Там, где кружат аспиды

Глава 1

«Я слышал песни о войне
И сказки о любви,
Где мир горел, горел в огне,
А потонул в крови.

Там пелось также, что земля
Родит нам новый хлеб,
Что снова реки и поля
Заблещут по земле.

Только нам непременно нужно верить,
Не нужно врать себе и лицемерить.

Ночь всего темнее
Пред рассветом».

***

На тёмно-синем небе не было ничего, кроме ярких стекляшек звёзд. Красивое зрелище. Но Лёля разучилась ценить его красоту. Когда живёшь под этим небом столько, сколько себя помнишь, начинаешь воспринимать его как самую привычную действительность. Хотя, казалось, ну сколько ей? Всего восемнадцать. Разве же это возраст!

Скользнув по синей пелене над головой кратким взглядом, Лёля продолжила бег. Она бежала меж толстых стволов сероватых деревьев с зеркальной листвой, мимо изящных лоз, плетущихся по жёсткой коре блестящей проволокой. То с одной стороны, то с другой слышался смех, мелькали счастливые лица Лёлиных подруг. Девушки мчались наперегонки по густой траве, аукаясь и задорно перекликаясь на ходу.

— Эй, Лёля, догоняй! Замечталась али поддаться нам сегодня решила? Ух, Прасковья тебя обойдёт! — звонко расхохоталась пробегающая мимо прелестница с вьющимися волосами до пояса, в платье длинном, светлом, подолом достающем почти до нехоженой травы.

Вняв поддразниванию подружки, Лёля прибавила шаг и теперь мчалась, касаясь земли лишь самыми мысочками. Вот бы ей ещё и крылья, как братцу Перуну, метателю молний! Ух, она бы тогда каждую слишком уж быструю зубоскалку обошла! А то ещё и молнией добавила бы, чтобы над ней, дочерью господина здешнего, не смеялись!

Впрочем, устыдившись собственных мыслей, Лёля остановилась. Она загляделась на белые фигурки в длинных платьях, что по одной исчезали вдали среди деревьев маменькиного сада. Весёлые, смешливые, ни одного бога без улыбки и ласкового взгляда не оставят. Лёля знала, что девицы-подруги, парни-прислужники в главных палатах, даже старая нянюшка, чьё лицо покрывала морщинистая паутина, а глаза сияли под светом звёзд как у отроковицы — все они родились людьми в нижнем мире, в Яви. В награду за благочестие и доброту открыл им Род после смерти путь к Прави, заповедал служить живущим здесь богам. Богам, сотворённым Родом из высших душ, обитающих с ним над самыми дальними звёздами.

Раздалось мягкое мурлыканье, и из-за ствола дерева появилась пушистая белая кошка с серебряными пятнами. Каждое круглое пятнышко на белой шёрстке блестело как монетка и переливалось на свету, пока зверёк вальяжно потягивался. Не первый раз Лёля кошку эту встречала, они были давними знакомыми. Приходила кошка к её порогу частенько, ласку выпрашивала или пирожка кусочек, а Лёля и не отказывала. Она присела на колени и потянулась к кошачьему ушку. Кошка благодарно заурчала и зажмурилась, разомлев. От нечего делать Лёля снова посмотрела на небо.

Когда-то и она была там, с Родом, летала в пустоте, как рассказывала матушка. А затем воля Создателя увлекла её к Прави. Взял Род Великий душу её в кулачок, дыхнул — и появилась новая богиня, чтобы на людские молитвы отвечать. Хоть и верила Лёля рассказам этим, да не всё понять могла. Она понимала, почему людям так любы её батюшка бог-силач Сварог, матушка Лада — семейного очага хранительница, молодые да весёлые братья Лёль и Полёль. Но зачем кому-то возносить молитвы Чернобогу — властителю Нави, царства, где смертные обретают последний приют? Или Мокоши — ткачихе людских судеб, обрывающей нити жизней по своей прихоти? А старику Велесу, что души человеческие в Навь пустынную на лодке своей перевозит по реке, воды которой самого чёрного цвета чернее? Ух, жутко стало, стоило лишь подумать о них.

Она рассеянно провела рукой по шелковистой шерсти, мягкой и будто бы слегка прохладной под пальцами. Приятное ощущение. Лёля медленно поглаживала кошку вдоль спины, размышляя о загадочной Нави. Если подумать, и её собственная жизнь однажды оборваться может. Бывало такое, и не раз, чтобы боги бессмертные гибли. Велика сила Мокоши! Уйдёт душа бога умершего снова к Роду и будет с ним беседы вести да мудрости набираться, пока тысяча лет в Яви не пройдёт. Интересно, многое ли видно оттуда, с небес? Не скучно ли там, в синеве этой бездонной?

Эх, пусть последняя прибежит сегодня, Род с ними, с догонялками этими. Не впервой ей подружек обходить, не впервой и в проигравших оставаться. Посидит она лучше здесь, комочек мурчащий обнимая, а догонялок было в её жизни — не счесть. В Прави тянулись дни плавно, неспешно, словно поток, бегущий у корней Царь-Древа; говорят, это вершина самого Древа Мироздания, где в кроне растут волшебные растения, отражающие звёздный свет, где, не зная усталости и горя, живут верховные боги, где живёт и Лёля в высоком тереме со своей семьёй и душами верных ей помощников — почивших людей, нет-нет, да и вспоминающих о жизни в далёкой Яви.

Ох, как же любила Лёля слушать такие рассказы от старой нянюшки! Ещё в сарафане детском ходила, а уже под песни земные засыпала, голосом тягучим, как патока, убаюканная. Под песни про то, что неведомо, но узнать жуть как хочется. Про то, как вкусна вода холодная в жаркий день. Про то, как пахнет яблоневый цвет да цветок, акацией называемый. Про то, что самая тёмная ночь бывает пред часом рассветным. И про то, как сердце ланью трепещет, когда взглядом с любимым встречаешься. Последнее маленькая Лёля не понимала, а теперь подросла, да забыть не смогла: больно уж красиво сравнение с ланью слух ласкало, и сладкое что-то было в самих этих словах, будто мёд на устах… Но никому Лёля про мысли свои не сказывала — боялась засмеют.

Глава 2

— Моей?.. Крови?.. Нянюшка, а что за чудо такое — кровь? — Лёля чувствовала, как в ожидании ответа замирает сердечко. Знать, откопала она в сундуке у Нянюшки тайну какую-то, а любопытство никогда Лёле чуждо не было.

— Кровь, милая моя… — Нянюшка задумалась, ласковым жестом поглаживая платок, — это жизнь твоя, твоя душа… Бывает, потеряет человек всю кровь, и смертушка к нему приходит. А бывает, плохой человек, злой, тогда говорят, что и кровь у него дурная…

— Вот же диво, — покачала головой Лёля, — никогда прежде не видала подобного. Да и цвет необыкновенный такой. Где же кровь эта у меня находится и как на платочек попала?

— Эх, светлая ты, Лёлюшка, чистая, словно цветочек полевой. Кровь-то, она внутри всего живого протекает, неважно — бога ли, человека. По ручкам, по ножкам бежит. Только не права ты, коль считаешь, что крови раньше не видела. Много крови было в твоей жизни, много страданий, голубка. Но батюшка Сварог уберёг. Нельзя детям видеть то, что ты видела, нельзя помнить да в снах беспокойных к тому возвращаться. Душа ж ты моя безгрешная! — Нянюшка обхватила голову Лёли и прижала к худощавой груди.

Старческие узловатые пальцы бережно гладили её по волосам, сердце старушки билось часто и гулко, но Лёля думала о своём под этот монотонный стук. Столько вопросов на языке крутилось, столько мыслей путалось. Как кровь, что, по словам нянюшки, внутри бежит, на платочке оказалась, да на богатом, золотыми нитями разукрашенном? От какого деяния лютого батюшка её спас? Почему не помнит она ужасов тех? Столько слов, и ни одно не высказать! Лёля подняла голову и с мольбой взглянула на няню, в тёмные её глубокие глаза, надеясь, что старушка поймёт безмолвные вопросы.

— Что же делать мне с тобой, горемычной, коли разгадала ты всё? Лёлюшка, мне бы к батюшке тебя отвести, покаяться, что тайну его сохранить не смогла! Сварог-батюшка меня отругал бы, а тебя памяти лишил, и жили бы как раньше, но не могу я так, несправедливо это. — Нянюшка всхлипнула, выпуская Лёлю из объятий, и развернула на ладони платочек, на который смотрела как на самое ценное сокровище. — Несправедливо, что друзей ты верных не помнишь, не заслужили они того! — Тяжёлые слёзы медленно покатились по лицу старушки. Всего две слезы, а Лёля изумлённо наблюдала, пытаясь вспомнить, плакала ли хоть раз Нянюшка в их спокойной, тихой жизни в Прави. — Золотые мальчики были! И Догода, и братец его. Как родных внуков я вас воспитывала, любила до умопомрачения, вот и выбросить платочек не смогла, рука не поднялась на последнюю память о мальчиках моих! А ведь твой батюшка строго приказал, чтобы даже имён их под небом Прави не произносили. Ох, Лёлюшка, и что же со мной Сварог сделает, коли узнает, как наказ я его нарушила?

Испугалась Лёля, когда о батюшке своём услышала. Строг бывал Сварог, прикрикнуть мог, посохом в пол ударить, за неповиновение наказывал без пощады. Может, оно и верно, царством богов управлять — не на завалинке сидеть, светом звёзд наслаждаясь. Лёле и самой от батюшки доставался выговор, когда обязанности Берегини выполняла плохо. И так жалко ей Нянюшку стало, что она мягко отстранила старушку и подбежала к раскрытой двери. Вдруг кто-то из подруг искать её пошёл да разговор подслушал? Чувствовала Лёля, не для чужих ушей слова Нянюшки сказаны были. Да и то, высказала их несчастная только потому, что молчать больше не могла. За дверью не было ни души. Облегчённо выдохнув, Лёля бесшумно прикрыла дверь, вернулась к няне и усадила её на деревянную лавку у стены.

— Нянюшка, успокойся! Ничего тебе батюшка не сделает, коли не узнает ни о чём. А я не расскажу, ни в жизнь тебя не выдам, родненькая, ты же мне веришь? — Лёля присела перед няней и обхватила тёплые мягкие ладони, до сих пор сжимающие окровавленный платочек.

— Как себе верю, девочка моя добрая! — Нянюшку портили блестящие дорожки слезинок, затерявшиеся среди глубоких морщин, но взгляд её лучился нежностью. — Выросла, а таким же ребёнком светлым осталась, красавица. — Няня провела тыльной стороной ладони по Лёлиной щеке. — Видели бы тебя Похвист и Догода, узнали бы в тебе подругу детства своего? Али растерялись бы перед красой такой? Ох, знать бы, где сейчас мальчики мои! Тоже, наверное, пригожи, как день солнечный и ночь лунная. Стрибожьи внуки…

— Скажи, о каких мальчиках ты вспоминаешь всё время, Нянюшка? Незнакомы мне имена их — Похвист и Догода. Хотя про Стрибога, ветров повелителя, слышала.

— Не только слышала. Ты, поди, на коленях его выросла, столько волос из бороды седой ему выдернула — не счесть. А он смеялся лишь, баловницей тебя называл. Стрибог — друг закадычный, товарищ надёжный батюшки твоего. Не разлей вода они были, хоть один над Правью царствовал, а второй Явью заправлял. Знаешь ведь, что не только в Прави боги живут? Многие ведь и в Яви обитают.

— Конечно знаю. И боги, и духи, и нечисть всякая… Мне девочки чего только о Яви не говаривали… Да и братец мой Перун в Яви чаще, чем в Прави, бывает, — тихо ответила Лёля, заворожённая рассказом.

Не верилось ей, что когда-то жизнь в её привычном мире была совсем другой. Неужто у батюшки её сурового приятель близкий был? И не абы кто, а сам Стрибог! И у неё друзья водились — парочка братьев-сорванцов, завладевших сердцем Нянюшки. Да только куда все они делись? Не помнила Лёля, чтобы хоть кто-то из рода Стрибожьего в Прави появлялся. Что за напасть на Нянюшку нашла? Зачем ей выдумывать ложь такую складную?

— Бывает твой братец в Яви, бывает, — закивала Нянюшка. — Важное дело Перуна в Яви держит. После того как рассорился батюшка Сварог с другом своим Стрибогом, навьская нечисть так и норовит до Прави добраться. Они, может, и добрались бы уже, не впервой, только сначала им через Явь прорваться надобно. Вот брат твой в Яви службу несёт, бережёт от вторжения навьского. Пала однажды Явь, так Перун врагов, с подземного царства пришедших, победил, запер лиходея главного, змея тёмного и завистливого, под каменной плитой. Не помнишь ты того, но тогда и тебя с сестрицами Перун из плена спас…

Глава 3

День прошёл, как Лёля взаперти сидела. Удивительно, но не дозволил ей батюшка даже на молитву выйти, невиданное дело. Осерчал, видно, знатно. И Нянюшку видно не было. Лёля не отходила от окна, сидела на мягкой бархатистой подушечке, положенной на деревянную лавку, и с завистью смотрела на озеро, на качающиеся под ветром высокие камыши, на домашних птиц, разгуливающих по двору. Она с радостью сейчас обменялась бы местом и с уткой толстой, лишь бы воздуха, сдобренного запахом травы и свежести, вдохнуть.

Вот почему так? Хочешь дело правое сделать, а не дают? Матушка вчера в Лёлину светлицу приходила, но сказала лишь, что отца слушать надобно. Коли считает он, что знать про Догоду и Похвиста ей не нужно, так тому и быть. А когда Лёля про свою жизнь в Нави спросила, обняла её Лада крепко, да промолчала.

Выспавшись и отдохнув от переживаний дня вчерашнего, Лёля проснулась уже с меньшей уверенностью, что сможет отыскать обиженного зазря мальчика. Во-первых, не уйти ей из Прави, если Сварог-батюшка на то не благословит. Во-вторых, что сказать Догоде при встрече? Не юнец он больше, каким она накануне его представляла. Сейчас он парень молодой, одних с ней лет. Крепкий, наверное, мускулистый. А быть может, наоборот, тонкий, высокий, стройный. Как такого другом детства назвать, юношу чужого, незнакомого? Вдруг и для него она незнакомка такая же, вдруг дела ему нет до её извинений?

И всё равно не хотела Лёля забывать историю, что няня ей поведала. Знание это будто бы живее её делало, пусть и тёмными, но красками расцвечивало однообразную жизнь. А батюшка собирался забрать у неё всё! Девицей легкомысленной, бед не знающей сделать! И не вразумить его никак! Сварог — упрямец, но и Лёля от отца не отставала.

— Да поди ж ты, Ростислав! Нас сюда Лада Великая прислала Лёльку покормить! Пускай немедля в комнату! — прозвучал за запертой дверью звонкий девичий приказ. — А коль словам моим не веришь, иди сам у матушки и спрашивай! — Мужской голос обиженно пробурчал что-то невразумительное. — Веришь теперь? Вот то-то же!

В замке металлически лязгнул ключ, дверь в комнату чуть приоткрылась, сдерживаемая сильной рукой её охранника, но и этого хватило, чтобы, как угорьки юркие, в проём скользнули Плеяна и Благослава с широкими подносами в руках. В комнату ворвался запах свободы — сушёных трав из коридора, землицы свежей с улицы, чего-то душистого и ароматного с подносов подруг. Лёля сама не заметила, как с надеждой вскочила с лавки. Неужто батюшка сжалился, помиловал её?

— Вот, Лёля, от матушки тебе послание — пирожок вкусный, румяный, с курятиной. — Плеяна оборвала Лёлины надежды на милость отца, торжественно поставив на стол деревянный поднос и сняв с него белую салфетку с вязаным кружевом по краям.

— И молочка крыночка парного! А яблок спелых целая корзинка! — радостно добавила Благослава, а затем обернулась к двери и вздёрнула подбородок: — Ну что встал, лунь любопытный? Запирай светлицу! Ничего не случится, если мы с подружкой посидим, тайны девичьи обсудим. Не для твоих они ушей, брысь, окаянный!

Просунувший белокурую голову в дверной проём Ростислав громко цокнул языком и закатил глаза, однако дверь за собой закрыл и ключ на три оборота провернул. А для верности ещё ручку снаружи подёргал, чтобы убедиться — никуда пленница и товарки её из-под его начала не денутся.

— Девоньки мои, как же рада я приходу вашему! Что с Нянюшкой? Как батюшка? Всё так же зол на меня? — не удержалась от расспросов Лёля, едва только притворилась дверь.

Плеяна и Благослава переглянулись, и взгляды их ничего обнадёживающего не выражали.

— Неведомо нам, — печально вздохнула Плеяна. — Сварог-батюшка из горницы своей не выходит, никого к нему пускать не велено. А что про Нянюшку… Никто прямиком не сказывал, да только слухи ходят, что отец твой и её под замком держит. Жива заместо неё на кухне хозяйничает, матушка Лада и Негомила ей подсобляют. Что же учудили вы такое, Лёлюшка? Не припомню, чтобы в доме нашем наказывали кого так сурово.

— Если скажу, за что батюшка милости меня лишил, так и вы с Благославой в опасности окажетесь, — отказалась отвечать Лёля. — Давайте лучше на стол вам накрыть помогу.

Не желала Лёля, чтобы и подруг её постигла участь Нянюшки, оттого и мялась с объяснениями, постилая накрахмаленную скатерть. С другой стороны, тяжело ей ложь давалась, особенно друзьям близким. Приходилось Лёле сражаться за каждое слово, вот-вот готовое с уст сорваться. Несколько раз она беседу завести пыталась, да всё невпопад. Неловкое, тяжёлое молчание повисло в маленькой комнатке. Только посуда звенела и стучал о тарелку нож, которым Благослава разрезала пышный, чуть подгоревший с одного бока пирог.

— Негомила готовила, — будто извиняясь, произнесла Благослава. — Ты уж не серчай на неё, я этот кусок для себя оставлю.

В гнетущей тишине Благослава первой опустилась на стул и придвинула к себе пирог с тёмно-коричневой запёкшейся корочкой, за подругой последовала и Плеяна. Девушки на краткие секунды склонили головы, чтобы вознести безмолвное благодарение Роду, а затем принялись за еду, не поднимая глаз от своих тарелок. Лёля тоже откусила кусочек. Хорошей ученицей была Негомила, вкус пирога почти как у Нянюшкиного: сочный, мясо куриное во рту тает. От тоски по старушке защипало в носу и глазах. Вот бы обратно на завалинку, косы друг дружке с девочками плести, за звёздами наблюдать, Нянюшкины сказки слушать…

— Скучно без тебя, Лёлька, на кухне сегодня, — тихо промолвила Благослава, и непривычно было видеть её без обычной улыбки. — Без Нянюшки скучно. Не утаи от подруг, коли чем помочь мы вам можем.

Глава 4

— Неужели речь потеряла? Не думала я, что дочь Сварога цыплёнком трусливым окажется. — Мокошь пренебрежительно фыркнула и дёрнула губой. — Аксинья, царапни её, что ли, разок, пусть в чувство придёт.

— И вовсе я вас не испугалась, — проглотив комок страха, ответила Лёля и поднялась с колен. Вопреки наказу хозяйки, серая кошка царапаться не стала, а плотнее прижалась к ногам Лёли и потёрлась пушистым ушком о её платье. — Удивилась я. Только что в лесу сидела, кошку гладила… А тут… Терем вдруг из ниоткуда! И вы…

Лёля понимала, как глупо звучат её слова, но во все глаза разглядывала дорогой, богато украшенный дом. Не было его на поляне раньше, да и поляны не было! Один лес кругом. И вдруг, как по мановению руки Родовой, всё переменилось. Вместо подлеска густого дорожка, камнем мелким выложенная, и ведёт она к лестнице высокой, добротной, с крепкими перилами. На окошках занавески тонкого плетения, балкон деревянные колонны подпирают, выполненные работой умелой. Не соврала бы Лёля, если сказала, что дом этот лесной её собственному дому по красе не уступает. И как таилось богатство такое в чащобе, как не наткнулась она на него во время прогулок по лесу запретному?

— Нравится? — с гордостью спросила Мокошь, оборачиваясь к терему. — И мне нравится. Не понять то брату моему, как приятно в теле живом жить, вещами красивыми себя окружая. Сколько раз уговаривала его в Правь спуститься, ощутить как благо, когда трава ног босых касается, но упрямится он, не нужна ему плоть. Среди звёзд вольготнее духом свободным носиться.

— Ой, а брат ваш… — Лёля прижала ладонь к щеке, с ужасом вспоминая, чему учил её отец, — никак Род Великий?

— А кто же ещё? — повела тонкой бровью Мокошь. — Он самый и есть.

«Погибла я… — подумала Лёля, обессиленно опуская плечи и утыкаясь взглядом в камни дорожки. — Мокошь — Рода Великого сестра. Жизни и смерти повелительница. И что мне в доме батюшки не сиделось? Одну из трёх величайших богов потревожила».

— Глянь, Аксинья, дрожит, как зайчонок новорождённый, подружка твоя. Ну, чего пригорюнилась-то?

Лёля боялась поднять голову, смотреть на Мокошь казалось ей кощунством, однако голос высшей богини звучал дружелюбно. Рискнув, Лёля бросила быстрый взгляд из-под упавших на лицо волос. Неужто Мокошь улыбается? Она снова уставилась в землю. Да нет, показалось, быть такого не могло.

— Эх, ребёнок, не стой передо мной, голову к долу опустив, непривычно мне. Ты б ещё на колени упала. — Рядом мягко зашуршала ткань, в поле зрения Лёли мелькнуло что-то тёмное, а затем её плеча коснулась осторожная рука. — Никто ещё передо мной головы не склонял. Не та я богиня, что молитвам чужим внемлет. Сама знаешь поговорку: «Мокошь просить о чём-то, как гору двигать».

— Простите, Мокошь Великая, что без спроса я к дому вашему пришла. — Лёля с опаской выпрямилась и залюбовалась совершенным, без единого изъяна лицом возвышающейся над ней Мокоши.

Неспроста Мокошь с горой сравнивали, она казалась высеченной из отполированного мрамора. Сама высокая, талия тонкая, а грудь полная, украшенная рядами жемчугов и самоцветов. Кожа гладкая, скулы острые. А глаза пронзительные, умные. Ещё бы, вековая мудрость в них заключена была.

— Может, это я сама пред тобой открылась, не думала ты о том? Редко у меня гости бывают, и не по моей это воле, — печально усмехнулась Мокошь. — Никто не хочет встречаться с той, кому Родом золотые ножницы судьбы доверены. Авось нить их жизни перережу. — Она криво улыбнулась. — Ты ведь тоже меня боишься?

— Уже не так сильно, — призналась Лёля, всё ещё стесняясь смотреть в мудрые серые глаза напротив. — Злой вы не кажетесь. Даже чем-то на матушку мою похожи.

— Вот тут желаемое за действительное не выдавай. Лада добра и к помощи людям явьским охоча, мне же они интересны лишь как часть Древа Мироздания. Не поверишь, насколько занимательно иногда их судьбы складываются.

Кивком Мокошь указала на отворенную дверь и без лишних слов двинулась к лестнице.

Серая кошка лениво последовала за хозяйкой, но на первой ступени остановилась и села, грациозно обвив себя хвостом. Мокошь же поднималась, обметая лестницу подолом длинного платья, но у самой двери обернулась:

— Чего замерла, суслик потревоженный? Не видишь, Аксинья ждёт, да и мне поговорить с тобой надобно. Ох, брат, до чего же Берегиня у тебя недогадливая, — закатила глаза Мокошь и пожаловалась в пустоту, а затем скрылась, оставив дверной проход зиять интригующей темнотой.

«Ой, да что ж это я, право, Мокошь ждать заставляю. — Лёля подхватила юбку и бегом припустила за ушедшей богиней. — Чудной день какой: из дома отчего вырвалась и вот где оказалась».

Лёлю снедали два чувства — страх и любопытство. Боязно ей было, что доверилась богине незнакомой вместо того, чтобы по замыслу своему действовать. И любопытно: откуда Мокоши про неё ведомо, о чём она поговорить желает? И если откровенно, успокаивало Лёлю присутствие Аксиньи — не стала бы кошка у плохой хозяйки жить. Хотя кто их знает, колдовские они животные.

Она вбежала в дверь и едва успела затормозить, чтобы не врезаться в величавую фигуру Мокоши. Как оказалось, высшая богиня ждала Лёлю за порогом, и бровь её укоризненно поползла вверх от такого поведения гостьи. Лёля открыла было рот, чтобы в очередной раз извиниться, но от удивления и полслова не смогла вымолвить.

Таких чудес она в жизнь не видала! Терем-то с загадкой оказался! Он и снаружи выглядел просторным, а внутри так конца-краю ему не было. И стены, и пол, и даже потолок покрывали нити! Звёзд на небе меньше, чем нитей у Мокоши в доме! Разных цветов, толщины разной, в покое они не находились. Бежали нити живые, петляли, извивались, с другими переплетались да снова расходились, чтобы в конце остановиться на веретене.

Глава 5

Это было слишком ярко! Нестерпимо! Глаза точно напрочь выжигало! Лёля не могла отнять ладоней от лица. Спрятавшись внутри собственных ладошек, она пыталась отдышаться, но выходило плохо. Как много новых чувств! Почему ей одновременно и тепло, и холодно? Почему свет, проникающий сквозь пальцы, то ярче, то темнее становится?

Лёля шагнула назад, ожидая, что упрётся спиной в гладь кованых ворот, но за ней ничего не было. Только по ногам мазнуло что-то. Напугалась Лёля: так и упасть недолго, а падать в мире чужом, незнакомом не очень-то ей и хотелось. Особенно вслепую. Она чуть приоткрыла сложенные ладони и, прищурившись, взглянула в образовавшуюся щель.

Оказывается, запретный лес никуда не делся, но он ли это был? Не ожидала Лёля, что Явь так зелена! Не сравнить тот зелёный, что окружал её, с цветом холодных изумрудов матушки Лады. Оттенков зелени здесь, в Яви, было столько, что и не счесть! Трава зелёная, каждый лист на деревьях краски своей, а ещё и подлесок густой, где и кусты, и цветы разных тонов были, с другими не сливались!

А небо? Лёля уже привыкла к ослепляющему многоцветью настолько, чтобы из-под ладони над собой взглянуть. Ни одной звезды, привычной ей, из Яви не видно! Неужто твердь цвета нежного, что виднеется в просветах листвы, Правь от Яви отделяет? И белым чем-то она затянута, то ли покрывалом каким, то ли периной. А на перине той, гляди ж, возлегает мучитель глаз её несчастных! Шар яркий такой, что нельзя и взглянуть на него, чтобы через секунду взор не отвести. Так это и есть Ярило-солнце? Видно, великий бог он в Яви, раз даже рассмотреть себя не позволяет!

Спохватившись, Лёля обернулась. Так и есть, пропали врата! И клубочек, дар Мокоши, исчез. А что, если... Лёля быстро залезла за воротник и с облегчением ухватилась за монетку, висящую на шее оберегом. На месте монета, точно напоминание, зачем Лёля в Яви оказалась. Теперь надо и обещания держать. Для Нянюшки — Догоду вернуть, для Мокоши — узнать, отчего народ в Яви страдает. А что делать, с чего начать?

Даже в какую сторону идти, и того Лёля не знала. Одни деревья кругом. Лёля коснулась пальцами ближайшего ствола — такой же шершавый, тёплый, как и в царстве богов, цвет только другой, более тёмный. Наверное, всё-таки похожи два мира, решила Лёля. Иначе Нянюшка и подруги Лёлины не чувствовали бы себя как дома в Прави, едва только там оказавшись. И даже в Прави любая дорога с первого шага начинается. Значит, и в Яви нечего на месте стоять.

Поудобнее перехватив узелок, Лёля отправилась в путь в прямом смысле «туда, куда глаза глядят». Она не спеша шагала, останавливаясь у каждого заинтересовавшего её цветка или колоска. И везде она узнавала привычные ей образы. Всё то же, что и в Прави, менялся лишь цвет. Должно быть, заслуга Ярило-солнца, другой причины Лёля не видела. Волшебным образом расцвечивал он то, что в Прави казалось полупрозрачным, серебряным или серым. Но и то и другое прекрасным было.

А звуки в Яви отличались. Звонче, громче, точно хор существ живых лесу пел, не смолкая. Другую он вёл песнь, не ту спокойную, нежную, какую поют птицы в Прави. Здесь стрекотали насекомые, пташки чирикали на все лады, ветер среди листвы шумел, и весело на душе делалось от песни той. Должно быть, оттого так казалось, что в Прави умереть нельзя, а здесь, в обители смертных, ликовало всё, воспевая каждый прожитый миг.

И вот Лёля хоть и богиня бессмертная, а тоже улыбнулась, заразившись жаждой жизни. Она подставляла лицо ветру, вдыхала запах зелени, ягод, земли. Отчего-то в Яви холоднее было, чем в Прави, редкие дуновения ветра заставляли кожу Лёлину покрываться мурашками, но солнце грело достаточно сильно, и она не мёрзла. Да у неё всё равно другой смены одежды не было. Только платье, что на ней, простое, белое, зато из тканей правьских сшитое, потому холод её и не пугал.

Не знала Лёля, сколько шла она, наслаждаясь дорогой, но лес стал реже, а вскоре обернулся лугом. Широким, до самого горизонта заполненным золотистыми колосьями. И здесь Лёлю первая неожиданность поджидала. Пшеницу она и в Прави видела, да только там наливная пшеница была, зёрнышко к зёрнышку, каждый колос, что коса девицы молодой, а здесь, в Яви, к небу головы колосья поднимали, а вовсе не к земле тяготели, как если бы были зерна полны. Чахлые, сирые, к солнышку тянулись да под ветрами холодными покачивались.

Лёлины ладони тоже начали подмерзать. В лесу деревья защиту давали, а в поле пшеничном трепали её порывы ветра, будто и она колоском тонким была. И радостно стало Лёле, когда заметила она на краю поля деревеньку. Наконец-то людей встретит, про брата Перуна вызнает!

Деревня оказалась небольшой, с десятка три домов. Шла Лёля по главной улице и глазела на всё, на что только взгляд её падал. И здесь цветов многообразие такое было, что она лишь диву давалась. Особенно поразили её вышивки на одежде людской. Яркими казались они, праздничными, в сравнении с тонким серебряным плетением на её собственном платье. Видно, нити цвета крови и цвета неба в Яви не редкость. Вот бы и ей сарафан такой с узорами по низу юбки надеть да в хоровод выйти! Вот бы подружки обзавидовались! И во дворе почти каждого деревенского дома бельё, зачем-то развешенное на растянутых верёвках, ветер колыхал, да, похоже, совсем его с верёвок сдуть силы у него не хватало.

Мимо Лёли промчалась ватага ребятишек с криками и визгами: «Волк, волк!» А следом пробежал мальчик с рыканием, должно быть того самого волка изображающий. Лёля обернулась им вслед. Дети… Мальчишки чумазые, девочки с растрёпанными косами. Лёля так редко видела детей. Только племянников своих, сыновей Живы, да и те предпочитали учения деда Сварога слушать, к служению божественному готовиться, а не по улицам носиться бездумно. Кто знает, может, она и сама такой же стала бы, детство за книгами провела, не окажись в жизни её Похвиста и Догоды. Как жаль, что лишь по рассказам няни знает она о детстве своём! Удастся ли ей отыскать братьев в этом мире удивительном? Вспомнят ли они, как неразлучными друзьями были когда-то?