Табу

Пролог.

Я так долго стоял на месте, что перестал чувствовать свои ноги. Впервые за долгое время мне стало жаль уходящую зиму. Дни становились все длиннее, а мне была важна каждая минута. Сердце учащало свое биение, предвкушая сумерки. Лес шумел как-то по-особенному. Он вкрадчиво нашептывал мне о своих опасениях и страхах, неосознанно вторя моему здравому смыслу, настойчиво терзая меня одной мыслью, что истерично билась в голове, ударяя по воспаленному мозгу.
Растерянность? Да, именно растерянность я ощущаю сейчас в полной мере. Чувствую, как она по-хозяйски путает мои мысли, овладевая самыми низменными чувствами, на какие только способен человек, решившийся растоптать свою жизнь. Меня подташнивало от накатывающих приступов тревоги, взывающих организм включить чувство страха, которое я похоронил уже как пару недель.
— Страх? Нет. Сейчас я не могу уже повернуть назад, — прошептал тихо, чтобы просто поверить, что еще могу говорить. Закинул голову, наблюдая, как тревожные деревья осыпают мою голову высохшими иголками. Хвоя осыпалась за шиворот капюшона, приятно царапая кожу. Снег усиливался, посыпая меня мелким белым пеплом. Я даже стал прислушиваться, пытаясь ощутить запах гари, потому что отчетливо понимал, что собственноручно сжигаю свое настоящее и спокойное будущее.
Черт! Почему только сумев твердо встать на ноги, я нашел способ раскачать под собой почву? Почему мне кажется, что вокруг горит все, что казалось настоящим, реальным и правильным? Я просто знал, что через пару часов от моей жизни не останется ни следа. Мой дом, скорее всего, станет пунктом ожидания, ловушкой для меня самого, переступив порог которого я получу пулю, даже не удостоившись возможности объясниться.
Мой мир не прощает слабости. Я сам ее никому не прощал, прогрызая для себя дорогу наверх! Я смотрел в глаза тем, кого сам и «списал» за ненадобностью, подписав приговор парой ленивых фраз — «недоверие сторон»!
Это мир с односторонним движением. Там нельзя превышать скорость, нельзя тормозить, останавливая строгий поток. Нельзя переступать через правила, писанные не на бумаге, а сухим решительным властным голосом. Нельзя плевать на ТАБУ…
Черт! ОН будет идти за мной по пятам, выжидая, пока я оступлюсь. ОН будет ждать моей ошибки. А я, рано или поздно, непременно ее совершу.
Я не умел выбирать женщин, друзей, жилье. Но зато я мастер в выборе тачек и врагов! Губы невольно растянулись в улыбке, хотя и гордиться-то особо было нечем. Закрываю глаза и вижу ЕГО непроницаемое лицо, за которым может скрываться все, что угодно: гнев, ярость, радость или гордость. Я снова попал в точку. Нашел для себя врага, от которого будет невозможно скрыться! Я буду списан уже к утру. Как мало времени! Боже! Как же мало времени у меня осталось!
Я рассмеялся, потому что понял, что человек, попав в болото неприятности, вспоминает только три слова. Он взывает к ним, пытаясь привлечь внимание, хоть кого-то: Бог, черт и Мама… С чертом-то мы вскоре встретимся, у Бога я могу только просить отсрочки, а мама мне уже ничем не поможет, кроме как молитвы.
Не могу не признать, что во всем спектре многочисленных эмоций, я могу выделить еще интересную парочку: любопытство и пылающий азарт. Кожа ладоней горит от нетерпения спалить ко всем чертям мосты, которые я строил много лет. Да пусть они горят, осыпая ничего не ведающих прохожих пеплом моей жизни. Я сделал свой выбор.
Именно поэтому гнал машину, как бешеный больше суток. Авто подвиливало, чуть скользя по накатанной колее трассы. Мимо пролетали полузаброшенные деревни, большие города, которые я старался обойти стороной, чтобы не засветиться на камерах. Пробирался по проселочным дорогам, жрал в забегаловках, наполненных запахами пота и горелого дешевого масла. Так давно не спал, не в силах заставить себя расслабиться. Давился горечью растворимого кофе, задыхался от коварно дурманящего запаха сигарет.
Впервые за десять лет мне хотелось выкурить настоящий косяк. Хотелось откинуть голову и увидеть по волшебному цветные сны. Хотелось хохотать до хрипоты и боли в горле. Хотелось забыть последнюю неделю. Хотелось стереть все, как в школе, оставляя только мутные меловые разводы на зашарканной доске.
Но я не мог себе позволить слабости. Поэтому просто старался заснуть. Но, как только ложился, то почти физически ощущал напряжение, сковавшее мое усталое тело. Оно растекалось по венам, обжигая тонкие стенки, будило страхи, воспоминания и тревоги. Казалось, что я стал слышать голоса, запахи прошлого. Вскакивал в предрассветной темноте, дрожа от собственного громкого дыхания. Я хрипел, хватаясь руками за стены, чтобы не рухнуть на пол. Вдыхал кислород, мгновенно превращающийся в яд. Именно так я стал наркоманом… Настоящим.
ОНА! Это все ОНА! Дрянь, поработившая меня целиком и полностью. Она вытянула из меня жизнь, страх и чувство самосохранения. Я захлебывался азартом, давился адреналином, боролся с не проходящим возбуждением. Я наркоман, слепо идущий по тонкой грани. По лезвию ножа, острие которого режет мою плоть, кровь, отравленная его ласками, скатывается по отполированной поверхности.
Я на миг ощущаю слабость, а потом вновь взрываюсь адреналином, приглушающим инстинкт самосохранения. Иду по тонкому льду, притягиваемый ее дурманящим ароматом. Его невозможно смыть, он прочно въелся в кожу, проникая в бурлящую кровь.
— Дрянь! Дрянь! Дрянь! — шепчу я, наблюдая, как в доме на окраине деревне гаснут огни. Считаю минуты, сверяясь с часами. Второй этаж старенького деревянного дома потух полностью.
Пришла ночь, а вместе с ней и постоянный друг, и соратник ветер. Он разгонялся, обнимая шумные сосны, заигрывал, дергая их за мохнатые ветки, скрипел меж стволов, поднимал легкую снежную пыль, превращая ее в летящую тучу мелких льдинок. Меня раскачивало, то ли от нетерпения, то ли от усталости.
Я, как зомбированный, засекал минуты, сверяясь с часами. Высчитывал и продумывал, стараясь выбросить назойливую мысль из головы. Закурил, присев за высоким сугробом. Сигарета тлела, вспыхивая искрами от нещадного ветра. Пальцы сжимали мягкий фильтр, пока не стало горячо. Аккуратно затушил и убрал в уже переполненный окурками пакет.
Окидывал взглядом деревушку, распластавшуюся у самого подножия невыразительной горы. Не спускал взгляда с невысокого деревянного дома, опоясанного неширокой речушкой в форме подковы. Она ограждала его от посторонних глаз только летом, потому что вброд ее было невозможно перейти. Старый амбар был переоборудован в лодочную станцию, где были пришвартованы старые «казанки», перевозившие гостей, которых ждали в этом природном укрытии. Место было просто идеально. Никто из местных даже не пытался перейти на территорию, что была заброшена много лет. Искусственно высаженная рощица закрывала неброский старый домик от любопытных глаз. Для нежеланных гостей был только один путь — долго подниматься по каменному холму, то вскарабкиваясь по неровным холмам, то прыгая в сомнительные расщелины. По пологому склону горы росли небольшие островки елей и низкого кустарника, унизанные камерами, реагирующие на малейшее движение. Я долго искал это место. Оно было просто идеально, но только летом… Зимой же все становилось таким явным: рощица, сбросившая листву, просвечивала, привлекая к себе внимание, а речушка покрывалась толстой коркой льда, облегчая переправу. Именно поэтому мы взрывали лед, оставляя только небольшую переправу, по которой могли проехать снегоходы. Всё было идеально, но только не в том случае, когда туда собрался пробраться тот, кто много месяцев возводил охранную систему. Хм… Да, это я.
— Двадцать… — вновь и вновь повторял я, рассматривая деревню с реденькими строениями. — Всего двадцать минут…
Яркая луна, подсвечивающая витиеватые снежные сугробы на лесном склоне, вдруг пропала, погрузив деревню в полную темноту. Ветер стих, но только на мгновение, словно давая мне передышку. Окинул взглядом дома. Нереальная тишина давила на уши, стихли даже без конца воющие собаки.
— Двадцать…
Как только дверь закрылась, я бросился бежать, подталкиваемый усилившимся ветром. Он завывал, ударяясь в мелкую поросль кустарника и покосившийся деревянный забор, игриво окружил колодец, ударив по ведру, опасно покачивающемуся на самом краю, угрожающе побрякал толстой цепью о деревянный барабан, а потом затих. Я натянул балаклаву, чтобы не задыхаться от ледяных порывов. Бежал, удерживая сердцебиение. Улыбался, перебегая взглядом от одной камеры к другой. Хотел остановиться, но было поздно.
Камера, среагировав на движение, повернулась, блеснув стеклом линзы. Я скинул маску, повернувшись в ее сторону. Было глупо скрываться. Никогда не был трусом и сейчас не собираюсь. Хотелось рассмеяться и помахать ручкой, гневя ЕГО еще больше. Но передумал, продолжив обратный отсчет безжалостных минут. Время сегодня не на моей стороне, сегодня мы с ним по разные стороны баррикад.
В окне маячили фигуры, сквозь треснувшее стекло в деревянной раме доносились крики и характерный гул телевизора, транслирующего хоккейный матч. Парни рассыпалась в плотном потоке мата, грозя разнести телевизор на щепки.
— Десять… — это была задержка в минутах… Через десять минут видеосигнал достигнет центрального пульта охраны в доме Моисея. И уже через пару минут, если, конечно, я не успею смыться, в моем теле на одну дырку станет больше. Только в этот раз меня не повезут в больницу, а сбросят в колодец, как мешок дерьма.
Рванул на себя деревянную дверь погреба и вбежал, быстро переступая покатые ступеньки. Замер, вслушиваясь в шум хлипкого строения, раскачиваемого сильным февральским ветром. Дерево трещало, впуская упругие потоки воздуха вместе с угрожающим свистом. Открывал двери ногой, заглядывая в темные помещения по очереди. Скрип подгнивших деревянных половиц резал слух. А пальцы сжимали ствол в кармане. Хотелось крикнуть, но я молчал, наслаждаясь опасной игрой.
Шел, как ищейка, надеясь напороться на её запах. Она здесь… Я чувствую. Ладони горели от желания притронуться, сжать тонкую шею, ощутив, как усиливается ее сердцебиение. Я знал, где ее прячут… Но все равно осматривал все темные углы, словно оттягивая момент встречи. Ей, наверное, сейчас страшно… Не мог не улыбаться, представляя, как адреналин разгоняет кровь под ее бархатной кожей.
— Я же сказала, что не буду жрать ваши помои! — заорала ОНА, когда я подошел к последней двери. В дальнем углу, прямо на полу, сидела хрупкая фигурка. Огромный капюшон закрывал ее лицо почти полностью.
— Заткнись! — зашипел и, подскочив в один прыжок, зажал ее рот ладонью. Знал, что она готовится заорать, ощущал боль от ее острых зубов, наслаждался контрастной мягкостью губ. Ей хотелось заорать, конечно, на назло мне, им, да всему миру. — Живо за мной!
— Куда? — она захрипела и замерла.
Я чувствовал ее запах, ощущал дрожь бьющего через край возбуждения и страха. Она сотрясалась, пристально смотря мне в глаза. Спутанные волосы высовывались из-под капюшона. Сухие потрескавшиеся губы так и манили.
— За мной!
— И с тобой я никуда не пойду, — шептала она, повышая тон голоса. — Ублюдок ты, Лазарь. И ты, и твои друзья! Жаль, что вы все не сдохли, жаль, что вы все не сгорели!
— Заткнись! Чтобы я больше не слышал от тебя ни слова! Погибли люди. Ты будешь до конца жизни ощущать кровь на своих руках, слышишь?
— Ублюдки! — зашипела она. — Так вам и надо!
— Ну, все! — я достал из кармана моток скотча и заклеил ей рот. — Я не хочу слышать твой голос в ближайший час. Замолчи!
Перебросил ее через плечо и помчался по длинному коридору подземного амбара. Пол скрипел под нашим весом слишком громко.
Ветер ударил в дверь, открывая ее настежь. Сегодня я полюбил февраль. Сильные порывы сметали все на своем пути. Снег поднимался в воздух, обрушиваясь на глубокие следы моих ботинок на снегу, стирая запахи, кружил, путая самого себя. Я бежал, не чувствуя ног. Руками сжимал ту, ради которой бросил все в огонь… Все... Поздно. Назад дороги нет.

Глава 1.

Глава 1

Она шла рядом. Молча. Плечом к плечу. Перелезала через поваленные сосны, пробиралась по глубоким сугробам, вскарабкивалась по обледеневшим каменным грядам, не издавая ни единого звука. Только рука… Тусклый свет фонаря падал на ее тонкие пальчики, покрасневшие от холодного ветра. Она то и дело касалась моей ладони, ища тепла и поддержки. Но так ненавязчиво, незаметно для себя самой.
Но не сейчас. Я был еще не готов отпустить и простить. Не готов забыть и поверить. ДА! Я ей не верил. Неосознанно искал признаки лжи, притворства. Меня разрывал гнев на самого себя. Внутри взрывались мысли, а первое место занимал главный вопрос: «Зачем я ввязался в это дерьмо, если нутром ощущал ее лживость? Зачем бросил всё к её ногам»?
Она опередила меня всего на пару шагов, лишь изредка оборачиваясь. Понимал, что делала она это специально, прекрасно осознавая господство своего соблазнительного тела над моим самообладанием, и признаться, это у нее получалось просто отменно. Не мог оторвать взгляд от ее мягкой, кошачьей походки, от длинных ног в облегающих легинсах черного цвета, от аккуратной попки, которую не могла прикрыть коротенькая куртка. Её длинные волосы, подхватываемые февральским ветром-задирой, взмывали вверх, щелкая обледеневшими прядями по ее соблазнительно длинной шее, оставляя розоватые полосы. Кровь бурлила, стремительно замутняя разум просыпающимся возбуждением. Плотная пелена застилала глаза, как театральный занавес, отсекая реальность. Оставалось только ждать звонка, как призыва к очередному театральному действу…
Нет, она не плакала, не задавала вопросов, лишь иногда хмурилась, недоверчиво осматривая меня внимательным взглядом. Она прижимала подбородок, пытаясь спрятаться от пронизывающего ветра, выбрасывающего вверх облака снежинок с примесью мелких льдинок. Я расстегнул куртку, набросив ей на плечи. Благодарный вздох вылетел раньше, чем хлесткие слова:
— Мне и так нормально, забери, а то простудишься! О себе беспокойся, а не обо мне!
— Заткнись, — зашипел, схватив ее волосы в кулак, и дернул на себя настолько сильно, что ее тело глухо ударилось о мою грудь.
Эти слова были, как спусковой курок. Внутри взорвалось то, что копилось все это время. Тянул до тех пор, пока она не запрокинула голову назад. Прекратил дышать, когда увидел в желтоватом луче фонаря красивое лицо, преследующее меня по ночам последние несколько месяцев: глубоко посаженные глаза цвета крепкого чая так и искрились не выплеснутой яростью, то сужаясь, выдавая прищуром свое напряжение, то расширялись. Она была за гранью!
В ней было много всего: откровенного секса, которым от неё так и веяло, притягивал к себе взгляды каждого мужика; нежность движений, граничащая с нескрываемой грубостью; неприкрытое желание, вспыхивающее, когда она понимала, что добыча «на крючке». Всего было много... Но мне было недостаточно и этого. Она ловко ходила по тонкой нити, лавируя между восхищением и агрессией, которую мастерски вызывала одной только дерзостью во взгляде, её снисходительное призрение, что окатывало с головы до ног, могло вывести из себя даже покойника. Она была пианистом, виртуозно играющая на слабостях мужчин. Она стала одержимостью, без которой невозможно было жить и дышать дальше. Черт! Как хотелось прижаться к ней, улавливая тонкий аромат. От неё всегда пахло необыкновенной сладостью пряной вишни. Как конфета с ликером: сладко, но опасно дурманящая. Она, как ядовитый плющ, опутывает сердце, врастает в тонкие стенки души, отравляя своим ядом способность к здравомыслию.
Смотрела мне в глаза, осыпая искрами ненависти и недоверия. Но не шевелилась, признавая мою власть в данный момент. Я, конечно, упивался этим спокойствием и покорностью, но прекрасно осознавал, что рано или поздно мне придется расплатиться и перед ней, и за нее… Особенно за нее. Да, не радужная перспектива на ближайшее будущее, которое я собственноручно связал с этой строптивой девчонкой…
— Еще одно слово и я опять заклею твой рот скотчем, ясно? — отпустил волосы чуть резче, чем нужно было. Понимал, что сделал больно, проклинал себя за свою слабость, выжидая её реакции. Но девушка опустила глаза и молча отправилась следом.
Кутаясь в огромную куртку, она прятала посиневшие губы в высоком воротнике, обнимала себя озябшими руками. Ее дрожь было видно и в темноте. Ей было холодно, возможно больно, страшно, но ни единого звука не вылетело из ее порочно — соблазнительного ротика.
— Садись!
Она замерла, плотно сжав губы, явно силясь не выплюнуть очередную порцию оскорблений мне прямо в лицо, но все же послушно опустилась на сваленную сосну, впившись в меня внимательным взглядом.
Скинул кроссовки. Красивые ступни были красного цвета, а на ощупь больше походили на ледышки. Достал фляжку с водкой из кармана куртки и стал растирать, пока кожа рук не вспыхнула от непрекращающегося жжения. Расстегнул куртку, в которую она зябко закуталась, сдернул меховую подкладку, разорвал на две части и обмотал ее ноги, плотно закрепив скотчем.
— Тебе придется довериться мне и потерпеть еще двадцать минут, — прошептал, поднимая ее на руки. — Нам нельзя останавливаться. Только вперед.
Кошка… Такая же когтистая и красивая. Кожа ее напоминала бархат, от прикосновения к которой становилось уютно и тепло. А теперь? От той шикарной женщины, сводившей всех мужчин с ума одним своим появлением, не осталось ни следа. Руки робко обхватили меня за шею, а ноги обвили торс, проникая под распахнутые полы кофты. Растянул толстовку и застегнул молнию, прижав трясущуюся Кошку к себе так плотно, что было больно дышать. Ощущал ее сбивчивое биение сердца, как свое собственное. Холод от ее промерзшего тела волной перекатывался по мне, то разгоняя кровь по венам, то вновь замедляя. Она опустила голову, обжигая мою кожу легким касание заледеневших губ. Мягкая кожа едва касалась многодневной щетины, а мне уже становилось плохо.
Ощущая ее тело каждой клеткой, я бросился бежать, периодически оглядываясь. Только сейчас понял, что совершил… Только сейчас, ощущая частое биение ее сердца, ощутил всю цену затеянной мной авантюры. Осознавал тяготу ответственности, расплата за которую нависла надо мной, как грозовая туча. Единственное в чем я не сомневался сейчас — это в скорой расплате…
Перепрыгивал поваленные деревья, погружаясь в сугроб по колено. Мы спустились с пологой горы, оставалось самое сложное — пройти заснеженную равнину. Выключил фонарь и шел в темноте, ориентируясь только по высоким гребням наметенных сугробах. Снег обжигал кожу, пробираясь под задравшуюся толстовку.
Ночь поглощала все звуки жизни, выпуская на волю устрашающий рёв разыгравшейся вьюги, скрип снега и далекое завывание собак. Тело ныло от холода и многодневной усталости. Я мечтал упасть, чтобы просто отключиться, позабыв о тревогах, чтобы дать мозгу хоть немного отдохнуть. Но это всего лишь слабость. Мой куратор всегда говорил, что человеческое тело безгранично сильное, что мы просто не знаем своих возможностей, боясь нащупать устрашающую грань. Вот и пришел момент, чтобы проверить слова старого полковника…
Пробирался к трассе, лишь иногда позволяя себе замедлить шаг, чтобы немного восстановить сбивающееся из-за давления на грудную клетку дыхание. Редкие вспышки фар служили ориентиром. Задрав руку, отчаянно жал кнопку автозапуска околевшими пальцами, пытаясь запустить двигатель издалека. Сердце подпрыгнуло, когда за дальними кустами моргнули огни авариек, а брелок издал противный писк. Адреналин взорвался каким-то хлопком, открывая второе дыхание. Прижал ее бедра, увеличивая скорость. Не чувствовал пощечин ветра, царапающих касаний снега, не замечал, как горят щеки и ломит уши. Мне было жарко. Душно…
Тело кипело. Как только замедлял шаг, то отчетливо ощущал касания ее бедер, которые мягким покачиванием терлись об меня, слышал глубокое, чуть хриплое и теплое дыхание, вздрагивал от движений ее пальчиков, перебирающих мои волосы, задыхался от головокружительного аромата вишни, въедающегося во все рецепторы. На губах ощущал сладость ее кожи с солоноватыми нотками. Она что-то шептала, но я не мог различить ни слова, все вокруг вращалось, затягивая меня в водоворот необузданной страсти.
Рванул заднюю дверь и влетел внутрь, упав на широкое кожаное сидение внедорожника, придавив ее всем своим весом. Дверь звонко хлопнула, замкнув пространство. Тишина…
Всматривался в томность карих глаз, пытаясь понять, о чем думает та, кто поработила меня. Хотелось найти то, что отрезвит, то, что вернет меня на землю, что приструнит, заставив отстраниться от нее, чтобы продолжить путь к острову спокойствия. Но нет... Даже в темноте уловил волны откровенного желания, больно ударявшие в и без того напряженный пах. Я был в шаге от ошибки… Был на краю пропасти… Только шаг…
Я расстегнул молнию кофты, прижимающей нас друг к другу последние полчаса, но Кошка продолжала прижиматься ко мне. Я выжидал, словно охотник.
А потом она резко подалась вверх, врезавшись своими бедрами так, что из груди вырвался хриплое рычание. Она прищурилась, скрывая появившийся, чуть шальной блеск в глазах. А я не мог больше ждать…
Распахнул куртку, скрывающую от меня изгибы тела, чья магия не отпускала. Чем ближе к ней, тем движения становились резче. Расстегивал одежду, сбрасывая прямо на пол. Хватал ткань, истерично пытаясь забыть, что видел ее шикарное тело в этой простой одежде, пропитанной сыростью подвала. Обхватил шею, проходя по плечам и тонким рукам. Накрыл грудь ладонями, растирая большими пальцами россыпь родинок в самой ложбинке, пропустив напрягшиеся соски между заледеневших пальцев. Вбирал страх и боль, забирал воспоминания, покрывая поцелуями. Повторяя все изгибы, растирал кожу, придавая ей здоровый румянец, стирал запахи, слой за слоем снимал ее броню.
Развел обнаженные ноги, покрывая их быстрыми касаниями губ, от бедра до самых пальчиков. Еще никогда мне не было так хорошо и спокойно. Осознание того, что в твои истосковавшиеся руки вернулось твоё, опьяняло. Надавил на покрасневшую кожу щиколотки, поддевая толстый золотой браслет пальцем, за которым скрывался длинный рваный шрам. Цепочка с болтающейся фигуркой кошки тихо позвякивала, вторя нашему сбивчивому дыханию. Чувствовал, как она напряглась от прикосновения к бугристой линии. Наблюдал за перемещающимся потоком мурашек, чуть поддразнивая ее мелкими укусами. Кожа румянилась, а я знал, что завтра увижу тусклые следы своих отметин… Мое… Языком повторял изгибы, пока не услышал благодарный стон. Она выгибалась на сидении, вцепившись длинными ногтями в мои волосы. То натягивала до острой боли, то мягко поглаживала, запуская очередную волну жара. Выдохнул, когда ощутил, как Кошка стала елозить подо мной, пытаясь поймать, как можно больше ласки. Жадность — ее отличительная черта. Она никогда не стеснялась, вновь и вновь требуя очередную порцию ласки, которой ей было всегда мало. Ее глаза были открыты, как и тело. Я смотрел на длинные ноги, согнутые в коленях, замирал от соблазнительной линии округлых бедер и рельефа ее живота. Сжимал бедра, проходя пальцами по каждой скрытой складке, вдыхал глубоко, наслаждаясь ее запахом…
Одним рывком поднял ее и опустил себе на колени. Она замерла, а потом улыбнулась, как обычно закусив верхнюю губу. Ее улыбка была лучшей наградой. Я знал, что делаю все не просто так. Понимал, что должен сделать так, чтобы она жила, не оглядываясь назад…
Еще холодные пальцы вцепились в ремень джинс. Она двигалась так быстро, словно это было жизненно важно. Кошка приподнялась на коленях, чтобы сровняться и заглянула в глаза. Чуть наклоняла голову из стороны в сторону, не разрывая своего магического взгляда. Я видел плещущиеся, но непролитые слезы, слышал немой крик и ощущал дрожь слабости. Она улыбнулась и закрыла глаза, а потом резко опустила бедра, широко раскинув руки. Боль вперемешку с яркими волнами удовольствия накрывали меня. Просторный салон закружился, теплый воздух стал невыносимо горячим, а стоны заполнили маленькое помещение. Она откинулась, оперевшись спиной в передние сидения, открыв для меня всю себя. Длинные спутанные волосы падали на грудь, лаская нежную кожу. А мне было завидно, что не только мои пальцы могут касаться её. Кошка поднимала бедра медленным тягучим движением, наслаждаясь каждой секундой, а потом опускалась резким шлепком, каждый раз чуть вскрикивая…
Это было что-то магически порочное. Сердце больно сжималось, хотелось продлить этот момент, чтобы напиться ее хриплыми стонами, насытиться резкими движениями и блеском сытого взгляда…
Мы ехали всю ночь, останавливаясь только на мелких заправках, где не было камер. Я часто поворачивался, чтобы убедиться, что она не исчезла.
Первый час она смотрела на свою одежду, валяющуюся на полу сзади, словно вновь и вновь прогоняла события последних дней. А потом выдохнула и вышвырнула ее в окно.
Я ждал вопросов, истерики или привычного для нее потока оскорблений и язвительных подколок. Когда-то же её должно «отпустить»? Но она молча переползла на переднее сидение и, укрывшись курткой, уснула.
Спутанные волосы еще хранили ту яростную страсть, с которой она двигалась, извивая свое тело. След возбуждения стерся вместе с первыми лучами рассвета. Трасса стала оживать. Еще сонные дальнобойщики вырулили на скользкую дорогу, мешая хорошему обзору.
— Тебе надо поспать, — тихий голос выдернул меня из очередных тревожных дум.
— Нет, я в порядке.
— А я не о тебе беспокоюсь, — фыркнула она и отвернулась. — Сколько ты не спал? Сутки? Трое? Ты же угробишь меня.
— Сзади пакет, там одежда. Примерь, — запнулся, осознав смысл ее слов. Точно, как же она недалека от правды.
— Когда ты успел? — Кошка вздрогнула и перегнулась назад, бесстыдно оголив грудь. Круглые полушария соблазнительно покачивались, отвлекая меня от дороги. Нужно было сразу разбудить ее и заставить одеться.
— На заправке был небольшой магазин. Ничего особенного, к сожалению белья там не оказалось.
— Пф-ф-ф… Пустяки, ты же знаешь, что я могу легко обходиться и без него, — она рассмеялась и перебралась назад, сверкнув голой задницей на радость автомобилистам-зевакам.
— Обуви нет, поэтому тебе придется подыскать себе что-нибудь в моей сумке.
Она перегнулась через заднее сидение в багажник и вытянула небольшую дорожную сумку.
— Куда мы едем?
— Туда, где я смогу подумать, что делать дальше.
— Ты и так долго думал, — прошипела она, наклонившись прямо к моему уху. Горячее дыхание скользнуло по шее, будоража обрывки прошлой ночи. — Где ты же был, Лазарь? Или твой цербер забыл на ночь спустить тебя с цепи?
— Скажи спасибо, что я вообще пришел!
— Спасибо, милый, — она вновь скользнула на переднее сидение, но уже одетая в спортивный костюм.
— На здоровье, дорогая, — прошипел, передразнив ее язвительный тон…

Глава 2.

Глава 2

****Кошка****
— Вставай, — его шепот заставил вздрогнуть, потому что уже несколько часов единственными моими собеседниками были мыши, активно шуршащие в картонных коробках в углу трюма. Сначала было мерзко и страшно, а потом стало даже весело. Иногда я сминала фантик, найденный в кармане куртки, и тогда мыши затихали, но только на пару секунд.
Откинув капюшон, я подняла голову. Сквозь открытую дверь сочился уже теплый закатный свет, но и этого было достаточно, чтобы голова заныла от острой боли. Привыкшая к полной темноте, не могла сконцентрироваться на внушительной фигуре, нависшей прямо надо мной, узнала только его шепот. Враждебные нотки исчезли. Черт, что за постоянная смена настроения?
— Что? Ты нашел еще одну фешенебельную яхту?
— Идем, — он протянул руку, настойчиво потрясывая ей у меня перед глазами.
— Ответь!
— Я не могу, — выдохнул он и опустил голову, пряча глаза.
— Хм… Мог бы хотя бы соврать!
— Я не доверяю тебе, понимаешь? Пока не разберусь, как ты причастна к взрыву, будешь постоянно у меня на глазах, ну или просто взаперти. Ясно?
— Не скажешь? — голос предательски дрогнул, а потом очередная волна безразличия накрыла меня с головой. Стало совершенно всё равно, куда и зачем он меня тащит. Я закуталась в куртку, впитавшую запах прелой сырости трюма.
— Нет, пока ты не объяснишь, какого черты ты оказалась единственной, кого поймали?
— Отвали, Лазарь! — зашипела я, хватаясь за его теплую, чуть трясущуюся ладонь. — Тебе-то что? Играешь тут в Робин Гуда! Ты же первый меня сдашь своему Церберу!
Встала на деревянный ящик, на котором сидела весь день, чтобы сровняться с его лицом. Выразительные карие глаза казались красными от усталости, а вечно задорно играющие брови сложились, образовав глубокую складку.
— Поздно, Кошка, нас с тобой там никто не примет, даже если я решу тебя сдать. Поэтому вставай и идем, нам нужно сменить «яхту» …
На палубе никого не было. Он прижал меня к металлическому ограждению, крепко сжимая локоть. Наверное, было глупо спорить. Лазарь прав. Теперь он такой же, как я. Его не примут обратно. На миг стало его немного жалко. Лазарь чувствовал, что я не спускала взгляд с его напряженного лица, поэтому то и дело старался отвернуться — лишь бы не встречаться взглядом.
А с другой стороны — я же не просила его спасать меня! Чего он приперся, изображая из себя «Агента007»? Подумаешь, переспали пару раз…

Нет, ну хорошо… Не пару раз, а пару сотен раз… Стоило мне только вспомнить об этом, как волна жара прокатилась от макушки до кончиков окоченевших от холода пальчиков. Он преследовал меня, как навязчивый сон. Появлялся внезапно, крал незаметно, а брал так сильно, что болели потом не только мышцы, но и кости. Он не из тех, кто останавливается на полпути, именно поэтому каждый секс с ним был похож на долгое путешествие по горам и впадинам океанов: он лишал меня кислорода, погружал в ледяной омут, а потом отдавал во власть пылающего огня. Не останавливался, пока не выжимал из меня последние капли сил, а потом спокойно провожал до дома, не удосуживаясь даже попрощаться напоследок. И каждый раз был последним! Я клялась себе, что больше никогда не подпущу его к себе ближе, чем на пушечный выстрел. Но это была ложь… Стоило ему только появиться на горизонте, как мой живот скрючивало от томного напряжения. Было все равно, где мы находимся! На премьере фильма, в женском туалете фешенебельного ресторана, в темном углу ночного клуба, на подземной парковке под прицелом камер либо в вонючей подворотне.

Лазарь не врал, как только сумерки плавно легли на мутную водную гладь реки, к нам подъехала воздушная подушка. Бортовые номера были плотно заклеены непрозрачным скотчем, а прожекторы выключены. Она тихо покачивалась рядом с буксиром, мягко отталкиваясь надувными бортами. Меня все больше смущал абсолютно пустой буксир. Пока мы ждали «подушку», я не услышала ни единого звука, не увидела ни одного человека, шаги которых были отчетливо слышны сквозь прогнившие перекрытия, пока я сидела в трюме.
— Где все? — тихо спросила я, пытаясь заглянуть на верхнюю палубу.
— Через пару часов мы будем на месте, — Лазарь крепко сжал мою ладонь. — Не бойся.
Черт! Он настойчиво подталкивал меня к хлипкому металлическому мостку, на который и смотреть-то было страшно, не то, чтобы перейти. Да и выбора-то особого у меня не было. Поэтому я выдохнула и вновь осмотрела новую «яхту», готовую умчать нас в тихое место. Наличие крытой кабины не могло не радовать, потому что хотелось хоть немного согреться и поспать. Силы стремительно покидали меня, а головокружение размывало картинку.
В салоне «Амфибии» началось движение, а потом небольшие металлические дверцы распахнулись, приглашая во внутрь. Лицо мужчины, открывшего двери, было скрыто лыжной маской — для тепла или он тоже не хотел светиться. Лазарев махнул ему, плотнее натягивая капюшон мне на лицо, продолжая подталкивать по ржавой металлической лестнице на палубу.
— Ты не снимешь капюшон, пока я тебе не разрешу, — он сжал мой локоть так сильно, что захотелось зареветь, но даже на это не было сил, поэтому я покорно кивнула.
— А ты?
— Знаешь, предохраняться надо вовремя, — рассмеялся он, закидывая в салон несколько, непонятно откуда взявшихся спортивных сумок. — А теперь чего уж личико прятать?
Лазарев помог мне перелезть в довольно тесный салон с пятью креслами, потом громко свистнул и запрыгнул сам, хлопнув люком.
Мужчина не поворачивал головы, смотря только перед собой. Пыталась напрячься, чтобы ощутить страх, но мне было все равно. Иногда казалось, что Лазарь читает мысли, вот и теперь он усадил меня на сдвоенное сидение, достал толстовку:
— Поспи. У тебя есть часа три, — быстрыми движениями он уложил меня на мягкие кресла, почему-то пахнущие рыбой, а потом пристегнул ремнями и подставил сумки. — Нас будет сильно трясти, если что хватайся за ремень. Ясно?
Хотела ответить, но он пальцем прижал мои губы, а потом отсел, долго не сводя взгляда, и хлопнул водителя по плечу. Странное плавучее средство взревело и довольно резко помчалось в противоположную от буксира сторону. Я вжималась в кресло, потому что это мало походило на тряску. Меня швыряло так, что воздух вылетал из легких.
Я уже хотела подняться, чтобы посмотреть, где мы, но Лазарь тихим движением руки прижал меня снова к сидению.
Конечно! Он просто не хотел, чтобы я видела дорогу. Какая же я идиотка! Боже! Да что я могла разглядеть в темноте, да еще посреди широченной реки.
— Сука ты, Лазарь! — одними губами прошептала я и надвинула капюшон, как можно ниже, чтобы не видеть эти смеющиеся карие глаза, прожигающие своей напряженной пытливостью.
Сон как рукой сняло. Возбуждение вновь и вновь пробегало по телу мелкими мурашками. Хотелось кричать, бить стекла! Только он научился выводить меня из себя, хотя бы мысленно. Этот чертяга с темными, как ночь в аду, глазами ворвался в мою привычную жизнь, словно ураган. Его вечно самодовольно — улыбчивая морда преследовала меня всегда и везде, будь то ночной клуб или дорогой ресторан. Черт! Да откуда он взялся-то?
Вдруг «Амфибию» подбросило вверх, шум воды исчез, уступив место тихому шуршанию снега. Видимо, это странная машина может передвигаться, как по суше, так и по воде. Но мне было все равно. Пусть везут, куда хотят. Главное — чтобы там было тихо, и можно было выспаться…
Я и не заметила, как уснула, потому вздрогнула, когда услышала довольно громкие голоса. Вскочила, но тут же отпружинила назад, удерживаемая крепкой хваткой ремней безопасности. Кое-как справившись с цепкими привязями, я встала, осторожно выглядывая наружу. «Амфибия» была пришвартована у длинного причала, а на берегу стоял Лазарь в окружении нескольких мужиков. Они смеялись и что-то громко обсуждали. Сумки, поддерживающие меня, исчезли. Видимо, мы приехали.
Тело затекло, поэтому я не без усилий встала в невысоком салоне лодки и вышагнула на деревянную поверхность пирса. На темном небе еще кое-где виднелись звезды, но безжалостные разводы рассвета грозились уничтожить ночное спокойствие. Подойдя к краю пирса, я осмотрелась: везде была вода и россыпь абсолютно безлюдных островков с высокими деревьями, служившая плотным кольцом безопасности от постороннего глаза. Напрягла зрение, но предрассветная дымка искажала расстояние, было непонятно, смогу ли я доплыть туда. В предрассветном тумане было все безлико и одинаково серо: вода лениво плескалась, подбрасывая вверх куски льда, высохший камыш шуршал, пытаясь сбросить опостылевшие шапки снега, а плотные тучи нависли там, где скоро должно появиться солнце.
Голоса стихли, поэтому я обернулась. Лазарев стоял на берегу, прислонившись к большому раскидистому дереву, и терпеливо ждал меня. Я даже не сомневалась, что он улыбается, понимая, что я никуда отсюда не смогу сбежать. Су*ка! Хотелось назло ему броситься в ледяную воду, лишь бы стереть это самодовольное выражение лица! Но я сильно сомневалась, что выиграю… В любом случае воспаление легких мне обеспечено, а в городе нам нельзя светиться. Ладно… Сегодня ты победил.

Глава 3.

Лучики солнца ласково, но очень настойчиво слепили. Я сильно жмурилась, пытаясь продлить сладость сна, но уже было поздно. Перед глазами стали проскакивать обрывки воспоминаний последних дней. Тело до сих пор дрожало от не проходящей усталости, а желудок громко урчал, требуя еды. Я лежала на огромной кровати. Стены комнаты были ярко-желтого цвета с широкими белоснежными кантами вверху и внизу. Солнце щедро заливало комнату, делая ее еще светлее.
Видимо, здесь жила художница, потому что все стены были увешаны небольшими картинками, будто набросками: вот мальчик в коротеньких шортах, с выгоревшими на солнце волосами, размахивает удочкой с длинного причала, у окна мужчина, сжимая сигарету, наматывает толстый трос на руку, а рядом молоденькая девушка лежит на ковре из одуванчиков. Все картинки были настолько реалистичны, что не было сил оторвать взгляд. Всматривалась в счастливые лица, ощущая, как по коже пробегают мурашки от теплого летнего ветерка. Я встала, чтобы подойти ближе, казалось, что я пробралась в чужую жизнь и подглядываю из-за раскидистого дерева за счастливой семейной идиллией. Легкие, полупрозрачные мазки были так искусно нанесены, провела пальцем по хрупкой, уже потрескавшейся краске, чтобы убедиться, что это не фото.
Оторвавшись от картин, я осмотрелась, кутаясь в большое пуховое одеяло от легкого сквозняка. Огромное, почти во всю стену, окно было занавешено шторами в мелкий цветочек, раздернув которые я обомлела. Окна спальни выходили во двор, а поверх невысокого лесочка виднелась водная гладь, сверкающая льдинками.
Не может быть! Я бросилась в комнату напротив. Она была темно — синего цвета, словно ее хозяином был мальчик. На стеллажах застыли машинки, игрушечные пистолеты и самодельный лук, аккуратно спрятанный за шторой. Отодвинув шторы, я снова обомлела. Вокруг была одна вода!
Не знала, стоит ли расстраиваться. Ведь пока мне ничего не угрожает. Лазарь не пытает, не кричит, требуя от меня информации, а если вспомнить прошлую ночь, то было бы совсем неплохо задержаться на этой «каторге» на пару недель. Вопрос в другом — что делать дальше? Куда идти? Кто меня ждет там, за пределами этого странного острова, который Лазарь называет своим домом?
Выходя из синей комнаты, наткнулась на сумку, стоявшую у большого кресла в углу коридора. Дернув молнию, заметила целлофановые пакеты. Затащила находку в желтую комнату, которая мне явно понравилась больше, чем синяя, и вытряхнула все содержимое на кровать. Там лежали вещи: пакет косметики, белье, джинсы, футболки, спортивный костюм и даже пара летних ситцевых сарафанов.
Я рухнула на кровать, подняв в воздух смесь ароматов лаванды и пыльной сухости. Видимо, я здесь надолго. Взгляд зацепился за пару светлых дверей, почти у самой кровати. Вытянула ногу, толкнув створки. За первой оказалась гардеробная, на верхних полках которой лежали упакованные подушки и одеяла, остальные стеллажи были пусты. За второй дверью я обнаружила ванную комнату и подпрыгнула от восторга, увидев её необычную красоту. Щелкнув старомодным выключателем с внешней перекрученной проводкой, вошла внутрь. Стены были выложены мелкой плиткой, роспись которой приводила в восторг. По белой керамике расплывались синие разводы, превращающиеся то в витиеватые стебли цветов, то в объемные капли дождя. Не было и сомнения, что это была ручная работа. Справа стояла довольно большая, на резных золоченых ножках, ванна с ретро-краном, напротив — широкая раковина на деревянной тумбе, краска на которой весьма облупилась. Тут не было ни намека на скучную и довольно резкую современность, отчего ощущение тепла и уюта только усиливалось.
Я крутанула кран, с радостью наблюдая, как прыснула горячая вода, медленно обволакивая небольшое помещение густым паром. Застонала, и стала быстро скидывать одежду.
Разорвала пакет с косметикой, улыбаясь разнообразию ее наполнения, будто сюда сгребали все, что видели на прилавке. Ха! Тут были даже мой любимый аромат парфюма, несколько баночек лосьона для кожи, от которого Лазарь просто млел.
Я опустилась под воду с головой, затем быстро стала намыливаться гелем, чтобы как можно быстрее стереть запахи и ощущения последних нескольких дней. Длинные волосы путались, но я нещадно мылила их, не беспокоясь о том, как их потом расчесывать, растирала кожу докрасна, пока она не начала скрипеть.
Завернувшись в белоснежный халат, еще раз обошла комнату, в очередной раз, просмотрев каждый из рисунков. Да, здесь жить можно. Вода — это, конечно, хорошо, но нужно было что-нибудь съесть, поэтому несмело открыла дверь и пошла вниз.
Шла тихо, но деревянные ступени все равно поскрипывали. По ногам потянул приятный холодок, как только я спустилась со второго этажа. Дверь в гостиную была по-прежнему закрыта, поэтому, немного осмелев, я вбежала в кухню и тут же опешила. Лазарев стоял у плиты и разговаривал по телефону. Мой желудок снова громко ухнул, учуяв запах горячей еды, поэтому остаться незамеченной не получилось. Сережа повернулся, смерив меня безразличным взглядом, затем тихо бросил что-то в трубку и убрал телефон в карман.
— Картошка жаренная, огурцы соленые, капуста квашеная, но если ты такое не ешь, то могу…
— Ем, — довольно громко выкрикнула я.
Лазарь обернулся, прислонившись к кухонному гарнитуру. Его еще влажные волосы поблескивали в ярком свете солнца, он был в одних джинсах, демонстрируя красоту своего торса. Я готова была забыть, что хочу есть, потому что во рту все пересохло. Он улыбнулся и сложил руки на груди, приводя в движение мышцы пресса. Су*а! Еще издевается!
— А кофе здесь можно найти? — отвернулась, принявшись осматривать кухню при дневном свете. По трем сторонам комнаты были сплошные окна, занавешенные тонкими кружевными занавесками, здесь не было привычного ощущения замкнутого пространства, потому что шкафчики оплетали комнату только понизу, не нарушая ощущение воздушности. Ну и, конечно, уже ставшая привычной герань на подоконниках.
— Здесь есть все, — он поставил передо мной маленькую керамическую чашку с цветочным узором и налил ароматный напиток из старой турки.
— Чей это дом? — Я даже прищурилась от удовольствия, когда крепкая жидкость проскользнула в желудок.
— Мой, — довольно резко ответил Лазарь и поставил сковородку на середину круглого стола.
— Черт! Как вкусно пахнет! — Мой рот наполнился слюной, а руки сами потянулись к вилке.
— Лопай, — он открыл большой двустворчатых холодильник и достал глиняный кувшин с молоком, сыр и сливочное масло.
— Который сейчас час? Утро?
— Уже почти вечер, мы проспали больше суток, — он рассмеялся и, взобрался на стул с ногами. — Давно я так не отсыпался.
— И я.
Сережа пил молоко прямо из кувшина. Он постоянно ощупывал карман, проверяя телефон, было видно, как он напряжен. Рельефные мышцы груди дрожали, пальцы крепко сжимали вилку, накалывая картошку с такой силой, что был слышен противный скрежет. Я боялась встречаться с ним взглядом, не желая делиться внезапно проснувшейся тревогой.
— Мы здесь надолго, — прохрипел он и положил вилку, затем отпил кофе из моей чашки и откинулся на стуле. Сложил руки на груди, рассматривая меня. Он снова ответил на мой вопрос еще до того, как я набралась смелости озвучить его.
— Что? — пришлось тоже оторваться от сковородки. Пальцы сжали бумажную салфетку, превратившуюся в уродливый комок.
— Ничего.
— Зачем я тебе? Да еще с таким приданым?
— Сам не знаю.
— Вот это-то меня и пугает. Если ты не знаешь, то что делать мне? А, Сергуш? Где гарантия, что ты меня завтра не выкинешь на радость своим цепным собакам?
— Тогда следующим стану я, Кошка. А своя шкура мне дорога не меньше твоей.
— Страшно, Сергуш? Да? Голова гудит от вороха сомнений, да?
— Кош-ш-шка… — прошептал он, сладко растягивая шипящую. Его щеки порозовели, руки сжались в кулаки.
— Назови меня по имени! — вдруг взвизгнула я и встала со стула. — Назови!
— Может, и по фамилии тебя назвать? — рассмеялся он, закуривая.
— Тебе так противно, да?
Но Лазарь молчал, жадно шаря взглядом по моей груди, что оголилась в распахнувшемся халате. Он медленно кусал нижнюю губу, рассматривая кончик тлеющей сигареты, затем затушил ее в стеклянной пепельнице и встал.
— Тогда зачем ты меня притащил сюда? Зачем?
— Затем, что если я прав, и ты не виновата в том взрыве, от которого погибли мои друзья, то тебя подставили, Кошка, — он прошел мимо меня, довольно сильно оттолкнув от двери. — Но это — только, если ты не виновата!
— Ты будешь наказывать меня до конца жизни, да? Потому что я вижу, что отпускать ты меня не собираешься.
— Куда тебя отпускать-то? — рассмеялся он и вышел. — У тебя нет ни документов, ни друзей, никого, кто сможет помочь. А я помогу, но только, если ты не виновата.
— А если виновата? — прошептала я, уверенная в том, что он не услышит.
— Тогда я лично задушу тебя. — Его разъяренный шепот раздался у самого уха. Я вздрогнула, нет, не от страха, а от неожиданности. — Буду душить, медленно сжимая твою тонкую шею. Ты поплатишься за каждого! Особенно за Машку Куранову, чьи дочери остались без матери, а муж убит горем! Слышишь? Поэтому в твоих интересах, чтобы ты оказалась чиста.
— Да ты же мне не поверишь, даже если я тебе все расскажу! — заорала я, обернувшись к нему. Наши носы столкнулись. Я ощутила горечь табака и привычную терпкость его аромата. — Да я и сама ничего не знаю, иначе меня бы не держали в том амбаре несколько дней. Я постоянно повторяла одно и то же! Твердила, что ничего не знаю!
— Именно поэтому мне не нужны твои объяснения, — он стоял в паре сантиметров от меня, скользя пылающим взглядом. Я ощущала его гнев, ежилась от внезапного жара. Линия скул Серёжи стала еще резче, челюсть была плотно сомкнута, а ноздри раздувались, готовые извергнуть пламя. Хотелось прислониться к нему, но Лазарев резко отошел, словно прочёл мои мысли и, накинув полушубок прямо на голое тело, вышел из дома.
А я осталась стоять одна. Растрепанная и убитая. Что? Что он делает? Защищает от других, а сам уже готов казнить? Глаза резало то ли от сухости воздуха, то ли от накатывающих слез. Стоп! Не реветь! ОНИ не увидели слез, и Лазарь их тоже не дождется! Но стоило мне только закончить мысль, как дверь с шумом открылась, и взбешенный Сережа вбежал в холл, разбрасывая комья снега. Он сдернул с меня халат одним рывком и прижал к стене, деревянные рамки картин на которой больно врезались в спину.
— Я сошёл с ума, — шептал он, покрывая мою шею поцелуями. Его левая рука шарила по телу, пока второй он расстегивал металлическую пряжку ремня. Его тихое рычание, было наградой для меня, ведь это значит, что в борьбе с самим собой Сергей был бессилен. Он бесился от своей слабости передо мной, рычал и сильно прикусывал нежную кожу груди. Хотелось кричать от боли, но изо рта вырывались только стоны, распаляющие мужчину еще больше.
— Нельзя… — шептал он все тише и тише. — Ты мое ТАБУ…
Он сильно вжимал меня в стену, лаская жадными рывками. Вскрикнула от нового ощущения, когда его ледяные пальцы замерли у клитора. Он стал легко кружить вокруг, заставляя меня сотрясаться от нетерпения. Пыталась двигать бедрами, в поисках облегчения, но не могла даже дышать свободно, скованная его хваткой. Я была полностью обездвижена, лишена возможности участвовать в наказании, что придумал для меня Лазарь. Свободной рукой он гладил мою ногу, легко перебегая от колена до щиколотки и обратно, а потом резко дернул цепочку, на которой болталась подвеска в форме кошки, чуть задержавшись на рваном шраме, что покоился за толстым золотым плетением, затем положил себе в карман, не спуская с меня глаз. Его взгляд был мутным, как море после грозы, но стоило мне застонать, демонстрируя свое нетерпение, Сережа наклонился, чуть касаясь меня губами.
— Кошка…
Чувствовала, что он держится из последних сил, растягивая свое наказание, обернувшееся не в его пользу. Поцелуи сменялись резкими укусами, а нежная ласка переходила в звонкие щелчки холодных пальцев по возбужденному бугорку. Слезы брызнули из моих глаз, а пальцы напряглись, вонзая длинные ногти в кожу на его спине. Он взревел и одним рывком вошел в меня, заполняя всю пустоту. Хотелось вспорхнуть к небесам, увлекая его за собой, а потом вместе рухнуть в уютные объятия ада…
Скиталась по дому, пытаясь увидеть фигуру в окне. Вдыхала его запах, который еще хранила кожа, потирала яркие следы его «ласк». Но он исчез. Вспомнила усталый взгляд, с которым он выбежал из дома, едва успев захватить полушубок. Он чуть задержался, словно хотел что-то сказать, но не стал, оставив меня одинокую… голую и совершенно безоружную на холодном полу.
Наверное, стоило этого ожидать. Сережа один из тех, кто не умеет доверять. Он привык верить только неоспоримым доказательствам, но чего это будет ему стоить? Он давно косился на мой браслет. Ждала вопрос, но он молчал, лишь косо осматривая внушительный обод. А сегодня он почти спросил, но передумал, просто содрав удавку, окову, тяготившую меня к прошлому, от которого не получится убежать на резвой «Амфибии». Стены стали давить, мне было просто необходимо выйти, чтобы выбросить из головы все мысли. Пошел он к черту! Хочет играть в сыщика — пожалуйста! Не смею мешать. А мне и так очень хорошо.
На полу у двери я обнаружила теплый горнолыжный костюм моего размера, а в коробке лежали высокие ботинки и шапка с перчатками.
Переодевшись, я выскользнула на террасу, чуть застыв, когда вспомнила о собаке. И ровно через пару секунд перед крыльцом затормозила Лила с копной снега на голове, которую она еще не успела стряхнуть.
— Хочешь погулять, Лила?
Словно услышав знакомое слово, она завиляла коротеньким хвостиком и стала отряхиваться. Чуть осмотревшись, увидела металлический поводок на гвозде и, немного помучавшись, пристегнула к ее ошейнику.
— Только давай договоримся сразу, ты не убегаешь, потому что я очень боюсь. Хорошо?
Лила вздохнула и протянула мне свою лапу, в знак дружбы. Чуть покрутившись у крыльца, я решила пойти в противоположную сторону. Нужно было убедиться, что это остров, поэтому я решила пройтись вдоль берега, не рискуя зайти вглубь. Протоптанная в снегу дорожка вскоре сменилась замерзшим песком, приятно хрустящим под ногами. Лила бегала вокруг, но при каждом шорохе возвращалась обратно, громко рычала, прикрывая меня своей мощной грудью. Немного полаявшись, она пила ледяную воду, и снова начинала носиться вокруг.
Не знаю, сколько прошло времени, но мы все шли, и шли. Чем дальше отходили от дома, тем гуще становился лес в середине острова. Безликие, явно не обитаемые острова окружали нас плотным кольцом, словно укрывая от посторонних глаз.
Солнце стало опускаться, выпуская тени на свободу. Лила, окончательно выбившись из сил, шла рядом, периодически толкая меня. Конечно, было довольно глупо идти одной, да и кто знает — какого размера этот гребаный остров. Я уже хотела повернуть назад, когда сквозь поредевшие заросли кустарника показалось знакомое сияние самодельной гирлянды.
— Лила! Мы дошли!
Как только мы ступили на деревянную тропинку, резкая боль пронзила локоть, а Лила жалостно заскулила, прижимаясь всем телом к земле.
— Где ты была, бл***! — зашипел Лазарь, прижимаясь ко мне своим лбом. Горячее дыхание с явным запахом алкоголя обожгло лицо.
— Мы гуляли.
— Никогда… Больше никогда так не делай! Эти острова дикие. Одна Лила тебя не спасет…
Он рывком отпустил мою руку и, подхватив поводок, повел собаку в сторону дома. Лила поскуливала и постоянно оборачивалась, поблескивая слезами.
Он, что? Только что испугался за меня?
— Не переживай, он отойдет, — из-за лодки вышла женщина, которую мы встретили вчера. — Меня Катя зовут. Я тут главная по хозяйству. Но сейчас работы мало, потому что не сезон еще.
— Сезон?
— Ну да. Туристы, рыбаки и охотники.
— А что это за место?
— Идем, я провожу тебя. Все же не стоит его так злить, — рассмеялась она. — Это егерский обход. Мой муж главный егерь, зимой он следит, чтобы охотники сильно не наглели, отстреливая животинку, а летом срезает сети жадных горе-рыбаков.
— А ты? — Было немного неудобно называть ее на «ты», но сказать «вы» просто язык не поворачивался.
— А я с ним. Куда ж я без него? — рассмеялась женщина, строго махнув собакам, уже приготовившимся облаять меня, как вчера. — Летом принимаю туристов, прибираю домики, слежу за порядком. А зимой смотрю сериалы и вяжу.
— И тебе нравится?
— Да, — она опустила взгляд. — Я пробовала уехать, но все равно вернулась. Иногда мне кажется, что отсюда просто невозможно сбежать. Привыкаешь.
— А что это за дом, в котором мы живем?
— А здесь родился Сережка, — она снова рассмеялась. — Этот дом построил его отец. Там все так, как хотела мама Сережи. Я прихожу прибираться, и порой мне кажется, что они до сих пор живы.
— А что с ними?
— Ой, а давай как-нибудь сходим в баньку? Я тебе приготовлю такой отвар из трав — закачаешься. — Катя явно не хотела продолжать тему, да и острый конек дома уже показался из-за ельника.
— Обязательно.
Отряхнув снег, я вошла в дом и стала у порога раздеваться, набираясь решимости войти. Настраивалась, подбирая выражение лица. Конечно, понимала, что зацеплю этим его еще больше, но не могла заставить себя отступиться. Я отомщу… Отомщу за каждое «наказание» … Машинально расстегивала высокие штаны.
— Не здесь, — крикнул Лазарь из кухни. Я снова натянула штаны и заглянула вовнутрь.
— Ну, здравствуй! — тот самый мужчина, что перевозил нас на «Амфибии», сидел за круглым столом, на котором стояли большая бутылка водки и аккуратно нарезанная закуска.
— Здравствуйте, — я застегнула штаны комбинезона и уже приготовилась слинять.
— Давай знакомиться, что ли? Никита Сергеевич, можешь звать меня просто Сергеич, так привычнее.
— Кошка, — встрял Лазарь, быстро осушив стопку. — Просто Кошка. Иди спать!
— Так не бывает, — мужчина обернулся, отложив сигарету в пепельницу.
— Иди спать, — шипел Лазарь, явно не желая продолжать разговор.
— Оксана. Мне зовут ОК-СА-НА! —сказала я, чуть повысив голос.
— Ты еще фамилию скажи, — расхохотался он, откидываясь на стуле. Мощные руки хлопнули по столешнице. Пальцы сжались в кулаки, а челюсть сомкнулась.
— МОИСЕЕВА! МЕНЯ ЗОВУТ МОИСЕЕВА ОКСАНА КОНСТАНТИНОВНА!

Глава 4.

Год назад… Начало…

Мы уже раз десять обошли здание ночного клуба, попутно разгоняя молодняк, что укрывался в темных углах, дабы выкурить косячок. Но это мы делали больше для забавы, чтобы согреться, а не из моральных побуждений, естественно. Я свято верю в «право собственности» — иметь возможность уничтожать свою жизнь любым понравившимся способом, без помощи посторонних. Да и вообще, я согласен со Скалой, люди, в своем большинстве, не заслуживают помощи. Для чего все это? Если уж ты попал в передрягу, то рассчитывай исключительно на себя, это только в сказках приходит герой, чтобы протянуть тебе крепкую руку помощи.
Я все поглядывал на часы, мысленно расставаясь с надеждой повеселиться пятничным вечером. Вместо этого был вынужден топтаться на морозе возле клуба, где проходил девичник. Холод настойчиво, как цепкие ручки стриптизерши, пробирался под короткую куртку, заставляя вздрагивать, как от удара током. Но я все же продолжал стоять, искренне забавляясь видом напряженного Наскалова. Казалось, что ему даже не было холодно: привычно строгое пальто было распахнуто, извергая в воздух пары разгоряченного действием адреналина тела. Он судорожно сжимал рукоятку ствола, размахивая тем при каждом шорохе из подворотни не потому, что хотел напугать, а чтобы просто набраться уверенности от прикосновения к вещи, которая могла решить почти все вопросы проверенным способом. Давно понял, что он — человек-привычка. Вся его жизнь — выверенный собственными ошибками план, нарушать который не входило в его планы. Конечно, пока не появилась Янина Викторовна собственной персоной. До сих пор ломал голову — что это? Страсть? Тяга к неизвестному? Или та самая любовь, о которой кричат на каждом шагу?
Я прятал улыбку в высоком воротнике куртки, наблюдая, как его спокойствие медленно исчезало, уступая место гневным искрам, щедро рассыпаемым по вычищенной парковке. Он не спускал напряженного взгляда с центрального входа здания, в стенах которого проходил девичник, и приглашение на который Олежке не было отправлено. Ох, Янка… Написать ей, что ли? Пусть готовит броню на свою задницу… Или просто продолжать наблюдать за разыгрывающейся мелодрамой с участием единственной дочки местного «папы» и бесчувственного киллера? Да пусть сами разбираются. Мне не привыкать прикидываться слепым. Может, на свадьбу пригласят? Или на похороны, там тоже кормят.
— Наркоконтроль, — рявкнул я, завернув за угол, где только пристроилась очередная компания жаждущих приключений на свои пятые точки. Девчонки взвизгнули, и стали неуклюже улепётывать на шпильках по накатанному снегу, оставляя растерянных парней в темноте переулка.
— Дядь, отпусти, — пропищал прыщеватый паренек, судорожно сжимающий пакетик с косячком. — Это все девчонки! Мы даже не хотели!
— Л-а-а-дно, — протянул я, вырывая добычу из трясущихся рук. — Уматывайте, но помните, что Минздрав предупреждает, и зря он этого не делает!
— Эй, Миха, а чего он документы не показал? — зашептались парни, сверкая пятками. — Зачем ты отдал ему траву?
— Ну, ты и жук, — прохрипел Олег, в очередной раз, пытаясь дозвониться до Янки.
— А чего? Не фиг молодняку портить свое здоровье, у них впереди и так слишком много соблазнов, — я сел в машину, спрятав добычу в пепельнице. — А у меня уже все позади, даже жить стало как-то скучно. Вот пусть этот косячок украсит моё мрачное существование в нашем бренном мире, наполненном лишь чужими проблемами.
— Ой, пожалеть? — Скала как-то резко обернулся в мою сторону, словно предупреждая, чтобы я думал, о чем говорю. Но мне было пофиг… Это не про меня. Думать, а потом говорить? Ха! ХА! ХА!
— Н-е-е-е… Вот закончим облаву, и я, если успею, конечно, навещу проверенное место, чтобы… — но я осекся, заметив активное шевеление на подъездной дорожке. Дежурящие таксисты в поисках наживы потянулись ко входу. — Ёшки-матрёшки!
— Нет, ну точно матрёшки! — Олег выскочил из машины с ревом раненого зверя. Он сделал пару рваных шагов, но потом, немного обуздав гнев, сел на капот своей машины, которой мы перегородили въезд на парковку клуба. Я стоял чуть поодаль, в общей массе машин, что должны развезти девчонок по домам. Среди ночи не удалось быстро найти микроавтобусы, поэтому пришлось согнать сюда всех, кто вечером пятницы еще в состоянии держать руль.
Девчонки высыпали на просторное крыльцо клуба небольшими компаниями, поражая своим видом слабое мужское воображение. Конечно, слабое! Во что бы ни была одета женщина, мужик всегда видит ее голой. Нет, ну, правда, же? Чего манерничать-то? Лучше бы они сразу голяком выскакивали, а то придумали — кожаные шортики, коротенькие юбочки и тоненькие топики.
Провокаторши! Задорный визг вперемешку с пьяным громким смехом, вызывал улыбку. Таксисты заулюлюкали, вызывая общее негодование наших парней, двинувшихся им наперерез. Только потасовки здесь не хватало!
И тут я увидел ЕЁ…
Девушка стояла в стороне, с интересом наблюдая за происходящим. Коротенькая шубка была небрежно переброшена через плечо, позволяя рассмотреть красоту женского тела. Кожаный комбинезон плотно обтягивал ее тело, не давая вольности моей фантазии, она словно была голой: каждый изгиб был порочно открыт моему жадному взгляду. Я шарил по длиннющим ногам, по дерзкому силуэту попки, наслаждался плавностью линии талии, застыл на тонкой шее, представляя ее кожу под моими пальцами. Пьяные девчонки визжали, не стесняясь в выражениях, щедро раздаривая двусмысленные взгляды, пока спокойные и уже принявшие свою участь парни пытались рассадить их по автомобилям.
Как бы я ни старался, не мог отвести взгляд. Меня будто пригвоздили к тонкому силуэту, забрав все мои силы. Кажется, я даже не дышал, боясь, что она исчезнет. Все происходящее вокруг превратилось в монотонный шум, противно жужжащий где-то на заднем плане. Её лицо было смутно знакомо, но это было не главное. Боль в паху приятным потоком покатилась по телу, я впервые физически ощутил болезненность дикого возбуждения. Все первобытное и необузданное рвалось наружу. Я, как школьник, вцепился в руль, пытаясь перевести дух. Я не понимал, что со мной происходит. Все перевернулось с ног на голову, кружа реальность в диком вихре. Дыхание сбилось, сердце колотилось, как ненормальное, вот только глаза работали исправно… Взглядом скользил по красивому профилю, по струящимся темным волосам, спадающим на грудь, откровенный вырез на которой заставлял снова заерзать на сидении. Тяжелая, полная грудь была тесно сжата кожей, обнажая аппетитные полушария. Она соблазнительно выгибалась, легко постукивая носком сапога по полу.
Вдруг девушка обернулась, проходя по парковке любопытным взглядом. Я замер, затаив дыхание, но нет! Она медленно осматривалась, перебросив густые волосы через плечо, тем самым оголив эротичную впадинку ключицы, в которой замерла длинная сережка, поглаживающая атласную кожу, ласкающая ее своим холодным касанием. От напряжения я облизал вмиг пересохшие губы, когда заметил, что она повернулась в мою сторону. Колючий взгляд карих глаз лениво прошелся по мне, даже не задержавшись на пару секунд, явно не заинтересовавшись увиденным. Я готов был провалиться сквозь землю, меня словно застукали за рукоблудством! Кровь прилила к голове, запуская головокружение. Возбуждение усиливалось, а ярость заставляла сжимать челюсть до зубного скрежета. Выскочил из машины, сливаясь с толпой парней. Выдохнул, заметив Наскалова, прижатого хрупким телом Янки к капоту, она явно осыпала того яркими неприличностями, потому что шея парня бурно пятнилась багряным румянцем.
— Кролик, ты ли это?
— Лазарь, а ты чего тут забыл? — рявкнула та, сверкнув взглядом голубых глаз, совершенно не скрывая раздражения. — Кажется, я тебя не приглашала.
— Как это? Ты считаешь, что я могу пропустить подобное веселье? Да я же себе этого никогда не прощу! Такое количество пьяных девчонок, чья самозащита снижена до уровня плинтуса…
— Ой, Сереж, да не прибедняйся ты, знаю я все байки про чокнутых поклонниц, околачивающих твой высоченный забор, — рассмеялась Янка, прильнув к Олегу, как бы невзначай.
— Так вот зачем тебе такой забор? И собака для этих же целей? Специальная? Антиамурная? — рассмеялся Олег, чей смех был большой редкостью.
— Ладно, раз уж все уместились, и мои услуги больше не требуются, то, пожалуй, поеду, — я махнул Наскалову и, проследив, как кортеж выезжает с парковки, пошел к своей тачке. — Может, еще успею отхватить свой лакомый кусок?
— Предохраняйся, — взвизгнула Янка, заброшенная в салон тонированной тачки.
Достал телефон, набрал знакомый номер по памяти. Все жду… Как только забуду эти одиннадцать цифр, то сразу перестану наведываться в уютную однушку, где мне рады всегда. Но эти цифры, словно татуировка, всплывающая перед глазами в моменты злости или возбуждения, как сегодня. Пока слушал скучные гудки, бросил взгляд на вход, но у зеркальной колонны уже никого не было.
— Черт! Бери трубку! — Раздражение, вперемешку с чувством уязвленного самолюбия, душили. Я не мог забыть безразличие и холод взгляда карих глаз, что прошелся по мне, как по неодушевленному предмету. Еще никогда не чувствовал себя так паршиво. Чёрт! Да пошло все!
Черная "бэха" Олега взревела за моей спиной, вторя гневным рыком мощного движка возбужденному хозяину. Ну, хоть кому-то сегодня должно повезти! Отключил телефон и повернул к своей машине.
Но тут же застыл, не сумев сделать и пары шагов. На переднем сидении моей машины, откинув спинку, сидела, вернее, даже лежала та самая девушка. Она прикурила косячок, что я сбросил в пепельницу. Скинула сапоги, забросив длинные ноги на консоль. Соблазнительная линия бедер опьяняла, но я продолжал абсолютно откровенно рассматривать ее дальше, словно получив на это официальное разрешение. По миллиметру спускался все ниже и ниже, пока не наткнулся на широкий браслет на тонкой щиколотке, на котором покачивался золотой кулон. Кошка, значит?
Девушка не сводила с меня взгляда, продолжая пускать кольца дыма, они разбивались о переднее стекло, окутывая красивое лицо легким туманом. Шуба больше не прикрывала ее плечи, обнажив длинную шею, красивые тонкие руки, мягкую линию плеча, сексапильную ложбинку груди. Тонкая сигаретка была зажата меж длинных пальчиков, увешанных массивными украшениями. Она медленно поднесла ее ко рту. Пухлые губы едва разомкнулись, слегка обхватив тонкую белую бумагу.
«Черт! Это приглашение?»

Глава 5.

****Кошка****

На деревянных пологах сауны, завернувшись в белоснежные полотенца с вензельной вышивкой логотипа СПА-комплекса, лежали девчонки, лениво попивая ледяное шампанское. Маринка решила, что одного девичника ей мало, поэтому, как только самолет коснулся полосы в аэропорту Владивостока, где было принято решение отмечать свадьбу, все ринулись в загородный СПА. После часового пения в караоке, девчонки ввалились в банный комплекс, нарушая мое уединение. Окинув взглядом далеко не трезвую компанию «родственничков», я отошла в самую тень. Просторное помещение паровой было поделено небольшими деревянными перегородками, подсвеченными мягким лиловым светом, который превращал пар в сказочные клубки тумана. Расстелив полотенце на деревянном лежаке в самом углу зала, я рухнула навзничь, расслабляя мышцы после массажа.
Меня штормило до сих пор, пятичасовой перелет обернулся адом, потому что каждую косточку моего тела выворачивало, как в мясорубке. Голова гудела, а в носу стоял его запах. Этот аромат, наполненный соленой водой моря, пряностью востока и свежестью свободы, превратился в не выводимую вонь, что не давала мне покоя, пульсируя в висках настойчивостью. Я не могла выбросить его из головы, возвращаясь к воспоминаниям вновь и вновь. Это было похоже на диафильм. Перед глазами вспыхивали застывшие кадры его рук, что сжимали меня за талию, чуть пухлых губ, покрывающих обжигающими поцелуями каждую клеточку моего тела, красивых пальцев, путающихся в моих волосах, мягкого блеска простыни, прикрывающей идеальное мужское тело… И его взгляд, наполненный несгибаемой твердостью… Он настоящий где-то глубоко… Там, куда невозможно получить позволения заглянуть. За его напускной веселостью прячется настоящий Лазарь…
«Нет… Даже не думай. Нельзя туда лезть!» — назойливая мысль билась в голове загнанным зверем. Но чем больше она вопила, тем отчетливей становились картинки воспоминаний, сдобренных возбуждающими звуками прошлой ночи.
— Нет, вы только посмотрите на нее, — прошипела Карина, кокетливо подтягивая на довольно внушительную грудь полотенце. — Да по ней же видно, что всю ночь «лакала сметану!»
— Мяу, — прошипела я и полностью скинула полотенце, сильно выгнув спину. Раздражение, вот что перекрыло меня, когда вместо приятных воспоминаний я была вынуждена вернуться в реальность, наполненную флюидами родственной любви.
Эти резвые козочки, эти совершеннолетние хищницы буравят меня взглядом с самого аэропорта. Именно там все поняли, что потеряли меня из виду вчера. А это непростительно для совместных посиделок.
— Нет, ну точно, Кошка! Кто он? Мы его знаем? А как ты вчера добралась до дома? С нами тебя не было, — пухлая Каришка всегда тяготела к сплетням, собственно, не будучи исключением в нашем «прайде». Она, как и другие пять сестер, видела сущность бытия исключительно в сплетнях. Именно поэтому в нашем городе, чтобы получить нужную информацию, нужно налить пару бокалов одной из сплетниц Марковых. Отец говорит, что эту отличительную черту они унаследовали от своего отца. Царствие ему небесное…
Маркова продолжала прожигать меня своими карими глазами, надеясь на приступ сестринского откровения. Короткие пухлые пальчики быстро пробегались по запястью с мультяшной татуировкой.
— Ну, наконец-то, лежу и думаю, когда же мои родственнички налакаются, чтобы открыто обсудить аморальное поведение одной из своих сестер, — говорить совсем не хотелось, но и терпеть их перешептывание уже достало. Этот настойчиво навязчивый шепоток преследует меня постоянно: на детском дне рождении, на похоронах или, как сейчас — на продолжении девичника. Они перешептываются, перемывая мои косточки, а я улыбаюсь и назло делаю то, от чего мои «приличные сестрички» роняют челюсти на пол.
— Ну, что еще? — заметив шевеление слева, я приоткрыла глаз, уловив недовольное выражение Янки.
— Ничего, — фыркнула она и отвернулась, словно совершенно случайно пялилась на меня уже битый час.
Ей, как и всем другим, было интересно. Но в Янке слишком много гордости, чтобы уподобиться Марковой. Хотя…
— Не стесняйся, говори, — прошептала я, практически отключаясь. Мягкий пар успокаивал, стирая с кожи саднящее ощущение после часового массажа. — Я сегодня добрая. Отвечу, поделюсь опытом, научу новому…
— Прикрылась бы, — прошептала Юлька, подтягивая полотенце почти к подбородку.
— А чего стесняться-то? Посторонних нет. А то, что в вас комплексов больше, чем достоинств — ваши проблемы. Мне стесняться нечего.
— Тебе не надоело? — Маринка бросила в меня полотенцем, затем присела рядом, наклонившись к моему лицу так близко, что я ощутила аромат фруктового шампанского.
— Чего тебе опять надо, сестренка?
— Я видела, с кем ты вчера уехала, — зашептала она. — Если ты будешь доставать Янку, я найду, кому позвонить, чтобы тебя приструнили, не думай, что все мы тут чистые простушки, над которыми тебе можно потешаться. Я все знаю, дорогая. Только попробуй испортить мою свадьбу!
— О БОЖЕ! — Приподнявшись на локтях, внимательно осмотрела симпатичное лицо Маришки, переполненное решимостью. Аккуратные черты лица стали жестче, мягкая линия губ вытянулась в тонкую полоску, а голубые глаза были готовы меня сжечь заживо. Отсутствие привычного макияжа делало ее лицо мягче, настоящей, что ли. Если б не знала, что эта милая дамочка с родинкой над губой может перегрызть мне глотку, просто так, ради развлечения, рискнула бы подружиться. — Какие страсти. Обожаю родственные связи! Все такие понимающие, преданные и настоящие! Прям гордость берет! Смотрю на тебя, и расплакаться хочется, честное слово.
— Ты меня поняла, Оксана? — Маринка схватила меня за запястье, нахмурив брови. Я сдерживала рвущийся смех. Интересно, а разрумянившаяся Янка понимает, что это трогательная мегера защищает не мягкую и ранимую сестру, а свою свадьбу, на которой может произойти конфликт. Наивная… Это ж неизбежно. Не я, так другие любящие родственнички помогут.
— Конечно, систер. Как скажешь, родная моя, — как только Маришка, растянувшись в довольной улыбке, решила отвернуться, распространяя флюиды победительницы, я поймала ее за локоть. -только, милая, запомни, что пока ты будешь искать номер телефона, чтобы рассказать о моих маленьких шалостях, я уже успею рассказать дяде Вите, что его единственная дочурка легла под своего же охранника. Как думаешь, он сильно расстроится? Или он его нанял именно для этих целей? Упс… А ты ничего не знала? Яночка ничего не рассказала любимой сестренке? Сорри, систер…

Глава 6.

Первые солнечные лучи медленно проникали в гостиничный номер, освещая женскую фигуру. Кошка лежала на боку, прикрывшись тонкой простыней. Разметавшиеся по белоснежной подушке длинные волосы, скрученные в упругие пружинки, приятно щекотали лицо. За дверью слышались тихие разговоры проходящих мимо постояльцев, размеренное дребезжание по мягкому ковру длинных коридоров тележек персонала, распространяющих соблазнительный и такой настойчивый аромат кофе, а мне просто не хотелось открывать глаза, наслаждаясь последними минутами тишины и спокойствия. Мозг пытался вспомнить планы на день, придумать оправдания для Моисея, но ничего путного в голову не лезло. Вернее, я просто выстроил защитный барьер, отсекающий от растопленного от удовольствия мозга все проблемы. Пусть будет, как будет…
Стоило только расслабиться, как громкая вибрация телефона заставила вздрогнуть не только меня. Девушка, подскочив на кровати, бросилась к груде своих вещей, пытаясь отыскать телефон в крохотной лакированной сумочке.
— Да, — она остановилась у огромного окна во всю стену, чуть наклонившись вперед, чтобы размять затекшую спину.
От одного только этого плавного движения с меня сошло пять потов, дыхание сбилось, и срочно захотелось спрятаться где-нибудь , затянувшись спасительным никотином.
— Я не дома, па. Нет, со мной все хорошо, приеду позже. Да, я помню про ужин.
Слушал ее все еще сонный хриплый голос, наблюдал за уверенными движениями, ловил короткие взгляды в мою сторону. Я ощущал себя взрослым дядей, великодушно допущенным к безмятежному веселью в песочнице. Сердце неприятно замирало не от ее шикарного тела, не от открытости, наверное, где-то граничащей с пошлостью ее поведения, а от собственного странного ощущения. Меня словно сжимало в тисках, а в голове постоянно шумело от нарастающего давления.
Хотелось заорать, хотелось схватить ее за локоть и тряхнуть со всей силой, заставив прекратить проходиться по мне холодом своего высокомерного взгляда, хотелось заставить покраснеть, засмущаться и хотя бы прикрыться! Короче, хотелось, чтобы она вела себя так же, как вели все, с кем я просыпался в гостиничных номерах. Но она продолжала молча шариться в телефоне, видимо, просматривая сообщения, от которых ее смартфон вибрировал всю ночь.
Она не льнула, выпрашивая ласку и нежность, как другие девушки, не опутывала дымкой взгляда, подернутого толстым слоем девичьих фантазий, убежавших на много лет вперед, где нас ждала шикарная свадьба, крепкая семья и романтические вечера на веранде собственного дома.
Она просто получала удовольствие, пользуясь мной в своих интересах.
И… Бл**ь! Это бесило больше всего!
— Чего лыбишься? — Кошка, наконец-то, отбросила телефон и упала на кровать, потянувшись к прикроватной тумбочке. — Соблазнил девушку, и доволен, да?
— Это, конечно, сомнительный факт, — рассмеялся, прижимаясь к ней. Нос заполнил аромат вишни, такой пьянящий и сладкий. — Но да, я доволен, Кошка.
— Оксана, — она подняла трубку гостиничного телефона, отмахнувшись от меня, как от назойливой мушки. — Завтрак на двоих. Только самый лучший, а не объедки со вчерашних поминок.
— Что? — дернул за руку, силой прижавшись грудью к ее спине. Легко пробегаясь по нежной коже рук, плеч и груди, я доводил себя почти до полного исступления, упиваясь странностью происходящего. Она, как радиация, попавшая в воздух: кружит голову, путает мысли и манит своей развратной неприступностью.
— Меня зовут Оксана, — вздохнула она и легко выпорхнула из моих объятий, скрывшись в ванной. — Прям чувствую, как ты мучишься, не зная, как спросить имя у дамы, которую поимел уже не единожды за ночь.
Черт, точно! Оксана...
— Я не имел, — захватив пачку сигарет, направился вслед за девушкой.
— Ах… Как жаль, значит, показалось? Да ты мега-рыцарь, —Оксана зашла за стеклянное полотно, номинально обозначающее душевую, и включила горячую воду, заполняя помещение паром. — Имени не знаешь, от секса отказываешься. Чего еще от тебя ждать?
— А ты собралась меня ждать? — в довольно просторной ванной комнате уместились не только душевая, раковина, огромное джакузи, которое мы вчера опробовали, правда, не совсем по назначению, но и небольшой диванчик, на который я сел, приготовившись к пытке. Матовое стекло, испещренное мелкими узорами, пыталось скрыть её силуэт, но мне помогала фантазия.
— А ты уходишь в армию, чтобы тебя ждать? — довольно резко осекла она меня, даже не поворачивая головы.
— Нет, просто это же обычное явление. Все девушки чего-то ждут. Романтики, цветов, серенад, бриллиантов размером с шар для боулинга и прочего.
— Неправда, Сергуня, я жду только хорошего секса. А остальное меня не волнует.
— Что? Никаких трогательных смс?
— Хм, — она выглянула из-за стеклянной перегородки, отбросив мокрую прядь с лица. — Я тебе больше скажу, встреч я с тобой больше тоже не планирую. Не разочаровывай меня…
— Кажется, я и на сегодняшнее свидание не записывался у твоего персонального секс-секретаря.
— Это же здорово, — Оксана рассмеялась, заполняя комнату глубоким бархатным звуком своего голоса. — Спонтанность и никаких обязательств. Сплошное удовольствие.
— И много у тебя таких, как я?
— Фу... Лазарь, да ты в шаге от ревностной истерики.
— В трех. — Тогда я спокойна.
Наблюдая, как она, откинув голову, подставляет лицо горячим струям воды, почти не дышал. Руки дрожали, а мозг тонул в туманной неизбежности.
Оксана не обижалась, не пыталась выглядеть лучше или круче, чем есть. Просто говорила то, что думала, а не то, к чему привыкли окружающие. Довольно странная тяга, особенно учитывая, кто ее отец. Кошка любила себя, она принимала себя, лишая всех удовольствия застать себя врасплох. Ее расслабленность и открытость убивали! Она гордо выпячивала голую попку, но ее щечки розовели, когда мой взгляд задерживался на ее лице, не прикрытом «девчачьей штукатуркой», чуть дольше, чем обычно. Хотелось подойти и сдернуть эту фальшивую обертку безмятежной вольности. Хотелось увидеть ту, кто прячется за толстым слоем брони…
Преодолев комнату в пару шагов, прижал Оксану к гранитной стене, на губах застыл ее горячий выдох удивления. Всматривался, пытаясь определить, что в ней такого особенного. Ее лицо превратилось в наваждение, преследующее днем и ночью. Зрачки карих глаз увеличились, а пульс участился, Оксана попыталась вырваться, поэтому мне пришлось сжать ее тонкую шейку, не позволяя шевелиться, пока я не найду то, чем она меня приворожила. Что в ней такого? Яркие скулы, огромные карие глаза, подернутые зыбью пьянящего тумана, россыпь трогательных веснушек и пухлые чувственные губы, к которым так и хотелось притронуться.
Руки сами знали, что им делать. Пальцы сильно вжимались в мягкую кожу, оставляя красные полосы на шелковистой коже шеи и груди. Ощупывал каждый сантиметр, ловя её нечитаемый взгляд, наполненный плещущимся в нем возбуждением. Она вспыхивала, как спичка. Девочка... Голодная кошечка…
Она оторвалась от стены, прижимаясь ко мне всем телом.
— Ну? Ты еще хочешь поговорить? — закинув правую ногу мне на бедро, Оксана пробежалась пальцами по моему торсу, чуть замедляясь на груди.
— Терпеть не могу слова, — прохрипел я, пытаясь поймать ее шаловливую ручку, спускающуюся все ниже и ниже, но Кошка зашипела и, оттолкнувшись от стены, повалила меня на прохладный гранитный пол. Горячая вода душа лилась прямо на нас, согревая и без того разгоряченные тела. Упершись руками мне в грудь, Оксана легко скользила бедрами по возбужденной плоти, не скрывая победной улыбки. Ее движения были очень медленными, тягучими. Она не только брала, но и щедро раздавала наслаждение… Конечно, ей нравится руководить, управлять, подавлять… Длинные волосы прилипли к ее телу, повторяя очертания налитой груди. Она то наклонялась, едва касаясь меня, то откидывалась назад, давая насладиться видом своего тела.
— Наконец-то, а то я думала, ты из этих… — ее дыхание щекотало мою шею. — Я вот думаю, а не повторить ли нам?
В этот момент я мог ощущать только голод, причем в острой форме, хотелось выть, пытаясь насытиться ее ароматом, не смываемым даже под сильной струей горячей воды.
— Ты ведьма?
— Нет, Сергуша, я только учусь…

****Оксана****

Глава 7.

Солнце настойчиво пробивалось в задернутые льняные жалюзи, пытаясь разбудить меня непозволительно рано — до обеда. Грубая, полупрозрачная ткань рисовала причудливые полоски по глянцу белоснежного потолка. Соседи давно проснулись: дети бросились гонять по еще сонным квартирам, взрослые зажужжали всевозможными электроприборами, загудели старыми кранами и певучими водосточными трубами, вдыхая жизнь в старый дом в центре города.
Ворочалась, накрывалась одеялом, пытаясь спрятаться от яркого солнца, и вновь провалиться в объятия сна, но момент был упущен, несмотря на то, что заснула я только под утро. Голос отца — да что я вру, — ор, крик, вой отца до сих пор вибрировал у меня в ушах.
Нет, я, конечно, видела его в подобном состоянии, но это всегда было следствием, и практически никогда не касалось ни меня, ни Васьки. Но разве мы вчера дали повод? Нет, я, конечно, не являюсь папиной дочкой, и выпорхнула из родительского гнезда еще в восемнадцать, собственно, даже не успев в нем основательно поселиться, но даже мне стало не по себе, глядя в налитые кровью глаза отца.
Естественно, я мечтала переехать отсюда, сбежав от набившей оскомину реальности, куда-то далеко, где тебя не знает каждый встречный, где ты можешь самостоятельно решить, какое впечатление произвести при первом знакомстве, где иллюзия предрешённости с грохотом разбивается о надежды. Но ведь это все юношеские, я бы даже сказала опасно-неустойчивые, романтические мечты. У меня есть работа, есть друзья, да и жизнь вполне устаканилась, перестав мотылять меня из крайности в крайность. Какой смысл все менять?
Скинув ноги на пол, еще немного понежилась, вытягивая руки к кожаному изголовью, и резко встала.
Чуть потянувшись, пробежалась взглядом по довольно просторной спальне: большое окно, задернутое полупрозрачными льняными занавесками, светлая лакированная мебель, рельефный, чуть рассохшийся паркет, и яркие, сочные элементы декора желто-канареечного цвета. Накинула халат и стала обходить квартиру.
Я очень люблю свою «берлогу». Ее высокие потолки с уцелевшей лепниной, большие окна и широченные подоконники, на которых я с замиранием сердца встречаю закат, раскидывающий алые лучи над бликующей поверхностью моря.
Пробегая пальцами по лакированным буфетам прошлого века, я улыбалась, вспоминая, как сама реставрировала уже хрупкую и растрескавшуюся древесину, терпеливо, шаг за шагом покрывая всю поверхность лаком. Да, наверное, это мой дом. Здесь все, что я считаю красивым, здесь все, что греет душу.
— Надеюсь, что отец опомнится и успокоится, — выдохнула и достала из сумки выключенный перед сном телефон.
Но количество повалившихся сообщений стерли последние иллюзии по поводу серьезности намерений отца. Сердце очень быстро забилось, а щеки и шея, как обычно, вспыхнули жаром возмущения. Отцу, собственно, как и всем мужчинам, были свойственны упёртость и непоколебимость принятого решения, граничащие с маразмом каким-то. Он с таким упоением влезал в чужие жизни, открывая двери в души практически с ноги... С нескрываемым пренебрежением и ощущением вседозволенности. Родная дочь не стала исключением, я уже все прошла, расплатившись сполна за свое слабоволие. Вернее, просто так думала. Наивная! А стоило мне расслабиться… Стоило лишь на мгновение забыться… И теперь снова?
Даже утренний душ не смог прогнать ту напряженность, что сковала меня изнутри. Бестолково слонялась по квартире, просушивая длинные волосы.
Включив кофеварку, забралась на подоконник кухонного окна, единственного, не выходящего на центральный проспект, вечно забитый под завязку автомобилями, а наоборот — открывало вид на пешеходную улицу, лениво изогнутую в сторону моря.
Я очень люблю свой город. Конечно, в юности мне хотелось слинять туда, где солнце ярче, шмотки круче, а мужики богаче. Именно поэтому я, не обладая особо выдающимися талантами, и свалила в Москву, поступать в престижный университет. Тогда мне хотелось чего-то яркого, интересного и не такого, как у всех. Мне надоели одни и те же лица, одни и те же разговоры. Достали взгляды и постоянный шепот за спиной. Хотелось чего-то настоящего! Незабываемого и неподдельного. А на что можно рассчитывать под чутким наблюдением любимых родственничков, заполонивших этот город? Но стоило ли оно этих искореженных завистью и гневом лиц?
Но ведь я была ребенком. Ребенком, которому было тесно в клетке. Любопытство перевешивало порой, здравомыслие уступало, трусливо прячась где-то глубоко. Да и там была Москва!!!
Москва с ее невыносимым ритмом, с ее шумом и притягательной порочностью! Это не точка в центре огромной страны, с парой миллионов жителей, гордо называющих свой город мегаполисом, прикрытый непроходимыми лесами, куда теперь меня так рьяно тащит папенька. Что ему туда приспичило? А если дядя Витя переедет на Аляску, мы тоже самозабвенно потащимся за ним и его вечно обиженной дочуркой?
Что значит его — НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ? Как это — не обсуждается? Как можно не обсудить с взрослой, тридцатилетней дочерью намерение увезти ее за пару тысяч километров от дома?
— Нет, папулька, просто так не дамся! — я уже себя так сильно накрутила, что было сложно связно мыслить, но даже в таком состоянии понимала, что вскоре папенька примчится, подгоняемый исключительно родительским долгом. Он распахнет голубые глаза и прочтет лекцию о том, что нет у отцов большего стимула в жизни, чем судьба дочерей… — Чёрт! Почти дословно вспомнила его слова….
Натянув джинсы и рубашку в черно-белую клеточку, вскочила в кожаные сапоги, накинула короткую дубленку и, подхватив сумку, выбежала из квартиры, проигнорировав лифт. Бежала по широким ступенькам, закутываясь в большой палантин. Паника была настолько близко, что дышать становилось все труднее. Дверь в прошлое, надежно спрятанная за огромным шкафом, вдруг задребезжала.
Запрыгнув в непрогретый автомобиль, грела озябшие ладони, проклиная себя за забытые перчатки. Но нужно было ехать, ждать просто было нельзя. Не хотелось сдаваться папеньке слишком просто.
Вывернув околевший руль, выскользнула в арку, вклинившись в плотный трафик города. Мой офис находился совсем недалеко, поэтому не успел согреться салон моего «мерина», как я уже припарковалась на привычном, вычищенном заботливым и очень меркантильным дворником, дядей Леней, парковочном месте.
Рольставни уже были приоткрыты, а значит, мой помощник Рома уже на месте. И п*дла, однозначно курит в моем кабинете, нахально закинув ноги на стол.
Стоило только колокольчикам над входной дверью звякнуть, как черная, из закаленного стекла дверь кабинета брякнула, выпуская не только густое облако дыма, но и радостного Ромку.
— Я уволю тебя!
— Ты говоришь это шесть дней в неделю, а по воскресеньям, наверное, просто тренируешься перед зеркалом, пока чистишь зубы? — паренек кинулся ко мне, помогая снять верхнюю одежду.
— Тренируюсь, но пока что-то не получается.
— Ты просто очень добрая, — Ромка бросился в небольшую кухоньку, чтобы включить кофеварку.
— Ой, плохо ты меня знаешь, Ромик. Очень плохо. И спасает тебя, дорогой, только то, что ручки у тебя золотые, да и подход к клиенткам у тебя специфический. Уж не знаю, за чем они больше идут — за новым платьем или за жгучей страстью, с которой ты снимаешь мерки с наших оголодавших тётенек?
— Оксана Константиновна, о чем ты говоришь? — Рома отмахнулся от меня с легкой небрежностью и сосредоточился на приготовлении двойного американо. — Не с той ноги встала?
— С чего ты взял?
— Я еще не ослеп, — прохрипел Рома, настраивая вторую порцию кофе. — А чего это тебя вдруг заволновали мои методы? Так и пятиминутку морали скоро включишь в утренний разбор понедельника. Да и просто посмотри на себя! Ни макияжа, бледная, как поганка, глаза шальные, как у наркомана перед комиссией, ни прически, но если ты считаешь, воронье гнездо, стянутое резинкой, стильным, то я готов смириться за прибавку к зарплате.
— Ром, не наглей, — взяла большую кружку. — Думаю, мы оба прекрасно знаем, что ты и сам в курсе, как подкалымить на новенькие туфельки.
— Оксана Константиновна, да вы сегодня искритесь готовность покопаться в чужих жизнях? — рассмеялся Ромка, помахав в воздухе ногой в новеньких итальянских туфлях.
— Ладно, я работать. Меня нет. Есть пара эскизов, которые нужно закончить сегодня, — выхватив у довольного Ромки чашку, я отправилась в свой кабинет. — Каришка будет звонить, скажи, что меня съели кошки.
— Каришка? Моя сладкая глупышка? — рассмеялся Ромка, исчезая за высокой стойкой администратора.
Моя работа… Это то немногое, что приносило настоящее удовольствие. Я самостоятельно, лет семь назад, открыла швейное ателье, сняв крохотное помещение на окраине города. С самого детства имела слабость к рисованию, мои карандашные наброски были повсюду: в машине водителя, в кабинете директора школы, в шкафу с одеждой, на холодильнике, в груде дров для растопки. Отец с Васькой частенько подсмеивались, рассматривая мои рисунки. Но мне было все равно. Я успокаивалась, когда брала в руки карандаш. Вот и теперь я целыми днями рисую эскизы счастливых женщин: одни идут на скромный праздник в кругу родственников, другие готовятся блистать на ковровой дорожке, а кто-то ждет любимого, облачившись в тонкое кружево нижнего белья. Моя задача — рисовать, остальное решает Ромик. Он и глазом не моргнул, когда я ему принесла пачку эскизов нижнего белья. Он выпучил свои губки-уточки, почесал идеальную бороденку и отправился работать.
Этого мальчонку-гения я нашла совершенно случайно, будучи еще гордой съемщицей двадцатиметрового помещения на окраине. Он нуждался в работе, а я не умирала с голоду, да и начала эту авантюру не с целью приобретения стабильного дохода, поэтому не отказала ему, да и компания мне не помешала бы. Ромка быстро сориентировался, поняв, что швейные ателье, как вид бизнеса, стали вымирать еще на пороге двухтысячных, превратившись больше в ремонтные мастерские, чем в места, где бушуют вкус, стиль и немного фантазии. Этот оголодавший выпускник архитектурного института рьяно принялся разбивать стереотипы, прокладывая нам дорогу в светлое и, как он надеялся, довольно успешное будущее.
Сначала мы сняли помещение побольше, затем нашли толковых швей, а затем Рома стал создавать имидж успешности нашему детищу, к которому деньги поплывут сами. И оказался абсолютно прав. Стоило только переехать в центр, сделать шикарный ремонт, нанять администратора с внешностью топ-модели, а голосом оператора из службы секса по телефону, как колокольчик над нашей дверью стал подергиваться все чаще и чаще.
Конечно, я влезла в такие долги, что до сих пор страшно. С отцом мы в то время почти не общались, поэтому он не сильно рвался помочь начинающей акуле бизнеса, но и не отказывал в мелких «подгонах» на ткань и зарплату швеям. Благодаря удаче и, возможно, шальной дерзости, через шестнадцать месяцев я планирую знатно напиться, громко выкрикивая, что больше никому ничего не должна.
Я скинула сапоги и, взобравшись с ногами в мягкое кресло, замерла, рассматривая эскизы, заброшенные неделю назад. Я не знала, как подступиться к этому платью. Мне нужны были чувства, чтобы ощутить, как легкий шелк скользит по коже, нужны были звуки его волшебного шуршания.
Закрыв глаза, я представляла себя в этом шикарном красном платье: две широкие полоски шелка струятся по шее, прикрывая соблазнительные полушария груди. Ткань так нежно касается кожи, что соски определенно напрягаются, привлекая к себе мужское внимание. Широкий пояс, унизанный мельчайшими кристаллами, служит скорее корсетом, лишая лёгкости дыхания, и, как контраст — довольно вольная юбка, подчеркивающая дерзость женских изгибов: невесомо струящаяся по бедру ткань ласкает нежную кожу, впускает легкий ветерок и разгоряченную мужскую ладонь…
— Что? — взвизгнула я и подскочила на стуле. Сердце громко заухало, а легкие сжались, не выпуская набранный воздух. Грудь заломило, а перед глазами поплыла дымка, сквозь которую просвечивала мужская фигура…
— Бл**ь! — взвыла я, вышвыривая содержимое ящиков прямо на пол.
Руки сами тянулись к сигарете. И я поддалась. Черт! Два года завязки псу под хвост. Ну, Лазарь… Да, что в нем такого? Смазливый качок, щедро рассыпающий шутки. Прислуга, которому есть такса.
Прикурив длинную сигаретку, глубоко вдохнула и закрыла глаза, погрузившись в приятные воспоминания. Никак не могла оторвать глаз от огромного, подернутого густыми разводами пара, зеркала в гостиничной ванной, где отражалась мужская фигура.
Зрение меня подводило… Вернее, подводили меня ласки Лазаря. Его огромные ладони скользили по мне, прижимая к себе так близко, что было трудно дышать. Обжигающий пар витал вокруг нас, оседая на коже капельками влаги. Этот огромный мужчина, с грациозностью танцора, играл с моим телом, как виртуоз, нажимая на потаенные клавиши, извлекая неведомые доселе звуки, топя меня в немом стоне.
Он истязал меня, распластав по каменной стене: входил быстро и вдруг замирал, сжимая моё лицо своей огромной ладонью, смотрел в глаза и выходил, опустошая растомленное тело миллиметр за миллиметром. Так медленно, со вкусом. Моя плоть сжималась, моля о пощаде, ну, либо о продолжении! Глаза пытались навести фокус, чтобы наблюдать за его телом в зеркальном отражении: широкие плечи были похожи на крылья орла, взмывающего высоко в воздух. Я сдерживалась, как могла, оттягивая момент кульминации, но с ним это не прокатывало. Лазарь ждал и чувствовал, а за мгновение до оргазма хватал меня за лицо, фиксируя на себе мой взгляд. Забирал все… Забирал каждый прерывистый вздох, вдыхал обессиленные выдохи. Это как перегрузки, когда ты чувствуешь, как плавится твой мозг, но ничего не можешь с этим делать. Изверг! И я почти привыкла…
— Ксю-Ксю? — братец нагло распахнул дверь и влетел, как торнадо, поднимая в воздух образцы тканей, прикрепленные на стенде.
— Что? — рявкнула я, проклиная свою дурацкую привычку забывать запирать дверь.
— Плохой день?
— Плохой год, — я подошла к барной стойке и вновь загрузила кофемашину, потому что мой американо, заботливо приготовленный Ромиком, уже остыл.
— Но он же только начался, — Вася упал на кожаный диван, принявшись бесцеремонно рассматривать мои эскизы.
— А я прям кожей чувствую, что будет плохой год. Прям чувствую!
— Не нагнетай, сестра.
— А ты чего такой довольный, все забываю спросить? И вчера за столом улыбался. Ты даже за меня вступился, когда отец, надев маску разъяренного дракона, извергал в мою сторону пламя праведного гнева!
— Ксю, ты уже большая девочка. Пора бы привыкнуть к вспышкам гнева отца, к равнодушию матери и общей несправедливости мира.
— Ты про несправедливость мне тут не заливай, колись лучше. Чего задумал?
— Ничего, просто чувствую, что год удастся… Ой, удастся-а-а-а, — протянул Василий, отпивая мой кофе. — И тогда заживем…
— Ты чего? В смысле — заживем?
— Ты же должна радоваться переезду. Ты так и планируешь сидеть в этом офисе, обшивая теток?
— Ну, моя ближайшая «пятилетка» была официально одобрена собранием, поэтому да, Вася! Я планировала рисовать, пить кофе и отдыхать.
— Ну и дура.
— Ты обкурился, что ли? — брат отводил глаза, шаря по стенам кабинета.
— А чего тебе здесь делать? Окся, детка, — Васька встал и подошел ближе, положив свою руку мне на плечо. — Тебе уж немало, сестра. Пора подумать о своей жизни. Хватит зализывать раны. Хватит.
— Ой, психолог, бл***, — выругалась и снова закурила, с силой выдохнув дым в стекло.
— Ага… Ты, хоть и стерва страшная, но не могла бы ты поговорить с отцом, чтобы он не трогал меня? Пусть забирает любимую дочь и проваливает, а меня пусть оставит в покое? — Васька положил голову мне на плечо и окатил самым жалостным взглядом. — Кажется, я влюбился…
— Ой, не ври. Вот только не ври. Тут же каждая собака знает, в нашем городе только один ёб*рь, и это ты, Васька. Ты ж — осеменитель. Какая любовь?
— Ведь это ты мне заливала про любовь?
— Это было давно и неправда, — улыбнулась я, чмокнув брата в висок. — Проваливай, я работаю.
Завязав распахнутый халат, я подошла к двери, предварительно взглянув в глазок, но я знала, кто там.
Папенька сжимал огромный букет под мышкой и помахивал «киевским» тортом.
— Окся, не дуйся. Мне поговорить с тобой надо.
— Я никогда не дуюсь, пора бы уже запомнить, — открыла дверь и, выхватив торт, побежала в кухню. — Тоже мне, папочка.
— Я пришел … — он скинул дубленку на банкетку и прошел в кухню, приглаживая свою идеальную прическу.
— Аргумент. А лучше два, — села на подоконник и закурила, включив вытяжку.
— Ты опять? — сморщился отец, не желая даже смотреть на сигарету в моих руках.
— Пап, два аргумента, после которых я позволю тебе продать мою тачку, квартиру и бизнес. Промолчу и поеду туда, куда скажешь. Но мне нужна причина, желательно, очень веская, — отец побрякал кружками о каменную поверхность гарнитура, разорвал ленту, стягивающую картонную коробку с тортом, а потом отвернулся и молчал. Долго. Он будто подбирал слова, взвешивал то, что хотел сказать.
— А не будет аргументов, Оксана. Ты просто соберешь свои вещи и переедешь вместе со мной. Я уже говорил, что это не обсуждается. Ты моя дочь, и ты будешь рядом!

Глава 8.

Мало что может сравниться с головокружительным ароматом салона нового авто. Вдыхала полной грудью, замирая на пару секунд, чтобы насладиться томной болью расправленной грудной клетки. Пальцы скользили по гладкой коже кресел, успокаивая встревоженную душу. Да какую, к черту, душу? Мой персональный адский огонь полыхает уже вторую неделю, рискуя спалить все напрочь. Меня корежит и выворачивает от ощущения использованности, опустошенности и собственной никчемности. Старалась лишний раз не поднимать глаза, чтобы не испепелять окружающих обжигающим гневом, предпочитала передвигаться, уткнувшись взглядом в уродливый, посыпанный безжалостной солью снег, игнорируя человеческие эмоции. От этих эмоций только вред... Только боль…
— Мы банкроты, Окся. У нас ничего нет! — шипел мой отец, наблюдая, как я громлю свою идеальную посуду в своей идеальной квартире.
— Меня это как должно касаться? — было жаль смотреть на лакированный пол, усыпанный дорогим фарфором, но руки беспрестанно дрожали от потребности разбить очередную вещь. Я била, крушила и уничтожала все самое лучшее в моей жизни: стирала ощущение уюта, защищенности, пробуждая тревогу, заснувшую всего на несколько лет. Щурилась, чтобы не видеть расплывающееся уродство хаоса, но именно в хаосе я находила успокоение. Только там, где не было системы, где не было порядка и мнимых человеческих условностей, я могла дышать.
Если бы не отец, я бы сползла по стенке, наслаждаясь касанием шелковых обоев, и разревелась так громко, что чуткая старушка с четвертого этажа непременно бы прибежала полюбопытствовать. Я отвлекалась, стараясь не вслушиваться в его «соловьиную песню» жалости, молясь лишь о том, чтобы он уехал, оставив меня в покое. Не было сил смотреть в его небольшие глаза, с мелкой россыпью глубоких морщин вокруг них, наполненные лживыми слезами, и уж тем более не было сил копаться в себе, в поисках еще неисчерпанного запаса доверия к человеку, ДНК которого извилистой лентой струится по моей крови.
— Да, потому что все, что у нас есть, заложено! Все! Не осталось ни одного квадратного метра, на который бы не была составлена бумага. Слышишь? — отец вырвал из моей руки огромное блюдо, которым я прицелилась прямиком в картину за его спиной. — Мне нужен всего год. Я все верну, но мне нужно, чтобы ты доверились мне. Слышишь?
— И слышать ничего не хочу про доверие! Сколько можно? Пап? Сколько? Когда ты перестанешь вмешиваться в мою жизнь? Ты можешь делать все, что угодно, но отстань от меня! Не верю, что ты не припас небольшую кубышечку, забитую банкнотиками! — голос исчез, заполняя и без того тревожную атмосферу квартиры отвратительным визгом.
— Конечно, я припас. Но это самый крайний случай, Окся. Я смогу подняться на ноги. Но для этого мне нужно быть рядом с братом. Витька не бросит, да и сдал он весьма за последний год. А это шанс, Окся. Это наш шанс. Мне нужно немного расшатать его позицию, и все! И тебе придется смириться с этим решением. Потому что у тебя, милая моя, тоже ничего не осталось, — отец впился в меня глазами. — Ничего, милая моя… Ничего.
Его слова до сих пор преследуют меня по ночам. Даже не сами слова, а то, что вся видимость налаженной и практически устаканившейся жизни лопнула в одно мгновение. Выяснилось, что квартира, доставшаяся мне от бабули, оказалась заложенной несколько лет назад. Отец даже умудрился перезаложить помещение моего ателье, провернув все так тихо, как только мог. Я жила в мыльном пузыре, искусно созданной иллюзии: мечтала о независимости, что маячила где-то на горизонте, тратила деньги, стараясь продумать все на пару шагов вперед, наивно не предполагая, что меня уже давно просчитали и просто позволяли поиграть в «куклы». Отец опять опередил меня.
— Эх, папенька… Папенька…
— Что? — консультант автосалона уже нервничал, рассматривая странную клиентку, ворвавшуюся сразу после его открытия. А теперь еще и замершую в самой дорогой модели немецкого производства. Паренек нервно постукивал пальцами по пластиковому планшету с яркими рекламными буклетами, нервно оглядывая еще пустое помещение салона.
— Я беру, Лев. Оформляйте.
— Берете? — молодой человек с идеально отточенной улыбкой на миг осёкся, позволив себе слабость удивления, но уже через мгновение он очнулся и стал рассыпаться в комплиментах.
— Да, и не портите мне настроение, — я просунула в открытое окно документы. — Просто оформляйте, не говоря ни слова. Договорились? Пока я не передумала.
Лев даже не ответил, лишь мотнул головой и умчался, еле заметно подпрыгивая от радости.
Конечно, это был не самый обдуманный поступок — потратить огромную сумму, на которую я могла бы себе позволить хорошую однушку недалеко от центра, на машину, стоимость которой падает сразу, как только она покидает автосалон. Но мне нужно было ощущать свою собственность руками. Хватит с меня гербовых бумажек, которые можно было легко обойти, особенно учитывая проворность моего отца.
От прошлой жизни остались только воспоминания и телефон, забитый старыми контактами, которые, кстати, оказались абсолютно бесполезными, когда мне действительно понадобилась помощь, ну, и как бонус — пара миллионов, оставшиеся после продажи ателье и раздачи всех долгов. Я летела в самолете, похлопывая по карману шубы, где компактно разместились мои деньги, и рвала собственную душу вариантами своего будущего. К слову сказать, сжечь купюру назло отцу было самым привлекательным вариантом. Но остатки благоразумия не позволили мне сделать эту глупость.
— Да, — громкая трель телефона заставила вздрогнуть. Можно было даже не смотреть на экран, потому что в десять утра меня мог искать только один человек.
— Ося? Ты где?
— Какая разница?
— Ты должна была приехать домой сразу из аэропорта! Твой самолет сел три часа назад, — отец выдохнул. Его голос дрожал, чувствовала, как он сдерживается, чтобы не закричать. А мне хотелось улыбаться…
— Куда?
— Домой, куда же еще, Ося!
— У меня нет дома, папенька. Я бомж в этом городе, и прошу не забывать об этом!
— Прекрати! У нас шикарная квартира в центре. Тут всем хватит места.
— Нет, уж. Жить с тобой я не намерена, — говорила, а сама прикидывала, сколько денег осталось на счету после этой стихийной покупки.
— Что ты хочешь?
— Я хочу отдельную квартиру. Желательно подальше от тебя и твоих родственничков.
— Ося, это невозможно.
— Не можешь купить — сними. Но на твоей территории я больше жить не стану.
— Хорошо, — чуть помедлив, отец сдался. — Но это будет сделка.
— Сделка? На кону которой — крыша над головой твоей единственной дочери?
— И содержание, — голос отца дрогнул, пропустив раздражение. — Потому что моя дочь, насколько мне известно, еще не научилась питаться воздухом и прикрываться листьями.
— А что? Хорошая мысль.
— Все, Ося. Хватит. Я продлил аренду квартиры, в которой ты останавливалась перед свадьбой Марины. Ключи у вахтера. И да, я оплачу расходы на первое время, а за это ты прекратишь размахивать шашкой, хотя бы при Вите. Кстати, сегодня нас ждут на ужин. И я умоляю тебя, не кусайся с Янкой.
— Слушай, а дядя Витя даст больше на карманные расходы, если я ему расскажу об истинной причине нашего переезда? — рассмеялась я и отключила телефон. Пусть помучается, вредный старикашка.

Глава 9.

Тепло удовлетворения разлилось по телу приятной волной, когда я поймала ошарашенный взгляд отца. Его черный смокинг, белоснежная рубашка и шелковый шарф за воротничком были, как всегда, безупречны, чего не скажешь о прическе. Готова была поклясться, что тщательно залакированная копна волос зашевелилась от возмущения, при виде моего «вечернего туалета». «Матушка», кстати, соответствовала ему целиком: волосы аккуратными волнами спускались по обнаженной спине, оттеняя глубокий винный цвет шелкового платья в пол, а огромные брюлики способны были осветить своими переливами небольшой поселок.
Увидев меня, она закатила глаза в привычной для нее манере и отвернулась к окну, потеряв всякий интерес к очередной выходке взбалмошной девчонки. Но вот папенька, пребывая в шоке, даже не старался скрыть этого: бордовые, в тон платью жены, пятна поползли по его шее экзотическим окрасом лишая.
— Оксаночка, — в отличие от своего брата, дядя Витя, вошедший в гостиную, ничуть не замешкался, увидев меня. И если честно, то мне стало даже как-то обидно, что ли… и неловко. Что, я зря старалась? — Как устроилась?
— Спасибо, дядюшка, Вашими молитвами.
— Обожаю твое чувство юмора, — рассмеялся дядя Витя, мимоходом поцеловав Янку, застывшую у двери. Он по-хозяйски обошел столовую, проверив накрытый к ужину стол, и, отвернувшись, чтобы поправить и без того идеальную ткань оконных портьер, едва улыбнулся, заметив неоднозначную реакцию младшего брата.
— Какой же тут юмор, дядюшка? Это настоящая взрослая жизнь, со всеми оттенками радуги, состоящей, правда, всего из двух известных нам цветов, но все же. Папенька уже поведал историю, как под старость лет решил изменить свою жизнь? Ну, и мою, заодно.
— Нет еще. Вот жду этот наиинтереснейший рассказ. Много лет пытался перетянуть его сюда, а стоило мне только смириться с гордой независимостью младшенького, как он нарисовался на пороге с ворохом идей и предложений. Занимательная активность, да, племянница? — Моисей жестом пригласил нас за уже накрытый стол. — Вот сейчас он нам все и расскажет.
— Точно, — рассмеялась я, повторяя жест Моисея, поцеловав до сих пор неподвижную Янку в щеку. — А если пойдет в несознанку, то можем позвать ваших хлопцев, да? Паяльники еще в моде? Или двадцать первый век, и все такое… И людей пытают какими-нибудь плазменными горелками?
— Думаю, до этого не дойдет, — Моисей сел во главе стола, весело подмигнув мне. — Мы же семья.
— Ах, точно… семья! Все время забываю этот термин. Семья… — я театрально хлопнула себя по лбу ладонью, падая на стул рядом с любимой сестренкой. — А жаль, да? Как дела, дорогая?
— Хорошо. Ты как? Как устроилась? — Яна попыталась улыбнуться, но ее красивое лицо сжалось, будто в спазме отвращения. Она потирала вспотевшие ладони о шелковое платье, оставляя влажные следы. Ну и хорошо, почему я одна должна корчиться от «уюта» этого мероприятия?
— Нормально, но, прости, пригласить на новоселье никак не могу. Очень плотный график. Я практически ничего не успеваю. Столько дел!
— Ося, прекрати, — выдавив улыбку, отец бросил в меня недовольный взгляд. — Какие у тебя могут быть дела? Ты и суток не провела в городе.
— Что, уже и светская беседа под запретом? Огласишь все приемлемые для твоего чуткого слуха темы, чтобы я ненароком не травмировала тебя?
— Сложно говорить о приличиях высшего общества, когда ты одета, как бомжиха, — «матушка» ласково пробежалась ладонями по напряженным плечам отца, в тщетной попытке успокоить, а мне лишь достался взгляд, полный глубочайшего разочарования и пренебрежения.
— Как точно подобрано слово, да, папа? БОМ-ЖИ-ХА….
— Ладно, хватит, — Моисей с силой поставил бокал на стол, заставив дочь вздрогнуть. — Кость, что там у нас с делами? Мне передали твое предложение, вот только ты забыл, наверное, что мы этим не занимаемся!
— Вить, да ты только оцени, какие границы открываются…
Я поняла, что дуэль с отцом придется отложить, дабы не довести того до сердечного приступа, да и слушать их бесполезный треп желания не было. Но именно тут ко мне на помощь примчалась моя любимая сестра. Ее вкрадчивый, неуверенный голос, как по-весеннему сонная пчелка, прожужжал где-то справа. Хотелось отмахнуться, но затаившийся гнев закипел в самый неподходящий момент.
— Ты не можешь не привлекать к себе внимание, да? — прошептала Янка, подкидывая вилкой лист салата на тарелке.
— Мы же с тобой договорились уже, что слишком разные, чтобы пытаться понять друг друга. Тебе нравится прикидываться тенью, чтобы, не дай Бог, не оказаться в гуще событий. А мне хочется ощущать и наслаждаться каждой минутой нашей короткой жизни. Хотя… Олежка, наверное, уж очень старается, чтобы сделать твоё «существование» ярче? Ну, хотя бы в спальне, естественно, при выключенном свете…
— Тише, — зашипела она.
— А чего? Ох, черт! Он еще и шторы для тебя задергивает?
— Замолчи!
— Что, все еще хуже? У вас есть четкие границы? Ты его южнее экватора-то хоть раз пустила?
— Заткнись! Ты приносишь мне одни беды! — Янка вскочила с места, опрокинув стул на пол, а затем быстро выбежала из столовой, сопровождаемая ошарашенными взглядами.
— ПМС… — отмахнулась я, отправив в рот тарталетку с икрой. — Бывает, да, «матушка»?
— Оксана, выйди из-за стола! — раскрасневшаяся «мама» вскочила и стала размахивать руками. Она что-то говорила, но для меня все превратилось в сплошное пятно. Размытое и бесформенное. Голоса слились в поток монотонного шума. Это способ защиты. Я долго пыталась научиться этому, пока не довела свой мозг до автоматизма. Он просто опускает занавес, когда я подхожу к краю темной бездны слишком близко… Семья…
Я терпеть не могу чай в пакетиках. Потому что мне кажется, что человек настолько перестал любить себя, что с выражением несусветного восторга употребляет суррогат, прикрываясь извечной отговоркой двадцать первого века — занятостью. Но еще больше меня бесит ложь. Она раскаленной ртутью стекает по слизистой моего горла, разъедая своей токсичностью все хорошее и светлое. Родственники... Семейство… Родные люди и опора… Они же убивают меня! Специально… Хотя, кому я вру? Я сама убиваю себя, каждый раз подходя к «бездне одиночества» все ближе и ближе. Исследую рамки дозволенности, изучая степень боли, сковывающую мое сердце вновь и вновь, наслаждаюсь их гневными гримасами и настолько прозрачными выражениями лиц. Можно было бы остановиться. Прекратить. Но уже слишком поздно. Не верю я в семью. Не верю… Интересно, когда это прекратится? Ведь это должно прекратиться?
Все это «семейство» душило меня своей напыщенностью, ненатуральностью и непреодолимым желанием «причесать» всех и вся под собственные стандарты. Они же бесятся не от того, что не любят, а от того, что я НЕ люблю их. Я не вписываюсь в их стандарт любящей дочери, тихой падчерицы и робкой сестры. Мне раздали такое количество ролей, что становится страшно! А жить мне когда? Между сменами масок? Или по ночам, увлажняя подушку солеными потоками? Ну, нет, этого я им не позволю.