Танго поздней любви

Глава 1

Май в этом году выдался жарким и пыльным. Дождей не было, и город захлебывался зноем. Почти каждый день небо наливалось грозовыми тучами, гремел гром, но всякий раз дождь проливался где-то за пределами столицы.

Я шла вдоль Ленинского проспекта после долгого рабочего дня и чувствовала, будто это не я иду, а какая-то невзрачная тень. Люди куда-то спешили, смеялись, разговаривали по телефону, а мне и позвонить было некому. Разве что дочке, но Дине уже двадцать пять. Она занятая и деловая, все время торопится жить, все время в делах. А я? Мне сорок восемь. За плечами двадцать шесть лет брака и жуткий развод, случившийся полгода назад. Впереди? Впереди все то же: работа бухгалтером, которая была наполнена скучной монотонностью действий, одинокие вечера, серые будни…

Вытащив телефон из сумочки, я и правда набрала номер дочери, но она не ответила. Видно, опять в делах. В списке последних вызовов сверху маячил номер бывшего мужа, который звонил три дня назад с очередным упреком: «Ты забыла передать документы по машине. Вечно тебе обо всем нужно напоминать. Ни капли собранности». Лёша попрекал меня по любому поводу все годы, что мы были вместе. Нет, оскорблений как таковых не было, но было вот это вот: Марина, зачем ты купила это дурацкое платье. Ты в нем толстая. Марина, ты что так громко смеешься, люди же смотрят. Марина, какие тебе права — ты же невнимательная. Марина, Марина, Марина.

Только теперь, когда наш брак с мужем наконец-то остался позади, я узнала, как это называется. Моральный абьюз. Токсичные отношения. Из них нужно было давно убегать. Лететь, сломя голову и сверкая пятками, но я двадцать шесть лет жила в этом и думала, что это нормально.

Сейчас я считаю по-другому. Поумнела. Пообщалась с психологом. А может, просто отпустила прошлое и наконец-то посмотрела на свою жизнь без шор на глазах. Когда три дня назад Лёша позвонил и по старой привычке начал упрекать, я нашла в себе достаточно решимости, чтобы сказать:

— Ты забылся, дорогой, теперь все свои претензии направляй своей новой жене, понял?

Лёша, кажется, даже захлебнулся удивлением, а я тем временем сбросила вызов.

Я больше не хотела ни слышать его, ни думать о нем. Тем не менее остаться одной в сорок восемь было страшно. Со всех сторон слышались сочувственные возгласы подруг. Бедная, как ты одна-то теперь? Сорок восемь — это уже возраст. Да-а, мужика-то теперь вряд ли найдешь.

Смеясь, я отнекивалась и говорила:

— Мне не нужен мужик. Я самодостаточный человек.

Говорила, но внутри чувствовала себя полностью разбитой. Ни самостоятельной, ни тем более счастливой я себя не ощущала, а была попросту ненужной и бесконечно одинокой. Так уж мы воспитаны — женщина должна быть при муже, а без мужчины она вроде как не совсем полноценна.

А мне хотелось быть полноценной. И самодостаточной тоже хотелось быть. И счастливой. С мужчиной ли, без ли, но счастливой. Хотелось изменить свою жизнь, привнести в нее красок.

Может, сходить в театр? Нет, я никогда не любила спектакли. В кино? Одной, чтобы еще сильнее подчеркнуть свою безысходность?

Сев на скамейку в каком-то сфере, я набрала в поиске: «Чем заняться одинокому человеку в Москве?» Мне попалась куча безынтересных статей, а потом на ум пришел другой вопрос, который я тут же вбила: «Куда пойти танцевать в Москве?»

Через двадцать минут я записалась на пробное занятие по аргентинскому танго в студию «Fuego», которая находилась всего в нескольких остановках на троллейбусе от моего дома.

Никогда в жизни я не танцевала. На школьных дискотеках меня не выбирали в партнеры, когда звучала медленная музыка. Когда же раздавались ритмичные мелодии, я сама стеснялась начать двигаться, хотя дома, где меня никто не видел, отрывалась под зажигательные биты. Но то было дома… На выпускном стояла у стены с бокалом сока, улыбаясь, как будто мне весело, и ловя глазами одноклассников, у которых не было пары, в надежде, что меня пригласят хотя бы на один медляк.

Когда я познакомилась с Лёшей, он сказал: «Танцы для дураков. Даже дикари умеют дрыгаться. Умные люди работают». Тогда мне эта фраза понравилась, и я часто повторяла ее себе. После замужества я перестала «дрыгаться» даже дома, даже когда знала, что меня никто не увидит.

Теперь я шла на пробный урок в студию аргентинского танго — танца, который всегда казался мне своеобразным погружением в иной мир, где каждое движение — не ритм, а признание, где прикосновение — не случайность, а судьба, и где страсть не кричит, а шепчет, как ветер сквозь щели старого дома, который стремится ненавязчиво поведать свою историю. Я была уверена, что у меня ничего не получится, но хотела непременно попробовать. Раз уж моя жизнь сделала такой разворот на сто восемьдесят градусов, значит, нужно разворачивать ее еще дальше и принимать неожиданные решения. А главное — Лёши теперь не было. Теперь меня никто не осудит, никто не скажет, что я поступаю глупо, никто не скажет своего громкого «фи».

К студии я шла шагом человека, который потерял в темноте дорогу, но вдруг увидел свет.

Танцевальная студия находилась в одном из цехов старой промзоны, которую теперь переделали под офисы и магазины. Над входом неоновым красным светом размашистым курсивом было выведено «Студия аргентинского танго «Fuego».

Я толкнула дверь и вошла. Меня встретил мягкий свет небольшого вестибюля, где пахло кофе и пряностями, словно я попала в пекарню. Стены украшали фотографии танцоров, замерших в страстных позах, столь характерных для танго.

Глава 2

Комната была погружена в темноту, которую вспышкой освещал ярко-горящий экран большого телевизора. Мерцающий свет, бледный и холодный, как утренний туман над Москвой-рекой, ложился на стены, на старые книги, на пепельницу с окурками, в которой один из них еще тлел, словно воспоминания, не желающие угасать, на меня, превращая в бледного усталого призрака.

И в этом свете, дрожащем и обманчивом, предстала она… Агата, моя бывшая жена. Она сидела в глубоком темно-малиновом кресле какого-то модного телешоу, где искусство подается на блюдечке с голубой каемочкой, словно стать артистом — это и не искусство вовсе, а то же самое, что пожарить яичницу или, скажем, заварить чаю.

Агата улыбалась гостям телешоу с той приторной искренностью, которая, будучи доведенной до совершенства, становится формой лжи. Не было в этой белозубой улыбке ни доверительности, ни тепла, коих никогда не было и в самой Агате.

Звук у телевизора был выключен, но я прекрасно знал, о чем говорила Агата. Она вещала о любви, о верности, о том, как балет, будучи высшим проявлением жертвенности, делает душу чище. Она смеялась, жеманилась, потом напускала на себя серьезный вид и снова улыбалась.

И я, сидя в полутьме, с бокалом воды, который сжимал в руке, был не в силах отвести глаз от экрана; чувствовал, как в груди, там, где когда-то билось сердце, билось ради вот этой женщины, теперь лишь тлеет уголек, неукоснительно превращаясь в пепел.

Я не включал звук, но знал, что она говорит, потому что слышал это тысячу раз — и в интервью, и в видеоблогах, и во время тех редких встреч, когда судьба, насмехаясь, сводила нас снова. Агата наверняка говорила о преданности, о боли, о том, как трудно женщине самостоятельно добиться высот на сцене. Всякий раз, произнося эти слова, бывшая жена смотрела в камеру так, будто бы видела меня, сидящего в этой комнате, и, быть может, именно для меня, для моих ушей она и говорила их. Впрочем, это лишь мое воображение. Для Агаты я давно перестал существовать как личность и как артист. Отчасти она была права: артист во мне умер давно, вернее, она его убила, а личность… Я прошел слишком долгий путь, чтобы эту личность восстановить, а потому не позволю образу с экрана ее разрушить снова.

Я встал, подошёл к телевизору и выключил его. В комнате сразу стало совсем темно. Света я зажигать не стал, а подошел к окну, размышляя об Агате. Она все чаще стала появляться в различных телешоу, давала все больше интервью, а это значит… Это могло означать только одно: ее карьера актрисы подходила к концу, как несколько лет назад подошла к концу карьера прима-балерины.

За окошком горели огни ночной Москвы. В небе громыхало, но дождя, видимо, снова не будет. Эти далекие огни напоминали мне о том, что я один. Уже давным-давно один и этого не изменить. Неудавшийся артист балета. Балерун! Второсортный учитель танго. Так, с издевкой, назвала меня Агата в каком-то интервью, где ее спросили о ее первом браке. «Кажется, Гришин стал учителем танцев, в какой-то второсортной студии», — небрежно бросила она. Второсортный учитель танго.

А ведь когда-то я был тем, кого называли новым Фокиным. Молодым, дерзким, полным огня и амбиций, с головой, забитой мечтами о балете, который не будет служить развлечением крикливой толпе, а станет манифестом, молитвой, исповедью. В те далекие годы Агата разделяла мои мечты. Я так думал. Она была выдающейся танцовщицей, которую сравнивали с ее великой предшественницей Анной Павловой. Агата гордилась какими-то дальними родственными связями с ней.

Я стал режиссером своего первого и, как оказалось, последнего самостоятельного спектакля «Орфей», создал его для Агаты, которая должна была танцевать Эвридику, а я — вести ее, как в жизни, так и на сцене. Каждое движение, каждый жест, каждая пауза были наполнены смыслом, который, я был уверен, она чувствует. Но, как оказалось, Агата чувствовала лишь обожание толпы, купалась в свете рамп и испытывала дикий, почти животный страх перед мыслью, что завтра появится кто-то моложе, стройнее, лучше, и тогда ее место на сцене окажется под угрозой.

Ведущий режиссер театра, Владлен Костецкий, предложил ей нечто большее, чем любовь. Он пригласил Агату в свою постель, а взамен обещал безопасность, покровительство, бесконечную череду первых ролей. Агата в выборе не колебалась. Эта женщина всегда знала, чего хотела.

Правда мне открылась за неделю до премьеры, когда, зайдя в ее гримерку после репетиции, я застал жену в объятиях этого престарелого бонвивана, мнившего себя гением.

Агата обернулась на звук распахнувшейся двери, но даже бровью не повела.

Дома она сказала:

— Коля, ну что ты от меня хочешь? Ты вечно паришь в облаках, мечтаешь о великом.

— Я думал, у нас одни мечты.

— Я существо приземленное, — с усмешкой произнесла она. — Мне нужна стабильность, которую ты не в состоянии мне обеспечить. Представь, завтра в театр придет какая-нибудь Машенька или Валечка, и где окажусь я?

— А Костецкий, значит, эту стабильность тебе гарантировал?

— Конечно. Костецкий — величина. Режиссер мирового масштаба, а ты, Коля, всего лишь фантазер. — Она подошла, погладила меня по щеке и улыбнулась. — Я тебя очень-очень люблю и знаю, что ты тоже меня любишь, поэтому мы переживем это маленькое недоразумение и будем жить так, словно ничего не случилось.

— Словно ничего не случилось?

— Ну, конечно. — Она погладила меня по груди и прижалась ко мне, обняв за талию. — Ты ведь не наделаешь глупостей? Не станешь из-за этого портить карьеру ни себе, ни мне?

Глава 3

Я вертела в руках рекламный листок, который взяла на стойке в танцевальной студии. На нем была напечатана фотография Николая Гришина — не просто преподавателя, а владельца студии «Fuego», — рядом с какой-то женщиной в элегантном платье, чья улыбка казалась слишком идеальной, чтобы быть искренней. Слоган гласил: «Танго — это не танец. Это язык души». Я усмехнулась. Какой еще язык души? У меня и с русским-то дела плохи.

Я размышляла, стоит ли мне пойти на танцы еще раз или забыть о своей попытке сделать жизнь краше.

За окном я видела старушку, выгуливавшую облезлого пуделя. Кажется, эта парочка гуляет здесь каждый день. Женщина и собака шли молча, словно связанные этим бесконечным молчанием, как поводком. Мне вдруг показалось, что и я как эта собака: иду на поводке у предубеждений, послушная, живущая по устаканенному расписанию, подчиняясь стереотипам.

Когда я позвонила подруге Ларисе и сказала, что ходила на урок танго, она насмешливо фыркнула в телефон и сказала:

— Танго? В твоем возрасте? Да ты что, Марин, с ума сошла?

— А что такого? Танго ведь не обязательно для молодых…

— Ну, не знаю, — протянула она. — Это же страсть, огонь, это же… даже неприлично!

Почти то же самое сказала и другая подруга, Ольга.

— Марин, ты что, после развода не в себе?

— Почему?

— Нет, я понимаю твое желание разнообразить жизнь, но танго? Лучше записалась бы на вязание или садоводство.

— У меня нет сада, — поджав губы, процедила я.

— Тогда читай книжки. Это больше подходит таким, как мы.

— А какие мы? — покосилась я на подругу.

— Пятидесятилетние женщины, которым нужно нянчить внуков, а не по танцулькам бегать.

— А-а-а, — протянула я разочарованно.

Поддержка подруг мне была важна. Я хотела, чтобы они сказали:

— Марина, ты молодец! Так держать! Развод — это не приговор. Теперь наконец-то ты станешь хозяйкой своей судьбы.

Вместо поддержки я слышала сомнения и скепсис.

— Мне нет пятидесяти, — сказала я Ольге. — И внуков у меня нет.

— Ну и что. Все равно, — пожала она плечами и посмотрела на меня с таким осуждением, будто я не на танго записалась, а в стриптиз.

Подруги поселили во мне сомнения, и я даже решила, что завтра не пойду на первое настоящее занятие, хотя еще вчера была так воодушевлена, что купила новые туфли: на устойчивом квадратном каблуке и с ремешком — самые удобные для танцев.

Вечером, после работы, когда я сидела одна дома, я включила старый фильм. Я почти заснула под него, когда вдруг по телу побежали мурашки от первых звуков зазвучавшей мелодии. Я распахнула глаза и уставилась в телевизор. Там, словно для меня, показывали сцену: он и она, в черном и в красном, танцуют танго в полутемном зале; и все вокруг исчезает — камеры, люди вокруг, взгляды — остаются только они, их прикосновения, их дыхание, их глаза, их молчаливое понимание, будто бы они не просто двигаются в такт, а говорят друг с другом языком движений.

Я смотрела на это и чувствовала необычный трепет, как что-то внутри меня дрожит и будто просыпается от вечной спячки.

Я тоже хочу чувствовать. Хочу танцевать, чтобы партнер вот так же смотрел на меня.

Хочу, чтобы кто-то вел меня, не замечая ничего вокруг.

Хочу, чтобы мое тело, которое я так долго ощущала ненужным, прятала под некрасивой одеждой, перестало быть чужим.

Хочу, чтобы моя жизнь наполнилась новыми звуками и цветами, новыми людьми, новыми впечатлениями…

***

На следующий день была суббота, и я дождаться не могла вечера, когда снова пойду учиться танцевать. Перед мысленным взором встал образ Николая, его мягкий взгляд, его твердое и уверенное прикосновение к моей руке, его движения, когда мы делали с ним первые шаги по паркету.

Перед занятием я отправилась в магазин и купила длинную до середины икры летящую юбку черного цвета и кремовую блузку с коротким рукавом. Они сидели на мне идеально, и даже ассистентка в магазине, помогавшая мне в примерочной, сказала:

— У вас отлична фигура, вам нужно носить больше приталенных вещей.

— Спасибо, — улыбнулась я такому нежданному комплименту.

Когда я пришла в студию, здесь уже было полно народу. Я нашла глазами Николая, но он был слишком занят разговором с какой-то девушкой, кажется, администратором. Он лишь легонько кивнул мне в знак приветствия.

Я прошла в зал и затерялась среди людей, которые уже вставали в пары. В глубине души я надеялась, что и сегодня моим партнером будет сам Николай и снова уверенно поведет меня в танце.

Однако, когда на середину зала вышла молодая женщина и хлопнула в ладоши, привлекая всеобщее внимание, я поняла, что сегодня Николай не будет вести урок. Через мгновение она об этом объявила:

— Здравствуйте. Николай Олегович занят административными вопросами, поэтому сегодня урок начну я, а он присоединиться к нам по мере возможности. Меня зовут Елена… — Она сказала еще несколько слов о своих титулах, убеждая заволновавшихся учеников, что она ни чем не хуже Николая.