Так становятся звёздами -1

Глава 1

Шагнув за порог монастырской кельи Гаитэ замерла – навстречу ей выросла огромная фигура, на мгновение заслонив собой тусклый свет, едва пробивающийся из узкого оконца, утонувшего в толще каменных стен.

Не успела она испугаться, как воин, приветствуя, отвесил ей поклон.

– Граф Фэйрас? – узнала Гаитэ визитёра. – Какими судьбами? Что заставило вас нанести мне визит? Дома что-то случилось?

– Увы! Простите меня, сеньорита, но я принёс дурные вести.

Склонив голову, мужчина выдержал паузу, дожидаясь разрешения продолжить.

– Говорите, – потребовала Гаитэ.

– Сеньорита! Ваш дедушка и дяди убиты, а матушка попала в плен. Мы не теряем надежды на то, что, хотя бы ваш брат, юный лорд Рэйвдэйл, жив, но от него долгое время нет известий, так что подозреваем худшее – дом Рэйвов обескровлен.

– Это Фальконэ?

Вопрос был лишним, ответа на него не требовалось, он подразумевался сам собой.

Противостояние двух домов, Фэйлов и Рэйвов, длилось несколько десятилетий. В последнее время вражда обострилось настолько, что слухи о бесчинстве двух кланов, об их нечеловеческой жестокости по отношению друг к другу, доходили даже сюда, в уединённую обитель, надёжно запертую среди гор.

Мать Гаитэ прозвали Тигрицей.

Стелла Рэйвдэйл прославилась несгибаемым характером. Она вызывала неизменное восхищение тем, что так и не склонилась перед узурпатором Алансоном II, в то время как даже сильнейшие мужи Саркассора предпочли благоразумно капитулировать пред превосходящими силами противника.

Стелла презирала трусость. Стелла свято верила во Всевышнего и его благую справедливость. Согласно её убеждениям, те, кто обманом, подкупом, интригами, по трупам пробрались на трон – они не могли владеть им долго, ибо это несправедливо и не по-божески.

Согласно убеждениям Стеллы, чужаки Фальконэ подчинили себе страну лишь потому, что представители местной знати, презренные трусы, позволили себе продаться им.

Стелла собиралась исправить это недоразумение при первом удобном случае. А удобные случаи она устраивала с завидной регулярностью и с упорством, достойным лучшего применения. В результате чего гражданская война в стране не стихала.

Амбиции герцогини Рэйвдейлской простирались высоко. Она собиралась сесть на трон, претендуя на него по праву крови и рождения. Её убеждения в собственной правоте ничто не могло поколебать. Стелла Рэйвдейл не продавалась, не боялась, не покорялась, не смирялась, не преклоняла колен, не шла на компромиссы.

Гаитэ на собственной шкуре пришлось испытать всю несгибаемую принципиальность и железную непреклонность матери. Когда её дар впервые заявил о себе, герцогиня Рэйвдейл не колеблясь отдала дочь Ордену, чтобы Служители Духов огнём могли очистить её дочь от скверны. К счастью для Гаитэ, святые отцы предпочли не искоренять, а использовать дар, благодаря чему она и уцелела.

Орден Духов обучал, опекал, наставлял. Он стал для Гаитэ тем, чем отказалась быть семья. В итоге она пришла к мысли, что приобрела больше, чем потеряла. В монастыре её уважали, ценили, любили. Здесь она была счастлива и пользовалась свободой, о которой у себя дома вряд ли могла мечтать.

Но о том, что мать отдала её на сожжение и никто из родственников не вступился, Гаитэ не забыла. Она заглушила в сердце ростки привязанности ко всем, кто был связан с ней узами крови. Семья – это не столько телесные, сколько духовные узы, а их между Рэйвдейлами не наблюдалось.

Новость о разгроме дома, безусловно, огорчила, но не сокрушила и не опустошила Гаитэ, как это непременно бы случилось при других обстоятельствах.

– Присядьте, граф Фейрас, – предложила гостю Гаитэ мягким голосом. – Примите мои соболезнования. Мне очень жаль слышать о горе, постигшем всех нас. Я скорблю.

Это было правдой – ей было жаль.

Да, Гаитэ видела дедушку от силы всего-то десять раз, из которых до разговора с внучкой он не опустился ни разу. Пусть всё, что Гаитэ могла вспомнить о нём, было то, что её дед помешенный на охоте старый сноб-маразматиком. Всё равно она предпочла бы услышать новости о его жизни, а не о смерти.

Дядьев вспомнить, увы, так и не получилось. Даже в их количестве у Гаитэ не было полной уверенности.

По-настоящему чувства задевало лишь известие об участи младшего брата. В ту пору, когда Гаитэ увезли из дома, Микки был беспомощным, ласковым ребёнком. Сейчас ему должно было быть около семнадцати, но представить его взрослым юношей не получалось. Перед внутренним взором упрямо вставал образ пятилетнего малыша.

– Как же случилось, что Рэйвы пали? – грустно спросила Гаитэ.

– Сезар Фальконэ захватил замок.

– И с каких это пор у Фальконэ появилась армия?

– Это шлюхино отродье удачно женился, в результате чего и заключил союз с королём Валькары, заполучив многотысячное войско.

– Многотысячное?.. – удивлённым эхом выдохнула Гаитэ.

– Доносчики, шпионящие для вашей матушки, не оправдали вложенных в них средств. По их сведениям, наёмники должны были прийти из столицы. К тому времени мы надеялись успеть подготовиться к осаде. Собирались сделать запасы всего необходимого: собрать каждую унцию зерна, всю птицу и скот в округе. Планировали запереть ворота, подготовить пушки к бою, расставить лучников у бойниц. Леса вокруг крепости должны были вырубить, – каждое дерево, каждый куст – все возможные укрытия, оставив перед стенами лишь чистое поле, что сделало бы нападавших отличной мишенью. Ваша матушка продумала всё!

Глава 2

Поездка в Жютен не была мучительной. Если исключить бесконечную тряску, путешествовать Гаитэ даже понравилось.

Как только монастырские ворота распахнулись, она сразу ощутила себя птицей, сумевшей, наконец, расправить крылья и полететь, с жадным любопытством взирая на окружающий мир, от которого её так долго огораживали.

День выдался лёгкий и прохладный.

Поначалу лес встретил их сверкающим, отливающим в золото, кружевом берёз и клёнов, но, чем дальше они углублялись, тем он становился сумрачнее и гуще, дыша сыростью. Деревья росли ярусами, плотно, сражаясь друг с другом за свободное пространство. Мимолётные солнечные зайчики, залетающие в густой зелёный тоннель, шаловливо прыгали с листка на листок. Ветер трогал ветки, стряхивая солнечные блики на растущий у их подножия папоротник, превращая его в чарующие, мигающие миллионами крохотных глазков, блики. Высоко над головами нахально стучали клювом красноголовые дятлы, подозрительно кося на незвано вторгшихся пришельцев чёрными глазами-бусинками.

Сердце и душа Гаитэ наполнялись священным трепетом: всё вокруг так кипело жизнью, цвело, благоухало и распускалось насыщенными красками! Трудно было себе представить день, выглядевший счастливей этого.

Гаятэ в ноябре минуло двадцать. Саму себя она считала слишком взрослой, слишком серьёзной для всякой любовной чепухи. Но всё же она была рождена женщиной, и, как не подавляй естественные порывы, с природой и с жизнью трудно спорить. Против воли душа наполнялась неопределённым желанием, заставляющим вздрагивать от предвкушения чего-то волнительного и сладкого.

Гаитэ не доверяла любви. Она воспринимала её как всепоглощающий, лучезарный, пьянящий и одновременно с тем порабощающим ум и сердце недуг – недуг, которого следует избегать любой ценой.

Очень сложно совместить в себе веления сердца, требования рассудка и элементарную человеческую порядочность.

«Любовь и страсть родные сёстры, но любовь отличается от страсти так же сильно, как день от ночи, лёд от пламени, а верх от низа, – наставляла их когда-то мать-настоятельница. – Любовь – чувство возвышенное; страсть же низменна. Любовь, как цветок распускается в сердце нашем, в то время как страсть, будто камнями, наполняет похотью чресла. Любовь дарит крылья, любовь возводит человека до ангелов; страсть – порабощает, превращая в суетливого нечистого беса, готового на всё, лишь бы получить свою долю удовольствия, невзирая на цену. Любовь заставляет нас желать счастья любимому, а страсть желает услады лишь для себя. Любовь – источник вдохновения и жизни; страсть ведёт к болезням, моральному разложению и стыду. Любовь – дар божий; страсть – дьявольское искушение».

Лес, хоть и казался бесконечным, всё же имел границы. Ближе к закату они из него выбрались, что, безусловно, было только к лучшему, учитывая, что погода резко испортилась. Некстати начался дождь, грозя размыть и без того далёкую от совершенства, дорогу.

Вместо того, чтобы въехать в ближайшую деревню, граф Фейрас за сотню шагов от её первых садов приказал свернуть.

Полем они направились к одиноко стоявшему домику.

– Куда мы едем? – забеспокоилась Гаитэ.

– Послушайте, сеньорита, я от всего сердца надеюсь, что вы унаследовали способность вашей матушки мыслить разумно? Посудите сами, можем ли мы, убегая одновременно и от слуг отца Ксантия и стараясь оставаться незамеченными для слуг Фальконэ, остановиться на обычном постоялом дворе посреди деревни?

– Почему нет? У нас что, на лбу написано, кто мы такие? Впрочем, поступайте, как знаете. Мне всё равно.

В домике их ждали. Комнаты подготовили. Постели застелили самыми мягкими простынями, на которых Гаитэ только приходилось спать. В очаге развели огонь.

– Ваша спальня, сеньорита. А я жду дальнейших указаний.

Из-за дождя, размывшего дороги, в домике пришлось провести на день дольше, чем планировалось, но ближе к вечеру, когда Гаитэ вознамерилась уже отойти ко сну, был отдан приказ двигаться дальше. Впрочем, пребывая в лёгкой дрёме, она даже легче перенесла путь.

К рассвету миновали около пятидесяти милей.

Вторая остановка походила на первую, а третья на вторую. Граф Фейрас позаботился, чтобы Гаитэ не страдала в пути ни от усталости, ни от холода. Повсюду их встречали с почётом и уважением, повсюду изо всех сил старались услужить, к чему Гаитэ пока не привыкла, но ей это, безусловно, нравилось.

К вечеру седьмого дня пути с вершины холма она заметила огромное скопление домов. Это был Жютен.

Молодую женщину поразила и арка огромных городских ворот, и размеры зданий, следующий за ними. Пришлось дважды переправиться через реку по двум мостам, повернуть налево и, минут через десять, они въехали на большую площадь.

От двери одного дома отделился человек и поклонился им:

– Прошу вас, сюда!

Граф Фейрас одобряюще улыбнулся утомлённой Гаитэ:

– Прибыли, сеньорита.

Стоявший на ступеньках светильник освещал лестницу. Поднявшись, они вышли в коридор с тремя распахнутыми дверями, за одной из которых оказалась столовая, где ярко полыхал огонь и поджидал накрытый ужин.

– Этот дом принадлежит моей семье? – поинтересовалась Гаитэ.

Глава 3

То, что издалека казалось таким простым и естественным: подойти и заговорить с императором Алонсоном о матери, предложив себя в качестве ценного приза и залогом мира, на месте потеряло смысл. Слишком властными, самолюбивыми и алчными выглядели сильные мира сего, а самой себе Гаитэ виделась тем, кем, по сути, и была – скромной пчёлкой, залетевшей в яркий сонм бабочек, мотыльков и стрекоз.

«Отступать поздно», – упрямо вздёрнула она подбородок, заставляя себя выпрямить спину и сделать шаг вперёд. – «Нужно осуществить задуманное. Выполнить то, ради чего пришла».

Мелодично пели флейты. На мозаичных плитах внутреннего двора танцевали девушки в белоснежных платьях из воздушного, как эфир, материала, с лавровыми венками на завитых в локоны волосах. Их ножки в мягких туфельках беззвучно порхали, словно они в самом деле были бесплотными духами. Руки синхронно взлетали, как крылья ангелов.

Гаитэ отыскала взглядом императора. Алонсон стоял на галерее второго этажа, рука об руку с дочерью, любуясь балетом. Нарушить счастливое уединение отца и дочери не представлялось возможным. Самым естественным было бы заговорить с императором во время танца, однако подгадать момент, когда, как бы между прочим, при перемене фигур, их руки встретились бы, оказалось непросто. Но, будучи упрямой, упорной и предусмотрительной, Гаитэ справилась.

Подняв глаза, она встретилась взглядом с чёрными глазами императора. Его сходство с младшим сыном было просто поразительно.

– Душенька моя! Вы столь красивы, что против воли взгляд весь вечер обращается к вам, – отвесил он комплимент Гаитэ.

Несмотря на далеко не юные годы, Алонсон Фальконэ сохранил шарм и мужскую привлекательность. Недаром о его успехе у женщин ходили легенды.

– Прелестница! Доставьте мне удовольствие – назовите своё имя. Как не стараюсь угадать, кто скрыт под маской, память бессильна. Никак не могу вас вспомнить.

– На самом деле сложно вспомнить того, кого видишь впервые, – улыбнулась Гаитэ.

– До сих пор пленительная звезда предпочитала светить в другом месте? Что ж! Я искренне рад, что вы, наконец, озарили своим сиянием и мой дворец тоже.

Гаитэ вздохнула, понимая, что тягаться куртуазностью речей не имеет смысла:

– Боюсь, как только Ваше Величество узнает кто перед ним, мой свет в его глазах померкнет.

Она опустила маску, с испугом и надеждой взирая на императора, но, видимо, сходство с матерью было отнюдь не так велико, как в том пытались убедить её льстецы. По-крайней мере, Алонсо её не узнал.

– Что вы хотите этим сказать, душенька?

– Хочу сказать, что осознаю всю неуместность нашей встречи здесь, на балу, и понимаю, что могу вызвать ваш гнев, ваше величество, но у меня не было иного способа встретиться с вами.

– Я всё ещё не понимаю?

– Моё имя Гаитэ Рейвдэйл, – представилась с сильно бьющимся сердцем. – Я дочь герцогини Рейвдэйлской.

Выражение императорского лица мгновенно изменилось. Благость стекла с него, как с гуся вода. Оно сделалось жёстким и холодным, как у идола. От милостивой улыбки не осталось и следа.

«Ну вот и всё, – обречённо пронеслось в голове Гаитэ. – Сейчас он велит заточить меня в крепость. А на рассвете обезглавит. Или четвертует. А, может быть, отдаст приказ отправить на костёр, как еретичку? Вот только не это!».

– Отец? – возник из толпы Сезар, глядя на Гаитэ с инквизиторской подозрительностью. – Всё в порядке?

У Гаитэ было такое чувство, что от взгляда чёрных глаз отца и сына кожа на её лице вот-вот начнёт пузыриться расплавившись.

– Следуйте за мной, – процедил Алонсон, круто разворачиваясь, так, что пурпурная мантия завихрилась вокруг его ног.

Сделав музыкантам знак продолжить играть, а гостям – танцевать, император широкими шагами направился прочь из зала. Люди с поклоном расступалась, освобождая дорогу. Гаитэ покорно семенила рядом, придерживая длинные пышные юбки, чтобы замыкающий шествие Сезар ненароком не наступил на них.

Миновав арку с нишами, они поднялись на галерею. Взгляд Гаитэ невольно цеплялся за непривычную роскошь. В нишах стояли скульптуры в полный, человеческий рост, стены украшали лепнина и фрески. Повсюду в высоких вазонах красовались цветы.

Приподняв гобелен на одной из стен, император открыл потайную дверь, ведущую через узкий коридор в небольшую комнату. Её интерьер представлял собой оригинальное сочетание изысканности с простотой. Окна обрамляли бархатные, с золотой бахромой, шторы. Стены украшало оружие. На столе стояли письменные принадлежности, лежали тонко очиненные перья да несколько листов папирусной бумаги.

– Итак, сударыня? – тяжело опустившись в кресло, прогремел император. – Вы утверждаете, что являетесь дочерью нашего врага?

Множество вариантов ответа вертелось у Гаитэ на языке, но вслух, как ни странно, прозвучало только короткое:

– Да.

– Как такое возможно? Известно, что у Стеллы Рэйвдэйл был сын. Будь у неё дочь, мы бы знали. Вы самозванка, сеньорита! Но чего вы желаете добиться столь жалким лицедейством?

– Это не ложь.

– Повторюсь, – спокойно перебил Алонсон. – У Стеллы Ревдэйл не было дочери.

Глава 4

Опочивальню нельзя было назвать скромной. Двуспальную кровать словно приготовили для новобрачной. Обшитые кружевами простыни напоминали снежно-белую пену.

Кое-как расшнуровав платье и избавившись от корсета, Гаитэ легла в широкую постель. Она очень устала и была морально опустошена: непосильно тяжёлая эта ноша – быть последним представителем рода. Не менее приятно чувствовать себя жертвенным барашком в стае волков. Грызущее со всех сторон беспокойство заставляло нервно вертеться с бока на бок.

В большинстве случаев Гаитэ осознавала, что уже спит, что ускользнула в царство грёз или кошмаров, но в этот раз грань перехода была ею пройдена незаметно.

Приподнявшись, она пошарила на прикроватном столике в поисках кремня и свечи. Получилось не сразу, но вскоре мерцающий огонёк затанцевал на тонком фитильке, озаряя всё вокруг неровным светом.

Закутавшись в халат, засунув ноги в туфельки без каблуков, Гаитэ, крадучись, направилась к двери, словно растворившейся под её рукой.

Жемчужное сияние окутывало коридоры, щупальца тумана висели в густом воздухе. Всё вокруг выглядело необитаемым. Ни драпировок на стенах, ни ковров на полу, ни стульев, ни столов, ни свечей в подсвечниках. Никакой челяди: ни слуг, ни стражи у дверей – лишь гулкое эхо её шагов. И вдруг в этой глухой, вязкой тишине раздался смех, приглушённый и недобрый. Он разбудил в Гаитэ нездоровое любопытство.

Наверное, какая-то часть её сознания всё-таки понимала, что она спит, потому что в реальности Гаитэ никогда не стучалась в чужие двери и не пыталась подглядеть чужие тайны. А здесь сдвинула металлическую задвижку, открыв светлый кружок глазка, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

Поначалу не было видно ничего, кроме светлого круга дрожащих свечей. Потом свет убавился, открывая взгляду кровать с откинутым красным пологом.

На кровати на коленях стояла обнажённая женщина, за ней пристроился мужчина. Несмотря на наготу Гаитэ признала в нём Торна.

Женщина стонала, выгибая спину. На широкой обнажённой груди Торна под кожей играли мышцы.

Оторопевшая от ужаса и чарующей силы увиденного Гаитэ наблюдала, как его руки обшаривают пышную женскую грудь, легонько щиплют её за соски, заставляя издавать журчащий стон.

Потом она увидела, как Торн повернул голову в ту сторону, где за дверью подглядывала Гаитэ.

Он смотрел прямо на неё, и похотливая улыбка кривила его губы.

Он знал, что Гаитэ видит его и наслаждался этим.

Резко отпрянув, она очнулась в постели, в первый момент не в силах понять, что всё увиденное было лишь тяжёлым сном.

Гаитэ помнила, как накануне заснула, плача от усталости и обиды, от довлеющего одиночества. Всё это вполне могло навеять морок, но неприятный осадок после отвратительного сна продолжал держаться даже несмотря яркое солнце, вливающееся в окно.

Служанка, сдержанная и бесстрастная, пришла помочь ей одеться. Слуги внесли в комнату огромные, обитые железными полосами, сундуки из сыромятной кожи.

– Прислали ваш гардероб, сеньорита, – с поклоном оповестил служанка.

Хотелось спросить: «Кто прислал?», – но Гаитэ вовремя прикусила язык. Не хватало ещё добровольно давать повода для сплетен! Возможно, что сундук привезли из домика, что снял для неё граф Фейрас, но, скорее всего, то был подарок императора, не желавшего видеть будущую невестку в монастырских серых обносках.

Пока Гаитэ раздумывала да сомневалась, девушки-служанки выкладывали содержимое сундуков на пол, кресла, кровать. Чего тут только не было! Она никогда такого не видела. Тончайшее бельё, ленты, кружевные отделки, зеркальца, красивые перчатки, пояса и ещё тысячи каких-то мелочей, о назначении которых вчерашняя монашка не подозревала.

И платья. Конечно же, платья. Множество платьев. Роскошных.

Гаитэ всегда считала себя скромной и способной довольствоваться малым, но при виде таких богатств испытала детскую, незамутнённую радость. Она впервые поняла, что в ней куда больше от женщины, чем она привыкла думать.

Служанки помогли облачиться в великолепное платье из белого бархата с квадратным вырезом, пышными бантами и алмазными застёжками.

«Воистину Фальконэ сказочно богаты, раз могут разбрасываться такими подарками», – подумала Гаитэ, но отчего-то без должной доли возмущения по этому вопиющему поводу.

– Его Величество просил сеньориту оказать честь – отобедать вместе с ним и его семьёй, – передал сообщение паж.

Резные двери распахнулись, и Гаитэ последовала за провожатым.

Не успели они дойти до лестницы, как навстречу юркой змейкой скользнула хорошенькая девушка, лет шестнадцати, не старше. Девушка могла быть только Эфиделью, младшей из Фальконэ, единственной дочерью Алонсона.

Вчера её волосы поочерёдно скрывал то плат, то вуаль, то головной убор, сегодня же они струились свободным каскадом по спине.

Как и утверждала молва, каким-то неподражаемым образом Эффи в семье жгучих брюнетов уродилась блондинкой, правда, локоны её отливали не золотом, а медью. И, несмотря на круглую форму личика с ямочками на щёчках, было в ней что-то от хитрой, хищной лисички.

Вроде бы милая да игривая, мягкая, но всё равно зубки-то острые не спрячешь.

Глава 5

Краем глаза Гаитэ заметила тень, порывисто повернулась и оказалась перед лестницей, поднимающейся наверх из внутреннего дворика. Словно зачарованная, она положила руку на мраморные перила, почти до горяча разогретые жарким полуденным солнцем.

Наверху лестницы кружевом возвышалась аркада, казавшаяся смутно знакомой. Где она видела это место? Запах краски и гипса? Отсутствие мебели? С каждой ступенькой чувство, словно Гаитэ бывала здесь раньше, усиливалось, хотя она твёрдо знала, что пришла сюда впервые.

На втором этаже всюду после ремонта валялся мусор: деревянные балки, ведро с засохшей краской, сломанные молотки и мастерки. Тёмный длинный коридор освещался единственным чадящем факелом.

Словно молнией озарило – этот коридор она точно видела, но не наяву, а во сне! Зачарованная этим открытием, потерявшая чувство реальности Гаитэ брела вперёд, будто кто-то невидимый вёл её за руку.

Вот она, та самая дверь!

Едва толкнув её, Гаитэ вздрогнула от скрипа несмазанных петель. С удивлением осмотрела мебель, незамеченную во сне: открытые кофры, разбросанные стулья, полусорванные со стен гобелены. Канделябр с обломанными, оплывшими свечами, наполовину оплетённый паутиной.

А вот и ещё дверь. В точности такая же, как первая, а на ней – глазок.

Мистический страх охватил Гаитэ. С ней давно не было ничего подобного.

«Увижу ли я ту сластолюбивую парочку, что преследовала меня ночью?» – задалась она вопросом. Узнать можно было одним способом – сдвинув металлический кружок с места, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

В ней царил полумрак. Пришлось напрягать зрение, чтобы различить… нет, хвала небесам, не красную кровать и обнажённых любовников, а обыкновенный стол. На столе графины, кубки и большой хрустальный шар, какой часто используют гадалки на ярмарках.

Человек сидел на стуле, а у его ног, согнувшись, стоял другой мужчина и что-то нащупывал у него в паху.

Гаитэ замутила от отвращения, когда она узнала Торна. Неужели и в мужеложстве его тоже обвиняли не зря? Хотелось завизжать и выдавить себе глаза. Ночное видение и то было лучше! Но потом разум отметил не стыковку в общей картинке. Выражение лица Торна отнюдь не напоминало любовный экстаз, а мужчина, стоявший перед ним на коленях, был плешив. В его движениях не наблюдалось ничего возбуждённого, скорее – осторожное, суховато-деловитое, как у врача, осматривающего пациента.

Первое же сорвавшееся слово подтвердило правильность догадки.

– Плохи ваши дела, сударь – скрипящим голосом сообщил коленопреклонённый эскулап. – Очень плохи. Я давно предупреждал, что ваша похотливость до добра не доведёт. И вот, пожалуйста!

Доктор, поднявшись с колен, направился к своим колбочкам и скальпелям, разложенным между мерцающих свечей.

– Это правда, что, якобы, болезнь разрушает мозг? – тихо, низким сдавленным голосом спросил Торн.

– Ну, что вам сказать, сеньор? Разрушение вашего мозга началось задолго до начала болезни. Она скорее следствие, чем причина терзающих вас демонов.

Торн опустил голову. Влажные волосы скрыли выражение его лица.

Доктор всё перебирал и перебирал колбочки на столе, пока не достал тёмную баночку с плотно завинченной крышкой.

– Эту болезнь лечат ртутью, – прокомментировал он свои действия. – Вернее, её солями. Их полагается вдыхать. Использовать можно только малыми дозами, иначе само лекарство убьёт вас раньше, чем недуг. А ещё вам придётся время от времени использовать вот этот скромный предмет.

Доктор продемонстрировал нечто, что Гаитэ с первого взгляда показалось похожим на металлический гвоздь или пипетку.

Торн поднял голову. На красивом лице отразились ярость и отвращение:

– Что это? – прорычал он.

– Сейчас объясню, – кивнул доктор. – Инструмент вводится в ваш детородный орган. Это больно, – услужливо пояснил он для непонятливых. – Потом я нажимаю вот на эту кнопочку, и зонд раскрывается, подобно зонтику.

Гаитэ вздрогнула, когда на конце гвоздика вышло множество маленьких металлических волосков.

Можно было только догадаться, какие эмоции это вызвало у Торна, которому лечебная процедура предназначалась, если её и то в дрожь бросало.

– Затем инструмент извлекается, соскребая и увлекая за собой скопившийся гной, – завершил речь доктор. – Ну что, мой сеньор? Вы готовы?

– Нет, – с кривой усмешкой покачал головой Торн, нервно сглатывая.

Однако он мужественно держался, пока доктор обеззараживал металл. Будь Гаитэ на его месте, у неё бы сейчас, наверное, сейчас истерика случилась.

– Вот, возьмите, – протянул доктор дощечку, обёрнутую войлоком.

Торн взял, с недоумением повертев её в руках.

– Зажмите зубами.

Тяжело вздохнув, молодой человек последовал инструкции, используя это весьма своеобразное обезболивающее средство. Эскулап вновь опустился на колени, намереваясь провести все те манипуляции, которые только что озвучил.

Гаитэ оказалась не в силах смотреть на это. Она отпрянула от двери.

Глава 6

Шаг к взаимопониманию девушки сделали очень быстро.

– Скажи, как я выгляжу? – вертясь перед зеркалом, спросила Гаитэ.

– С чего такой вопрос? – удивилась Эффидель.

– Собираюсь нанести визит моему жениху, твоему брату. Хотелось бы, чтобы первое впечатление было как можно лучше.

– Тогда распусти волосы.

– Распустить? Зачем?

– Они у тебя такие красивые, немилосердно стягивать их в узел вокруг лица. Ну-ка, присядь.

Не без сомнений Гаитэ отдалась в руки Эффи, но, как вскоре убедилась, не зря. Волосы под умелыми руками покорно приняли задуманную Лисичкой форму, выгодно подчёркивая точёные черты Гаитэ, делая лицо мягче и женственней.

– Так и вправду лучше, – поблагодарила она.

– Пойдём, провожу, – предложила Эффидель. – Возможно, моё присутствие заставит Торна вести себя сдержанней?

– Проводи.

Гаитэ не видела причин отказываться от помощи.

– Со мной путь будет короче, правда? – улыбнулась Эффи и на мягких щеках заиграли игривые ямочки. – Идём, сестра. Я ведь могу называть тебя так, правда? За кого бы из братьев ты не вышла замуж, мы всё равно породнимся?

– Надеюсь на это.

– Вот и пришли – покои Торна перед тобой. Даст бог тебе терпенья с ним, нрав у него тяжёлый. Особенно теперь, когда излишествами он довёл себя до крайности.

Из полумрака так внезапно вынырнула фигура, что Гаитэ остановилась, прижимая руку к невольно заколотившемуся от испуга сердцу.

– Слуга моего брата, – представила Эффидель, – Маркелло.

– Сеньориты, вас не ждали, – проговорил мужчина мрачным голосом.

– Конечно, не ждали. Мы без предупреждения. Папочка пожелал, чтобы брат познакомился со своей невестой, герцогиней Ревиндэйлской.

Маркелло вклинился между девушками и дверью:

– При всём уважении, – пробормотал он, – не думаю, чтобы господин принял вас.

Но Эффи не собиралась отступать. Вскинув голову, напустив на себя самый властный вид, она высокомерно молвила:

– Ты всего лишь слуга и не тебе решать, желает ли мой брат видеть меня или нет. Если он против нашего визита, пусть сам скажет об этом! А сейчас – немедленно отойди в сторону.

– Как прикажите, госпожа.

Эффи, подхватив Гаитэ под руку и подвела её к двойным дверям.

– Как думаешь, что с ним не так? – шёпотом затараторила Лисичка. – Торн болен? Или, что куда более вероятно, снова пьян? Будь с ним поосторожней.

– Хорошо, – пообещала Гаитэ.

Эффи заколотила в дверь.

– Торн, это я, – не допускающим возражения голосом позвала она. – Впусти меня!

Ответа не было.

Гаитэ расслабилась, с облегчением подумав, что встреча не состоится, и тут ключ в замке провернулся. Дверь приоткрылась. Эффи тем же манером, каким обычно проскальзывала к Гаитэ, просочилась в образовавшуюся щель. Гаитэ – за ней.

В комнате было темно. Плотными гардинами Торн устроил в ней искусственную полночь, посреди которой он, в своей белой рубахе, висевшей мешком, походил на полупрозрачный призрак.

– Какого чёрта ты сюда явилась? Что надо?

Голос его звучал глухо и ровно.

– Папочка попросил зайти, – высоким сладким голосом пропела Эффи. – Он очень беспокоится за тебя. Считает, что ты болен. Ты только посмотри на себя!

Эффидель хотела взять Торна за руку, но тот резко дёрнулся, избегая её прикосновения.

– Да ты весь горишь, – воскликнула девушка. – Тебя лихорадит!

– Ерунда, – нервно дёрнул он головой. – Просто подцепил простуду. Скоро пройдёт.

Ненужно было быть лекарем, чтобы распознать ложь. Расшнурованный ворот рубахи промок от пота и лип к груди так, словно Торн только что вымылся и оделся, не вытираясь.

– Брат, тебе лучше лечь, – запричитала Эффи. – Нужно немедленно позвать врача.

– Да не суетись ты! Я уже его звал и принимаю поганое лекарство.

Заметив Гаитэ, беззвучно стоявшую в дверях, Торн нахмурился, распрямляя плечи:

– Это ещё кто с тобой?

Взгляд его поначалу словно вскользь мазнул по Гаитэ, но тут же вновь вернулся задержавшись.

В нём читалось узнавание:

– О! Да гостья не нуждается в представлении. Герцогиня Рэйвская, если не ошибаюсь?

От сухого грубого смеха мороз продрал по коже.

– Конечно же, я не ошибаюсь. Это с вами мы довольно близко познакомились на днях? Что ж вы сразу-то своего имени не назвали?

– Вот что за бред ты сейчас несёшь? – всплеснула руками Эффидель, но Гаитэ отметила, что глаза у Лисички острые, пытливые, ничего не упускающие.

Господи, помоги ей, Гаитэ, дай терпения с этим семейством. И помоги накинуть узду на этого одичалого жеребца! С чего только она взяла, что сможет справиться с ним?

Глава 7

В стараниях предать своей семье блеск Алонсон не жалел расходов. Всё вокруг сверкало золотом, от фресок до одежд, когда, рука об руку с Эффидель, Гаитэ двигалась через пышно убранные коридоры, мимо стражников, выстроенных по обе стороны по ранжиру.

Служанки несли за ними шлейф, чтобы тот не волочился по полу, похожий на дохлую змею.

– Жаль, нельзя сделать ещё пару кругов по залу, оттягивая неизбежное, – вздохнула Эффи.

– Ты это о чём?

– Я это о муже! Вот и он, – тяжело вздохнула Лисичка.

Гаитэ не могла понять печали императорской дочки. Да, муж Эффи выглядел обыкновенным: был не высоким, не низким; ни красавцем, ни уродом. Просватай родня за такого Гаитэ, она, наверное, была бы довольна жизнью?

Жозэ Рокор, принц Веапорский, встав в центре, между девушками, взял их за руки и, согласно этикету, повёл вперёд.

Император Алансон сидел на троне, установленном в центре зала на возвышении. Его алая мантия, отделанная золотой нитью, была приметна издалека. На ступеньках перед Его Императорским Величеством лежали цветные подушки. Именно на них девушки и устроились.

Гости продолжали прибывать, заполняя пространство в хаотичном порядке. Церемониймейстер выкрикивал всё новые и новые имена.

Когда все собрались, Алонсон официально представил Гаитэ как главу дома Рейвдэлов, огласив помолвку между ней и своим сыном.

Новость встретили аплодисментами. Если кому-то и показалось странным, что жених отсутствует во время оглашения, никто вслух об этом не говорил. Императорские незаконнорожденные сыновья позволяли себе много вольностей, куда более опасных, чем простое пренебрежение правилами приличия. Подчёркнутое неуважение к будущей жене со стороны Торна никого не удивило, за исключением её самой.

Гаитэ старалась не показывать вида, но в глубине сердца болезненно восприняла подобное унижение. У них с Торном был договор. Стоило ли его отсутствие воспринимать как не-соглашение? Или, привыкший к тому, что ему всё сходит с рук, он плевать хотел на её условия? А если так, стоит ли ей выполнять свою часть?

Самое отвратительное, у Гаитэ практически не было выбора. Конечно, можно оставить всё, как есть, но тогда есть все шансы на то, что рано или поздно лечиться придётся самой.

После официальной части торжеств начался праздничный ужин. Столы накрыли в соседнем зале, украсив дорогой посудой из тончайшего фарфора, живыми цветами и серебреными подсвечниками. Застолье показалось Гаитэ, привыкшей к воздержанному приёму пищи, бесконечным. Жареная дичь и окорока, кабанина, оленина, горы свежих салатов и фруктов – всё это заливалось кувшинами вина. Чем дольше гости поглощали яства и вино, тем громче и неприятнее звучал их смех.

Ни один из императорских сыновей так и не появился среди гостей, а без них Гаитэ заскучала. Все эти надушенные, разряженные господа казались безжизненными куклами.

– Постарайся не выглядеть такой печальной, – пробормотала Эффидель, сочувственно пожимая подруге руку.

Заиграла музыка. Запели мелодичные скрипки, их поддержали флейты и лютни. На небольшой помост поднялись актёры в белом, чьи головы закрывали великолепные уборы и маски, изображающие мифических животных.

Началось представление.

По сюжету одна из балерин изображала невинную деву, приручающую единорога, которого, как известно, способна укротить только девственница.

Артист, исполнявший роль единорога, была великолепен. Атласные тёмные рейтузы обтягивали его стройные бёдра и тонкую талию как вторая кожа, свободная белая рубаха распахнулась на груди. Острый позолоченный рог, украшенный бриллиантами, торчал из середины лба на маске, полностью покрывающей голову.

Единорог выделывал ногами пируэты. Балерина в вихре юбок кружилась вокруг зверя и, когда её рука игриво прошлась вдоль острого нароста, в зале раздались сдавленные смешки – слишком много неприкрытого эротизма присутствовало в этом движении.

Наклонив голову, словно бык, готовый к нападению, агрессивно и напористо, в то же время со страстью, свойственной разве лесного духу похоти, единорог завертелся вокруг девушки, но, неожиданно сделав резкий выпад, вытянул руку вперёд, бросая букет цветов Эффидели.

Польщённая таким внимание со стороны красивого танцора, Лисичка зарделась, как маков цвет, принимая подарок.

Гаитэ покосилась на Жозе Рокора. Но тот, если и заметил наглую выходку артиста, никак этого не показал, продолжая улыбаться и постукивать пальцами по кубку с вином в такт мелодии.

Вернувшись к партнёрше, единорог обхватил её за талию и, выходя за рамки приличия, поцеловал в шею долгим поцелуем. Глаза его сверкали в прорезях маски и, со странной смесью чувств, Гаитэ поняла, что он смотрит прямо на неё.

Закончился танец более, чем пристойно. Целомудренно соединив руки, Зверь и Дева покружились, и он преклонил колено. Так Сила в очередной раз сдалась в плен Красоте.

– Тост! – вскинув руку, лёгким движением поднимаясь на ноги, провозгласил Единорог. – За прекрасную невесту! – склонился он перед Эффидель в изысканном, элегантном поклоне.

– За прекрасную невесту! – прогремело по всему залу. – Салют!

– А теперь – бал! – спрыгнув со сцены с тигриным проворством, Единорог стремительно направился в сторону Гаидэ. – Окажите честь, откройте его со мной? – протянул он ладонь ей.