Танцуй, детка!

1

– Твой выход, Алекс! – выкрикнул, словно швырнул мне слова в лицо Артур, и я, только заслышав первую, ещё совсем медленную, ритмичную дробь барабанов, сыпавшую сухим горохом на деревянный пол нашей мини-сцены, шагнула в слепящий свет рамп за бархатный чёрный занавес, будто вышла из ночи в невыносимо яркий и жаркий день.

Отсчитывая жёсткий и частый ритм про себя, я застыла сначала на несколько секунд, раскинув руки, как крылья, и почувствовала, как тугой гул мужских голосов в зале стал стихать, замирая. А затем очень чётко и ещё пока совсем спокойно начала отмерять круги грудью: «Вперёд – вверх – точка, вправо – вверх – точка, назад – выгнула спину кошкой – точка, влево – вверх – точка», и так несколько барабанных проигрышей, чтобы гудящий и пьяный зал ночного клуба утих, принимаясь следить за ритмичными кругами, которые выписывает моя грудь, сверкающая разноцветными бусинами и золотыми монетами. Босые ноги стоят крепко на полу, и вся я – древняя восточная статуя, у которой как будто ожил только верх выше талии, в воздухе плавно и легко парят руки, как бы плетут невидимые сети, а лицо я закрыла чёрной полупрозрачной вуалью, отчего, не сомневаюсь, мои подведённые сурьмой глаза горят яркими изумрудами в плотных, густых сумерках затемнённого зала. Я чувствую, как скользкие, точно ночные насекомые, взгляды спускаются по моему лицу, шее, декольте и оседают на подрагивающей в ритме танца груди, укутанной медовым светом прожекторов.

Делаю небольшой шаг вперёд, и моя обнажённая нога, покрытая несколькими слоями тончайшей прозрачной ткани, выныривает из морской пены своих покровов, а на лодыжке начинают мелодично позванивать крошечные марокканские бубенчики на тяжёлом серебряном браслете. Повинуясь магическому ритму египетских барабанов, я снова замираю и выдыхаю животом, отчего все глаза в зале, не отрываясь, следят за движениями моего гладкого полукруглого животика и скатываются всё ниже – я это знаю наверняка – по тайной дорожке туда, где под мягкой округлостью плоти, на самых краях бедренных косточек, натянут прохладный шёлк шальвар.

Я на секунду замираю, чтобы сделать передышку перед нарастающим диким темпом ударных, и вдруг мои глаза в безликой замеревшей толпе упираются прямо в Него. Приглушённый свет над столиком падает на его словно выточенное из камня лицо: мужественный подбородок с небольшой щетиной, прямой нос с горбинкой и холодный и надменный, как бы уже успевший устать от всех зрелищ мира, взгляд. Он сидит, свободно развалившись в английском резном кресле, широко расставив длинные стройные ноги в голубых джинсах, на нём обычная светлая футболка с логотипом Gucci, и в руке он сжимает запотевший тумблер с виски. Кубики льда поблёскивают в прозрачном бокале, тают, перемешиваясь с драгоценным янтарным напитком, и я сама вдруг понимаю, что я, как маленькая льдинка на горячем солнце, уменьшаюсь и плавлюсь от его надменного и насмешливого взгляда…

Мои щёки под вуалью пылают, плечи загораются, точно на них накинули огненную шаль, а живот становится вдруг необыкновенно пустым, как лёгкий, надутый гелием шарик. Я делаю второй шаг, и все драгоценные камни и монисты начинают звенеть в одном ритме с барабанщиком, выступая с ним в дуэте. Теперь мои грудь, живот, бёдра двигаются поочерёдно, будто сами задают ритм танца, пока ещё не так быстро, но сейчас я – картина, а музыка в клубе – только обрамляющий меня узор. Сотни часов тренировок перед зеркалом в зале, и всё моё тело – это пластичное полотно, на котором я выписываю убыстряющийся с каждой секундой ритм.

Мои бёдра повторяют первобытную тряску, отточенную теперь до совершенства, его глаза всё так же устремлены на меня, он не в силах оторваться от перекатов мускулов под моей гладкой кожей на груди и животе, а я танцую сейчас только для него. Переливаясь всеми красками мира, звеня сотнями золотых монеток и бубенчиков, прохожу вдоль края сцены, свысока глядя на толпу сгрудившихся здесь моих поклонников и постоянных клиентов. Я подхожу к одному из них – стильному бизнесмену в дорогом костюме, который старается не пропускать моих выступлений по четвергам, встаю на колени и выгибаюсь на спину, откинувшись на пятки, не переставая задавать ритм животом и грудью. Мои длинные волосы разметались по деревянному настилу шёлковыми змеями, а я вижу, как мужчина, не моргая, не в силах отвести взгляд, смотрит на мой плоский живот и на то, что сейчас скрывается под тонкими полупрозрачными подъюбниками. Перекатываюсь ближе к краю сцены, подставляя ему своё обнажённое бедро, стянутое резинкой шальвар, и чувствую, как жёсткая и хрустящая купюра, просунутая под нитку, приятно царапает кожу… Сидя на бёдрах, продолжаю танцевать свои барабаны, укутывая поклонника шалью волос и приближаясь к нему настолько близко, чтобы он смог почувствовать и увидеть малейшие капельки прозрачного пота, уже начинающие собираться у меня в ложбинке между грудей.

Делаю перекат и, повернувшись спиной, исполняю бешеную тряску ягодицами уже перед другим зрителем, на мгновение присаживаюсь на бёдра и кладу голову ему на плечо, одновременно чувствуя его большую и властную ладонь, оттягивающую бретельку лифа и засовывающую под неё стодолларовую купюру.

– Спасибо, сладкий, – шепчу я ему на ухо и резко вскакиваю на ноги, чтобы продолжить собирать дань со своей паствы на сегодня.

Ещё несколько минут, и я стою в центре сцены, словно разрываемая на части гулкими ударами, мои волосы разметались в разные стороны, как языческое пламя, тело свободно и расслаблено, как древний ветер, я слышу финальный удар барабана и замертво падаю здесь же, на пол, точно растворившись с последним затихшим звуком в зале. Несколько секунд в клубе царит звенящая пустота, пока и она не разбивается на осколки громким улюлюканьем и топотом.

2

Я захожу в свою крошечную квартирку, и маленький пушистый комочек бросается мне под ноги.

– Соскучилась, Китти? – глажу мою персиковую любимицу, которая трётся о джинсы и тычется чуть влажной пуговкой носика в пустые ладони. – Я тебе кое-что принесла, постой-ка, – начинаю я рыться в недрах своего бездонного городского рюкзака, пока не достаю оттуда пачку её любимого корма, который всегда покупаю с зарплаты.

Выдавливаю сочное содержимое пакетика в кошачью миску на микроскопической кухоньке и, пока Китти с громким урчанием набрасывается на обожаемое лакомство, наливаю воду в электрический чайник. Достаю из бумажной коробочки предпоследний пакетик с мелиссой и бросаю его в свою любимую чашку с рисунком Эйфелевой башни на боку. Наливаю кипяток и вдыхаю лимонно-мятный пар, поднимающийся дымным облачком над чашкой. Сажусь за кухонный столик и смотрю в ночное окно, где вдалеке шумит и дышит моё любимое море. Я делаю небольшой глоток и вспоминаю, как давным-давно, наверное, совсем в другой жизни и в другом теле, мы ездили все вместе в Париж и жили в самом центре вечного города, завтракали тёплыми нежнейшими французскими круассанами прямо на балконе пятизвёздочного отеля и любовались парящей где-то рядом громадой Эйфелевой башни. Мы были в Лувре, Диснейленде, Версале, и в предпоследний день я заставила вас – буквально силой потащила за собой – пойти на Эйфелеву башню. Вы все громко возмущались, упирались, но всё-таки отстояли полуторачасовую очередь, чтобы с высоты птичьего полёта рассмотреть крошечные бульвары и домики моего любимого Парижа. Твоего любимого Парижа. И теперь у меня осталось на память одно сделанное нами селфи, где мы вчетвером еле влезаем в кадр: смеющиеся, с растрёпанными и развевающимися на ветру волосами, а за нашими спинами взмывает ввысь прекрасная ажурная стрела инженера Эйфеля... А потом внизу, у подножия башни, мы купили в лотке у торговца-синегальца две одинаковые кружки. У нас ведь всё всегда должно было быть одинаковым, правда?

Вечер и чай успокаивают меня, милая пушистая Китти трётся о мой бок, тихо мурлыча, и я почти готова забыть обо всех проблемах, как тут тренькает телефон, и я читаю сообщение от Ланского: «Мы ждём тебя в субботу». Вернувшись обратно в свою жизнь и малюсенькую комнатку, которую я едва могу себе позволить снимать, достаю из рюкзака всё заработанное на сегодня и начинаю пересчитывать. Ну что же. Я очень надеюсь, что этого хватит до следующего раза...

Смотрю на часы: уже три ночи, и мне остаётся спать всего четыре часа. Стоя под обжигающе горячим душем, я стараюсь смыть с себя все сегодняшние липкие, мерзкие взгляды, отвратительные прикосновения Бошана и приторное дыхание Артура. Моё тело становится розовым и невинным, и я снова представляю себя беззаботным подростком, укутанным в кокон любви и внимания. Растираюсь жёстким полотенцем и вижу, как порез на бедре снова начинает кровоточить, напоминая о событиях минувшего вечера. С досадой ищу в шкафчике пластырь и заклеиваю тонкую ранку несколькими кусочками липкой ленты. Надеюсь, до утра пройдёт, хотя шрам может и остаться.

Укрывшись пушистым пледом и обняв урчащую тёплую Китти, я наконец-то засыпаю.

Открываю глаза от яркого, слепящего света и первые минуты не могу сообразить, где я оказалась, пока не привыкаю к жару софитов и не понимаю, что стою посреди сцены в своём клубе «Нью-Йорк 56». Только сегодня я не слышу обычного пьяного гула голосов и музыки на заднем фоне. Ресторан пуст, и я вглядываюсь в холодную тишину зала, пытаясь вспомнить, как здесь очутилась. Мне становится очень холодно, я обнимаю себя за плечи, чтобы хоть как-то согреться, и тут с ужасом осознаю, что стою абсолютно голая посреди огромного клуба! Страх и ледяная тьма крепко держат меня, я вижу свой обнажённый живот, опускаю руки, чтобы ладонями прикрыть пушок в самом низу, а за разметавшимися на груди волосами стараюсь спрятать испуганные и затвердевшие от холода соски. Пытаюсь сделать шаг, но ноги не слушаются, и я вижу, что мои лодыжки обвиты толстой верёвкой, конец которой тянется к краю сцены, и её крепко держит в одной руке Арчи, а во второй – микрофон. Сегодня хозяин одет в чёрный смокинг и цилиндр, а глаза его смотрят сквозь меня пустыми глазницами.

– Лот номер один, господа! – раздаётся гулкий и безжизненный голос Арчи, эхом бьющийся о пустые стены клуба. – Невинная и порочная Аиша! Вы только посмотрите на её атласно-медовую кожу, друзья! Шёлк и бархат! Стартовая цена – тысяча долларов, кто даст больше? – громко объявляет он ставку, и я хочу закричать, но слова ватным комом застревают в горле.

– Две тысячи, – раздаётся знакомый скрипучий голос, и свет софита резко выхватывает из мрака жирную волосатую руку с табличкой «2 000», и я уже вижу влажный рот Бошана, растекающийся по лицу в плотоядной улыбке.

– Две тысячи, господа, кто больше? – продолжает свой аукцион Артур. – Никто? Две тысячи – раз, – начинает он отсчёт, и я мысленно молю Бога, чтобы кто-то купил меня по более высокой цене: лишь бы не достаться этому трясущемуся от сладострастия чудовищу. – А эта прелестная попка, господа, вы её видели?! – продолжает Арчи и резко дёргает за бечёвку, из-за чего я вынужденно разворачиваюсь к залу спиной. – Соблазнительный персик: знатоки поймут! – причмокивает он, и я слышу новый голос из зала:

– Десять, десять тысяч! – и, обернувшись, упираюсь взглядом в элегантного мужчину, который держит в дрожащих руках табличку с надписью «10 000».

– Это просто отличная цена за такой лот, у вас отменный вкус, – громко восклицает на весь клуб Артур, – итак, десять тысяч – раз, господа! Никто не надумал дать больше? Вы можете потрогать товар руками: у нас всё по-честному, не стесняйтесь! Подходите! – звучно приглашает он и с такой силой дёргает за спутавшую мои ноги верёвку, что я, не удержавшись, падаю на пол прямо у края сцены, больно ударившись затылком.

3

Такси везёт меня вдоль бесконечных, стрекочущих цикадами зарослей олеандра, обрамляющих южные дороги. Сентябрь здесь ещё совсем летний месяц, хотя и он уже готов затворить двери, чтобы впустить следом за собой пряный, с налётом лёгкой грусти, октябрь.

Я еду вдоль длинного, как хребет волшебного дракона, залива. Море переливается за песчаными дюнами блестящей чешуёй, и алый огненный шар солнца зажат в гигантской пасти мифической твари. Помнишь, как мы с тобой в детстве представляли, что наш замок охраняет огромный дракон из старинной легенды, и бросали в солёные волны натёртые до блеска монетки, чтобы задобрить его? А сейчас я въезжаю на машине в медленно раздвигающиеся чугунные ворота у бетонного высокого забора и выхожу у современной прозрачной, из стекла и металла, клиники, надёжно спрятанной от чужих и любопытных глаз рядами ограждений и охранных пунктов.

Доктор Дмитрий Ланской уже ждёт меня у входа на ресепшн: серьёзный, стройный, высокий, в белоснежном халате, накинутом на дорогой костюм. Он сдержанно улыбается, хотя я знаю, что в душе он готов расцеловать меня в обе щеки. Но профессиональная этика никогда не позволила бы ему сделать это. Он должен быть строгим и обнадёживающим, но без фамильярности, я это понимаю.

Иду за ним по длинному, просвечиваемому насквозь прибрежным блеском коридору, вдоль одной стороны которого тянутся панорамные окна с видом на дюны, а вдоль второй – ряды плотно закрытых дверей с табличками-цифрами на них. Мой номер – пятнадцатый. Я нажимаю на пластиковую плотную ручку и с лёгким щелчком открываю палату, где сразу же наталкиваюсь на своё отражение. Оно лежит на больничной койке и смотрит прямо на входную дверь, и у него по-прежнему моё лицо. Мой нос, мои скулы, мои губы и мои глаза. Один светло-серый, а второй – светло-топазовый.

Я знаю, что ты ждал меня, потому что твой взгляд устремлён на эту дверь, за которую ты не можешь выйти сам. Твоё тело приковано к кровати, с которой ты не можешь подняться, а рот – плотно запертый засов, который ты не можешь сам разомкнуть.

– Привет, Даня! – радостно и беззаботно-наигранно кричу с порога, хотя в душе у меня всё сжимается и вянет, когда я вижу тебя в таком состоянии. – Как ты сегодня? Лучше? – щебечу ничего не значащие фразы, потому что все мы втроём прекрасно понимаем – ты, я и профессор Ланской, – что тебе ни черта не лучше! Я это знаю наверняка по безразличному выражению лица, застывшему гипсовой маской на брате-близнеце. Он сейчас как моя потускневшая и не проявленная до конца фотокарточка: побелевшая пергаментная кожа, заострившиеся черты, словно застрявшие в уголках тени и полустёртый взгляд таких ярких и сияющих раньше глаз.

Несколько месяцев назад ему поставили страшный и трудновыговариваемый диагноз, но даже от этого я тогда облегчённо вздохнула: если врага знать по имени и в лицо, то уже проще что-то придумать, чтобы его победить. Мой брат-близнец, моя вторая половинка, оказался в плену своего неподвижного тела: «Акинетический мутизм. Будем решать проблему», – коротко и ёмко сообщил мне Дмитрий Ланской, после того как я, продав оставшуюся от бабушки квартиру – пожалуй, последнее, что у нас с Даней оставалось ценного, – обошла десятки разных врачей и специалистов, потратив на них практически всё наше крошечное наследство.

На тот момент я ощущала себя такой же беспомощной, как и мой брат-близнец, потому что с детства у нас с ним были одни на двоих чувства, эмоции и жизнь. Одна душа на двоих. И когда после той ужасной ночи Даня вдруг не смог подняться, заговорить, пошевелиться, мне показалось, что вместе с ним из меня медленно, как ледяной лесной ручей, стала вытекать капля по капле и моя собственная жизнь…

Но наш спаситель, профессор Ланской, смог устроить брата в свою частную клинику, и я знаю, что, пока он здесь, с ним ничего не случится и по крайней мере он будет жить. Я зарабатываю сейчас кучу денег своими танцами и сделаю всё возможное, чтобы заработать ещё больше.

– У меня для вас обоих действительно есть новости сегодня, – потирая тонкую переносицу, произносит Ланской, когда я усаживаюсь в ногах у Дани и беру его лёгкую кисть в свою тёплую руку, пытаясь передать ему хоть малюсенькую часть тепла. – Я думаю, что смог установить причину заболевания, и хотел бы попробовать для начала курс гемостатической терапии, и будем надеяться, что он сможет вывести пациента из этого состояния, – пытается объяснить он нам план лечения, хотя мы совершенно не понимаем, о чём идёт речь.

– Это просто замечательно, доктор! – в возбуждении вскакиваю я со своего места, уже готовая обнять Ланского, но вовремя вспоминаю, что такое здесь неуместно. – Даня, ты слышишь, – радостно оборачиваюсь к брату, – мы тебя вылечим! А хватит ли нам на это денег на нашем счету? – вдруг вспоминаю о самом главном.

– Ну, в общем, – неуверенно отвечает профессор, ­– большая часть курса покрывается имеющимися средствами, но надо уточнить у меня в системе, какая дополнительная сумма нам может потребоваться.

– Деньги не проблема! – как можно увереннее произношу я, чтобы Даня не почувствовал в моём голосе и тени сомнения, а сама начинаю судорожно придумывать, сколько ещё смогу дополнительно заработать в клубе.

– Хорошо, тогда мы можем пройти ко мне в кабинет и проверить план лечения ещё раз, – приглашает меня профессор, а я подхожу к брату, наклоняюсь к его уху и шепчу, чтобы он точно меня услышал:

– Даня, не сомневайся, твоя сестрёнка достанет все деньги мира, даже если мне придётся продать свою душу! Мы тебя вылечим! – и, скользнув щекой по прохладной замше его кожи, тихонько затворяю за собой дверь в палату номер пятнадцать.

4

Воскресный вечер самый ленивый и томный на неделе: только неудачники и одиночки приходят в клуб «Нью-Йорк 56» сегодня, поэтому обычно в этот день Арчи даёт многим девочкам выходной.

– Послушай, Артур, мне очень нужны деньги, – сижу я перед ним в накуренном тёмном кабинете, расположенном сразу за входной стойкой. – Я готова танцевать за нескольких человек, пять выходов за вечер! – стараюсь убедить его дать мне дополнительную работу.

– Хм, и даже приватные? – в упор смотрит на меня мой менеджер.

– Да, и приватные тоже! – решительно отвечаю я. – Но только по стандартному тарифу, ты меня понял!

– Да уж, конечно, понял, сладенькая, – плотоядно улыбается Арчи, показывая ряд белоснежных зубов. – Ты так трепыхаешься, как маленькая птичка у меня в руках! Вы все так трепыхаетесь, и все сначала требуете стандартный тариф. Каждый раз одно и то же, – теперь он уже смеётся в полный голос, запрокинув далеко назад голову, отчего его модная хипстерская бородка уткнулась остриём в потолок, как клинок кинжала. – Ты пойми, Алекс, это не имеет абсолютно никакого значения, – начинает он объяснять назидательным тоном. – Ты всё равно рано или поздно станешь работать по повышенной ставке. Это неизбежно, – почти по-отечески растолковывает мне. – Если хочешь роста, карьеры, то сама к этому скоро придёшь, послушай старичка Арчи, – подходит он совсем близко и кладёт ладонь мне на голову.

– Это мы ещё посмотрим! – отвечаю, глядя прямо на него. Вот уж точно не та карьера и не тот рост, о которых я всегда мечтала! Но, похоже, Арчи настолько тупой, что подобная мысль не может уложиться в его холёной голове: что кто-то не видит танцы на столах в его затрапезном провинциальном клубе как вершину своей карьеры и жизни. Так, мне надо успокоиться, – мысленно одёргиваю себя, потому что на сегодняшний день эта работа – единственное, что позволяет получить столько денег для Дани. В миллионный раз дав себе самой обещание, что ноги моей здесь не будет, как только брата вылечат, я смягчаю взгляд и, подлив сиропа в голосок, мурлычу боссу с игривой улыбкой:

– Договорились, Артур, как только буду готова к новому этапу в своей карьере, сразу же тебе доложу, – и с этими словами поднимаюсь и направляюсь в гримёрку: уже шесть часов вечера, и скоро начнут подходить наши обычные ранние клиенты, чтобы девочки, а теперь и я, скрасили им очередной унылый воскресный вечер.

Стараюсь как можно незаметнее пробраться в раздевалку: никто не должен видеть в клубе Алекс – только соблазнительную Аишу. Как я и думала, сегодня вышли только я, вечно жадная до денег Кисонька и «дежурная» в это воскресенье Сандра. Нас всего трое, но и посетителей должно быть не так много, чтобы Артур терял кучу денег за простой у девочек. Ну ничего, у меня полный рюкзак новых костюмов, так что выкрутимся!

– Ах, посмотрите, какая прелесть! Сама принцесса Будур к нам сегодня пожаловала! – опять заводит бесконечную шарманку Кисонька, на что я абсолютно не обращаю внимания и бросаю спортивную сумку на свой гримёрный столик у зеркала. Сразу же надеваю линзы и начинаю накладывать толстенный слой тоналки на лицо, превращаясь постепенно в смуглую восточную красотку. Брови, накладные ресницы, ярко-алая помада и тонкая кружевная вуаль на выступающих скулах – и страстная роковая Аиша готова к своему выходу! Я размышляю некоторое время над воскресным репертуаром, а потом иду на пульт к нашему диджею Арно, чтобы сообщить ему о сегодняшнем плейлисте.

– Отличный выбор, девочка! – хвалит меня мой жеманный приятель, подмигивая подведённым глазом, а я про себя со смехом размышляю, на ком же из нас двоих сейчас больше косметики.

Быстро окидывая взглядом полупустой зал, надеюсь сегодня отделаться малой кровью. Как всегда утянутая в кожу Сандра собирается на свой первый выход, а я, выбирая топ и шортики, вспоминаю, как вообще увлеклась танцами…

Конечно же, это был «Щелкунчик», а что же ещё! Мы всей семьёй сидели в первых рядах партера в Большом театре, нам с Даней только исполнилось по семь лет, и родители решили сделать нам рождественский подарок. Оба в нарядных английских костюмчиках, мы привлекали любопытные и восхищённые взгляды притязательной московской публики, пока папа с мамой пили по традиционному фужеру шампанского в буфете, а мы с братом – по своему законному стакану «Дюшеса». Я с придыханием поднималась по главной лестнице и рассматривала недавно отреставрированные старинные интерьеры, но всё это сразу же отошло на второй план, как только тяжёлый занавес разошёлся пополам, открыв мне новый сверкающий мир. Который стал и моим миром на всю оставшуюся жизнь. И любовью. И пока близнец откровенно зевал, а наша прекрасная молодая мама одёргивала его с полустрогой улыбкой, я безотрывно смотрела на представление, унёсшее меня в волшебную страну.

Вот и сейчас я в алом топе, почти полностью открывающем моё бюстье и острые соски, в полупрозрачных шортиках, не прячущих персиковой попки, и карминной юбке с разрезами танцую под любимую Шакиру и представляю, что я на сцене Большого. Моя обнажённая кожа загорается от трения о шест, оставляя яркий алый след на бедре. И вот я – Кармен в театре Ла Скала. Подхожу к краю сцены и делаю «восьмёрку» бёдрами, сажусь перед готовым на всё клиентом, раздвигаю широко свои колени крыльями бабочки, давая ему на доли секунды насладиться открывшимся видом, и резко схлопываю их, как прочитанную книгу. Прикрываю глаза и фантазирую, что я уже – Чёрный лебедь в парижской Гранд-опера. Ложусь спиной на сцену, делаю под La Tortura толчки бёдрами вверх и вижу по глазам очередного посетителя, что он уже мысленно на мне и во мне. Моё тело изображает последние предоргазменные судороги и всхлипы плоти, и я слышу, как зал в Метрополитен-опера рукоплещет мне с криками «Браво!». Арно убавляет звук последних аккордов, и я подкатываюсь к краю сцены, где разрешаю на несколько секунд жадным и липким рукам облапать меня. Какой-то смельчак запускает свою ладонь мне между ног, и я, быстро перехватив её, сажусь на корточки перед тянущейся ко мне толпой и заглатываю его указательный палец, а затем медленно-медленно поднимаюсь по нему губами вверх.

5

Утром меня будит сообщение от хозяйки квартиры Риты: «Первое число месяца, ты помнишь?», и я вдруг понимаю, что на пороге уже, оказывается, октябрь и мне надо заплатить за мою крошечную жалкую квартирку, где едва умещаются кровать и столик с плиткой. И пристроенная малюсенькая душевая, которая больше бы подошла Дюймовочке. Но цена и близость к берегу меня вполне устраивают, и я отправляю Рите оплату ещё за один месяц вперёд: сегодня ничто не способно испортить мне настроение. Наливаю в старинную латунную турку, которую забрала из бабушкиной квартиры, воду, мелю ароматные кофейные зёрна в ручной мельничке и высыпаю три чайные ложки с горкой: обожаю крепкий кофе. Порывшись в навесном ящике над столом, достаю стеклянную баночку с кардамоном и добавляю восточную пряность в напиток, который уже начинает подниматься к узкому горлышку джезвы. Взобравшись на стул с ногами, я медленно, крошечными глоточками пью свой утренний крепкий кофе из кружки с Парижем, и малышка Китти, как обычно, тихо урчит под боком.

Вспоминаю, как первый раз пришла в класс мадам Лилу и она, строго осмотрев маленькую девочку с разными глазами, попросила меня сначала пройтись вдоль танцевального зала, пару раз сделать плие и затем, встав напротив меня, так, что я упёрлась взглядом в её камею на шее, спросила низким грудным голосом:

– Ты очень хочешь танцевать, Алекс? Ты понимаешь, что это дело всей жизни?

И я, серьёзно посмотрев ей в глаза, ответила с полной силой горячего детского сердца:

– Да, я уже сделала выбор на всю свою жизнь!

Я увидела, как в её голубых глазах загорелся тёплый огонёк, и она, протянув мне свою тонкую и жилистую, как птичья лапка, руку, ответила:

– Тогда пожаловать в класс мадам Лилу, Алекс, и я обещаю научить тебя балету!

– И я буду танцевать, как Павлова? – с надеждой спросила я её.

– И даже лучше, деточка! – ответила растроганная мадам Лилу и погладила меня по голове.

И все следующие девять лет я отдала балету и танцам, не пропустив ни одного занятия. Я участвовала во всех конкурсах, занимала первые места, и окружающие поражались моей твёрдой недетской настойчивости, и с каждым разом я поднималась на очередную ступеньку мастерства и должна была после окончания школы уехать во Францию в один из лучших балетных классов, где меня – beauté russe (фр. «русская красавица» – примечание автора) – уже с нетерпением ждали мои наставники.

Империя моих родителей разрасталась и процветала, мы жили в нашем волшебном замке на берегу моря, и единственное, что меня волновало и беспокоило в тот момент, – как же я смогу находиться вдали от семьи и Дани, который собирался стать архитектором и уж точно не хотел ехать вслед за мной в балетную школу. Его уже практически приняли в лучший институт нашего города, и мама с папой тихо радовались, что хотя бы один из их близнецов будет рядом с ними.

После круиза с родителями по Нилу в Египте я до такой степени очаровалась культурой Ближнего Востока, что мадам Лилу предложила мне иногда включать в танцы восточные элементы, и мы с ней даже подготовили выступление в гаремном стиле для вступительного экзамена в парижскую школу. Моё увлечение, впрочем, быстро прошло, но я бы никогда не смогла предположить, что спустя всего каких-то пару лет я смогу благодаря ему зарабатывать на жизнь и спасти брата, который медленно угасал в своей клетке. Моё тело, руки, ноги запомнили навсегда ритм и узор арабского танца, и, как-то просматривая на Youtube клипы Шакиры, я поняла, как умело она вплетает его в шоу.

Как всегда провалившись в свои мысли и воспоминания, поглаживая пальцами шершавый камушек камеи мадам Лилу, которую я сегодня решила надеть, захожу в ворота университета, и буквально врезаюсь в чью-то широкую упругую спину, и снова ощущаю этот тонкий аромат дорогого кубинского табака и виски.

– Ой, прости, – бормочу я свои жалкие извинения и, подняв глаза, с досадой понимаю, что это опять Майкл. Он преследует меня? Или я – его?! Это уже не смешно. Особенно после вчерашнего танца, от которого он кончил прямо в рот Анжеле.

– Это опять ты? – словно прочитав мои мысли, повторяет Романов, а из-за его спины, как сторожевая собачка, появляется Анжелика.

Отлично, значит, они уже и живут вместе, – мелькает у меня тоскливая мысль. Хотя с какой стати мне должно быть до них дело? – встряхиваю я сама себя. Всё по-честному: моё дело – танцевать за деньги, и, если клиентам это понравилось, значит, я просто выполнила свою работу на отлично, только и всего. И если после им захотелось продолжить до утра и даже втроём, то это опять же их личное дело!

– Сегодня я без кофе, привет! Тебе повезло! – отвечаю Майклу звонким голоском и убегаю вперёд в аудиторию, где нас ждёт строгая Медуза Горгона.

– Красивая камея! – слышу я его голос за спиной и удивляюсь, как он смог разглядеть её под моей ладонью.

– Мосты! – восторженно вещает далеко внизу аудитории Татьяна Ивановна, пока я с мечтательным видом смотрю в окно, где осень пока ещё робко пробует свои краски на наших южных деревьях. – Одно из самых грандиозных и загадочных изобретений человечества! Мосты Золотые ворота, Большой каменный, Тауэр-бридж или крошечный Львиный мост через канал Грибоедова – все они олицетворяют собой не только чей-то инженерный гений, строительную мощь или амбиции промышленников и корпораций. Каждый из них есть суть и частица души города, черта его неповторимого характера и облика. Я бы даже сказала, лица… А теперь, чтобы вы и сами прочувствовали это и не скучали, конечно же, я вам задам совместные творческие работы на выбранную тему, – бормочет Горгона, начиная шуршать во встревоженной аудитории бумажками.

6

Я пару раз до этого ездила на мальчишники и поэтому особенно не переживаю и сегодня: обычно друзья жениха снимают у нас помещение в клубе, и мы, не очень заморачиваясь, просто проходимся по уже готовым и пьяным гостям, чтобы собрать с них денежки. Только и всего. Как правило, вся компания к этому моменту уже такая тёплая и подготовленная, что, станцуй им даже Мата Хари, они бы не заметили никакой разницы. Поэтому я надеваю самый обычный яркий костюм, где много тугих тонких лямочек, под которые так гладко и ловко можно просовывать купюры. На лице у меня кружевная повязка, чтобы не светить им лишний раз, к тому же она добавляет загадочности. Я давно уже поняла: чем меньше одежды на теле, тем больше мишуры ты можешь нацепить на лицо, чтобы стать ещё более желанной для разгорячённых клиентов.

На это раз нас трое: я, Кисонька и тигровая мулатка Диана. И сегодня мы едем в какой-то частный особняк за городом. С нами наш верный охранник Саша, и поэтому я спокойна. Почти не разговариваю с Леной, чтобы лишний раз не ввязываться с ней в перепалку, и молча смотрю в окно, где мимо тянутся бесконечные хребты дюн. Железные ворота разъезжаются, впуская наш внедорожник, и мы, нарядные и разноцветные, как стайка райских птичек, следуем за Сашей к парадной двери, которая распахивается у нас перед носом, выплёвывая в ночь бешено колотящую прямо в сердце музыку, пьяный смех и туман от сигар.

На долю секунды я слепну от яркого света люстр, а потом вижу больше десяти мужчин, пьяными воплями приветствующих нас. Подстраиваясь под рваный ритм орущей из динамиков песни и растягивая алый рот в дежурной сценической улыбке, я, как обычно, начинаю обходить их, пританцовывая, и липкие горячие руки хватают меня со всех сторон, а я ловко проскальзываю между ними, чтобы не дать кому-то одному захватить меня в плен.

Боковым зрением наблюдаю за девочками и замечаю, как Кисонька подставляет аппетитную попку под растопыренные мужские ладони, выгибается, словно испытывает огромное удовольствие, и пробирается через толпу к жениху, который выделяется на фоне всех присутствующих дурацкой высокой шляпой.

– Кто у нас сегодня главный мальчик? – мурлычет Кисонька, подходя к нему вплотную, и начинает тереться об него своей вываливающейся из топика грудью. – Птичка на хвосте принесла, что ты завтра женишься, – продолжает бормотать она, расстёгивая его брюки и вставая перед ним на колени, – и тебе приготовили маленький подарочек, – уже полушепчет она, как в микрофон, в выпрыгнувший из расстёгнутой ширинки член.

Я продолжаю танцевать, позволяя клиентам ровно столько, сколько входит в тариф «минимальный», но понимаю, что если девочки готовы на большее, то я точно не смогу одна сдерживать нарастающую волну похоти, которую ощущаю уже каждой порой своего обнажённого тела. Оглядываюсь на Сашу, который стоит вдалеке у входа и никак не реагирует на происходящее, и немного успокаиваюсь: он явно бы уже что-то сделал, если бы всё пошло не по плану.

Кисонька тем временем с нескрываемым наслаждением обсасывает, как вкусную конфетку, член жениха, а Диана, сняв бюстгальтер, залезла на стол и шоколадными пальчиками ласкает себя, широко раздвинув ноги под восхищённые и подбадривающие мужские вопли.

Вот один из гостей, распалённый желанием и кофейной грудью Дианы, спускает штаны и пристраивается к ней, заводя бордовый фаллос за тонкую ткань кружевных леопардовых трусиков. Диана изгибает спину, обняв длинными чёрными ножками ягодицы партнёра, кричит «Ещё!», а толпа вокруг начинает бешено скандировать: «Давай, давай, давай!», и мужчина ускоряется, с каждым ударом всаживая все глубже и дальше поршень, словно отбойный молоток. Через несколько секунд он замирает и, вытащив свой маленький шланг, поливает спермой лицо, грудь и лобок Дианы, а она сладострастно размазывает его семя по коричному животику.

«Кто следующий?» – ревёт толпа, и теперь второй клиент заводит свой член в Диану, и его белые ягодицы начинают подрагивать, как желе, забивая в её ворота мяч за мячом. Я смотрю на всё это и понимаю, что скоро очередь дойдёт и до меня, с ужасом осознавая, что попала не на обычный вегетарианский мальчишник с лёгкими танцами, а на проплаченную заказную оргию.

Вот уже второй парень пристраивает толстый член в призывно открытые пухлые губы Дианы, и я чувствую, как чьи-то жёсткие руки начинают грубо лапать меня, сжимая грудь, живот и ягодицы, скользят вниз и почти рвут тончайшую ткань моих трусиков… Хочу позвать Сашу, но он вышел из дома, оставив нас одних ублажать целую ораву похотливых парней!

Между тем Диана и Китти, как настоящие профессионалки, обрабатывают эту свору: Китти продолжает делать жениху минет, в то время как сзади к ней пристроился один из гостей и трахает её в попку, пока она натягивает свой розовый ротик на лиловый фаллос. Диана уже двумя руками обхватила чьи-то члены, которые ей по очереди суют в губы, когда новый гость входит в её истекающую чужой спермой киску.

Я понимаю, что сейчас моё тело порвут на части грубые руки, не представляю, как Света могла меня отправить на такое! Липкий жгучий страх сковал сердце, и я слышу в голове последние слова Арчи про то, что все делают это. Только не думала, что оно наступит так скоро! Я недавно стала просто танцевать в клубе, и теперь меня сейчас жестоко и бездарно изнасилуют в каком-то особняке на отшибе, и я даже не пойму, кто был моим первым мужчиной! Потому что их будет сразу много! И, словно выдёргивая меня из этого кошмара, раздаётся пьяный голос жениха:

– Хочу принцессу Жасмин! Чур, она моя! Иди к своему Алладину, детка, – игривым голосом зовёт он меня к себе, и я, почувствовав шанс на спасение, бегу к нему, продираясь сквозь душную толпу, которая явно хочет сегодня угодить хозяину вечеринки.

7

Ещё ночью я получила выходной от босса, видимо, в счёт удачно прошедшей оргии, и благодарю Бога, что на свете есть алкоголь! Наверняка вчерашний женишок просто забылся пьяным сном, а нашедшие его приятели были уверены, что он весело провёл время с горячей штучкой Жасмин, которая имела их дорогого дружка со стянутыми ремнём руками во все дыры. Не думаю, что он особо запомнил бы что-либо, даже если мы и на самом деле всю ночь занимались бы с ним жарким сексом. Так что виски и вино – настоящие друзья девушек, – горько усмехаюсь сама себе.

Тем более, как выяснилось, Майкла я возбуждаю исключительно в сценическом образе Аиши. Ну и плевать, – решительно трясу своей гривой, и медленно встающее где-то над горизонтом солнце посылает мне первые осенние поцелуи.

Я так привыкла всю сознательную жизнь постоянно заниматься балетом до изнеможения, что редкие свободные минуты для меня – настоящая катастрофа. Я буквально не знаю, куда себя засунуть. Хорошо, что у меня есть университет. Да, я его не выбирала, но мы много чего не выбираем в жизни, это я знаю теперь наверняка! После той ужасной ночи, когда всё покатилось в зияющую пропасть, а Даня так больше и не промолвил ни слова, и я так и не узнала, что же с ним случилось на самом деле, мне вдруг пришло письмо из университета. Моего брата уже давно приняли на архитектурный факультет, и родители, когда ещё были живы, сделали очень большое пожертвование для заведения. Узнав, что Даня пока не сможет учиться, мне предложили занять его место на курсе, и, немного подумав, я согласилась. Пара формальных экзаменов и не менее формальных собеседований – и я стала студенткой-первокурсницей. А что мне оставалось делать? Во Францию я уже точно бы не поехала, денег не осталось, надо было находиться где-то рядом с братом, и я пошла вместо него воплощать его мечту в жизнь. И я верю, что рано или поздно ты выздоровеешь и мы с тобой построим свой собственный замок на берегу моря, как ты и хотел.

И если первые дни я на автопилоте ходила на лекции и даже практически не замечала, что происходит вокруг, то спустя недели понемногу начала втягиваться в процесс учёбы, мне стало интересно узнавать что-то новое, а ещё больше – узнавать те места, в которых я раньше бывала с тобой. И о которых теперь могла услышать только на лекциях по истории культуры…

Китти сидит рядом со мной на стуле, и, кажется, она тоже любуется первыми лучами этого утра. Я, как обычно, пью крепкий ароматный кофе, и тут в дверь раздаётся звонок. Если честно, с недавних пор такие звонки меня пугают: я ведь никого никогда не жду! Тем более никто не знает, где я живу. Но настойчивый посетитель продолжает звонить, и я всё-таки рискую вылезти из своей раковины. Подхожу к двери и смотрю в глазок. Какой-то парень.

– Вам доставка! – доносится с той стороны, и я понимаю, что теперь уже глупо делать вид, будто меня нет дома.

Открываю дверь, не забыв предварительно надеть цепочку, и с подозрением смотрю на утреннего посетителя. Он лучезарно улыбается мне и протягивает квадратную коробку, перевязанную шёлковыми ленточками.

– Пожалуйста, возьмите коробку, – пытается всунуть он её в узенький просвет, и мне приходится открыть дверь перед ним пошире.

– А кто отправитель? – всё ещё недоверчиво спрашиваю я, на что курьер лишь пожимает плечами:

– Мы просто курьерская служба. Посмотрите, возможно, внутри будет записка. Отличного дня! – и, видимо решив, что я абсолютно чокнутая, удаляется дальше по своим делам.

Ну что же. Мне кажется, что все мои приятные сюрпризы были в прошлой жизни, и сейчас приходится привыкать к ним заново. Я ставлю коробку в центр стола, всё ещё опасаясь, что из неё выползет клубок змей или посыплется порошок с сибирской язвой. Китти тут же вскакивает на столешницу и начинает с любопытством обнюхивать посылку: вот кто точно любит получать подарки!

Сделав глубокий вдох, я перерезаю ленточку и, сняв крышку, вижу, что внутри лежит огромный и ароматный, весь усыпанный миндальными лепестками круассан! И словно парижское утро врывается в мою тесную, убогую комнатёнку! Вместе с Китти мы засовываем носики в коробку, и сбоку я вижу маленькую открытку. Достаю, и там написано всего два предложения: «Не Париж, но всё же… Наши мосты ждут тебя!»

Впиваюсь зубами в тонкое хрустящее тесто, пытаясь припомнить, когда я вообще в последний раз ела настоящие французские круассаны, и мне ничего не приходит на ум. Нёбо взрывается сливочно-миндальным вкусом, и я вдруг понимаю, что, возможно, моя жизнь не так ужасна. И даже – о боги! – подумываю: не пойти ли мне на этот дурацкий утренник для пупсиков. Точнее, для первокурсников. В конце концов, мне же восемнадцать лет, не правда ли? И пока меня не поимела толпа разгорячённых клиентов клуба, пора немного побыть простой студенткой, разве не так? Я смотрю на свою ангорскую подружку, и она трётся о мои голые ноги, полностью согласная со мной.

Набираю «Спасибо!» и отправляю Майклу, и тут сразу же неприятная мысль, словно острой молнией, ударяет меня: откуда он узнал мой адрес? Он следил за мной? И что ему, кстати, надо? Дружба? Но это же глупо! Как могут дружить двадцативосьмилетний мужчина и восемнадцатилетняя девчонка? Что у нас общего? Хотя, если подумать, у нас слишком много общего, опять начинаю накручивать я себя. Но утренний румяный подарок так прекрасен, а солнце сулит ещё один ласковый день перед дождливой и хмурой зимой, и я обещаю себе подумать об этом завтра. Как Скарлетт О’Хара.

Пересчитав все собранные деньги, с радостью убеждаюсь, что у меня почти есть необходимая сумма на новое лечение Дани, и набираю сообщение Ланскому: «Дмитрий, когда я смогу к вам приехать?», и уже рисую радужные картины в голове, что ещё совсем немного, и я снова смогу услышать Данин голос. «Приезжайте завтра, Алекс», – подмигивает мне телефон, и я начинаю собираться в универ.