Там, где меня не было

Глава 1

О теле, которое не принадлежит тебе.

«Чем сильнее чувство голода, тем сильнее желания, дикие и навязчивые, как у беглеца в заключении.»

Эротика — не всегда про наслаждение. Иногда про протест. Про тело, которое стало функцией. Про прикосновения, за которыми пустота. Или боль. Или что-то невыносимо живое.

Я не пишу, чтобы возбудить. Я пишу, чтобы напомнить: это происходит. Там, где не говорят. Где улыбаются. Где молчат. В каждой сцене — больше, чем просто секс. Там — память. Подмена. Выживание. И, может быть, путь обратно к себе.

“Там, где меня не было” — история, где эротика становится зеркалом. И ты никогда не знаешь, чьё отражение увидишь.

Анжелика

Мне тридцать.

Самый странный возраст, когда тебя уже не прощают за наивность, но всё ещё требуют искренности.

Не подросток и не взрослая. Что-то промежуточное. Без права на ошибку — но с обязанностью улыбаться.

Я стою в центре салона. Кручу прядь волос вокруг пальца. Кручу до боли, до красной полоски на коже. Пытаюсь зацепиться за себя. За ту, кем когда-то была, или хотя бы за ту, кем могла быть. Но я ведь не за этим пришла сюда.

Здесь пахнет дорогими духами с бахой сандала, табачным дымом и тягучей, как сироп, скукой. Не знаю, как это место называется, по документам — массажный кабинет. На деле — бордель, где женщины улыбаются за деньги. Названия — это для тех, кто ещё верит в иллюзии. Я — не верю. Именно поэтому, наверное, и пришла. Это не жажда наживы. Деньги — вторичны. Возможно, я хочу потерять настоящую себя. Или наоборот — отыскать.

Мама-сан хлопает в ладоши. Резко, будто вспарывает воздух.

— Девочки, знакомьтесь. Анжелика.

Все головы поворачиваются в мою сторону. Кто-то кивает, кто-то отводит взгляд. Кто-то уже прикидывает, сколько клиентов я отберу. В каждой паре глаз что-то своё – равнодушие, оценка, вызов.

В углу сидит женщина в шёлковом халате. Лет пятьдесят плюс. Волосы собраны в тугой хвост, босые ноги, переброшенные одна через другую. Она курит. Её усталость такая плотная, что кажется, можно ощутить на ощупь.

— Да, милая, таких, как я, тоже иногда хотят, – говорит она, глядя сквозь меня. Медленно выпускает струю дыма, словно это её единственная радость за день, и добавляет:

— Потому что, если мужчина оказывается несостоятельным, проще всего списать это на мою внешность. Он потом скажет: «Старая, не возбуждает». Не скажет же: «Я сам уже не стою». — Слова не звучат озлобленно, скорее просто факты. В ней нет позы, только выжженное поле.

Мама-сан оборачивается ко мне:

— Анжелика… хочешь сменить имя?

— Нет. Можно просто Лика.

— Лика… — повторяет она. — Оставляешь настоящее имя?

— Я не хочу быть кем-то другим, — говорю тихо. Меня и так не осталось, если сменю имя, то исчезну окончательно.

Два часа дня.

Самое странное время здесь. Ни пик, ни провал, просто между. Между завтраком и ужином. Между начальником и отчётом. Между «я» и тем, кем он становится, как только входит в эту дверь.

Девочки заняты своими делами — кто-то сушит ногти, кто-то выводит стрелки с таким азартом, будто готовится к конкурсу «Мисс фальшивый экстаз». Кто-то просто курит, глядя в точку.

Я читаю Цвейга. Держусь за фразы, как за поручни, когда лифт срывается вниз. С каждым абзацем кажется, что падаю медленнее, что можно успеть подумать, пока летишь. Мне нравится его губина, я готова в ней утонуть, чтобы не захлебнуться трясиной, которая уже окутывает меня в этом болоте. Ещё люблю Моруа, но он слишком про мужчин, а мне сейчас нужно про чувства. Хватаюсь за строчки, чтобы понять, что я ещё жива.

Рядом сидит Анна. Я её не понимаю, она вся здесь, целиком. Словно это не работа, а её естественное состояние. Замечает, как я краем глаза смотрю на часы, стрелка ползёт лениво, как сигаретный дым. Тишина становится липкой. Пространство дрожит, как вода в стакане. Где-то вдалеке слышен скрип доски. Я моргаю.

— Анжелика, ты сдала химию? Надеюсь, не двойка? — голос мамы врезается в моё сознание.

Резко, без предупреждения. Сердце обрывается, я поднимаю глаза. Передо мной Анна.

— Просто сегодня погода плохая, — бросает она, не отрывая взгляда от ногтей.

— Плохая? — сердце бешено колотиться в груди. Что-то не так. Пространство, звук, свет, будто сбились настройки. Мир чуть сдвинут. Или я. Словно вселенная моргнула, и я увидела, что она фальшивая.

— Угу. Клиентам даже трахаться не хочется.

Говорит ровно, буднично, будто обсуждает сводку новостей. Потом делает вдох и, уже тише, почти шепчет, словно вскрывает старую, зажившую не до конца рану:

— Есть те, кто хотят круглосуточно. Просто вечером у них жёны, дети, собаки, обязанности… А днём можно сбежать. На обеде на двадцать минут. Перепихнуться. Почувствовать себя мужиком.

Я молчу.

Анна продолжает, не глядя:

— Утром им начальник вставил, наорал, напомнил, что они никто. Они чувствуют себя слабыми, униженными. А потом приходят сюда, чтобы унизить нас. Чтобы почувствовать силу.

Я поднимаю на неё глаза. Без осуждения. Просто… я не готова это услышать.

Она замечает и улыбается.

— Ко всему привыкаешь, Лика. И к этому тоже. Проституция — это не про тело. Это про голову, про то, как её отключить. И как потом с этим жить.

Она затягивается сигаретой, щурится. Пауза.

— Днём приходят те, кто бежит.

— К нам? — спрашиваю.

— Нет. К иллюзии власти, — отвечает она.

И я чувствую, как эти слова западают где-то между рёбрами.

Я смотрю на мужчин, что заходят сюда. Разные. Возраст, одежда, манера держаться. Но у многих один и тот же взгляд. Это не похоть или страсть. Что-то глубже, то, что требует молчания.

Они приходят не за сексом. Секс — только оболочка. Им нужно чувство. Иллюзия власти. Возможность быть кем-то. Хоть на двадцать минут. Быть значимым, услышанным, опасным. Тем, кем они не могут быть в настоящей жизни.

Глава 2.

Звон колокольчика, словно отсечка времени. Дверь приоткрывается. Он входит

С улицы врывается резкий, плотный дождь, как шёлковая плеть. Хлещет по стеклу, асфальту, лицам, оставляя ощущение вторжения.

Мужчина аккуратно складывает зонт. Стряхивает капли с дождевика, сбрасывает с себя остатки реальности, где действуют правила и существует «нельзя».

Теперь он внутри. В том мире, где можно всё. Воздух меняется, густеет, становится плотным, вязким, как перед грозой. Разговоры в салоне стихли. Кто-то опускает взгляд. Кто-то, наоборот, замирает, будто надеясь, что его заметят. Я не понимаю, кто он, но девочки знают. Они читают в нём то, что мне пока недоступно. Одна отходит к окну, притворяясь, что наблюдает за дождём. Другая утыкается в экран телефона.

Он не впервые здесь. И это не повод для радости.

Мама-сан выходит навстречу. Её движения мягкие, текучие, как масло по шёлку. Она улыбается, вежливо помогает ему снять плащ, голос звучит учтиво, почти ласково:

— Добро пожаловать. Сегодня, может быть, Лили? Или Милана?

Девочки вздрагивают, будто по коже прошёл щелчок хлыста. Привычно, смиренно встаю. Готовы.

Но он не смотрит на них. Просто поднимает палец и указывает на меня.

— Это кто?

— Анжелика. Новенькая. Сегодня первый день, — быстро, с живым блеском в глазах отвечает мама-сан.

— Я возьму её.

Просто. Холодно. Так выбирают рыбу на рынке. Или нож. Главное, чтобы остро.

Внутри всё сжимается. Он не просит, не предлагает, он заявляет: мой товар, моя ночь, моё право.

— Первый клиент. Поздравляю, — Мама-сан поворачивается ко мне, глаза сияют, голос довольный.

Я медленно встаю. Почти торжественно запахивая полы кимоно.

Анна, та самая, что сидела рядом, вдруг шепчет, почти не размыкая губ:

— Осторожно. Он любит жёстко.

Я киваю чуть заметно, но впитываю.

Жёстко? А как это — жёстко? У меня не было такого. Вообще… секса в моей жизни было меньше, чем должно быть к тридцати. Я слишком не выбирала. Просто однажды стала его... Но вот я здесь, это я пришла. И это мой выбор. Теперь дороги назад нет.

Тепло неуютное, душное. Воздух стоит, пахнет пылью и чем-то… древним. Неясно — ладан или просто чужая жизнь, въевшаяся в стены.

Он входит первым. Спокойный и молчаливый. Уверенный шаг человека, который ни в чём не сомневается. Он пришёл не за услугой — за правом. Я захожу следом. Дверь захлопывается за ним мягко, почти ласково. Щелчок замка звучит как выстрел. Как приговор, после которого уже нельзя вернуться назад. Всё, что было «до», остаётся с той стороны. Здесь — только «после».

Проходит вперёд, не оборачиваясь. Опускается на кровать. Знает, что я пойду следом. Молчит. И в этом молчании — всё.

Я стою, не решаясь подойти. Жду.

— Садись, — голос звучит ровно, как полированный металл. Без угроз или ласки, просто команда. Я опускаюсь на край кровати. Слишком близко или далеко, неважно, здесь нигде не безопасно. Он берёт стакан с тумбочки. Тёмная жидкость, горький запах. Виски, наверное, или что-то сильнее. Пьёт не глядя. С глухим стуком опускает стекло на место.

— Тебе сказали, что я люблю жёстко? — поворачивается ко мне и ловит взгляд.

Киваю.

Он смотрит в упор. В глазах сила и власть.

— Боишься?

Я не отвечаю.

Он наклоняется ближе. Тихо, почти ласково берёт мою руку своими холодными, длинными пальцами ладонь вверх. Слишком уверенно. Вздрагиваю от прикосновений. Улыбается в ответ на мою реакцию.

— Мягкая, — он произносит это не как комплимент. Скорее, как факт, который скоро изменит. — Ты ещё не знаешь, что такое страх.

Я сглатываю, и он усмехается, потому что слышит.

— У тебя прекрасные глаза. Честные. Пока. — Он слишком близко. Так, что я чувствую запах его кожи. Она пахнет табаком, виски и какой-то безмерной тоской.

— Я не хочу трахаться.

Пауза. Она давит. Заставляет пересмотреть всё, что я ожидала.

— Я хочу, чтобы ты поняла, что значит быть ничьей.

Замираю, задерживаю дыхание. Каждой клеткой чувствую, как напрягаюсь. Чувствую, как дрожу — тревога, которая накрывает меня, начиная от самой макушки и прокатывается по телу до самых кончиков пальцев ног.

— Боишься меня, Лика? — отстраняется, позволив мне выдохнуть.

— Нет, — вырывается слишком быстро.

Он улыбается:

— Тогда ты дура.

Мне нельзя показывать страх, сама выбрала прийти сюда. Не случайно или по глупости. Знала, куда иду. Знала, что может быть. И да, была готова. Даже к боли. Если он захочет, я выдержу. Если будут унижения — проглочу. Мысленно готовила себя ко всему.

Но он ничего не сделал. Просто сидел рядом, молчал и смотрел. И это молчание оказалось страшнее, чем любые прикосновения.

Я ложусь на спину, давая понять, что готова принять его. Он не шелохнулся. Смотрела в потолок — в ту самую точку, где когда-то был свет. И думала: пусть бы он просто взял меня. Быстро. Грубо. Так было бы проще. С телом всегда проще, чем с душой.

Он просто сидел. Сколько прошло времени, я не знаю. Потом наклонился и осторожно коснулся моего лица, будто я моглу рассыпаться от одного дыхания. Прошёл по щеке. Не как мужчина, или клиент. А как тот, кто потерялся между собой и этим миром. Прикоснулся к губам. Опустился к подбородку. Сжал длинными холодными пальцами мои скулы:

— Ты ведь не скажешь? — прошептал, наклонившись к самому уху. Так близко, что кожа зазвенела от его дыхания.

Я замерла, но не ответила. Молчание – знак согласия, молчание – тайна, которую нельзя озвучивать.

Он задержал взгляд на моих губах, как будто хотел поцеловать, но не решился. Поднялся, поправил одежду.

Уже у двери, остановился:

— Я… приду ещё.

Дорогие читатели!

Каждый клиент, приходящий к Лике, для неё не просто лицо в потоке. Обратите внимание — в её реакции есть нечто большее, чем просто вежливость или профессионализм. Иногда важен не сам человек, а то, что он в ней пробуждает. Позже вы поймёте, почему её взгляд цепляется за детали, почему для неё это не «просто работа».

Глава 3

Жарко.

Лето расползается по комнате, как мёд — липко, сладко, неотвратимо.

Окно открыто, но воздух не двигается. Только ленивое и тяжёлое время медленно капает. Шторы чуть покачиваются от редких движений. За окном слышны голоса, лай, стрекот цикад.

В комнате мягкий, обволакивающий свет. Словно уже вечер, но солнце всё ещё цепляется за край неба, как за последнюю мысль. Комната дышит теплом.

Я, не двигаясь, лежу на кровати. Майка прилипла к груди, шорты задрались на бедро, но я не поправляю, пускай. Всё тело налито солнцем, воздух вязкий, чуть сладкий, и от него не укрыться.

Мы вместе уже полгода. Он старше. Спокойный, уверенный. Никогда не торопил, просто терпеливо ждал, что однажды я сама скажу «да».

Я понимала, чего он хочет. И чувствовала, что я тоже. Сегодня мне исполнилось восемнадцать. И теперь больше не нужно ничего объяснять.

Никаких “ещё рано”, никаких “я не готова”. Всё давно решено. Просто внутри это зрело — медленно, как лето. А теперь я чувствую каждой клеткой: я готова.

Дело не в цифрах в паспорте, дело в том, что созрело внутри. Это про то, что я хочу, чтобы он стал первым. Не просто вошёл в меня, а сделал своей. Чтобы больше никогда не чувствовать себя ничьей.

Жду. Мне не страшно, внутри меня дрожь и тянущее желание близости.

Стихает шум воды в ванной. Щёлкает выключатель.

Свет в комнате словно меняется. Становится теплее, как будто сам воздух отзывается на его появление. Полотенце на бёдрах, капли стекают по телу, по ключицам и животу, исчезая в складках ткани. Замечаю знакомый шрам на левом боку живота – след от детской травмы, о которой он рассказывал. Движения спокойные, привычные. Не спешит. Он красив. И я замираю, будто вижу его впервые.

Сколько раз он держал меня за руку, гладил по волосам, шептал что-то на ухо. Но сейчас всё по-другому.

Я не отвожу взгляда. Не прячусь. Хочу, чтобы видел, как я смотрю. Хочу, чтобы знал, чего я хочу.

Подходит ко мне, и от его близости воздух становится плотнее, тяжелее, напряженнее.

Садится рядом. Привычным жестом поправляет волосы. Я знаю, он волнуется, хоть и не показывает. Матрас чуть пружинит под весом. Он совсем рядом.

Сердце стучит в горле. В животе вспыхивает тепло, то самое щекочущее, которое кажется роем бабочек. Они машут крылышками, бьются внутри, им тесно.

Я чувствую: всё во мне ждёт. Всё тянется навстречу.

Он смотрит мне в глаза, и я не могу отвести взляд.

Губы пересохли. Дыхание сбилось, как будто я не просто лежу, а бегу, но не ногами, а телом, к этой секунде.

Он наклоняется. Я ощущаю его дыхание, внутри себя, оно проходит через грудную клетку к самому сердцу.

Теплая, уверенная ладонь ложится мне на щёку. И всё внутри сжимается — грудь, живот, бёдра.

— Боишься?

Я не могу говорить. Киваю. Потом медленно качаю головой. Мне и страшно и не страшно одновременно. Страшно, потому что впервые. Не страшно, потому что с ним. Он всё понимает.

Он произносит моё имя так, как никто другой – мягко, растягивая гласные, будто пробует его на вкус:

— Лииикааа! Уверена?

— Да, — шепчу почти безмолвно.

Это «да» — мягкая и теплая волна, будто внутри кто-то расправляет крылья.

— Хочешь?

— Хочу, — я улыбаюсь сейчас только ему.

Он неспешно целует меня. Словно целует не губы, а всё, чем я стала за это время. И я больше не ничья. Поцелуй становится глубже. Он словно пытается дотронуться до самой сути не телом, а душой.

Я чувствую это. Волна жара поднимается от шеи к щекам, опускается к груди, разливаясь по животу. Легкие, теплые, как дыхание, пальцы скользят по щеке, спускаются к шее. Кожа вспыхивает под ними. Они не просто касаются, они зажигают.

Он проводит по ключице, и я вздрагиваю от переполненности, от предвкушения, мне не страшно. Опускается ниже. Цепляет бретельку пальцами. Кожа будто кричит от острой оголенности, и всё во мне просыпается.

Майка соскальзывает с плеч, обнажая грудь. Я чувствую, как соски напрягаются под его взглядом. Дрожь накатывает, волна за волной.

Он не спешит, слушает, как я дышу, как жду. Его губы нежно обхватывают сосок, пробуя, не слишком ли остро.

Я резко вдыхаю. И этот вдох уже стон, вырвавшийся сам.

Каждое его движение, как вспышка, пульсирующая внизу живота, в груди, между ног. Я разлетаюсь и не знаю, как собрать себя обратно. Он целует медленно, по кругу, и я выгибаюсь навстречу. Тело двигается само. Хочет большего. И я позволяю ему хотеть.

Он проводит ладонью по животу, чуть выше лобка. Там жар, все горит. Малейшее касание, и я сжимаюсь.Он знает каждую точку. И нажимает на них, точно, но мягко. Пальцы захватывают резинку шорт. Стягивает их вместе с трусиками.

Воздух касается разгорячённой кожи, покрываюсь мурашками. Я раскрываюсь, я настоящая и в этот момент любима. Он раздевает не тело, а душу.

Наклоняется и целует низ живота. Я — сплошной пульс. Растворяюсь в нём, в себе и в этом мгновении.

Он осторожно разводит мои бёдра, словно ждет ответа. А я не сопротивляюсь. Я тянусь, хочу, поддаюсь.

Пальцы осторожно скользят по внутренней стороне бедра. Но каждое касание, как электрический разряд. Я замираю. Дыхание сбивается.

Едва касается нежных складок между ног, словно пробует температуру. Я прикусываю губу, запрокидываю голову, выгнув спину.

— Какая ты влажная, маленькая, — шепчет он. Пальцы замирают перед входом.

Я хочу, чтобы он продолжал. Чтобы не останавливался. Он наклоняется, его язык касается клитора. Сначала лёгкие, почти невесомые движения. Пальцы вновь оживают, массируют, вдавливают, отпускают.

— Девочка моя, какая ты сладкая…

Мой звук — не голос, а выдох, сдавленное «да». Всё тело дрожит. Я больше не лежу. Я лечу. Меня уносит. Низ живота сжимается в тугой узел, готовый разорваться.

Его язык увереннее скользит по клитору вверх, вниз, кругами. Чуть всасывает и снова отпускает. Пальцы становятся смелее, растягивают то, что всё ещё преграда между нами. Я двигаю бёдрами, стараясь поймать такт его языка, удержать движения, от которых мне безумно хорошо. Чтобы он задержался чуть дольше, чтобы я могла…

Глава 4.

От автора: Эта глава непростая. Она может оказаться слишком тяжёлой, если вы уязвимы. Здесь нет эротики. Это не про удовольствие. Если чувствуете, что не готовы — лучше отложите. А если решите читать, спасибо, что идёте с нами до конца.

...

Запах кофе — чужой, горький, не для удовольствия, а чтобы не отключиться посреди смены. Он перемешивается с духами, лаком для волос, дешёвым алкоголем и чем-то ещё — тем, что въелось в стены и осталось навсегда. Салон оживает ближе к обеду. Здесь это называют «утром».

Кто-то ещё в халате, с ресницами, на которые только что легла тушь. Волосы накручены на бигуди, а губы уже пылают алым.

Кто-то поправляет бельё. Кто-то достаёт из мини-холодильника банку шипучки и мешает с чем-то крепким. Без дозы — никак. Без неё тело не слушается. Не хочет двигаться, дышать, улыбаться. Особенно улыбаться.

Лили сидит на краю дивана, обняв колени, как подросток. В пижамных шортах с Микки Маусом. И с лицом, полным злости.

— Всего два, — говорит она, словно ставит себе диагноз.— Вчера. Всего. Два.

Пинает тапком пепельницу, пепел разлетается по полу, и никто даже не дергается.

— Меньше, чем у Хару, прикинь? У неё даже грудь без имплантов!

Кто-то хихикает. Кто-то закатывает глаза.

Анна курит, глядя в окно, и не вмешивается. У неё вчера было пятеро. И это видно по лицу — не довольна, не устала, просто… отключена. У неё есть особый способ существовать в этой реальности — не быть в ней. Физически она здесь. Эмоционально нет. Она курит так, будто бы дым единственная граница, которая ещё держит её внутри себя.

Одна из новых, Нана, пытается сделать мейкап, но руки дрожат. У неё аллергия на клиента с парфюмом «как у бывшего». Она не жалуется, просто трёт глаза, и тушь течёт, как будто сама знает, что день сегодня будет хуже, чем вчера.

Я сижу в углу. С кружкой кофе, который уже остыл.

Никто не говорит, но все ждут. Чего-то. Или кого-то.

Колокольчик.

Он всегда звенит неожиданно. Всегда. Даже если знаешь, что вот-вот. Всё равно сердце делает паузу. Небольшую, почти незаметную, но в ней всё.

И начинается спектакль. Ласковый. Жесткий. Фальшивый. Настоящий. Неважно. Мы уже почти готовы.

Колокольчик.

Тишина гаснет, как будто кто-то выключил свет. Все напрягаются, но не показывают. Только взгляд у Лили дергается — в сторону входа. Анна не оборачивается, только гасит сигарету. Я допиваю кофе. Горечь застревает в горле.

Салон заполняется терпким мужским ароматом — одеколон или лосьон, что-то липко-сладкое, слишком знакомое. Воздух будто сжимается. Будто кто-то подошёл сзади и дотронулся до шеи, не спросив.

Я не узнаю его, но тело уже отзывается.

Он входит.

Улыбка слишком широкая, из тех, что цепляют взглядом и не отпускают. Пиджак блестит, кольцо на мизинце, волосы зализаны, как у моделей в старых рекламных буклетах, где всё неестественно ярко и не по-настоящему. Он проходит, не торопясь, скользит глазами по лицам.

Не смотрит — выбирает. И взгляд останавливается на мне.

— Какая у нас тут красавица прячется, — мурлычет.

Мама-сан подскакивает, как на пружинке:

— Добро пожаловать! Это наша новенькая, Лика. Хотите чай? Сначала расслабимся…

— Нет, чай потом. Я начну с неё, указывает подбородком на меня, даже не спрашивая.

Я медленно встаю. Тело знает: чем быстрее поднимаешься, тем хуже. Лучше дать себе секунду.

Он идёт первым. Я за ним.

Комната вбирает в себя его аромат. Слишком резкий, будто он только что брызнул им на себя,нарочно, чтобы заглушить все остальные запахи..

Не спешит закрыть дверь. Стоит, смотрит, как я прохожу.

— Садись ближе, не кусаю, — говорит и усаживается на кровать, широко расставив ноги.

Я сажусь, чуть дальше, словно расстояние хоть что-то значит.

Он берёт меня за запястье. Ладонь влажная, теплая, как язык у собаки.

— У тебя такие пальчики… нежные. У девочки должны быть нежные пальчики.

Я не улыбаюсь. Он не замечает.

Проводит рукой по щеке. Потом ниже. Легко, едва касаясь, будто случайно. Как бы по-доброму, но внутри всё сжимается.

— Ты, наверное, романтичная, да? Такие, как ты, любят, когда медленно… — Он сглатывает, и я слышу звук. Слюна густая.

С каждой его фразой всё больше хочется в душ. Не после. Прямо сейчас. Под струю кипятка. Стереть с себя это. Он тянется к ремню. Щелчок пряжки звучит громче, чем должен.

Я не двигаюсь, не помогаю. Он сам.

— Посмотри, что у меня для тебя, — говорит, доставая член.

Маленький, толстый, ещё вялый.

— Нравится тебе? Потрогай… Поиграй с моим дружком.

Он берёт мою ладонь и кладёт на себя. Член мягкий, чуть липкий от возбуждения, хотя ещё не в строю, но уже вздрагивает от прикосновения.

Я обхватываю рукой, начинаю массировать, перекатываю пальцами. Чувствую, как начинает наливаться силой, набухать похотью. Двигаю вверх, вниз, пока осторожно.

Он откидывается на локти, закидывает голову.

— Да… Девочка… Вот так… Ещё, посильнее… Побыстрее… Ласкай его, посмотри какой он, красивый правда? Нравится тебе?

Молчу. Член скользит в ладони, тяжелеет, дёргается нетерпеливо.

— Он уже хочет в тебя… — стонет. — Но сначала… В ротик.

Меня подташнивает. Я достаю презерватив.

— Только не это… — вздыхает он, словно разочарован до глубины души. — Не надо, милая. Хочу тебя почувствовать. Без. Губки, ротик нежный, язычок ловкий, полежи, пососи, я доплачу.

— Только в резинке, — отвечаю, глядя в сторону.

— Тогда… — выдыхает он, разочарованно. — Тогда… Подрочи.

— Дальше. Вот так. Да, девочка. Побыстрее… Яички потяни вниз, вот так, хорошо, куколка.

Он дрожит. Издаёт какой-то звук, будто подавился.

— Всё. Я готов.

Встаёт. Тяжело дышит.

— Ложись. Раздвигай ноги. Снимай трусики.

Я делаю, что он просит. Ведь именно за этим я здесь, чтобы выполнять их команды и удовлетворять желания. И всё равно… внутри рвётся что-то.

Глава 5

Я поднимаюсь по лестнице, чувствуя, как каблуки глухо отдаются в пустом коридоре. Каждый шаг будто давит изнутри чуть ниже солнечного сплетения.

Третий этаж. Поворот направо. Я знаю, где его кабинет, но сегодня иду медленно, будто бы ноги тянут время. Но я всё равно иду. Потому что надо. Потому что он — начальник. И потому что он позвал.

Дверь приоткрыта. Я стучу два раза.

— Заходи, — его голос мягкий, вкрадчивый, с полутоном улыбки.

Я вхожу.

Он сидит за столом, без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами. Часы на запястье блестят, как напоминание: время здесь принадлежит ему.

— Присаживайся, — кивает на кресло напротив.

Я сажусь. Ровно. Руки на коленях, спина прямая. Как на собеседовании, которое я давно прошла, но всё ещё чувствую, будто сижу на испытательном сроке.

Он встаёт, подходит к шкафчику сбоку.

— Не паникуй, — говорит, будто между делом. — Просто поговорить.

Я киваю.

Он достаёт бутылку виски, два стакана.

— Не в рабочее время, не на отчёт. Просто… расслабиться.

Я сжимаю пальцы.

— Спасибо, я не пью, — говорю спокойно.

Он оборачивается. Его глаза блестят чуть ярче.

— Пей.

Он наливает.

Я смотрю.

— За встречу, — подаёт мне стакан.

Беру бокал, подношу ко рту. Один глоток. Горечь скользит по горлу, оставляя внутри тонкую обожжённую полоску. Не кашляю. Только глубже вдыхаю.

Он ставит свой стакан и подходит ближе.

— Ты знаешь, ты очень красивая, цветочек, — шепчет тихо.

Я не отвечаю.

— И умная. Это редкое сочетание.

Он наклоняется, садится на край стола, почти касаясь колен. Его рука ложится на мою, осторожно, будто пробует.

— Встань, — говорит он мягко, почти тихо. — Мне неудобно так.

Замираю, как будто тело не слышит команду. Но всё же медленно поднимаюсь. На негнущихся ногах.

Он обходит меня, отодвигает кресло. Останавливается позади.

Рука ложится на плечо. Легко. Но весит, как приговор.

— Ты напряжена, — шепчет в ухо.

Его дыхание щекочет кожу. Жарко. Мутит. Он касается моей шеи подушечками пальцев. Медленно. Вкрадчиво. Будто гладит животное, которое решился приручить. Рука скользит вниз.

К талии, на бедро… ещё ниже, ткань юбки собирается под его пальцами, он тянет её вверх, обнажая мои ягодицы. Зажмуриваю глаза, словно это поможет сделать невидимым то, на что он смотрит. Резкое движение, и юбка на талии, звук как взрыв, разрывает что-то старое и важное, а может быть и меня.

Его дыхание рваное, где-то у моей шеи. Рука скользит между ног, он трогает меня через ткань трусиков.

— Цветочек, раздвинь ножки пошире.

Я дрожу, мне холодно от страха и от того, что я не в силах его остановить. Расставляю ноги шире, всё ещё не открываю глаза.

Трогает меня, водит пальцами по промежности. Не грубо, не резко, почти… нежно. И именно в этом весь ужас. Я отключаюсь. Всё становится вязким как сироп. Слова теряют очертания. Звуки становятся глухими. Остается только его дыхание.

Его пальцы проникают под ткань, нарушая границы дозволенного. Моё тело из камня, оно больше не дышит.

— Что же ты такая сухонькая, совсем меня не хочешь? — находит клитор, начинает массировать, словно это кнопка включения. Возможно тела, но не души. Меня тошнит.

Слышу звук расстегивающейся пряжки ремня. Его брюки падают на пол.

Резко распахиваю глаза. Ужас пронизывает тело насквозь. Но я не могу пошевелиться.

Смотрю в точку на полу. Там пятнышко от кофе. Хочу стать этим пятном, хочу погрузиться в него и утонуть, захлебнуться кофе, чтобы больше не чувствовать.

Он сзади. Его рука всё ещё там, палец проникает в меня, движения становятся быстрее. Дышит громче. Его головка ритмично бьётся о мои ягодицы. Его хриплые стоны гулом отдаются в ушах. Стискиваю зубы, чтобы не закричать, хотя внутри все беззвучно орёт.

Он замирает, горячая вязкая жидкость выплескивается мне на бедро, стекает по ноге. Палец плавно выскальзывает из моего лона. Я делаю вдох. Сердце колотится о грудную клетку, как птица, которой тесно в клетке.

— Ты ведь никому не расскажешь, цветочек, — говорит тихо. Почти ласково.

— Скажешь. Вылетишь. Без шансов.

— Я скажу, что ты меня провоцировала.

— Вон как одета. Ноги. Юбка. Сам Бог велел.

Он отходит.

Берёт салфетку. Подтирается. Выбрасывает в мусорку.

— Если вдруг передумаешь, моя постель открыта. Сделаю тебе хорошо.

Он улыбается.

— Ты у нас особенная, Лика.

Я не отвечаю. Только поправляю юбку. И выхожу. Молча.

В ушах звенит, ноги сами идут в туалет. Яростно тру себя туалетной бумагой, смываю холодной водой липкую сперму. Пальцы дрожат.

Не сразу понимаю, что меня трясёт. Уже в машине. Уже пристёгнута. Уже не в кабинете. Но руки не отпускают руль. Пальцы побелели. Суставы горят. Хочется выдохнуть, но внутри как будто застряла кость.

И тут… Вспышка. Это не мысль, даже не образ. Запах. Запах лосьона. Резкий, мускусный, с примесью дешёвого табака и чего-то липкого. Так пахнут мужчины, которые слишком уверены, что им всё можно.

Он тоже так пах. Он.

Мамин сожитель.

Приходил с работы — громко, как будто весь дом его. Снимал куртку, цокал языком, кидал ключи в одно и тоже место на тумбочке в коридоре.

— Где наша красавица? — говорил сладким голосом.

И обнимал меня. Сильно. Долго. Тепло. Слишком.

Сначала всё казалось обычным. Он шутил. Носил меня на руках. Помогал с уроками.

Мама говорила:

— Видишь, как повезло. Настоящий мужчина в доме.

А потом…

Я начала чувствовать. Он садился рядом. Слишком близко. Пальцы задерживались на плече. Ладонь на бедре.

И я замолкала. Замыкалась.

Иногда он наклонялся и шептал:

— Ты уже почти взрослая.