Своенравность бурь

Своенравность бурь

Февраль всегда черн. А бури нельзя предсказать.

Это то, что Захар выучил с пеленок. Возможно впитал с молоком матери, кто его знает. Но что он действительно знал: бури внезапны и беспощадны. Они не оставляют за собой ничего. Не оставят и тебя, если ты не готов.

Как там говорили в учебниках истории того, старого мира? «Захватили город и не оставили в нем ни челяди, ни скотины?», ну или как там было… Он не очень хорошо знал историю. Не интересовался ей. Смысла не видел. И дело было даже не давности произошедших событий. После первой бури, ничего «до» больше не имело смысла, ни истории, ни артефакты, ни прежняя жизнь. В их мире, она, скорее не имела смысла, воспринималась как утопическая сказка о мире, в котором было хоть что-то кроме льда, снега и своенравных бурь.

Это, наверное, неправильно, сравнивать людей и стихию, ну хотя бы потому что люди смертны. А бури всегда возвращаются. Но людям в принципе свойственно очеловечивать мир вокруг себя. Поэтому Захар точно знал, что бури капризны и своевольны, как неприступная девка из дома посадника. Девка не приходится посаднику ни сестрой, ни дочерью, но жизнь в доме главы города дает свои привилегии. Хуже только посадский сыночек. В довесок с дрянным характером.

Особенно дрянной характер, что девки, что бури, что сыночек, куда уж без него, выказывают в феврале.

И пусть бури нельзя предсказать, февраль-то — он потому и черн, что он Февраль.

Кажется, так даже называется первая глава учебника новейшей уже их истории. Захар не уверен — он прогуливал, предпочитая уделить время чему-нибудь более прикладному. Конструированию карманного генератора, чтобы можно было гулять подольше и не отморозить себе пальцы, например. Пальцы-то он не отморозил, а вот когда мать узнала, Захар еще долго согревался горящей от ремня задницей. Жаль ресурс подобного «подогрева» малоэффективен в полевых условиях, а так Захар бы потерпел. От этого хоть какая-то польза в отличие от занудствующего историка.

На самом деле историю он любил. Историка не любил. Тот всегда задирал нос и считал себя похоже хранителем тайных знаний. Оставить бы его посреди бури наедине с поломанным и не желающим чиниться генератором и посмотреть…

В детстве Захар заслушивался рассказами старших о том мире. О чистом голубом небе, жарком солнце, растениях вне теплиц. О первом черном Феврале. О первой буре. Капризной и не предсказуемой как все, что пришли за ней. В рассказах, вызывавших в нем маленьком смесь животного ужаса и священного трепета, первая буря была тем, что не видели ни до, ни после. Тем, что заставляло обледеневать вмиг и животных, и растения, не оставляя шансов.

И то ли бури немного замедлились, то ли человечество слишком адаптивное, но что-то подсказывало Захару, что сработал эффект «у страха глаза велики». И не в один день произошел разворот от глобального потепления к ледниковому периоду. Человечество, конечно, живучее, но не настолько. Хотя, может он и ошибался. Тараканы ведь выжили. Адаптировались. Человечество тоже. Какое-то вечное соревнование между человечеством и тараканами, ей богу.

Историк на тот момент подменявший ушедшего на больничный, а на самом деле в запой, биолога, — этому зануде волю дай, он и посадника подменит и заменит, не факт, что долго проживет правда, — рассказывал им где-то на грани биологии и социологии, что человек единственное млекопитающее, которое не только адаптируется, но и адаптирует. Потому что нет ни когтей, ни зубов, ни толстой меховой шкурки — Захар бы не отказался, сейчас особенно — есть только мозги. Вот и приходится соображать.

Правда соображать, когда снаружи стабильные минус… много, термометр отдал богам душу, в укрытии ненамного теплее, а организм стремительно ровняет температуру… сложно.

Впрочем, соображать надо было несколько раньше, до принятия гениального решения разделиться с группой. Просто, когда он отделялся и шел проверить последний из маячков экспедиции, в его планах было нагнать команду за четверть часа, не больше. Кто ж знал, что у бури были планы налететь в ближайшие десять минут? Своенравная, чтоб ее.

Ладно. Протянет. Оставалось надеяться, что не ноги. Хорошо хоть удалось на слепую найти укрытие и отделаться от посадского сыночка, и оставить его с группой. Еще лучше, что в кармане оставался ручной генератор. Ему все еще не хотелось оставаться без пальцев. Без других нужных частей тела тоже нежелательно. Протезы стоили как почка. И сразу понижали человека в глазах окружающих. Как это работало в мире, где буквально каждый рисковал себе что-нибудь отморозить? Когда Захар задал этот вопрос на уроке этики или как там эта мозгопромывательная хрень называлась — родителей тут же вызвали в школу и настоятельно рекомендовали им провести с ним разъяснительную беседу. Ну, знаете, беловенье, там, точнее «синдром белых вен», который буря притащила с собой, как подружку, с которой никогда не расставалась. Таким хорошие люди таким не болеют. Проблема была только в том, что никто так и не знал, кто в зоне риска и как передается болезнь. Ни тогда в его школьные годы. Ни сейчас. Так что единственное, что Захар уяснил — все взрослые — идиоты.

Интересно, его дочь так же о нем думает? Да вроде нет. Подросла уже, а все равно к нему липнет. Он, наверное, тоже бы к отцу лип, если бы тот позволял, да такие карманные отстегивал… Захар мрачно усмехнулся, грея ладони о портативный генератор, что натужно пытался раскачегарится. Пока получалось не очень. Пальцы немного немели. Эх… Не хотелось ему без пальцев оставаться. Труднее всего протезировать отдельно. А руку ампутировать… А как дочь по волосам гладить? Кота?.. Не то чтобы он кота и дочь в один ряд ставил, просто… Кот капризный. Хуже девочки подростка. А Захар о подростках в последние пару лет столько узнал, сам не рад был.