Сводные. Сердце напополам

Глава 1

Василиса

«Мама не сказала,» — это самое первое, что проносится в голове, когда я останавливаюсь на пороге огромного современного особняка. Она не сказала, что мои будущие братья — те самые Аксёновы, с которыми мы уже который месяц на ножах в универе. Те самые наглые мажоры на мотоциклах, чьи тупые шутки терпеть не могу.

Они стоят в просторной гостиной, будто сошли с обложки дурацкого глянцевого журнала. Два близнеца-красавца, Слава и Стёпа, с одинаковыми насмешливыми ухмылками и холодными серыми глазами. Их взгляды ползут по мне, по моей заношенной косухе и потёртому скейту в руке, с таким презрением, что кровь тут же бьёт в виски.

— Васька, знакомься, это… — начинает мама, совершенно не испытывая вины. Ей плевать, что я не хотела переезжать.

Всё внутри закипает. Огонь злости и обиды растекается по венам.

— Это же они! — вырывается у меня, и звук моего голоса режет воздух, как стекло.

Я смотрю только на неё, на свою маму, Елизавету Германовну, которая глядит на меня, на собственную дочь, как на врага.

— Это же они! Аксёновы! Те самые гады, которые чуть не сбили меня на пешеходном переходе, гоняя на своих «железных конях»! — сердцебиение отдаётся в горле. — Это они достают меня в универе.

— Эй, Зуева, рот прикрой! — взгляд Славы может убить любого.

Делает шаг вперёд. Вижу, как вертит в пальцах свой любимый чупа-чупс.

Он — сорвиголова. Младший из близнецов. Безбашенный. Неудержимый. И язык без костей.

— А то что? — рычу я, не опуская глаза. Вся ярость, вся обида на эту ситуацию выплёскивается наружу, — Очередную подлянку устроите?

Стёпа, тот, что постарше и поспокойнее, лишь усмехается, скрестив руки на груди. Он кажется более уравновешенным, но в его взгляде читается та же наглость, просто приправленная холодным расчётом.

— Успокойся, мы тоже не в восторге от твоего появления в нашем доме, — цокает языком.

Чувствую, как красная пелена застилает глаза.

— Мама, ты что творишь? Ты выходишь замуж за отца этих… этих клоунов? И мы будем жить с ними? — голос срывается, предательски дрожит.

Я ненавижу эту дрожь. Ненавижу их дерзкие ухмылки. Ненавижу этот дворец, в который мы приехали со своими чемоданами.

Меня никто не спросил, хочу ли этого. Мои чувства видимо не важны.

— Василиса, хватит! — голос мамы твёрд, как сталь. В её глазах гнев и родительский приказ. — Прошу прощения, мальчики. Дочка немного взволнована, — она еле держит себя в руках. — Бери свои вещи и поднимайся в свою комнату! Немедленно! Она на втором этаже, третья дверь справа.

— Немного взволнована? — фыркаю, но понимаю, что спор бесполезен.

Господи, разве я могла предположить, что моими братьями станут самые популярные мажоры нашего университета? Ну не считая парня моей подруги Дианы. Глеб — огонь.

Мама смотрит на Матвея Егоровича, их отца, как на спасение. А на меня, как на досадную помеху.

Я раздражённо хватаю свою сумку и, не глядя на близнецов, лечу по лестнице. Сердце колотится где-то в горле. Братья. Они станут моими братьями. Это кошмар наяву.

Когда-то мы нормально общались, но кое-что произошло и между нами пробежала чёрная кошка. Случившееся стало началом всего. А теперь я в их доме.

Дверь в мою новую, слишком большую и бездушную комнату захлопываю с таким треском, что, кажется, содрогаются стены. Слёзы подступают к глазам, но я яростно смахиваю их. Плакать нельзя. Не доставлю им такого удовольствия.

И тут мой взгляд падает на зеркальную дверь шкафа, на моё отражение. На длинные, светлые волосы, в которые мама всегда вкладывала столько любви.

«Твоя гордость», — говорила она не раз.

Идея приходит мгновенно, острая, как бритва. Назло. Назло матери, которая решила устроить свою жизнь, не спросив меня. Она часто так поступает. Делает то, что устраивает её, но не меня. Эгоистична по своей натуре.

Через час, закупившись в ближайшем магазине всем необходимым, провожу самый бунтарский ритуал в своей жизни. Краска стекает по коже жгучими ручьями, но я чувствую лишь дикое, почти истерическое удовлетворение. Когда смываю всё и вижу в зеркале не блондинку, а дерзкую красноволосую бестию, я расплываюсь в довольной улыбке. Впервые за сегодня. Мне безумно идёт.

На следующий день выхожу из особняка на цыпочках. Не стала завтракать с новой семьёй. Уже позже, в универе — мой выход.

Я феерически появляюсь в аудитории. Мой новый имидж не может остаться незамеченным. Перекрасила не только волосы, но и оделась иначе. Юбка, топ, гетры выше колен. Ботиночки на каблуке. Но в руках по прежнему скейт, а в рюкзаке сменная обувь.

Шёпот, удивлённые и восхищённые возгласы — это фон, на который мне плевать.

И вот на горизонте появляются они. Слава и Стёпа, о чём-то спорят. Я прохожу мимо. Чувствую их взгляды на своей спине. Горячие, тяжёлые.

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ними глазами. На их лицах — шок. Чистейший, неподдельный шок.

У Славы буквально челюсть отвисла, и его драгоценный чупа-чупс замер в паре сантиметров ото рта. Его привычная насмешливость испарилась, сменившись диким, животным интересом. Он смотрит так, будто видит впервые. Сканирует каждый изгиб и красные пряди. Закусывает губу.

И куда же без Стёпы. На обычно холодном, контролируемом лице — трещина. Брови парня ползут на лоб, а серые глаза, такие насмешливые вчера, теперь расширились. В них читается не просто удивление, а… оценка. Высокая, мужская оценка. Он медленно, совсем медленно, проводит взглядом от моих малиновых волос до каблуков и обратно, и на его красивых губах появляется не ухмылка, а что-то другое.

По моей спине от их реакции пробегают мурашки.

Они оба просто смотрят. Молчат. Ошеломлены.

Этот раунд за мной, мальчики!

Я сажусь на своё место. Дианы сегодня, к сожалению, нет. Приболела.

Эти двое сразу опускаются по обе стороны от меня, и устремляют на моё лицо свои бесстыжие глаза.

Глава 2

Слава

Всю ночь не мог сомкнуть глаз. Ворочался на этой дурацкой шёлковой подушке, будто на гвоздях. Все мысли — об одной. О Ваське. О той самой Зуевой, которая сейчас спит… за стенкой. В моём доме. Дьявол!

Ненавижу её. До белого каления, до дрожи в пальцах. Но эта ненависть какая-то липкая, странная, с противным привкусом чего-то ещё. Она всегда цепляла взгляд — эта маленькая блондинистая скейтерша, которая на всех смотрит с озорным огоньком в глазах. Хрупкая, но характер — зашибись.

Помню, как она однажды вцепилась в Ларионову, которая наезжала на её подружку Диану. Я тогда смотрел и думал: «Вот это да… Хочу, чтобы она так за меня готова была порвать».

А потом… потом кое-что случилось. И я дал себе слово — сделаю жизнь Зуевой адом. Стёпа тоже. Мы с ним в этом на одной волне.

И вот она сидит сейчас рядом, в этой аудитории. А я не могу не пялиться. Эти её новые огненные волосы… Не испортили девчонку ни на каплю. Наоборот. Выглядит так, будто в неё вселился бес. Красивая. До тошноты красивая. Меня от этого ломает. Хочется придушить. Но в этот же миг в груди что-то сжимается, не даёт даже мысли допустить. Звездец!

Стёпа, красавчик, чувствует моё напряжение и подкидывает первую спичку в наш общий костёр вражды.

— Красная тревога, — тихо бросает он мне через Васькину спину, и его губы растягиваются в ехидной ухмылке.

Зуева напрягается, я это вижу по изящным плечам. Но не поворачивается. Гордая.

— Это не красная тревога, — говорю я громко, глядя прямо на нежный профиль. — Это знак беды. Предупреждение, что рядом опасность. В природе так помечаются ядовитые насекомые.

Она медленно поворачивает ко мне голову. Глаза — два куска льда.

— А ты разбираешься в ядовитых насекомых, Слав? Ну конечно, — девчонка сладко улыбается, у меня аж дыхание перехватывает, — ты же сам из этой категории.

— Ой, малышка, да тебе сам Бог велел быть ядовитой, — вставляю я, чувствуя, как закипаю. Её пренебрежительный тон выводит из себя лучше любой истерики. — С таким-то характером. Интересно, твой папа сбежал сразу после твоего рождения или всё-таки подождал, пока ты заговоришь?

Само вырвалось, твою мать! Но чертовски приятно, ведь Зуева бледнеет и сжимает кулаки.

— А твоя мама, — сразу же парирует, и голос у неё вибрирует от ярости, — всегда такая… брошенная и несчастная, или это специальный образ для подрыва чужих семей?

У меня в глазах темнеет. Только тронь мою маму…

— Ты хоть слово ещё скажешь про неё…

— А что такое? — перебивает Стёпа, подключаясь. Его спокойный голос сейчас опаснее моего крика. — Наша мама, в отличие от твоей, не бегала по чужим отцам, пытаясь пристроить свою дочь получше.

— Это вам лишь бы пристроиться, — шипит Васька. — К родителям, к деньгам, к статусу. Сами вы ничего из себя не представляете.

А ведь была пора, когда я думал, что она — самое яркое, что я видел в жизни. Эта мысль бесит лишь сильнее.

— Молчать! — раздаётся резкий голос лектора. Он смотрит прямо на нашу взведённую троицу. — Аксёновы! Один, второй. Зуева! Если не можете прекратить этот базар, все трое — за дверь! Следующее замечание — и вылетите с пары!

Ну вот, доигрались.

Девчонка вся пылает, но поворачивается к доске. Я откидываюсь на спинку стула, сердце колотится как бешеное. Чувствую её ненависть, она исходит от неё волнами, почти осязаемая. И знаете, что самое ужасное? Мне нравится. Нравится эта искра в голубых глазах, даже если она направлена на меня. Нравится, что я могу её так заводить.

Преподаватель снова начинает бубнить что-то о формулах. Я вытаскиваю из кармана новый чупа-чупс, срываю обертку. Кисло-сладкий вкус разливается по языку. Должен же я как-то успокаивать нервы.

— Сахарный диабет заработаешь, — шепчет она, не глядя на меня.

— А тебе какое дело, Васька? Беспокоишься за меня? — нарочно причмокиваю.

— Мечтай, — красноволоска язвительно улыбается. — Просто не хочу слушать твой предсмертный хрип, когда ты в кому впадёшь.

— Не переживай, я еще долго буду тебя доставать.

— Угрожаешь? — наконец-то поворачивается ко мне. Небесные глаза горят таким огнём, что я на секунду теряю дар речи. Она нереально красивая. И дьявольски привлекательная в своём гневе.

— Не угрожаю, — говорю я, наклоняясь к ней настолько близко, что чувствую запах её шампуня, какого-то ароматного цветка.

Наша перепалка затихает, но напряжение висит в воздухе густым мёдом. Каждый вздох девчонки, каждое движение отзывается во мне странным эхом. Ненавижу её! Терпеть не могу! Но почему тогда я не могу отвести от неё глаз? Почему мне так чертовски интересно, о чём она думает, глядя в окно с таким несчастным видом?

Зуева ненавидит меня. А я… чёрт его знает, что это за смесь в груди — ненависть ли это, ярость ли за то, что она такая стойкая, или безумная тяга, которая тянет меня к ней, как к краю пропасти? Но я не отстану — это не про меня. Дал себе слово: сделаю её жизнь адом.

«Начало было жарким, Вась. Думаешь, это предел? Ха — ты даже не догадываешься, на что я способен. Ты раздражаешь меня до дрожи, и от этой дрожи у меня ломаются привычные рамки. Хочу, чтобы ты расплакалась от осознания, что зря перешла мне дорогу.

Держись, Зуева! Это только начало. Я буду как буря, которая рвёт крышу с твоей спокойной жизни. К концу семестра ты сама побежишь из этого университета, и не потому что устала, а потому что поняла: с Аксёновыми не стоило связываться.»

Сижу рядом, и меня колбасит не по-детски. Аж челюсть сводит, потому что Васька закусывает карандаш своими зубками. И я до безумия рад, что теперь мы живём в одном доме и у меня есть к ней неограниченный доступ.

Глава 3

Стёпа

Звонок пронзает дребезжанием воздух, и аудитория мгновенно наполняется шумом передвижения стульев, голосами, смехом. Я уже стою с рюкзаком на плече, наблюдаю за Васькой краем глаза. Наш молодой преподаватель, Герман Фёдорович, делает несколько шагов в её сторону. Он улыбается своей обаятельной улыбкой, от которой трепещет половина студенток на потоке.

— Зуева, задержитесь на минутку, — его голос звучит мягко, но в аудитории все затихают. — Обсудим ваше поведение на паре.

Слава тут же шипит мне на ухо:

— Хочет побыть наедине с этой бестией! — брата аж передёргивает от злости.

Но я вижу нечто иное. Как Васька застывает. Абсолютно. Как будто в неё вбили кол. Пальцы девчонки, сжимающие ремешок рюкзака, побелели в суставах. Это не та реакция, которую я ожидал увидеть. Не радость, не предвкушение. Это... испуг. Мгновенный и безоговорочный. Что-то, как струна, натягивается до предела внутри меня, грозясь порваться.

— Пошли, — говорю Славе, отводя взгляд от этой чертовки. — Надо отвезти мотоциклы в гараж к ребятам на техосмотр.

Мы выходим в шумный коридор. Брата сразу утаскивают в сторону девчонки, что-то оживлённо обсуждают. Они обожают его юмор и дерзость. Он всегда в центре внимания.

А я остаюсь у стены, ощущая странную тяжесть в ногах. Не могу уйти. Не могу оторвать взгляд от этой долбаной двери.

«Зачем?» — стучит в висках навязчивый, холодный вопрос.

«Замечание?»

Он мог сделать его и при всех. Или высказать потом. Зачем задерживать? Или хочет остаться с ней наедине?

В памяти всплывают обрывки разговоров, которые не раз слышал за последние месяцы. Шёпот за спиной. «Зуева и Герман Фёдорович...», «...особые консультации...», «...видели, как они вместе...». Отмахнуться от них у меня не получилось. Почему-то сильно задело, что она водит шашни с другим.

Но сейчас... Сейчас эти сплетни обретают какой-то новый, неприятный вес.

Дверь, наконец, открывается. Первым выходит Герман Фёдорович. Он поправляет рубашку, на привлекательном лице всё та же уверенная, самодовольная улыбка.

Преподаватель проходит мимо, не удостоив меня взглядом, а через несколько секунд появляется Василиса.

Выходит, не поднимая головы. Её поза, её сжатые плечи — всё кричит о желании исчезнуть, раствориться. Я отталкиваюсь от стены и перекрываю ей путь.

— Ну что, Зуева? — мой голос звучит ровно, безразлично, насмешливо, как и подобает мне. — Получила персональный выговор? Или нечто более... индивидуальное?

Девушка пытается обойти меня, я делаю шаг, снова преграждая дорогу.

— Не спеши, — произношу, и во рту появляется противный привкус. — С преподавателем нашла о чём поговорить, а со мной нет? Или твоё рвение к учёбе проявляется только в личных беседах с молодыми лекторами?

Василиса замирает. Медленно, очень медленно поднимает голову. И я вижу её лицо.

Ни тени злости. Ни искры того огня, что обычно пылает в голубых глазах при нашей встрече. Её взгляд пуст. Она смотрит сквозь меня, будто я — часть стены, часть интерьера. Это не игнорирование. Это опустошение.

— Отстань, Аксёнов, — голос будущей сестрёнки, плоский, без единой эмоциональной нотки. В нём даже нет усталости. Совершенно ничего.

Вася отталкивает меня, и её прикосновение кажется обжигающе холодным. Она направляется к лестничной клетке. Эта отрешённость действует на меня сильнее любой ярости девчонки. Почему Зуева не огрызается? Почему не бросает в меня своим острым словцом? Эта тишина от неё ненормальна.

Следую за ней, мои шаги гулко отдаются в почти опустевшем коридоре.

— Я с тобой ещё не закончил! — в моём голосе впервые за сегодня проскальзывает раздражение. — Или тебе только привлекательному преподавателю есть что сказать?

Она оборачивается на лестничной площадке. Свет из большого окна падает прямо на Васю, освещая каждую черту. И я вижу её глаза. Они красные. Отчётливо красные.

Чертовка не плачет, но она будто на пределе. Что было там, за той дверью? Может, он расстался с ней? После летнего перерыва понял, что ему его любимая студенточка больше не нужна?

Но несмотря на мои мысли, весь мой гнев, и эта непонятная, едкая внутренняя буря — всё это разбивается вдребезги о простой, очевидный факт. Ей больно.

Я ведь должен радоваться?

Заставляю себя улыбнуться. Убеждаю, что это приносит мне удовлетворение.

Василиса ничего не говорит. Просто смотрит на меня. И в этом взгляде — не ненависть, не вызов. Там что-то другое. Что-то, что я не могу распознать, но отчего по спине бегут мерзкие мурашки.

Потом красноволоска разворачивается и уходит. Её шаги стихают где-то внизу.

А я остаюсь стоять на лестничной площадке. В ушах — оглушительная тишина, а в голове одна-единственная мысль: мне плевать, плевать на то, что чувствует эта скейтерша.

Я спускаюсь вниз на автомате. Слава уже ждёт у выхода, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Где ты завис? Опять с ней препирался?

— Нет, — отвечаю коротко, садясь на мотоцикл. Руки сами находят шлем.

— А чего ты такой... отстранённый? — не унимается брат, замечая моё состояние.

— Голова болит, — произношу первое, что приходит на ум.

Но это не головная боль. Это хаос. Обрывки её расстроенного лица, эти красные-красные глаза и довольная улыбка преподавателя.

Завожу мотоцикл, только не трогаюсь с места, просто слушаю рёв двигателя. Слава уже орёт что-то, но я почти не слышу его. Смотрю на вход в университет, ожидая, что она выйдет. Но Васьки нет.

Впервые за всё время нашей войны я чувствую не злорадство и не ярость. В груди непривычное беспокойство.

Но потом сердце сбивается с ритма, будто мотор на перегазовке, и я резко обрываю эту волну — мне пофиг. Пофиг, что с ней, где она, с кем. Меня не должно это волновать. Не должно. Эта острячка сама выбрала нас с братом в противники. Наша цель выжить Васю и её мамашу из нашего особняка. Им там не место. Эту гордячку своей сестрой видеть не хочу.

Глава 4

Васька

Я не поеду домой. Не могу. Не сейчас, когда внутри всё сжалось в тугой, дрожащий комок. Ноги сами несут меня в скейт-парк — единственное место, где шум колёс заглушает голоса в голове, где можно убежать от самой себя.

Подъезжаю к рампе, ставлю скейт на бетон. Пальцы всё ещё дрожат, будто отталкиваюсь не от твёрдой поверхности, а от его прикосновений. Под юбкой старые добрые шорты. Всегда их надеваю для катания. Сегодня они спасли меня. Не от падений. От него. Его рука, скользнувшая под ткань... До сих пор мороз по коже.

«Василиса, я так скучал по тебе эти летние месяцы...» — влажный шёпот Германа Фёдоровича до сих пор звучит в ушах.

Я отшатнулась от него, как от огня: «Не прикасайтесь! Я заявлю на вас! Я всё расскажу!»

А он только усмехнулся. Такой красивый, такой уверенный в своей безнаказанности. «Заявление? Милая, у меня лучшие адвокаты в городе. Они за пару часов докажут, что ты просто обиженная студентка, которая сама клеилась ко мне, а когда твои надежды не оправдались, решила отомстить. Ты только себя опозоришь ещё сильнее. Кто поверит дочери женщины, которая удачно пристроилась к богатенькому, разрушив чужую семью? Ты ведь не очень хорошо училась, в прошлом полугодии стала более старательной, как раз с моим появлением. Все всё сопоставят. Ты проиграешь мне.»

Моё слово против его. Моя репутация против положения преподавателя, денег, связей. И весь универ уже поверил в ту грязную сказку, будто я сама этого хотела, сама добивалась внимания этой сволочи.

С рыком отталкиваюсь от края рампы, вкладывая в толчок всю свою злость, всё отчаяние. Ветер бьёт в лицо, свистит в ушах, пытаясь выдуть эту гадость из головы. Но не получается. В мозгу в очередной раз всплывает ухмылка Германа, его наглые руки... Я снова проваливаю трюк, больно приземляясь на шершавый бетон. Поднимаюсь снова и снова. Колени горят огнём, проступает кровь сквозь порванные гетры, ладони стёрты в кровь. Но физическая боль — ничто. Она почти приятна. Она настоящая, в отличие от той грязной паутины, в которой я запуталась.

Их лица. Эти самодовольные рожи Аксёновых.

«С преподавателем нашла о чём поговорить?»

До слёз обидно! Их это вообще не должно волновать? Если бы у меня и правда был роман с лектором, чего они так кипятятся, будто это их лично касается? Им-то что с того?

— А, чёрт! — кричу в пустой парк, вцепившись в доску так, что пальцы немеют.

Внезапно слышу нарастающий рокот мотоциклов. Нет. Только не близнецы. Не сейчас. Два знакомых силуэта подъезжают к ограждению. Слава и Стёпа. Идеальное завершение ужасного дня.

Младший подходит первым и свистит, увидев мои колени.

— Ну и вид, Зуева. Решила покрасить асфальт в красный? Надо было взять краску, эффективнее бы вышло, — опускается передо мной на корточки, хмурится.

Обычно я бы врезала ему за это. Вцепилась бы в его чёртов чупа-чупс и запустила его куда подальше. Но сейчас просто нет сил. Поднимаюсь, отряхиваюсь, чувствуя, как каждая мышца ноет от перенапряжения.

— Отстаньте, — говорю тускло, и в голосе слышна смертельная усталость. — У меня нет настроения для ваших глупых шуточек. Идите травите кого-нибудь другого.

Стёпа молча слезает с мотоцикла. Пронзительный серый взгляд скользит по моим ссадинам, по моему лицу, которое, наверное, выдаёт всё: и унижение, и бессилие.

— Ты не в порядке, — констатирует он без эмоций, но в красивых глазах читается не привычная насмешка, а что-то другое. Напряжённое внимание.

— Гениальное наблюдение, — огрызаюсь я, но голос предательски срывается, выдавая всю мою надломленность.

Они переглядываются. Что-то безмолвно решают в этом их братском телепатическом общении.

— Садись, — неожиданно, без ехидства, говорит Слава, кивая на свой крутой байк. — Довезём.

— Я сама дойду...

— Садись, Зуева, — перебивает Стёпа. В его голосе — сталь, не терпящая возражений. — Ты еле на ногах стоишь. Не пойдёшь сама, потащу насильно.

И ведь правда, ноги подгибаются и в глазах периодически плывёт. Молча, из последних сил, закидываю скейт и неуклюже забираюсь на мотоцикл, за Славу. Едва удерживаясь, чтобы не обхватить его за талию от полного изнеможения. Стёпа едет рядом, как мрачный эскорт.

Дорога домой проходит в гнетущем молчании. Только ветер, гасяший слёзы, и рёв моторов. Никаких колкостей. Никаких подколов. Это... неестественно. И от этого ещё тревожнее.

Въезжаем во двор особняка. Я слезаю, не глядя на них, стараясь держаться максимально прямо.

— Спасибо, — выдавливаю сквозь зубы, потому что воспитание не позволяет промолчать, даже если это они. Даже если Аксёновы — последние, кого бы я хотела видеть.

— Зуева... — начинает Стёпа, голос старшего из близнецов странно приглушён.

— Всё в порядке, — обрываю я, резко поворачиваясь к нему. — Абсолютно. Не ваше дело. Забудьте.

Захожу в дом, в этот чужой, пахнущий роскошью. Дверь с лёгким щелчком закрывается за мной, отсекая тот мир, где хоть как-то можно дышать. Мама выходит из гостиной, лицо у неё радостное, пока она не видит меня целиком в свете люстры.

— Васька, наконец-то! Где ты была? Мы уже начали волноваться... — поток вопросов резко прекращается. Взгляд застревает на моих волосах, опускается вниз, к рваным гетрам и кровоподтёкам. На её лице — чистейший шок, смешанный с ужасом и непониманием. — Боже мой... Твои... твои волосы! Что ты с ними сделала?! И что с коленями?!

Я смотрю на неё, на идеальный макияж, на новую, дорогую блузку, на её налаживающуюся жизнь. А потом поднимаю глаза на стену, где в серебряной рамке висит их общая с Матвеем Егоровичем счастливая фотография. Она предала папу ради этого мужчины. Бросила из-за богача. А папа же решил уехать к другу за границу, забив на собственную дочь. Родители у меня просто блеск. «На зависть многим.»

— Поздравляю, мамочка, ты получила, что хотела, — кидаю ледяным тоном, в котором не осталось ничего, кроме пепла. — Надеюсь, он того стоит.

Глава 5

Васька

Свет от торшера вырывает из темноты его черты. Дерзкий подбородок, насмешливый изгиб губ, и эти глаза... Серые, как грозовое небо перед штормом. Слава. Тот самый, который всегда готов на подкол, на всё, что выведет меня из себя. Беспардонный, надменный и бесстыжий.

Мы молчим. Секунды растягиваются, перетекая в минуты. Я не могу отвести взгляд, и он тоже. В груди поднимается обида, горькая и несправедливая. Почему-то так хочется, чтобы именно они, эти двое, не верили в ту грязь, о которой сплетничают все кому не лень. Чтобы были на моей стороне, но это глупо. Это невозможно.

— Что случилось, Красноволоска? — интересуется неожиданно мягко, без насмешки, почти осторожно.

Сердце предательски ёкает. «Красноволоска». А не «Зуева». Не «засранка».

— Ничего, — выдыхаю, и на губы сама собой ложится улыбка — ослепительная, отработанная до идеальности, моё лучшее оружие. Я знаю её силу. Видела, как обезоруживает парней. — Всё просто супер! Лучше не бывает.

Но Слава не какой-то там случайный парень. Смотрит на меня, и взгляд блондина будто просверливает насквозь. Видит. Чёрт, он видит фальшь.

— Врёшь! — коротко бросает и, не раздумывая, делает два шага, сокращая расстояние между нами. Кровать прогибается под его весом, когда он садится рядом. Слишком близко.

Тепло от тела Аксёнова младшего доносится до меня, смешиваясь с запахом кожи, бензина и чего-то неуловимого, но особенно притягательного. И внутри всё начинает сходить с ума. Ненависть — да, она здесь по-прежнему, горячая и кипящая. Но вместе с ней поднимается что-то ещё. Что-то колючее, волнующее, щекочущее нервы. Как удар током, который и пронзает, но и заставляет сердце замирать.

Я ненавижу его за то, что он в моей спальне. И ненавижу себя за то, что мне не всё равно.

«Они хотят выжить нас. Выжить меня. И я должна быть готова. Если бы... если бы не тот случай, может, всё было бы иначе. Может, мы бы даже...» Я резко обрываю себя. Нет. Они враги. Уверена, эти двое затеяли какую-то игру. Назвать их братьями? Меня прямо тошнит от одной этой мысли. Всё во мне восстаёт, кричит, протестует.

— Чего пришёл, Аксёнов? — хрипло. — Решил проверить, не плачу ли я в подушку? Можешь не беспокоиться, тратить на вас слёзы, себе дороже.

Уголки красивых губ дёргаются.

— А может, мне просто интересно, почему ты вся исцарапана, как кошка после драки, — Слава наклоняется ближе, его горячее дыхание касается моей кожи. — И почему у тебя глаза, как у затравленного зверька, хотя изображаешь из себя королеву.

— Отстань! — пытаюсь отодвинуться, но спина упирается в изголовье кровати. Ловушка. — Тебе какое дело? Беспокоишься о будущей сестрёнке? Очень трогательно. Премного благодарна и безумно тронута.

— Мне всегда было дело, Зуева, — голос блондина внезапно становится низким, серьёзным. Глядит на мои волосы, на лицо, на губы. — Просто ты никогда не хотела этого замечать.

Строит из себя хорошего. Притворяется будто ему не всё равно. Я даже не сомневаюсь в этом.

Но в его словах столько странной, неподдельной... чего? Нежности? Нет, не может быть. Это их очередная игра.

— Я заметила только то, что вы с братцем постоянно мне пакостите, — рычу, чувствуя, как дрожу от противоречивых чувств. — И прекрасно понимаю, что вы не успокоитесь, пока не вышвырнете нас с мамой отсюда. Так что не делай вид, что тебе не безразлично, что со мной.

— А кто сказал, что я притворяюсь? — Слава медленно протягивает руку, и его пальцы почти касаются моих волос. Я застываю, не в силах пошевелиться. — Может, мне не всё равно. Может, ты, вся в царапинах и с этими чёртовыми огненными волосами, выглядишь так, будто тебя необходимо утешить.

Слова Аксёнова падают между нами, как раскалённые угли. Воздух электризуется до предела. Я ненавижу его. Я точно ненавижу его. Почему же тогда моё сердце бьётся настолько быстро, словно пытается вырваться из груди? Почему в голове проносится: "А если бы он был другим? Если бы не тот дурацкий конфликт между нами?" Но нет, они оба ненавидят меня. И я ненавижу их всем сердцем. Это проще. Это безопаснее.

— Утешить? — выдавливаю из себя язвительный смешок, хотя внутри всё переворачивается. — Ты? Пожалуй, это худшая идея, которая приходила в твою пустую голову. Иди лучше к своему брату. Составьте план, как ещё насолить мне. Вам это явно удаётся лучше.

Серые глаза вспыхивают, но не гневом, а чем-то другим. Вызовом и... обидой? Не может быть!

— А что если мне надоели эти игры, Зуева? — Слава приближается ещё на сантиметр, и теперь я чувствую его тело всем своим телом. — Если я устал от того, что каждый раз, когда ты проходишь мимо, хочется то задушить тебя, то...

Он не договорил, но слова повисли в воздухе, жгучие и опасные. То... что? Прижать к стене? Забыть обо всём на свете? Чёрт, почему этот гад смотрит на мои губы?

И в этот самый миг, когда кажется, что пространство сузилось до нас, снова скрипит дверь балкона.

Оба резко оборачиваемся, как преступники, застигнутые на месте преступления. В проёме, окутанный ночной тенью, стоит Стёпа. Его лицо — холодная маска, поза — застывшее напряжение охотника, увидевшего, как его добычу крадут.

Взгляд прикован к нам, к Славе, сидящему на моей кровати, к его руке, замершей в сантиметре от моих волос.

Братья смотрят друг на друга. И впервые за всё время я вижу не их братское единодушие, не ту телепатическую связь, что всегда их объединяла. Вижу молнию, пронзившую воздух между ними. Глухую, немую злость. Она висит в комнате густым туманом, и дышать становится нечем. Это как землетрясение, разрывающее почву под ногами. Тихое, но необратимое.

Слава медленно убирает руку. Стёпа стоит не двигаясь, его пальцы сжаты в кулаки. Они не произносят ни слова, но их взгляды — это целая битва, сражение за территорию, которое ведут молча, забыв обо всём на свете.

И я, застывшая, понимаю, эта трещина не между мной и ими, а между ними самими. Первая, но пугающая даже меня. Как бы я их ни ненавидела, не хочу быть причиной раздора близнецов.

Глава 6

Слава

Я смотрю на Стёпу и вижу всё, даже то, что он пытается скрыть за этой ледяной личиной. Его сжатые кулаки, напряжённые плечи, взгляд, что режет пространство между нами острыми, невидимыми лезвиями. Он всегда был старшим, более сдержанным, но я-то знаю брата как свои пять пальцев. Читаю как открытую книгу, даже когда пытается склеить страницы.

И я давно, чёрт возьми, понял, что Стёпа тоже тянется к этой чертовке. Мы оба не слепые и не дураки, чтобы не осозновать, почему так взъелись на Зуеву с самого начала.

Дело не в том дурацком скандале, что произошёл несколько месяцев назад, не в тех словах, что мы тогда наговорили друг другу. Дело в том, что нас обоих, как ножом под дых, ударило, когда поползли слухи про неё и придурка-препода. Эта мысль, что Васька смотрела на него так же, как мы тайно смотрим на неё... что улыбалась ему и позволяла прикасаться... она, как едкая кислота, разъедала изнутри.

Нам было до чёртиков неприятно, горько и гадко, и мы хотели, чтобы Зуева это прочувствовала на собственной шкуре. Чтобы ошутила ту же жгучую несправедливость.

Мы сорвались. Оба. Подхватывали слова друг друга и швыряли их в неё, старались укусить побольнее, задеть за живое. И своими же руками превратили всё в эту гребаную, бесконечную войну.

А теперь красноволосая засранка будет жить в нашем доме. Станет частью нашей семьи. Нашей сестрой. Чёрт, да я готов выть от одной этой мысли. Сестрой? ДА НИ ЗА ЧТО!

Я готов разбить всё вокруг! Мы не хотим её здесь. Не хотим считать членом семьи, не хотим видеть в нашем доме её мать, из-за которой наша семья развалилась. Мама ведь рассказала, что поймала отца с ней... А теперь он женится на этой женщине. И мы должны с этим жить.

Стёпа старается держать себя в руках. Не подаёт вида, не показывает щель в своей броне. Но я вижу, как взгляд брата снова и снова, против воли, скользит к Ваське, выискивая в её глазах... Что? Неприязнь ко мне? Или то же странное притяжение, что сводит с ума нас обоих? Но он видит только растерянность и усталость. И от этого ему, наверное, ещё хуже.

— Уходите из моей комнаты! — её резкий и дрожащий от сдерживаемых эмоций голос, нарушает гнетущее молчание, висящее в комнате удушающим одеялом. — Иначе я закричу, и сюда примчатся наши родители.

Родители. Какое жестокое, чужое слово. Оно не про нас. Оно про какую-то другую, нарисованную жизнь, другую реальность. Но я не двигаюсь с места. Не могу оторвать взгляд от девчонки. От этих бунтарских волос, этих разбитых, исцарапанных коленей, этих испуганных, но до безумия упрямых глаз.

Мне нужно вернуть в них огонь! Любой ценой. Лучше её ярость, чем эта всепоглощающая грусть. Лучше наша дурацкая, привычная война, чем это непонятное, сводящее с ума беспокойство.

Встаю с кровати.

— А что они сделают? — растягиваю я вопрос, намеренно вкладывая в голос ехидство и вызов. Я чувствую, как Стёпа напрягается, улавливая мою мысль, понимая мою игру. Мы как два боксёра на ринге, чувствующие ритм друг друга. — Отругают, что мы мешаем нашей дорогой «сестрёнке» спать? — делаю ударение на последнем слове, и оно звучит как оскорбление. — Или что мы... ну, знаешь, проявляем к ней не совсем братский интерес?

Я вижу, как её глаза вспыхивают. Сначала недоумением, а потом — чистейшим, неразбавленным гневом. Да. Вот он. Огонь. Прекрасный, опасный, живой. Он сжигает всю её грусть. И на секунду мне кажется, что дышать стало легче.

— Ты... ты просто конченный придурок! — выдыхает Вася, и её грудь вздымается от ярости, а тоненькие пальчики впиваются в простынь.

— Ой, Зуева, — тут же подключается Стёпа, голос холоден. Брат подходит, вставая плечом к плечу со мной. Единый фронт. Неприступная крепость. Как всегда. — А мы думали, ты уже начала привыкать к нашему обществу. Раз уж нам всем скоро предстоит быть одной большой и счастливой семьёй, — его слова падают, как капли ледяной воды, и каждая попадает в цель.

— Вы с ума сошли! Оба! — она смотрит на нас с таким нескрываемым отвращением, что аж жжёт кожу. — Валите отсюда! Немедленно! Или я правда подниму на ноги весь дом!

— Как скажешь, Красноволоска, — делаю театральный, небрежный поклон. Но внутри всё сжимается в тугой узел. Я не хочу уходить. Хочу остаться и... и чёрт его знает, что хочу. Додушить за все эти смешанные чувства или сжать в объятиях. — Сладких снов. Мечтай о нас.

Мы разворачиваемся и выходим в освещённый мягким светом коридор. Дверь позади нас с глухим грохотом захлопывается. Этот звук отдаётся эхом в полной тишине.

Я медленно поворачиваю голову и сталкиваюсь со взглядом Стёпы. Серые глаза брата, обычно такие спокойные и расчётливые, теперь полны немого гнева. Воздух между нами, как во время грозы, тяжёлый, словно вот-вот шибанёт молния. И та самая трещина, которую мы только что попытались залатать своим дурацким спектаклем, снова зияет, становясь ещё глубже и шире.

Он смотрит на меня, и в таких же, как мои, глазах сплошной укор, и вопрос.

— Что ты делал у неё в комнате? — всё же спрашивает. Тихо, почти шёпотом, но каждый звук в нём отточен, как бритва.

— А ты чего явился?

И я понимаю, что это не конец. Это только начало. Начало ещё одной войны, более страшной, в которой мы, всегда бывшие одним целым, верными союзниками, можем оказаться по разные стороны баррикад.

Глава 7

Васька

Утро начинается с решимости, горящей в груди словно раскалённая лава. Я сильная. Буду бороться. Со всеми сразу, если понадобится. Особенно с этими двумя придурками, которые посмели вломиться ко мне в комнату прошлой ночью.

Спускаюсь на кухню раньше всех, пока дом ещё погружён в сонную тишину. Включаю свет, и он заливает стерильный блеск мраморных столешниц чужой кухни. Чужого дома.

Ладно, Васька, пора показать этим мажорам, что ты не сломлена. Что их подколы, как комариные укусы для слона.

Начинаю колдовать над завтраком. Для мамы и Матвея Егоровича воздушный омлет, идеальные гренки. Пусть думают, что я «вписываюсь в семью». А для моих «дорогих братцев» особое блюдо. Яичница с жареной колбасой, щедро посыпанная не солью, а сахаром. И для верности щепотка ванилина. Аромат, конечно, стоит сногсшибательный. Сладковато-мясной.

Первыми, как и ожидалось, с грохотом слетаются на запах близнецы. А за ними появляются и родители. Слава тут же хватает свою порцию.

— О, Зуева в роли Золушки! — объявляет он, с аппетитом нарезая яичницу. — Тебе идёт фартук. Может, на этом и остановимся? Будем звать тебя не сестрой, а горничной.

— Мечтай, Аксёнов, — улыбаюсь я.

— Может, ты ещё и туфли мне почистишь? — продолжает подкалывать.

Он отправляет в рот полную вилку.

О, дааааааа. Момент истины.

И… застывает, прямо как зависший компьютер. А потом серые глаза округляются, челюсть напрягается, дыхание сбивается. На лице парня целая драма в трёх актах: от восторга до ужаса, с финалом в виде отчаянной попытки не умереть от вкуса.

— М-м… вкусно, — выдавливает младший из братьев, сипло, будто через боль. — Оригинально.

Я едва держусь, чтобы не расхохотаться.

Стёпа умнее, берёт небольшой кусочек. Медленно подносит ко рту. Пробует. И выражение его лица меняется так плавно, что хоть учебное видео снимай: «как пережить вкусовую катастрофу и остаться человеком».

Жуёт долго, мучительно. Глотает, словно пытается проглотить не еду, а собственную гордость.

— Да… — говорит он, и грозовой взгляд буквально орёт: «Я тебя прикончу, ведьма». — Очень… неожиданно. Настоящий… праздник для рецепторов вкуса.

Их обоих передёргивает, но они героически продолжают изображать, что им нравится. Настоящие мученики кулинарной революции. Когда родители отворачиваются, чтобы налить себе кофе, оба синхронно, как по невидимому сигналу, хватают салфетки и тихо выплёвывают остатки. У Славы на глазах выступают слёзы. Так противно? Или от осознания, что теперь его жизнь делится на «до» и «после» этой глазуньи?

Бедняжки мои! А я предупреждала: не на ту нарвались.

Сижу, наслаждаюсь своим идеальным, божественным омлетом и улыбаюсь так солнечно, что хоть на обложку журнала ставь.

— Рада, что вам нравится, — мурлычу с фальшиво-медовой интонацией. — Готова готовить для вас каждый день.

Лучше бы вы меня ненавидели открыто, чем строили из себя этих проницательных наблюдателей.

Потому что они правы. Вся эта клоунада лишь прикрытие. План родился в моей голове сегодня ночью, отчаянный и рискованный. Я должна вывести на чистую Германа Фёдоровича. Он назначил мне встречу в маленьком, но дорогом отеле в центре. У него сегодня нет лекций, и потому решил, что и я могу пропустить учёбу.

Думает, буду делать, что скажет. Не удивлюсь, если я не первая жертва этого гада.

Пойду к нему. Мой телефон будет записывать каждое его слово. Каждое прикосновение. Мне нужны доказательства. Тогда, когда я решусь заявить на него, у меня будет, что предъявить. Не сможет отмазаться.

Изо всех сил изображаю лёгкость и беззаботность. Смеюсь громче обычного, шучу, бросаю им вызовы взглядом. Пусть думают, что я справилась. Что их подколы меня не берут. Диане не сказала почти ничего. Помню, что она пережила в прошлом. Не хочу затягивать её в эту тину. Я сама.

Но эти двое... Чёрт, они смотрят на меня так, будто видят насквозь. Слава перестал подкалывать, он просто наблюдает, и его взгляд тяжёлый, вопрошающий. Стёпа же молчит, и эта тишина красноречивее любых слов. Они не верят этой картинке. И от этого ещё страшнее.

После завтрака я ускользаю к себе в комнату под предлогом, что мне нужно на пары. Переодеваюсь во что-то незаметное. Тёмные джинсы, простую кофту. Засовываю диктофон в карман. Он маленький, легче спрятать. Сердце колотится где-то в горле, но я глотаю страх.

Ты справишься, Васька! Ты должна!

Выхожу из дома и направляюсь к остановке. Отель всего в двадцати минутах езды. Я не оглядываюсь, но чувствую на спине чей-то взгляд. Паранойя? Возможно.

Подхожу к зданию. Небольшое, но помпезное. Внутренности скручивает от страха. Делаю глубокий вдох и захожу внутрь. В холле никого. Поднимаюсь на лифте на третий этаж. Номер 305.

Стою перед дверью, рука повисла в воздухе. Пульс подскакивает, бьёт по вискам.

Поехали!

Дверь открывается, и на пороге появляется лектор. Герман Фёдорович улыбается своей обаятельной улыбкой.

— Василиса, я безумно рад, что ты пришла...

Заставляю себя улыбнуться в ответ. Делаю шаг в номер и замечаю в конце коридора силуэт. Но разглядеть кто, не успеваю, Герман сразу обхватывает меня руками.

— Какая же ты красивая! — принюхивается к моим волосам.

Дверь со скрипом начинает закрываться. Как только она захлопнется, пути обратно не будет. А вдруг я не справлюсь и препод применит силу?

Но неожиданно кто-то не даёт двери закрыться. И в номере показывается высокая фигура Стёпы.

Моё сердце с уханьем падает в пятки.

На лице старшего из близнецов выражает ярость вперемешку с чем-то ещё, чем-то, что возможно сам не понимает. Аксёнов только что видел, как я добровольно вошла в номер к нашему преподу. Для него это подтверждение, что те слухи не выдумка. Очередная несправедливость судьбы по отношению ко мне.

Глава 8

Стёпа

Мир сужается до этой двери. До щели, в которую я вижу, как его руки обвивают талию Васьки. Как он прижимается к ней, вдыхая запах её волос. Кислота, едкая и ядовитая, поднимается по горлу, смешиваясь с бешеной гонкой сердца. Меня тошнит.

Не может быть! Не она.

Но это Зуева. Та самая, что сегодня утром сияла за завтраком, подсыпав нам сахар в яичницу. Та, что смотрела с вызовом. И та, что сейчас стоит в объятиях этого... этого убл*дка.

Я врываюсь внутрь, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней головой. Дерево холодное, а лоб пылает. Дышу, как бешеная псина, пытаясь загнать обратно эту чёрную, слепящую ярость. Не получается. Она вырывается наружу.

Резко разворачиваюсь. Два шага, и моя рука цепляется за грудки Германа Фёдоровича. Отталкиваю девчонку в сторону. Мой кулак сжимается, уже заносясь в воздухе, чтобы стереть с лица этой сволочи самодовольную ухмылку.

— Нет!

Её ладони обхватывают мой кулак. Вся напряжённая, голубые глаза расширены от ужаса.

— Отпусти! — мой голос — низкий рык, рвущийся из самой глотки.

— Не надо! — в её же голосе мольба. — Стёпа, пожалуйста!

Пожалуйста. Чёрт возьми! Васька это серьёзно сейчас?

— Что ты здесь делаешь, Аксёнов? — сипит препод, пытаясь вырваться. Он бледный, испуганный.

— Пришёл не дать «сестрёнке» совершить ошибку, — выплёвываю я, и само слово «сестрёнка» обжигает грудину.

Герман Фёдорович хмурится, делая удивлённое лицо.

— Сестрёнку? Я не знал...

Врёт, мразь. Врёт, глядя прямо в глаза. В универе ещё не знают, но он... он знает. Я вижу мелкую, скользкую искорку в его взгляде.

— Если ещё раз увижу вас рядом с ней, то лично позабочусь о том, чтобы вы больше никогда не смогли преподавать, — говорю тихо. — Понятно?

Лектор пытается сохранить лицо.

— Это она сама ко мне лезет! И если потеряю работу, то мне всё равно, я богат. А вот Зуеву отчислят. Готов её так подставить?

Его слова, как спичка в бензин. Я дёргаю гада на себя, он аж вскрикивает.

— Держись от неё подальше! В последний раз предупреждаю. Следующего раза не будет.

Толкаю его. Герман падает на пол, неуклюже и жалко. Я не смотрю. Поворачиваюсь к Ваське, хватаю её за руку. Она пытается вырваться, но моя хватка, как железные оковы.

— Пусти! Ты что, с ума сошёл?

Не отвечаю. Тащу эту чертовку за собой по коридору, мимо лифта, вниз по лестнице. Она спотыкается, бормочет что-то, но я не слушаю. В ушах только бешеный стук крови.

Мы вырываемся на улицу, на свежий воздух, но он не приносит облегчения. Васька выдёргивает руку, отскакивает от меня, как от огня.

— Ты что, совсем офигел? — вся дрожит от злости. — Ты всё испортил! Всё!

— Всё испортил? — холод внутри меня трескается, и наружу вырывается пламя. — Я тебя спас от этого... мусора!

— Спас? — она истерично смеётся. — Ты помешал мне! Это был мой шанс!

Её шанс? Слова обжигают, как раскалённый металл. Значит, правда. Она хотела быть с ним.

— Шанс на что? — переспрашиваю, и каждый слог — это лёд. — На высший бал в обмен на услугу? Или ты действительно настолько наивна, что веришь, будто он влюблён в тебя?

— Ты ничего не понимаешь! — кричит, и в небесных глазах блестят слёзы. — Ты всегда всё знаешь лучше всех, да? Умный, расчётливый Степан Аксёнов! А на самом деле ты просто... просто...

— Просто что? — перебиваю я, подходя настолько близко, что чувствую её дыхание. — Говори!

— Ты слепой идиот! — выкрикивает. — Ты вломился туда, как ревнивый муж. Вот зачем? Зачем явился?

— Помешал переспать с ним? — хриплю.

— Козёл! — шипит она.

— А что нет? Его руки были на тебе! Ты ему улыбалась! Думаю, у вас это уже было, и не раз, — но дело в том, что даже после увиденного не желаю это признавать.

«Она не такая!» — шепчет внутренний голос.

Зуева бледнеет и отступает на шаг, словно я ударил её.

— Ты... — голос девчонки срывается. — Ты настоящее чудовище. — пухлые губки дрожат от обиды.

Что-то в груди сжимается и ломается. Я не выдерживаю. Не выдерживаю её взгляда, и этой каши из гнева и того тёплого чувства, что разрывает меня изнутри. С криком разворачиваюсь и бью кулаком по бетонной стене.

Боль. Ослепляющая, чистая. В кровь разбил костяшки. Физическая боль становится долгожданным облегчением. Непривычно. Я сорвался.

— Стёпа!

В голосе Василисы больше нет злости. Она бросается ко мне, хватает мою окровавленную руку.

— Ты что наделал? Идиот! Дурак!

Тянет свою кофту и прижимает ткань к моей разорванной коже. Пальцы Зуевой трясутся. Она слишком близко. Я чувствую запах красных волос, вижу каждую ресничку. Её губы в зоне досягаемости.

И в этот миг, сквозь ярость, в голове рождается запретная мысль:

«Я хочу поцеловать Ваську, хочу до ломоты в костях.»

Она поднимает глаза, и мир словно делает паузу. Эти голубые, до невозможности чистые глаза, бьют по мне сильнее, чем любое слово. В них есть что-то, что рушит мои границы.

Мы застываем посреди пустой улицы, где даже ветер, кажется, притих.
Двое безумцев, сцепившихся взглядами, будто между нами натянут провод, по которому течёт ток.

И только один из этих двоих ужасно хочет переступить черту. Самоконтроль трещит по швам. И я делаю шаг, подаюсь к ней, хотя понимаю: ещё секунда, и дороги назад не будет.

Глава 9

Васька

Тот момент, когда его дыхание смешалось с моим, а взгляд сказал всё, чего не смогли слова, рвётся как сильно натянутая струна. Где-то на улице хлопает дверь машины, и мы отскакиваем друг от друга.

Что это было? Нет, Васька, этого не было. Ты всё придумала. Он ненавидит тебя. Ты ненавидишь его.

Но почему тогда губы горят, а в груди трепещут бабочки, смешавшиеся с комом ярости? Стёпа сорвал мой план. Он вломился, как дикарь, и теперь у меня нет доказательств.

Аксёнов молча разворачивается, его спина каменная стена. Садится на мотоцикл, не оборачиваясь, но я знаю, ждёт, что сяду сзади. Это не предложение. Это приказ.

Дорога домой — немое кино. Ветер бьёт в лицо, но не может сдуть хаос в моей голове. Я чувствую тепло его широкой спины через куртку, и это сводит с ума. Лучше бы орал. Лучше бы мы снова ругались. Эта тишина... она хуже.

Дома Слава встречает нас в прихожей, скрестив руки. Его взгляд прыгает с моего лица на окровавленную руку Стёпы.

— И где вы пропадали? — голос младшего из братьев звучит слишком спокойно. — На романтической прогулке?

Стёпа отводит взгляд.

— Она там с преподам. Я её вытащил.

— Просто вытащил? — Слава смотрит на брата с таким прищуром, будто видит, что он не договаривает. — И для этого нужно было разбивать костяшки в кровь?

Я не выдерживаю, пролетаю мимо них наверх, в свою комнату, и захлопываю дверь. Сердце колотится где-то в горле. ( Промо nzX-7f3u Пышечка (не) для мажора )

Нужно поговорить с Дианой. Хотя бы с ней я могу быть честной.

Набираю номер. Подруга отвечает хрипло, простуженно.

— Вась? Что-то случилось? — кашляет.

И всё. Все слова застревают в горле. Я не могу вывалить на неё свои проблемы, когда она болеет особенно.

— Всё супер! — слышу свой фальшиво-бодрый голос. — Просто новые родственники достают. Знаешь, какие они засранцы.

— Не верю я тебе, — чихает Диана. — Говори правду!

Но я не могу. Вместо этого двадцать минут рассказываю про дурацкий завтрак и их рожи, когда они ели сладкую яичницу. Притворяюсь, что это всё меня очень беспокоит. А она слушает. И знает, что недоговариваю. Но не давит. Вот что значит настоящая подруга.

Как только мы кладём трубки, телефон снова оживает, короткая вибрация и высвечивает уже знакомый номер. Сердце тут же уходит в пятки. Герман Федорович.

Пальцы дрожат, когда открываю сообщение. Видео. Стёпа, врываюшийся в номер.

А потом раздаётся звонок. Почему беру трубку, не знаю?

— Слушай внимательно, прелесть моя. Если ты сейчас не образумишься, я сделаю так, что твоя жизнь треснет по швам. Я первым же делом загляну в деканат и сообщу о приставучей студентке. Поверь, умею подать ситуацию так, что даже самый паинька выглядит хулиганом. А уж если учесть, что ректор мой родственник… угадай, чьё слово он посчитает правдой, а чьё — жалким оправданием?

Я молчу. Тогда он продолжает:

— И это только начало. В ментуру тоже не поленюсь сходить. В заявлении чёрным по белому напишу, что ты сама ввалилась ко мне в номер и попыталась соблазнить, пока я ждал свою девушку. Да-да, именно так. И знаешь что? Свидетельницу, которая это подтвердит, я найду быстрее, чем ты успеешь ступить за порог. Люди любят деньги… и любят слухи ещё больше, — не вижу его лица, но знаю, лектор ехидно ухмыляется. — А дальше — классика жанра. Аксёнов, узнав, что его распущенная сестрица позорит имя семьи, сорвался в гостиницу, чтобы тебя урезонить. Но дело, разумеется, дошло до драки. Бумаги, рапорты… Ваши фамилии будут мелькать там ещё очень долго. Поэтому подумай хорошенько. На кого поставит система: на меня… или на тебя?

Завершаю вызов, не выдерживая давления.

Холод пробегает по спине. Воздуха не хватает. Каждое слово, как петля, затягивающаяся всё туже. Клетка. Невидимая, но настоящая. Стены будто сходятся, давят.

Руки сами сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони. Хочется кричать, но голос застрял в горле, вместе со страхом и гневом.

Что делать?

Нужно думать, Васька. Спокойно. Без паники. Только как думать, когда я в ловушке. И самое странное в этом, не хочу, чтобы у Стёпы были проблемы. Близнецам уже не раз грозило отчисление. Этот скандал станет последней каплей для их отца и терпения ректора.

Решаю смыть с себя прикосновения Германа. Включаю душ, и горячая вода на секунду приносит облегчение. Но потом она резко сменяется ледяной струёй!

— А-а-а! — визг вырывается сам по себе. Я намыленная, вся покрываюсь мурашками. — Что за чёрт?!

Выскакиваю из душа и ору во всё горло:

— Кто-то проверьте воду! У вас проблемы с сантехникой!

За дверью раздаётся знакомый ехидный смех.

— Всё работает исправно, Зуева! — это Слава. — Просто я немного помог системе. В знак благодарности за утренний завтрак.

Ярость закипает во мне с новой силой. Заворачиваюсь в полотенце и с силой распахиваю дверь.

— Ах ты гад! — рычу, с трудом удерживая полотенце.

Слава стоит посреди комнаты, расплываясь в довольной ухмылке.

— Что, Красноволоска, холодно? Могу согреть!

— Я тебя сейчас придушу! — бросаюсь на него.

Он ловко уворачивается, и мы начинаем дурацкую погоню по комнате. Я мокрая, босая, полотенце вот-вот развяжется. Внезапно дверь открывается, и на пороге появляется Стёпа, привлечённый шумом.

— Что тут происходит? — голос старшего холоден, но в глазах неподдельное изумление.

И в этот самый момент моя мокрая нога поскальзывается на лакированном паркете. Я отпускаю полотенце. И с дурацким визгом лечу на пол. Время замедляется. Падаю на задницу с глухим шлепком, а махровая ткань раскрывается, как театральный занавес.

И вот я сижу полностью голая.

Наступает мёртвая тишина.

Две пары широко раскрытых глаз близнецов прикованы ко мне. У Славы отвисла челюсть, а его драгоценный чупа-чупс вываливается изо рта. В серых омутах вспыхивает пламя. Оно обжигает меня на расстоянии. И в животе разливается жар.

Глава 10

Слава

Дверь в ванную с грохотом захлопывается. Мы с братом стоим словно пришибленные чем-то тяжёлым. Оба, как идиоты, пялимся на эту дубовую поверхность, за которой слышен её яростный шёпот. Ох, как же она ругается!

А в голове — бардак. Тот самый момент, когда Васька сидела на полу, отпечатался в мозгу ярче любой фотографии. Эти длинные ноги, тонкая талия, которую очень хотелось обхватить, и грудь... Боже, грудь. Совершенная. Ни одна девушка из моего «списка» даже рядом не стояла. Всё во мне закипает — гнев на себя, дикое возбуждение и какая-то поганая нежность, от которой не в себе. Зуева враг. Заноза в заднице. Но чёрт возьми, какая же она...

— Видел? — срывается у меня хриплый шёпот.

Стёпа медленно поворачивает ко мне голову. Его глаза тёмные, глубокие, и в них плещется что-то такое, отчего у меня сжимается желудок. Я не видел этот взгляд. Никогда. Никогда он так не смотрел ни на девчонку. Не с таким... голодом.

— Я к себе, — голос брата вибрирует, выдавая его с потрохами.

Он кидает последний взгляд на дверь ванной и уходит. А я поднимаю с пола полотенце Васьки, которое пахнет ею. Цветком. Внезапно вспоминаю каким. Пион. Аромат пьянящий и не просто сладкий, он острый, дерзкий, прямо как она. ( Промо 89_KzhWu Одержимость мажора)

Грудину что-то сдавливает, неприятное чувство. Ревную? К кому? К брату, который посмотрел на неё как на женщину? Или к ней, которая заставила его так посмотреть? Адская смесь.

Ухожу к себе в комнату. Заваливаюсь на кровать и пялюсь в потолок. Перед глазами снова и снова прокручиваю незабываемую картину: как Васька поскальзывается, как падает, как это чёртово полотенце раскрывается... Её испуганные глаза, её идеальная персиковая кожа... Пальцы аж сводит судорогой от желания прикоснуться и ощутить какая Васька на ощупь.

Внезапно тихий стук в дверь.

— Кто? — вырывается у меня, голос хрипит от приставучих мыслей.

Пауза.

— Это я... Вася.

Всё внутри замирает. Сердце совершает сальто в груди. Что ей нужно? Что-то задумала? Очередная пакость?

— Заходи, — выдавливаю, садясь на кровати.

Дверь открывается, и девушка входит. Стоит на пороге, сжавшись, щёки розовые от смущения. Глядит на меня не своими дерзкими, а какими-то... неуверенными глазами. И это выглядит звездец привлекательно.

— Слушай... — начинает, смотря в пол. — Забудь, что там было. И... родителям ни слова.

Ухмылка сама появляется на моих губах. Вот оно.

— А что мне за это будет? — спрашиваю я, и голос звучит низко, выдавая мои пошлые мыслишки.

Васька закусывает губу. Пальцы девчонки тянутся к молнии на её толстовке... Медленно расстёгивает. Этот звук бьёт по перепонкам. Потом она поворачивается и щёлкает замком на двери.

У меня перехватывает дыхание. Что, серьёзно?!

Василиса скидывает толстовку на пол. Под ней только тонкий лифовый топ: кружевной, чёрный, обтягивающий и подчеркивающий всё. Каждый изгиб, каждую округлость. Моё сердце начинает колотиться как сумасшедшее. Я ведь хорошо запомнил, что там под одеждой.

Вот это поворот! Красноволосая бестия решила перейти в контратаку. И кто-то похоже сейчас потерпит поражение — Я.

Она медленно приближается. Никак не могу оторвать глаз от плавного покачивания её бёдер. Это как смотреть на пламя — опасно, но невозможно отвернуться. Каждый шаг Васьки отдаётся в моём теле напряжением и приятными пульсациями.

Подходит к кровати. Голубые глаза горят тем самым знакомым огнём, но теперь в нём есть что-то новое. Что-то тёмное и соблазнительное.

— Я кое-чем могу тебя заткнуть, — томно шепчет. — Если обещаешь после молчать.

И прежде чем успеваю ответить, она взбирается на меня, усаживается сверху, сковывая мои бёдра своими. Мои руки автоматически хватаются за её узкую талию.

А потом сразу ползут вниз, чувствуя под пальцами тонкую ткань шорт и тёплую, нежную кожу бёдер. Внутри всё закипает. Меня конкретно штырит от нашей близости, от восхитительного аромата нежной кожи, от смелости этой чертовки.

Она наклоняется. Её дыхание смешивается с моим. А губы...

И она внезапно целует меня.

Это не просто поцелуй. Это землетрясение. Губы Василисы мягкие, пухлые. Они движутся на моих с такой уверенностью, что живот сводит спазмом от наслаждения.

В ушах бешеный стук собственного сердца. Зуева вкусная. Сладкая, как мой самый любимый чупа чупс, и в то же время с горьковатым привкусом её дерзости. Я тону в этом поцелуе, теряю контроль, теряю мысли. Мои ладони вдавливаются в упругие бёдра сильнее, притягивая красноволосую бестию ближе.

Она не останавливается. Длинные пальчики скользят к пуговицам моей рубашки, ловко расстёгивают их одну за другой. Холодок воздуха касается кожи, а потом — прикосновение её тёплых ладоней. Они пробираются под ткань, ползут по моему прессу, и каждый нерв взрывается под касаниями девчонки. А рот Васьки всё так же владеет моим, её язык… ох!

И тут я дёргаюсь и открываю глаза. Сердце неистово колотится, грудь вздымается, весь в холодном поту. Комната. Моя спальня. Потолок. Кровать. Я один.

СОН. Это был, мать его, СОН! Оказывается, уснул.

Стук в дверь становится настойчивее.

— Слава! Ужинать! — голос отца.

Родаки вернулись домой.

Медленно сажусь, проводя рукой по лицу. Зашибись вообще! Это был всего лишь сон. Но возбуждение, дикое, всепоглощающее, всё ещё жжёт меня изнутри. Каждый образ, каждое ощущение: её губы, её руки, её кожа. Всё ещё свежо и реально.

И я понимаю. Хочу Ваську. До потери пульса. До безумия. И это хуже, чем любая ненависть.

Смотрю на дверь. Похоже начинается самый ад.

Дорогие мои, прошу не рассказывать в комментариях, что это был сон. Не раскрывайте этот момент, чтобы те, кто ещё не читал, об этом не знали. Как-то по-другому напишите. Спасибо всем! Обожаю вас! :-)

Глава 11

Васька

Дверь захлопнулась, и я прислонилась к ней, словно могла таким образом отгородиться от них. От их взглядов. От памяти о том, как я сидела на полу, а они смотрели... смотрели так, будто… нет, не может быть!

Близнецы видели... ВСЁ. Стёпа... его взгляд был таким тяжёлым, от него до сих пор пульсирует в венах. А этот чёртов Слава... в глазах у него было столько всего: и насмешка, и какой-то дикий восторг, и... признание. От этих воспоминаний в животе томительно ноет. Не должна это чувствовать, но оно происходит само собой.

Боже, я запуталась!

Вроде бы ненавижу Аксёновых, готова была их придушить всего пару часов назад, но сейчас всё нутро восстаёт против этой ненависти. Оно твердит своё, и пугает меня до чёртиков.

«А ведь было время... — мысль пробивается сквозь хаос, — когда тайком мечтала встречаться с одним из них. Мои глаза сами искали их в толпе, на лекциях. Не замечала Германа Фёдоровича, как другие девчонки, всё моё внимание было приковано к ним. И я никак не могла выбрать. Потому что близнецы такие разные. Слава — это фейерверк: яркий, опасный, ослепительный. Стёпа — как океан в штиль: глубокий, спокойный, но с тайными течениями. Соедини их в одного — и получится мой идеал. И мне казалось... мне казалось, что чувствовала взаимность. Почему же тогда они так поступили? Если бы я им правда нравилась, разве не поговорили бы со мной сначала?»

Внезапная вибрация телефона вырывает меня из размышлений. Сердце подскакивает к горлу. Я уже наизусть знаю этот номер — он будто выжжен в памяти. Сообщение. (Промо 5nJ7paXi Мажор. Ты не узнаешь о сыне)

«Подумала над моим предложением? Даю тебе ещё шанс. Я буду нежным. Ты мне действительно нравишься».

Герман. Меня передёргивает. Внутри всё сжимается, будто я проглотила ледяной ком. Его слова липнут к коже, вызывая отвращение.

Блииин, у меня же есть наша переписка! Это же доказательство! Я резко пролистываю сообщения, пальцы дрожат, дыхание сбивается. Их немного, но всё же есть.

Но не успеваю выдохнуть, телефон вибрирует снова. Второй смс:

«Этот номер оформлен не на меня. Ты ничего не докажешь». — лектор словно телепат.

Мир будто проваливается под ноги. Горло перехватывает, в ушах звенит.

Я чувствую себя такой беспомощной, такой загнанной в угол, что кажется, даже воздух стал врагом.

Пульс нещадно лупит по вискам, а в груди мерзкое ощущение, что выхода нет.

Позже, обречённо, спускаюсь вниз на зов мамы к ужину. Сажусь за стол, не в силах поднять глаза. Тарелка с едой — настоящая гора, которую я никогда не смогу осилить. Кусок встаёт комом в горле.

Родители не могут не заметить гробовое молчание и напряжённые позы троицы «сводных».

— Что такое, ребята? — раздаётся голос Матвея Егоровича. — Вы снова поругались?

— Нет, всё хорошо! — отвечает Слава за всех, даже не поворачиваясь. Он увлечённо ковыряется вилкой в картошке, будто пытается докопаться до центра Земли.

Стёпа, сидящий напротив, напоминает статую. Неподвижен, красивое лицо идеальная маска холодного спокойствия, но я вижу, как напряжена его челюсть.

Стараюсь дышать ровно и не думать о том, что двое парней за этим столом видели меня во всей красе. От этой мысли щёки пылают, как два сигнальных костра.

— Вы что, не голодны? — настойчиво интересуется мама.

— Нет! — вырывается у нас троих одновременно, слишком громко и слишком быстро.

Напряжение за столом сгущается до состояния киселя. Даже ложки будто застывают в воздухе, опасаясь пошевелиться.

Слава, как всегда, берёт инициативу в руки, пытаясь спасти ситуацию своей фирменной дерзостью.

— Просто Зуева так хорошо готовит, — бросает в пространство, — что мы до сих пор не отошли от утреннего кулинарного шедевра. Правда, «сестрёнка»?

Я готова убить его взглядом. Одним, метким, прицельным, прямо в лоб. Но вместо этого лишь глубже утыкаюсь в свою тарелку.

— Угу! — мычу, изображая невозмутимость.

Стёпа молча отпивает глоток воды, словно пытается утопить в стакане все наши гениальные оправдания.

Мы — картина под названием «Три идиота за ужином». Ироничная, немного трагичная, но, несомненно, заслуживающая отдельного зала в галерее семейных провалов.

Матвей Егорович и мама переглядываются в полном недоумении. В их взглядах читается одно: Что вообще происходит с этими детьми?

Господи, скорее бы это закончилось!

Ужин, наконец, завершается этим мучительным молчанием. Я лечу в свою комнату и снова запираюсь. Но сон не идёт. Мысли крутятся вокруг смс, вокруг близнецов, вокруг дурацкого падения. В голове всё перемешалось: страх, злость, стыд и... что-то ещё, тёплое и волнующее, что я боюсь назвать.

Часа в два ночи понимаю, что засну не раньше рассвета. Решаю спуститься на кухню и заварить успокаивающий чай. Может поможет. Тихо крадусь по тёмному коридору, зажигаю на кухне маленькую светодиодную лампу над плитой... и замираю.

За столом сидит Стёпа. Перед ним кружка с паром. Он не спит. Услышав мои шаги, Аксёнов старший поднимает на меня взгляд. Серые глаза в полумраке кажутся почти чёрными и очень глубокими. Ни слова не говоря, парень встаёт, подходит к шкафу, берёт вторую кружку. Заливает кипятком пакетик моего любимого ромашкового чая и добавляет мёд. Откуда он знает? И возвращается к столу.

Всё так же молча Степан протягивает мне кружку. Я делаю шаг вперёд, мои пальцы обхватывают тёплый фарфор... и в этот миг касаются его пальцев.

Мимолётное, едва заметное прикосновение. Но от него по всему моему телу пробегает разряд. Тихо, как далёкий гром перед бурей. Мы вновь застываем, глядя друг на друга через пар, поднимающийся между нами, в звенящей тишине спящего дома.

Глава 12

Васька

Всегда замечала их внимание. Да, обоих. И всегда думала, что нравлюсь им. Почему же иначе их взгляды часто находили меня в толпе? Почему Слава подкалывал с особым пристрастием, а Стёпа наблюдал излишне пристально?

Но сейчас... Сейчас всё по-другому. Этот чай. Мой любимый. Ромашка с мёдом. Я ни разу не говорила об этом вслух. Никто не знает, кроме Дианы. Откуда он? Эта мысль крутится в голове, пока стою перед ним и чувствую, как смущение сковывает меня по рукам и ногам.

А его взгляд... Чёрт, его взгляд. Он странно бродит по мне, изучающе, но без тени той пошлости, что была в глазах Германа. Нет, Стёпа рассматривает моё лицо так, будто видит впервые. Задерживается на моих новых огненных волосах, скользит по скулам, опускается к губам… У меня начинается паника, что выдам свои эмоции. Чтобы скрыть их, я резко подношу чашку ко рту и делаю большой глоток. И тут же понимаю, что совершила роковую ошибку.

— Ай! — вырывается у меня, зажмуриваюсь от боли. Любимый напиток оказался обжигающе горячим. Открываю рот и машу рукой, чтобы остудить язык. Но безуспешно, очень горит.

Стёпа действует молниеносно. Выхватывает у меня чашку, ставит на стол и одним резким движением набирает в чистый стакан воды из фильтра. Протягивает мне. ( Промо tM1dX9xw Новенькая против мажора)

— Пей, — говорит коротко, и в его голосе слышу не привычную холодность, а... беспокойство?

Я жадно выпиваю воду, чувствуя, как прохлада гасит пожар во рту. Стою, смущённая до глубины души, не зная, что сказать. Эта забота Аксёнова... она выбивает меня из колеи куда сильнее, чем любые их подколы.

— С-спокойной ночи, — выдавливаю я и пулей вылетаю из кухни, чувствуя его взгляд на своей спине.

Легче, когда мы ругаемся. Легче, когда мы враги. А это... это непонятно. Слишком волнующе.

Утро. Пора в универ. Без Дианы, которая ещё болеет, всё кажется серым и безрадостным. Я нехотя сажусь в автобус, а мимо с рёвом проносятся близнецы. На своих чёрных, начищенных до блеска мотоциклах. Сердце предательски ёкает. Что уж там они чертовски неотразимы. Оба.

Лекцию Германа я намеренно пропускаю. На его сообщения не отвечаю. Надеюсь пересидеть в библиотеке, найти нужную книгу, чтобы возместить пропущенное, и переждать этот кошмар.

Перебираю стопки на дальних стеллажах, углубившись в поиски, как вдруг чувствую присутствие кого-то за спиной. Прежде чем успеваю обернуться, чьи-то руки обхватывают меня сзади, прижимая к стеллажам.

— Я скучал, Василиса, — противный, знакомый шёпот Германа Фёдоровича звучит прямо у моего уха.

Его ладони ползут по моим бокам и останавливаются на животе. Меня от этого передёргивает.

— Отстань! — пытаюсь высвободиться, но он крепко держит.

— А я ведь предупреждал, — целует меня в шею, и это вызывает приступ тошноты.

Я с силой вырываюсь и, развернувшись, отвешиваю ему звонкую пощёчину.

— Не смей ко мне прикасаться! — цежу сквозь зубы, вся дрожа от ярости и отвращения.

Знай я, что он припрётся сюда, подготовила бы диктофон. Или телефон на полку поставила, чтобы его приставания записать.

Но поздно. Герман, потирая щёку, смотрит на меня с каким-то странным удовлетворением. Получает кайф от моего сопротивления.

Он достаёт свой мобильник.

— А вот это, моя дорогая, тебя должно заинтересовать, — произносит сладко и включает запись.

Из динамика доносится голос Славы, злой, на грани срыва:

«— Не знаю, что там между вами, но не смей играть на её чувствах, не то я тебя урою! Подкараулю и отмузю так, что мать родная не узнает. Понял?!

— Но она сама! — говорит ему лектор жалобно. — Как жвачка, не отлепить.

— Сволочь! — какой-то шорох, а потом и сильный грохот.»

Только сейчас замечаю, что на воротнике рубашки преподаватель не хватает пуговицы.

У меня подкашиваются ноги. Ещё одна петля на моей шее. Ещё одно «доказательство» против нас.

— Мило, не правда ли? Хорошо я сыграл? — Герман ухмыляется. — Теперь у меня есть всё необходимое для шантажа. Очень трогательная забота твоего сводного брата выйдет вам боком, если ты и дальше будешь от меня нос воротить.

Он наклоняется и, прежде чем я успеваю опомниться, чмокает в щёку. Затем разворачивается и уходит, оставив меня в одиночестве с дрожащими руками и желанием орать во всё горло.

Я выхожу из-за стеллажей и почти бегу к столам, пытаясь стереть с щеки след поцелуя Германа. И тут, словно из-под земли, передо мной вырастает Слава.

От неожиданности я резко дёргаюсь и с размаху бьюсь коленом о металлическую ножку стола. Острая, жгучая боль пронзает всё тело. Аж в мозг бьёт. И это становится той последней каплей, тем самым рычагом, на который нажали.

Я опускаюсь на стул, схватившись за ушибленное колено, и начинаю рыдать. Не тихо, не сдерживаясь, а навзрыд. Всё, что копилось неделями: страх, унижение, злость, бессилие, угрозы, приставания, сплетни — вырывается наружу в потоке слёз.

— Эй, ты чего? — слышу я растерянный голос Славы. — Ваааааась?

Я так и реву. Тогда он подлетает ко мне, оглядываясь по сторонам.

— Тихо, мы же в библиотеке! — хватает меня за руку.

Не могу остановиться. Рыдания сотрясают с ног до головы, слёзы текут ручьями.

Слава, видя, что я не в состоянии успокоиться, резко дёргает меня к стеллажам. Между ними мы скрыты от посторонних глаз. Одна его рука вцепилась в мою талию, а другой закрывает мне рот ладонью, пытаясь заглушить звук.

— Тише, чёрт возьми, тише! Тшш! — просит Аксёнов. — Ну, пожалуйста, Вась!

Но слёзы не остановить. Они текут по моим щекам, капая на тыльную сторону ладони Славы, и оставляют мокрые следы на его коже. Чувствую, как напрягается тело парня, и понимаю, младший из близнецов не знает, что делать. А я... я просто не могу перестать плакать.

В записи Германа я ведь услышала, как он заступается за меня, но одновременно убедилась вновь, что Слава верит тем ужасным слухам.

Глава 13

Васька

Слёзы текут по моему лицу, но меня уже нет здесь. Я в том дне, который перевернул всё. Тот злополучный вторник, когда слухи, на которые я старалась не обращать внимания, стали «реальностью».

«Я зашла в аудиторию, сняла рюкзак и положила на парту. Появился Герман Фёдорович с широкой, слишком дружелюбной улыбкой. Он подошёл к доске, начал что-то писать и объяснять. Слушала внимательно, но внутри что-то ёкало. Вечер, пустой университет... Но он сказал, что в другое время не может. Я и поверила.

Дура! Наивная, глупая дура!

Он дал мне задание. Я грызла карандаш, пытаясь сосредоточиться. И вдруг его ладони легли на мои плечи. Начали массировать.

— Не спеши, хорошенько подумай, — голос преподавателя раздался прямо у уха, низкий, хриплый, пускающий неприятные мурашки по моей коже.

Я вздрогнула. Его пальцы скользнули к шее, медленно, настойчиво, и по спине сразу пробежал мороз.

Нет! Только не это!

Герман убрал мои волосы за плечо, движение нарочито «заботливое».

— Тебе кто-нибудь говорил, какая ты красивая? — прошептал приторно, заставив сердце забиться в висках.

Не могу сделать вдох. В универе почти никого. Пустые коридоры. Никто не услышит, если я закричу.

Пальцы лектора скользнули ниже.

Я подскочила, будто в меня воткнули тысячи острых игл.

Как так? Герман Федорович ведь ни разу себе лишнего не позволял? У него хорошая репутация. Всех студенток отшивал. ( Промо 2aDlZPqY Отличница для мажора)

— Что вы делаете? — мой голос сорвался, дрогнул, выдавая страх.

Он ухмыльнулся.

— Делаю тебе приятно, — нагло, почти весело бросил.

— А кто вам сказал, что мне приятно? Я не давала на это разрешения! — слова вырвались с отчаянной резкостью.

Я схватила вещи, но Герман перехватил меня, резко, больно, притянул к себе. Пахло дорогим одеколоном, но за этим парфюмом что-то чужое, опасное, звериное.

Преподаватель наклонился ближе.

— Не строй из себя недотрогу! — выдохнул, обжигая своим горячим дыханием.

Дёрнулась, вырываясь, чувствуя, как ткань моей рубашки задирается, как дрожат его руки. Он пальцами вцепился в юбку, и я в панике толкнула лектора со всей силы.

Шорты. Слава богу, у меня под юбкой шорты!

Я высвободилась, схватила сумку и выбежала из аудитории. Сердце гремело где-то в горле, вдохнуть полной грудью не могла, лёгкие будто закупорило, мир плыл перед глазами.

Позади хохот Германа Фёдоровича. Громкий, наглый и режущий слух.

— До встречи, сладкая! — крикнул он вслед.

А я бежала, не разбирая дороги, лишь бы дальше. Лишь бы не слышать этот голос. Лишь бы не чувствовать, как от ужаса дрожит каждая клеточка моего тела.

Я вылетела на улицу, словно сумасшедшая, и всю дорогу домой тряслась. Дома же сделала вид, что ничего не произошло. Родители были заняты очередным скандалом из-за предстоящего развода. Они во всю орали. Папа вновь и вновь напоминал маме о её измене.

Им нет до тебя дела, Васька! А тому, кому есть, я ни за что не расскажу. Диана столько всего перенесла в прошлом, не окуну подругу в эту грязь снова. Только не её.

На следующее утро в универе все шушукались за моей спиной. Оказалось, кто-то видел меня вчера — растрёпанную, с рубашкой, торчащей из юбки. Все получили «подтверждение» слухов.

И тут в аудиторию вошли они. Стёпа и Слава. Злые, как собаки.

Близнецы сейчас постоят за меня, заткнут всех. Они...

— Ну что, словила кайф от внимания препода? — слова Славы ударили наотмашь. Я будто почувствовала этот удар физически.

— Что? — едва выдохнула.

— Мы были лучшего о тебе мнения! — глаза Стёпы холодные, чужие, его вгляд резал, как нож. — А ты оказывается та ещё… — не договорил, а лишь сжал кулаки до побелевших костяшек.

Всё внутри оборвалось. Я ждала поддержки. Так нуждалась в ней. А они... они добили меня.

— Думайте, что хотите! — высокомерно вздёрнула подбородок, собираясь уйти.

Слава схватил меня за руку.

— Совсем не стыдно? — его всего трясло.

— Этот вопрос мне задаёт тот, кто переспал с доброй половиной универа! — язвенно выпаливаю, переходя в нападение. Пусть думают, что хотят. Мне плевать.

Я жертва, а меня выставили какой-то распутной девкой.

— А ты разницу не видишь? — сказал он тихо, но так, чтобы слышали и присутствующие. — Мы — парни. А ты — девчонка. Позоришь такую хорошую девушку, как Диана. Из-за тебя и о ней будут плохо думать. Говорят же: С кем поведёшься, от того и наберёшься! — не пожалел, унизил при всех.

Я выдернула руку и вышла. Боль была такой острой, что ломило кости. На улице увидела их мотоциклы. Импульс, ярый и отчаянный, пронзил меня. Достала ключи от дома и провела ими по блестящему лаку, оставляя огромные, глубокие царапины.

Они видели это из окна. Я улыбнулась братьям самой ядовитой улыбкой, на которую только была способна, и ушла своей коронной походкой.

На пешеходе, когда я бежала к остановке, близнецы нагнали меня на своих байках и с рёвом остановили их почти вплотную ко мне. Я испугалась до смерти и упала. Смех Аксёновых звенел в ушах.»

В реальность меня возвращает неожиданный поцелуй Славы.

Его губы касаются моих. Отчаянно. Нежно. Это не поцелуй страсти. Нет, что-то другое. Чувствую дрожь младшего из близнецов.

Я замираю. Всё внутри переворачивается. Слёзы останавливаются, словно кто-то закрыл кран. Шок. Тишина. Только бешеный стук сердца в ушах и тепло губ Славы, которое странным образом успокаивает всю эту бурю внутри.

Что... что это?

Мы оба застыли, глаза в глаза, не в силах пошевелиться. Его ладонь теперь на моей щеке. Она, как часть этого безумного, необъяснимого момента.

И в этом нашем замирании, среди стеллажей с книгами, пахнущими пылью и старой бумагой, я понимаю: что-то только что изменилось навсегда и бесповоротно.

Глава 14

Слава

Дьявол. Дьявол. ДЬЯВОЛ!

Я смотрю на Василису, на эти проклятые слёзы, что текут по моей руке, и чувствую, будто кто-то вырвал мне лёгкие. Дышать нечем. Она... ревёт. Зуева. Та самая, что готова была разнести мне голову скейтом всего пару дней назад. Та, что подсыпала сахар в мою яичницу и смотрела на меня с тем самым дерзким вызовом в глазах. А сейчас... сейчас она разбита, и от этого зрелища у меня сводит желудок.

Не из-за колена. Это точно не из-за дурацкого стола. Что такое, Вась? Что с тобой случилось?

Мысль о том, что она может плакать из-за него, из-за этого подонка-препода, проносится в голове раскалённой стрелой, и меня чуть ли не выворачивает наизнанку. Нет. Не верю. Не может этого быть. Всё моё нутро, каждая клетка кричит, что здесь что-то не так. Что-то серьёзное, страшное, что сидит в ней и грызет изнутри. И её взгляд пустой, отсутствующий, будто Васьки и вовсе здесь нет. Мне становится до ужаса страшно за неё.

А если Зуевой правда плохо? А если у девчонки настоящие проблемы, а мы... мы всё это время лишь усугубляли всё своими подколами и войной?

Её слёзы на моей коже жгут больнее, чем если бы она врезала мне по лицу. Я не могу на это смотреть. Не могу слышать надрывные, беззвучные всхлипы. Надо это остановить. Сейчас. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.

Я убираю ладонь с губ Васьки и... целую её.

Всё происходит само собой, инстинктивно. Без мысли, без плана, без всякой надежды на результат. Просто отчаянная, идиотская попытка заткнуть чёрную дыру боли, которую я вижу в прекрасных голубых глазах. (Промо _LuxbuvH Трофей для мажора)

И... обалдеть.

Её губы. Чёрт возьми, её губы... Они мягкие. Влажные. Дрожащие. Солёные от слёз. В тот миг, когда коснулся их, по мне прошёл мощный разряд, меня будто пробило молнией. А в данный момент всё тело пронзает волна жара, от макушки до пят. Сердце колотится где-то в районе горла, в ушах звенит. Дышать не могу. Весь мир сузился до соприкосновения наши губ, до её дурманящего запаха и чего-то острого, дерзкого, до слёз Зуевой у меня во рту.

Что я, чёрт побери, делаю? Но... она перестала плакать. Боже, сколько всего сейчас ощущаю. Эмоции захлёстывают. Никогда ничего подобного ни с одной девчонкой не чувствовал.

Нехотя, медленно, очень медленно я отстраняюсь, пытаясь унять дрожь собственных рук. Мы смотрим друг на друга. Глаза в глаза. Её голубые — широко раскрытые, полные шока и непонимания. Мои, наверное, выглядят так же. Даже не понимаю, как рука Васьки оказалась в моей, как мои пальцы сжали тёплую ладонь. Я будто боюсь, что она исчезнет, рассыплется в пыль, если отпущу её.

Тишина вибрирует между нами. И в этой тишине я осознаю — всё изменилось. Перевернулось с ног на голову. Для меня так точно.

Зуева моргает. Приходит в себя. И в небесных глазах, ещё влажных от слёз, вспыхивает знакомая, почти родная искра. Ярость.

О, да! Господи! О, да!

— Я... я тебя прибью, Аксёнов! — выдыхает Красноволоска, голос у неё хриплый, но полный обещания жестокой расправы.

Я отпускаю её и делаю шаг назад.

— Попробуй, Зуева! — ухмылка сама поднимает уголки моих губ. — Только меня сложнее достать, чем ножку стола.

Она срывается с места, хватает с ближайшей полки здоровенный том чего-то там, и несётся на меня, занося свой импровизированный снаряд. Я отскакиваю в сторону и пускаюсь наутёк, ощущая, как ветер свистит в ушах.

Мы носимся между стеллажами, как два сумасшедших. Она за мной, с книгой наперевес, я от неё, петляя между полками. Я стараюсь не смеяться, не привлекать внимания, но чёрт, это жесть как весело! На резком повороте меня заносит, скольжу по полированному полу, едва удерживая равновесие, и слышу сдавленный, почти беззвучный смешок Васьки.

Да. Вот так. Лучше. В миллиард раз лучше, чем эти душащие слёзы.

— Только попадись мне, трус! — шипит она, пытаясь отрезать мне путь к выходу из лабиринта книг.

— А ты догони сначала, Василиса! — огрызаюсь я, сворачивая за очередной стеллаж. Сердце выпрыгивает из груди уже не от страха, а от какого-то дикого, пьянящего восторга.

Мы оба начинаем хохотать. Тихо, удушливо, спрятавшись в самой глубине библиотеки, зажав рты ладонями, чтобы не выдать себя. Её смех... Боже, я обожаю её смех. Он живой, настоящий, и он значит, что она ещё здесь, что с ней всё будет в порядке.

Внезапно слышим чьи-то тяжёлые, неспешные шаги и недовольное ворчание. Библиотекарша. Та самая, древняя, как эти стеллажи, с глазами-буравчиками, способная одним взглядом просверлить в тебе дыру.

— Быстро! — я хватаю Ваську за руку и втягиваю в первую же попавшуюся, едва приоткрытую дверь. Это подсобка. Тёмная, тесная, пропахшая сыростью и пылью.

Дверь с глухим щелчком закрывается. Мы оказываемся втиснуты в маленькое пространство, дышим как загнанные лошади, прислушиваясь к удаляющимся шагам за дверью. В нос бьёт запах старой бумаги, и я чувствую, как плечо Васи прижато к моей груди.

— Тебя бы вряд ли стала ругать, а мне бы вынесла мозг, — выдыхаю в темноте, смех снова подкатывает к горлу.

— Заслужил, — в её голосе нет прежней едкой язвы. Есть... усталость. И, может, даже крошечный, едва уловимый намёк на благодарность.

Вдруг дверь всё же открывается, и в проёме, залитом светом из библиотеки, возникает высокий, до боли знакомый силуэт.

Стёпа.

Брат стоит и смотрит на нас. На меня, прижавшегося к стеллажу с папками старых журналов. На Ваську, всё ещё сжимающую в руках тот дурацкий, увесистый учебник. На нашу разгорячённую, запыхавшуюся, застигнутую врасплох парочку в полумраке подсобки.

Его лицо — каменная стена. Но в глазах... в его обычно спокойных, холодных глазах назревает шторм. Свирепый, неистовый, такой, от которого другой бы давно убежал с криками.

Ну вот. Приплыли. Сейчас что-то будет!

И я механически закрываю Ваську собой.

Глава 15

Стёпа

Я разворачиваюсь и ухожу. Просто ухожу. Ни слово, ни взгляда в их сторону. Каждый шаг по скрипучему библиотечному полу отдаётся в висках тяжёлым, ровным стуком. Пустота. Сначала просто белый шум, заливающий мозг, чтобы не взорвался. А потом он начинает наполняться.

Ярость.

Она растекается по венам горячей смолой, обжигая изнутри. На Славу. Мой брат. Мой кровный брат, который всегда стоял со мной плечом к плечу, а сейчас… Его губы на её губах. Его руки на талии Васьки.

Да, я видел их! Как придурок наблюдал за дурацкой весёлой беготнёй в библиотеке.

Предательство. Острое, как удар заточкой между рёбер.

И жгучая злость на неё. На эту… Красноволосую бестию, которая вломилась в наш дом со своей мамашей разлучницей, в нашу жизнь и теперь вклинивается между нами. Она как вирус, который мы не смогли вовремя уничтожить, и теперь он разъедает всё, что было для нас свято. Зуева внесла этот раздор одним лишь своим существованием.

Но самая едкая, самая гадкая ярость на самого себя. На то, что позволил этой чертовке добраться и до себя. На то, что эти тёплые чувства к ней, которые я так старательно давил, оказались сильнее. На потерю контроля. Я всегда всё контролировал. Абсолютно всегда. А сейчас меня колотит изнутри, как последнего пацана.

Мои кулаки сжаты так, что болят костяшки, те самые, разбитые в кровь о стену из-за неё. Глупо. Бесполезно. Как и всё, что связано с Васькой.

Я выхожу на парковку, подхожу к своему байку. Холодный металл под пальцами единственное, что хоть как-то возвращает меня к реальности. Нужно уехать. Сейчас. Пока не сделал чего-то непоправимого.

— Стёп, — голос брата за спиной.

Я не оборачиваюсь. Просто сажусь в седло, втыкаю ключ в замок зажигания.

— Стёпа, чёрт возьми, подожди!

Слава нагоняет меня и встаёт прямо перед мотоциклом, перекрывая путь. Его грудь вздымается, лицо раскраснелось. Глаза блестят. Горит мой брат из-за неё.

Я поднимаю на него взгляд. Молчу. Если сейчас открою рот, внутреннюю плотину прорвёт, и из меня хлынет не речь, а сплошной поток яда. Я держусь. Держусь из последних сил, чувствуя, как трещит по швам вся моя выдержанная, холодная натура.

— Ну что, молчишь? Не надоело держать всё в себе? — Слава бросает мне вызов, он знает, что делает. Брат всегда умел выводить меня, но сейчас это не игра. — Решил, как всегда, всё запереть в себе? Не выйдет. Не в этот раз. Я не слепой, вижу, как ты на неё смотришь. Ты не меньше моего на эту ведьму подсел!

Ведьма. Да. Но какая же она… живая. Яростная. Прекрасная. Чёрт!

— Мы должны были быть заодно, Слав, — голос мой звучит глухо, будто из-под земли. Я сам удивлён своему ровному, почти спокойному тону. Это обман. Внутри же ураган. — Мы должны были выжить их из нашего дома. Ради мамы. А ты что делаешь? Ты ведёшься на первую же юбку, которая бросила тебе вызов!

— Кто бы говорил! — он делает шаг вперёд, пальцем тычет мне в грудь. — Ты сам не лучше! С ума сходишь, когда она рядом, просто не показываешь! Холодный, бесчувственный робот!

Робот. Да. Быть роботом безопаснее. Роботу не больно.

— Она играет нами, идиот! — уже не выдерживаю, повышаю голос. Он срывается, предательски дрожит. — Васька спец строить глазки и пудрит мозги. Ты знаешь, что она из себя представляет! Все эти слухи про неё и препода… — я произношу это, и мне тут же тошно от собственных слов. Потому что где-то в глубине уже не верю в эти слухи. Но сейчас хочу ранить его. Брат ведь поцеловал её первым. (Промо 5G-8iiJi Ты всё равно будешь моей)

Боже, я бешусь из-за того, что он опередил меня?!

— А тебя они волнуют будто меньше, чем меня? — Слава кричит, его лицо искажено гримасой гнева. — Прекращай всё это, мы же братья в конце концов!

— Братья? — я встаю с мотоцикла, мы теперь стоим нос к носу. Дыхание смешивается, оба заведены до предела. — Какой же ты мне брат, если ради какой-то Зуевой готов забыть обо всём? О нашей маме? О том, что её мамаша с нами сделала? Она разрушила нашу семью!

— Не она, а отец! — парирует Слава. — Он изменил маме.

— Но ведь из-за неё! Повёлся. Как сегодня ты повёлся на её дочурку! — я почти рычу.

Воздух между нами наэлектризован до предела. Ещё секунда, и наши кулаки полетят в ход. Я уже чувствую, как мышцы напряглись для удара. Брат в таком же состоянии. Мы замерли на грани, два берега одной реки, которую размыло одним КРАСНЫМ наводнением.

И тут между нами встаёт Васька.

— Хватит!

Она бледная, но с тем самым огнём в голубых глазах. Она вклинивается в пространство между нами, упираясь ладонями нам в грудь.

— Прекратите! Вы же братья! Вы семья!

Её вмешательство, как спичка в бензин. Наша общая злость, всё ещё не нашедшая выхода, мгновенно перенаправляется на неё.

— А тебе-то что? — вырывается у Славы. — Внесла смуту между братьями и получаешь удовольствие, да? Кайфуешь, не правда ли?

— Кайфует, — вступаю я, и слова выходят ледяными и острыми, как осколки стекла. Ужасно хочу задеть её, заставить почувствовать ту же боль, что чувствую я. — Наверное, для тебя это привычное дело становиться между мужчинами. Как там ваши отношения с Германом Фёдоровичем? Уже надоел, ищешь новых развлечений?

Она отшатывается, будто мы оба её ударили. Глаза Зуевой становятся огромными, в них плещется что-то хрупкое. Но потом это что-то сменяется сталью. Она выпрямляется, и её голос, тихий, но чёткий, прорезает воздух, заставляя нас обоих онеметь.

— А вы не допускаете мысль, что Герман Фёдорович тогда приставал ко мне? Что я в тот день еле отбилась от него? И потому выбежала растрёпанная и с задранной рубашкой?

Тишина.

Оглушительная, абсолютная. Моя ярость, мои упрёки, весь этот кипящий ад внутри — всё это застывает. Я смотрю на Васю. И Слава тоже. Мы ищем в небесных глазах ложь, игру, что угодно.

Она медленно переводит взгляд с меня на Славу и обратно, и в нём бездонное разочарование.