Там, где мы есть...

Знакомство.

Дорогой читатель!

Позвольте представиться. Меня зовут Лаура Фигаро, и эта книга — мой дебют, моё самое сокровенное «первый раз». Сказать, что я волнуюсь — ничего не сказать. Я будто отправляю в большое плавание корабль, который строила всем сердцем, и теперь с замиранием сердца смотрю, как он уплывает к вам.

Каждая строчка здесь — это частичка моей души, моих размышлений о любви, семье, прощении и о том, как иногда жизнь даёт нам второй шанс. Я бесконечно благодарна, что вы открыли именно эту историю.

Для меня будет огромной честью и бесценным подарком, если после прохождения вы захотите оставить свой отзыв, комментарий или просто поделиться впечатлениями. Ваше мнение — как кислород для начинающего автора. Оно поможет мне расти, понимать, что задело за живое, а что можно сделать лучше в следующий раз.

С любовью и надеждой, ваш новый автор, Лаура Фигаро!

1 Глава.

Моё самое первое воспоминание — это жёлтый пластиковый совок и теплое солнце, пригревающее макушку. И песок. Много песка. Он забивался под платьице, набивался в босоножки, и мама потом, дома, ворчала, вытряхивая его на клеёнку. Но в тот момент это не имело никакого значения. Потому что в песочнице на детской площадке царил жесточайший дефицит совков. Был только один. И он был в руках у рыжего мальчика с веснушками, рассыпавшимися по всему носу, как мелкие золотые блёстки.

Я сидела на корточках и с завистью наблюдала, как он деловито и сосредоточенно наполняет свою зелёную формочку, хлопая по ней ладошкой. Мне тоже ужасно хотелось построить кулич, но мой собственный совок куда-то бесследно исчез — то ли его закопали, то ли утащила домой капризная Катька с соседней улицы.

Рыжий мальчик, словно почувствовав мой взгляд, поднял голову. Его глаза были светлыми, прозрачно-серыми, как мокрый камешек.

—Держи, — сказал он просто и протянул мне свой заветный жёлтый совок. Я,не веря своему счастью, взяла его. Пластик был тёплым от его ладони. —Я Ваня, — представился он. — А тебя как зовут?

—Вика, — прошептала я, сжимая в руке драгоценный инструмент.

С этого момента мы не расставались. Наша дружба началась там, в песочнице, под щедрым июньским солнцем, и казалась таким же незыблемым фактом, как то, что трава зелёная, а с неба иногда идёт дождь.

Наш городок был маленьким, все друг друга знали. Его можно было пройти из конца в конец. Центральная улица с двумя магазинами, почтой да старой библиотекой; маленький стадион, где по выходным собирались мужики погонять в футбол; и наша речка, неширокая, но с крутыми, заросшими ивой берегами. И всё. Но для меня это был целый мир. Потому что в этом мире был Ваня.

Он был моим гидом, моим защитником и моей путеводной звездой. Будучи старше на целый год, он чувствовал на себе огромную ответственность. Он водил меня в школу за руку в моём первом классе, хотя сам учился уже во втором. Он учил меня качаться на качелях, отталкиваясь так сильно, что аж захватывало дух, и я визжала от восторга и страха. А когда во дворе появлялась злая собака соседа дяди Коли, Ваня всегда вставал между мной и Шариком, выпячивая худую грудь, и говорил басом: «Не бойся, Вика. Я его сделаю».

Я не боялась. С Ваней я не боялась вообще ничего. Ни темноты в подъезде, ни контрольных по математике, ни высоты. Он был моим личным супергероем в стёсаных кедах и с ржавым ключом на верёвке вместо амулета на шее.

Мы жили в соседних домах, в пяти минутах ходьбы друг от друга. Его мама работала на хлебозаводе и всегда пахла свежим хлебом и ванилью. Моя — бухгалтером в конторе и пахла строгостью, чернилами и духами «Красная Москва». Наши отцы, как и многие в то время в нашем городке, работали вахтами где-то далеко, появляясь дома на неделю-две, пахнущие поездом, чужими городами и усталостью.

Летом мы пропадали с утра до вечера. На речке, где Ваня учил меня плавать, терпеливо поддерживая за живот, пока я барахталась, пугая мальков. В лесу за стадионом, где мы строили шалаши из старых веток и ели кислую щавель, сорванную у ручья. Мы делились друг с другом всем: он отдавал мне шоколадную глазурь с вафель «Артек», а я ему — мягкую серединку от хлеба, которую он обожал. Он рассказывал мне страшные истории про дом с привидениями на окраине, а я, зажмурившись, слушала, вжимаясь в его плечо, и знала, что он меня не выдаст, не испугается и не убежит.

То лето выдалось на редкость жарким, даже речка не спасала — прогрелась насквозь и стала, как парное молоко. Воздух над асфальтом колыхался маревым, а запах пыли и полыни стоял таким густым, что его можно было почти потрогать.

Ваня, как всегда, нашёл спасение. Он явился под моё окно с загадочным и важным видом, каким всегда светился, когда придумывал что-то грандиозное.

—Вика! Иди сюда! — прошептал он, хотя кричать было можно — все взрослые прятались от зноя в прохладе квартир.

—Что? — высунулась я из окна, чувствуя, как раскалённый подоконник жжёт локти.

—В лесу, за ручьём, я нашёл Идеальное Место.

Идеальное Место с большой буквы оказалось полянкой на пригорке, где росла старая, раскидистая ель. Под ней был настоящий зелёный шатёр, куда не пробивалось палящее солнце, а земля была усыпана мягкими, упругими иголками.

—Здесь мы построим шалаш, — объявил Ваня, и в его серых глазах зажёлся огонёк первооткрывателя. — Не какой-нибудь, а капитальный.

Мы таскали старые, обломанные ветки с сосен, длинные прутья ивы, которые Ваня ловко срезал своим перочинным ножиком. Работа кипела. Ваня, как главный инженер, вязал «узлы», вставлял опоры и командовал: «Подержи вот эту!» Я, закусив губу от усердия, выполняла его указания, чувствуя, как по щекам струится липкий смолистый пот, а в волосах путаются хвоинки.

Вдруг небо, до этого ясное и бездонное, потемнело. Сначала где-то далеко глухо пророкотал гром, будто сердитый великан перевернулся во сне. Потом ветер, ещё недавно спавший, резко рванул с места, зашумев в вершинах сосен.

—Дождь будет, — констатировал Ваня, озадаченно глядя на наше почти готовое сооружение. — Сильный.

Мы заторопились, натягивая на каркас охапки папоротника. Но небо не стало ждать. Хлынуло так, будто кто-то опрокинул гигантское ведро. Дождь был тёплым, тяжёлым, он смывал с лица пот и землю, барабанил по листьям с таким шумом, что кричать приходилось прямо в ухо.

— Бежим домой! — взвизгнула я, но Ваня схватил меня за руку.

—Не успеем! Прячемся сюда!

Наш шалаш, который снаружи казался хлипким, внутри оказался удивительно надёжным. Мы втиснулись туда вдвоём, поджав колени. Крупные капли пробивались сквозь крышу лишь в нескольких местах, образуя маленькие лужицы. Воздух пах смолой, мокрой землёй и озоном. Было тесно, темно и… не страшно. Потому что плечо Вани было тёплым и надёжным.

Вдруг он полез в карман своих потрёпанных шорт.

—Держи, — сказал он так же, как тогда, в песочнице, протягивая мне смятый, но сухой кулёк из газеты. В нём лежали две леденцовые карамельки «Дюшес».

2 Глава.

Восьмой класс. Это было время, когда воздух в школьных коридорах стал гуще и звонче. Время, когда мальчишки за одну летнюю неделю вымахивали на полголовы, а их голоса ломались, застревая между смехом и басом. И время, когда я вдруг с ужасом поняла, что Ваня — это не просто Ваня.

Он был всё тем же рыжим заводилой, но в его улыбке появилась новая, колкая уверенность. Девчонки из параллельных классов стали смотреть на него иначе, а он, нехотя и смущённо, иногда задерживал на ком-то взгляд чуть дольше. И каждый такой взгляд отзывался во мне тихим, ядовитым уколом.

А потом в наш класс пришла новая ученица. Лена. Из города. Она говорила растянуто, носала не школьную форму, а какие-то невероятные яркие кофты, и пахла не детским одеколоном, а настоящими, взрослыми духами. И она, конечно же, сразу увидела Ваню. Не как «одного из пацанов», а как объект для своего очарования.

Я наблюдала за этим как за медленным спектаклем, в котором у меня не было роли. Она просила у него помощи с физикой (хотя я точно знала, что она училась в сильной школе), «случайно» оказывалась рядом на переменах, и её смех, звонкий и нарочитый, резал мне слух.

Апогеем стал школьный вечер. В нашем актовом зале, пахнущем краской и старым паркетом, включали музыку, и пары кружились под медленные танцы. Я сидела на стуле у стены, в своём самом лучшем синем платье, и чувствовала себя прозрачной. И вот я увидела их. Лена что-то сказала Ване, томно взглянула на него снизу вверх, и он, после секундной паузы, кивнул.

Они пошли танцевать.

В тот момент мир сузился до размеров зала и до них двоих. Я видела, как её рука лежит на его плече, как она что-то говорит ему прямо в ухо, а он смотрит куда-то в сторону, но не отходит. Во мне закипело что-то тёмное и горькое. Это была не просто ревность. Это было чувство предательства. Предательства нашего незыблемого мира, нашего союза, нашего «мы». Он был моим Ваней. Моим рыжим спасателем, строителем шалашей и метателем записок. А сейчас он держал за руку какую-то пришелицу в розовой кофте.

Я не выдержала. Я встала и выбежала из зала, по дороге в столовую заслышав его смех — тот самый, который всегда был моим лекарством от всех бед, а сейчас стал ядом.

Я сидела на холодной подоконнике в самом дальнем конце пустого коридора, уткнувшись лбом в стекло, и пыталась не реветь. Через несколько минут услышала шаги. Быстрые, знакомые.

— Вика! Ты где? — его голос был встревоженным. Я не обернулась.Он подошёл и сел рядом. —Что случилось? Ты чего сбежала?

—Иди к своей Лене, — прошипела я, и голос мой предательски дрогнул. — Нечего тут со мной сидеть.

Он молчал так долго, что я всё-таки повернулась. Он смотрел на меня не с упрёком, а с каким-то удивлённым пониманием. Его серые глаза были всё теми же — прозрачными и честными.

— Она не «моя», — тихо сказал он. — Она просто… навязчивая.

—А ты всё равно с ней танцевал! — выпалила я, чувствуя, как по щекам текут предательские слёзы. Ваня вздохнул.Он никогда не боялся моих слёз, не отмахивался от них, как от чего-то глупого.

—Ну, танцевал… Потому что… — он замявшись, искал слова. — Потому что я ждал, когда ты на своё дурацкое платье налюбуешься и тоже пригласишь меня танцевать. А ты сидела, как мышь под веником.

От неожиданности я перестала плакать.

—Что?

—А что? — он пожал плечами, и в уголках его губ заплясали веснушки от сдерживаемой улыбки. — Я ждал. А ты не подходила. А она подошла. И я подумал… ну, ладно, потанцую с ней, а Вика увидит и… ну, ревнует, что ли. Подойдёт, скажет что-нибудь.

Я смотрела на него, не веря своим ушам. Вся его сложная, мальчишеская тактика рухнула в одно мгновение, обнажив простую и глупую правду.

— Ты идиот, — выдохнула я, но в голосе уже не было злости.

—Знаю, — он беззвучно рассмеялся. — Но зато ты сейчас со мной разговариваешь.

Он вытащил из кармана пиджака смятый, но целый леденец «Дюшес».

—Держи. Ну, прости меня, дурака.

Я взяла конфету. Пластик был тёплым от его ладони. Совсем как тот жёлтый совок много лет назад.

— Знаешь, — сказал он, глядя куда-то в тёмное окно, — все эти Лены… они как яркие обёртки. Красивые, да. А внутри… не знаю. А с тобой… с тобой всё наоборот. Внутри — вся вселенная.

Мы так и просидели на том подоконнике до конца вечера, разминая во рту душистые карамельки.

"День открытых дверей"

Эти два дня стали для меня самым долгим одиночеством в моей жизни.

Ваня уехал в город на день открытых дверей в университете. Всего на два дня. Суббота и воскресенье. Но когда в пятницу вечером я смотрела, как он, немного растерянный и гордый, закидывает рюкзак в автобус, мне казалось, что провожаю его на два года.

До этого мы почти не расставались. Ладно, летом он ездил к родне на неделю — но это было по-другому. Там были река, бабушкины пироги и ощущение каникул. А тут… тут была какая-то взрослая, чужая жизнь, в которую меня не взяли.

Суббота началась с тишины. Обычно в десять утра под окном раздавался его свист или стук камешка в стекло. А сегодня — ничего. Я пролежала в кровати до одиннадцати, слушая, как за стеной возится мама, и чувствуя себя выброшенной на берег, как та старая покрышка у нашей речки.

Я попыталась убить время. Перечитала любимую книгу — но без его комментариев на полях («Ну это вообще нереально!» или «Смотри, как мы в прошлом году!») она показалась пресной. Включила музыку — но самые наши залихватские песни почему-то навевали тоску. Даже щавель у ручья, который мы обычно рвали вместе, в одиночестве оказался каким-то безвкусным.

Город, в который он уехал, представлялся мне огромным, шумным чудовищем с неоновыми глазами. Я воображала, как он ходит по светлым аудиториям, слушает умных профессоров, а вокруг — толпы таких же целеустремлённых ребят. И среди них — девушки. Умные, красивые, из города. В нарядных платьях, а не в стёсаных джинсах, как я. Они будут смотреть на него своими подведёнными глазами, задавать умные вопросы, и он забудет о нашем захолустье, о нашей песочнице, о наших дурацких шалашах.