Связи

1.

Предупреждение: эту историю предваряют пять частей цикла. Если читать ее первой, скорее всего у вас возникнут мысли кто все эти люди, где они вообще и что происходит. Я вас предупредила и я не виновата =)

[02:15, суббота. Клуб «Пыльца», Льед (Роана)]

«Пошло, — подумал Дьобулус. — Вульгарно. Кто вообще додумался до этой идеи?»

Из-за кислого винного запаха, обильно поднимающегося с поверхности, боль в голове усилилась. Задница девицы скакала вверх-вниз, гладкая, упругая и блестящая, как резиновый мяч, вздымая снопы винных брызг, которые сползали по боковым стенкам ванны, оставляя кроваво-красные потеки. За левым глазом будто кто-то скреб большой ложкой. Пытаясь отвлечься, Дьобулус вперился взглядом в татуировку на раскачивающейся пояснице, но это оказалось еще худшим решением, чем ванна, наполненная вином. Безвкусный узор, вписанный в ромб. Придуман бездарью с претензией на креативность. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Горло сжалось в спазме.

— Слезь, меня укачивает, — Дьобулус выпихнул девицу из ванны.

Игнорируя оскорбленные вопли, он свесил голову с края в надежде, что его вырвет. Но в желудке давно не осталось ничего, кроме желчи.

— Никалауш, вытащи меня отсюда. И приготовь дозу.

Привычное ворчание начальника охраны воспринималось как фоновый шум — так просто не обращать внимания. Шатающийся, липкий от вина и абсолютно голый, с таким безнадежно поникшим членом, будто на его кончике повисли все беды мира, Дьобулус прошел к зеркалу и оперся на раковину. Из зеркала плохо сфокусированным взглядом пялился щуплый человек ста пятидесяти лет с дико всклокоченными грязно-рыжими волосами. Кровь из лопнувших сосудов окрасила белки глаз, придав ему вид жертвы душителя. Дьобулус действительно чувствовал себя жертвой — потому что его убивали. Изнутри.

— Сколько можно возиться, Никалауш?

«Вероятно, мне стоит покончить с собой, — отстраненно подумал Дьобулус. — Но что, если эта тварь продолжит существовать без меня? Выйдет на свободу. Кто мог бы ее изничтожить? Разве что тот, кто ее создал. Разве что».

— Не хочу больше ждать, — резко сказал он по-ровеннски. — Приведи мне кого-нибудь. Прямо сейчас. Впрочем, и эта сгодится, — он мотнул головой в сторону девицы. — Мне плевать, что однажды она перестанет шляться по клубам и пойдет учиться на медсестру. Мне плевать на ее родителей.

Девица не поняла ни слова, но на всякий случай улыбнулась. Первый шок от грубости Дьобулуса прошел, теперь она была не прочь примириться. Если, конечно, удастся что-то сделать с его эрекцией.

— Это не решает проблему, — возразил Никалауш, тоже по-ровеннски.

Дьобулус не понял, о чем он — о наркотиках или потенциальном убийстве. Хищный импульс потух так же внезапно, как вспыхнул. Спустя пару часов Дьобулус вернется к своему намерению, а пока протянул руку для инъекции. Никалауш всегда колол его сам, потому что в тот момент, когда сознание Дьобулуса погружалось в вату, он становился беззащитным. Чуть перебрать с дозой — и все кончено. Иногда Дьобулус жалел, что начальник охраны оказался столь ответственным.

Все еще цепляясь за край раковины, Дьобулус опустился на колени, а затем и лег на кафельный пол — прямо на россыпь волос, окурков и таблеточных блистеров. Никалауш потянулся поднять его, но Дьобулус вяло отмахнулся.

— Оставь меня. Мне хорошо.

В ушах шумело, он почти ослеп. И все же в момент, когда его раскаленный лоб прижался к приятно-прохладному кафелю, он почувствовал. Однажды Дьобулус уже испытывал это чувство. И в тот раз погибло очень много людей.

Ощущение готовности. Как будто электрический разряд прошел по позвоночнику — снизу вверх. Ночная улица, прохладный ветер в лицо. И вот ты весь распрямился, как пружина, до этого туго сжатая.

Дьобулус приподнялся на четвереньки в тщетной попытке встать на ноги.

— Оденьте меня и вытащите на воздух, — прохрипел он. — Он вернулся.

В последний момент он оглянулся на девушку и осведомился по-роански:

— Милая, в чем смысл твоей татуировки?

— Это символ удачи. Оберег.

Дьобулус фыркнул.

К тому времени, как его выволокли наружу, он сумел восстановить некоторую ясность мышления. Уже в машине он выставился наружу и потряс головой, выбивая из мозга последние клочки тумана. С его волос посыпались блестки, сверкая во тьме, как крошечные звезды, и затем исчезая в чернильно-черной луже между машиной и бордюром.

Дома ему пришлось сорок минут проторчать в душе под почти кипящей водой, пока его организм не очистил себя от остатков отравы. Выходя, он едва не врезался в Микеля, поджидающего под дверью с обычной нотацией. На Микеле был бордовый халат, руки свирепо скрещены на груди, недовольная морда синяя от щетины. Обычно Микель начинал рассуждать о психологической зависимости от наркотиков, потенциальных врагах, с которыми лучше не расслабляться, а также тщетности и неправильности данного образа жизни. Но в этот раз он только посмотрел в лицо отца и констатировал:

— Он вернулся.

Кивнув, Дьобулус натянул трусы, носки, светло-коричневые брюки, белую жесткую рубашку с гофрированной передней частью, сюртук. Вспомнил про галстук и, после секундного размышления, выбрал красный. Затем нанес на волосы гель и пригладил их.

2.

[11:05, суббота. Наркологическая клиника «Сосновый лес» (Роана)]

— Как вы думаете, у вас была хорошая мать? — спросил Октавиус на автомате. Он снял очки и невозмутимо протер их тряпочкой.

Его спина расслабленно опиралась на спинку кресла. У Октавиуса было приподнятое настроение. Несмотря на начавшийся сентябрь, птицы пели за окном совсем по-летнему. Сегодня Октавиус заканчивал в четыре, и его ждал законный выходной плюс еще два дополнительных, подаренных себе за труды праведные. Жена собиралась напечь пирогов, почти половина их семейной банды грозилась нагрянуть в гости, в общем, было с чего повеселеть. За неделю он успевал соскучиться по родне. Хотя Октавиуса и его семью, живущую в маленьком ровеннском городке, разделяло относительно малое расстояние — три часа лету на вертолете, — он остро чувствовал границу между собой и ими, его жизнью в прагматичной Роане и их странным существованием, как будто всегда между сном и явью, в Ровенне, стране, которую он боялся и жаждал.

— Ваш отец всегда соглашался с ней в вопросах вашего воспитания? — спросил Октавиус вдруг примолкшего пациента. Мысленно Октавиус уже сидел на веранде, вытянув ноги под солнышко, и потягивал кофе с сахаром и сливками — редкий напиток с тех пор, как возраст сказался на скорости его обмена веществ.

Прекрасные мечты о благостном отдыхе разбились вдребезги, когда в кабинет ворвался Дьобулус. Он пылал, как пламя над автозаправкой, а это был дурной, очень дурной знак. Хорошее настроение Октавиуса мгновенно почернело и скукожилось.

— У меня прием, — рявкнул Октавиус, как будто это могло спасти ситуацию. Как будто еще можно было хоть что-то спасти.

— Брось, этот парень безнадежен. Его девушка сделает аборт, а мать вышвырнет его из дома. Он умрет за мусорным баком возле какой-то рыгаловки, и еще неделю на него будут ссыпать мусор, прежде чем кто-то обратит внимание на то, что воняет больше обычного. О, нет, — Дьобулус удивленно выгнул рыжую бровь. — Его судьба изменилась. У него появился шанс. Кажется, я лучший психотерапевт чем ты, Октавиус. Что ж, пациент, можешь не благодарить, пошел вон.

Дьобулус плюхнулся в освободившееся кресло. Октавиусу захотелось снять очки, чтобы не видеть хорошо знакомое нахальное выражение на лице старого приятеля.

— Или мне следует занять твое место? — уточнил Дьобулус.

— Он вернулся? — раздраженно осведомился Октавиус, верно угадав причину лихорадочной оживленности Дьобулуса.

— Возможно. Ну или я просто соскучился по старому другу. Единственному в моей жизни другу. Да еще и лучшему. Я даже привез тебе подарок.

Дьобулус извлек из кармана нечто и положил это на стол перед Октавиусом. Маленькая прямоугольная карточка из серого пластика.

— Что это? — спросил Октавиус, не прикасаясь к карточке.

— Твой пропуск в здание СЛ. Ты не представляешь, какие усилия мне пришлось приложить, чтобы выбить его для тебя. Стер подметки, бегая по инстанциям.

— С ума сойти. Не могу поверить, то ты говоришь серьезно, — Октавиус поднялся из-за стола, тем самым увеличивая расстояние между собой и Дьобулусом. — В моей жизни было два бедствия, Дьобулус — дружба с тобой и шесть часов в обломках разрушенного здания. Не уверен, какое хуже. Я бы поверил в твои квази-дружеские мотивы, будь ты обдолбан и одет как сутенер, но, раз уж ты принарядился в гротескно пристойной манере, нет сомнений — грядет большое дело. И ты намерен меня в него втянуть. Нет уж, Дьобулус. На этот раз не сработает. Разбирайтесь без меня. У меня пятеро детей. И почти одиннадцать внуков.

— Почти?

— Моей младшей рожать в ноябре.

— Даже не спросишь, что он сделал?

— Что он сделал? — вздохнул Октавиус.

— Пока ничего. Но он сделает. Ты нужен нам. Ты нужен Ровенне. Вспомни о своем патриотизме.

— Если бы я мог о нем забыть.

— Ты был прекрасным психиатром.

— Я продолжил быть прекрасным психиатром в другом месте.

— Здесь? — вытянув губы трубочкой, Дьобулус обвел рукой кабинет. — Ты правда считаешь, что нянькаться с гнилыми нариками — вершина твоей профессиональной карьеры?

— «Серебряная Лисица» продемонстрировала абсолютную неспособность защитить своих сотрудников. Уйти оттуда было здравым решением разумного человека.

— Всего лишь парочка открытых переломов и черепно-мозговая травма. Зачем принимать все близко к сердцу.

Октавиус сощурил глаза.

— Тебя не было там, когда я лежал и слушал стоны раненых и умирающих, лишенный возможности помочь себе или им. Я обычный человек, Дьобулус. Я не могу за пару часов залечить свои раны и израненную психику. В сырую погоду я до сих пор начинаю хромать.

— Со мной тебе нечего бояться. Я буду защищать тебя, как пес.

Октавиус покачал головой.

— В тот день почти все, кто был в нашей половине здания, погибли. А я выжил. По соотношению живых и мертвых — один из десяти. Ситуация может повториться. Я бы не рассчитывал на такое везение еще раз.

— Ты можешь предотвратить повторение ситуации.

3.

[18:54, суббота. Частная клиника, Торикин (Ровенна)]

— Вчера вечером я наткнулась на него в парке неподалеку от места работы. Он был с женой. Пузо такое, будто вот-вот родит, и все равно худая как щепка. И что он в ней нашел? Нам было так здорово вместе, а потом он вдруг заявил, что устал все время бороться со мной. Что это значит вообще? Если он смазывает некоторые удары, так ему лучше узнать об этом от меня, а не от того, кто будет бить его уже всерьез. Хотя, думаю, он просто поддавался. Идиот. Если бы он хоть раз свернул мне шею, я бы уважала его больше.

Все еще думаю об отце для ребенка. Через две недели мне стукнет сорок, я должна сделать выбор. В моем возрасте женщины не беременеют мгновенно, что тоже стоит учесть. И единственный, кого я считаю подходящим, уже практически опапился для другой тетки! Бесит. Все бесит. Вообще происходит что-то странное. Встаю с утра вялая, даже есть не хочется. И это непонятное ощущение… как будто сердце сжали в кулак. Я стала больше тренироваться, но это не помогает. Прикажу секретарю записать меня к кардиологу.

Кстати о секретаре. Он абсолютно невыносим, Лецци. Надо бы уволить его, но я слишком занята, чтобы искать нового. Вчера приказала ему найти папку с кое-какими документами, а он ее не нашел. К тому же, когда я наехала на него, заявил, что я ни о чем его не просила! Что я сама все забываю и в голове у меня бардак! Нет, зря я ему это спустила. Надо срочно вызвать его на работу и уволить! Но сначала пусть запишет меня к врачу! — переведя дыхание после длинной тирады, Лисица принялась копаться в сумочке в поисках телефона.

Лецисия выпустила изо рта кончик ручки, который она жевала все это время, сняла очки, протерла лоб и заговорила вкрадчивым голосом:

— Лисица, давай сверим наше видение событий: в субботу, в 5:30 вечера, ты позвонила и попросила срочно принять тебя прямо сейчас, аргументируя тем, что у тебя жуткий дискомфорт и ты не дотерпишь до утра понедельника, когда у меня начинается прием.

— Да, так и было.

— А потом ты пришла и вылила на меня все это.

— Да, — недоуменно подтвердила Лисица.

— А что твой зуд?

— Какой зуд?

Лецисия надела очки и наклонила голову, как будто готовилась боднуть.

— Боюсь, сейчас придется тебе послушать меня, дорогуша. Во-первых, я гинеколог, а не психиатр, и если за утроенную плату я согласна выйти на работу в выходной и заглянуть в твою вагину, то это вовсе не значит, что я готова терпеть все, что ты вываливаешь из своей поганой пасти. Во-вторых, у твоего бывшего уже глаз, наверное, дергается, когда он тебя видит. В-третьих, твой секретарь либо отчаянный мазохист, либо однажды раскромсает тебя на части и разбросает по всему городу, потому что, боги мне свидетели, ты способна довести человека до греха, Лисица! В-четвертых, сними свои каблучищи, дылда. И последнее: пошла вон из моего кабинета!

— Но... — начала Лисица.

Лецисия сгребла со стола стопку бумаг и запустила их в лицо собеседнице.

Слегка удивленная, Лисица вышла на улицу.

Стоял чудесный вечер, мягко светили уличные фонари. То самое благостное начало осени, когда дождей еще нет, а несносной жары уже нет. У Лисицы было прекрасное настроение, никак не омраченное инцидентом с врачом (разве что легкая досада: придется искать нового гинеколога, так как старый сломался). Про намерение уволить секретаря она и не вспоминала.

Чувствуя непреодолимую потребность потренироваться, она направилась в тренажерный зал при работе. Лисица обожала свою работу. Настолько, что, если попадалось сложное дело, могла запросто вырабатывать сто десять — сто двадцать часов в неделю, перебиваясь коротким сном на выездах или на диване в своем кабинете. Ей хватало. Она редко ощущала усталость, обычно ее переполняла энергия. Единственное, что ее растаивало, так это необходимость регулярно высиживать над бумажками, потому что куда адвокату без них.

Часы вынужденной неподвижности Лисица компенсировала тренировками. Гиперкомпенсировала. Ее спина запросто бы продержалась на мышечном корсете без всякого позвоночника. В лихие времена она занялась бы отловом опасных головорезов. К сожалению, уже долгие века ее страна жила удручающе мирной жизнью. У Лисицы не было ни единого шанса получить законный ордер на преследование и убийство человека, а все незаконное вызывало яростный протест ее папы, который больше всего на свете хотел, чтобы дети не пошли по его дорожке (даже если отдельные эксцессы иногда случались). А Лисица любила папу. Ради него она согласилась бы на что угодно. На то, чтобы убивать людей, и даже на то, чтобы не убивать.

В такое время и день недели тренажерный зал был восхитительно безлюден и приятно прохладен. Потягав железки, насладившись распирающим жаром в мышцах, Лисица сунула свою растрепанную голову под душ. В этот момент в небрежно брошенной на пол сумочке зазвонил телефон. Намокнув под шумным потоком воды, длинные темно-рыжие волосы Лисицы стали красными. Телефон звонил. Когда она наклонилась, чтобы провести бритвой по голени, ее голова оказалась ближе к двери, и она наконец услышала.

Это был ее знакомый оперативник, с которым она переспала пару раз в предыдущий мертвый сезон, когда на работе было нечего делать.

— Привет, — Лисица прижала телефон к мокрому уху.

4.

[20:45, суббота. Многоквартирный дом, Торикин]

— Он вернулся, — произнесла Делоре.

Взгляд жены, острый, как нож, скользнул по его щеке. Делоре скрестила руки, и шелковая ткань халата, наброшенного после душа, натянулась над выпирающим животом — в выходные дни она принимала душ пораньше и долго читала в постели перед сном. Пупок торчал, как пуговица. Томуш отвернулся.

— Да.

— И ты идешь.

— Да, — он распустил свои рыжеватые волосы, которые сразу разлетелись непокорными волнистыми прядями, и надел болотного цвета брюки со множеством карманов и серый, плотный не по погоде свитер, в котором его мощная массивная фигура приобрела грузный вид.

— Ты подумал, что будет со мной, если ты не вернешься? С Милли? С этим ребенком? Мы даже имя ему еще не придумали, — из-за подступивших слез голос Делоре звучал надтреснуто.

— Я думаю о вас троих. Поэтому я иду, — Томуш нацепил очки с толстыми стеклами и расслабил мимические мышцы, отчего его жесткое лицо приобрело добродушный, простоватый вид.

— Кого на работе ты надеешься обмануть этим маскарадом? — раздраженно осведомилась Делоре.

— На работе никого. Но мне так привычнее.

Томуш обнял Делоре, дотянувшись сквозь окружающее ее темное облако. После событий, произошедших два года назад, Делоре утратила большую часть своей смертоносности, но теоретически еще могла причинять вред, будучи в таком состоянии, как сейчас: уязвленном и сильно напуганном. Возможно, в данный момент клетки мутируют в его организме, превращаясь в раковые. Или стенка сосуда в мозге истончается, готовя место аневризме. Томуша это не беспокоило.

— В самую жесть, в самое мясо, в самую мерзость они всегда посылают тебя. Почему?

Он поцеловал Делоре в нахмуренный лоб.

— Потому что я ничего не боюсь.

5.

[21:17, суббота. Здание СЛ, Торикин]

В холле здания «Серебряной Лисицы» Дьобулус бросил взгляд на часы. Однако. Пересекать просторы родины было делом для терпеливых, плюс разница во времени.

— Проклятье. Ты посмотри, сколько народу. Все сбежались узнать, что происходит. Их нельзя обвинить в недостатке преданности работе, но каким местом думал старый кретин? Прошлый раз его ничему не научил, — Дьобулус замахал руками, привлекая к себе внимание. — Всем и каждому! Срочно покинуть здание! Это будущий приказ начальства!

Кто-то смотрел на него с недоумением. Кто-то узнавал и показывал пальцем.

— Идиоты непуганые, — процедил Дьобулус сквозь зубы. — Не понимаю, как вся эта конторка раньше не навернулась.

— Чего ты ждешь от них. Эти сотрудники по большей части появились уже после Эпизода, — напомнил Октавиус.

— Побежали к Медведю.

— Кто бежит, а кто быстро хромает.

— Я мог бы тебя вылечить, ты знаешь.

— Держи свои лапы подальше от меня.

Вместо очаровательной — всегда приятно посмотреть — Лизы, за секретарским столом сидела строгая старушенция, у которой уже каждая химическая кудряшка на голове стояла дыбом. Она было подскочила, чтобы остановить их, но что-то во взгляде Дьобулуса заставило ее захлопнуть рот и вернуть задницу на стул.

— Ты, — возмутился Медведь, попытавшись встать со своего кресла, но возраст, грузность и увечные ноги не позволили попытке завершиться успехом. — Только тебя здесь не хватало!

— Старый пень, — Дьобулус сплюнул на истертый ковер. — Сейчас ты поднимешь трубку и выдворишь всех отсюда.

— У нас кипит работа.

— Один работает. Десять смотрят. Все вместе представляют собой прекрасную мишень. И ни один не понимает, что их согнали как овец на убой.

Медведь осекся. До него дошло.

— Две минуты.

Набрав номер, он поспешно проинструктировал службу охраны, и уже минуту спустя заработал громкоговоритель, уведомляющий сотрудников обоих отделов о необходимости покинуть здание, если иные указания не получены персонально. Затем, подгоняя самых нерасторопных, заорала сирена тревоги.

Под пронзительные трели сирены дверь распахнулась, и в кабинет влетел высокий рыжеволосый человек. На нем были джинсы и красный свитер с отчаянно вцепившейся в него секретаршей. Отбиваясь от секретарши, человек одновременно бурно извинялся перед ней за грубость. Октавиус узнал Илию, который запомнился ему как странный парень, что после Эпизода отбывал на скорой с парой переломов и безоблачной улыбкой на лице.

Вцепившись в край массивного стола начальника и таким образом надежно зафиксировав себя в пространстве, Илия заорал, пытаясь перекричать сирену:

— Я остаюсь!

— Я знал, что ты придешь, Илия… — вздохнул Медведь.

У Илии было моложавое, приятное, открытое лицо, вызывающее доверие. Большие карие глаза оттенка темного меда, мягкий голос. У него спрашивали дорогу, к нему приходили поплакать, незнакомые дети кричали «Привет!», собаки виляли ему хвостом. Его все любили. Иногда он просыпался по утрам с мыслью, как же его всё задолбало.

Он выбирался из постели, тихо-тихо — чтобы не разбудить жену, которая тоже его любила — выходил на задний двор и выкуривал три-четыре сигареты подряд. Потом он жевал мятную жвачку. Даже если запах оставался, никому и в голову не приходило, что он действительно курил. Он был слишком хорош для курения. И для того, и для того, и для того. Всю свою жизнь он был слишком хорош для вещей, которыми хотел заниматься. К сорок одному году он впал в уныние. И больше не намеревался сдаваться так легко.

Начатую Медведем привычную увещевательную тираду сирена перекрыла почти полностью. Когда сирена стихла, он уже резюмировал:

— По всем этим причинам, Илия, ты отправляешься домой. Я не вижу смысла рисковать тобой сейчас.

— Сейчас, тогда, никогда! — рявкнул Илия, и секретарша, отскочив, выпучила на него глаза. — У вас всегда есть аргументы, и раньше я их слушал. Пока вы берегли меня на лучший день, я совсем протух. Мне надоело сидеть в архиве! Я хочу сделать… что-то значимое, поучаствовать хоть в чем-то важном!

— Илия, — терпеливо объяснял Медведь, — для таких ситуаций есть специальные люди. Вот Томуш, например. Добрый вечер, Томуш!

Вошедший Томуш сдержанно кивнул.

— Тебя, Илия, — продолжал Медведь, — все ценят, тебе все доверяют, но ты не тот человек, который сегодня останется здесь. Если ты не уйдешь сам, я попрошу тебя вывести.

— Ах вот как, — Илия резко успокоился. — Тогда попробуйте сдвинуть меня с места, — и он улегся на пол.

Октавиус усмехнулся и налил себе воды из графина со столика в углу. Даже после десятков лет работы человеческие взаимодействия все еще вызывали у него интерес.

Медведь открыл рот, чтобы заявить, что это совсем уже ребячество, но отвлекся на Лисицу, которая влетела красным вихрем и бросилась обнимать Дьобулуса. На каблуках она была на голову выше отца. За Лисой, как обычно, в кабинет проследовал невозмутимый Бинидиктус. Он наклонился к Илии, чтобы пожать ему руку.

6.

[21:52, суббота. Зал совещаний СЛ]

Зал совещаний с его темно-зелеными стенами создавал впечатление, что они находятся в большом аквариуме. Зеленый, заявил Октавиус, успокаивает и настраивает на рациональный лад. Оглядывая лица присутствующих, рассевшихся за большим овальным столом, он понимал, что только на обои и надежда.

— Как твоя жена? — спросила Лисица, которая по чистой случайности оказалась рядом с Томушом (сразу после того, как вышибла с этого места Илию). — Согласись, я прекрасно сработала, вытащив ее из того дела, когда она чуть не утопила в ванне своего сына. И это невзирая на то, что ты порвал со мной из-за нее.

— У нее дочь.

— Какая разница — девочка, мальчик. Это одна статья, — Лисица смотрела в холодные голубые глаза, прикрытые толстыми стеклами, и ей было сложно сосредоточиться на разговоре. Это был взгляд сильного, сильнее ее, человека, которому она смертельно надоела. Возможно, именно по этой причине она все еще не могла успокоиться и отстать от него.

— К тому же мы расстались не из-за Делоре. Я просто устал брать тебя за загривок и доказывать, что я главный.

— А что, если я сама тебе сдамся?

— Томуш, пересядь, пожалуйста, на мое место, — вдруг материализовался поблизости Бинидиктус. — Как напарник Лисицы я должен быть рядом с ней. Ты смотри, как удирает, — фыркнул он, усевшись. — Лисица, как это тебе удалось запугать такого плечистого парня?

— Я не звала тебя! — взгляд Лисицы стоило приравнять к колюще-режущему оружию.

— Ты вспомнила? — невозмутимо перебил ее Бинидиктус.

— Опять ты об этом? Да что я должна вспомнить? — вознегодовала Лисица. Она потянулась к уху Бинидиктуса и прошептала: — Ты о моем маленьком затмении разума? Ну было, гордись собой. Я была пьяна и расстроена. Я вообще могу накатать на тебя заявление об изнасиловании.

— Ты — жертва? Ха-ха-ха, очень короткий анекдот. Иди и подай заявление. Если не примут, разгроми весь участок. Потому что нечего игнорировать пострадавших, нуждающихся в помощи.

Лисица моргнула.

— Ты ведешь себя иначе. С чего вдруг ты так обнаглел?

— О, ты поймешь, — Бинидиктус отпил крошечный глоточек кофе. — Когда вспомнишь.

— Ты катастрофа, Деметриус, — замогильным тоном упрекал Верховный советник правителя Ровенны. — Ты либо летишь к месту бедствия, как муха к дерьму, либо тебе скучно, и ты сам устраиваешь бедствие.

— На этот раз я ни при чем, Эфил.

— Не сомневаюсь, у тебя еще будет шанс проявить себя...

— Илия, — обратился Деметриус к своему соседу слева, — ты помнишь ту забавную давнюю историю? Как мы с Эфилом застряли в Долине Пыли?

— Это когда вы сбежали из дома, переполошив всю страну и едва не сведя вашего отца в могилу? А потом, прихватив с собой будущего советника, забрались на закрытый смертельно опасный объект? И там оба чуть не погибли? Да уж, забавная была история…

Вызволять правителя отправили тогда еще совсем молодого Илию, в надежде, что он сумеет поладить со вздорным подростком. Илия сумел. Но это не развернуло его карьеру в желаемую сторону.

— Это было не забавно, — прошипел Эфил. — Ты искалечил мне руку. Ты меня чуть не убил.

— Твоим обижулькам пора рассыпаться от старости.

Уши у Октавиуса начали сворачиваться в трубочки. «Ладно, — решил он, — машину мне сегодня не водить». И достал из кармана блистер с таблетками. Всего лишь легкое успокоительное, которое поможет сосредоточиться на деле, не отвлекаясь на эмоции, чужие или собственные. Будучи врачом, он привык доверять химическим соединениям, добиваясь того или иного эффекта. Впрочем, он начал полагаться на вещества еще до того, как получил диплом.

— Рекомендую и вам принять парочку, — он наклонился к то багровеющему, то снова бледнеющему Джулиусу, сконцентрированному на подслушивании разбирательств Лисицы и Бинидиктуса.

Медведь посмотрел на наручные часы, прокашлялся, смочил глотку кофе и встал, стараясь не опираться на левую, более поврежденную ногу. Будучи жертвой Эпизода, он страдал от настолько сильных болей, что в периоды ухудшения ему приходилось пользоваться костылями.

— Десять часов. Начальник охраны обещал, что к этому времени здание будет полностью очищено от посторонних, так что я начинаю наше экстренное совещание. Поскольку не все здесь знакомы между собой, кратко представлю вас друг другу, — Медведь начал с Деметриуса, развернувшись к нему всем телом. — Правитель Ровенны, решивший поддержать нас в тяжелой ситуации, — Медведь не стал упоминать, что само присутствие Деметриуса делает тяжелую ситуацию абсолютно невыносимой.

— Никакого официоза, просто Деметриус, — лучезарно осклабился правитель. Он расстегнул пиджак, демонстрируя черную футболку с изображенным на ней флуоресцентным черепом.

— Эфилус, Верховный советник.

Эфил слабо клюнул носом. На секунду на его лице проступило откровенное уныние, но затем он собрался и принял непроницаемый вид. Несмотря на относительно молодой возраст — тридцать три года, его волосы уже начинали седеть.

— Глава Второго отдела Джулиус.

7.

[23:10, суббота. Здание СЛ]

— Уверена, нас с Бинидиктом выставили как самых бесполезных, — пожаловалась Лисица в коридоре.

— Я бы сказал, вам предоставили возможность принести хоть какую-то пользу, — поправил Илия.

— Джулиус странно смотрел на тебя, Лиса, — не выдержал Бинидиктус. — Что у вас с ним?

— Да уже давно ничего нет.

— Ты спала с этим придурком?!

— А что с ним не так? Он очень мил. Разве что немного помешан на уходе за волосами. Если бы ты переспал с Джулиусом, ты бы тоже понял, что он нормальный парень.

— Я не собираюсь спать с Джулиусом!

— Ну смотри. Если что, он рядом работает.

— Вероятно, он действительно не так плох, учитывая, что Второй отдел на него практически молится, — вмешался Илия. — И нет, я с ним не спал.

Архив, освещенный ледяным голубовато-белым светом, занимал практически весь подвальный этаж. Некоторые стеллажи располагались так близко друг к другу, что между ними было едва-едва протиснуться.

— Да, в СЛ бзик на писанине, — согласился с невысказанными мыслями остальных Илия.

Лисица вдруг осознала, что за почти два десятка лет работы ни разу не спускалась в архив, хотя каждое дело требовало поднять всю историю спирит-индуцированных событий, произошедших на том же месте ранее. Она просто звонила Илии и требовала найти нужную ей информацию — а если не получала желаемое за пятнадцать минут, то звонила снова и начинала орать. Если все ведут себя так же, то у него весьма стрессовая работа.

— Стеллаж с недавно поступившими документами там. Бумаги свалены как попало, все вперемешку. Одну минуту, я распечатаю нам по экземпляру списка жертв Киношника, — Илия отошел к компьютеру.

— Какое занудство, — проворчала Лисица. Она сняла со стеллажа стопку бумаг, положила ее на пол и уселась сверху. — И есть хочется.

— Кстати о еде. Когда я в последний раз покупал тебе кексики, Лисица? — Бинидиктус снял с верхней полки стопку бумаг.

— Это викторина странных вопросов, Бинидиктус? — огрызнулась Лисица. — Ты как будто не в себе сегодня. Или всегда был? Как твоя жена тебя терпит?

— Я развелся с женой уже очень давно.

— Неудивительно. Столько лет просидеть в секретарях. Я бы тоже такого бросила.

— Так что с кексами? Может, прямо сейчас чего-то хочется? Шоколада с арахисом и солеными огурцами?

— Гадость какая, — передернулась Лисица. — Ты больной.

— Я просто пытаюсь помочь тебе вспомнить.

— Чего ты от нее добиваешься? — подошедший Илия раздал им по стопочке скрепленных скрепкой листиков — список жертв был пугающе длинным. — О чем она забыла?

— Не скажу, пусть сама поймет. Момент, когда ее озарит, обещает быть просто бесценным.

Илия достал свой телефон, посмотрел на него и убрал обратно. Затем присел на корточки и начал разгребать нижнюю полку.

Уже полчаса спустя у Лисицы рябило в глазах от букв. Даже просто отделить личные дела от прочих документов оказалось затруднительной задачей. К тому же бумаги пострадали как при пожаре, так и во время его тушения.

— В половине случае я вообще не могу разобрать, что написано, — пожаловалась она, пытаясь расцепить безнадежно слипшиеся страницы. — Похоже, плохой почерк был требованием к сотрудникам при найме. Как способ бюджетного кодирования документов. Ты действительно способен это прочесть?

— Я научился понимать практически любой почерк, — рассеянно ответил Илия, сортируя документы.

— Как ты в этом ориентируешься?

— Двадцать лет — вполне достаточный срок, чтобы научиться… — Илия не сверялся со списком. Он знал его наизусть. — Архив охватывает период более семисот лет. В связи с секретностью, временами переходящей в паранойю, ни одно событие не излагается прямо. Чтобы понять, что вообще произошло, мне приходится досконально изучать все фоновые обстоятельства, кто, когда, зачем, для кого написал этот документ, и исходя из этого уже пытаться интерпретировать содержание. Я не говорю о тех случаях, когда архивные данные кодировались с последующей утратой кода дешифровки. И есть проблема с хранением документов. Иногда они прятались, да так, что до сих пор не нашли. А иногда их просто пихали в коробки, писали карандашом «секретно» и складировали в библиотеке. Все сильно зависело от положения «Серебряной Лисицы» в тот исторический момент, отношений с властями, финансирования, непосредственного начальника СЛ…

— Звучит как полный хаос, — заметил Бинидиктус.

— Так оно и есть, — стиснул зубы Илия. — И весь этот бардак накапливался веками. Все это должно быть приведено к единому стандарту и компьютеризировано. Я разработал вполне рабочую систему, но это не тот объем работы, который я способен выполнить в одиночку. Разве что проработаю сто лет без выходных.

— Попроси у Медведя помощников, — предложила Лисица.

— Я просил, — криво усмехнулся Илия. — Он ответил, что пока не может предоставить мне рабочие ресурсы.

— Похоже на него, — кивнул Бинидиктус.

8.

[04:05, воскресенье. Зал совещаний]

— Если вы не способны привнести в дискуссию ничего, кроме вашей остроумной критики, хотя бы перестаньте дымить, Джулиус, — потребовал Медведь.

Хотя Джулиус успел приспособить под пепельницу кофейное блюдечко, этот окурок он предпочел потушить о полированную поверхность стола, ощущив мелкое удовлетворение от порчи имущества конкурирующего отдела. К четырем часам утра все были раздражены и изнурены. Темнота за окном усиливала тревожное чувство, и Эфил, не выдержав, сдвинул шторы. Час за часом они перебирали документы по делу Киношника, и скоро весь стол оказался завален распотрошенными папками.

— Это бессмыслица, — отчеканил Эфил, резко отпихивая от себя папки. Перед глазами у него мелькали бесчисленные черно-белые фотографии кровоизлияний и ссадин. — Он истребляет случайных людей. И все из-за того, что его кто-то давным-давно обидел? Сомневаюсь. Какая связь? Что это дает ему? Это не похоже на преступления из чувства мести. Скорее уж, из бесчувствия.

— Я согласен с замечанием советника, — кивнул Октавиус. — Маньяк убивает в тесном контакте с жертвой, потому что жаждет насладиться страданием. Массовым убийцей движет идеология или импульс. Но в случае нашего преступника не прослеживается ни то, ни другое. Киношник просто продуцировал агрессивных чудовищ и рассылал их в разные стороны, чтобы они напали на первого попавшегося. Это очень дистанцированный вид убийства. Лишенный эмоционального окраса. Учитывая все это, я не думаю, что его вообще интересовали люди. Он использовал их как мишени в тире. Учился стрелять.

— Контроль над спиритом требует некоторого навыка, — подтвердил Дьобулус. — Поэтому версия «мишеней в тире» звучит вполне логично.

— Тренировался, чтобы метко охотиться на наших, — тихо добавил Томуш. Это была чуть ли не первая фраза, которую он произнес в ходе обсуждения. — А в какой-то момент решил, что точечное истребление малоэффективно. Зачем шлепать ос по одной, если можно облить осиное гнездо бензином и поджечь.

— Да чем ему так не угодила СЛ? — вопросил Медведь. — И, если это все началось с конфликта, что же такое мог натворить наш сотрудник, что в итоге мы получили этого психа? Как вообще Киношник вышел на СЛ? Вся ее деятельность засекречена. В газетах не пишут «управомоченные приехали сюда, управомоченные поехали туда».

Дьобулус поднял руку, привлекая к себе внимание, а затем неосознанным жестом прижал ладонь к ноющей щеке.

— Связи… — пробормотал он. — Чтобы вам было легче, представьте себе нити, тянущиеся от человека к человеку. Они могут быть разного цвета, прямые, спутанные, тонкие или же прочные, как канаты. Когда два человека вступают в отношения, между ними протягивается новая нить. Это звучит достаточно абстрактно. Однако для людей, подобных мне, связи представляют собой нечто вполне реальное. Сейчас, находясь среди вас, я могу ясно видеть тех, от кого тянутся сотни нитей. И того, с кого свисает лишь несколько, безнадежно оборванных.

Джулиус, вздрогнув, скрестил руки на груди и обвел окружающих настороженным взглядом. Дьобулус чуть усмехнулся и продолжил:

— В условиях экстремальной ситуации связи между людьми возникают быстрее и порой оказываются поразительно крепкими. Так, мы способны навсегда запомнить лицо того, кто спас нас в критический момент или же атаковал, поставив нашу жизнь под угрозу. Нечто подобное произошло между Н и Киношником. Как если бы между ними протянулась цепь. Следуя по ней, звено за звеном, Киношник смог отыскать Н и убить. Тот уже не работал в «Серебряной Лисице», но от него все еще тянулись связи к его бывшим коллегам. Это то, что привело Киношника в СЛ.

Илия, до того тихо стоящий в дверях и слушающий Дьобулуса, прошел через зал и с шумом опустил стопку бумаг на стол. Лисица заняла свое место. Недовольно кривясь от сигаретного дыма, Бинидиктус поспешил распахнуть окно.

— Похоже, мы нашли Н. Его звали Дьярнуш Сильмус. Проработал всего три года. Уволился в двадцать четвертом году. Перед увольнением на него поступали жалобы за пренебрежение рабочими обязанностями и пьянство.

Деметриус с тоской взглянул на очередную груду бумаг и шумно разгрыз кубик сахара. Ему было скучно до смерти. Заявившись сюда, он ожидал приключений, а в итоге все свелось к перелистыванию пыльных страниц и раздражающему дефициту информации.

— Каков временной интервал между увольнением Сильмуса и его убийством? — уточнил Октавиус.

— Шестнадцать лет, — подсчитал Илия. — Сильмус был убит на втором году активности Киношника.

— Если считать, что Сильмус уволился вскоре после инцидента с будущим Киношником, получается, что Киношник не предпринимал никаких преступных действий чистых пятнадцать лет, — Октавиус развернулся к Дьобулусу. — Чем, по-твоему, он занимался все это время?

Дьобулус пожал плечами.

— Мы не знаем, когда именно он приобрел свои способности. Случилось ли это до или после предполагаемого конфликта с сотрудником СЛ.

— Но если он мог прикончить Сильмуса сразу, почему тогда не сделал этого?

— Значит логично предположить, что на момент конфликта способностей у него не было. Однако же к тому времени, как он приступил к убийствам, он уже был невероятно мощный, учитывая повреждения, нанесенные жертвам, и расстояния, которые пересекали его создания. Я вот и близко не могу повторить подобное.