Связанная Тьмой

ПРОЛОГ

Огонь в глиняной печи трещал, выплёвывая искры в промозглый воздух старой избы. За окнами выл ветер, гулко колотя ставнями, будто что-то рвалось внутрь. Но она не слышала ветра.

Маридель, худощавая женщина с впалыми щеками и белыми глазами без зрачков, стояла на коленях перед очагом. Перед ней — круг из серой соли и пепла, в центре которого дымилась чаша с чёрным воском.

Она шептала слова на забытом языке; язык царапал горло, словно гвозди. В комнате не было никого — только она и Тьма, что пришла на её зов.

— О Тот, кто лишён голоса,

Тот, кто пожирает клятвы,

Приди.

Свяжи мою кровь с твоей.

Дай мне силу.

Дым заклубился над чашей, потемнел, стал тяжёлым и густым, как грязь. В нём проступили два багровых огонька, похожие на глаза.

Из тьмы донёсся гулкий беззвучный голос, который она слышала прямо в своей душе:

— Ты зовёшь меня, женщина.

Ты жаждешь силы.

Но твоя цена — твоя кровь.

И кровь тех, кто придёт после тебя.

Она дрожала, но не отступила.

— Я согласна.

Тьма зашевелилась. Дымные клочья потянулись к её лицу, к груди, впитываясь в кожу, оставляя чёрные жилы под бледной плотью. Её рот раскрылся в безмолвном крике, но звука не было — только шёпот Тьмы, наполняющий её голову:

— Я буду с твоими дочерьми.

С их дочерьми.

До тех пор, пока одна не станет моей полностью.

Но сила, что она впустила в себя, была слишком велика для человеческой плоти.

Маридель сделала последний вдох — тяжёлый, с хрипом, — и её тело обмякло, оседая на пол. Глаза остались открытыми, устремлёнными в пустоту, а по губам скользнула слабая, почти умиротворённая улыбка.

🌘✨

Глава 1 Глаза Тьмы

✨ “Тьму нельзя призвать, не став её частью.

Она сама выбирает тех, кто сможет носить её без страха.” 🌙

Ночь стояла тяжёлая и сырая. Луна пряталась за тучами, и лишь редкие порывы ветра доносили до окон запах дождя и прелой травы. В доме пахло кровью, дымом и горькими травами, которые Айлита жгла в печи, чтобы облегчить свои муки.

Она кричала уже много часов. Женщины, собравшиеся вокруг, шептались, переглядываясь через плечо. Никто не осмеливался сказать это вслух, но каждая знала: такие трудные роды – всегда знак чего-то большего.

Когда девочка, наконец, появилась на свет, мать обессиленно откинулась на подушки, задыхаясь. Повитуха быстро очистила дитя и поднесла к глазам. Женщина подняла голову, и её взгляд, мутный от боли и усталости, застыл.

Младенец смотрел на неё широко раскрытыми глазами.

Глазами без зрачков. Полностью чёрными, как бездна, без единого проблеска белка или радужки.

— Господи… — прошептала повитуха, прижимая к груди свёрток. Её руки дрожали. — Что это…

Мать, Айлита, попыталась приподняться, но плечи её не слушались. Она смотрела на ребёнка, и ужас поднимался в ней волной, выдавливая слёзы из глаз.

— Отдай мне её… — выдохнула она наконец, протягивая дрожащие пальцы.

Когда повитуха осторожно переложила девочку на грудь матери, та не почувствовала радости. Девочка была тёплой, хрупкой, её крошечные пальцы сжимались в слабые кулачки, а во рту слышалось тихое посапывание. Но глаза… эти глаза, в которых не отражался свет свечей, смотрели прямо в сердце Айлиты, и в этом взгляде не было ни страха, ни тепла.

— Это… проклятие, — раздался из угла голос старшей женщины рода, седой Агреты, сестры бабки Маридель. Она подошла ближе, опираясь на сучковатую палку, и всмотрелась в младенца. — Проклятие её рода… Маридель вызвала Тьму, и теперь та вечно будет с её потомками.

Молодая девушка, подающая воду и чистые тряпки, тихо сказала:

— Но и у Айлиты было знамение… её голос. Разве можно забыть, как в детстве она говорила чужими языками во сне? – сказала девушка и зашептала молитву.

Агрета кивнула.

— В каждом поколении Тьма оставляет свой след. У одной – голос чужой, у другой – сны, что сбываются. А эта… эта родилась с глазами Тьмы. Её нужно беречь, чтобы королева Эллиантия не узнала. Ты знаешь, Айлита, что бывает с такими детьми.

Мать обвила руками маленькое тельце, прижимая к своей груди так, словно могла укрыть её от самого мира. Сердце её билось быстро и тяжело, будто предчувствуя беду.

Она посмотрела в эти чёрные глаза без зрачков и прошептала:

— Равель… моё проклятие… моё спасение… пусть они не заберут тебя.

За окном глухо ударил гром, и пламя свечей дрогнуло, отбрасывая на стены длинные пляшущие тени. В темноте, что копилась в углах комнаты, что-то тихо вздохнуло, едва уловимо, как далёкий раскат ветра в глубине леса.

🌙

Прошли годы. Равель подросла, превратившись в худенькую, тихую девочку с длинными чёрными волосами и кожей, почти прозрачной от бледности. Ей было шесть лет, когда она впервые поняла, что мир, в котором она живёт, не для неё.

Стояла ранняя весна. Лес дышал влажной землёй и соками молодых трав. Равель шла босиком по холодной почве следом за матерью. Ветер ерошил её волосы, трогал щёки ледяными пальцами. Мать наклонилась, показывая дочери маленький куст с мелкими зелёными листьями.

— Запомни, Равель, — тихо сказала она, обрывая верхушки, — это вереница. Заваривай её, когда у человека хрип в груди и тяжесть в дыхании. Она вытянет дурное, согреет и вернёт силу.

Девочка кивнула, стараясь запомнить каждое слово, каждый изгиб листочка, каждую жилку на нём. Ей нравилось слушать маму. Голос Айлиты звучал, как колыбельная, даже когда говорил о болезни и смерти.

Они шли медленно, собирая травы в холщовые мешочки. Равель подолгу рассматривала каждую былинку, прикасаясь к ним кончиками пальцев, будто чувствуя в их стеблях пульс живой земли.

На обратном пути, когда лес начал редеть и за деревьями показались серые крыши деревенских домов, Равель услышала детский смех. На поляне у дороги играли ребята – мальчики и девочки, младше и старше её. Они катались по траве, бросали друг в друга пучки сухих листьев, визжали от радости.

Она остановилась, сжимая мешочек с травами в маленьких руках. Глаза её были грустными. Её мать тоже замедлила шаг, но не посмотрела на детей – только на дочь.

— Не смотри, Равель, — сказала она мягко, но строго. — Не подходи к ним. Ты знаешь, почему.

Девочка кивнула, не отводя взгляда от играющих детей. Она знала. Днём её глаза были похожи на обычные, только чуть темнее, чем у других. Но с наступлением вечера, когда солнце клонилось к лесу, её глаза становились чернильными, без зрачков, без белков. Пустыми, как сама ночь.

Мать всегда говорила:

«Люди боятся того, чего не понимают. А боятся они так сильно, что готовы убить».

Равель знала это. Знала с тех пор, как услышала, как две женщины в деревне шептались:

“Она родилась от Тьмы.”

“Её глаза – как у дьявола. Зачем её вообще кормят?”

Она знала. Но всё равно смотрела на детей и чувствовала, как внутри растёт что-то холодное и тяжёлое. Одиночество. Тень, которая всегда была рядом.

Мать взяла её за руку. Её ладонь была тёплой и шершавой, пахла полынью и дымом. Они пошли дальше, оставив позади шум и смех.

А в тени старой ели, что росла у дороги, что-то беззвучно зашевелилось, вытягивая длинные дымные пальцы, чтобы коснуться её плеча. Но Равель этого не почувствовала. Ещё нет.

🌙

Ночь опустилась на деревню, как тяжёлое одеяло. Луна пряталась за облаками, лишь редкие её отблески серебрили крыши домов да верхушки деревьев за околицей. В доме было тихо. Мать спала, устало уронив руку с нитками на грудь. В углу потрескивал потухающий огонь, наполняя комнату запахом дыма и старых досок.