Там, где Макар пасёт телят

Глава 1. Ночные призраки

Когда я родился, как и все нормальные дети, я был привязан к маме и без неё не хотел засыпать. Когда мне исполнилось два года, у меня появилась сестра и меня, не знаю, сразу или через время, выселили из комнаты, и я должен был засыпать отдельно. Когда мне снились кошмары, я прибегал к маме и спал и рядом с ней, но бывало, что она отправляла меня обратно, и это мне ужасно не нравилось. Когда выключали свет, мне казалось, что вот-вот придёт какое-то чудовище и меня съест. Иногда мне казалось, что это чудовище есть в комнате. В моей комнате на стене висел ковёр с разными узорами, и эти узоры в темноте меня пугали. Однажды был такой случай. Я до сих пор не могу понять, явь то было или сон. Лежу я, значит, на своей кровати и вижу, что над тем самым ковром через стену просовывается голова огромной собаки, и она лает. Я в страхе кричу и зову родителей. Когда родители приходят, собаки уже нет. Они подумали, что я плачу, потому что хочу на горшок, и посадили меня на горшок. Так вот, если это был сон, то почему было так много деталей из реального мира? А если это была реальность, то получается, это была галлюцинация. Ведь посудите сами, не бывает же таких огромных собак, что они могли бы просунуть голову вверху стены, и таких ловких, что после неё не осталось никаких следов! И потом, как она могла проломить стену? Тогда получается, что у меня была галлюцинация. И что вы прикажете мне отвечать моим психиатрам, когда они спрашивают меня, были ли у меня голоса или видения?

Когда я подрос (мне было лет 7), вечером перед сном мне начали приходить такие мысли: «Покайся, а не то ночью придёт Христос, и ты попадёшь в ад». Я думал, что это со мной говорит Дух Святой. Естественно, я тогда не мог подвергнуть критике эти мысли. Во-первых, почему Христос должен прийти именно ночью? Во-вторых, может быть это совсем не Дух Святой, а мои собственные мысли, которые были возбуждены призывами проповедей в церкви? Я не мог сопоставить два факта: то, что я не раз слышал эти слова в церкви и, то, что у меня сейчас возникают эти мысли. Однажды я вот так лежу тоже вечером на кровати, а в зале папа разговаривает с сёстрами на какие-то духовные темы, и я чувствую себя обделённым, что папа с ними разговаривает о чём-то таком важном, а меня там нет. И я чувствую, что девчонки продвинулись гораздо дальше меня в духовном плане, и меня это вводит в уныние. Опять мысли: «Тебе нужно покаяться». Уже все разошлись спать. И я встал и пошёл в комнату к родителям. И сказал: «Я хочу покаяться». Родители встали, и я начал просить у Бога прощения за свои грехи, потом молились родители, и я пошёл, несколько успокоенный, спать.

После этого я считал, что я покаялся. А в баптистской церкви этому уделяется большое внимание. Считается, что те, кто покаялся, то есть получил второе, духовное рождение, попадут в рай, а те, кто не покаялся, попадут в ад. Однако, когда в церкви снова и снова призывали к покаянию, у меня снова и снова возникало желание покаяться, хотя я вроде как считал, что уже покаялся. Я думал, что нужно ещё покаяться публично.

В нашем деревенском хозяйстве были коровы и куры. Зимой все они жили в стайке, а летом куры переселялись в курятник. Когда я подрос, то занимался уборкой навоза у коров. Так вот, однажды я убирал навоз, и рядом ещё был мой маленький брат, Веня. И мы с ним баловались. Играли с курицами. Видимо дело было зимой, раз курицы находились в стайке, в которой жили и коровы. У нас стояло ведро с водой и туда мы опустили курицу. Уже тогда ко мне прокралась мысль, что что-то мы делаем не то. Курица после этого переохладила свои ноги на холодном заснеженном полу и не могла ходить. Летом она жила среди других куриц в курятнике и передвигалась с помощью одних крыльев. Кушать ей было очень сложно: если и удастся добраться до пшеницы, то сёстры курицы не преминут походить по ней сверху, да ещё эти петухи, которые то и дело садятся на неё. В общем, ей становилось всё хуже. Кончина её была бесславной: она уже еле шевелилась, когда мама решила её прикончить. Ей отрубили голову, но из шеи вытекло всего несколько капель крови. Я был ребёнок очень совестливый, и меня мучило воспоминание об этом случае. Мне было стыдно, что из-за меня вот так погибла курица.

Другой случай, который произошёл примерно в это же самое время. Мне, наверное, было лет 7-8. Я был знатный экспериментатор и однажды решил применить вместо ключа веточку. Я вставил веточку в замочную скважину двери от веранды, и веточка у меня там обломалась. Потом подошёл папа с ключом, а дверь не открывается из-за того, что замок оказался сломан. Пришлось демонтировать замок. Потом ещё долгое время эта дверь вообще не закрывалась на замок.

Эти два случаи меня ужасно мучили. Сейчас я бы назвал это тревогой, а тогда я это называл голосом Духа Святого. “Дух Святой” мне говорил: «Пойди и расскажи это родителям», но мне было страшно. Я лежал вечером в кровати и мучился от этих мыслей. В конце концов, я переборол свой страх и пошёл. Родители отреагировали спокойно и совсем даже не поругали, а похвалили меня, что я рассказал им об этом.

Почему я вспомнил про эти случаи? Потому что они оказали огромное влияние на мою последующую жизнь. В этих случаях можно увидеть мои индивидуальные особенности и хорошие, и плохие, и средние. Во-первых, это тревога, которая пока что была не очень развита, хотя я помню такие случаи, когда мне было довольно тяжело и хотелось плакать, а это я был ещё совсем маленьким. Возможно, эта вся тревога появилась из-за того, что я довольно рано остался без материнского внимания, которое всё уходило на моих последующих братьев и сестёр. И эти мысли, которые возникали именно перед сном именно потому, что когда-то я не хотел засыпать без мамы. Во-вторых, это выраженное чувство вины и ответственности, которое с тех пор преследует меня. Это возможно хорошо для тех, с кем я имею дело, но для меня не очень, потому что я чувствую вину даже там, где я не виноват, как в случае с моим «покаянием». За какие грехи я каялся? Какие грехи могут быть у семилетнего мальчика? В-третьих, это страх и нерешительность, за которыми следует решительное действие. Сколько раз такое было, что невозможно на что-то решиться, но в какой-то момент просто берёшь и делаешь это.

Глава 2. Первый школьный день

Помню, как я первый раз пришёл в школу, когда я ещё не был учеником. Валерия Владимировна дала мне учебник с рассказом про Филипка, я читал его и точно, как Филипок, мечтал скорее пойти в школу. Вообще я с детства хотел стать взрослым как можно скорее. Смотрел на маму, какая она большая, и хотел стать таким же высоким. И вот, наконец-то, я пошёл в подготовительный класс. Правда не в обычную школу, а в церковную, основанную нашей баптистской церковью. В классе были в основном мои двоюродные братья и сёстры. Всего нас было 8 человек. Я был рад, что наконец-то вырос до того момента, когда могу учиться, как все большие дети.

С первого класса началась настоящая учёба. Нужно было вставать в 7 часов утра, собирать учебники и идти в школу. Вначале меня будила мама, но вскоре я стал сам ставить будильник и вовремя просыпаться. Когда в школу пошли мои сёстры, в мои обязанности входило ещё разбудить и их. Перед школой я неизменно читал Библию и завтракал. Иногда я читал Библию вслух, чтобы слушали ещё и мои сёстры. В школе занятия начинались с «Духовного часа». Вёл его Альберт Гербертович. Он очень увлекательно рассказывал нам ветхозаветные истории. Особенно красочно у него получались истории, связанные с жестокостями и убийствами. Я смотрел на вздувшиеся артерии его шеи, проступающие сквозь тонкую кожу, и представлял, как их перерезают. Потом у нас начинались обычные занятия: русский язык, чтение, математика и т. д. В разное время преподавали различные учителя. Все они были из церкви и все они были девушками, и, как правило, когда они начинали у нас преподавать, то вскоре выходили замуж.

Особенно я запомнил Наталью Викторовну. Потому что она играла с нами в жмурки на переменах. Люся завязывала ей глаза, и мы начинали бегать от неё. Это было так весело! Хотя, возможно, лучше преподавала Марина Андреевна, и с её уроков я больше усвоил материала, но запомнил больше Наталью Викторовну. Помню, как я сказал ей: «Если вы будете выходить замуж, я вас не отпущу! Я привяжу вас к своему дому, и вы никогда не уйдёте!» Вообще я помню, что иногда я был очень непослушным мальчиком и донимал взрослых. Помню, как мы что-то натворили с Гошей, что очень не понравилось Наталье Викторовне, и Люся рассказала об этом учительнице. Нам, конечно, попало от Натальи Викторовны, а мы злились на Люсю: «Ябеда!» Но вообще я, наверное, больше всех в классе общался как раз таки с Люсей, моей двоюродной сестрой. Она – экстраверт, я – интроверт. А взгляды и мироощущение у нас очень похожие были. И, похоже, что я для неё был каким-то нравственным идеалом. Позже, когда я уеду в Екатеринбург и станет известно, что я зарегистрировался во «Вконтакте» (а это в Исетской церкви было строжайше запрещено), то она плакала. Ещё помню, как мы играли в «Деда Мазая» - игру, которую выдумали сами. И почему-то дедом Мазаем был я, а все остальные – зайцами. Игра заключалась в следующем: в коридоре отводилось специальное место, за которое дед Мазай не мог заходить. Дед Мазай прятался, а зайцы его искали, когда дед Мазай находился, то он гнался за зайцами, и те убегали в убежище. Задача деда Мазая была схватить как можно больше зайцев. Учителям не нравилось, когда мы бегали по коридору, потому что они обедали в соседнем кабинете. Ну это было уже после Натальи Викторовны. Вот Наталья Викторовна кушала вместе с нами, и бегала вместе с нами. А Марина Андреевна кушала уже отдельно и с нами никогда не бегала.

Первый свой экзамен я сдал на 5/3. Это был диктант. Все остальные написали лучше, кроме Дуси – она тоже написала на 5/3. Но я вообще не расстроился. Когда я пришёл домой, то мама спросила:

- Ну как, сдал экзамен по русскому языку?

- Да! – радостно ответил я.

- И какие тебе оценки поставили?

- 5/3.

- Ты что, это же очень плохо, это не считается, что ты сдал. Что это вообще такое? Как ты можешь тройки получать?

И, так как мама для меня была абсолютным авторитетом, то после этого получать тройки для меня стало неприемлемо, не говоря уже о двойках. Помню, как я получил первую двойку, потому что забыл что-то сделать, и ужасно расстроился, что чуть не плакал. Следующие контрольные работы я уже писал гораздо лучше, и вскоре заработал репутацию отличника.

Больше всего я не любил рисование и физкультуру. Рисовать я не умел и не умею, а ходить строем – явно не моё. На физкультуре мы либо маршировали, как военные, либо шли на детскую площадку и там играли. Да, играть нам нравилось, вот только дядя Коля – человек, которого можно описать одним словом: «мужик», оценивал нас по нашему телосложению, а мы с Гошей телосложением не отличались. Зато сын дяди Коли – Стёпа, деревенский парень, был очень хорошего телосложения, и ему дядя Коля неизменно ставил пятёрки, а нам с Гошей - четвёрки, как бы в отместку за то, что по остальным предметам у Стёпы были в основном тройки, а у нас с Гошей – пятёрки. По рисованию у меня были вообще тройки. Евгения Николаевна, которая преподавала нам труд и рисование, меня любила по-особенному. И однажды на уроке труда выгнала меня из класса за моё поведение. А потом мне ещё попало дома от папы.

Начинались у нас уроки с пятиминутки чтения. Мы очень любили это время, а иногда у нас даже были уроки, когда мы читали все вместе. С тех пятиминуток чтения я запомнил книгу Хемингуэя «Старик и море». Мне было ужасно жалко старика, что он потратил столько труда, чтобы поймать и привезти огромную рыбу, но когда он приехал, оказалось, что рыбу полностью обглодали акулы (если вы не знали эту книгу, то теперь вам не нужно её читать, вы знаете, чем всё закончилось). Как вы видите, попадались и серьёзные книги, но в основном это были либо просто глупые детские книги, либо религиозные, как, например, другая книга, которая мне запомнилась – «Операция Аука» про миссионеров, пытавшихся принести свет евангелия дикому племени и их крах – христиан убили и принесли в жертву богам, если я не ошибаюсь.

Ещё помню звонок, который был у нас в школе. Это был настоящий медный звонок, которым учителя махали, для того, чтобы начать и закончить урок.

Глава 3. Путешествие в Киргизию

Когда моя мама была маленькой, их родители ездили в Киргизию. Они хотели там устроиться, но вскоре вернулись обратно. Дело в том, что, как я уже говорил, в Киргизии много русских немцев, уж не знаю почему, возможно из-за того, что там плодородная земля и тёплый климат. После распада советского союза, конечно, многие киргизские немцы уехали в Германию, но многие остались. С некоторых пор с немцами в Киргизии нашу семью связывают кровные связи. Павел Яковлевич Клиппенштейн, о котором я упоминал в истории Исетской церкви, пресвитер и мой дядя, уехавший миссионером в Свердловскую область, женился на девушке из Киргизии. Девушка эта была из большой немецкой баптистской семьи. Фамилия у них была Фризен. Так вот, из той же семьи Фризенов уже во времена моей бытности приехал парень и взял замуж мою двоюродную сестру, Риту. Фризены сами не раз приезжали в наши края гостить, так что мы их неплохо знали.

Пока что Киргизия совершенно никак не связана с моей личной историей, потому что вы не знаете ещё одного факта обо мне. В детстве я часто болел. Родители думали, что это из-за того, что у меня были глисты. И действительно, при анализах обнаружилось, что у меня в печени живут некие дикие твари, под названием лямблии. Эти твари были очень мелкими, настолько, что их было невозможно увидеть человеческому глазу, однако они изгрызали меня изнутри. А ещё я в детстве всегда ходил с открытым ртом. Опять же, было предположение, что это из-за того, что я не мог дышать носом. Однако я думаю, что я просто забывал закрывать рот, всё время думая о насущных темах. Но в носу у меня действительно что-то было. Это были некоторые паразиты - аденоиды, которые предполагалось извлечь хирургическим путём. И для всего этого было решено отправить меня в Киргизию: пролечить меня от глистов и вырвать с корнями тех паразитов, которые решили обосноваться в глубине моего носа. Как раз в это время в Киргизию решила поехать дочка Павла Яковлевича - Маруся. Уж не знаю, возможно она хотела присмотреть себе жениха или надеялась, что её кто-нибудь присмотрит. А возможно и нет. Просто решила съездить в тёплые края и искупаться в озере Иссык-Куль. Так вот, именно с Марусей и отправили меня родители в столь далёкое путешествие. В это же самое время в Исетском гостила Рита и её муж из Киргизии. Именно с ними мы и поехали.

Было тогда мне 10 лет. Провожали нас чуть ли не всей церковью. Помню, как Марина Андреевна дала мне напутствие, когда я уезжал: «Не забудь подлежащее и сказуемое!» Перед поездкой я был в предвкушении поездки и мне не терпелось увидеть границу между странами. Я взял листочек и нарисовал кучу людей с автоматами, которые выстроились в ряд. Именно так я представлял себе границу. Стоит отметить, что рисунок этот был очень плохой, а люди на нём были изображены чисто схематически. Каково же было моё разочарование, когда мы подъехали к границе между Россией и Казахстаном, а там были просто домики и шлагбаум! Конечно, там были и пограничники, но не то, чтобы их было слишком много. При этом я узнал, что нужно пересечь две границы при въезде в другую страну: сначала границу той страны, из которой ты выезжаешь, а потом границу той страны, в которую въезжаешь. Всю поездку муж Риты, Артур, называл меня Толиком. Позже это прозвище закрепилось за мной, и в Киргизии парни меня называли не иначе, как Толиком.

Когда мы приехали в Караганду, мне стало ужасно грустно. Шёл дождь. Рядом не было ничего из тех предметов, среди которых я родился и жил всю свою десятилетнюю жизнь: моей мамы, моих родных, моего дома. Я познакомился с маленькой девочкой из той семьи, в которую я приехал. Лёг на кровать и поспал. Проснулся. Из леса принесли ёжика. Девочка о чём-то болтает. А я плачу. Родители девочки в шоке и не знают, что делать с мальчиком, который весь в слезах, но стыдится показать свои слёзы и не понимает их причины. Однако на следующий день дождь закончился, выглянуло солнце, и Карагандинская тоска закончилось. У меня опять было хорошее настроение.

Чем дальше мы ехали, тем больше менялась природа. Появились полупустыни: это такие большие пространства песка, среди которого изредка появляются островки жизни. Когда мы ехали в Киргизию, ещё была весна, и ещё это было не так ярко, а вот когда мы ехали обратно, это было уже ярко видно, как среди песка изредка появляются островки травы и колючек. Помню, как мы остановились покушать, и рядом с нами ползло какое-то огромное насекомое, про которое Артур рассказывал, что оно ядовитое. Потом мы видели караваны верблюдов, которые вдалеке шли по полупустыне. В одном из них мы насчитали 20 штук. Помню, как я проснулся утром в машине (а мы в это время ехали) и спросил:

- Когда мы будем завтракать?

Меня спросили:

- А ты хочешь кушать?

- Да, - сказал я, хотя на самом деле я не хотел кушать. Просто мне было тоскливо. Я оказался отрезанным от дома, а завтрак – это было то, что было привычно для меня дома.

Потом появились горы. Мы проезжали юг Казахстана. Горы становились всё чаще и выше по мере того, как мы приближались к Киргизии. Мы заехали в город Чу, который гугл обозначает, как Шу, но местные жители называли его Чу. В Чу жил Вальтер, который был родственником Фризенам: у него была жена – дочка Фризенов, сестра Артура. У Вальтера было много детей. Когда мы туда приехали, был вечер, и мы сразу пошли спать. Вальтер положил меня спать рядом со своими сыновьями, которые были меня младше. На следующий день мы познакомились с этими мальчиками. Они мне не понравились, хотя относились ко мне доброжелательно. Помню, как вечером жена Вальтера читала своим детям Библию на немецком, а я ни слова не понимал, чему жена Вальтера очень удивлялась:

- Как?! У вас дома не говорят по-немецки?

Я отвечал:

- Нет.

На меня смотрели, как на дикаря. Ещё там был бетонный бассейн в огороде, в котором мы купались. Вскоре мы поехали дальше. Пересекли границу Киргизии и приехали в наше заветное место, где и жили Фризены – город Токмок.

Токмок расположен среди гор. Когда я выходил из дома Фризенов, то видел горы, вершины которых были покрыты снегом. Казалось, что они очень близко, и если я пойду в их сторону, то дойду за минут 20. Однако мне объясняли, что это только так кажется, на самом деле они очень далеко. По крайней мере, дойти за 20 минут до них точно не получится. У гор есть ещё одна особенность: очень быстро темнеет. Помню, как я пошёл с поручением что-то отнести знакомым Фризенов. Было светло. Пока я шёл, солнце зашло за горы. Я отнёс то, что было нужно и пошёл обратно. Было уже совершенно темно, как ночью. Не знаю, только ли из-за темноты, но я заблудился. Довольно долго плутал. Место вроде было знакомое, но я никак не мог вспомнить, куда идти. В конце концов всё-таки разобрался и нашёл дорогу домой к Фризенам.

Глава 4. Путешествие в музыкальный мир

В тот же год, когда я ездил в Киргизию, в жизни нашей семьи начали происходить изменения. Дело в том, что пока я резвился на чистом воздухе, пас коров и кормил куриц, моя сестра, Регина, моя самая близкая сестра, пошла в музыкальную школу. Вернее, не в музыкальную школу, а в школу искусств (у нас в селе не было музыкальной школы). Помню, как мы осенью наматывали связанный лук на верёвку, а Регина рассказывала мне, как они с Татьяной Андреевной подбирали рифму к каждой ноте. Я знал ноты и даже кое-какие песни мог подбирать на фортепиано. Конечно, песни эти были баптистские. К тому времени я играл на балалайке секунде в народном оркестре и пел в детском хоре. Помню, как Женя назначил набор новых оркестрантов в народный оркестр и сказал приходить всем, кому есть 7 лет и больше. Мне было тогда 8 лет, и я пришёл. Где-то год мы изучали нотную грамоту и учились игре на балалайках. У нас был даже свой миниоркестр. Помню, как мы играли какую-то песню на собрании, и я так усердно стучал пальцем по струнам, что у меня из пальца пошла кровь. А потом были курсы музыкантов народного оркестра. И на этих курсах я неожиданно оказался самым продвинутым из начинающих музыкантов. Так я вошёл уже во взрослый оркестр. Хуже всего у меня получалось тремоло: должны были быть регулярные быстрые удары по струнам, которые у меня не получались. А у Вани Ремпель не то, что у меня – и тремоло было шикарное и техника быстрых пассажей, всё было отлично. Я ему немного завидовал. Но, правда, он и играл в отличие от меня на балалайке приме, у которой струны гораздо мягче. Ещё Ваня был отличный пианист, первый на деревне. Он учился в музыкальной школе и уже начинал аккомпанировать на собрании, понемногу вытесняя моего папу. Женя и Ваня – братья, они из той самой семьи с Кузбасса, которую хотел вытравить из церкви Альберт Гербертович.

В детстве я смотрел на папу, как он подыгрывает общему пению на собрании, и меня наполняла гордость. Ни один другой папа не сидел за фортепиано, а именно мой. А ещё, когда я был совсем маленький, на сцене стоял синтезатор, и папа иногда играл на нём. Потом я узнал, что, оказывается, папа играл на бас-гитаре, пока это не стало запрещено в церквях нашего союза. Я немного слушал записи тех времён, из 90-х, и понимал, что это было весёлое время, не то, что у нас, когда кроме заунывных песен ничего не исполняется. Это было даже что-то наподобие эстрадной музыки. Но теперь настало время классицизма. Максим Парафейник, известный в союзе музыкальный деятель, громогласно произносил проповеди против чуждой христианству эстрадной музыки и необходимости вернуться к высокому стилю, между тем записывая на диски песни, далёкие от традиций классицизма.

Потом усилиями папы и ещё одной моей двоюродной сестры, Розы, которая тоже училась в музыкальной школе, был создан детский хор. Они собирали детей и разучивали с ними по голосам песни из сборника Парафейника. Я тоже был в этом детском хоре и пел альтом. У меня прекрасно получалось петь именно те ноты, которые были написаны. С этим у меня проблем не было. Дома со мной частенько занимался папа. И вскоре я очень хорошо знал музыкальную теорию.

Как-то раз в нашей церкви были организованы хоровые курсы. Вообще музыкальная жизнь баптистских церквей построена на курсах. Это и возможность пообщаться музыкантам, и возможность передать опыт от одного музыканта к другому, и возможность выучить репертуар, который можно исполнить на богослужении. Так вот, на этих курсах были музыкальные деятели из центра Урала – Екатеринбурга. В то время начала всходить звезда Павла Доброго, который учился в консерватории и очень много занимался с разными хорами. В то время, когда ещё был жив Дмитрий Дмитриевич, Павлу Доброму ещё можно было приезжать в Исетское. Во времена владычества Альберта Гербертовича наступит война Исетского с Екатеринбургом и Павлу будет запрещено появляться в наших местах. Павел Добрый занимался тогда ещё и с детским хором. Позаниматься приехали дети со всей Тюменской области. Мы, как обычно, разучивали какую-то песню, и тут я обратил внимание на одного мальчика, который вёл себя необычно весело. Он подписал под нотами на своём листке с баптистской песней слово «Уууух!» Мне захотелось познакомиться с этим мальчиком. Звали его Макар. Фамилию его я называть не буду, вряд ли в моей повести появится ещё один Макар. Макар был из села Омутинского, которое расположено восточнее нашего села и находится вдоль железнодорожной ветки, пронзающей Сибирь до самого Владивостока. Макар тоже учился в музыкальной школе и плотно дружил с Ваней Ремпель и моим папой. Родился он, кстати, в том самом Коммунаре, который когда-то был центром Исетских баптистов.

Когда в музыкальную школу пошла моя сестра, через какое-то время было решено отправить в школу и меня. На какой инструмент? А у нас в школе было их всего два: фортепиано и баян. Ну не на баян же меня отправлять, в самом деле? Конечно, отправили на фортепиано, как и мою сестру. В октябре, когда обучение уже шло полным ходом, меня привезли в музыкалку. Показали Татьяне Андреевне – она была от меня в полном восторге. Показали Наталье Михайловне. Она попросила меня что-нибудь сыграть. Я сыграл детскую баптистскую песню, которую я знал: «Птичка села на окошко». И она взяла меня в свой класс по фортепиано. Так началось моё профессиональное музыкальное обучение.

На занятиях у Татьяны Андреевны мне было практически нечего делать. Всё, что мы проходили, я знал. Татьяна Андреевна сравнивала меня с Моцартом, и говорила, что я стану великим композитором. Только, когда появились уроки музлитературы, стало гораздо интереснее. Мы изучали классическую музыку, начиная с Иоганна Себастьяна Баха и заканчивая Шостаковичем. А на уроках сольфеджио мы проходили семиступенные лады, которые я тоже не знал до прихода в музыкальную школу. На уроках фортепиано мы вначале играли песни из сборника Парафейника для фортепиано. Но со второго класса начали появляться и светские произведения, в частности, этюды Черни. Также мы много играли ансамблем с Региной.

Глава 5. Лагерь страха

Баптистская церковь оказывает психологическое насилие на людей. И сейчас я вам докажу это конкретным примером. В баптистской церкви довольно часто проходят так называемые призывы к покаянию. У этого мероприятия есть догматическая и практическая база. Это происходит вот как: в конце службы выходит проповедник за кафедру и начинает всячески давить на чувство вины и чувство страха чего-то неизвестного. Проповедник говорит примерно такие слова: «В любой момент может прийти Христос. Он возьмёт к себе на небо только тех, кто с ним подружился, а остальные останутся на земле, когда начнётся «Великая скорбь». Неужели вы хотите остаться на земле? Дух Святой взывает, может быть, последний раз. Скоро он будет взят от земли. Откликнись на его зов! Покайся в своих грехах и будешь спасён! Выйди на середину и скажи: «Господи, прости меня!»» При этом говорится: «Прислушайтесь к голосу Духа Святого», то есть проповедник взывает к иррациональному началу в человеке, отрешая его от голоса разума. После этого проповедник предлагает спеть какую-нибудь весьма заунывную песню с устрашающими словами и под этот гимн предлагает желающим выходить для покаяния. Тем, кто покаялся, говорят, что они обрели новую жизнь и теперь не должны грешить. Также членами церкви могут стать только те, кто обрели новую жизнь. Но есть один нюанс: в любой момент человек может потерять Христа, и тогда он не будет спасён, когда будет второе пришествие. Имеет человек Христа в сердце или не имеет, знает только сам человек. То есть, в чём человек сам себя убедил, так оно и есть, и окружающие это признают. Однако, если человек, будучи спасённым, продолжает грешить, это нормально, потому что мы живём в теле, которое нас постоянно соблазняет. Важно то, что человек всегда борется с грехом и постоянно кается. Именно поэтому человеку, который верит баптистским проповедникам, или как они утверждают, Богу, гораздо выгоднее убедить себя в том, что он обрёл второе рождение и будет спасён, когда придёт Христос, чем жить в постоянном страхе второго пришествия и апокалипсиса. Однако, если ты имеешь новую жизнь, как ты утверждаешь, ты должен это доказать. Чем? Постоянным трудом для церкви и примерным поведением. Так и воспроизводит сама себя пропаганда баптистской церкви снова и снова.

Самая большая опасность для баптистских проповедников заключается в том, что люди перестанут им верить. Для этого проповедники активно разворачивают агитационную деятельность, особенно среди детей. Например, устраивают детские лагеря на природе. Вроде бы безобидное и даже полезное занятие. Но в этих лагерях детям с утра до вечера промывают мозги. Лишите человека всякой альтернативной информации, ограничив доступ в интернет (а в лесу, как известно, интернета нет) и вдалбливайте ему в голову одно и то же на протяжении долгого времени, и он вам поверит. Примерно к концу такого лагеря начинают активно «призывать к покаянию», и дети начинают массово «каяться». Тем более срабатывает закон толпы: «Все каются, а что, я не такой, как все? Тоже выйду и покаюсь». Именно в таких лагерях я тоже «каялся». А в лагерях я был каждое лето, начиная с восьми лет.

С самого раннего детства меня пугал вопрос смерти и всякие иррациональные вещи типа конца света. Именно на таком животном страхе и играли баптистские проповедники. Я думал о том, как наступает смерть, как, наверное, это больно и страшно, что такое вечность и как можно мучиться в огне целую вечность. Такие мысли повергали меня в ужас. Частенько мне снился сатана в образе чёрного зверя и конец света. Я представлял себе жизнь после смерти, и мне представлялись облака без материи, которые носятся где-то в небе без всякого смысла и действия. Это повергало меня в жесточайшую тревогу, или это и было проявлением тревоги, не знаю.

Родители слушали Кента Ховинда, американского баптистского проповедника, креациониста. Сейчас для меня такая личность представляется концентрацией всего самого плохого, что есть в людях. Посмотрите на человека, который почитается среди баптистов, и вам станет всё ясно о них. Человек, который уклонялся от уплаты налогов и который за это сидел в американской тюрьме. У него был свой парк аттракционов с динозаврами, в который приходили люди, и за который Ховинд злостно не платил налоги не раз и не два, а постоянно. Конечно, баптисты преподнесли то, что Ховинд сидел в тюрьме, как страдание за веру, но кажется, эти люди не читали апостола Павла: «Только не пострадал бы кто из вас, как вор или разбойник». И что-то мне с трудом сопоставляются его страдания со страданиями верующих в советском союзе. Также Ховинд выступает против абортов. Когда ему задают вопрос: «А что делать женщине, которая забеременела от изнасилования?», он отъявленно лжёт: «От изнасилования забеременеть невозможно». Также, будучи креационистом, он очень много лжёт, выставляя себя чуть ли не учёным. Он на полном серьёзе утверждает, что это научный факт, будто бы земля сотворена Богом 6 тысяч лет назад, а 4400 лет назад был потоп, который погубил всё живое, и спасся только Ной с его семейством на ковчеге и те животные, которых он туда завёл. А как произошёл этот потоп? А вокруг земли была водная оболочка, которая защищала всё живое от вредных излучений солнца, создавала на земле эффект теплицы, и всё живое было громадного размера, и жили люди по 900 лет. Но потом в землю врезался метеорит, который разорвал эту оболочку, вода пролилась и исчезла защита, всё живое стало жить гораздо меньше. А знаете? Динозавры тоже были с Ноем на ковчеге, и они живут до сих пор. То есть, он нёс полнейший антинаучный бред, который противоречит здравому смыслу, но люди ему верили и верят до сих пор. Верил и я.

С запретами абортов связана история, которая произошла в нашей общине во времена моего детства. Был в церкви некий Никита, который женился на девушке из Томска. У этой девушки были некоторые проблемы со здоровьем: у неё был рак мозга, который обнаружили на ранней стадии и сделали ей операцию. Звали эту девушку Ольга Александровна. Почему я называю её по имени и отчеству? А потому, что она одно время преподавала в нашей церковной школе. Так вот, когда обнаружилось, что она беременна, то врачи настоятельно советовали Ольге Александровне сделать аборт, потому что рождение ребёнка угрожало её жизни. Но в баптистской церкви аборт приравнивается к убийству, и Никита с Ольгой Александровной отказывались. Когда Ольга Александровна родила ребёнка, рак начал прогрессировать, девушка ужасно страдала, преобразилась до неузнаваемости, впала в кому и через некоторое время умерла. Её смерть преподносилась верующими, как героический поступок, но, если честно, сейчас я вижу в этом только непомерную глупость (да простят меня все, кто связаны с этой историей). Никита остался без жены, его дочка – без матери. А всего этого можно было бы избежать. Нет, я не считаю, что человек не может самостоятельно принять такое решение – родить ребёнка и пожертвовать своей жизнью. Я против того, что церковь навязывает людям некоторые установки людям, которые приводят к их смерти. Когда люди начинают слушать больше священников, чем врачей, это не приводит ни к чему хорошему.

Глава 6. Школьные будни

Перешёл я в светскую школу, когда мне было 13 лет. Дело в том, что церковная школа учила детей только в период начальных классов и набор там был через год, с чем и было связано то, что я пошёл в школу в 8 лет, а не в 7, потому что в том году, когда мне было 7 лет, набора в церковную школу не было. После того, как наш класс ушёл из церковной школы, в ней начался бардак: все нормальные учителя вышли замуж и ушли оттуда. Новая учительница, моя двоюродная сестра, Вероника, не могла быть хорошей учительницей и из-за своих личных качеств, и из-за своих познаний. Она постоянно опаздывала и преподавала детям, например, что лучи солнца становятся тёплыми, проходя через атмосферу, в результате трения. А также, если вы подпрыгните в поезде, то вы приземлитесь в другом месте, потому что поезд под вами проедет.

Когда мои одноклассники переходили в светскую школу, то шли в первую школу. А всего у нас в селе было две школы. Однако я был белой вороной среди моих баптистских одноклассников и перешёл не в первую школу, а во вторую, в первую очередь потому, что она была ближе. Хотя Люся со своей сестрой жили прямо рядом с нашим домом, но ходили в первую школу. Позже они тоже перейдут во вторую школу. Когда я пришёл первый раз на линейку, то мне было очень тревожно: как примут меня новые одноклассники? Как примут меня учителя? Как примет меня школа? Со мной были родители, но больше никого знакомого не было. Я смотрел на лица своих будущих одноклассников и пытался понять, хорошие ли они люди. Ко мне подошёл один мальчик. Он спросил:

- Тоже новенький?

- Да, - ответил я.

- Давай познакомимся. Меня зовут Саша.

- Меня зовут Дима.

Он протянул мне руку, и мы пожали друг другу руки. Оказалось, что он приехал из Ханты-Мансийска. После линейки мы все пошли в класс, и Людмила Михайловна, преподавательница немецкого языка и по совместительству наша классная руководительница, познакомила меня с классом. Нам продиктовали расписание на предстоящий учебный год и отпустили домой. В коридоре меня обступили одноклассники. Я слышал вопросы:

- Ты Гамм?

- Какие оценки ты получал?

- Ты немец?

Я старался быть дружелюбным, а также у меня в уме было, что нужно показать или сказать им о том, что я верующий, потому что так нас учили в церкви. Но говорить ничего не нужно было. Все и так прекрасно это знали. Все знали, что в селе живут немцы, и у них какая-то другая вера, не такая, как у всех. В процессе моего знакомства с классом выяснилось, что среди парней существует две группировки: условно, «гопники» и «задроты». Среди гопников была распространена тюремная культура. Так, они никогда не называли других по именам, а раздавали одноклассникам клички и называли их по кличкам. Игорь Зайцев был зайцем, Влад Фомин был Фомой или Фомой неверующим, а Паша Канников был конём. Тюремная культура заключалась не только в этом. Для них не было абсолютно никаких авторитетов, кроме тех, кого они выбрали «батей». «Батей» у них был Иса Албогачеев. А также у них были разные странные ритуалы, например, в определённых случаях нужно было скрестить пальцы, чтобы не стать «зашкварным». Вообще, тюремная культура была широко распространена в школе, да и не только в школе, а, страшно сказать, и в церкви. В кабинете труда стоял стул, на котором было написано: «Пни меня, я гей». Один раз я по неосторожности на него сел, и один одноклассник меня пнул. Что-то такое гей, я не знал, но догадывался, что это что-то нехорошее. Самым ярким из гопнической группировки был Дёма Артемьев. Однажды он остался на второй год, и у него явно было не всё хорошо с психикой. Ко мне он всё время приставал с разными расспросами о том, что за у меня вера, приехал ли я из Германии и о разном другом. С группировкой гопников отношения у меня слаживались не очень. Гопники называли меня то фрицем, то фашистом, то немецкой овчаркой. Им явно не нравилась моя национальность. Один раз Иса назвал меня немецкой овчаркой, на что я ответил, назвав его ингушской овчаркой, зная, что он по национальности ингуш. Иса решил, что такое безнаказанно оставлять нельзя и несколько раз меня стукнул. Меня спасло то, что в это время прозвенел звонок на урок.

Группировка задротов специализировалась на том, что они всё время сидели в телефонах и играли в игры. С этой группировкой отношения у меня складывались лучше, но я им тоже ко двору не пришёлся, потому что у меня не было ни телефона, ни компьютера, ни интернета. Я жил совершенно другими вещами. Некоторых из группировки задротов обижали ещё больше, чем меня. У меня-то хотя бы было оружие – я был умный, и кому-то мог дать списать на уроке, а кому-то мог не давать. А вот у некоторых парней такого оружия не было. Вообще, в нашем классе царило насилие, которое иногда подогревалось даже со стороны учителей. Особенно меня доставало, когда во время урока одноклассники из группировки гопников пуляли слюнявыми бумажными шариками из ручек. Всё это очень мешало учиться. Ну и, конечно, Дёма. Помню, как я шёл домой со школы и думал о том, как я отомщу ему за его приставание и унижение по отношению ко мне. В ответ мне приходили другие мысли, что христиане не должны мстить. И эти мысли боролись в моей голове.

Первое время я хотя бы дружил с Сашей, и один раз он меня пригласил на день рождения. Я обрадовался возможности, что смогу хоть как-то влиться в коллектив одноклассников и согласился. Дома я сказал родителям, что хочу пойти на день рождения одноклассника, им это не понравилось. Когда пришло время идти на день рождения, родители меня не отпустили. Так я потерял единственного друга.

Раиса Богомолова и ещё некоторые девочки были отличницами в начальных классах, но когда они перешли в пятый класс, то занялись своими женскими делами и учиться нормально перестали. Вначале мне казалось, что они умнее меня и мне с ними не потягаться. Но я взял своё трудолюбием. Тем более, мне в школе, кроме как учиться, было больше нечем заниматься, в отличие от бывших отличниц. Больше всего я по-прежнему не любил физкультуру и рисование, и первое время у меня по физкультуре было больше четвёрок, чем пятёрок. Но по всем остальным предметам у меня были пятёрки. Тогда к учителю физкультуры пришла наша классная руководительница, о чём-то с ним поговорила, и после этого мне стали ставить пятёрки по физкультуре. Просто учителям нужно было кого-то сделать отличником, потому что без этого у них не было бы премии, и они сделали ставку на меня. Но физкультуру я всё равно не любил. Больше всего я ненавидел сдачу нормативов. Почему это кто-то решил, что мальчики должны пробежать 100 метров за такое-то время? Или прыгнуть в длину с места на столько-то сантиметров? Ну и конечно сдавал я чуть ли не хуже всех, потому что дома я практически не занимался физическими упражнениями. Да и вообще, физкультура вызывала у меня дискомфорт. Но некоторые нормативы я сдавал вполне успешно – отжимание и пресс. Ещё я более-менее сдавал норматив забега в длинную дистанцию. А вот подтягиваться я вообще не мог. Когда мы подтягивались, я после одного раза не мог подтянуться больше ни разу. Тогда преподаватель сказал мне: