свои понты и перестану портить девушек. С тех пор прошло немало времени. И я многое успел просрать.

Поднимаюсь на второй этаж, стучусь в дверь. Голос — глухой, но узнаваемый:

— Да.

Открываю и захожу. Кабинет — всё такой же: тяжёлые книжные шкафы до потолка, резной письменный стол, настольная лампа с зелёным абажуром, как в фильмах. За столом сидит Виктор Сергеевич, в очках, смотрит в ноутбук. Поднимает взгляд — и я вижу, как узнавание скользит в его глазах. И ещё — некоторая настороженность.

— Владислав. Неожиданно. Присаживайся.

Сажусь в кожаное кресло напротив. Тепло от лампы мягкое, почти уютное. Я беру паузу, потом прямо:

— Я хочу поговорить о работе. У вас, — чуть наклоняюсь вперёд. — Юристом.

Он хмыкает. Медленно закрывает ноутбук и снимает очки. Глядит внимательно.

— Ты не работал весь год, насколько я знаю. После отъезда от отца.

— Это правда. Я не скрываю. Но я не потерял квалификацию. И у меня есть мотивация.

Глава 14 Мара

Оказавшись дома, я осторожно несу виолончель к себе в комнату, стараясь не задеть ею стены узкого коридора. Половицы паркета едва слышно поскрипывают под ногами. Приглушённый свет настольной лампы отбрасывает длинные тени, и сквозь полупрозрачные занавески в окна пробивается холодный, вечерний свет — напоминание, что за стенами этого дома мир остаётся чужим.

Сама по себе виолончель не слишком тяжёлая, но её стенки чуть толще обычных, и вес в четыре килограмма с массивным футляром ощутим. Я выбрала этот футляр, самый прочный, с мягкой прослойкой между слоями пластика, когда мы с мамой поклялись больше не допускать прошлых ошибок. Перед глазами сразу встаёт картина пятилетней давности: неловкий парень в коридоре музыкальной школы задевает мой старый инструмент, он падает, и в тишине раздаётся звонкий, словно ножом по сердцу, треск. Я тогда сидела на полу, обхватив колени, и не могла сдержать слёз, пока мама, пытаясь не заплакать, звонила мастеру.

Теперь, в этом доме, я слишком хорошо понимаю, что всё ценное должно быть под моим постоянным присмотром. Сначала ставлю виолончель у окна, и мягкий свет фонаря ласково обнимает её изящный силуэт. Но потом, почувствовав тревогу, аккуратно прячу её под кровать. Наклоняюсь, проверяю, чтобы футляр был полностью скрыт, и, отойдя к двери, прищуриваюсь — незаметно. В груди на миг щемит от осознания, что я уже прячу вещи, словно живу в доме, где доверие — роскошь.

Только собираюсь поделиться с Гелей тем, что теперь ещё меньше поводов появляться на нашей с мамой квартире, как в голову приходит мысль. А я немного того, наверное. Ахах. Схожу понемногу с ума, раз уже прячу самое ценное. А ведь не прошло и недели, как мы сюда переехали.

Что дальше? Персональные столовые приборы и тарелки? Замок на двери, запертый всегда, если я не тут? Так и до психушки недолго.

Не очень-то стабильная у меня психика, оказывается.

Но если без шуток, то как я могу быть уверена, что Влад не выдумает ещё что похуже того, что уже сделал?

Убедившись, что всё в порядке, решаю спуститься и поужинать. В этот раз Влада внизу не оказывается, зато мама и Константин Дмитриевич в столовой ужинают.

— Как твои дела? В консерватории нет проблем? — обеспокоенно смотрит мама.

— Да, полный порядок. Всё успеваю.

— А репетиции?

— Полноценные со всем оркестром ставят всё чаще. Думаю, к декабрю буду большую часть времени проводить там.

— Если вдруг нужно чем-то помочь…

— Я знаю, мам, — улыбаюсь ей, сжимая протянутую руку.

Константин Дмитриевич молча наблюдает за нами, и мне кажется, становится грустнее. Наверняка волей-неволей сравнивает свои отношения с сыном. Может, ему кажется, что у нас всегда так было, хотя это не так. Относительно недавно мы перестали воевать и нашли точки соприкосновения.

До этого было всё: бойкоты, споры, слёзы, мои и мамины. Я никак не хотела принимать в детстве, что отсутствие папы в моей жизни — не её вина.

Константин Дмитриевич спрашивает у меня, чуть прищурившись, наблюдая за реакцией на вопрос:

— Тебя Влад сегодня подвёз?

Мама тут же переводит на него взгляд, и в её лице появляется знакомое раздражённо-удивлённое выражение:

— Костя, ты опять?

— Да, привёз, — отвечаю торопливо, чтобы не наблюдать за очередным витком конфликта. — Всё в порядке.

Он коротко кивает, и тон у него становится почти деловым:

— Где тебе удобнее было бы разместить свою репетиционную комнату?

Я чуть растерянно улыбаюсь:

— Я пока плохо знаю дом… Осмотрюсь сначала, если можно.

— Конечно, — говорит он так, будто решение уже принято. — Как найдёшь подходящую, говори. Рабочих вызову, звукоизоляцию сделаем. Будешь хоть целыми днями там играть.

Его спокойная уверенность чуть удивляет. Я киваю в ответ, но внутри уже мелькает мысль, что отдельная комната — это не просто комфорт, это ещё и возможность быть подальше от некоторых… раздражителей.

Когда мы заканчиваем ужин, я сначала думаю пройтись по дому, хотя бы прикинуть, какие комнаты могут подойти. Но потом в памяти всплывает тот самый сложный фрагмент партии для новогоднего выступления, который никак не даётся. И раз Влада сейчас нет, это идеальное время, чтобы немного позаниматься, не рискуя снова нарваться на его раздражение.

В комнате тихо. Я достаю виолончель из-под кровати, аккуратно провожу ладонью по гладкому лакированному корпусу, который начинает отзываться на прикосновения. Устраиваюсь поудобнее на стуле, ставлю ноги так, чтобы не скользили по ковру, и открываю на подоконнике тетрадь с нотами. Свет настольной лампы ложится на страницы мягким пятном.

Смычок в руках ощущается уверенно. Я поглядываю на ноты, раз за разом повторяю сложный пассаж, то ускоряя, то замедляя темп. Комната наполняется низким гулким звуком, который иногда спотыкается, цепляется за неверную ноту.

Я злюсь на себя, поправляю смычок, пробую ещё раз. И снова, и снова, пока пальцы не начинают чуть подрагивать от напряжения.

Вдруг дверь распахивается с таким звуком, будто её пнули снаружи. На пороге стоит Влад, и в полумраке коридора его силуэт кажется особенно широким.

— Да сколько, блин, можно? — голос его резкий, с привычной насмешкой, но глаза — усталые. — Я теперь что, у себя дома должен слушать это заунывное пиликанье?

Я выпрямляюсь, сжимая гриф виолончели чуть крепче.

— Тебя не было дома, когда я начала.

— Да мне плевать, — он делает шаг внутрь, и от его присутствия в комнате становится тесно. — Заканчивай.

— Ты мне указывать будешь?

— А ты в моём доме делать что хочешь?

Мы замираем, словно на дуэли. Взгляды встречаются и держатся, как скрещённые клинки. Секунда, другая — и я уже встаю, чувствуя, как стул за спиной чуть отъезжает по ковру. Аккуратно пристраиваю виолончель и подхожу к нему ближе, так что между нами остаётся всего пара шагов.

Влад наклоняет слегка голову, уголки губ дергаются в еле заметной усмешке:

Глава 15 Мара

Похоже, идея о замке в моей комнате не так уж плоха.

— С какой стати? Просто потому что тебе этого так хочется? — с вызовом отбиваю атаку.

— А тебе нет? — он делает шаг ближе, и я, едва заметно для него, отступаю назад. Словно он выдавливает меня из безопасного пространства, нависая, как тень.

— Нет. И не захочется никогда, — отчеканиваю.

— Сколько пафоса… Мара-а-а… — в его тоне скользит насмешка, будто он играет со мной, пробуя на прочность. — Ты целовалась раньше? — и снова приближается, а я, как пугливая дичь, отхожу вглубь комнаты. Он будто охотник, который точно знает, куда загнать жертву.

— Естественно, — не отводя взгляда, встречаю его огненный, почти обжигающий взгляд. Сердце в груди предательски срывается с места, как испуганный зайчишка, и начинает колотиться так громко, что мне кажется, он услышит.

— И сколько у тебя их было?

Нисколько. Но ему это знать необязательно. Пусть продолжает упиваться своей опытностью и уверенностью. Я же не собираюсь идти на поводу у этого «пора, потому что пора», поддаваться на уговоры в духе «ну ты же не до пенсии будешь нецелованной ходить». Я не участвую в этой гонке. Мне не нужно поставить зарубку, чтобы не отстать от подруг, которые уже вовсю обсуждают куда более близкие отношения.

Для меня важнее, чтобы рядом был тот самый человек. Не просто удобный момент, а правильный, мой.

Надеюсь, мои покрасневшие щёки не выдают меня. Полумрак комнаты скрывает многое, но ощущение, что он видит всё, пробирает до мурашек.

— Двое.

— Расскажешь? — в его голосе ленивое любопытство, но в глазах — хищная искорка.

— Ты больной? — смотрю прямо, стараясь не отводить взгляд. — Ты мне никто, чтобы я с тобой делилась хоть чем-то о себе.

— А я думал, ты моя сестрёнка. Разве нет? — он чуть склоняет голову набок, изображая удивление. — Мы же родня теперь, ты забыла?

Чувствую, что позади кровать, а значит, дальше мне отступать некуда.

— Тем более, — выдавливаю сквозь сжатые зубы. — Близкие отношения между братом и сестрой — табу. Какие поцелуи?

— Значит, всё-таки никого… — его голос стал мягче, но от этого только опаснее. — А мне вешаешь лапшу на уши? Нехорошо.

Его улыбка слишком широкая, слишком довольная, и в ней что-то дьявольское. От этого по коже пробегает неприятный холодок. Не знаю, что придумать, чтобы он просто развернулся и ушёл.

— Их звали Дима и Андрей, — бросаю, надеясь, что это оборвёт тему.

— Ну вот, а ты боялась, — он будто смакует каждое слово. — Совсем не страшно. Расскажи, кто из них был первый?

Закатываю глаза. Бред какой-то…

— Андрей.

— Тебе понравилось?

— Слушай…

— Внимательно.

— Уйди. Или я закричу.

— А ты разве не в курсе, что родители уехали? — его улыбка становится шире. — Кино. Записка внизу.

Странно. Мама ничего мне не говорила. Если это правда… ситуация становится куда хуже, чем я думала.

— Влад. Чего ты хочешь добиться? Я прекратила репетировать. Ты хотел тишины. Так иди, больше я играть не буду.

— Уже поздно, Богиня, — он делает ещё шаг, сокращая и без того крошечное расстояние. — Теперь мне интересно поиграть в тебя.

Такой серьёзный, что у меня не остаётся никаких сомнений, именно за этим он и пришёл. Взгляд прямой, почти хищный, и в нём нет ни капли игры. Если он не врёт и дома действительно никого нет, то что я могу ему противопоставить? Разве что рвануть к двери и убежать.

Бросаю полный беспокойства взгляд за него, к по-прежнему открытой двери.

Влад тоже оборачивается, прослеживая направление моего взгляда, и в тот же миг я понимаю: сама только что отрезала себе единственный путь к спасению. Он делает почти незаметный шаг в сторону, закрывая проход спиной.

— Я жду подробности.

— Какие? — голос предательски дрожит. — Тебе недостаточно того, что я сказала?

— Нет. Хочу знать где, когда, как.

— Боже… Кажется, год назад, — спешу выдать хоть что-то, надеясь, что это отвлечёт его. — Я плохо помню. То ли в библиотеке, то ли уже на улице. Он просто… взял и поцеловал.

Последний шаг, и у меня подгибаются колени. Я почти падаю, упираясь ладонями.

Влад ставит колено между моих ног, блокируя любое движение, и наклоняется ближе.

— Тех, кто так нагло врёт, обычно наказывают, сестрёнка.

Я рефлекторно упираюсь руками в его грудь. Чувствую, как бешено колотится его сердце под тонкой тканью футболки. Сам он горячий, почти обжигающий, и тепло его кожи жжёт мои ладони. Но я не убираю рук: пусть это будет хоть какая-то хлипкая дистанция между нами.

И вообще, с чего он взял, что я вру? Ему мало подробностей? Неважно. Надо любыми способами заставить его уйти.

— Если ты не уберёшься сейчас же, я расскажу обо всём родителям.

— Я тебя пальцем не тронул, — он криво усмехается. — О чём ты собралась ябедничать? Заходить в твою комнату мне не запрещено. И мы просто… мило беседуем.

Он слегка сдвигает ногу, и его колено задевает внутреннюю сторону моего бедра. Меня пробивает, будто ударило током, дыхание сбивается. Я дёргаюсь, пытаясь отползти, но его рука опускается на бедро, прижимая меня к матрасу, лишая возможности хоть чуть увеличить дистанцию.

— Не трогай, Влад.

Он преодолевает моё сопротивление, не прилагая никаких усилий, и нависает так близко, что я могу рассмотреть каждую мелочь в его взгляде, как в янтарной глубине зрачка вспыхивают чуть более светлые искры, переливаясь, будто в них прячется какое-то тайное пламя.

Его дыхание горячими волнами скользит по моему лицу, щекочет кожу, заставляя сердце биться так, что оно отзывается глухим эхом в ушах. Я замираю, боясь даже моргнуть, ожидая… чего именно? Самого худшего.

— Сейчас не трону, но знай, что твой первый поцелуй будет моим.

— Ни за что! — выкрикиваю испуганно.

— Поверь, это будет настолько приятно, что ты будешь просить ещё и ещё...

Он почти касается моих губ, и в этот момент моё тело ведёт себя очень странно. Грудь внезапно становится болезненно чувствительной — я ощущаю каждое, даже крошечное, движение Влада, чувствую, как при вдохе его широкая грудь слегка прижимается к моей, слишком близко.

Глава 16 Влад

Как только Димыч с Буйным кинули клич, внезапно оказалось, что повидаться со мной хочет целая армия народа. Я, честно говоря, рассчитывал на куда более камерную тусу, но теперь отступать не вариант. Год меня тут не было, а значит, год не было и нормальных вечеринок.

В супермаркете затариваюсь по полной — тележка за тележкой, и всё равно кажется, что чего-то не хватает. В итоге три машины гружёного под завязку бухла и еды катят ко мне. Конечно, часть жратвы просто закажем, но то, что можно сделать на месте, поручим Марии Владимировне, а остальное — девчонкам. Пусть тоже не скучают.

Лена уже забросала телефон сообщениями, как она счастлива, что «всё снова как раньше». Естественно, приедет пораньше, будет помогать, улыбаться, старательно изображать хозяйку. А я в очередной раз думаю, что давно пора поставить точку в этой истории. Вот только не на вечеринке же. Если она устроит сцену, Буйнов взбесится, а я не хочу портить атмосферу. Так что этот разговор — потом.

Мара с того самого вечера со мной вообще не пересекалась. Прячется, что ли? Или реально испугалась? А ведь такая боевая казалась — я был почти уверен, что она попытается расцарапать мне лицо. Будет она на тусе или нет — не принципиально. Раньше или позже, я всё равно сделаю то, что задумал.

Когда я сказал, что её первый поцелуй будет моим, это было не ради красного словца. Сразу понял по реакции, что врёт, будто уже целовалась, да ещё и не один раз. Если бы это было правдой, не дрожала бы так и не жалась к стенке, сливаясь с простынёй по цвету. Теперь это вопрос чести — а я слова на ветер не бросаю.

Признайся она честно, мне, может, и не было бы так интересно. Ведь охотиться куда вкуснее, когда добыча убегает. Предвкушение. Азарт. Погоня. Мара, сама того не понимая, подкинула в мой костёр целую цистерну бензина. И теперь он будет полыхать до небес, сам себя раздувая, пока не рванёт.

Отец и Татьяна уже с утра укатили к каким-то друзьям на все выходные.

— Чтобы дом остался на месте. И никаких ментов. Гуляйте, но знайте меру, — назидательно сказал отец, глядя на меня как на потенциальную проблему.

— Есть, будет выполнено, — пообещал, хотя в голосе, наверное, сквозило слишком много веселья, чтобы он мне поверил.

В доме стало тихо. Не успел толком насладиться этим ощущением свободы, как через пару часов на пороге возникла Лена — первая, как и ожидалось.

— Я специально решила пораньше прийти, — шепнула, тут же прильнув ко мне губами. Запах её духов, приторно-сладкий и густой, моментально заполнил всё вокруг. — Мы же проведём время с пользой?

— С минуты на минуту парни будут, тормози, — отстранил её, но ей было плевать.

— Тебя год не было, Влад, мне мало одного раза, — хмыкнула и, даже не давая мне слова вставить, дерзко потянула резинку моих штанов. — Ты что, совсем в импотенты заделаться решил?

Холодок от резкого движения, её пальцы — и вот уже ствол, как назло, отвечает на зов. Да, с физиологией у меня полный порядок, работает как часы. Особенно когда рядом вот такая охренительно уверенная в себе девчонка. Но внутри… пусто. Глухо. Ноль эмоций по отношению к Буйновой.

Когда-то я был готов трахать её на кухонном столе, на диване, в душе — хоть пять раз за день. А теперь? Теперь в голове — только одна картинка. Одна фигура, которая засела намертво и не даёт ни малейшего шанса отвлечься. Чёртова Богиня — Мара. Не знаю, что именно она украла. Сердце? Нет, оно пока ещё бьётся в груди. Но душу… пожалуй, да.

— Я же чувствую, что ты хочешь, — Лена тянет мою руку вниз, под экстремально короткую юбку, и я даже краем глаза замечаю, что она совсем ничего не прикрывает. — Уже такая мокрая для тебя, проверь.

Торможу руку в паре сантиметров от цели. Смотрю прямо ей в глаза.

— Я же сказал, хватит.

Её губы тут же складываются в обиженный бантик.

— Не похоже, что ты по мне скучал.

— Ты решила вынести мне мозг?

— Я хотела провести время со своим парнем, Влад. Что в этом противоестественного?

— То, что мы в доме не одни.

— Ты же сказал, отца и Татьяны не будет.

— Их и нет. Мара дома.

— Ну и? — приподнимает бровь, как будто я сморозил полнейшую чушь. — Она что, не поймёт нас? Ей же не сто лет!

— Я сказал “нет”. Остановись, Лена.

— Капец, при наличии парня я должна вибрик использовать! — фыркает она, но отступает.

Я, чтобы прекратить этот спектакль, отправляю её на кухню.

— Проверь, всё ли готово. Это важно.

Она, конечно, всё ещё обиженная, но всё-таки уходит, бросив на прощанье взгляд из серии «ещё поговорим». Зато берётся за поручение с почти показным энтузиазмом — шум кастрюль и холодильника слышен уже через минуту.

Когда народ валит в дом непрерывным потоком, я только и успеваю пожимать руки, подставлять щёку, хлопать кого-то по плечу. Казалось бы, у нас обычный загородный дом, но ощущение такое, что сюда вваливается половина города. Не уверен, что в гостиной набилось меньше тысячи человек, хотя чисто физически это, конечно, невозможно. Но когда воздух уже плотный от дыма кальяна, разговоров и запаха парфюма вперемешку с перегаром, границы реальности начинают смазываться.

— Рад, что ты вернулся, — крепко трясёт мне руку Макс, однокурсник. Его хватка крепкая, и на секунду мне кажется, что он пытается сломать мне все кости.

— Влад, ты же насовсем вернулся? — Марина, подруга детства, целует в щёку и оставляет на коже холодное, чуть влажное пятно.

И так с каждым. Одно и то же приветствие, снова и снова, пока лица сливаются в сплошной поток.

Вечеринка набирает обороты. Алкоголь льётся без перерыва — кто-то уже разливает прямо на пол, не попадая в стакан. Музыка бьёт в грудь тяжёлым басом, стаканы звенят, кто-то орёт слова песни в потолок. И мне, странным образом, это нравится.

Я наконец расслабляюсь. Всё вокруг шумит, и в этой какофонии я чувствую себя в своей стихии. Никаких мыслей, никаких сомнений.

Глава 17 Мара

Я всерьёз думала уехать на выходные в свою квартиру, мысль пришла в голову сразу же, как только услышала про вечеринку. Казалось бы, логичный шаг: исчезнуть, спрятаться в тишине, где никто не будет топтаться у тебя над ухом. Но мама сразу воспротивилась.

— Мара, я бы не хотела, чтобы ты сбегала каждый раз, когда меня нет дома, — мягко, но настойчиво сказала она. — Я понимаю, что наладить отношения не просто, но…

— Ты, в отличие от меня, добровольно на это пошла, — отвечаю, чувствуя, как раздражение просачивается в голос. — Вот и вся разница, мам.

Я понимаю, что сдаюсь, что сама отрезаю себе путь к бегству.

— Первое время всегда непросто. И мне тоже, — продолжает она, стараясь поймать мой взгляд. — Я не прошу тебя выходить к гостям, но уходить… значит показать, что ты слабее.

— Ни за что. Вот уж что-что, а слабость свою я показывать не собираюсь.

— Такой настрой мне нравится больше.

Так и выходит, что я остаюсь заперта в своей комнате, вынуждена слушать весь этот бедлам, что творится внизу. Вакханалия набирает обороты: музыка гремит так, что стены дрожат, крики и смех перемешиваются, и даже сюда нет-нет да доносится запах табачного дыма. Иногда наверх поднимается кто-то из гостей, топот каблуков и пьяное хихиканье проносятся по коридору. Хорошо хоть дверь пока никто не пытался выбить.

Сначала я пытаюсь абстрагироваться — надеваю наушники, включаю музыку на максимум, но волна звуков из гостиной всё равно прорывается сквозь любые преграды. С каждой минутой моё терпение тает. Учёбу пришлось отложить: ни одна строчка в конспекте не держится в голове, мысли расползаются, как дым.

Сижу, сжимаю кулаки, ощущая, как глухая злость стучит в висках. Но в какой-то момент меня догоняет неприятная мысль: может, стоит попробовать договориться? Вежливо попросить сделать тише. Ненавижу саму идею, будто проглатываю собственную гордость. Но если я ворвусь с наездами, с приказами и обвинениями, добьюсь ли хоть чего-то? Скорее наоборот.

И это понимание — что нужно проявить мягкость, когда внутри всё кипит — выводит меня из себя ещё сильнее, чем сама музыка.

Спустившись вниз, я оказываюсь в совсем другом мире. Воздух густой от табачного дыма, сладковатого запаха кальяна и пролитого алкоголя. Кажется, все уже навеселе — глаза блестят, движения становятся свободнее, а смех слышится на каждом шагу. Никто особо не обращает на меня внимания: я всего лишь тень.

Нахожу Влада на диванчике, он лениво раскуривает кальян, откидываясь на спинку, словно хозяин этой вселенной. Туман сизого дыма стелется вокруг него кольцами.

Подхожу сбоку и, собрав всё самообладание, кладу руку ему на плечо.

— Вы мне мешаете. Может, сделаешь потише? — голос звучит удивительно ровно, хотя внутри всё клокочет. Проглатываю вместе со словами все претензии, что так и рвутся наружу.

Влад медленно оборачивается. Его взгляд врезается в меня, прожигая насквозь. Радужка темнеет, становится почти чёрной — адский омут, в который затягивает всё живое. Я цепенею. Уйти, отвести глаза, значит признать поражение. Поэтому держусь. Хотя руки уже начинает предательски потряхивать. Наконец, с усилием убираю ладонь с его плеча, словно обожглась.

— Не ломай нам кайф, Богиня. Лучше присоединяйся, — его голос тянется лениво, но в нём есть эта опасная нотка, от которой по коже пробегает ток.

Он не отпускает меня взглядом. И я, чтобы разорвать эту невидимую нить, скольжу ниже по его лицу, и спотыкаюсь о губы. Они… слишком правильные. Красивые, мужские, с чуть более полной нижней. И я ловлю себя на глупейшей мысли: а что, если прикоснуться?

«Тьфу, что за бред!» — мысленно одёргиваю себя, чувствуя, как жар заливает щёки. Отстраняюсь резко, и в этот момент замечаю Льва неподалёку.

— Красавица! Рад, что ты к нам присоединилась, — он подскакивает ко мне и обнимает за плечи, словно мы сто лет знакомы.

— Вообще-то я хотела, чтобы вы сделали музыку потише, — нахожу в себе силы произнести.

— Да это же кайф, когда басы сквозь тебя проходят! — восклицает он и жестом приглашает к дивану. — Давай, падай, чего тебе у себя тухнуть?

— Я тут никого не знаю, — честно признаюсь, чувствуя себя белой вороной в этом разноцветном муравейнике.

— Влада и меня знаешь. А с остальными познакомишься, — машет рукой Лев. — Вообще не проблема!

— Ей сто лет, Димыч, — кто-то из компании вмешивается со смехом. — Она уже столько вечеринок повидала…

— Эй, не неси чушь, — отмахивается Лев.

— Просто вечеринки — это для тех, у кого слишком много свободного времени.

— А ещё для тех, кто хочет жить на полную катушку! — подхватывает он снова, будто лозунг. — Ну же, красавица, не отказывай мне. Я буду твоим пажем на весь вечер: твой стакан не опустеет ни на секунду, все танцы — с тобой, и отбивать тебя буду от назойливых парней.

Я закатываю глаза, но в глубине души сдаюсь. В конце концов, что я теряю?

— Ладно. Но только на час. А потом вы всё-таки сделаете потише.

— Договорились! — Лев победно щёлкает пальцами. — Ну что тебе принести? Шампанское, вино, текилу, пиво?

— А есть сок?

Он застывает, будто я предложила что-то невообразимое, и театрально закатывает глаза к потолку.

— Детка, сок на вечеринке пьют только в одном случае: когда алкоголя уже выпито столько, что больше не лезет.

— Пожалуйста, — не отступаю.

— Чёрт с тобой, — вздыхает он. — Сейчас метнусь и принесу.

Я отхожу в сторонку от диванов, чтобы осмотреться. Неужели все они знают Кострова лично?

— Привет, — симпатичная девушка неожиданно оказывается рядом. Улыбается чуть нарочито. — Я Лена. А ты?

— Мара.

— О! — делает губы бантиком. — Та самая?

— Ты что-то обо мне знаешь?

— Ты теперь сестра Влада?

— Если так можно назвать тех, кто живёт вместе вынужденно.

В её глазах вспыхивает искра интереса, но она тут же замечает чей-то взгляд за моей спиной. Я автоматически оборачиваюсь. Влад сидит так же, как раньше, но я вижу, как он следит: его взгляд скользит от меня к Лене и обратно. Для неё — холод, от которого можно покрыться льдом, предупреждение без слов. Для меня — внимательность, интерес… и что-то ещё, почти похожее на тревогу.

Глава 18 Мара

Я оглядываюсь, быстро оценивая пространство. Бежать некуда: единственная дверь уже перекрыта широкой спиной этого громилы. Нет, даже не так — очень крупного громилы, с тяжёлой походкой и мутным взглядом. Он нависает надо мной так, что воздух будто становится гуще. И явно трезвым его назвать нельзя.

— Как тебя зовут? — выдавливаю, решая потянуть время и завести что-то вроде светской беседы. Может, отвлеку, выиграю пару секунд.

— Игорь, — ухмыляется он, поправляя перекошенную футболку. — А тебя, куколка?

— Ма… ша, — на автомате срывается с языка первое имя, пришедшее в голову. — Меня зовут Маша. Как тебе вечеринка?

— Маруся, вечеринка огонь! — он почти орёт мне в лицо, перегаром обдаёт так, что хочется отшатнуться. — У Кострова всегда самые отвязные тусы. И девки отборные. Я ещё ни разу не уходил без зачётного минета.

Сальный взгляд скользит по мне, задерживаясь на груди, потом на губах. Я чувствую, будто он влезает в личное пространство, раздевает глазами, и мерзкая улыбка только подтверждает догадку — в голове у него одно. У меня по спине пробегает холодок. Вот только в мои планы подобный финал вечера не входит. Наоборот, я хочу выбраться отсюда при первой же возможности.

Только как? Надо заставить Игоря хотя бы на шаг отойти, освободить проход.

— Уже присмотрел кого-то? — пытаюсь изобразить лёгкий интерес и почти незаметно отползаю к раковине.

— А то! — он хищно щерится. — Ты мне понравилась.

И делает шаг вперёд.

Давай же, громила, иди отсюда, быстрее… Но он не двигается. Наоборот, будто намеренно тянет момент, смакуя. Голова кружится всё сильнее, перед глазами начинает плыть. Желудок предательски сводит, тошнота подкатывает к горлу. Что со мной? Такое ощущение, будто в организме что-то сломалось. Никогда ещё не чувствовала себя так паршиво и беспомощно. Но расклеиваться нельзя. Сейчас точно нельзя. Иначе это всё плохо кончится.

— Может, у тебя на примете есть ещё кто-то? — в груди всё сжимается от страха. — Поопытнее?

— Да ладно, хорош прибедняться! — он резко хохочет, и смех у него мерзкий, визгливый, прямо как ржавым ножом по стеклу. Я непроизвольно морщусь. — Чтобы у Кострова и целочки на вечеринке? Да ни в жизнь! Хотя… так даже интереснее.

Я отхожу ещё на полшага назад, инстинктивно прижимаясь к раковине. Пространства становится катастрофически мало.

— Ты чё кривишься? — ухмылка Игоря становится звериной. — Я тебя так разработаю, что потом со свистом залетать будет!

Фу-у-у. Меня уже мутит от его слов, а теперь и вовсе выворачивает. Каждое его «предложение» хуже предыдущего. Самомнение, как Вавилонская башня, до небес, и такой же разросшийся комплекс бога.

И прежде чем я успеваю хоть что-то сообразить, Игорь резким движением бросается вперёд и перекрывает мне дорогу. Его ручища хватает меня, прижимая к себе так, будто я просто кукла. Я дёргаюсь, отворачиваюсь, успеваю подставить спину, но от этого не легче — то, что у него нагло торчит в штанах, теперь упирается мне прямо в ягодицы.

— Пусти! — мой голос срывается, и я сама не узнаю его. — Я заору!

— Пискнешь — отдеру насухую, — шипит он прямо мне в ухо, и дыхание его тяжёлое, пахнет спиртным и дешевыми сигаретами. — А так ещё подумаю…

Игорь хватает меня за шею так, что я едва не захлёбываюсь собственным воздухом, и грубо тащит в угол кухни — туда, куда с порога заглянуть нельзя. Чёрт, продуманный, скотина. Паника сжимает грудь, я извиваюсь, дёргаюсь, пинаю его ногами, но он будто бетонная стена. Все мои движения бесполезны против таких габаритов — он слишком массивный, слишком сильный.

Если только…

Взгляд цепляется за блеснувший металл — нож. Совсем рядом, на столе. Сердце гулко бухает в висках. Только бы дотянуться… только бы не промахнуться… И главное — не убить. Я ведь даже не знаю, смогу ли остановиться, если он попадёт не туда.

Игорь отталкивает меня так, что я ударяюсь бедром о столешницу, и рывком стягивает свои штаны. Всё внутри меня сжимается от ужаса. В этот момент пальцы нащупывают холодную рукоять ножа. Я хватаю его и, не раздумывая, замахиваюсь, разворачиваясь всем корпусом.

Лезвие полосует воздух и врезается прямо в его руку. Он пытается закрыться, хватает нож ладонью — и в ту же секунду я отдёргиваю его назад. Остриё режет глубже, кровь брызжет алым фонтаном, и громила срывается на дикий мат.

— Сучка мелкая! — орёт он так, что стены дрожат. — Ты хоть знаешь, кто я?! Я тебя засужу, падаль!

Слова тонут в его собственных стонах. Он одновременно орёт и судорожно баюкает раненую руку, из которой хлещет густая кровь. Я вижу, как она струйками сбегает по пальцам и капает на пол.

Лицо его стремительно белеет, будто вся кровь вытекает. Он делает пару шатких шагов назад, цепляется плечом за стену, а потом медленно оседает вниз, оставляя на обоях кровавый след. И отключается.

Меня же от этого зрелища скручивает вдвойне. В голове нарастает гул, уши звенят, желудок выворачивает, и тошнота становится нестерпимой. Кажется, ноги перестают слушаться, но я, держась за стену, выскальзываю из кухни. Главное до туалета. Иначе меня вывернет прямо здесь, на глазах у всех.

Меня резко перехватывает за локоть какой-то парень, вынырнувший из ниоткуда.

— У тебя всё в порядке? — с беспокойством заглядывает в глаза.

Слова застревают в горле, и я лишь с трудом киваю в сторону кухни:

— Там…

Он хмурится, явно не понимая.

— Не понял тебя.

Его ладонь обхватывает мою руку крепче, и от этого по коже пробегает неприятный холодок. Я раздражённо дёргаюсь, стряхиваю пальцы.

— Там помоги, — выдавливаю уже громче.

Парень выпускает меня с явным нежеланием, но разворачивается и идёт туда, откуда я выбралась.

— Твою-то мать! Горохов, какого хрена? Из тебя кровища хлещет как из брандспойнта! — доносится сзади его возмущённый крик.

Я не хочу слушать, что там будет дальше. Всё внутри меня словно затоплено ватой: мысли спутаны, ноги будто чужие. Я иду вперёд, сама не понимая, куда.