Связанные тайной

Глава 1

Зареченск принял их не приветливым шепотом листвы, не солнечными зайчиками, играющими на стенах домов, а воздухом, таким плотным и застоявшимся, что казалось, его можно резать ножом. Ирма провела пальцем по пыльному стеклу «Лады Калины», и на коже остался жирный серо-металлический след, который не получилось стряхнуть. Он въелся в кожу, как и это всепроникающее равнодушие, которое оседало на языке неприятной горечью. Шесть часов монотонной дороги по разбитым региональным трассам, пропитанным запахом бензина и выхлопов старых грузовиков, испепелили последние остатки ее терпения. Старенькая «Калина», купленная матерью впопыхах на остатки сбережений — жалкие крохи после продажи московской квартиры, — жалобно дребезжала на каждой кочке.

Пейзаж за окном сменялся медленно, будто город нехотя показывал свои обветшалые фасады: двухэтажные дома с облупившейся краской, серые коробки пятиэтажек. И тишина. Не деревенская, живая, а мертвая, вакуумная. В Москве шум никогда не утихал — гул машин, сирены, голоса... Здесь же единственным звуком был скрип их собственной машины. Ирма увидела нескольких человек на автобусной остановке. Они не разговаривали. Просто стояли и смотрели на их машину — не с любопытством, а с пустым, безразличным выражением, будто видели не людей, а очередной проплывающий мимо мусор. И над всем этим — низкое, свинцовое небо, из которого не капали ни дождь, ни солнечный свет, лишь тяжесть и предчувствие чего-то неизбежного.

«Зареченск», — прочла Ирма на въездной стеле. Старый обветшалый знак, половина букв на котором уже отвалилась, довершал картину. Название звучало издевательски. Здесь не было ни буйной зелени, ни живой реки. Только тусклая трава вдоль дорог и серая, въедливая пыль — невидимое дыхание гигантского завода, чья тень уже маячила на горизонте. «Кристалл». Даже отсюда, за несколько километров, он выглядел не просто заброшенным. Ирма прищурилась и заметила деталь, которая не вписывалась в общую картину разрухи: среди ржавой колючей проволоки на заборе виднелся кусок новой, блестящей, а на одной из дальних вышек тускло горел огонек. Словно мертвец, который притворяется мертвым, но один глаз у него открыт.

— Вот, мы и дома, — голос Натальи Ивановны прозвучал с отчаянной, вымученной бодростью. Она слишком сильно вложилась в это слово, «дома», будто пыталась силой голоса сотворить уют. Ее пальцы нервно сжимали руль, белые костяшки не просто проступали, а подрагивали, выдавая внутреннее напряжение.

Ирма ничего не ответила. Домом это место ей точно не казалось. С тех пор как три года назад их жизнь разлетелась вдребезги, "дом" стал эфемерным понятием. Они переезжали трижды, и каждый раз мать произносила эту фразу: «Здесь мы начнем все сначала». Но каждый раз «сначала» оказывалось лишь более глубокой ямой. Зареченск ощущался как окончательный тупик. Мать почему-то выбрала его, будто нашла здесь последнее убежище. Но Ирма, всем своим существом, чувствовала, что это не укрытие, а ловушка.

Машина свернула в узкий переулок, усыпанный гравием. В конце его показался дом — старый, приземистый, с покосившимся забором. Калитка была перекошена, а потускневшие окна выглядели так, будто долгие годы дремали под толстым слоем пыли. От дома исходил запах сырости и гниения, будто само время здесь скисло и превратилось в болотную жижу.

Наталья Ивановна заглушила мотор. Наступившая тишина была настолько плотной, что звенела в ушах. Ее нарушало лишь протяжное карканье вороны, сидящей на кривой ветке старого тополя.

— Ну что ж, Ирочка, — мать вышла из машины, потягиваясь и демонстративно избегая взгляда дочери. — Добро пожаловать в нашу новую жизнь!

В ее голосе не было радости, лишь отчаянная решимость человека, который прыгает с обрыва, зная, что внизу камни.

Ирма тоже вылезла. Дом "смотрел" на нее пустыми глазницами окон, и она ощутила ледяной холодок по спине. Из соседних дворов не доносилось ни звука — ни детских голосов, ни лая собак.

— И почему именно сюда? — Ирма не выдержала. Вопрос повис в воздухе, полный невысказанных обид. — Столько городов, мам. Почему именно эта… дыра?

Наталья Ивановна не нахмурилась. Она замерла, и ее лицо на мгновение стало похоже на маску. Она быстро огляделась по сторонам, словно боялась, что их могут подслушать даже здесь, на пустой улице.
— Ира, мы это уже обсуждали, — ее голос был тихим, но жестким. — Здесь… тихо. И недорого. Это все, что мы можем себе позволить.

— Тихо? — Ирма не могла сдержать едкой усмешки. — Здесь даже птиц не слышно. А про недорого… — она повела рукой в сторону покосившегося забора. — После квартиры в центре Москвы, которую папа оставил…

Слова повисли в воздухе. Упоминание отца было главной мишенью. Всякий раз, когда Ирма произносила его имя, лицо матери искажалось. Но сейчас реакция была другой.

— Замолчи, Ирма, — прошипела Наталья Ивановна, ее голос был низким и полным такой паники, что Ирме стало страшно. Она схватила дочь за руку, ее пальцы были ледяными. — Никогда. Слышишь? Никогда не говори о нем здесь. Не упоминай его имя.

Она не кричала. Она шептала, и этот шепот был страшнее любого крика. В ее глазах плескался животный ужас. Она снова оглянулась, будто ожидая увидеть кого-то в пустых окнах соседних домов.

— Ты ничего не делаешь, чтобы мы жили, — прошептала в ответ Ирма, чувствуя, как слова душат ее, — ты делаешь все, чтобы мы спрятались. От кого, мам?

Наталья Ивановна замерла, ее лицо побледнело. На миг Ирме показалось, что мать сломается. Но нет. Она лишь резко отдернула руку и, отвернувшись, пошла к багажнику.
— Помоги мне, пожалуйста, — сказала она глухо, и тон ее был настолько пуст, что Ирма поняла: стена между ними стала еще выше и крепче.

Последующие часы прошли в молчаливом, изнуряющем перетаскивании коробок. Внутри дом оказался таким же безжизненным. Ирма уронила одну из коробок, и из нее выпала старая рамка с фотографией: молодые, улыбающиеся родители. Стекло треснуло, разделив их лица уродливой паутиной. Ирма подняла ее, чувствуя, как внутри нарастает холодный гнев.